При виде армии, состоящей из трехсот человек, Хьюстон не впал в уныние, напротив, его рвение удвоилось. Эти три сотни, героические остатки от десяти тысяч жертв, павших с начала войны, не теряли надежды на спасение отечества и, как их предшественники, готовы были умереть за него. Это была священная фаланга, с которой можно творить чудеса.
      Однако не с этими тремя сотнями, как бы храбры и решительны они ни были, мог генерал Хьюстон питать надежду победить мексиканцев, уверившихся в своих силах после последних успехов и искавших способ раз и навсегда покончить с инсургентами.
      Прежде чем рискнуть дать сражение, от которого, по всей вероятности, зависела бы судьба страны, генерал Хьюстон решил сформировать войско. Для этого, вместо наступления на неприятеля, он, напротив, стал отступать к Колорадо, потом к Бразосу, сжигая и уничтожая все на своем пути, чтобы уморить голодом мексиканцев.
      Эта искусная тактика возымела последствия, которых и ожидал генерал. Причина этого проста: по мере приближения к американской границе его небольшая армия пополнялась новыми рекрутами, покидавшими при ее приближении свои дома и фермы, чтобы стать под знамена инсургентов. В мексиканской армии наблюдалось обратное: преследуя инсургентов, на каждом привале она лишалась нескольких отставших, и силы ее убывали.
      Техасский генерал имел вескую причину для отступления к американской границе: он надеялся на помощь генерала Хенна, который по приказанию президента Джексона подошел к техасской территории у города Накодочес.
      В таком положении были дела Хьюстона и Санта-Анны в тот день, когда мы прервали свое повествование. Один отступал, другой постоянно маневрировал, не решаясь встретиться лицом к лицу с неприятелем и начать битву, которая должна была решить вопрос об освобождении или порабощении народа.
      Было около восьми часов вечера. Весь день стояла удушливая жара, и, несмотря на наступление ночи, жара не только не спала, а наоборот, еще увеличилась. В воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения, атмосфера была гнетущей, облака, насыщенные электричеством, тяжело плыли по небу. Все предвещало бурю.
      На берегу довольно широкой реки, желтоватые и тинистые воды которой текли между крутыми, покрытыми хлопчатником берегами, в темноте блестели, как звезды, огни бивака небольшого кавалерийского отряда.
      Река эта была притоком Колорадо. Люди, расположенные на ее берегу лагерем, были техасцы.
      Их было всего двадцать пять человек, и именно они составляли кавалерию техасской армии.
      Командовал ими Ягуар.
      В то время как кавалеристы печально сидели на корточках перед огнем, лошади неподалеку от них жевали корм, привязанный к пикам; люди переговаривались между собой тихими голосами, командир же их удалился в шалаш, устроенный из ветвей и освещенный дымным светильником. Он сидел на скамье, облокотившись спиной на древесный ствол, скрестив руки на груди, устремив куда-то вдаль взгляд, и, казалось, был погружен в глубокие размышления.
      Ягуар был уже не тем молодым человеком, пылким и отважным, каким мы его представили читателям. Его лицо было бледно и осунулось, брови нахмурены, глаза покраснели от лихорадки. Вера постоянно жила в его сердце, но надежда угасла.
      Вокруг него начинала образовываться ужасающая пустота смерти. Самые дорогие друзья его, самые преданные защитники дела, которому он служил, гибли один за другим в этой неумолимой войне. Эль-Альферес, капитан Джонсон, Рамирес, отец Антонио были уже в могилах; судьба других была ему неизвестна - от них не было вестей. Как дуб, согнутый ветром и побитый бурей, он оставался теперь один, неустрашимый и деятельный, но уже предвидящий свою близкую гибель.
      Генерал Хьюстон в задуманном им отступлении доверил командование арьергардом, самой почетной и опасной частью армии, Ягуару, и это назначение тот принял с мрачной радостью, уверенный, что, заботясь об общем спасении, он погибнет со славой.
