ГЛАВА IX. Вольная Пуля и Верный Прицел

На этом месте рассказа Вольная Пуля остановился и задумчиво стал набивать табаком свою индейскую трубку.

Наступило продолжительное молчание. Все присутствующие, находясь под впечатлением этого рассказа, долго не могли прийти в себя. Наконец Верный Прицел поднял голову.

— Эта история очень драматична и очень мрачна, — сказал он, — но прости меня за грубую откровенность, старый товарищ, она, как мне кажется, не имеет никакого отношения к тому, что происходит вокруг нас, и к тем событиям, в которых мы призваны играть роль — или, по крайней мере, быть их зрителями.

— Да, наконец, — заметил Руперто, — какое дело нам, местным жителям, до происшествий, случающихся в Мехико или в каких-нибудь подобных ему городах? Мы здесь, в прериях, затем, чтобы охотиться, ставить капканы да сражаться с краснокожими; всякий другой вопрос нас не может касаться.

Вольная Пуля значительно покачал головой и, машинально положив трубку подле себя, сказал:

— Вы ошибаетесь, друзья. Неужели вы думаете, что я стал бы терять время на рассказ такой длинной истории, если бы она не имела для нас существенной важности?

— Объяснись же, друг мой, — ответил Верный Прицел, — потому что, признаюсь тебе, я не понял, к чему ты рассказал эту историю.

Вольная Пуля поднял голову и стал вычислять высоту солнца.

— Теперь шесть часов утра, — сказал он, — у тебя еще достаточно времени, чтобы успеть прибыть к назначенному часу к броду Рубио, где тебя будет ждать тот, кто нанял тебя проводником. Слушай же меня, я еще не закончил. Теперь, когда я сообщил тебе тайну, скажу и о том, каким образом она раскрылась… Ты слышал, что дон Торрибио принял все возможные меры предосторожности, чтобы удалить подозрения и покрыть это происшествие непроницаемым мраком. К несчастью, писец Лепорельо умер не тотчас; он мог не только говорить, но еще и сумел показать дубликат каждого письма, какие он ежедневно передавал молодому человеку, письма, за которые тот платил ему так дорого, что старик, по врожденной осторожности мексиканцев, хранил их — либо чтобы воспользоваться ими против дона Торрибио в случае нужды, либо, что еще вероятнее, сделать их орудием мести, если сам сделается жертвой измены. Это-то и случилось: писец, найденный ранним посетителем в предсмертных страданиях, был еще в силах дать показания перед уголовным судьей и передать ему все бумаги, после чего умер. Это убийство, в сочетании с захватом в плен нескольких полицейских многочисленной шайкой разбойников и похищением из монастыря Бернардинок, дало след, по которому полиция пошла с особым упорством, тем более, что девушка, тело которой так дерзко похитили, имела могущественных родных, которые, по известным им причинам, не хотели оставить это преступление безнаказанным и щедро сорили деньгами. Скоро узнали, что разбойники, выйдя из монастыря, сели на коней, приведенных людьми, подосланными ими же, и умчались как вихрь по направлению к ссылочным местам, увозя с собой двух женщин, одна из которых была без чувств. Похитителей проследили до ссылочного местечка Тубак, где дон Торрибио в продолжение нескольких дней дал отдохнуть своей шайке, там же он купил закрытый паланкин, большую палатку, всю необходимую провизию для дальнего путешествия по прериям, увеличил свою шайку разными ссыльными и однажды ночью неожиданно скрылся со всей шайкой, так что никто не мог указать, в какую сторону он направился. Родные девушки продолжали поиски.

Один человек, который лет двадцать тому назад оказал мне значительные услуги и которого я с тех пор не видел, во время этих передряг отыскал меня; в то время я вместе с Руперто был в Тубаке, занимаясь продажей леопардовых шкур. Этот-то человек и рассказал мне все то, что я передал вам, прибавив, что он близкий родственник девушки, напомнил мне о своей услуге, короче говоря, так растрогал меня, что я дал слово помочь ему отомстить его врагу. Через

два дня после того мы напали на след: для человека, привыкшего отыскивать следы краснокожих, было детской забавой идти по следам мексиканцев, и скоро я подвел его почти к самому каравану дона Мигеля Ортеги.

