Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Лос-анджелесский квартет (№2) - Город греха

ModernLib.Net / Полицейские детективы / Эллрой Джеймс / Город греха - Чтение (стр. 7)
Автор: Эллрой Джеймс
Жанр: Полицейские детективы
Серия: Лос-анджелесский квартет

 

 


— Скажи Норису, что я разрешил тебе называть меня Дэнни.

Карен состроила гримасу:

— Дэниэл Томас Апшо — славное имя. Я говорила маме, и она тоже сказала, что это очень славное имя.

— Что еще ты рассказывала ей про меня?

— Что ты очень милый и приятный, только любишь изображать из себя. Что это за папки?

— Преступления на сексуальной почве.

— Это по тому убийству, которым ты занимаешься?

Дэнни кивнул:

— Радость моя, Леке и Квентин еще не ответили на твои запросы о Марти Гойнзе?

Карен снова скорчила гримасу, полукислую-полу-кокетливую:

— Неужели не сказала бы? А эти папки зачем? Дэнни облокотился на коммутатор и подмигнул:

— Давай вместе пообедаем у Майка Лаймена — только вот разгребусь немного. Поможешь мне?

Карен хотела подмигнуть в ответ, но накладные ресницы приклеились к складке кожи под глазом; она неловким движением сунула сигарету в пепельницу и стала отклеивать предательскую красоту. Дэнни брезгливо отвел глаза, Карен надула губки:

— Что тебе надо по этим делам?

Дэнни смотрел в стену, чтобы Карен не видела его лица:

— Позвони в тюремный архив и узнай группу крови всех четверых. Нужна именно группа 0+; остальных можно отсеять. По тем, у кого группа крови 0+, узнай последний адрес, статьи, по которым обвинялись, и данные по условно-досрочному освобождению. Поняла?

— Поняла.

Дани повернулся и посмотрел на свою уцененную Веронику Лейк. Ресницы ее левого глаза теперь приклеились к выщипанной брови.

— Ты — душка. Значит, как освобожусь, идем к Лаймену.

Отделение профсоюза музыкантов 3126 на Вайн-стрит находилось к северу от Мелроуз и размещалось в темном домишке, зажатом между пончиковой и винным магазином. У дверей отделения толпился музыкальный люд, с бумажными стаканчиками кофе, пирожками и бутылками мускателя разного калибра в руках.

Дэнни припарковался и вышел из машины, группка выпивох расступилась и пропустила его внутрь. В профсоюзном офисе было сыро и холодно: неровными рядами стояли складные стулья, растрескавшийся линолеум был усеян окурками, на стенах скотчем приклеены фотографии из журналов «Даунбит» и «Метроном». Половину оркестрантов составляли белые, другую половину — негры, будто администраторы надумали учредить в своем джазовом хозяйстве черно-белый паритет. У левой стены Дэнни увидел встроенное бюро. В глубине комнаты — шкаф с выдвижными ящиками для бумаг, на их страже стояла изможденная белая женщина. К ней и направился Дэнни, выставив вперед жетон и фотографии Марти Гойнза.

Женщина даже не посмотрела на жетон. Она, прищурившись, взглянула на снимки:

— Парень играет на тромбоне?

— Верно. Мартин Митчел Гойнз. На Рождество вы его направили в «Бидо Лито».

Женщина вгляделась в снимок:

— У него губы тромбониста. Что он натворил?

— Нарушение режима условного освобождения, — благоразумно слукавил Дэнни.

Дама постучала по снимку грязным пальцем с длинным красным ногтем:

— Горбатого могила исправит. Чем могу помочь? Дэнни указал на ящики:

— Мне нужны данные о его трудовой деятельности, всё, что есть.

Женщина повернулась, стала выдвигать и задвигать ящики, перебирать папки и, вытащив одну из них, быстро просмотрела первую страницу. Положила досье на стойку и сказала:

— Ерундовый тромбон. Где только таких находят.

