Рассказы из жизни в бразильских степях (№2) - Эль-Дорадо

Увидев вас, я выразила, против воли, все негодование, которое уже давно с трудом сдерживала; между тем я хотела вам только доказать, что не была вами обманута и так же хорошо, как и вы, знала все ваши несбыточные надежды, которые вы таили в глубине своего сердца; вот и все. Теперь, когда я ясно и без обиняков объяснилась, я предоставляю вам говорить сколько вам угодно, так как я приговорена слушать вас; только, предупреждаю вас заранее, чтобы избавить вас от бесполезной траты красноречия, — что бы вы мне ни говорили, чем бы вы мне ни грозили, вы не удостоитесь получить ответа; теперь говорите или удалитесь, как вам будет угодно; мне и то, и другое решительно все равно.

Маркиз закусил губы с такою силою, что на них выступила кровь, но сейчас же принял беззаботный вид.

— В самом деле, сеньорита, — отвечал он насмешливо, — разве уж вы так твердо решились на это? Вы не удостоите меня ответа. Я буду лишен наслаждения слышать ваш гармонический голос? Вот это ужасно; но, кто знает, может быть, мне удастся возбудить ваше любопытство или же задеть живую струну вашего сердца; тогда, я уверен, вы невольно измените своей геройской клятве.

— Попробуйте, — отвечала она презрительно, — отличный случай, чтобы опровергнуть меня.

— Я не упущу его, сеньорита.

Маркиз подвинул butacca, поставил ее прямо против молодой девушки, сел и, приняв позу, исполненную грации и непринужденности, продолжил кротким голосом, как будто он вел интимную беседу.

— Сеньорита, — сказал он, — вы определили отлично наше взаимное положение, в этом я согласен; секрет, которым вы владеете, был мне случайно открыт одним из старинных слуг вашего семейства и — за очень дорогую цену; я представился вашему отцу с намерением получить от него сведения, необходимые для успеха моих планов. Вы видите, что я подражаю вашей откровенности… время скрытничанья между нами прошло… теперь мы должны говорить между собою без обиняков, — откровенно. В первые дни я, казалось, мало обращал внимания на вас, что, конечно, до крайности раздражало вас, потому что, я вас уверяю, при вашей ослепительной красоте и блестящем уме, — вы женщина самая интересная, и много людей сочли бы за счастье встретить подобную вам и провести с ней жизнь. Но я предпринял такое длинное путешествие вовсе не для того, чтобы потерять плоды его в пустой любви. Я вас не любил и, говоря откровенно, теперь не люблю. Женщина такая очаровательная, как вы, для меня не годится: ваш характер имеет много сходства с моим: оба мы слишком горды, слишком дорожим своей свободой, слишком желаем повелевать, чтобы между нами могла быть хотя малейшая симпатия и чтобы мы могли жить вместе. Сначала я думал обольстить вашего отца и брата всеми средствами, какими только располагал; к несчастью, все мои усилия оказались бесполезными, и красноречие мое пропало даром; тогда я в отчаянии обратился к вам; я, наверно, женился бы на вас, если бы вы отдали мне свою руку, извините мне эту грубую откровенность; но, решившись завладеть богатствами, которых я жажду, я принес бы самую, по моему мнению, большую жертву для упрочения их за собою, то есть готов был связать себя навсегда с женщиною, которую не любил. Вы сами, сеньорита, спасли меня от нравственного самоубийства, отвечая мне отказом на предложение, сделанное мною. Примите же теперь от меня самую искреннюю благодарность.

Молодая девушка поклонилась, насмешливо улыбаясь, и ударила два или три раза в ладоши.

Почти тотчас же занавесь палатки поднялась, и вошла невольница.

— Феба, — сказала ей донна Лаура, — так как, по всему вероятию, я еще не скоро лягу отдыхать, а уже теперь чувствую, что глаза мои невольно смыкаются и меня клонит ко сну, то дай мне, дитя мое, mate и несколько papelittos, — может быть, они рассеют мою дремоту и позволят мне слушать прелестную беседу сеньора маркиза, пока ему вздумается кончить.