      Между тем ночь становилась все темнее и темнее, горизонт принимал вид все более угрожающий, дождь, слепой и колючий, начал рассекать серый туман. Гроза быстро приближалась и не замедлила разразиться. Солдаты с ужасом наблюдали приближение бури и инстинктивно искали убежища от этого грозного явления природы, не похожего на те опасности, к которым они привыкли.
      Кто этого не видел, не может даже приблизительно представить себе американский ураган, ломающий деревья, как соломинки, выжигающий леса, срывающий горы, заставляющий реки выходить из своего русла и способный за несколько часов разрушить всю поверхность земли.
      Вдруг ослепительная молния прорезала мрак, и потрясающий раскат грома прервал величавую тишину, царившую над полем. В эту минуту, часовой, стоящий на посту в нескольких шагах перед лагерем, закричал: "Кто идет?"
      Ягуар вздрогнул, как от удара электрического разряда, и нагнувшись вперед, привычно схватив стоящее рядом оружие, прислушался.
      На мокрой земле слышен был приглушенный топот нескольких лошадей.
      - Кто идет? - закричал вторично часовой.
      - Друзья! - ответил голос.
      - Пропуск?
      - Техас!
      Ягуар вышел из шалаша.
      - К оружию! - закричал он. - Не дадим захватить себя врасплох!
      - Э-э! - возразил голос. - Я вижу, что не сбился с дороги, идя по следам копыт. Слышу голос Ягуара.
      - Что? - вскричал тот с удивлением. - Кто вы, знающий меня так хорошо?
      - By God! Друг, голос которого должен быть вам знаком.
      - Джон Дэвис! - воскликнул молодой человек с нескрываемой радостью.
      - Ну вот, - ответил весело американец, - я знал, что мы сможем договориться.
      - Идите, идите. Пропустите, - обратился он к часовому, - это друг!
      Пять-шесть всадников въехали в лагерь и спешились.
      Буря усилилась, ураган пронесся вихрем по равнине, ломая деревья и вырывая их с корнем.
      Техасцы заставили лошадей лечь и сами растянулись возле них на мягкой земле, чтобы как можно надежнее укрыться от шквала, с жалобным воем проносившегося над их головами.
      Опустошенная равнина, освещенная фантастическим светом непрерывно мелькавших бледных молний, представляла собой зрелище, полное дикого величия, сопровождаемое электрическими разрядами, возникающими при столкновении бегущих по небу облаков, и глухими раскатами грома.
      Почти три часа свирепствовал ураган, сметая все на своем пути. Наконец около часу ночи дождь стал ослабевать, ветер понемногу стих, гром гремел уже с большими промежутками, и, очищенное последним усилием бури, виднелось синее, украшенное звездами небо; ураган унесся свирепствовать в другие края.
      Люди и лошади поднялись, все вздохнули свободнее, и каждый старался привести лагерь в порядок.
      Это оказалось не так легко: шалаш был унесен, дрова разбросаны в страшном беспорядке. Но техасцы - люди испытанные, издавна привыкшие к опасностям и трудностям жизни в прериях. Буря, вместо того, чтобы их ослабить, изнурить, наоборот, придала им если не храбрости, которой у них было в избытке, то силы и терпения.
      Не унывая, они принялись за работу, и быстрее чем за два часа все разрушения, причиненные грозой, были исправлены настолько, насколько позволяли возможности. Опять были разведены костры и выстроен шалаш.
      Если бы посторонний попал в это время в лагерь, он не мог бы предположить, что за несколько часов до того здесь пронесся такой ужасный ураган.
      Ягуар поспешил переговорить с Джоном Дэвисом, которого со времени его прибытия видел только мельком и не успел обменяться ни словом. Когда восстановили порядок, он пригласил американца последовать за собой в шалаш.
      - Позвольте мне, - ответил тот, - привести к вам трех моих товарищей. Я уверен, вы будете рады их видеть.
      - Пожалуй, - ответил Ягуар. - Кто же они?
      - Я не хочу, - сказал улыбаясь Джон Дэвис, - лишить вас удовольствия самому узнать это.