Дэнни открыл папку, внимательно все прочел, сразу обнаружив два пропуска в записях трудовой деятельности: 38-40-й — Гойнз осужден окружным судом за хранение марихуаны; 44-48-й — его пребывание в Квентине по аналогичному обвинению. После 48-го года записи велись прерывисто: единичные двухнедельные выступления на игровых площадках Гардены и фатальный ангажемент в «Бидо Лито». В 36-м и 37-м, до первого своего тюремного срока, Гойнзу удавалось получить лишь случайную работу — отдельные номера в голливудском придорожном ресторанчике. Играть на тромбоне Марти Гойнз начал только в начале 40-х.

Назвав свой номер «Безумный Марти Гойнз и его Рог изобилия», он недолго гастролировал со Стэном Кентоном. В 1941-м у него было турне с Диким Вилли Монро. Целых несколько страниц подробно освещают его участие в 42, 43 и 44-м годах в сборных оркестрах в составе шести или восьми человек, игравших вечерами в дешевых ресторанах в долине Сан-Фернандо. В послужной список заносились лишь имена руководителей ансамблей или клубных менеджеров, его нанимавших; никто из остальных музыкантов при этом не упоминался. Дэнни закрыл папку, а дама сказала:

— По нулям, верно?

— Верно. Как вы думаете, не знал кто-нибудь из здешних парней, хочу сказать, не знаком ли кто из них с Мартином Гойнзом?

— Могу спросить.

— Спросите, если вам это не трудно. Женщина закатила глаза к небу, вывела пальцем знак доллара и ткнула себя в грудь. Дэнни почувствовал, как его пальцы вцепились в край стойки, и уловил исходящий от кожи запах выпитого вчера виски. Он уже был готов сорваться, но вспомнил, что находится за пределами округа и уже схлопотал выговор от начальника. Порылся в карманах в поисках наличных, вытащил пятерку и шлепнул ее на стойку.

— Спросите прямо сейчас.

Мадам схватила деньги и скрылась позади ящиков. Дэнни увидел ее, как она через мгновение уже ходила среди тех, кто стоял с бутылками, потом перешла к любителям кофе и пончиков. Выбрала из толпы высокого негра с бас-трубой в футляре, взяла его за руку и ввела в помещение. От длинного пальто этого человека, которое, казалось, служит ему оболочкой и местом постоянного жительства, на Дэнни повеяло запахом застарелого пота, листьев и раствора для полости рта. Женщина представила его:

— Честер Браун. Он знает Мартина Гойнза. Дэнни указал ему на ближайший ряд стульев. Мисс Джазовед вернулась к стойке, а бас направился к указанному месту, отхлебывая на ходу из флакона «Листерина»[28]. Прополоскал им горло и проглотил, пояснив: «Завтрак чемпионов». Дэнни сел от него через два стула, достаточно близко, чтобы хорошо слышать, но не настолько, чтобы дышать его вонью.

— Знаете Марти Гойнза, Честер? Негр рыгнул и спросил:

— А чем, собственно, обязан? Дэнни протянул ему доллар:

— На завтрак чемпиону.

— Я ем три раза в день, начальник. А рассказы о друзьях-товарищах разжигают аппетит.

Дэнни выложил еще один доллар. Честер схватил его, залпом опорожнил пузырек «Листерина» и погладил его:

— Улучшает память. А так как Марти я не видел с войны, вам моя память будет нужна.

Дэнни достал блокнот и ручку:

— Рассказывай. Трубач глубоко вздохнул:

— Я с Марти выступал, еще когда он звал себя Рогом Изобилия. Тогда еще на Вентура-бульвар сеяли бобы, а Долина была застроена халупами. Половина ребят бодяжили, половина садились на иглу. Сам Марти торчал как сволочь.

Пока семь долларов Дэнни себя оправдывали: подтверждалось и то, что он узнал из профсоюзного досье Гойнза, и то, что он знал о его судимостях.

— Давай дальше, Честер.

