– Я от бояр своих тайн николи не держал, – не сдавался Ингварь. – А коли жаждешь слово свое донести, допрежь обскажи мне и советникам моим – кто сам будешь.

– Я, княже, наречен батюшкой своим в честь князя младого. Потому и имечко мне дадено – Константин. Ноне я тысяцкий во всей дружине конной, коя, – не удержался всадник, чтобы не съязвить, – пред тобой выстроилась во всей своей красе. Да чтоб ты ее хорошо разглядеть мог, мы ее о две стороны пред тобой поставили. Хошь налево взор кинь, хошь направо. Вои славные везде пред тобой.

– А под Исадами они тако же выстроились? – задал вопрос в тон Константиновой речи воевода Кофа.

– Под Исадами, воевода, – повернул к нему голову посол, – нашей дружины и вовсе не было. А из тех, Ингварь, кто твоего батюшку от князя Глеба защитить пытался, только четверо в живых и осталось. Ноне они, как и ранее, в дружине княжеской.

– Сладко гадюка шипела, да больно кусала, – хрипло изрек Онуфрий. – Его послухать, княже Ингварь, так Константина-иуду хоть на икону малюй.

– С переветчиками и душегубами глаголить мне дозволения князь не давал, – недобро прищурился посол. – Им другая речь и другое слово уготовано. А ноне я, княже Ингварь, тебе реку. Ежели руда воев твоих дорога тебе, ежели не хочешь ты, дабы твои неповинные ратари живот свой в этом поле утеряли, то подъезжай один к завтрашнему утру в шатер князя Константина. Он тебя ждать будет.

– А там вы с ним, как с его батюшкой Ингварем Игоревичем. Так, что ли?! – не выдержал Кофа.

– Князь Константин на мече клятву дал, что ежели не будет уговора мирного у него с князем Ингварем, то и тогда живым и здоровым переяславский князь до своего шатра доедет.

– А есть ли у нас вера в слово князя твоего? О том ты что ж не спросишь? – осведомился воевода.

– Я, Вадим Данилыч, слово своего князя до вас донес, – уклончиво отозвался Константин. – Ноне вам мыслить. Токмо об одном не забывайте, покамест совет держать будете. Коли возжаждал бы наш Константин покарати всех за набег дерзкий, ноне же поле это вашими телами устелил бы. Ежели мне, княже, веры нету, так ты у своего воеводы вопроси, сколь твои вои супротив нас продержались бы. Он у тебя муж в ратях умудренный и живо тебе ответ даст. А засим дозволь, княже, откланяться, а то кобыла моя замерзла, хозяина своего дожидаючись.

С этими словами посол, небрежно поклонившись на прощание и более не оборачиваясь, прошел к своему коню и через минуту был уже возле своей дружины.

Ингварь еще долго смотрел всаднику вслед, напряженно размышляя о чем-то. Затем окинул хмурым взглядом свое разношерстное притихшее воинство и, не говоря ни слова, молчаливо, одним жестом руки, пригласил всех ближних бояр и воевод в шатер.

Проворные слуги уже суетились, заставляя ковер, служивший скатертью, разного рода снедью, но большей частью холодной. В завершение последний из слуг вылил добрых полбочонка хмельного вишневого меда в здоровенную братину, которая была торжественно водружена в самый центр своеобразной самобранки. Увидев ее, Ингварь поначалу недовольно поморщился, но потом вяло махнул рукой, соглашаясь с неизбежным злом.

– Можа, в останний раз доводится мне ноне чашу с питием хмельным опрокинуть. Пусть будет. Но допрежь надобно нам решить, что далее делать будем, а тако же ехать мне или нет к Константину.

При этих словах воевода пешцев молодой тридцатилетний Шестак резко отдернул руку от братины, едва не утопив узенький серебряный ковшик, цепляющийся своей резной ручкой за край огромной посудины.

