ГЛАВА XVI. В поисках правды

Несмотря на твердую волю дона Мигеля побороть боль, движения коня причиняли ему ужасные мучения, но он не поддавался им, а старался улыбаться Вольной Пуле и весело заговаривал с ним. Впервые в жизни старый охотник, как ни рылся он в своей памяти, не мог припомнить ничего подобного; к своему глубокому сожалению он вынужден был сознаться в этом и, очень недовольный, угрюмо ехал рядом с молодым человеком.

Вдруг поблизости они услышали громкий конский топот.

— Вот и Верный Прицел, — заметил дон Мигель.

— Вероятно, это он.

— Ускорим немного ход наших коней. Вольная Пуля поглядел на него.

— Вы решительно хотите заработать себе воспаление в мозгу? — сказал он выразительно.

— То есть? — удивленно спросил молодой человек.

— Это же легко предвидеть, — ответил угрюмо охотник. — Уже целый час вы творите глупость за глупостью; но не обманывайтесь, кабальеро, вы горячку принимаете за силу, она-то и поддерживает вас. Остерегайтесь, не вступайте в невозможную борьбу, из которой вам не выйти победителем. Я позволил вам действовать по вашему усмотрению, потому что до сих пор в этом не было вреда, но, поверьте, теперь довольно, вы исчерпали ваши силы. Теперь нам следует остановиться и подождать.

— Благодарю, — отозвался дон Мигель, дружески сжимая руку охотника, — вы — мой настоящий друг, это доказывают ваши прямые речи. Да, я безумец, но что же делать? Я нахожусь в странном положении, где каждый потерянный час может навлечь на меня и на других лиц серьезную беду; я боюсь умереть раньше, чем выполню дело, несчастьем возложенное на меня.

— Вы умрете скорее, если не будете благоразумны. Четыре-пять дней скоро пройдут, а после ваши друзья докончат то, чего вам не сделать.

— Это правда, благодарю вас.

— Однако шум приближается; может быть, это друзья, но быть может, и враги, в прериях следует быть готовым ко всему! Войдем в эту чащу; если это едет Верный Прицел -мы выйдем к нему, если же враги — мы пропустим их.

Они спрятались в густом кустарнике, совершенно скрывшем их, и ждали с пистолетами в руках приближения едущих.

Вольная Пуля не обманулся: это был действительно Верный Прицел, возвращавшийся с пятнадцатью мексиканцами. Когда они были в нескольких шагах от спрятавшихся, те выехали к ним. Верный Прицел не верил глазам своим и не мог понять, каким образом раненый и почти полумертвый мог не только сидеть на коне так прямо и твердо, но еще и выехать к нему навстречу.

Дон Мигель с торжествующей улыбкой поглядел на него, потом, наклонясь к нему, тихо сказал:

— В любом случае вы хорошо сделали, что приехали с помощью для меня — она мне очень нужна, только сила воли поддерживает меня на коне.

— Вы должны спешить возвратиться в лагерь и, во избежание случайности, лечь на носилки. Крайне необходимо, чтобы вы в самый короткий срок приняли начальство над вашим отрядом. Не ослабляйте же ваши силы в бесполезном хвастовстве.

Дон Мигель, не отвечая, поклонился; он сознавал справедливость замечания Верного Прицела. Сойдя с коня с помощью обоих охотников, он приказал своим людям устроить носилки и, отойдя на несколько шагов от толпы, поддерживаемый охотниками, опустился на траву в ожидании их изготовления.

— Теперь, когда вы в состоянии отвечать мне, воспользуемся предоставленным нам временем и поговорим — вы должны многое сообщить мне.

— Спрашивайте, — со вздохом ответил молодой человек.

— Да, так будет лучше. Кто и как напал на вас?

— Не могу вам сказать; это странная, запутанная история, которую я сам не могу объяснить себе.

— Все равно, расскажите обо всем, что произошло. Может быть, мы, более вас привыкшие к жизни в прериях, разгадаем то, что кажется вам столь таинственным.

Тогда дон Мигель, не заставляя дольше просить себя, поведал о случившемся с ним со всеми подробностями.

При имени Оленя Верный Прицел нахмурил брови.