— Но ведь похитителя звали дон Торрибио Карвахал!

— Но разве он не мог переменить свое имя?

— Зачем же это делать в пустыне?

— Чтобы избежать преследования.

— Родные, однако, принимали большое участие в этом преследовании?

— Дон Хосе назвался дядей этой девушки, которую он любил, как отец.

— Но она умерла, кажется, если не ошибаюсь, ты сам это сказал.

Вольная Пуля почесал себе ухо.

— Вот в этом-то вопрос и запутывается, — сказал он, — кажется, она не умерла, а преспокойно живет.

— Гм! — воскликнул Верный Прицел. — Так она не умерла! Значит, дядя знал об этом, и по его согласию бедное создание было заживо похоронено! Если все это так, то тут кроется какой-то гнусный замысел.

— Да, должен признаться, что и я боюсь того же! — неуверенно промолвил старик. — Однако этот человек оказал мне важную услугу, а я не имею доказательств, подтверждающих мои подозрения.

Верный Прицел поднялся на ноги и встал против охотника.

— Вольная Пуля, — сказал он ему серьезно, — мы с тобой соотечественники, любим друг друга, как братья, не раз приходилось нам вместе спать под открытым небом прерий; мы делили вместе и радости и горе, спасали друг друга от смерти то в борьбе с хищными зверями, то в сражении с индейцами, не правда ли?

— Правда, Верный Прицел, правда, и тот, кто не подтвердил бы этого, бессовестно солгал бы! — ответил в волнении охотник.

— Друг мой, брат мой, величайшее преступление совершилось или готово совершиться! Будем осторожны, станем наблюдать как можно тщательнее. Кто знает, может быть, Провидение избрало нас для разоблачения виновных и для торжества невинных! Этот дон Хосе, как ты мне сказал, желает, чтобы и я присоединился к вам. Хорошо, я согласен. Ты, Руперто и я вместе отправимся к броду Рубио — и верь мне, друг, так как я предупрежден теперь, то кто бы ни был виновный, я его найду!

— Я очень рад этому, — наивно ответил охотник. — Признаюсь, что меня тяготило мое положение. Я — простой охотник, ничего не понимаю в этих городских мерзостях.

— Ты честный человек, с прямой душой, без лукавства… Но время идет, и теперь, когда мы обо всем договорились и поняли друг друга, думаю, что хорошо сделаем, если отправимся в путь.

— Я пойду, когда ты хочешь.

— Еще минуту. Можешь ли ты некоторое время обойтись без Руперто?

— Легко могу.

— А в чем дело? — спросил тот.

— Хочу просить тебя оказать мне одну услугу.

— Говори, Верный Прицел, я готов.

— Никто не может предвидеть будущего; может быть, через несколько дней нам понадобятся союзники, на которых мы могли бы рассчитывать. Вождь, здесь присутствующий, даст нам союзников, когда мы их у него попросим. Иди с ним в его селение, оставь его там и возвращайся по нашим следам; будь в отдалении от нас, но только в таком месте, чтобы мы знали, где именно, и в случае нужды могли бы найти тебя.

— Я понял, — сказал, вставая, охотник, — будьте спокойны.

Тогда Верный Прицел обратился к Летучему Орлу и объяснил ему, чего ждет от него.

— Брат мой спас Дикую Розу, — ответил вождь с достоинством. — Летучий Орел — старший вождь, его двести воинов пойдут на войну по первому знаку моего отца. Ко-манчи храбры, слова, вылетающие из их груди, идут прямо от сердца.

— Благодарю, вождь, — ответил Верный Прицел, — да хранит вас Ваконда!