– А тут и думать неча, княже… – открыл импровизированное совещание Онуфрий. – Ежели тебе восхотелось лавров мучеников-князей Бориса и Глеба сыскать, тогда езжай смело. Как знать, можа, церковь наша православная и тебя, спустя десяток-другой годков, тоже в святые али в великомученики запишет.

Слово за слово и в разговор вступили все. Каждый предлагал свое, и, как ему казалось, самое лучшее в такой безвыходной ситуации. Ингварь продолжал хранить упорное молчание. Он внимательно выслушивал каждого из выступающих, но по его невозмутимому лицу, начисто лишенному эмоций, никто из присутствующих не смог бы угадать, к чьей точке зрения склоняется в своем выборе княжич.

А предложений было масса. Каждый чуть ли не криком пытался утвердить свое мнение, как наиболее разумное в такой ситуации, и лишь молчаливо поднимавший изредка свою длань Ингварь остужал разгорячившихся собеседников и в какой-то мере на время гасил чрезмерный накал затянувшейся дискуссии.

Дебаты длились долго. Начавшись еще засветло, они грозили перерасти в бесконечные, ибо ни один из спорщиков не хотел согласиться с неизбежным. Из всех бояр и военачальников в одном лишь все оказались едины своему князю – идти на поклон к Константину не предложил никто.

Наконец Ингварь прервал молчание. В шатре тут же установилась гробовая тишина. Каждый в душе надеялся, что князь встанет на его точку зрения, как наиболее разумную.

– Тайно, под покровом ночи идти на прорыв со всей дружиной, а воев пеших бросить врагу на наживу, значит, самому иудой стать. Негоже это, боярин, – строго обратился он к Онуфрию.

– Укрыться за возами, вкруг боронясь, тоже хорошего мало, воевода, – повернул он голову к Шестаку. – Пускай на час-другой дольше простоим, ан конец един буде.

Так один за другим безжалостно гибли под тяжелыми княжескими доводами все предложения.

– И что же ты надумал, княже? – не выдержал Вадим Данилыч.

– Как рассветет, поеду я к князю Константину.

– Это ж смерть неминуемая! – рявкнул возмущенно Онуфрий. – Князь ты али овца, на закланье добровольно идущая?!

– Князь я, посему о людях должон в первую голову помыслить. И ежели смерть приму, то ведать о ту пору буду, что через руду мою и дружина, и пешцы спасение получат.

– А мы как же, княже? – тихо осведомился Кофа. – С какими очами пред братьями твоими меньшими предстанем? Что матушке-княгине поведаем? Что не уберегли ее первенца? Что сами его на заклание лютому волку в пасть отдали? Тогда уж ты и меня возьми с собой. Вместе оно и помирать не так боязно.

– И меня тоже, – сразу влез Шестак. Невысокий, плотно сбитый, неутомимый в бою на мечах, воевода пешцев был сейчас растерян и ошеломлен таким решением Ингваря.

– Брать с собой я никого не буду. Случись беда со мной, вы, бояре, хоть часть воев для сбережения града нашего Переяславля-Рязанского, да сумеете вывести из западни этой. Стало быть, и жертва моя получится не понапрасну, стало быть, и…

– Обожди, княже, – перебил его Вадим Данилыч. – Допрежь всего давай обговорим об жизни все, а помереть завсегда поспеем. Что может князь Константин с тебя взыскать, давай об этом помыслим. На что согласие свое дать можно, а чему противиться до… – тут он запнулся, но все же нехотя договорил: – До последнего надлежит.

И жаркие споры разгорелись с новой силой, затянувшись до самой полуночи. Наконец, придя к выводу, что обсудили все самое главное, все стали расходиться.

Оставшись один, Ингварь неторопливо снял с себя пояс вместе с мечом, устало прилег на небольшой, сложенный вдвое кусок войлока, постеленный на широкую доску, и попытался уснуть, однако смежить очи и погрузиться в сладостное – без забот и хлопот – забвение получилось лишь перед самым рассветом.