Когда дон Мигель заговорил о доне Стефано, охотники обменялись значительными взглядами, но когда он дошел до рассказа о том, как в самую трудную для него минуту получил помощь от незнакомцев, рассеявших врагов и пропавших как бы по волшебству, охотники выразили величайшее удивление.

— Вот, — добавил в заключение дон Мигель, — в какую гнусную западню я попал, и, если бы не вы, быть бы мне жертвой. Теперь, узнав все, скажите, какого вы об этом мнения?

— Гм! — произнес Верный Прицел. — Все это и в самом деле очень необычно; в подтексте этого дела кроется темный замысел, проводимый в жизнь с дьявольскими ловкостью и злобой, что и пугает меня. У меня есть некоторые подозрения, которые я и хочу высказать, но выразить свое мнение немедленно я не могу. Прежде всего мне нужно понять некоторые вещи… Не рассмотрели ли вы людей, явившихся к вам на помощь, и не говорили ли вы с ними?

— Вы забываете, — с улыбкой ответил Дон Мигель, — что они явились во время жаркого боя, как бы принесенные ураганом, ужасно свирепствовавшим в ту минуту; где уж было думать о разговоре.

— Правда, я не подумал, что спросил, но, клянусь Богом, — добавил охотник, стукнув о землю прикладом ружья, — скоро я узнаю, кто ваши враги, чего они добиваются от вас и где скрываются!

— Лишь только раны мои заживут и силы восстановятся, я немедленно стану искать их.

— Вы, кабальеро, прежде всего должны выздороветь. Возвратясь в свой лагерь, запритесь в нем, как в крепости, и до свидания со мной ничего не предпринимайте.

— Как до свидания с вами? Вы разве намереваетесь меня покинуть?

— Сию же минуту я отправляюсь вместе с Вольной Пулей. Рядом с вами мы не сможем быть вам полезны ни в чем, но вдали от вас мы, вероятно, принесем вам пользу.

— Что вы хотите делать?

— Я хочу с помощью Вольной Пули сорвать маску с дона Стефано — маску, которая по моему убеждению должна скрывать гнусную личность; надо узнать, что он за человек и, наконец, почему он является вашим заклятым врагом.

— Благодарю, Верный Прицел, теперь я спокоен. Отправляйтесь и действуйте, как считаете нужным. Я уверен, что вы исполните все, что только возможно будет исполнить. Но прежде чем расстаться, обещайте мне, как только вы соберете все необходимые справки, передать их мне, не предпринимая ничего против этого человека, которому я лично хочу отомстить.

— Это ваше дело, в чужие дела я не вмешиваюсь, этот человек ваш враг, а не мой. Лишь только мне удастся свести вас друг с другом, я умою руки — делайте, что сами знаете.

— Хорошо, хорошо! — сказал дон Мигель. — Если этот демон попадется в мои руки — так, как он держал в своих меня, — то уж не ускользнет, клянусь вам.

— Итак, решено, мы можем ехать?

— Когда вам будет угодно.

Вольная Пуля присутствовал при этом разговоре с невозмутимым спокойствием, но при последних словах он взял Верного Прицела за руку.

— Одно слово, при настоящих обстоятельствах очень важное.

— Так говорите же скорее.

— Вы хотите открыть, кто этот дон Стефано, как он сам себя величает, и я это одобряю, но мне кажется, что есть вещь посерьезнее этой, за которую мы должны взяться прежде всего.

— Говорите, что именно?

Вольная Пуля оглянулся по сторонам, слегка подался вперед и, понизив голос так, что его едва слышали те, к кому он обращался, строго проговорил:

— Жизнь в прериях нисколько не похожа на городскую жизнь. Там все друг друга знают более или менее, по имени или по личным отношениям, связаны более или менее общими интересами, наконец, между всеми городскими жителями существуют общественные связи, соединяющие их и составляющие, так сказать, одну семью. В прериях это не так; здесь царствуют эгоизм и разобщенность, каждый думает только о себе, действует для себя и, скажу более, любит только себя.

— Говорите короче, ради Бога, Вольная Пуля! — нетерпеливо прервал его Верный Прицел.