— Ну что, Марти стал приторговывать травкой, с этим у него вышло не очень. Как я слышал, он занимался этим недолго. Он грабитель был прирожденный. Все ребятишки, которые грелись, этим занимались. В барах тырили сумочки со столов и со стульев, узнавали адреса людей, выкрадывали ключи от дома, пока бармен их поил. На одном выступлении смотришь — нет ударника, на другом — трубы и так далее: они сведениями делились, чтобы обворовывать местных клиентов. Марти тоже всем этим занимался, только в одиночку; в перерыве угонит машину, грабанет кого-то и бегом к следующему номеру выступления. Говорю ж, он грабитель был прирожденный.

Это что-то новенькое, даже для копа, который сам в молодые годы угонял машины и, кажется, об этом знал все досконально.

— Это о каких годах идет речь, Честер? Постарайся вспомнить.

Браун посмотрел на пузырек «Листерина»:

— Чтобы не соврать, скажу так: с лета 43-го до, наверно, 44-го.

Гойнз схлопотал второй срок в апреле 44-го.

— Работал он один?

— Вы про грабежи?

— Про них. И вообще, были у него какие-то партнеры?

— Ежели не считать одного малого, Рог Изобилия всегда сам по себе гулял. Тот его кореш — белый, светлоголовый малый, высокий и застенчивый — любил джаз, но ни на чем играть не умел. Он пострадал в пожаре, и все лицо у него было забинтовано, как у той мумии. Мальчуган еще — ну, лет девятнадцать, а может двадцать. Сколько они с Марти переграбили — и не припомнишь.

Дэнни охватила дрожь. Хотя «мальчуган» не мог быть убийцей: подросток в 1943-1944-м не может выглядеть седым пожилым мужчиной в 1950-м.

— Что сталось с тем корешом, Честер?

— Не знаю. Но вы вроде интересуетесь по поводу нарушения режима и даже не спрашиваете, где Марти живет?

— Как раз хотел поговорить об этом. Есть что сказать?

Браун покачал головой:

— Марти всегда держался особняком. Ни с кем дальше клуба не общался.

У Дэнни пересохло в горле:

— Гойнз гомосексуалист?

— Чего это?

— Голубой, педик, гомик? Мальчиков любит? Браун допил свой «Листерин» и вытер губы:

— Это вы зря. Нехорошо говорить гадости о человеке, который не сделал вам ничего плохого.

— Ну так ответь на мой вопрос, — сказал Дэнни. Музыкант открыл футляр; инструмента в нем не было — одни бутылочки с «Листерином» для полоскания рта. Честер отвернул пробку, неспешно сделал один долгий глоток.

— Это за Марти, — сказал он. — Я ж не такой дурак, как вы думаете, и знаю, что он умер. Не был он никаким гомиком. Может, с бабами он и не крутил, но курва буду — педом он не был.

Со сведениями, полученными от Честера Брауна, Дэнни кинулся к телефону-автомату. Первым делом он позвонил в объединенный полицейский архив, где выяснил, что Мартин Митчел Гойнз по обвинению в проникновении со взломом не задерживался, что никаких молодых светловолосых сообщников по двум уголовным делам, связанным с марихуаной, в его деле не значится, что в Сан-Фернандо примерно в 1942-1945 годах молодой человек с явными следами ожогов на лице по делам, связанным с мошенничеством и наркотиками, не задерживался.

Звонок на коммутатор участка Западного Голливуда свел его с обиженной Карен Хилтшер. Она сказала, что ее долгие переговоры с тюремным архивом по досье секс-преступников дали такой результат: ни у кого из четырех осужденных не было группы крови 0+. Ответили на запрос и Сан-Квентин и Лексингтон. Оттуда сообщили, что Мартин Гойнз в заключении держался особняком, а его адвокат в Лексингтоне упомянул, что Гойнз до сих пор не появился у социального работника, который им занимался, и после возвращения в Лос-Анджелес ничего не сообщил даже о месте жительства. На всякий случай Дэнни попросил Карен посмотреть в участковом архиве дела на грабителей, имевших отношение к джазу, и уточнить, не проходит ли по тамошним документам парень с обожженным лицом, который любит джаз. Разобиженная девушка все же согласилась порыться в бумагах. Дэнни повесил трубку, решив, что обед, которого он так страшился и который он обещал Карен, придется устроить уже не у Майка Лаймана, а в более роскошной «Кокосовой роще», чтобы умаслить девушку.