– Будто и не спал вовсе, – улыбнулся он Прыгунку – своему верному оруженосцу, который весь остаток ночи просидел в ногах у Ингваря, зорко охраняя княжеский покой.

Тот в ответ сочувственно посмотрел на князя и неожиданно буркнул:

– Коли ехать собрался, то и меня захвати. Чай, пригожусь.

В ответ Ингварь лишь улыбнулся мягко и покачал головой:

– Еще один богатырь былинный выискался. Ты лучше иди жеребца моего оседлай. Время не ждет.

Выйдя из шатра, ухватил горсть снега, старательно растер лицо, пытаясь прогнать остатки сна, и улыбнулся собравшимся его проводить воеводам и боярам:

– Рано на похороны собрались, други мои верные. Мстится мне, еще не одну чашу меда хмельного изопьем мы вместе с вами.

Затем неторопливо обнял каждого, начав с Вадима Даниловича и заканчивая Онуфрием, после чего, уже свесившись с лошади, весело хлопнул по плечу приунывшего Прыгунка и направился навстречу неизвестности.

Что его ждало – он не ведал, но о возможной смерти почему-то не думалось. По молодости мало кто вообще о ней задумывается, беспечно считая, что роковую чашу предстоит испить еще не скоро.

Впереди в тусклом свете пасмурного морозного утра показался шатер Константина. Ингварь посуровел лицом и тяжело вздохнул. То был не страх. Просто он помнил, как красиво тот изъяснялся, находясь у них в гостях, и знал, что не сумеет ответить тем же. Но едва он услышал голос Константина, как усилием воли сумел стряхнуть с себя неуверенность и робость. «Князю надлежит верить в себя», – припомнилось ему одно из наставлений отца, и он с гордо вскинутой головой вошел в шатер, полог которого был гостеприимно открыт услужливым воем.

Внутри неподвижно сидел человек, который убил Ингваря Игоревича, многих стрыев молодого князя и теперь, возможно уже сегодня, убьет и его самого. Человек, тяжело опираясь на плечо подоспевшего ратника, поднялся со своего места и очень дружелюбно произнес:

– Ну здрав буди, князь Ингварь.

После чего, пригласив гостя сесть, отослал слугу прочь из шатра, какое-то время внимательно разглядывал переяславского князя и, видимо оставшись доволен осмотром, неловко уселся напротив.

Плеснув из кувшина с длинным тоненьким носиком вина в каждый из двух небольших золотых кубков, стоящих прямо перед ним, он протянул один Ингварю, предложив:

– Выпьем за встречу.

Един бысть на земли Резанския кречет гордый, кой не смиришися пред сатаны порождением, а повелеша воев сбираться и ведоша их на грады захвачены, кои под тяжкаю дланью Константине-братоубойцы оказашися…

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.Издание Российской академии наук. СПб., 1817

Един токмо не вняша гласу разума, ибо тьма которы охватила главу княжича Ингваря. И запылаша огнем град Ольгов, кой его вои сожигаша, и возрыдаша живши во граде оном. И тако же оный княжич и други грады земли Резанской порешиша на копье взяти, ежели бы не княже Константине – заступа их, посланный Богом и святыми угодниками.

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.Издание Российской академии наук. СПб., 1760

Совершенно непонятно, на что рассчитывал князь Ингварь, когда решился на отчаянную, но совершенно бессмысленную авантюру с лихим наскоком на владения князя Константина. Возможно, он надеялся, что его поддержат жители городов, которые совсем недавно перешли под руку Константина. Не исключено, что теплилась в его душе надежда, что обескровленная под Исадами дружина Рязанского князя не сможет оказать должного сопротивления его рати. Несомненно лишь одно – если бы не безумная жажда мести, толкнувшая его на эту авантюру, то, скорее всего, он продолжил бы править в своем городе и… вся история Руси покатилась бы в неизвестном никому направлении.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.Т. 2. С. 122. СПб., 1830

Глава 2

Si vis pacem, para bellum ^[30]

И храбрый сонм богатырей

С дружиной верною князей

Готовится к кровавой битве.

