I

Бенно Таллента засекли в ту самую минуту, когда он взялся за труп жирного лавочника. Опустившись на корточки спиной к развороченной витрине, Бенно старательно обшаривал тысячу и один карман рабочего фартука мертвого торговца.

Вошедших мародер не услышал. Слишком уж громко визжали над городскими улицами кибенские корабли, слишком истошно вопили умирающие.

Трое суровых мужчин с решительными взглядами подкрались к Талленту сзади. Хруст бетонной крошки под тяжелыми ботинками утонул в реве взорвавшейся где-то электроцентрали. Наконец троица остановилась — и блондин кивнул двум другим. Те мигом схватили мародера, заламывая руки за спину. Запоздалый изумленный вскрик.

Монеты и банкноты полетели в лужу крови.

Потом Бенно Таллент, болезненно выгнув шею, оглянулся на сцапавших его мужчин.

— Пустите! Он был уже дох.лый! Я только хотел немножко денег на еду! Честно! Пустите! — На глаза навернулись слезы боли и отчаяния.

Один из мужчин — шепелявый толстяк неопределенного возраста — рявкнул:

— Между прочим, мародер, это бакалейная лавка. Если ты не заметил. Еды тут полно. Что же ты ее не взял?

И он еще круче заломил Талленту руку.

Тот прикусил язык. Спорить было бессмысленно. Не мог же он сказать, что деньги нужны ему на наркотики. Просто прикончат — и точка. Время теперь военное, город громят кибены, и мародеров убивают на месте. Может, оно и к лучшему? Может, со смертью кончится эта ненасытная жажда дури — и он будет свободен? Свободен. Хоть и мертвый.

Свободен жить без дури. Свободен вести нормальную, нормальную жизнь. Быть свободным! Да ведь только это и нужно! Все! Теперь бы выкарабкаться живым — и к дури он больше не притронется!

Тем более что тот барыга наверняка загнулся.

Как всегда, от мыслей о смерти по спине забегали злые мурашки. Колени подогнулись. Таллент повис на руках у мужчин.

Один из них, с каким-то свинячьим рылом, лишь презрительно фыркнул. А шепелявый снова заговорил:

— Черт побери, по-моему это не катит! Что, неужели во всей группе нет никого достойнее? Гляньте только на него — это ж сопля зеленая!

Блондин покачал головой-. Похоже, он был у них главный. На высоком перепачканном лбу еще светилась волшебной белизной чистая полоска. Но блондин тут же устало потер лоб — и полоски не стало.

— Нет, Зиг. По-моему, то что надо.

Он нагнулся к Талленту и внимательно рассмотрел трясущегося мародера. Аккуратно приподнял ему правое веко:

— Так, наркоман. Отлично. — Выпрямился и добавил: — Ну, парень, весь день мы тебя искали.

— Я вас первый раз вижу! Чего вам от меня надо? Пустите меня! Пустите! — Не торопятся они его приканчивать. Тут что-то не так.

Таллент истерически заверещал. Пот хлынул по лицу будто на лбу открылась пропускная щель.

Тогда, оглянувшись через плечо, высокий блондин торопливо скомандовал:

— А ну-ка, взяли его отсюда. Пусть Док Баддер с ним поработает. — Когда дрожащего Таллента подняли, он похлопал мародера по тощему животу и добавил: — Пять часиков хорошей работы — и порядок!

Шепелявый по имени Зиг ввернул:

— Если желтые образины нам столько предоставят.

Третий, со свинячьим рылом, согласно кивнул. Потом, словно лишнее подтверждение, откуда-то из быстро опускающихся сумерек донесся истошный женский вопль. Все трое, с мародером на руках, застыли на месте. И Талленту вдруг показалось, что он прямо сейчас свихнется. Прямо тут — из-за этого вопля, из-за этих гадов — из-за этого мира, что разлетается вокруг него на куски! Мародеру нестерпимо захотелось лечь — и дрожать, дрожать, дрожать от страха.

Он попытался осесть на пол, но свинорылый быстро привел его в вертикальное положение.

Поднимая облака пыли и треща раскиданными повсюду кусками пластали, они добрались до выхода из лавки.

Там чуть помедлили, пристально вглядываясь в сгущающуюся тьму.

— Кисло нам будет эти четыре мили, — заметил шепелявый.

Высокий блондинистый вожак кивнул в подтверждение.

А снаружи на постоянный визг и вой кибенской атаки вдруг наложился оглушительный взрыв топливного резервуара. И не столь оглушительные, но не менее жуткие вопли гибнущих.

Потом наступило секундное затишье — то затишье, что лишь предрекает новые ужасы, — и не успели они сделать и шагу, как с диким воем пронесшаяся у них над головами ракета разнесла фасад многоквартирного дома по другую сторону улицы. Куски бетона вместе с арматурой полетели во все стороны, замолотили по развороченной мостовой.

Несколько мгновений троица напряженно наблюдала за жуткой картиной — а потом, подхватив свою добычу, быстро и неслышно скрылась в вечернем сумраке.

Позади, в разгромленной лавке, так и остался лежать жирный торговец. Мертвый. Свободный и беспечный.

