ГЛАВА IV. Граф Максим Гаэтан де Лорайль

Прежде чем объяснить читателю причину адского крика и шума, внезапно потревоживших мирное времяпрепровождение людей, собравшихся в пулькерии, нам следует вернуться немного назад. Почти за три года до того времени, когда начинается наш рассказ, в Париже в одну холодную декабрьскую ночь восемь человек, принадлежавших, судя по костюму и манерам, к высшему парижскому обществу, собрались в элегантном кабинете кафе д'Англе.

Был поздний час ночи, свечи обгорели уже на две трети и тускло освещали комнату, дождь бил в стекла, печально и заунывно свистел ветер.

Восемь человек сидели вокруг стола, только что окончив великолепный ужин, и, казалось, против своей воли поддались унынию, царившему в природе. Кто, казалось, дремал, откинувшись на спинку кресла, кто, хотя и бодрствовал, по-видимому, не обращал ни малейшего внимания на происходившее вокруг.

Часы на камине медленно пробили три часа. Едва успел смолкнуть последний удар, как под окнами, выходившими на бульвар, послышалось сухое щелканье бича и звон бубенчиков почтовых лошадей.

Отворилась дверь, и на пороге появился гарсон.

— Почтовая карета, которую его сиятельство граф де Лорайль изволили требовать, готова, — доложил он.

— Спасибо, — поблагодарил его один из сидевших.

Гарсон поклонился и вышел, затворив за собой дверь.

Несколько слов, произнесенных гарсоном, словно нарушили царившее очарование, все поднялись, как бы пробудившись от сна, и сразу обратились к молодому человеку, находившемуся среди них.

— Итак, — заговорили они, — это решено? Ты едешь?

— Еду, — решительно подтвердил тот.

— Но куда ты едешь? Нельзя же покидать свою родину, своих друзей так просто — взял да поехал.

Тот, к которому обращались, печально усмехнулся.

Граф де Лорайль был красивый молодой человек с выразительными, решительными чертами лица, с. небрежной аристократической усмешкой на тонких губах. Он действительно принадлежал к кровной родовой аристократии и считался одним из самых знаменитых светских львов своего времени.

Он поднялся и окинул взглядом своих товарищей.

— Господа, — начал он, — я понимаю, что поведение мое кажется странным, и вы имеете право требовать от меня объяснений. Я же со своей стороны прошу позволить мне предложить вам эти объяснения, так как, поверьте, именно с этой целью я и созвал вас сегодня на последний вечер, который мне хотелось провести вместе с вами. Час разлуки пробил, лошади ждут, завтра утром я буду уже далеко от Парижа и через восемь дней покину Францию навсегда. Итак, слушайте меня.

Друзья слушали графа с глубочайшим вниманием и при последних его словах тесно обступили его.

— Не торопитесь, господа, — продолжал он, — рассказ мой будет краток. Я все объясню в двух словах.

Я окончательно разорился. У меня остается всего несколько билетов по тысяче франков, с которыми в Париже я могу рассчитывать только на то, что умру с голоду или через несколько месяцев должен буду пустить себе пулю в лоб. Перспектива для меня, смею вас уверить, не слишком привлекательная. Другой причиной моего отъезда является то, что я ловко управляю оружием, из-за чего, сам того не желая, приобрел репутацию дуэлянта, которая тяготит меня, особенно после этого несчастного дела с бедным виконтом Морсаном, которого я опять-таки против своей воли вынужден был убить, чтобы прекратить распускаемые им про меня оскорбительные слухи. Словом, по причинам, которые я вам высказал (и по другим, которые, я думаю, не заинтересуют вас), Франция мне опротивела до такой степени, что я жду не дождусь, когда покину ее. Теперь в последний раз наполним бокалы, и прощайте, друзья мои! Придется ли нам когда-нибудь свидеться!

— Еще одно слово! — заметил один из присутствующих, говоривший ранее. — Вы не сказали нам, граф, куда вы намерены ехать, в какие страны.