      Молодой техасец не настаивал, он слишком хорошо знал бывшего работорговца, чтобы усомниться в нем.
      Через несколько минут Джон Дэвис, как и обещал, вошел в шалаш с тремя товарищами. Ягуар вздрогнул от радости при виде вошедших и бросился к ним, протягивая руки.
      Эти были Ланси, Квониам и Черный Олень.
      - О! Слава Богу! - воскликнул техасец. - Наконец-то я вас вижу! Я уже не надеялся больше на ваше возвращение.
      - Почему же? - спросил Ланси. - Так как, слава Богу, мы живы, то вы могли бы всегда ожидать нас.
      - Столько событий произошло со времени нашего отъезда, столько несчастий нас постигло, столько наших товарищей погибло, что, не ничего не зная о вас, я боялся, что и вас нет в живых.
      - Вы знаете, мой друг, - сказал американец, - нас долго не было, поэтому мы совсем не знаем, что здесь происходило со времени нашего отъезда.
      - Я вам сейчас обо всем расскажу, но вначале спрошу вас об одном.
      - Говорите.
      - Где Транкиль?
      - В нескольких милях отсюда, это он послал меня вперед, чтобы предупредить вас о нашем прибытии.
      - Спасибо, - ответил задумчиво молодой человек.
      - Это все, что вы хотели узнать?
      - Почти, ведь вы, вероятно, не имеете известий о...
      - Известий о ком? - перебил американец, видя, что Ягуар остановился.
      - О Кармеле, - сказал тот наконец, делая над собой чрезвычайное усилие.
      - О Кармеле? - воскликнул с удивлением Джон Дэвис, - а где мы могли их получить? Транкиль рассчитывает, наоборот, получить их от вас.
      - От меня?
      - Черт возьми! Вы лучше всех должны знать, как поживает девушка.
      - Я вас не понимаю.
      - Ведь это совершенно ясно. Я вам не буду напоминать, каким образом после взятия асиенды дель-Меските нам удалось спасти бедное дитя, которое этот негодяй так нагло захватил; я вам напомню, что в тот самый день, когда Транкиль и я по вашему приказу отправлялись, чтобы быть рядом с Чистым Сердцем, молодая девушка в присутствии вас была доверена капитану Джонсону с тем, чтобы тот проводил ее в Гальвестон, в дом одной уважаемой дамы, согласившейся ее приютить.
      - Ну и что же?
      - Как, и ну что же?
      - Ну да, я это прекрасно знаю, не нужно мне об этом рассказывать. Все, что меня интересует - не получали ли вы известия со времени ее отъезда в Гальвестон?
      - Но это невозможно, мой друг, откуда бы мы могли их получить? Вспомните, что мы шли по пустыне.
      - Правда, - ответил молодой человек с глубоким разочарованием. - Я сумасшедший, простите меня.
      - Но что с вами, мой друг? Откуда эта бледность, это беспокойство, которое я читаю в ваших глазах?
      - А! - сказал он со вздохом. - Это потому, что если вы ничего не знаете о донье Кармеле, то я получил о ней вести.
      - Вы, мой друг?
      - Да, я.
      - Вероятно, уже давно?
      - Нет, только вчера, - ответил он, горько усмехаясь.
      - Тогда я вас не понимаю.
      - Ну, так слушайте. То, что я вам расскажу, будет не длинно, но важно, я вам обещаю.
      - Слушаю вас.
      - Мы составляем, как вы, очевидно, знаете, арьергард армии освободителей.
      - Да, я знаю, это и помогло мне найти вас по вашим следам.
      - Поэтому не проходит дня, чтобы мы не обменялись несколькими пулями или несколькими сабельными ударами с мексиканцами.
      - Продолжайте.