Проглотив по куску жареного мяса и запив его глотком вина, от которого отказался только команч, все разошлись.

Руперто, Летучий Орел и Дикая Роза двинулись в сторону запада, а Вольная Пуля и Верный Прицел повернули левее, несколько восточнее, к броду Рубио.

— Гм! — заметил Вольная Пуля, повесив ружье на левое плечо и ступая мерным, легким шагом. — Мы ввязались в трудное дело.

— Кто знает, друг мой? — ответил Верный Прицел с озабоченным видом. — Во всяком случае, мы должны открыть истину. Но, прежде всего, я хотел бы узнать одну вещь.

— Что именно?

— Что находится в паланкине дона Мигеля?

— Без сомнения, женщина, так надо полагать.

— Не станем ничего предполагать, друг мой, время всеобъяснит.

— Дай-то Бог!

Обменявшись этими фразами, они подошли к опушке леса и остановились, чтобы оглядеться.

— Уже поздно, — заметил Верный Прицел.

— Да, уже близко к полудню. Иди за мной, мы скоро наверстаем потерянное время. Не согласишься ли ты вместо ходьбы продолжить путь верхом?

— Конечно, если бы у нас были лошади!

— Именно это я и хочу предложить тебе.

— Как! У тебя есть лошади?

— Отправляясь сегодня ночью с Руперто на свидание, назначенное мне доном Хосе, я оставил здесь наших коней. Пойдем сюда, мы их тотчас увидим.

В самом деле, не прошли они и тридцати шагов в направлении, указанном Вольной Пулей, как увидели коней, спокойно жевавших молодые побеги. Услышав свист охотника, кони тотчас подняли головы, осмотрелись и пустились к нему с радостным ржанием. Охотники поправили их сбрую, вскочили на них и поехали.

— Теперь, я думаю, мы не опоздаем, кони привезут нас вовремя. Поговорим пока. Скажи мне, Вольная Пуля, ты уже виделся с доном Мигелем Ортегой?

— Признаюсь, никогда еще я не видел его.

— Так ты его не знаешь?

— Если верить словам дона Хосе, то это должен быть негодяй, но я, не имея с ним никаких дел, был бы в затруднении составить о нем какое бы то ни было ясное понятие.

— А я знаю его.

— О! И давно?

— Не очень давно, но, пожалуй, узнал настолько, что имею возможность судить о нем.

— Что же ты о нем скажешь?

— Много хорошего, но много и дурного; он нисколько не лучше и не хуже других. Сегодня ночью, предчувствуя, что ты станешь говорить мне о нем и желая не мешать тебе свободно объясниться, я сказал, что почти не знаю его, но очень возможно, что скоро твое мнение о нем окончательно установится, и ты, быть может, раскаешься, что до сих пор помогал этому дону Хосе, как ты его называешь.

— Хочешь ты, чтобы я говорил с тобой откровенно, Верный Прицел?

— Говори, друг мой, мне приятно будет узнать твои мысли.

— Я уверен, что тебе не меньше моего известна история, которую я рассказал ночью, и вот почему я в этом убеждаюсь: ты слишком опытный и осторожный человек, чтобы без важной причины встать на защиту человека, на которого, по правилам, существующим в прериях, ты скорее должен глядеть как на врага и вообще как на личность, с которой неприятно иметь какие-либо дела.

— В твоих словах есть правда, Вольная Пуля, — сказал Верный Прицел с усмешкой. — Не стану лукавить с тобой: да, важные причины заставляют меня защищать этого человека — не могу сказать тебе сию минуту, какие это причины, это чужая тайна. Положись на нашу старую дружбу и предоставь мне действовать по моему усмотрению.

— В добрый час. Только теперь я начинаю все видеть ясно, и что бы ни было, ты можешь рассчитывать на меня.

— Слава Богу! Я знал, что мы поймем друг друга… но тише, мы на месте свидания, не подавай виду, что ты что-то знаешь. Посмотри-ка, мексиканцы не заставили себя ждать, они уже раскинули лагерь на берегу реки.