— Неужели вы не догадываетесь? В Америку, конечно. Мне все говорят, что у меня нет недостатка в смелости и сметливости, и вот я еду в страну, в которой, если верить рассказам, этих двух качеств совершенно достаточно для того, чтобы сделать состояние. Есть у вас еще что-либо, о чем вы желаете спросить меня, барон? — прибавил он.

Барон, прежде чем ответить, погрузился в глубокие размышления. Наконец он поднял голову и устремил на графа холодный, пронзительный взгляд.

— Неужели вы серьезно собираетесь уехать, мой друг?

— Совершенно серьезно.

— Поклянитесь мне в этом своей честью.

— Клянусь своей честью, что я уезжаю.

— И неужели вы решили создать себе в Америке положение, по крайней мере, равное тому, какое вы занимаете здесь?

— Да, — отвечал решительно граф, — я буду стремиться к этому всеми имеющимися в моем распоряжении средствами.

— Отлично. В свою очередь, выслушайте меня, граф, и, если вы сумеете извлечь какую-либо пользу из того, что я вам открою, быть может, с Божьей помощью, вы будете иметь успех в ваших безрассудных планах.

Все присутствующие еще теснее окружили говорящих. Сам граф, казалось, заинтересовался его словами.

Барон Спурцгейм был человек лет сорока пяти. Его манеры, резкие черты лица, взгляд, полный какого-то особенного выражения, говорили о том, что он не подходит под обычную мерку, и характеризовали его в глазах всего общества и немногих избранных его друзей как человека необыкновенного, имеющего право на особое внимание.

Говорили, что он обладает колоссальным состоянием, которое проживает по-царски, но никто понятия не имел о его прошлом, хотя он и был принят в высшем обществе.

Ходили смутные слухи, что он долго путешествовал в далеких краях, жил некоторое время в Америке. Но, как известно, нет ничего неопределеннее подобных слухов, и не они открыли перед ним двери аристократических салонов. Случилось так, что австрийский посланник несколько раз (сам не понимая, как это случилось) одалживал у него незначительные суммы денег и должен был в виде теплой благодарности ввести его в свой дом.

Из всех своих новых знакомых и собутыльников, встретившихся ему там, барон всего ближе сошелся с графом. Барон заинтересовался им и даже несколько раз, предугадывая его стесненные обстоятельства, изыскивал способы окольными путями помочь ему.

Граф де Лорайль, несмотря на свою гордость, страдавшую от этих подачек, питал к барону величайшую благодарность и, сам того не замечая, подчинился его влиянию.

— Говорите, но покороче, дорогой барон, — сказал де Лорайль, — вы видите, лошади уже ожидают меня.

Не говоря ни слова, барон позвонил. Явился гарсон.

— Отошлите лошадей и скажите, чтобы они явились снова к пяти часам утра. Ступайте.

Гарсон поклонился и вышел.

Граф не сделал ни малейшего замечания, не выразил ни малейшего протеста, хотя его изумление росло с каждым мгновением. Барон налил себе полный бокал шампанского, одним махом выпил его, сел в кресло, скрестил руки, откинулся на спинку и несколько минут молчал.

— Теперь, милостивые государи, — начал барон своим резким, насмешливым голосом, — так как наш друг де Лорайль рассказал нам свою историю и так как мы все расположены теперь к откровенности, то почему бы мне не рассказать свою? Погода ужасная, дождь льет как из ведра. Здесь нам тепло, уютно, у нас вино и сигары — две прекрасные вещи, если ими не злоупотреблять, — что ж нам теперь делать, как не посвящать друг друга в тайны нашей жизни? Правда, лучше ничего и не придумаешь! Итак, слушайте меня. Я думаю, что многих заинтересует мой рассказ, так как убежден, что некоторые до сих пор не могут составить определенного мнения обо мне.

Большинство из присутствующих разразилось смехом при этой тираде. Когда веселость утихла, барон продолжал.