      - Вчера - как видите, это было совсем недавно, прошло всего несколько часов - нас внезапно атаковали сорок мексиканских кавалеристов. Было около трех часов. Генерал Хьюстон с главными силами переправлялся через реку, у нас же был приказ сопротивляться до последней возможности, чтобы защитить переправу. Приказ этот был излишним; при виде мексиканцев мы бросились на них очертя голову, разгорелся бой. После минутной схватки мексиканцы были разбиты, отступили и обратились в бегство, оставив два-три трупа на поле битвы. У нас было слишком мало сил, чтобы преследовать врагов, а потому я дал приказ солдатам вернуться на свои места и сам приготовился сделать то же, но вдруг два беглеца - два мексиканских кавалериста - вместо того, чтобы продолжать бегство, остановились и, прикрепив свои платки к концам сабель, подали знак, что желают переговорить со мной. Я приблизился к этим солдатам, больше походившим на бандитов, и спросил, чего они хотят. Один из них, человек высокого роста, с суровым лицом, ответил мне:
      "Оказать вам услугу, если вы - Ягуар".
      "Да, я - Ягуар, - ответил я, - а кто вы? Как ваше имя?"
      "Это вас не касается, раз у меня хорошие намерения".
      "Надо еще узнать, каковы эти намерения".
      "Гм! - сказал он. - Вы слишком недоверчивы, compadre".
      "Ну, Сандоваль, - перебил его другой кавалерист, с голосом нежным, как у женщины, вмешиваясь в разговор, - не виляй, кончай скорее".
      "Мне ничего другого и не надо, - ответил тот угрюмо, - этот сеньор заставляет меня лукавить, а я хотел бы говорить прямо".
      Другой кавалерист, пожав плечами, обратился ко мне:
      "Словом, кабальеро, вот бумага, которую поручила вам передать особа, очень интересующая вас".
      Я схватил бумагу и уже хотел ее развернуть: у меня появилось тайное предчувствие несчастья.
      "Нет, - сказал мексиканец, быстро останавливая мою руку, - прочтете, когда будете среди своих".
      "Согласен, - сказал я, - но, наверное, вы не собирались даром оказать мне услугу, в чем бы она ни заключалась".
      "Почему же?"
      "Вы меня не знаете и не можете испытывать сочувствие ко мне".
      "Может быть, - ответил кавалерист, - но не давайте никаких обещаний, пока не узнаете содержания письма".
      Затем он сделал знак своему товарищу, и слегка поклонившись, оба умчались галопом, оставив меня в растерянности от странного завершения нашей беседы. Я машинально принялся складывать бумагу, доставшуюся мне таким необыкновенным образом, и все не решался раскрыть ее.
      - В самом деле, - пробормотал американец, - что же вы сделали после того, как ваши собеседники покинули вас?
      - Я долго провожал их взглядом, а затем несколько внезапных выстрелов, раздавшихся возле меня, так что пули просвистали мимо ушей, вернули меня к действительности. Я пригнулся к шее лошади и, вонзая шпоры в ее бока, помчался во всю прыть в лагерь. Едва приехав, сгорая от нетерпения и любопытства, я вскрыл письмо.
      - И оно было?..
      - От Кармелы.
      - By God! - сказал американец, стукнув кулаком по столу. - Я был в этом уверен.
      ГЛАВА XXI. Сандоваль
      - Да, - сказал Ягуар через минуту, - это письмо было целиком написано рукой Кармелы. И знаете, что оно содержало? Хотите это узнать? Американец огляделся.
      - Э! - воскликнул Ягуар с жаром. - Это не важно. Эти храбрые парни наши друзья, и притом друзья верные и преданные. Зачем же скрывать от них то, что завтра я вынужден буду им сказать.
      Джон Дэвис поклонился.
      - Вы неправильно поняли мою мысль, - сказал он. - Я боюсь не тех, которые слушают здесь, а тех, которые могут подслушать снаружи.
      Молодой человек покачал головой.
      - Нет, нет, - сказал он, - не бойтесь никого, Дэвис, старый дружище. Никто нас не подслушает.
      - Тогда читайте скорее письмо, я хочу узнать его содержание.