А. С. Пушкин

Константин уже давно ожидал какой-нибудь агрессивной выходки со стороны своего двоюродного племянника. Он отлично помнил февраль и невысокого плотного темноволосого паренька, который был схож с отцом не только по имени, но и по своей манере общения. Та же солидная степенность в жестах, из-под которой отчаянно рвалась наружу стремительная юность, та же аккуратность и взвешенность фраз, тот же внимательный пытливый взор карих глаз, пытающихся проникнуть в потаенные намерения собеседника по княжескому застолью.

А еще Константин явственно ощущал тогда веющую от него не просто приязнь, но и искреннее восхищение гостем и родичем отца, который так красноречив, так много знает, да и сам выглядит как настоящий былинный богатырь. Все это было, было, но сейчас…

Сейчас перед ним сидел суровый молодой мужчина, старавшийся даже не смотреть лишний раз на убийцу своего отца, дабы не выдать взглядом своей искренней жаркой ненависти к подлому предателю.

«Может, и зря я все это затеял? – мелькнуло у Константина в голове. – Раздолбал бы их еще вчера в пух и прах – всего делов-то. А тут… Ну как его разубедить в том, что нет моей вины в смерти Ингваря Игоревича?»

Разбить наспех сколоченное войско переяславского князя было и впрямь легче легкого. Все, включая даже погоду, этому благоприятствовало.

Более того, учитывая, что князь Ингварь будет жаждать мести, Константин со своим юным годами верховным воеводой даже спланировали примерные даты возможного его нападения на Ольгов и Ожск. Именно потому, согласно глобальному плану – Вячеслав постарался – проведения начальной военной подготовки, которой должны были подвергнуться все без исключения мужики в качестве потенциальных ополченцев, первая волна обучаемых была призвана под Рязань, Пронск, Ожск и под другие грады Рязанской земли уже в первые числа октября. Ровно половина всех землепашцев была сорвана со своих селищ сразу после уборки урожая по грозному указу Константина, и почти два месяца Вячеслав Дыкин в самых жестких условиях упорно учил азам военного строя людей, не всегда знающих, где право, а где лево.

Учил не один. Спустя всего неделю после штурма и взятия Рязани Вячеславу удалось добиться разрешения на своеобразный КМБ (курс молодого бойца) для всей дружины. Каждый из воинов, входивший в ее состав, отчаянно скакал на коне, прекрасно рубился на мечах, мог метко стрелять из лука и точно разить копьем, но искусство монолитного несокрушимого строя было им неведомо. Победы на Руси испокон веков достигались сокрушительным лобовым ударом. Натиск был так страшен, что враг не выдерживал и отступал, будучи наголову разбитым.

Однако в таком сражении основное значение имело количество выставленных против врага пеших воев, но никак не их качество. Последнее было необходимо только конной дружине – ядру любого княжеского войска, но опять же с них требовалось лишь индивидуальное мастерство.

Учитывая свои знания по истории, Константин понимал, что Ингварю есть к кому обращаться: половецкая родня некоторых его дядьев, погибших под Исадами, обширные родственные связи среди черниговской знати, небескорыстная помощь князей Владимиро-Суздальской Руси… Все это было преодолимо, но поодиночке. Вот почему, после неудачного посольства в Переяславль-Рязанский, Константин даже хотел, чтобы Ингварь как можно быстрее и желательно пока лишь своими силами ринулся мстить. Затем придет черед и остальных, с которыми – уверенность в этом была – впоследствии тоже удастся справиться.

Уступать было нельзя ни в коем случае, иначе все останется по-прежнему, и точно так же русичи будут разгромлены, что передовыми отрядами Чингисхана, что несокрушимыми туменами его внука Батыя. Значит, надо объединяться. Пусть через бои, через войны, через людские потери. Объединяться насильно, против воли могущественных князей, ревностно берегущих свою самостоятельность и сидящих в своих уделах чуть ли не самодержцами.