— В первой части моего рассказа я буду краток, как граф. В наше время вследствие предрассудков воспитания и положения в обществе мы часто получаем от жизни суровый урок, проматывая, не зная когда и как, за несколько лет отцовские и дедовские состояния. Это случилось и со мной, как случится и с каждым из вас. Мои предки в средние века были мелкими баронами, жившими разбоями. Родство когда-нибудь да даст о себе знать. Когда мои последние источники доходов иссякли, инстинкты предков пробудились во мне, и взоры мои обратились к Америке. Менее чем за десять лет я собрал там колоссальное состояние, которое в настоящее время я имею несказанное счастье не проматывать, так как урок, полученный мною, был слишком суров, и я не желаю его повторения, а проживать в вашем милом обществе, не трогая, однако, самого капитала, а довольствуясь процентами с него.

— Но, — нетерпеливо перебил его граф, — как же удалось вам собрать колоссальное состояние, и, кстати, каковы его размеры?

— Сорок миллионов, — холодно ответил барон.

— Ого! — пробежало по собранию.

— Колоссальное состояние, это точно, но каким же образом вы его нажили? — настаивал граф.

— Если бы я не имел намерения это-то именно и сообщить вам, то, поверьте, дорогой граф, я не стал бы занимать вашего внимания теми пустяками, которые вы только что выслушали.

— Скорее к делу, мы слушаем! — раздались восклицания.

Барон обвел присутствующих холодным взглядом.

— Прежде всего, выпьем по бокалу шампанского за успех нашего друга, — заметил он саркастическим тоном.

Бокалы были наполнены, собравшиеся чокнулись и разом осушили их. Любопытство их дошло до крайних пределов.

Поставив свой бокал перед собой, барон, не торопясь, закурил сигару и обратился к графу.

— Я обращаюсь теперь именно к вам, мой друг, — начал он, — вы молоды, предприимчивы, энергичны, обладаете железным здоровьем. Для меня несомненно, что, если вы только будете живы, вас ждет впереди успех, что бы вы ни начали, какую бы цель себе не поставили. В той жизни, которую вы хотите начать, главная причина успеха (скажу даже более, единственная) — это знать в совершенстве среду, в которой вам придется действовать, и общество, в которое вам придется войти. Если бы в начале моей жизни в качестве искателя приключений я имел бы случай, подобный представляющемуся сейчас вам, встретить друга, который согласился бы посвятить меня в тайны открывающегося передо мной мира, я создал бы свое богатство пятью годами раньше. Так как для меня никто этого не сделал, то я хочу сделать это для вас. Быть может, позже вы будете благодарны мне за те сведения, которые я желаю вам сообщить и из которых вы можете уяснить, какого направления следует вам держаться в готовящемся открыться перед вами лабиринте. Прежде всего, примите за правило, что люди, с которыми вы хотите жить, ваши естественные враги. Каждый день, каждый час вы должны быть готовы выдержать суровую борьбу. Все средства должны быть хороши для вас, лишь бы они могли обеспечить вам победу. Отбросьте в сторону все правила честности, великодушия. В Америке это все пустые слова, бесполезные даже для того, чтобы провести дураков, по той причине, что никто им все равно не поверит. Единственный бог есть только в Америке, это — золото, и чтобы добыть золото, американец способен на все. При этом там нет места, как в нашей старой Европе, даже обличию честности. Все делается откровенно, прямо, без малейших околичностей, с полным бесстыдством и без всякого сожаления. Если вы это усвоите себе, то путь ваш ясен: нет такого смелого и дерзкого плана, который не сулил бы успеха в этой стране, так как средств для его выполнения бездна. Американец — человек, вполне оценивший силу сообщества. Это и есть рычаг, которым приводятся в исполнение все предприятия. Высаживаясь на американском берегу один, без друзей, без знакомых, как бы ни были вы смелы, умны, предприимчивы, вы один ничего не значите. Один, как песчинка, перед лицом всех.

— Это правда, — пробормотал граф.