      Несмотря на то, что предрассветные сумерки перекрасили горизонт всеми цветами радуги, свет был не настолько силен, чтобы можно было читать без дополнительного освещения. Ланси схватил светильник, у которого фитиль обуглился и не давал большого света, снял с него пальцами нагар и поднял на высоту лица Ягуара.
      Последний после минутного колебания вынул из бокового кармана своей замшевой куртки грязную смятую бумагу, развернул ее и прочел:
      Командиру техасских вольных стрелков, прозванному Ягуаром.
      Если вы и в самом деле питаете ко мне то сочувствие, которое так часто хотели доказать, спасите меня, спасите дочь вашего друга! Выйдя из Гальвестона на поиски моего отца, я попала в руки своего самого жестокого врага. Единственная моя надежда заключается в двух людях: в вас и полковнике Мелендесе. Мой отец слишком далеко, чтобы я могла надеяться на незамедлительную помощь с его стороны. Да к тому же его жизнь для меня слишком дорога, чтобы я согласилась рисковать ей, несмотря на все, что может произойти. Я надеюсь на вас, как на Бога! Неужели вы обманете мои надежды?
      Несчастная Кармела.
      - Гм! - прошептал американец. - Это все?
      - Нет, - ответил молодой человек, - есть еще другое письмо, приложенное к первому.
      - От Кармелы?
      - Нет.
      - А от кого же?
      - Не знаю, оно не подписано.
      - И вы никого не подозреваете?
      - Может быть. Но до того как я вам скажу, кого подозреваю, не лишним будет вам прочесть это второе письмо.
      - Зачем?
      - А чтобы узнать, разделяете ли вы мое мнение и подтверждают ли ваши подозрения мои?
      - Хорошо, я понимаю вас. Читайте.
      Ягуар взял бумагу, уже наполовину сложенную, и прочел:
      Это письмо, приготовленное в двух экземплярах, адресовано доньей Кармелой к двум лицам: сеньору Ягуару и полковнику Мелендесу. Второй экземпляр еще не вручен: я ожидаю ответа Ягуара. От него зависит не только спасение девушки, но и успех дела, за которое он так храбро борется. Для этого он должен сделать очень простую вещь, а именно: отправиться между восемью и девятью часами утра в Гуэва дель-Венадо. Знакомый ему человек выйдет из грота и сообщит, на каких условиях он согласен помочь в этом предприятии.
      Имеющий уши - да слышит!
      Ягуар сложил бумагу и положил в карман своей куртки.
      - Это все? - спросил американец.
      - На этот раз все, - ответил молодой человек. - И что вы думаете об этом послании?
      - By God! Я думаю, что человек, писавший это письмо и вручивший вам его, - одно лицо.
      - Согласен с вами, я думаю то же. Что я должен делать, по вашему мнению?
      - А! Этот вопрос сложнее, чем первый!
      - Подумайте, ведь это касается Кармелы.
      - Я это хорошо понимаю. Но представьте себе, что это свидание может оказаться западней!
      - С какой целью?
      - Чтобы захватить вас, by God!
      - Ну, а потом?
      - Что, потом?
      - Предположим, это западня, и что из этого следует?
      - Прежде всего, вы станете пленником, а Техас лишится одного из самых преданных защитников. Словом, я бы не пошел - это мое прямое и откровенное мнение. - И обратившись к присутствующим, молчавшим с момента начала разговора, американец спросил: - Сеньоры, как вы думаете?
      - Было бы безумием довериться человеку, которого никто не знает и у которого могут быть дурные намерения, - сказал Ланси.
      - Не надо идти туда, - настаивал Квониам.
      - Газель - самое глупое из животных, и все же инстинкт заставляет ее избегать охотников, - сказал поучительно вождь команчей. - Мой брат останется с друзьями.
      Ягуар большими шагами ходил по шалашу, с лихорадочным нетерпением выслушивая мнения друзей, очевидно, противоречащие его собственному.
      - Нет, - горячо сказал он, внезапно остановившись, - нет, я не оставлю донью Кармелу, если она обращается ко мне за помощью, это было бы подлостью. Я не подвергну ее опасности. Что бы ни случилось, я отправлюсь в Гуэва дель-Венадо.
