По отношению к магии эта ночь имеет огромное значение для всевозможных волшебных экспериментов, но вместо того, чтобы заняться совершенствованием своего мастерства, я сидел в библиотеке и глядел на портрет Татьяны.

С тех пор, как она позировала для него, прошло три с лишним столетия, но краски на полотне сохранили свою яркость. Лак слегка потемнел, но задумка художника по-прежнему была хорошо видна. В ее лице светилась невинность и живой ум, но сама она была на удивление далека. Где бы вы ни стояли, она всегда смотрела мимо вас на сто-то другое. Ее красота, видимо, очаровала и художника тоже, и он влюбился в нее, так как многие со временем пришли к выводу, что он создал настоящий шедевр. Конечно, что бы он ни рисовал потом, ничто не могло сравниться с этой его работой… хотя, по правде говоря, ему уже не суждено было превзойти самого себя, потому что вскоре он, как и другие, погиб от яда Лео в ту давнюю, летнюю ночь.

Многое случилось за это время, но мало что изменилось. Крестьяне все так же разводили птицу на фермах и пасли свои стада. Они боялись меня, но подчинялись моим приказам. Если кто и нарушал закон, второго шанса повторить преступление у него уже не было. Жизнь не баловала их, но они знали, что кое-где людям приходилось и похуже.

Ибо Баровия перестала быть изолированной от остального мира страной.

По прошествии нескольких веков туман на границе отодвинулся в сторону, открыв другие земли. Господа вроде меня правили ими, сидя в своих владениях, как в ловушке. Это, однако, не мешало им воевать между собой, но эти сражения никогда не приводили к каким-то значительным перестановкам. Например, Влад Драков, правитель Фалковнии, старался подчинить себе Даркон (как и другие народы) с настойчивостью зануды на протяжении последних трех десятилетий. Мои шпионы недавно сообщили, что он, очевидно, опять собирает под свои знамена солдат для очередной атаки. Через шесть месяцев он снова приготовился выступить в похож, радуясь, что посылает людей на верную смерть, или, что еще хуже, намереваясь потешить свою уязвленную прошлыми поражениями гордость. В те дни, когда воевал и я, такого командира казнили бы только по причине его вопиющего скудоумия.

Не то чтобы я не пытался. Его безответственные поступки сделали его довольно непопулярным, и я, в обмен на оказанные мне другими правителями услуги, не раз посылал к нему своих слуг. Они вплотную подбирались к нему, но он выживал и соотношение сил оставалось прежним. За исключением этого, тем же методом – услуга за услугу – я пользовался и для достижения своих собственных целей. Единственной причиной для проведения такой политики было то, что без постоянной угрозы с его стороны наш общий сосед, Айван Дилисния – после смерти Рейнхольда в развитии этой семейной линии наступил упадок – обратил бы все свое внимание на Баровию. Мои шпионы пустили в ход яд, специальность Айвана, и это возбудило подозрения во многих умах, заставив этих двоих сцепиться между собой и грызть друг друга уже в течение очень долгого времени. Возможно, я и мог бы снабдить своих слуг более действенным порошком или смесью для Дракова… но по-настоящему я не был заинтересован в своей победе в этой схватке.

Так же я вел себя и с другими правителями других стран, окруженных туманом. Я посылал к ним своих шпионов, они от меня не отставали. Мы не могли сразиться в честной битве и все больше действовали хитростью, расставляя друг для друга политические ловушки. Несмотря на то, что я всегда предпочитал открытое выяснение отношений, я теперь тоже включился в эту игру, в этот как бы уменьшенный, если не сказать даже унизительный для меня, вариант одного большого состязания.

Но Татьяна смотрела мимо меня, как будто ничто не имело значения.

Вероятно, она права.

Я смотрел на нее с затаенной болью, которую научился терпеть, привыкнув к постоянному тупому покалыванию отчаяния у меня внутри. Свои последние слезы я выплакал много-много лет назад? Сколько раз за эти столетия я встречал ее? И сколько раз терял? Я не знал. У нее всегда было одного и то же лицо, но другое имя и иногда совсем другие характер и привычки. Но каким-то образом я всякий раз находил путь к скрытым воспоминаниям в ее сердце.

И каким-то образом я непременно терял ее: Марина, убитая своим приемным отцом… Олия, погибшая от зимней лихорадки, как мне сказали… и остальные, отнятые у меня. На протяжении веков она появлялась и исчезала опять и опять, и моя великая радость сменялась великой печалью.

Если бы я только мог разбить заклятье, разбить то, что не давало нам соединиться. Сделав это, я бы освободил и ее, и себя.

Я пытался. Бессчетное число раз.

Я не однажды ходил к границам, выставляя против темной силы тумана свое растущее могущество. Я расспрашивал кочевников, которые беспрепятственно путешествовали из страны в страну, но они не помнили своих дорог. Я изучил все магические книги, находящиеся в моем распоряжении, и не нашел ничего, что помогло бы мне понять природу моей и ее тюрьмы и как нам вырваться из нее на волю. Этой ночью я должен был работать, но я не испытывал ни малейшего желания идти в свою мастерскую. Возможно, позже я и пожалею о потерянном времени, но пока мне было глубоко на все наплевать.

Наступила полночь… но ведь вечно она не продлится.

Какую бы силу я ни мог почерпнуть в ее тьме, я уже упустил момент, и на следующий год мне не наверстать упущенного.

Но это такой пустяк. Годы стали для меня бесцветными. Сегодня я буду охотиться среди сугробов, а завтра помчусь по воздуху, напоенному сладким теплым ароматом цветов. Годы летели мимо меня; из них выстраивались десятилетия, а за ними громоздились века.

Сколько еще ждало меня впереди? Обречен ли я на одиночество?

Не в состоянии ответить, не желая размышлять, я сидел и смотрел на портрет Татьяны, чувствуя, как еще одна ночь утекает в безвозвратное прошлое.

Приближался рассвет и мое недолгое пребывание в гробу. В последнее время я перестал отдыхать за короткие промежутки смерти. Сначала я думал, что это связано с непродолжительностью зимних дней, но потом осознал, что моя усиливающаяся усталость объяснялась совсем другим.

Дрова в камине давным-давно догорели. Меня бил озноб, хотя я и не ощущал холода в комнате. Мороз шел откуда-то изнутри. Это было мучительное чувство и вызывал его во мне мой утомленный дух.

Я так устал, как будто тяжесть всех годов навалилась на мое сердце и теперь уже ничто не в состоянии снять ее. Все вокруг сделалось тяжелым. Воздух затвердел и я не мог двигаться, но я и не хотел шевелиться. Мне казалось, что я взбираюсь на бесконечно высокую гору, но никогда не смогу долезть до ее вершины. Мне бы только отдохнуть. Мне бы заснуть, но не на один день, заснуть и забыть свои печали, заснуть и потеряться в… я не знал.

Плыть по течению, не видя снов, безмятежно и бездумно.

Не помнить ни о чем.

Чтобы…

Отдохнуть.