— Терпение! — невозмутимо продолжал охотник. — Потерпите, и вы все узнаете. Итак, в засаде, жертвой которой едва не сделался сегодняшней ночью дон Мигель, добровольно оказались два сорта людей: остервенелые враги и, кроме того, не менее остервенелые друзья. Не находите ли вы странным, что внезапно, точно из-под земли появляются люди, готовые во что бы то ни стало поддержать вас? Потом, когда опасность почти прошла, они исчезли так же мгновенно, как и появились, пропали бесследно, не нарушив своего инкогнито… Вы не находите это странным? Отвечайте!

— В самом деле, — произнес Верный Прицел, — я и не подумал об этом, поведение этих людей необъяснимо.

— Вот это-то и необходимо объяснить! — живо воскликнул Вольная Пуля. — Прерии не настолько заселены, чтобы в нужную минуту, во время свирепого урагана, тотчас нашлись люди, готовые из одного только удовольствия защитить вас; для подобного поведения у этих людей должна быть тайная побудительная причина, цель, которую необходимо открыть. Кто нам сказал, что они не составляют части напавшей на вас шайки, что это не была уловка, чтобы легче овладеть вами, выполнение которой мы расстроили своим непредвиденным появлением. Повторяю, прежде всего мы должны найти этих людей, узнать, кто они, чего хотят — одним словом, друзья ли они наши или враги.

— Уже поздно предпринимать эти поиски, — заметил дон Мигель.

Охотники улыбнулись, обменявшись многозначительными взглядами.

— Поздно для вас — конечно, вы не постигли тайн прерий, — возразил Вольная Пуля, — но не для нас: мы совсем другое дело.

— Да, — подтвердил Верный Прицел, — если мы найдем один только их след, то, каким бы неприметным он ни был, найдем и другой и принесем вам отчет об этих незнакомцах, поведение которых, как справедливо заметил Вольная Пуля, очень странно и чересчур честно.

— О! И почему только я не могу ехать с вами! — воскликнул дон Мигель с сожалением.

— Прежде всего выздоравливайте. Скоро, я в этом уверен, начнется ваша роль: через три дня мы доставим вам все сведения, интересующие вас теперь, без которых вы не можете ничего сделать.

— Так вы мне обещаете вернуться через три дня?..

— Да, через три дня мы возвратимся из нашего странствия. Рассчитывайте на наше обещание и сберегите себя так, чтобы вы тотчас же смогли пуститься в путь…

— Я буду готов.

— До свидания; солнце уже высоко, мы не можем терять ни минуты.

— До свидания и доброго пути!

Охотники, дружески пожав дону Мигелю руку, сели на коней, пришпорили их и быстро удалились по направлению к броду Рубио.

Начальник мексиканцев, положенный на носилки, медленно двинулся в сопровождении своих товарищей по дороге в сторону лагеря, куда прибыл за час до заката солнца.

ГЛАВА XVII. Дон Мариано

Возвратимся теперь в лагерь к дону Стефано Коэчо, которого мы оставили, в беспамятстве в компании Руперто и дона Мариано. Двойное восклицание охотника и мексиканского путешественника при взгляде на лицо человека, поднятого ими на берегу реки, погрузило присутствующих в глубокое изумление.

Бермудес первым овладел собой и подошел к своему господину.

— Отойдите, дон Мариано, — сказал он ему, — не оставайтесь здесь: может быть, будет лучше, когда, открыв глаза, ваш брат не увидит вас.

Дон Мариано устремил на раненого жгучий взгляд.

— Каким же это образом я нахожу его здесь? — тихо произнес он, обращаясь как бы к самому себе. — Что он делает в этих диких краях? Значит, он лгал, написав мне, что важные дела призывают его в Соединенные Штаты и что он едет в Новый Орлеан.

— Сеньор дон Эстебан, ваш брат, — серьезно заметил Бермудес, — один из тех людей темного поведения, ни мысли, ни действия которых невозможно узнать. Видите, этот охотник называет его именем, ему не принадлежащим! С какой целью скрывается он? Верьте мне, дон Мариано, тут кроется тайна, которую мы, с Божьей помощью, узнаем. Но будьте осторожны: не стоит выдавать ему нашего присутствия; всегда будет время это сделать, если мы узнаем, что обмануты.