— Терпение, — с усмешкой заметил барон. — Неужели же вы думаете, что я хочу пустить вас в битву без брони? Нет, нет, я вам намерен дать броню, чудную, закаленную, смею вас уверить.

Все присутствующие с изумлением слушали этого человека. Он словно вырастал на их глазах. Барон притворялся, будто не замечает производимого им впечатления, и через минуту продолжал с ударением на каждом слове, как бы тем глубже желая запечатлеть их в памяти графа.

— Запомните хорошенько каждое мое слово, все они имеют для вас огромную важность, друг мой. От этого положительно зависит успех вашего путешествия в Новый Свет.

— Говорите, ни одна буква не будет забыта мной, — перебил граф с лихорадочным нетерпением.

— Когда иностранцы начали переселяться в Америку, образовалось общество смелых людей без чести и совести, не знавшее ни милосердия, ни снисхождения, не признававшее никакого правительства, никакой национальности, так как на самом деле в нем были представители всяких национальностей. Это товарищество было основано на острове Черепахи 13, неведомой, неприступной скале, затерянной в безмерных пространствах океана. Оно управлялось правительством, чудовищным вследствие того, что основанием его владычества являлось насилие, и признавало только одно право — право сильного. Эти смельчаки составили для себя поистине драконовский устав и назвались береговыми братьями. Они разделились на две группы: буканьеров и флибустьеров.

Буканьеры бродили по девственным лесам, охотились за бизонами, флибустьеры плавали по морям и вели непрестанную войну со всеми флагами под предлогом войны с испанцами. На самом же деле они занимались только грабежом богатых в пользу бедных — единственное найденное ими средство для установления равновесия между этими двумя классами. Береговые братья набирались из подонков без рода и племени, прибывавших из Старого Света. Они стали настолько сильными, что испанцы трепетали за свои владения. Один из блестящих королей Франции не брезговал заключать с ними договоры и направлять к ним посла. Затем в силу обстоятельств, подобно всем государствам, возродившимся из анархии и не имевшим в себе жизненного, объединяющего начала, когда морские державы почувствовали в себе силу, береговые братья как-то утихли, смирились. Чтобы отделаться от них, полагали, что их требуется не победить, а разобщить. Это оказалось не так-то легко, и вы в этом сейчас убедитесь. Прошу простить меня за длинное и скучное отступление, но оно необходимо, чтобы вы поняли то, что я вам расскажу сейчас.

— Уже половина пятого, — заметил граф, — нам остается не более сорока минут.

— Этого хоть и немного, но вполне достаточно, — ответил барон. — Итак, я продолжаю. Береговые братья не были уничтожены, и их не удалось разъединить, они преобразовались, с неслыханной ловкостью приспособившись к новым требованиям и веяниям времени. Они переменили шкуру — тигры приняли личину лисиц. Общество береговых братьев стало обществом дофиеров. Вместо того, чтобы смело идти вперед, как прежде, с топором в руках и кинжалом за поясом, бросаться на абордаж неприятельского судна, они роют ныне подземные ходы. В настоящее время дофиеры — владыки Нового Света. Их нигде нет, но они вездесущи, они царят над всем, их влияние чувствуется во всех классах общества, они встречаются повсюду, но их никто нигде не может поймать. Это они отторгли Соединенные Штаты от Англии, Перу, Чили и Мексику от Испании. Могущество их тем более безгранично, что оно сокровенно, неведомо и почти никем не признается, в этом их сила. Быть непризнаваемым — вот в чем заключается сила каждого общества, считающегося тайным, к чему оно и должно стремиться. В Америке не проходит ни одной революции, ни одного движения, чтобы в них не выразилось влияние дофиеров, и не выразилось победоносно — иногда в пользу успеха движения, иногда в пользу его уничтожения. Они всемогущи, они составляют все. Вне их круга ничего нельзя предпринять даже с малейшей надеждой на успех. Итак, вот во что в силу хода вещей преобразовались менее чем за два века береговые братья — в дофиеров, в ту ось, вокруг которой вращается, даже не подозревая об этом, вся жизнь Нового Света. Достоин сожаления жребий этой чудной страны, на который она осуждена с самого своего открытия, — быть всегда в руках бандитов всякого рода, которые, по-видимому, задались единственной целью эксплуатировать ее во всех формах, не давая ей ни возможности, ни надежды на освобождение!