Невольница вышла, смеясь; маркиз несколько времени оставался пораженный удивительным хладнокровием и равнодушием молодой девушки.

Прошло несколько минут, в продолжение которых оба собеседника смотрели друг на друга, не произнося ни одного слова. Вскоре опять послышались тихие шаги негритянки, и она появилась, держа в руках серебряный поднос, на котором находилось mate, сигаретки из маисовой соломы и серебряное же braserito с огнем.

Феба подала mate и хотела уйти.

— Останься, — сказала ей донна Лаура, — то, что будет теперь говорить маркиз, не так важно, чтобы ты, родившаяся в нашем доме, не могла слушать.

Служанка поставила на стол поднос, который она держала, и фамильярно легла у ног своей госпожи, обменявшись с ней насмешливой улыбкой, усилившей бешенство маркиза, если только это было возможно; однако он не сделал ни малейшего замечания и не выказал впечатления, произведенного на него этой новой насмешкой.

— Хорошо, — сказал он наклонясь, — я буду продолжать при вашей невольнице, сеньорита; мне все равно, кто слушает меня и кто слышит; к тому же, успокойтесь, мне остается вам сказать только несколько слов, потом вы будете свободны предаться отдыху, если уж вам так хочется.

Донна Лаура вдыхала свой mate, не слушая маркиза.

— Ты никогда не кладешь в mate довольно сахару, chica, — сказала она, — этот горек; но, может быть, он лучше поддержит мое бодрствование.

— Я вам уже говорил, сеньорита, — продолжал невозмутимо маркиз, — что, отверженный вами, я не желал, однако, отказаться от предположений, уже давно запавших в мою голову и созревших там, и решился наконец вас похитить. У человека с моим характером что решено, то тотчас же приводится в исполнение. Я не стану рассказывать вам, какие средства я употребил, чтобы обмануть бдительность и заботливость вашего семейства. Так как вы теперь здесь одни в моей власти, за несколько сот лье от жилища вашего отца, то я не только поймал в расставленные мною сети, но к тому же так хорошо запутал подозрения людей, интересующихся вашей судьбой, что они даже до сих пор не знают, какое направление им принять, чтобы напасть на ваш след.

— Нет, Феба, этот mate уж слишком горек, — сказала молодая девушка, отталкивая чашку, — дай мне лучше сигаретку.

Невольница повиновалась.

— Теперь, сеньорита, — продолжал маркиз все так же равнодушно, — я приближаюсь к концу моего разговора. То, что было до этого сказано, служило ему как бы предисловием, хотя, может быть, длинным, но за которое вы, без сомнения, извините меня. Оно мне было необходимо, чтобы вы меня хорошенько поняли. Я вас похитил, это правда, но успокойтесь: пока вы остаетесь у меня, ваша честь всегда будет защищена, даю вам в том честное слово дворянина. Вы улыбаетесь… напрасно. Я честен по-своему. Никогда, что бы такое ни случилось, я не употреблю во зло вашего положения ни для чего другого, разве только чтобы узнать от вас тайну, которую вы без всякой причины хотите сохранить. К чему вам служит знание месторождения брильянтов? Ни вы, ни кто другой из вашего семейства никогда не будете в состоянии добыть их; стало быть, вам оно совершенно бесполезно. Отчего же мне, которому все благоприятствует, который может сделать все, что захочет, не воспользоваться им? Бог не для того создал эти богатства, чтобы они вечно были зарыты. Золоту и брильянту так же нужен свет, как человеку воздух. Подумайте: отказ ваш будет бесполезен. Дайте мне верные показания, которых я ожидаю от вас, и немедленно я не только возвращу вам свободу, но еще обязуюсь доставить вас в ваше семейство, несмотря на дальнее расстояние, которое отделяет нас от него. Я доставлю вас так, что при этом ваша честь нисколько не пострадает. Это предложение вам может показаться весьма странным, тем не менее оно важно и заслуживает, по моему мнению, чтобы вы обратили на него ваше внимание. Подумайте хорошенько об этом; дело идет о вашем будущем счастье, и вы им рискуете из-за ложно понятой вами чести. Ваш отец или ваш брат, если б они были здесь, сами велели бы вам говорить, я убежден, и, когда вы возвратитесь к ним, они, увидев вас дома, с радостью оправдают вас даже в том, что вы изменили своему слову; отвечайте мне только: — Да, — и вы свободны.