— Это правда, Бермудес, ваш совет хорош, я ему последую, но прежде чем я удалюсь, я должен убедиться, в каком состоянии он находится; этот человек — мой брат, и как бы он ни был виноват передо мной, я не хочу, чтобы он умер без помощи.

— Может быть, так было бы лучше, — проворчал Бермудес.

Дон Мариано взглянул на него с недовольным видом и наклонился к раненому.

Дон Стефано все еще находился в обмороке. Дикая Роза оказывала ему самые старательные и нежные попечения, но все они оставались безуспешными — обморок не проходил.

— Послушайте меня, ваша милость, — настаивал Бермудес, — удалитесь.

Дон Мариано в последний раз взглянул на брата; казалось, он колебался, но наконец отвернувшись, с усилием проговорил:

— Уйдем!

Лицо старого слуги прояснилось.

— Поручаю вам этого человека, — обратился Мариано к Руперто, — окажите ему заботы, требуемые его положением и гуманностью.

Охотник молча поклонился. Мексиканский дворянин подошел к своему коню, привязанному вместе с другими к молодому деревцу. Дон Мариано удалялся с сожалением — казалось, тайный голос удерживал его.

В ту минуту, когда он уже вставил ногу в стремя, чья-то рука легла на его плечо. Он обернулся. Перед ним стоял индеец; это был Летучий Орел.

Вождь предоставил белым заботиться о перенесении раненого, а сам, по инстинкту, свойственному его племени, пробрался к месту засады и самым тщательным образом исследовал его и все места, где происходила схватка. Целью его было обнаружить какие-нибудь следы или знаки, которые в случае необходимости могли бы быть полезны тем, кто захотел бы поглубже узнать причину засады против дона Мигеля. Судьба помогла ему, обогатив его доказательством, ценность которого была безгранична и которое, без сомнения, дон Стефано откупил бы самой чистой своей кровью, чтобы только уничтожить его; к сожалению, доказательство это, как ни было оно интересно, ничего не значило для индейца и в руках его не имело никакой цены.

Летучий Орел тотчас подумал о доне Мариано, который, вероятно, мог бы объяснить ему важность таинственной находки. Повертев ее в руках, он решился спрятать ее за пазуху и быстрым шагом направился к костру, где, вероятно, ожидал найти мексиканца.

— Отец мой уезжает? — спросил краснокожий.

— Да, — ответил дон Мариано, — я рад, что увидел вас перед отъездом, вождь, я хочу поблагодарить вас за дружеское гостеприимство.

Индеец поклонился.

— Отец мой может разобрать писание бледнолицых, не так ли? — продолжал он. — У белых большие знания, мой отец должен быть вождем своего племени.

Дон Мариано с удивлением поглядел на команча.

— Что вы хотите сказать? — спросил он его.

— Наши отцы, индейцы, научили нас переносить на звериные шкуры, специально для того приготовленные, любопытные события, происходившие с нами в нашем племени в старинные времена; бледнолицые все знают: у них есть великие лекарства и свое писание.

— Конечно, у нас есть книги, в которых, посредством условных знаков, мы записываем историю племен и даже мысли людей.

— Хорошо, — радостно сказал вождь, — отец мой должен знать эти знаки — голова его уже седа.

— Я действительно знаю их: эта наука очень легка. Но на что же она нужна вам?

Летучий Орел отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал он, — не мне, но, может быть, другим.

— Я не понимаю вас, вождь, будьте так добры, объяснитесь скорее, я хочу удалиться, прежде чем этот человек очнется.

Индеец поглядел в ту сторону, где лежал раненый.

— Он откроет глаза не ранее, чем через час, — заметил он, — Летучий Орел может говорить с отцом.

Невольно дону Мариано захотелось узнать, что индеец собирается передать ему; он решился подождать и сделал индейцу знак, чтобы тот говорил.