Последовало довольно продолжительное молчание. Каждый раздумывал о том, что ему довелось услышать. Сам барон уронил голову на руки и, по-видимому, совсем погрузился в мир образов, им же самим вызванных, в мир воспоминаний, полных скорби и горечи.

Отдаленный звук ехавшего экипажа, быстро приближавшегося, напомнил графу де Лорайлю, что тяжелая минута отъезда наступает.

— Вот мой экипаж, — проговорил он, — я еду, я не слушаю больше.

— Еще одну минуту, — продолжал барон. — Скажите последнее прости вашим друзьям и товарищам.

И, подчиняясь против воли влиянию этого удивительного человека, граф повиновался, казалось, не обратив внимания на его слова.

Он поднялся, обнял каждого из своих друзей, каждому тепло пожал руку, выслушал искренние пожелания успеха и вышел из кабинета в сопровождении барона.

Почтовая карета ожидала у крыльца кафе. Молодые друзья открыли окна кабинета и посылали отъезжавшему другу последние прощальные приветствия.

Граф бросил долгий взгляд на бульвар. Ночь была темна, дождь хотя и перестал, но по небу неслись тяжелые тучи, газовые рожки мерцали в тумане, как далекие звезды.

— Прощайте! — проговорил граф подавленным голосом. — Прощайте! Кто знает, вернусь ли я?

— Не теряйте бодрости! — раздался над его ухом суровый голос.

Молодой человек встрепенулся, рядом с ним стоял барон.

— Садитесь, мой друг, — проговорил тот, помогая ему сесть в экипаж, — я еду с вами до заставы.

Граф влез в карету и с волнением опустился на сиденье.

— На Нормандское шоссе! — крикнул барон почтальону, захлопывая дверцу.

Почтальон щелкнул бичом, карета тронулась.

— Прощайте, до свидания, — донеслись до отъезжающих голоса друзей, оставшихся в кафе д'Англе.

Долгое время барон и граф не проронили ни слова. Наконец барон начал:

— Гаэтан, — проговорил он.

— Что вам угодно? — отвечал граф.

— Я еще не окончил свой рассказ.

— Это правда, — рассеянно проговорил граф.

— Хотите, я закончу его?

— Говорите, мой друг.

— Дорогой мой, вас выдает тон вашего голоса. Ваши мысли находятся сейчас далеко отсюда. Несомненно, выдумаете о тех, кого покидаете.

— Увы! — со вздохом промолвил граф. — Я один на земле. О чем и о ком мне жалеть? У меня нет ни друзей, ни родных.

— Неблагодарный! — с упреком проговорил барон.

— Это правда. Простите меня, дорогой, я не подумал о том, что говорю.

— Я вас прощаю, но с условием, чтобы вы выслушали меня.

— Обещаю вам это.

— Друг мой, если вы хотите иметь успех, вам необходимы дружба и покровительство дофиеров, о которых я сейчас рассказывал.

— Увы! Как я добьюсь дружбы и покровительства, я, жалкий, никому не известный человек? Я содрогаюсь теперь при мыслях об этой стране, в которой я мечтал создать такое чудесное будущее. Повязка спала с глаз моих, я вижу всю безосновательность своих планов, надежда покидает меня.

— Так быстро! — воскликнул барон. — Дитя без воли, оно уже отказывается от борьбы, которой еще и не отведало! Безвольный человек, тряпка! Покровительство и дружба так вам необходимы. Если хотите, я укажу вам, как их найти.

— Вы? — воскликнул, вздрогнув, граф.