В час дня Дэнни от нечего делать снова решил проутюжить уже знакомые тротуары и мостовые. Он поехал в негритянский квартал и битых четыре часа опрашивал жителей прилегающих к Сентрал-авеню улиц и переулков о Гойнзе и седовласом человеке. В сумерках он вернулся в Западный Голливуд, припарковал машину на углу Сансет и Дохини и стал обходить дома на холмах северной стороны и по южной стороне ближе к бульвару Санта-Моника. В голове у него вертелась неотвязная мысль: почему, чтобы избавиться от трупа, убийца выбрал именно Аллегро-стрит. Если убийца живет где-то поблизости, это дало ему достаточно времени для истязания мертвого Гойнза, Аллегро же он выбрал, просто чтобы поиздеваться над полицией. Машину он бросил там, чтобы сбить полицию со следа, а живет он совсем в другом месте. Эта версия вела к другим заключениям «субъективного мышления» — фундаментального принципа Ганса Маслика. Тут Дэнни подумал, что собственный автомобиль оставил убийца где-то поблизости, чтобы тут же уехать, и новогодним утром, утомленный и опустошенный после приступов безумной ярости, прогуливался по Стрипу, смешавшись с праздничной толпой.

И тут Дэнни стало жутко.

В своей знаменитой работе Маслик описывал метод психоанализа, разработанный им в ходе исследований, проводившихся совместно с Зигмундом Фрейдом. Метод получил название «Мысленная кинокамера» и заключался в представлении деталей и обстоятельств так, как это мог видеть сам преступник. При этом воспроизводились все ракурсы и оптико-механические приемы современной кинокамеры. Глаза исследователя становились объективом, который может наезжать на предмет и удаляться, показывать застывший крупный план, выбирать детали заднего плана и давать картине преступления свое толкование. Этот прием вспомнился Дэнни, когда он был между Сансет и Горн: попробовать представить себе, что сейчас 3 часа 45 минут новогодней ночи, и взглянуть на окружение глазами маньяка, идущего домой или к своей машине в толпе гуляк-полуночников и пытающегося обрести душевное равновесие. Но он не увидел ни толп людей на Стрипе, ни очереди в ресторан «Мокамбо», ни служащих за конторкой мотеля «Джек Драйв». Тогда он сразу «включил» крупный план пустых глазниц Мартина Гойнза, его внутренностей и паха, на многократно увеличенный труп в цветном исполнении, подготовленный для посмертного вскрытия. Перед ним вильнула машина; по коже побежали мурашки, калейдоскопом мелькали образы саксофониста Коулмена, похожего на него персонажа из фильма, на котором он был с Карен, Тима… Направил «мысленную кинокамеру» на прохожих, но в его объективе заплясали уроды…

Он еще долго приходил в себя после этого эксперимента. Вспомнил: ведь он со вчерашнего дня ничего еще не ел. Решил погодить со своей дозой бурбона и пройти весь Стрип с незамутненной головой. Чтобы окончательно отойти, нужно было заняться простой полицейской работой: обойти все ночные клубы и рестораны и задать вопросы о высоком седом человеке в новогоднюю ночь.

Так он и сделал.

И снова никакого результата.

Два часа потрачены впустую.

Один и тот же ответ он получил в «Сирано», «Голубой комнате Дэйва», «Сайро», «Мокамбо», «ЛаРю», в «Кофе Боба», «Шерри», «Логове Бруно» и в «Кинокафе»: никто не вспомнил одинокого высокого седого человека.

Была уже полночь, когда Дэнни сел за руль и отправился в «Лунный свет» выпить свои четыре рюмки. Дженис Модайн, его лучшая осведомительница, ходит с лотком сигарет между столиками с редкими ночными клиентами. В закрытых кабинках целуются влюбленные парочки, другие, нежно обнявшись, танцуют под медленные ритмы баллад, льющиеся из музыкального автомата. Дэнни сел в кабинку, спиной к эстраде. Через минуту появилась Дженис с четырьмя рюмками и водой со льдом на подносе.