Но с другой стороны, негоже и бескровить Русь перед тяжкими испытаниями, перед врагом, которому нет равных в это время на всей планете. Следовательно, принести в жертву надлежало как можно меньше людей, и не только своих, но и с чужой стороны. Как это сделать, Константин в общих чертах видел.

Главным тут было создать такую армию, чтобы она внушала панический страх и ужас одним своим видом. Чтобы вышедший по приказу князя на лютую сечу простой мужик-лапотник содрогнулся бы, едва увидев могучий строй, а в сердце его закрались робость и испуг. Тогда и только тогда можно будет с малыми потерями с обеих сторон отбросить единым кулаком вражеское пешее ополчение.

А то, что они разбегутся по своим деревням, да так, что их не поймать, так это ерунда. Ловить их никто не собирается, чай, не в партизаны подадутся. Добрел живым и невредимым до родного дома – вот и славно, вот и молодец. Пусть землю пашет, хлеб растит, детей воспитывает. А воевать его потом все равно научат, но уже те, кому надо, то есть люди Константина.

Что же касается конных дружин противника, то пеший строй и для них должен был стать несокрушимой стеной, в которой они все неминуемо увязли бы. Конницей же предполагалось брать в клещи, наносить решающий удар, бить из засады – словом, завершать общий разгром.

Но это была лишь общая концепция, а претворять ее в жизнь, доводя до ума, то бишь до применения на практике, должны были грамотные исполнители, и не один Славка, а сразу несколько десятков, если не сотня. Именно потому Вячеслав Дыкин, в прошлом краповоберетовец и грозный спецназовец внутренних войск, имеющий на своем счету, подобно Суворову, только одни победы в схватках с летучими чеченскими отрядами, а ныне молодой воевода всей Константиновой дружины, умолял своего друга и князя начать обучение с самих дружинников.

– Только на своей шкуре должны они понять и осознать все преимущества строя, только на своей, иначе они будут неправильно учить остальных, – сипел он, посадив голос после нескольких долгих часов безрезультатных уговоров.

– А после твоего КМБ три четверти разбежится, – упирался Константин. – Куда лучше подыскать прирожденных педагогов, которые имеют склонность к обучению других.

– Да где я тебе их найду?! – возмущенно всплескивал руками Вячеслав. – Где, если у меня только один такой человек на примете, да и то повелеть я ему не имею права.

– А я имею право? – осведомился Константин.

– Ясное дело, – легко согласился Вячеслав. – Самому себе приказать завсегда можно. Но беда еще и в том, что у него профиль иной. Вместо равняйсь и смирно одни папы римские, короли, императоры и князья на уме.

– Это ты кого имеешь в виду? Меня, что ли? – не понял Константин.

– Ну слава богу, дошло, – вздохнул Вячеслав. – И то сказать: лучше поздно, чем никогда. Давай так, княже, – дел у тебя и впрямь немерено, так что ты другим волей-неволей, но обязан доверять. Так?

– Смотря кому и смотря в чем, – последовало резонное возражение.

– Согласен. Мне ты доверяешь в воинском деле?

– Тебе? Всецело.

– А какого хрена ты в них тогда лезешь со своими коррективами?

– Так это я доверяю. А дружина моя?

– Надеюсь, что тоже поверит.

– А если надежда не сбудется? И осталась старуха у разбитого корыта. Так, что ли? – не собирался уступать Константин. – Пойми, что гарантий у тебя никаких и коль ребята разбегутся, то это будет хана всему нашему делу. Мы без них ничего не сможем. Новых набрать и обучить – годы и годы нужны, а молодой Ингварь – я в этом больше чем уверен – уж в этом году против меня выступит. И что тогда?