Вождь заговорил важным тоном:

— Пусть отец мой слушает. Летучий Орел не старая баба-болтунья, он известный вождь. Все слова, вылетающие из его груди, внушены ему Вакондой. Летучий Орел любит бледнолицых за то, что они были добры к нему и во многих случаях оказали ему важные услуги. После битвы вождь внимательно осмотрел место сражения. На том месте, где упал человек, которого отец мой перенес сюда, Летучий

Орел нашел сумку с несколькими такими письменами. Индеец поглядел на них, но ничего не понял, потому что Ваконда затмил глаза краснокожих густым облаком, которое мешает им подражать белым. Однако вождь, решив, что, может быть, эта странная сумка, бесполезная для него, будет нужна моему отцу или кому-нибудь из его друзей, спрятал ее на своей груди и поспешил к отцу, чтобы вручить ему ее. Вот она, — добавил индеец, вынимая из-за пазухи бумажник и подавая его дону Мариано. — Возьми его, отец мой, может, ты поймешь, что в нем.

Хотя поступок краснокожего был самым естественным и этот бумажник со всем его содержимым нисколько не должен был смущать дворянина, однако тот взял его из рук вождя с тайным содроганием.

Индеец скрестил на груди руки и ждал, довольный своим поступком.

Дон Мариано рассеянно рассматривал бумажник — из черной шагреневой кожи, очень простой, без всяких украшений; это была явно необходимая вещь, но никак не роскошная. Бумажник был набит бумагами и заперт на маленькую серебряную застежку. Осмотр, начатый сперва с рассеянным видом, принял вдруг серьезный оборот для дона Мариано, глаза его остановились на полустертой золотой надписи на одной стороне бумажника: дон Эстебан де Реаль дель Монте.

Прочитав эти слова, которые открыли ему имя владельца этой веши, дон Мариано с удивлением устремил долгий взгляд на брата, все еще лежавшего без чувств, и, помимо своей воли, так крепко сжал руку, в которой держал бумажник, что застежка его отскочила и несколько бумаг выскользнули на траву.

Бермудес быстро наклонился, собрал их и подал своему господину. Тот тотчас стал вкладывать их в бумажник, но Бермудес смело удержал его руку.

— Это Бог посылает вам способ узнать всю правду, — сказал он, — не пренебрегайте же представляющимся случаем, чтобы позднее не раскаяться в этом.

— Насильно узнать тайны моего брата… — с отвращением прошептал дон Мариано.

— Нет, — твердо возразил Бермудес, — но узнать, как он овладел вашими — вспомните, ваша милость, причину нашего путешествия.

— Но если я ошибался, и он не виноват?..

— Тем лучше! В этом случае вы приобретете доказательства.

— Ты подговариваешь меня на дурное дело, я не имею права поступить так!

— Ну, тогда я — ничтожный слуга, поступки которого не имеют особой важности в ваших делах, — я беру это право на себя, ваша милость.

И, говоря это, он быстро выхватил бумажник из рук господина.

— Несчастный! — воскликнул дон Мариано. — Остановись! Что ты хочешь делать?

— Спасти, может быть, ту, которую вы любите, потому что сами вы не смеете этого сделать.

— Пусть отец мой оставит своего раба, — заметил индеец. — Его наставляет Ваконда.-

Дон Мариано не решился упорствовать дольше — тем более, что невольно какое-то безотчетное чувство говорило ему, что ошибался он, а Бермудес поступал, как и должно. Слуга спокойно открыл бумажник, нисколько не заботясь о неблаговидности своего поступка.

— Ого! — воскликнул он вдруг. — Не сказал ли я вам, что это Бог вручает вам доказательства, которых вы столько времени ищете. Читайте, читайте! И, если возможно, усомнитесь еще в том, что увидят ваши глаза, и продолжайте еще не верить в вероломство вашего брата и в его гнусную измену-

Дон Мариано схватил бумагу с лихорадочным движением и быстро пробежал ее глазами. Прочитав две-три бумаги, он остановился, поднял глаза к небу и закрыл лицо ладонями с выражением глубочайшей печали.

— О! Брат мой! Брат мой! — проговорил он в отчаянии.

— Мужайтесь! — сказал ему тихо Бермудес.

— Довольно! — воскликнул дон Мариано. — Час правосудия настал!

В нем мгновенно произошла странная перемена; тихий и кроткий за несколько минут до этого, он вдруг преобразился: глаза его искрились, на лице появилась внушительная строгость, он даже будто немного вырос.

— Довольно пустых опасений и уверток, — сказал он. — Пора действовать.

Потом он повернулся к Летучему Орлу.

— Что, этот человек опасно ранен? — спросил он его.