Маркиз немного подождал. Донна Лаура молчала. Она как будто ничего не слышала.

Дон Рок сделал движение, выражавшее досаду и нетерпение.

— Вы упорствуете, сеньорита, — продолжал он с некоторым одушевлением, — и напрасно; повторяю вам, вы играете теперь вашей будущностью и вашим счастьем, но я хочу остаться с вами в хороших отношениях. Обратите ваше серьезное внимание на мое последнее слово; я предоставляю вам дать мне решительный ответ завтра, перед нашим отъездом. И…

— Феба, дай еще сигаретку, — перебила донна Лаура, пожимая плечами.

— Берегитесь, — вскричал дон Рок с еле сдержанной раздражительностью. — Берегитесь, сеньорита, нужно же наконец как-нибудь покончить с этим бесконечным упорством.

Молодая девушка встала, сделала шаг вперед к маркизу, окинула его с ног до головы взглядом, выразившим все презрение, которое она к нему питала, и, повернувшись к Фебе, стоявшей молча и неподвижно около нее, сказала ей, опираясь рукой на ее плечо:

— Пойдем, chica, уже очень поздно, пора нам уйти и спать; во сне все забывается.

И, даже не взглянув на маркиза, пораженного этой дерзкой выходкой, молодая девушка вышла из комнаты.

Маркиз невольно простоял неподвижно несколько минут, устремив глаза на занавесь, складки которого едва заметно колебались. Вдруг он встрепенулся, провел рукою по лбу, на котором выступил пот, и, бросив взгляд, полный ненависти туда, куда скрылась донна Лаура, вскричал задыхающимся от бешенства голосом:

— О! Сколькими мучениями должен я заплатить за такие оскорбления.

Он вышел из палатки, шатаясь как пьяный. Холодный ночной воздух сильно облегчил его; мало-помалу черты его прояснились и спокойствие его возвратилось; он улыбнулся иронически и прошептал, направляясь скорыми шагами к своему шатру:

— Сумасшедший я; можно ли было так сердиться на безрассудного ребенка? Что же мне, в самом деле, значат эти оскорбление и ее презрение? Разве я не в силах подавить ее гордость! Надо вооружиться терпением, и чем отдаленнее будет моя месть, тем она ужаснее и сильнее поразит ее.

В лагере все было тихо. Исключая стражей, наблюдавших за общей безопасностью, все бразильцы, развалившиеся там и сям вокруг почти потухающих костров, спали спокойным сном, и никакого шума не было слышно, кроме шума деревьев, качавшихся от ветра, да тоскливого крика совы, который по временам смешивался с отдаленным рыканием диких зверей, искавших добычи.

Маркиз вошел в свою палатку. Поправив фитиль лампы, дрожащий свет которой слабо освещал окружающие предметы, дон Рок приставил скамейку к тюку товаров, служившему вместо стола, и, вынув из-за пазухи пожелтевшую, грязную бумагу, на которой неискусною рукой был грубо нарисован род плана, принялся внимательно его рассматривать и скоро погрузился в размышления, возбужденные в нем, вероятно, этим планом.

Так прошла ночь, а маркиз все еще не изменял принятого им положения и ни разу не сомкнул глаз.