– Значит, тебе нужны твердые гарантии? – прохрипел Вячеслав сорванным голосом. – А ты понимаешь, что в этой ситуации тебе их не даст ни бог, ни царь и не герой? Разве что… – Он умолк и, склонив голову, внимательно посмотрел на Константина. – А ты знаешь, княже, есть у меня, пожалуй, такой человек. Гарантию на сто процентов и он, конечно, дать не сможет, но за девяносто я тебе ручаюсь.

– И кто же он? Бог, царь или герой? – насмешливо поинтересовался Константин.

– Ни то, ни другое, ни третье. Он – сын, – неторопливо пояснил Вячеслав, и по раскрасневшемуся лицу восемнадцатилетнего воеводы промелькнула легкая кривая ухмылка бывшего спецназовца.

– Чей сын? – не понял Константин.

– Трудно сказать вот так сразу, – почесал в затылке Вячеслав и оценивающе посмотрел на собеседника. – Пожалуй, о царе рано пока речь вести, а вот о герое, наверно, можно. Значит, сын героя… по имени Святослав.

– Подожди, подожди, – нахмурились княжеские брови. – Это ты моего Святослава, что ли…

– Точно. Его. Только этот парень даст нам гарантию, что твоя дружина не разбежится.

– Каким образом? – продолжал недоумевать Константин.

– Он тоже будет проходить КМБ.

– Чего?! – вытаращил глаза Константин. – Пацану одиннадцатый год идет всего, а ты его в армию? Не дам!

– Скажите, пожалуйста, какой ярый представитель комитета солдатских матерей выискался, – возмутился Вячеслав. – Ты выслушай вначале, а то сразу бухтеть начал.

– Выслушать выслушаю, – согласился Константин. – Но я все равно против. К тому же он и без того занят под завязку.

Святославу и впрямь скучать не давали. Занятия сменялись одно за другим: на смену греческому языку шли чтения философов и риторов, а там подходил немчин, который давал основы латыни. В учебном процессе участвовала даже… Доброгнева, которая, по настоянию Константина, преподавала княжичу азы траволечения. А еще ему приходилось зубрить многочисленные статьи законов и не только Русской Правды, но и «Номокануна», а также «Мерила праведного» и постигать по корявым летописям историю Руси.

– Некогда ему, – вспомнив обилие учебных предметов, еще раз, но менее уверенно повторил Константин.

– Ничего, лишь бы ты согласился, а время найдется, – обрадовался Вячеслав и принялся для вящей убедительности загибать пальцы. – Во-первых, вопрос психологического плана. Народ дружинный, особенно по первости, нелепым, на его взгляд, обучением обязательно возмутиться должен.

– Железно, – подтвердил Константин, тут же добавив: – Чего я и боюсь.

– Вот, – не стал спорить Вячеслав. – Возможно, что будут иметь место даже случаи открытого неповиновения. И что тогда делать? Дабы не разлагать дисциплину среди остальных, надлежит выгнать смутьянов в три шеи. А если таковых полдружины наберется?

Константин молчал.

– Если же среди обучаемых твой сынишка окажется, то тем же дружинникам мои команды не так зазорно выполнять будет. Раз сын князя повинуется беспрекословно, куда уж нам вякать. Примерно так они будут рассуждать. Во-вторых, учитывая то, что отрабатываться будет не индивидуальное мастерство, а коллективные действия, никаких напрягов для самого Святослава в обучении не предвидится. От строевой подготовки еще никто не умирал, а учитывая, что дело для княжича новое, к тому же ратное, – учиться он будет в охотку. Тем более, ты сам говоришь, смышленый он у тебя.

– Это точно, – миролюбиво подтвердил Константин.

– А раз смышленый, стало быть, науку эту освоит побыстрее прочих. И тогда вступает в силу в-третьих, то бишь психологический фактор два. Остальным станет попросту стыдно. Как это они, двадцати– и тридцатилетние, за сопляком мальчишкой угнаться не могут? И тут уже пойдет социалистическое соревнование в самом что ни на есть идеальном своем виде.

– Скорее уж феодальное, – не удержался от подковырки Константин.