      - Хорошенько подумайте, мой друг, - сказал Джон Дэвис.
      - Мое решение непреклонно: я хочу спасти донью Кармелу, пусть даже с опасностью жизни.
      - Вы не сделаете этого, мой друг, - возразил тихо американец.
      - Я не сделаю этого? Почему?!
      - Потому что честь вам это запрещает, потому что рядом с сердцем стоит долг, рядом с личными чувствами стоит общее благо. Потому что как командир, поставленный во главе отряда, вы отвечаете за спасение армии; потому что, если вы погибнете или попадете в плен, армия техасцев может погибнуть или, по крайней мере, оказаться в опасности. Вот почему, мой друг, вы этого не сделаете.
      Ягуар опустил голову и в отчаянии сел на скамью.
      - Но, Боже, что же делать? Что делать? - прошептал он.
      - Надеяться! - ответил Джон Дэвис. Он сделал своим друзьям знак, по которому они встали и вышли из шалаша, затем продолжал: -Ягуар, мой друг, мой брат, неужели мне надо вселять в вас бодрость, - в вас, человека с сердцем льва, которого бедствия никогда не заставляли склонять голову! Неужели вы посмеете поставить на одну доску любовь к женщине и преданность отечеству? Осмелитесь ли вы оплакивать погибшую любовь, возлюбленную, находящуюся в плену или мертвую, когда ваша отчизна изнемогает под непрерывными ударами притеснителей? Если вы поддадитесь слабости, если вы только поколеблетесь, не сможете довести до конца свое самопожертвование, ваша отчизна, мать, которая по справедливости должна быть вам так дорога, которая пролила самую светлую, самую драгоценную кровь в этой безнадежной борьбе, завтра же может оказаться навсегда погребенной по вашей вине под трупами своих детей! Брат, брат, этот час - высший и последний. Надо победить - или умереть во имя общего спасения! Общие интересы должны возобладать над личными страстями. Колебаться здесь - быть изменником! Встряхнитесь, брат, и не бесчестите себя недостойной вас слабостью!
      Молодой человек вскочил как ужаленный, услышав эти резкие слова. Взгляд его потух, но вслед за тем грустная улыбка промелькнула на прекрасном лице.
      - Спасибо, брат! - сказал он, схватив руку Джона Дэвиса и крепко пожав ее. - Спасибо за напоминание о моем долге. Я умру на своем посту!
      - Ах! Наконец-то я вас узнаю, - радостно воскликнул американец. - Я был уверен, что ваше сердце не останется глухим к зову отчизны и вы до конца исполните ваш славный долг.
      Молодой человек глубоко вздохнул и не нашел в себе силы ответить на похвалу, которую в глубине души считал незаслуженной.
      В это мгновение снаружи послышались бряцанье оружия и топот лошадей.
      - Что там происходит? - спросил Ягуар.
      - Не знаю, - ответил американец, - но думаю, что нам не замедлят сообщить это.
      Действительно, на вопрос часового: "Кто идет?" - снаружи что-то ответили, затем незнакомый всадник въехал в лагерь.
      - Парламентер, - сказал Ланси, появляясь у входа в шалаш.
      - Парламентер? - повторил Ягуар, бросая на Джона Дэвиса удивленный взгляд.
      - Может быть, это помощь, которую вам посылает Бог, - ответил американец.
      Молодой человек недоверчиво улыбнулся, но, обращаясь к Ланси, сказал:
      - Велите войти.
      - Входите, сеньор, - сказал метис, адресуясь к невидимому лицу. Командир готов принять вас.
      Ягуар вздрогнул, узнав вошедшего. Это был Сандоваль, передавший ему накануне письмо.
      Сандоваль вежливо поклонился двум людям, находящимся в комнате.
      - Вы удивлены, видя меня, кабальеро, не правда ли? - улыбаясь, сказал он Ягуару.
      - Признаюсь, - ответил тот, отвечая не менее вежливым поклоном.