В самом деле, вблизи виднелся лагерь охотников, прилегая одной стороной к реке, а другой — к лесу и представляя

собой укрепление, хорошо защищенное тюками и поваленными стволами деревьев. Оба охотника назвали свои имена караульным, и их пропустили в лагерь без всякого затруднения.

Дона Мигеля Ортеги в лагере не было, люди каждую минуту ожидали его появления. Охотники сошли с лошадей, стреножили их и спокойно сели перед огнем.

Дон Стефано Коэчо покинул лагерь на рассвете, как он и объявил накануне.

ГЛАВА Х. Новые действующие лица

Для ясного понимания последующих событий мы, пользуясь преимуществом рассказчика, отступим на пятнадцать дней назад и представим читателю сцену, тесно связанную с самыми важными событиями этой истории, происходившую в нескольких сотнях миль от того места, где случайно собрались главные действующие лица.

Пройдя ссылочное местечко Тубак, путешественник очутится перед девственным лесом, простирающимся на триста двадцать миль в глубину и на восемьдесят с лишком в ширину.

Перейдя и его со всеми трудностями, какие только можно вообразить, он увидит перед собой необозримую равнину, в центре которой возвышается индейский город, в котором не был еще ни один европеец, истинное местоположение которого еще никому неизвестно и который со времени покорения Америки бледнолицыми служит убежищем остаткам Ацтеков.

Город этот называется у индейцев Небесная Гора и представляется взорам тотчас по выходе из девственного леса вытянутым четырехугольником. Широкая река с перекинутыми через нее легкими, изящными мостами, перерезает его по всей его длине. По углам этого четырехугольника находятся остроконечные отвесные скалы, служащие ему надежным укреплением; эти четыре цитадели соединены между собой сплошной стеной в сорок футов вышиной, отлого спускающейся к городу. Стена эта сделана из местных камней, перемешанных с глинистой землей. Широкая, глубокая пропасть удваивает ее вышину снаружи.

В город ведут двое ворот; над ними возвышаются башни, как в средневековых крепостях, и что еще больше подтверждает наше сравнение, это очень узкие дощатые мостики, поднимаемые при малейшей тревоге и служащие единственным путем сообщения с внешним миром.

Дома в городе низкие, заканчиваются террасами, соединенными между собой; они легки и устроены из камыша, скрепленного замазкой, обширны и имеют множество окон. Все — в один этаж и с выбеленным фасадом.

Этот странный город, заметный издали, словно вырастающий из высокой степной травы, представляет собой необыкновенное и крайне привлекательное зрелище.

В один прекрасный октябрьский вечер пять человек, одежду и лица которых невозможно было различить в темноте, вышли из вышеупомянутого девственного леса, приостановились на минуту в нерешительности на его опушке и внимательно осмотрелись кругом. Перед ними поднималась гора, огибавшая лес, вершина которой, хотя не очень высокая, вырисовывалась на горизонте с правой стороны.

Обменявшись между собой несколькими словами, двое из них остались на месте, а трое легли на животы и поползли на руках и ногах в высокой траве, совершенно их скрывавшей.

Достигнув вершины горы, они посмотрели вниз и были поражены и восхищены открывшимся видом. Гора, на вершине которой они находились, кончалась отвесным обрывом со всех сторон. На сто футов ниже их расстилалась великолепная равнина, посреди которой возвышался вышеописанный город Небесная Гора.

Наконец один из них приподнялся на локтях и обратился к своим товарищам:

— Довольны ли мои братья? — сказал он по-испански с гортанным произношением, по которому легко было узнать в нем индейца. — Сдержал ли Олень свое обещание?

— Олень — первый воин своего племени, язык его честен, и кровь в его жилах чистая, — ответил тот, к которому он обратился.

Индеец, не отвечая, украдкой улыбнулся; улыбка эта, будь она замечена его спутниками, заставила бы их серьезно задуматься.