Дэнни быстро опрокинул в себя все рюмки. На Дженис он не смотрел — намек, чтобы она оставила его одного. Ему не хотелось выслушивать от нее слова благодарности: Дэнни удалось замять выдвинутые против Дженис обвинения в занятиях проституцией. Свежие сплетни о Микки Коэне ему тоже были ни к чему. Бесполезно, ведь главный уголовник на участке Западного Голливуда держит в кармане всю полицию участка. Его уловка не удалась: девушка, изображая смущение, осталась стоять перед ним. С плеча у нее соскользнула одна бретелька, потом и вторая. Дэнни подождал, пока виски начнет действовать, и освещение в баре, казавшееся странным, снова станет обычным. Он сказал:

— Садись и рассказывай, что тебе надо, пока платье с тебя совсем не свалилось.

Дженис поправила свои бретельки и села напротив Дэнни:

— Я насчет Джона, мистер Апшо. Его опять арестовали.

Джон Лембек, любовник Дженис и одновременно ее сутенер, занимался угоном машин по заказу и по заказу мог поставить клиенту любые запчасти. Он, как и Дэнни, был из Сен-Берду и знал по слухам, что его быстро идущий в гору земляк-детектив сам угонял машины в округах Керн и Висалиа, но помалкивал об этом, когда его допрашивали по подозрению в угоне авто.

— Запчасти или целая машина, черт бы его побрал? — спросил Дэнни.

Джанис вынула из-за пазухи бумажную салфетку и стала ее теребить:

— Чехлы.

— В городе или в округе?

— Ка-кажется, в округе. Отделение Сан— Димас. Дэнни поморщился. Сыскной отдел в Сан— Димас был самым скандальным во всем управлении. В 46 году дневной дежурный по участку, окосевший от скипидарного самогона, до смерти забил подвернувшегося рабочего-мексиканца с плантации.

— Это в округе. Какой залог?

— Залог не назначен, из-за последнего условного освобождения. Понимаете, нарушение режима, мистер Апшо. Джон сильно напуган, потому что полицейские там просто свирепствуют. Его заставили подписать признание в хищении всех машин, которые он не воровал. Джон сказал, что я должна передать парню из Сан-Берду, который любит машины, чтобы заступился за земляка, который тоже любит машины. Он не сказал, что это значит, но просил передать вам.

Надо использовать все рычаги, чтобы сохранить свою репутацию незапятнанной: нужно звонить этим копам в Сан— Димас, объяснить, что Джон Лембек — его доверенный информатор, и что негритянская банда угонщиков машин просто хочет его засадить, и попади этот глупый засранец в окружную тюрьму — его там прикончат. Если Лембек в обезьяннике и ведет себя смирно, то ему надают затрещин и выгонят вон.

— Передай Джону, что займусь его делом с утра.

Дженис рвала свою салфеточку на мелкие клочки.

— Спасибо, мистер Апшо. Джон велел мне быть с вами поласковей.

Дэнни встал, чувствуя себя согревшимся и бодрым, думая, не намять ли бока этому Лембеку, решившему расплатиться с ним своей девкой.

— Ты всегда со мной ласкова, милая. Вот и рюмашку на ночь пропустил.

Дженис страстно вперила в него свои голубые глазки:

— Я хочу сказать, очень-очень ласковой.

— Мне это не нужно.

— Я имею в виду сделать все, что вам захочется.

— Нехорошо это, — сказал Дэнни и положил на стол, как обычно, доллар чаевых.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В своем офисе на двенадцатом этаже Мал погружен в чтение досье доктора Лезника.

Второй час ночи. Весь офис окружного прокурора в темноте; горит одна лампочка на стене закутка Мала. По всему столу вперемежку с закапанными кофе записями разбросаны папки. Селеста скоро уснет, тогда он сможет отправиться домой и лечь спать в своей каморке, избежав ее приставаний. Только в этот поздний час он бывает ее единственным другом, только в постели они могут спокойно поговорить, до тех пор пока один из них не спровоцирует скандал. Сегодня он бы не отказался от ее предложения. Скабрезное содержание папок возбудило его, как во времена работы в отделе нравов, когда он вел слежку за молодыми девушками, работавшими в борделях. Хорошо знать этот контингент — значило получить надежный выход на тех, кто даст наводку на сутенеров и богатых клиентов.