План этот, как ни был он неполон и безобразен, представлял, по-видимому, страну брильянтов, которыми молодой человек так желал поживиться. Он искал в изучении плана средства избегнуть затруднения, думая без посторонней помощи найти эту богатую добычу, грозившую выскользнуть у него из рук, одна мысль о которой бросала ему кровь в голову.

Но план этот, составленный на память и поверхностно человеком несведущим, видевшим уже давно эту страну, к несчастью, мог служить маркизу только слабою помощью; он невольно чувствовал это, и мысль об этом еще более возбуждала его гнев.

Но что же делать с женщиной более, чем он сделал с донной Лаурой? Как победить ее упорство и заставить ее говорить? Как маркиз ни был порочен и развращен, однако он был дворянин высокого происхождения, в нем еще оставалась доля природного благородства, так что, как ни сильно было его желание мести этому слабому созданию, которое ему противилось, он вздрагивал при одной мысли о некоторых средствах, с ужасом отступал перед ними, так ему было противно и так казалось низко употребить для этого физическую силу.

Солнце давно уже взошло. Маркиз, все еще погруженный в свои размышления, казалось, не замечал, что уже рассвело, и только топот скачущей лошади, становившийся все слышнее и слышнее, заставил его поднять голову.

В ту же минуту занавесь палатки поднялась, и вошел капитао.

Индеец был весь покрыт пылью: его разгоревшееся лицо и пот на лбу показывали, как сильно он скакал.

— А! Это вы, Диего! — вскричал маркиз, заметив его, — милости просим. Что нового?

— Ничего, ваше превосходительство, — ответил капитао.

— Как ничего? Разве вы не напали на след Малько?

— Извините, ваше превосходительство, я, напротив, ехал по следам его в продолжение трех часов.

— В таком случае вы должны же знать что-нибудь?

— Я знаю, ваше превосходительство, да, но не то, чего бы вам хотелось.

— Объяснитесь, мой друг, голова моя немного устала, и я вовсе теперь не в ударе отгадывать загадки.

— Вот в двух словах все дело, ваше превосходительство. Я уже сказал вам, что я ехал в продолжение трех часов по следу Малько, не отклоняясь от него ни на шаг, да и к чести его он так его запутал, что другой на моем месте непременно бы обманулся; наконец я прибыл к опушке леса, куда нимало не задумался въехать; весь поглощенный заботой не сбиться с этого чертовского следа, я нисколько не наблюдал вокруг себя, так что прямо угодил в индейский лагерь.

— Индейский лагерь так близко от нас! — вскричал удивленный маркиз.

— Да, уверяю вас, ваше превосходительство.

— Но, без сомнения, мирных индейцев.

— Нет, ваше сиятельство, нет, напротив, лагерь индейцев, самых воинственных в этой стране.

— Гм! Уже.

— Да; и так я очутился лицом к лицу с тремя индейцами, из которых один был гуакур, другой пейяг, а третий просто невольник мондуруку.

— О-о! Да это для нас слишком важно.

— Да, чрезвычайно важно, ваше превосходительство.

— Как же вы спаслись от них?

— Очень просто, ваше превосходительство; дикари эти имеют честь, разумеется, своего рода; хотя моя одежда сейчас же открыла им, кто я, то есть одного из самых жестоких врагов, тем не менее они приняли меня дружественно и пригласили сесть к их огню.

— Странно, — пробормотал маркиз.

— Вовсе не так, как должно казаться людям, не знакомым с нравами этих варваров, ваше превосходительство. Видя, что они так ласково принимают меня, я охотно сел с ними; моя цель была заставить их разговориться, и это мне вполне удалось.

— А! Что же вы от них узнали?

— Они сообщили мне, что Малько был у них за несколько часов до меня, долго разговаривал с ними и уведомил их о вашем приближении, о числе находящихся при вас людей и даже не забыл с точностью указать, где вы остановились ночевать.

— Негодяй! Вдвойне изменник! — вскричал маркиз с гневом.