— Мне кажется, — заметил спутник индейца, молчавший до сих пор, — теперь уже поздно входить в город.

— Завтра с восходом солнца Олень введет обеих Лилий в город, — ответил индеец. — Ночь очень темна.

— Воин прав, мы должны отложить переход в город до завтра, — заметил второй спутник.

— Возвратимся же к товарищам, которых, должно быть, уже беспокоит наше долгое отсутствие.

Сказав это, первый спутник повернулся назад и пополз обратно по своим следам; оба охотника следовали за ним до самой опушки, где они оставили своих товарищей.

Идя по дороге, прорубленной ими же, они скоро подошли к потухающему костру, перед которым задумчиво сидели две очень молоденькие девушки, прекрасные той креольской красотой, которую умела изображать только божественная кисть Рафаэля. Но в эту минуту девушки были бледны, казались изнуренными, и лица их были подернуты мрачною грустью. Заслышав шум шагов, они подняли глаза, и радость озарила их прекрасные лица.

Индеец подкинул в огонь несколько охапок сухих веток, а один из охотников стал кормить лошадей, привязанных неподалеку.

— Что же, дон Мигель, — спросила одна из девушек охотника, присевшего к огню подле нее, — скоро мы достигнем цели нашего путешествия?

— Вы уже достигли, сеньорита; завтра, с нашим другом Оленем, вы войдете в город, в неприкосновенное убежище, где никто уже не посмеет преследовать вас.

— Ах! — проговорила девушка рассеянно, взглянув на мрачное лицо индейца. — Завтра мы расстанемся?

— Так надо, сеньорита, забота о вашей безопасности требует этого.

— Кто же посмеет преследовать меня в этой неведомой стране?

— Ненависть на все осмелится! Умоляю вас, сеньорита, поверьте моему опыту и моей безграничной к вам преданности, хотя вы еще очень молоды, но уже настрадались довольно, пора хоть одному солнечному лучу прояснить ваше задумчивое чело, рассеять накопившиеся в вашем сердце горе и заботу.

— Да! — проговорила она, опустив голову и стараясь скрыть слезы, крупными каплями текущие по ее щекам.

— Сестра моя, друг мой, моя Лаура! — воскликнула другая девушка, нежно обнимая ее. — Будь мужественна до конца, не я ли с тобой? О! Не бойся ничего, — добавила она

с нежностью, — я принимаю половину твоего горя, тебе должно быть легче от этого.

— Бедная Луиза, — прошептала Лаура, в свою очередь обнимая подругу, — из-за меня и ты несчастлива. И когда только я буду в состоянии отблагодарить тебя за твою преданность?

— Люби меня так, как я тебя люблю, ангел мой, и не теряй надежды.

— Надеюсь, что не пройдет и месяца, как ваши преследователи будут поставлены в невозможность вам вредить, — проговорил дон Мигель. — Я веду с ними отчаянную игру, ставкой в которой моя голова, но это не суть важно, если я спасу вас. Дозвольте же мне, расставаясь с вами, унести в душе надежду, что вы не будете стараться уйти из убежища, найденного мной для вас, а станете терпеливо ожидать моего возвращения.

— Ах, кабальеро, вы знаете, что своей жизнью я обязана чуду. Мои родные, друзья, все те, наконец, кого я любила, покинули меня, кроме одной только Луизы, моей молочной сестры, чья преданность ко мне никогда не ослабевала, и вас, которого я совсем не знала и никогда не видела, явившегося вдруг в мою могилу, как ангел божественного правосудия. С той ужасной ночи, в которую я, как Лазарь, благодаря вам, вышла из гроба, вы окружили меня самыми нежными, самыми тщательными заботами, вы заменили тех, кто изменил мне, вы были для меня больше отца, почти что Богом.

— Сеньорита! — воскликнул молодой человек, смущенный и осчастливленный ее словами.