После сорока восьми часов штудирования бумаг Лезника у него появилось ощущение, что он сумел понять, что это за люди — красные в рядах УАЕС.

Обманывающихся.

Вероломных.

Насквозь порочных.

Пустобрехи, демагоги, новомодные псевдоидеалисты. Жадная до социальных проблем саранча, налетающая отовсюду с ложным пониманием реальности и ошибочными решениями. Сонная Лагуна — единственное их правое дело, практически проваленное: тогда сочувствовавшие жертвам гонения на левых, кого называли «попутчиками», просто умоляли членов компартии принять участие в пикетировании и распространении листовок, чем свели на нет все, что говорил и делал комитет в защиту Сонной Лагуны. Голливудские сценаристы, актеры и их окружение разглагольствовали о своих пустяковых травмах, пережевывали банальности либералов, терзались муками совести из-за своих огромных заработков в годы депрессии и как покаяние раздавали свои деньги на сомнительные предприятия радикалов. Эта беспринципность, эта убогая политика и толкали людей в приемную доктора Лезника.

Обман.

Глупость.

Эгоизм.

Мал глотнул кофе и мысленно прошелся по содержанию папок. Теперь нужно отобрать участников мозгового треста левых, которых они с Дадли Смитом будут допрашивать, и наметить тех, кто станет объектом разработки еще не подобранным агентом-оперативником, внедрение которого предложил и на которого возлагает большие надежды сам Лоу. Пока же он имеет дело с теми, у кого слишком много денег и совсем немного мозгов, для кого 30-е и 40-е были одной большой ошибкой. Они предали самих себя, своих любовников, страну и собственные идеалы, а в ходе двух крупных событий проявили еще больше глупости и в итоге выпали из круга своих политических единомышленников, собраний и партнеров по распутству.

Этими событиями были дело Сонной Лагуны 1942 года и Комиссия Конгресса по антиамериканской деятельности, расследовавшая в 1947 году коммунистическое влияние в индустрии развлечения.

Но самое забавное, оба эти события придали радикалам больше авторитета и в известном смысле реабилитировали их.

В августе 1942 года на заросшем травой холмистом пустыре в районе Уильяме Ранч в центральной части Лос-Анджелеса, служившим местом сборищ членов разнообразных банд и носящем название «Сонная Лагуна», был забит до смерти мексиканский юноша Хосе Диас, которого затем переехали на машине. Об инциденте заговорили еще с вечера, когда, по слухам, Диаса изгнали из местной банды подростков, потому что он якобы оскорбил членов конкурирующей группировки. Семнадцать человек захватили Диаса, затащили в «Лагуну» и там прикончили. Доказательств этого преступления фактически не было. Полицейское расследование и суд над подростками проходили в атмосфере антимексиканской истерии. В 42-43-м годах по всему Лос-Анджелесу прокатилась волна беспорядков, связанных с восстанием зутеров . Все семнадцать обвиняемых были приговорены к пожизненному заключению. Комитет защиты Сонной Лагуны, куда вошли активисты ЖЕС, члены компартии, либералы и честные граждане, организовали массовые выступления, рассылали петиции и собирали средства для судебной защиты, что в конечном счете привело к тому, что все осужденные были помилованы.

Пропитанный лицемерием идеализм! На прием к Лезнику приходили мужчины, у кого «сердце кровью обливалось» из-за несправедливо осужденных юношей, с жалобами на белых женщин из компартии, которые бесстыдно трахались с мексиканскими «пролетариями». И тут же следом жалобщики корили себя как озверевших расистов.