— Я вполне разделяю мнение вашего сиятельства; это открытие, скажу откровенно, очень озаботило меня и поставило в такое затруднительное положение, что я не знал, как из него выпутаться, если б сами индейцы не помогли мне ретироваться благородным образом.

— Как же это?

— Гуакурский предводитель вежливо объявил мне, что перемирие, заключенное ими с белыми, кончилось тому назад два дня.

— О! — воскликнул маркиз, — что за судьба? Отказаться, когда уже так близок к цели!

— Позвольте мне кончить, ваше превосходительство.

— Говорите, говорите.

— Вождь прибавил, что, вероятно, вы не знаете об этом разрыве, так как уже давно выехали из колоний; вследствие этого было бы нечестно воспользоваться вашей доверчивостью и напасть на вас.

— А! — сказал маркиз, тяжело вздохнув, — и затем?

— Затем они не хотят нарушить священных законов гостеприимства; они дают вам два дня, чтобы выйти из их владений.

— Э! — воскликнул маркиз, приведенный этими словами еще в большее недоумение, из которого он уже думал было выйти, — что вы говорите, Диего!

— Чистейшую правду, ваше превосходительство, даю вам честное слово!

— Верю, верю, мой друг; но кончайте, ради Бога.

— О! Мне мало остается прибавить. Если вы, как они предупредили меня, откажетесь от этого условия, то на вас непременно нападут через двое суток.

— А об Малько они вам более ничего не сказали?

— Ни слова, ваше превосходительство.

— Так что вы и не знаете, где прячется этот негодяй?

— Совершенно так, ваше превосходительство; я думал, что сказанное мне гуакурским вождем настолько важно для вас, что вы сами пожелали бы как можно скорее узнать об этом, потому-то я и летел во весь дух.

— Вы хорошо сделали, благодарю вас, мой друг.

Взволнованный маркиз сделал несколько шагов по палатке и потом, обратившись к капитао, спросил его:

— Что бы вы сделали на моем месте в подобных обстоятельствах?

— Я, ваше превосходительство?

— Да, мой друг, что бы вы стали делать?

— Я не задумался бы, ваше сиятельство.

— А!

— Я бы отступил.

— Отступить — никогда, перед такими варварами! Да это было бы постыдно.

Капитао покачал головою.

— В таком случае мы все до последнего будем перерезаны.

— Вы думаете?

— Я убежден, ваше превосходительство; вы не знаете, что такое гуакуры, а я уже с давних пор их знаю.

— Все равно я пойду вперед! Вы меня ведь не покинете?

— Я? Ваше превосходительство, я обязан всюду следовать за вами; куда бы вы ни пошли, я везде буду с вами. Какое мне дело, что меня убьют, разве и без того не придется умереть рано или поздно?

— Отвечаете ли вы за своих людей?

— За своих да, но за ваших нет.

— В моих-то я уверен.

— Когда же мы отправляемся?

— Через час.

— И мы едем вперед?

— Да, даже и тогда, если нам придется перешагнуть через все трупы этих разбойников.

— Ну, с Богом! Ваше превосходительство, я сильно боюсь, что мы не вернемся.

И, поклонившись почтительно молодому человеку, капитао вышел так спокойно и так беззаботно, как будто бы дело шло о пустяках.

Оставшись один, маркиз простоял неподвижно несколько минут, потом, с бешенством топнув ногой и устремив к небу вызывающий взгляд, вскричал задыхающимся голосом:

— О, проклятые брильянты! Я завладею вами даже и тогда, если бы мне пришлось идти за вами по пояс в крови!

ГЛАВА V. В пустыне

В то время как начальник конквистских солдат по его приказанию навьючивал мулов и приготовлял все к немедленному отъезду, маркиз в ужасном волнении ходил большими шагами по своей палатке, проклиная судьбу, которая, казалось, следовала за ним по пятам и разрушала все его обширнейшие планы, постоянно отдаляя от него сокровище, которое он думал уже давно приобрести; сокровище, которое, с тех пор как он отправился на поиски, стоило ему стольких трудов и неприятностей и для которого он в продолжение довольно долгого времени пренебрег огромными опасностями и чуть не пожертвовал своею честью.