Индеец подошел к дону Стефано и стал внимательно осматривать его. Пока он находился подле раненого, никто не произнес ни одного слова; каждый понимал, что дон Мариано принял наконец твердое решение и что он исполнит его без колебаний и угрызений совести, какие бы от того не произошли в будущем последствия.

Через несколько минут Летучий Орел возвратился.

— Человек этот не ранен в действительности, — сказал индеец, — он только получил значительную контузию в голову, от которой впал в глубокий обморок; через час он придет в себя.

— Хорошо; придя в себя, в каком состоянии он будет находиться?

— Тотчас после обморока он будет слаб, но мало-помалу окрепнет и завтра станет таким же здоровым, каким был до получения контузии.

Горькая улыбка мелькнула на губах дона Мариано.

— Попросите подойти ко мне охотника, вашего друга, — проговорил он, — я хочу сказать вам обоим несколько слов, попросить об одной услуге.

Вождь повиновался.

— Як вашим услугам, ваша милость, — сказал, подходя, Руперто.

— Нам необходимо посоветоваться, — сказал тогда дон Мариано. — Скажите, вы словесно решаете важные дела здесь, в прериях?

Охотник и индеец утвердительно кивнули головами.

— Слушайте меня внимательно, — продолжал дворянин твердо и выразительно. — Тот раненый человек — мой брат, он должен умереть. Убить его я не хочу, его должны судить. Вы все, присутствующие, будете его судить, а я обвинять. Хотите ли вы помочь мне выполнить — не мщение, но самое строгое правосудие? Повторяю вам, я буду обвинять его в вашем присутствии и с доказательствами в руках. Ваша совесть будет чиста; человек этот может защищаться, на это ему будет дана полная свобода, вы же будете свободны либо казнить его, либо оправдать — смотря по тому, найдете вы его виновным или невиновным. Вы все слышали; подумайте, я жду вашего ответа.

Наступило глубокое молчание.

Через несколько минут Руперто заговорил.

— В прериях, куда не проникает правосудие человеческое, — сказал он, — должен царствовать закон Божий; если мы имеем право убивать хищных и вредных для нас зверей, отчего же не будем мы иметь право наказать разбойника?.. Принимаю ваше предложение, потому что в душе я уверен, что, поступая таким образом, я исполняю святую обязанность и буду полезен всему обществу, мстителем которого становлюсь.

— Хорошо, — ответил дон Мариано, — благодарю вас. А вы, вождь?

— Я согласен, — ясно сказал команч, — изменники должны быть наказаны, к-какому бы племени они ни принадлежали. Летучий Орел — вождь, он имеет право восседать у огня совета, в первом ряду старшин, имеет право казнить или миловать.

— Теперь и вы отвечайте, — обратился дон Мариано к своим слугам.

Бермудес выступил на шаг вперед и сказал, почтительно поклонясь, дону Мариано:

— Ваша милость, мы знаем этого человека; ребенком он прыгал и играл на наших коленях, позже он был нашим господином. Сердца наши стесняются в его присутствии, мы не можем его судить, мы не должны его обвинять, а годимся только для выполнения присужденного наказания, каким бы оно ни было, если получим на то приказание. Старые рабы, освобожденные по доброте своего господина, никогда не могут быть равными ему.

— Я ждал от вас этих чувств; благодарю за откровенность, друзья мои. Действительно, вы не можете вмешиваться в это дело. Надеюсь, что взамен вас Бог пошлет нам честных людей, которые могли бы добросовестно исполнить обязанности судей.

— Бог услышал вас, кабальеро, — внезапно произнес чей-то грубый голос, — располагайте нами.

Ветви кустарника, рядом с которым разговаривали наши знакомцы, с шумом раздвинулись, и из них вышли два человека.

Сделав несколько шагов, они, опустили ружья дулами на землю и остановились в ожидании.

— Кто вы? — спросил их дон Мариано.

— Охотники.

— Ваше имя?

— Верный Прицел.

— А ваше?

— Вольная Пуля. Вот уже около получаса стоим мы за этими кустами и успели услышать все, о чем здесь говорилось. Бесполезно вновь возвращаться к тому же, прибавлю вам только, что есть еще один человек, который должен присутствовать на суде над этим господином.