– Хоть рабовладельческое, – равнодушно махнул рукой Вячеслав, продолжая гнуть свою линию. – Но суть не в этом. Суть, а это уже в-четвертых, заключается в достойном ответе тем смутьянам, которые наотрез откажутся подчиняться и выполнять глупые, на их взгляд, команды начальника. А ответ будет заключаться в следующем. Хотите уходить? Да пожалуйста. Завтра перед строем мы с вами попрощаемся. Зла на вас никто не держит. А на следующий день вызываю я этих дембелей из строя и заявляю, что самолично пожелал их из дружины отчислить. И причину поясню. Дескать, не нужны мне такие дружинники, которые не могут выполнять простейшие команды и не в состоянии угнаться по своей исполнительности даже за Святославом – самым молодым из всех гридней, но уже отличником боевой и политической средневековой военной учебы. И тут же…

Тут Вячеслав перевел дыхание, сделал непродолжительную паузу и, загнув пятый палец, помахал крепким кулаком перед Константином и продолжил:

– И тут же в-пятых. Я предложу всем тем, кто считает себя не в силах угнаться за малолетним княжичем по его исполнительности и дисциплинированности, тоже покинуть строй. Ибо мне для учебы нужны сообразительные ловкие парни, а не горькие неумехи. Как ты мыслишь, княже, выйдет ли после моих слов из строя хоть один человек?

Константин замялся. Все было просто, убедительно, логично и красиво до гениальности.

– Вот только Святослава жалко, – выдавил он, почти согласившись с доводами Вячеслава.

– Ерунда. Ранний подъем и отбой еще никому во вред не пошли. Свое книжное обучение после таких военных игр он легко наверстает, если я его, конечно, дальше не привлеку.

– То есть как это дальше?! – сразу взвился на дыбки Константин. – В бой его первым пошлешь, что ли?! В целях психологии?! Да плевал я на все твои факторы и…

– Погоди, погоди, – перебил разбушевавшегося от таких перспектив князя воевода. – Тут речь совсем о другом. Мужики ведь тоже бухтеть будут. И им тоже многое будет казаться в лучшем случае непонятным, а в худшем – глупым. И тут перед строем вызывается твой Святослав и по команде обучающего выполняет все, что от него требуется. Усовестятся пахари, видя, что князь вначале своего сына обучил всему на совесть, а уж потом только до них добрался, а?

– А что скажет княгиня Фекла? – вздохнул Константин, не зная, что еще противопоставить убийственной логике Вячеслава.

– С каких это пор ты стал свою жену слушать? – удивился воевода-спецназовец. – А потом, не думаю я, что половчанка потомственная, да еще дочь хана, будет возражать против воинского обучения и воспитания. Для нее это в порядке вещей. Да ты не дрейфь, княже, – ободряюще хлопнул он Константина по плечу. – Это ж тебе не двадцатый век. Никаких издевательств и прочей дедовщины в помине нет и, слава богу, не предвидится, так что опасаться ровным счетом нечего.

Как оказалось впоследствии, Вячеслав все спрогнозировал точно. Покинуть дружину на вторую неделю обучения решили всего четверо желающих. Из них двое ушли окончательно, а еще двое после проникновенной речи Вячеслава целый день умоляли своего сурового начальника КМБ взять их обратно и не срамить понапрасну. Больше желающих не нашлось ни одного.

Сразу же после этого – заканчивался сентябрь, но еще царила теплынь – был устроен сбор мужиков, которых недавние ученики принялись гонять по полной программе. У них обучение пошло не так успешно, однако спустя два месяца уже никто не признал бы неуклюжего сельского пахаря в расторопном смышленом ратнике. И если в индивидуальном мастерстве многих надо было еще учить и учить, то строй мужики держали твердо, копья поднимали и опускали одновременно, из походной колонны переходили в боевой порядок за считанные минуты. На вопрос, что означает мудреное словечко «каре», они уже не чесали в недоумении затылок и не пожимали плечами, да и прочие понятия, вроде «черепахи»,^[31] стали для них не в диковинку.