— Да, я! Неужели вы думаете, что я для одного удовольствия мучил вас два часа, играя с вами, как ягуар с ягненком, только для того, чтобы доставить себе наслаждение поглумиться? Нет, Гаэтан. Если вы так думаете, то ошибаетесь. Я вас люблю. Когда я узнал о вашем намерении, я торжествовал, вы поднялись в моих глазах. Когда сегодня вечером вы так откровенно объяснили нам ваше положение и посвятили в ваши планы, я узнал в вас себя, мое сердце затрепетало, я чувствовал себя одну минуту счастливым и решил вывести вас на путь такой широкий, великий и прекрасный, что не достигнуть успеха, идя по нему, можно только тогда, когда не желаешь его достигнуть.

— О! — твердо проговорил граф. — Пусть мне будет суждено пасть в борьбе, которая нынче ночью начинается между мной и всем человечеством. Но не бойтесь, мой друг, я паду благородно, как подобает отважному бойцу.

— Я убежден в этом. Мне теперь осталось сказать вам всего несколько слов. Я сам также был дофиером, я и теперь принадлежу к этому товариществу и, благодаря моим товарищам, я составил себе состояние. Возьмите этот бумажник, наденьте на шею эту цепочку с медальоном, а когда вы будете один, прочтите содержащиеся в бумажнике наставления и действуйте согласно им. Если вы будете в точности следовать им, то я ручаюсь за ваш успех. Вот дар, который я сохранил для вас и который я хотел отдать вам наедине.

— О, Боже мой! — в волнении воскликнул граф.

— А вот и застава, — проговорил барон, когда карета остановилась, — пора расставаться. Прощайте, друг мой, мужайтесь и не поддавайтесь унынию! Обнимите меня. Особенно не забывайте о бумажнике и медальоне.

Оба друга горячо обнялись без лишних слов. Наконец барон открыл дверь и выпрыгнул из кареты.

— Прощайте, — крикнул он в последний раз, — прощайте, Гаэтан! Прощайте же!

Почтовая карета в это время уже катилась по большой дороге.

Странная вещь, как только эти два человека расстались, оба они, словно в отчаянии, покачали головами и проговорили одно и то же слово, хотя один шел большими шагами по улице, а другой уносился в противоположную сторону на мягких подушках почтового экипажа.

Слово это было следующее:

— Может быть!

Оно показало, что, несмотря на все их усилия, они только старались обмануть себя и питали, как тот, так и другой, весьма слабую надежду на успех.

ГЛАВА V. Дофиеры

Покинем теперь Старый Свет и перенесемся опять в Новый.

В Америке существует необычный город, не сравнимый ни с каким другим городом на земном шаре. Этот город называется Вальпараисо.

Не правда ли, какое красивое имя! Оно ласкает ухо, как припев нежной любовной песенки.

И действительно, подобно кокетливой креолке, этот городок разбросался на берегу чудной бухты, наполнил ее шумом и жизнью, задрапировался зеленью тропических садов. Три величественные горы ревниво оберегают его, купая свои розовые основания в лазурных волнах Тихого океана и закутав задумчивые вершины в тяжелые, грозные тучи, которые идут от самого мыса Горн и густыми клубами крутятся, медленно и зловеще расползаясь по крутым склонам Кордильер.

Хотя он и расположен на чилийском берегу, но в действительности он не признает никакой национальности или, лучше сказать, он признает их все, так как в нем находятся представители всех наций.

В Вальпараисо встречаются искатели приключений из многих стран, там говорят на всех языках и процветает всякая торговля. Пестрое население его состоит из удивительнейших личностей, собравшихся со всех концов света в погоне за богатством. В этой погоне заатлантическая цивилизация пробила себе торную дорожку, и влияние ее чувствуется во всех проявлениях жизни южноамериканских республик.

Вальпараисо, как почти все торговые центры Южной Америки, представляет собой странное скопление безобразных лачуг рядом с великолепными дворцами. Они занимают береговую полосу и карабкаются дальше по склонам окружающих гор.