— Я говорю вам это, дон Мигель, — продолжала девушка с лихорадочным оживлением, — потому, что хочу доказать вам, как я вам благодарна. Не знаю, как решил Бог в Своей премудрости мою судьбу, но знайте, что моя последняя молитва и последняя мысль будут о вас. Вы хотите, чтобы я ждала вас, — я буду вам повиноваться! Верьте, что я защищаю свою жизнь не более как из любопытства, но я понимаю, как необходима вам свобода действий для того трудного дела, которое вы собираетесь предпринять. Итак, отправляйтесь спокойно, я вполне доверяю вам.

— Благодарю, сеньорита, это обещание удваивает мои силы. О, теперь я уверен в успехе!

Тем временем другой охотник вместе с индейцем приготовили для девушек шалаш, в который они тотчас же ушли отдыхать.

Как ни велико было беспокойство молодого человека, однако, после нескольких минут раздумья, он лег подле своих товарищей и тотчас заснул.

Едва первые солнечные лучи озарили небо розоватым отливом, как охотники открыли глаза. Приготовления к отъезду были скоро окончены, настала минута разлуки. Прощание было печальным. Оба охотника проводили девушек до опушки леса, чтобы как можно дольше пробыть с ними.

Донья Луиза, пользуясь теснотой дороги, по которой можно было двигаться только гуськом, приблизилась к охотнику, товарищу дона Мигеля.

— Окажите мне услугу, — торопливо сказала она ему тихим голосом.

— Какую? — спросил он ее так же тихо.

— Этот индеец внушает мне некоторые опасения.

— Вы ошибаетесь, я его хорошо знаю.

— Может быть, — сказала она серьезно. — Но хотите ли вы оказать мне услугу, о которой я буду просить вас? Иначе я обращусь к дону Мигелю, хотя я желала бы, чтобы он не знал о ней.

— Говорите, что я могу для вас сделать?

— Дайте мне нож и ваши пистолеты. Охотник пристально посмотрел на нее.

— Хорошо, — сказал он через минуту, — вы храбрая девушка. Вот вам то, что вы просите.

И незаметно для всех он подал ей нож и пистолеты, прибавив к ним еще два мешочка с порохом и пулями.

— Неизвестно, что может случиться, — сказал он.

— Благодарю, — ответила она с живейшей радостью и мгновенно спрятала оружие под свою мантилью, приняв решительный вид, заставивший охотника улыбнуться.

Минут через пять они вышли на опушку леса.

— Олень, — твердо сказал охотник, — помни, что ты отвечаешь мне за этих женщин.

— Олень дал клятву, — ответил индеец.

На этом они расстались. Обе девушки с индейцем отправились в город.

— Взойдем на гору, — сказал дон Мигель, — чтобы увидеть их в последний раз.

— Я только что сам хотел вам это предложить, — ответил охотник.

С теми же предосторожностями они заняли то самое место, где были в прошлую ночь. При ярких лучах солнца вся окрестность приняла очаровательный вид. Природа ожила, самые разнообразные переливы света изменили мрачный и пустынный вид, в каком она представилась им накануне.

Из городских ворот, теперь открытых, выходили толпы индейцев, пеших и верхом на конях, и рассеивались в разные стороны с веселыми криками и громким смехом. Многочисленные пироги скользили по реке, поля были покрыты стадами вигоней и лошадей, пригнанных индейцами из окрестностей и направлявшихся к городу. Пестро одетые женщины, с продолговатыми ивовыми корзинами на головах, наполненными мясом, плодами и овощами, шли, разговаривая между собой и громко смеясь.

Молодые девушки со своим проводником не замедлили смешаться с толпой и скоро растворились в ней. Дон Мигель глубоко вздохнул.

— Пойдем, — сказал он задумчиво.

Они вернулись в лес и через несколько минут отправились в обратный путь.

— Здесь мы должны расстаться, — сказал дон Мигель, когда они миновали лес, — я возвращусь в Тубак.