Мал взял себе на заметку обсудить с Лоу дискуссионный аспект проблемы Сонной Лагуны. Эд Сат-терли намеревается раздобыть у фэбээровцев снимки съездов Комитета защиты Сонной Лагуны. Поскольку все обвиняемые полностью реабилитированы, то его затея может дать обратный результат. То же самое относится к информации психиатра, предоставленной Комиссии Конгресса в 47-м. Лучше будет, если они с Дадли сохранят эти сведения в тайне, чтобы не усложнять положение Лезника, и будут пользоваться этой информацией как подсобной — давить с ее помощью на слабые места представителей УАЕС. Выход с материалами Комиссии Конгресса в полном масштабе может поставить в затруднение большое жюри: Дж. Парнел Томас, председатель той комиссии, сейчас отбывает тюремный срок за взяточничество. Видные деятели Голливуда выступили с протестом против методов комиссии, и материалы Лезника изобилуют опасными моментами весны 47-го — самоубийствами, попытками самоубийства, актами предательства, пьянством и развратом как средством приглушить боль от потери друзей и доброго имени. Подобный прецедент уже был: в прошлом году большое жюри Лос-Анджелеса планировало опереться на авторитет Комиссии Конгресса 47-го, но решило, что это может вызвать симпатии к членам УАЕС и усилить позицию свидетелей противной стороны. Лучше будет не углубляться в доказательства фактов предательства; важнее лишить либералов возможности оспаривать тактику большого жюри в прессе.

Малу его обзор представлялся весомым: добротные данные, предложения насчет того, что использовать, а что держать про запас. Он допил свой кофе и перешел к личным делам — из двадцати двух человек пять-шесть уже практически готовы к допросу и оперативной разработке.

Первый — проблематичен. Мортон Зифкин: член УАЕС и компартии, состоит в одиннадцати других организациях, определяемых как «коммунистический фронт». Семейный: жена и две взрослые дочери. До того как послал Комиссию Конгресса к чертям собачьим, был высокооплачиваемым сценаристом, зарабатывал сто тысяч в год. Теперь за гроши занимается склейкой кинопленки. Занимался Психоанализом с доктором Лезником, желая «постигнуть учение Фрейда» и умерить свою страсть изменять жене с соратницами по компартии, «на что толкает его не тело, а деньги». Оголтелый, не знающий удержу проповедник марксизма. Отлично бы смотрелся на скамье свидетеля, но никогда не выдаст своих красных товарищей. Настолько образован и умен, что рядом с ним Лоу будет выглядеть круглым дураком, а наложенные на него санкции Комиссии Конгресса придадут ему ореол мученика. Проблематичен.

Мондо Лопес, Хуан Дуарте и Сэмми Бенавидес, бывшие активисты Комитета защиты Сонной Лагуны, рекрутированные руководством компартии из синаркистов — банды зутеров, щеголявших в регалиях нацистов. Теперь они номинально состоят в руководстве УАЕС как представители национального меньшинства. В начале 40-х они просто бесились от заносчивости белых женщин, но уступчивость партийных коллег в юбках сделала их благодарными товарищами. Правда, потом они еще больше взъелись на своего руководителя ячейки, когда тот предложил им обследовать свои «тревоги» у психиатра. В настоящее время Бенавидес, Дуарте и Лопес совмещают работу рабочих сцены на студии «Вэрайэти интернэшнл пикчерз» с участием в съемках дешевых вестернов, где исполняют роли индейцев. Они также руководят пикетированием на ГоуэрТалч — попытка УАЕС использовать физические методы борьбы. Впрочем, пикетчики выглядят жалкими слабаками в сравнении с громилами Микки Коэна, выступающими на стороне тимстеров. Мал определил тройку мексиканцев как напавших на золотую жилу бабников, политические интересы которых не выходили за круг проблем Сонной Лагуны. За всей троицей, по всей видимости, имелись грешки и преступные связи со времен их бандитской юности — удобный повод для их разработки агентом, если Эллис Лоу такого найдет.

Дальше — хуже.