      - А объясняется все просто: я люблю положения ясные и определенные. В письме, которое я имел честь вручить вам вчера лично, я вам назначил свидание в Гуэва дель-Венадо для обсуждения важных дел, не правда ли?
      - Действительно, вы назначили мне свидание.
      - Но, - продолжал Сандоваль с отличавшими его непринужденностью и небрежностью, - как только мы расстались, у меня появилась одна мысль.
      - Не будет ли нескромностью спросить, какая именно?
      - Нисколько. Я подумал, что в настоящих обстоятельствах, принимая во внимание отношения, в каких мы с вами состоим, и то, что я не имею чести быть вам знаком, могло случиться, что вы не окажете мне доверия и заставите меня напрасно мерзнуть, ожидая вас в гроте.
      Два инсургента обменялись взглядом, который был перехвачен Сандовалем.
      - А-а! - сказал он, смеясь. - Кажется, я угадал верно. Одним словом, я повторю: так как нам надо обсудить важные дела, я решил идти прямо к вам, чтобы не возникло никаких затруднений.
      - Вы хорошо сделали, благодарю вас.
      - Не за что, я в этом деле заинтересован сам настолько же, насколько и вы.
      - Даже если так, ваш поступок остается не менее порядочным. Вы ведь не парламентер?
      - Я? Конечно, нет, я только прикрылся этим званием, чтобы легче было проникнуть в ваш лагерь и попасть к вам.
      - Все равно, пока вы находитесь между нами, с вами будут обращаться, как с парламентером, и считать вас таковым. Так что можете ничего не бояться.
      - Бояться? Чего же? Разве мне не служит ручательством ваша честь?
      - Благодарю вас за хорошее мнение обо мне, я его оправдаю. Теперь, если вы не возражаете, перейдем к делу.
      - Я ничего другого не желаю, - ответил Сандоваль с некоторым колебанием, бросая подозрительный взгляд на американца.
      - Этот кабальеро - мой близкий друг, - сказал Ягуар, перехватив взгляд, брошенный его собеседником, - вы можете говорить при нем совершенно откровенно.
      - Гм! - сказал Сандоваль, качая головой. - Моя мать, святая женщина, повторяла мне всегда, что если двоих достаточно для исполнения какого-либо дела, то незачем прибавлять третьего.
      - Ваша мать была права, мой любезный, - сказал, смеясь, Джон Дэвис. Если вы возражаете против моего присутствия здесь, я удалюсь.
      - Мне совершенно все равно, будете вы меня слушать или нет, - ответил Сандоваль беспечно. - Если я так говорю, то только для сеньора, которому может не понравиться, что другой услышит то, что я ему собираюсь сказать.
      - Если это единственная причина, то вы можете говорить, потому что, повторяю, у меня нет тайн от этого кабальеро.
      - Хорошо, этим все сказано, - продолжал Сандоваль.
      Он сел на скамью, скрутил сигаретку из маисовой соломы, зажег ее от светильника, который стал теперь ненужен, поскольку наступил день и в комнате с минуты на минуту становилось все светлее, и, непринужденно выпуская клубы густого дыма изо рта и носа, сказал:
      - Сеньоры, вы должны знать, что я - признанный вожак многочисленной и храброй армии изгнанников или беглецов, если хотите, которых так называемые честные люди в городах ошибочно называют степными разбойниками.
      При этом странном заявлении, сделанном с циничной непринужденностью, оба слушателя вздрогнули и посмотрели друг на друга с изумлением.
      Разбойник заметил это и, в душе довольный произведенным эффектом, продолжал:
      - Вам нужно знать мое социальное положение, чтобы понять то, что за этим последует.
      - Хорошо, - перебил Джон Дэвис, - но что вас заставило обратиться к нам?
      - Две важные причины, - ответил откровенно Сандоваль. - Первая желание отомстить, а вторая - желание хорошо заработать, продав вам как можно дороже помощь отряда, которым я имею честь командовать, состоящего из тридцати хорошо вооруженных всадников.