— Еще один человек? Кто же он?

— Тот, на кого этот человек так изменнически напал, кому вы помогли увернуться из рук предателя и кого мы спасли.

— Но кто знает, где находится теперь этот человек?

— Мы знаем, — сказал Верный Прицел, — меньше часа тому назад мы его оставили, чтобы идти по вашим следам.

— В таком случае вы правы; надо, чтобы и этот человек присутствовал.

— К несчастью, он довольно серьезно ранен, но если ему невозможно приехать сюда самому, то его принесут; не знаю почему, но мне кажется, что не только его присутствие здесь необходимо, но что один только он может объяснить известные дела, которые мы обязаны открыть.

— Что вы хотите сказать?

— Потерпите, кабальеро, скоро вы нас поймете. Лагерь этого человека недалеко, он сможет быть здесь еще до заката солнца. Я немедленно извещу его.

— Благодарю вас за это важное предложение.

— Мы, может быть, больше вас заинтересованы в разъяснении этого таинственного злоумышления, — ответил Верный Прицел.

По знаку друга Вольная Пуля подошел к своему коню, оставленному в чаще кустарника, вскочил на него и умчался во весь опор, между тем как дон Мариано следил за ним любопытным и вместе с тем тревожным взглядом.

— Вы говорите загадками, — обратился он к охотнику, все еще опиравшемуся на свое ружье.

Верный Прицел покачал головой.

— Перед вами разыгрывается печальная развязка гнусной истории, начало которой вам не известно, несмотря на доказательства, имеющиеся в ваших руках, кабальеро.

Дон Мариано тяжело вздохнул, две жгучие слезы скатились по его щекам, поблекшим от горя.

— Бодритесь, господин мой, — сказал ему Бермудес, —• наконец-то Бог за вас.

Дворянин пожал руку своему верному слуге и отвернулся, чтобы скрыть волнение, овладевшее им.

ГЛАВА XVIII. Перед судом

После отъезда Вольной Пули Верный Прицел, индеец и Руперто подошли к раненому, все еще лежавшему в беспамятстве, и окружили его, ожидая, когда он придет в себя. Дон Мариано, совестливость которого теперь уже пропала, жаждавший скорее узнать во всех подробностях темные замыслы своего брата, чтобы иметь прочное основание для обвинения его перед судом, так внезапно созванным, ушел со своими слугами в чащу кустов и с лихорадочным нетерпением стал перечитывать одну за другой все бумаги, находившиеся в найденном бумажнике, и по мере перехода от одного документа к другому ужас его возрастал все больше и больше.

Дон Мариано не хотел, чтобы брат узнал о его прибытии прежде, чем предстанет перед судьями, рассчитывая своим внезапным появлением расстроить его прозорливость и присутствие его духа, смутить его хладнокровие. С этой целью он скрылся в чаще, недоступной самым проницательным глазам, намереваясь мгновенно появиться в нужную минуту.

Прошел еще час времени, прежде чем дон Стефано, несмотря на все старания Дикой Розы, заявил чуть заметным движением о своем возвращении к жизни. Три человека, молча сидевшие около него, не спускали с него глаз.

В ту минуту, когда солнце быстро садилось за горизонт, вечерний прохладный ветер пронесся по земле и освежил раненого, который при этом тяжело вздохнул.

— Сейчас он откроет глаза, — прошептал Верный Прицел.

Летучий Орел приложил палец к губам, указывая на раненого.

Хотя охотник проговорил эти слова очень тихо, но дон Стефано услышал их, не понимая, может быть, их смысла, но как звуки они пробудили в нем сознание.

Дон Стефано был достойным сыном испорченного мексиканского поколения, лукавство было главной чертой его характера; о людях и вещах он всегда был дурного мнения, недоверие разъедало его душу. Слова Верного Прицела предостерегли его. Ни малейшим движением не обнаружив возвращения сознания, он стал припоминать все случившееся сним, желая уяснить себе положение, в каком он находился, и по возможности угадать, в чьи руки толкнула его злая судьба. Но это была трудная задача — во-первых, потому, что глаза его должны были оставаться закрытыми, и во-вторых, потому, что окружающие его лица, поняв его хитрость, упорно хранили молчание.