Вдруг он остановился, ударив себя по лбу: неожиданная мысль блеснула у него в голове, озаряя его надеждой. Он оторвал от своей записной книжки листок бумаги, написал поспешно несколько слов, сложил его и велел невольнику отнести от его имени записку эту донне Лауре Антонии де Кабраль.

Вероятно, сильно рассчитывая на действие, которое произведет на молодую девушку его послание, маркиз, окончательно развеселившись, с жаром занялся приготовлением к отъезду.

День был великолепный, ослепительное солнце взошло, залитое пурпуром и золотом, легкий утренний ветерок освежал воздух, и птички, боязливо забившись под листья, громко распевали свои веселые песни.

Вдали расстилалась, окруженная высокими горами, покрытыми непроходимым лесом, долина Sertao, которую бразильцы готовились проезжать и которая с того места, где они ночевали, казалась им обширным зеленым ковром, прорезанным по всем направлениям бесчисленным множеством потоков; поверхность воды сверкала в солнечном свете и отражала тысячи блестящих точек.

Все было отрадно и радостно в этой спокойной и величественной природе, до которой еще не касалась рука человека и которая оставалась все тою же, какою вышла из рук Создателя.

Черные невольники, охотники метисы и индейские солдаты невольно поддавались влиянию этого прекрасного утра и, казалось, позабыли свое утомление и минувшие несчастия, думая только о будущем, которое было полно заманчивых обещаний; смеясь, распевая и весело разговаривая, они исполняли трудную работу — снятие лагеря.

Один маркиз, несмотря на все свои усилия казаться если не веселым, то по крайней мере беззаботным, оставался мрачным и задумчивым; сердце его, исполненное постыдной алчностью к золоту, испытывало ужасные страдания и было нечувствительно к прелестям природы, которые так могущественно действовали на загрубелые, но честные натуры индейцев и негров.

Между тем лошади были оседланы, мулы навьючены, палатки свернуты и положены в телегу, которую везло несколько быков. Донна Лаура вошла в свой паланкин, который сейчас же закрылся за нею; дожидались только приказания маркиза, чтобы двинуться в путь.

Дон Рок ходил в стороне, погрузившись в размышления; он, казалось, позабыл, что все было готово для отъезда и что настала минута спускаться с горы, чтобы войти в пустыню.

Уже несколько минут капитао, внимательно наблюдавший за снятием лагеря, вертелся около своего господина, чтобы привлечь его внимание, но все его усилия были тщетны, маркиз не замечал его. Наконец капитао тихонько тронул его за плечо. Дон Рок вздрогнул при этом прикосновении и вопросительно посмотрел на индейца.

— Что вам нужно, Диего? — сухо спросил он.

— Ваше превосходительство, все готово, и мы ждем только вашего приказания, чтобы выступить.

— Если так, то отправимся сейчас же, — отвечал он, повернувшись, чтобы взять свою лошадь, которую невольник держал в поводу в нескольких шагах от него.

— Извините, ваше превосходительство, — возразил индеец, почтительно его останавливая, — прежде чем вы прикажете выступать, мне нужно передать вам несколько важных замечаний.

— Мне? — воскликнул маркиз, смотря ему прямо в лицо.

— Да, вам, ваше превосходительство, — холодно ответил индеец.

— Не угрожает ли мне новая измена, — продолжал маркиз, горько улыбнувшись, — и не хотите ли вы, дон Диего, также меня покинуть, как ваш товарищ Малько?

— Вы несправедливы ко мне, ваше превосходительство, — отвечал откровенно индеец, — я вовсе не намерен вас покинуть, и Малько никогда не был ни моим другом, ни товарищем.