Что же касается Святослава, то тут восемнадцатилетний министр обороны Рязанского княжества попал даже не в яблочко, а в самую его сердцевину. Юный ратник хоть и стоял в строю одним из последних по росту, но в учении, памятуя прощальное напутствие батюшки, был чуть ли не самым первым. Особенно ему удавалась одиночная строевая подготовка. Он так лихо и четко выполнял все команды, что лица остальных дружинников невольно расплывались в умиленной улыбке восхищения.

Вот почему сразу после окончания учебы Святослав, представ перед отцом, уважительно, но в то же время с гордостью, спросил:

– Не посрамил я тебя, отче? Не пришлось тебе за меня краснеть от стыда?

– Краснеть как раз пришлось, – улыбнулся ласково Константин, положив сыну руку на плечо. Заметив обескураженность Святослава, он тут же пояснил: – Не от стыда – от гордости краснел.

Святослав смущенно заулыбался и тут же встрепенулся, напрочь забыв про отца, как только услышал знакомый голос:

– Отрок Святослав!

– Я! – стремительно повернулся он к окликнувшему его Вячеславу. Тот, тоже довольно улыбаясь, скомандовал:

– Вольно, – и сразу, обращаясь к Константину: – Славного ты сына вырастил, княже. Я, пожалуй, у тебя его и вовсе заберу.

– Это как? – опешил тот. – На такое мы не договаривались.

– Так мы и о службе его ратной не договаривались, а видишь, как получилось. Ну да ладно, об этом пока помолчим. – Вячеслав заговорщически подмигнул юному ратнику. – Не будем князя-батюшку в такой радостный день расстраивать, – и, властным жестом отправив Святослава к остальным дружинникам, встретившим княжича радостно-уважительным гулом, озабоченно поинтересовался у Константина: – Что с Ингварем? Тишина?

– Пока да, – последовал уверенный ответ.

– А это точно?

– Сведения надежные, – успокоил соратника Константин. – Тем более сразу из нескольких источников.

Одним из них был родной брат купца Тимофея Малого. Сам купец готов был расшибиться в лепешку, после того как ожский князь спас его и всю семью от неминуемого разорения. Хлебосольный и гостеприимный хозяин, Малой в самом деле знал и поддерживал дружбу чуть ли не со всеми рязанскими купцами, включая тех, кто жил и в далеком Зарайске на Осетре, и в Пронске на Проне, и в Переяславле-Рязанском, который был облюбован на жительство его родным братом Иваном.

Поначалу честная натура купца противилась княжескому поручению, припахивающему чем-то грязным. Тайно собирать сведения и доносить Тимофей был не приучен. Хотя впрямую он и не отказывался, но попытку увильнуть от стукачества все-таки предпринял.

– Негоже это, вынюхивать в чужой избе, какую кашу – с мясом али с рыбой – соседка варит, княже. К тому же в таком деле ловкость нужна, навык, а я больше торг вести приучен. Ты лучше поручи мне купить товару подешевше, дабы в дальних краях я его тебе продал подороже. Это по мне, а тут… Не справлюсь я, княже!

– А мне нет интереса, с чем каша у соседки варится, – пояснил Константин. – Мне совсем другое нужно. Точит ли сосед топор, в разбой на мою избу собираясь. А навыков в этом не нужно. Коли рать собирается, ее, как повой^[32] бабий, за пазуху не засунешь, чтоб никто узреть не смог. Она сразу видна.

Тимофей замялся, но все-таки высказал наболевшее:

– Так-то оно так, токмо гостям^[33] всем от свары^[34] князей един убыток. С десяток лет назад памятую я грады рязанские, яко свечки полыхающие, кои Всеволод Юрьевич, князь владимирский, за упокой ставил дланью суровой. А ныне что ж, Переяславль запалить жаждешь, княже? Гоже ли?