Рейнольде Лофтис, характерный киноактер, выданный Комиссии Конгресса своим любовником Чазом Майниром, голливудским сценаристом-середнячком. Лофтис не подозревает, что Майнир продал его, и относится к доносчику с полным доверием. Оба состоят членами УАЕС, остаются в добрых отношениях на личных встречах и на политических мероприятиях, в которых оба принимают участие. Майнир, мучимый совестью за свое предательство, сказал доктору Лезнику: «Если бы вы знали, ради кого он оставил меня, вы бы поняли, почему я так поступил». Мал проштудировал дела Лофтиса и Майнира в поисках других упоминаний этого «кого», но ничего не отыскал. В бумагах Лезника на Лофтиса был большой пробел в период 1942-1944 годов. В деле Майнира тоже никакого упоминания третьего угла любовного треугольника не было. Мал помнил Лофтиса по вестернам, на которые он ходил со Стефаном: высокий длинноногий мужчина с седой головой и приятной внешностью — вылитый американский сенатор. И вместе с тем — коммунист, подрывной элемент, свидетель противной стороны на заседаниях Комиссии Конгресса и откровенный бисексуал. Двустволка. Потенциально, следом за Чазом Майниром, красным с тщательно скрываемой тайной, — особо важный свидетель в пользу выставившей стороны.

И наконец — Красная королева.

На Клэр де Хейвен персонального дела не было. По описаниям нескольких мужчин, она слишком хороша собой, слишком сильна и умна, чтобы обращаться за помощью к психиатру. Она переспала с половиной своей партийной ячейки и всей верхушкой Комитета защиты Сонной Лагуны, включая Бенавидеса, Лопеса и Дуарте, которые ее просто боготворят. Чаз Майнир без ума от нее, хотя и голубой; Рейнольде Лофтис говорит о ней как «единственной женщине, которую я когда-либо любил». Ее женские прелести Мал отметил как фактор второстепенный. Клэр действует за сценой, держится в тени, бережет светские и деловые связи своего покойного отца, флегматичного лос-анджелесского юриста, придерживавшегося правых убеждений. Майнир говорил Лезнику, что именно авторитет ее отца объясняет то, что ее не вызывали в 47-м в Комиссию Конгресса, и что никто из других свидетелей не называл ее имени. Клэр трахалась как крольчиха, но потаскухой не считалась; педерасты-сценаристы, актеры-двустволки, мексиканцы и коммунисты всех расцветок — все относились к ней с глубоким почтением.

Мал погасил свет, напомнив себе не забыть послать записку Лезнику с вопросом: почему все записи в его делах обрываются летом 49-го года? Идя к лифту, он думал, как выглядит Клэр де Хейвен и где достать ее фото. «Вот если бы затащить ее в число свидетелей обвинения, используя ее страсть к политике и сексу… Красная королева колется в суде как последняя шлюха из Чайнатауна…»

Финальным титром этого скабрезного фильма перед его глазами всплыли капитанские нашивки.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Время собирать деньги.

Сначала Базз зашел в студию «Вэрайэти интернэшнл», где Герман Герштейн прочел ему пятиминутную лекцию о пагубности коммунизма и вручил толстый конверт сотенных купюр. Вторая остановка — «Голливуд Престиж Нэшнл пикчерз». Короткая прогулка сквозь линии пикетчиков — тимстеров и УАЕС — к зданию студии. Начальник охраны студии Уолли Волдрих открывал коробку с пончиками, обсыпанных сахарной пудрой и обрызганных каплями шоколада. Десять тысяч Говарда у него уже были в кармане. Взнос Микки Коэна в фонд «Сторонников американского образа жизни в кинематографе» будет на сегодняшний день его последним сбором.

Через Сансет Базз поехал в Санта-Моника-каньон к укромному бунгало, где Микки оттягивается со своими прихлебателями, развлекается с девками и прячется от жены. С кучей денег в кармане Баззу и море по колено: вот если б Консидайн был поблизости, когда он будет сдавать мешок денег Эллису Лоу, он был его подразнил, посмотрел бы, что изменилось за те четыре года, когда он узнал о том, что Лора с Баззом погуливает. Если все пойдет как надо, он скажет Говарду, что берется бить коммунистов: Леотис Дайнин требует с него полторы штуки, а с этим черножопым связываться не стоит.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31