— Если я не прав, что очень может случиться, извините меня и скорее, прошу вас, приступайте к делу; время проходит, мы должны были бы уже давно выехать.

— Минутой раньше или минутой позже — все равно, мы все-таки довольно рано приедем, куда отправляемся, будьте покойны, ваше превосходительство.

— Что вы хотите сказать? Объяснитесь…

— Что уже имел честь сказать сегодня утром вашему сиятельству, что никто из нас не возвратится из этой экспедиции и все мы сложим там свои кости.

Маркиз сделал нетерпеливое движение.

— Вы только для того и останавливаете меня, чтобы повторить ваше зловещее предсказание? — вскричал маркиз, топнув ногой.

— Нисколько, ваше превосходительство; я не смею ни осуждать ваши поступки, ни мешать вашим намерениям; я вас только предупредил, вот и все; несмотря на мое предположение, вы хотите идти вперед, хорошо, это до меня не касается, я готов к вашим услугам.

— Вы, я надеюсь, никому не заикнулись об этой нелепости, которая так вас тревожит?

— К чему мне, ваше сиятельство, разглашать без вашего согласия то, что вы называете нелепостью, а я неоспоримыми вещами? Солдаты, которыми я командую, и охотники метисы так же хорошо, как и я, знают, что ожидает их в пустыне, расстилающейся под нами; стало быть, мне не об чем их уведомлять; что касается до ваших невольников, то зачем их пугать заранее? Не лучше ли оставить их в полнейшем неведении? Может быть, когда настанет опасность и они увидят себя близкими к смерти, в этом же самом незнании они почерпнут силу храбро умереть, потому что, повторяю еще раз, избегнуть этого нам невозможно.

Маркиз нахмурил брови и сжал кулаки от гнева.

— Ну, — перебил он сдержанным голосом, все-таки еще немного дрожавшим от волнения, — покончим с этим.

— Я лучшего и не желаю, ваше превосходительство.

— Говорите, но, пожалуйста, короче; повторяю вам, что время проходят и уже час тому назад мы должны были бы быть в дороге.

Капитао в смущении потер свой лоб и, по-видимому вдруг решившись, сказал:

— Дело вот в чем, ваше превосходительство: до сих пор мы ехали по совершенно или почти цивилизованным странам, где мы подвергались только обыкновенным опасностям, то есть укушению диких зверей и гадов, но теперь совсем другое.

— Ну что же?

— Черт возьми, вы понимаете, ваше превосходительство, через несколько минут мы будем во владениях краснокожих; воинственные индейцы не очень-то нежны к белым и к людям цивилизованным; нам нужно будет поступать чрезвычайно осторожно, чтобы защититься от западней и засад, которые ожидают нас на каждом шагу, потому что мы будем в неприятельской стране. Я очень хорошо знаю, — прибавил он простодушно, — что все эти предосторожности ни к чему не послужат и, может быть, только продолжат наше существование на несколько дней; но, по крайней мере, умирая, мы будем успокоены тем, что сделали все зависящее от нас, чтобы выйти из такого бедственного положения.

— Что вы хотите сказать своим бесконечным вступлением? — отвечал маркиз, у которого, несмотря на его гнев, искреннее самоотвержение этого бедняги вызвало улыбку.

— Оно ведет вот к чему, ваше превосходительство; вы дворянин, знаток городской жизни, но, извините меня, ничего не смыслите в быте пустыни, в засадах и в опасностях, которыми она наполнена, и в средствах, употребляемых для защиты от одних и для избежания других. При всем почтении, которое я должен оказывать вашему превосходительству, я думаю, однако, что было бы хорошо, если бы вы с сегодняшнего дня возложили на меня одного ответственность за движение каравана, которым вы предоставили бы мне управлять по моему усмотрению; одним словом, чтобы вы передали мне начальство над ним. Вот, ваше превосходительство, что я хотел вам сказать и зачем я дозволил себе вас остановить.