      - Продолжайте, но будьте кратки: время не терпит.
      - Не бойтесь, в делах люди понимают друг друга с полуслова. Я не болтлив. Сколько вы мне заплатите за помощь моего отрада?
      - Я не могу лично решать такие вопросы, - ответил Ягуар, - а должен доложить об этом главнокомандующему.
      - Совершенно справедливо.
      - Назовите только требуемую сумму, я сообщу об этом генералу, а он решит.
      - Отлично. Вы мне даете пятьдесят тысяч пиастров. Половину - вперед, остальное - после выигранной битвы. Вы видите, я не требователен.
      - Ваша цена нам подходит, но как мы свяжемся с вами?
      - Ничего нет легче: когда вы захотите поговорить со мной, вы повяжете красные перевязи на копья ваших кавалеристов, я со своей стороны сделаю то же, когда мне понадобится сообщить вам что-нибудь важное.
      - Решено. Ну, а теперь поговорим о другом деле.
      - Вот оно. Однажды монах по имени отец Антонио прислал ко мне раненого.
      - Белого Охотника За Скальпами? - воскликнул Джон Дэвис.
      - Вы его знаете? - спросил разбойник.
      - Да, продолжайте.
      - Он - смелый негодяй, не так ли?
      - Я тоже так думаю.
      - Хорошо. Итак, я принял его, как брата и как мог ухаживал за ним. Знаете ли вы, что он сделал?
      - Нет, честное слово.
      - Он хотел восстановить моих товарищей против меня и занять мое место.
      - Ого, это уже чересчур.
      - Не правда ли? К счастью, я наблюдал за ним, и мне удалось отразить удар. Тем временем генерал Санта-Анна предложил мне поступить волонтером к нему на службу.
      - А! - прошептал Ягуар с отвращением.
      - Это было не слишком соблазнительно, - продолжал разбойник, не поняв восклицания молодого человека, - но у меня появилась одна мысль.
      - Какая?
      - Та, которую я только что имел честь открыть вам.
      - А, очень хорошо...
      - Итак, я выбрал тридцать отважных парней и решил соединиться с мексиканской армией. Caspita! Вы понимаете, мне заплатили.
      - Еще бы, это было как нельзя более справедливо.
      - Мне стоило большого труда увезти с собой этого дьявола, но я не хотел оставлять его без присмотра, вы понимаете?
      - Я думаю.
      - До последнего времени мы двигались довольно спокойно, но тут, участвуя в постоянных стычках, я захватил молодую девушку, которую сопровождали только трое наемников, бросивших ее при первых выстрелах. Она хотела догнать техасскую армию.
      - Бедная Кармела, - прошептал Ягуар.
      - Не жалейте ее, наоборот, радуйтесь, что она попала в мои руки. Кто знает, что могло бы с ней случиться в других руках.
      - Это правда, продолжайте.
      - Я собирался отпустить бедную девушку идти своей дорогой, но Белый Охотник За Скальпами воспротивился этому; кажется, он ее узнал, так как при виде ее воскликнул: "Ого! На этот раз она не ускользнет от меня". Это понятно, не правда ли?
      Оба собеседника кивнули утвердительно.
      - Но пленница принадлежала мне, так как я захватил ее.
      - А! - сказал Ягуар, вздохнув с облегчением.
      - Да, я ни за какую цену не согласился уступить ее Охотнику За Скальпами.
      - Хорошо, очень хорошо, вы - честный человек!
      Разбойник скромно улыбнулся.
      - О, я вполне чистосердечен. Мой товарищ, видя, что я не хочу уступить свою пленницу, предложил мне сделку!
      - Какую?
      - Он предложил мне двадцать пять унций золотом, с условием, что я никогда не возвращу свободу моей пленнице.
      - И вы их приняли? - воскликнул Ягуар с живостью.
      - Черт возьми! Дело - делом, двадцать пять унций золотом - это кругленькая сумма
      - Негодяй! - воскликнул молодой человек, вскочив в ярости.
      Джон Дэвис удержал его и заставил сесть.