Маркиз в продолжение нескольких минут молчал, устремив глаза на спокойное и честное лицо индейца, как будто хотел прочесть в глубине сердца его самые сокровенные мысли. Капитао не смутясь выдержал этот взгляд.

— То, что вы просите у меня, дон Диего, очень важно, — отвечал задумчиво маркиз. — Измена окружает меня со всех сторон: люди, на которых я более всего имел право рассчитывать, первыми покинули меня; вы сами смотрите на этот поход, как на сумасбродство, и, кажется, вас волнуют самые мрачные предчувствия; они доказывают мне, извините меня, в свою очередь, за откровенность, они мне доказывают, что вы не хотите меня обмануть и что ваша преданность ко мне не скрывает задней мысли.

— Ваше превосходительство, я не сержусь за подозрения, которые вы имеете против меня, напротив, я нахожу очень естественными. Вы португалец из Европы, а вследствие этого не знаете многих особенностей нашей страны и, между прочим, того, что солдаты конквисты — люди испытанные, старательно выбранные и что с самого основания этого отряда между ними не встречалось ни одного изменника. Я говорю это не про себя, вы знаете меня только несколько дней, вам еще не представлялось случая испытать меня, но искренность, с которою я говорил вам все предыдущее, должна была возбудить если не полную доверенность ко мне, то по крайней мере начало этой доверенности.

— Да, я знаю, что со вчерашнего дня все ваши поступки были честны, вы видите, что я справедлив.

— Не вполне еще, ваше превосходительство; вы судите обо мне с точки зрения цивилизованного европейца, но не жителя пустыни, оттого-то вы так сильно ошибаетесь; позвольте мне сделать маленькое замечание, которое, без сомнения, вы найдете справедливым.

— Говорите.

— Мы удалены по крайней мере на пятьдесят лье от ближайшего города, и в то же время только на несколько лье от нас находятся враги-индейцы, которые нас сторожат и ждут предлога, чтобы напасть на нас.

— Правда, — прошептал задумчиво маркиз.

— Итак, вы понимаете меня, ваше превосходительство; теперь предположим, что я изменник.

— Я этого не говорил.

— Вы не утверждали, это правда, но вы дали понять мне, что я мог бы сделаться им. Ну, допустим это: ничего не было бы легче для меня, как покинуть вас здесь, уехать со своими солдатами, и, поверьте, ваше превосходительство, вы погибли бы точно так же, как если б я выдал вас завтра же индейцам. Вы не имеете физической возможности избегнуть малейшей из тех опасностей, которые вас окружают, и вы даже и не подозреваете того, что творится вокруг вас.

Маркиз побледнел и в унынии опустил голову на грудь; логика капитао поразила его, доказывая личное бессилие его и всю величину преданности человека, которого он обвинял и который так благородно жертвовал своею жизнью в пользу чужого.

Он протянул индейцу руку и сказал:

— Извините мне мои несправедливые подозрения, дон Диего, они теперь навсегда рассеялись; я доверяю вам, поступайте по своему усмотрению, даже не советуясь со мной, если вы найдете это нужным; даю вам честное слово дворянина, что не буду вам мешать и что во всех обстоятельствах стану первый показывать пример повиновения вам. Довольны ли вы мною? Не исправляю ли я свою ошибку, которую я сделал, обвиняя вас?

Капитао с волнением пожал протянутую ему руку.

— Я жалею, ваше превосходительство, что у меня только одна жизнь, чтобы пожертвовать ею за вас, — отвечал он.

— Не будем же более говорить об этом, и делайте, как найдете лучше.

— Постараюсь, ваше превосходительство. Во-первых, сделайте одолжение, скажите, куда вы намерены направиться?

— Нам нужно приехать к берегам маленького озера, которое находится, говорят, — вы понимаете, что я не знаю этого места и никогда там не был, — в окрестностях Рио-Вермейо, недалеко от владений индейцев френтонов.