II

Бенно Таллент очнулся во время операции. В горле совсем пересохло, а голова плыла от усталости. Стоило открыть глаза, как перед ним оказался его распоротый живот — его собственные оголенные внутренности. Скользкие, влажные. Смоченные пульсирующей кровью. Седовласый коротышка с торчащими во все стороны шипами белой бородки аккуратно запихивал ему в брюхо шишковатую металлическую дулю. Мародер поймал на себе дебильный взгляд слепящей операционной лампы — и тут же снова забылся.

Когда Таллент очнулся во второй раз, выяснилось, что он лежит голый до паха на операционном столе в жутко холодной комнате, голова чуть выше ног. В глаза сразу бросился красный сморщенный шрам от самой грудной клетки до бедра. Словно малиновая река бежит по белой пустыне. В середине шрама еле-еле просвечивало что-то вроде металлического контакта. И тут он вспомнил.

Чтобы не орал, ему заткнули рот скомканным полотенцем.

Потом на глаза Талленту попался тот высокий блондин из разгромленной лавки. Блондин уже успел умыться и переодеться в сероватую армейскую униформу с тремя полосками коммандера на лацкане. Стоял и внимательно наблюдал, как по лицу мародера прокатываются всплески эмоций.

— Вот что, парень. Я Паркхерст. Глава Сопротивления. Теперь, когда президент и, его рать уже на том свете. Блондин стал ждать, пока лицо Таллента перестанет судорожно подергиваться. Не перестало. Глаза мародера выпучились, кожа побагровела, на шее струнами вытянулись сухожилия.

— Мы, приятель, нашли тебе хорошее применение. Но времени совсем мало. Так что если хочешь жить, уймись.

Лицо Таллента постепенно приобрело более или менее нормальный вид и застыло.

Тогда у него изо рта вытащили полотенце — и на мгновение собственный язык показался Бенно Талленту хорошим куском хозяйственного мыла. А перед глазами снова возник его влажный распоротый живот.

— Что это было? Что вы со мной сделали? Почему такое со мной? — Наркоман плакал — слезы забегали в уголки рта и струились дальше по подбородку.

— Вот и мне интересно узнать почему, — произнес голос слева от Таллента. Мародер с трудом повернул голову-в шее что-то больно кололо. Ага, седой коротышка с колючей бородкой. Доктор. Тот самый доктор, что вставлял металлическую дулю в таллентовский живот, когда он очнулся. Таллент решил, что это и есть Док Баддер.

Лысый шибздик продолжил:

— Послушайте, Паркхерст. За каким чертом понадобилось это говно зеленое, когда в гарнизоне с десяток человек пошли бы добровольцами? Ну, потеряли бы мы славного парня. Зато бы не сомневались, что эту штуку носит тот, кто способен справиться с заданием.

Закончив говорить, доктор задержал дыхание. А потом зашелся густым кашлем с мокротой — так, что пришлось ему опереться о край операционного стола.

— Слишком много курю… — с трудом прохрипел Док Баддер, и Паркхерсту пришлось помочь ему сесть в кресло в другом конце операционной.

Потом блондин покачал головой и ткнул пальцем в сторону Таллента:

— С заданием лучше всего справится тот, кто боится этой штуки. Тот, кто побежит. Бегство займет время — а только время нам и потребуется на пути к Земле или к ближайшему аванпосту. Понимаете, Док? Сомневаетесь вы хоть на секунду, что он побежит?

Док Баддер потер густую щетину на подбородке. В гулкой тишине послышался звучный скрежет.

— Хм. Еще как побежит. Пожалуй, вы правы, Паркхерст. Как всегда. Он именно тот…

Паркхерст поторопился прервать доктора:

— Вот так-то, Док. Когда мы сможем его забрать?

Док Баддер с хрипом поднялся из кресла. Еще раз откашлялся и ответил:

— Я обработал его эпидерматором. Чудо как затягивается. Сейчас снова поставлю… но тут вот какое дело. Знаете, Паркхерст, от этих чертовых сигарет нервы совсем никуда… В смысле, нет ли у вас маленько… ну, чтоб нервишки так не шалили… — Огонек надежды запылал в глазах старого хрена, и Таллент мигом сообразил, в чeм тут дело. Старик тоже наркоман. Или алкаш. Сложно был сказать точнее, но одно Таллент понял точно: Дока Баддер снедает та же противоестественная жажда, что и его. Паркхерст непреклонно покачал головой:

— Нет, Док. Ни капли. Вы должны постоянно быть форме на случай того…

— Проклятье, Паркхерст! Я не заключенный! Я врач. И имею полное право…

Паркхерст по-прежнему не сводил глаз с Таллента, но мысленно явно отвлекся на строптивого доктора.

— Вот что, Баддер. Сейчас скверное время. Всем нам сейчас туго, Док. Но три дня назад, когда ударили кибены, моя жена сгорела прямо на улице. А дети сгорели в школе. Я знаю, Док, что вам сейчас туго. Но, если вы, черт возьми, не прекратите клянчить у меня виски, я вас прикончу. Прикончу, понятно?

Говорил он негромко, для большего эффекта делая выразительные паузы. И в голосе ясно слышалось отчаяние.

Это был голос человека со страшной ношей на плечах и с мучительной болью в сердце. Паркхерст явно со старым задрыгой не шутил.

— Ну вот. Так когда же мы его сможем забрать, Док?

Док Баддер безнадежно оглядел операционную и провел языком по пересохшим губам. Потом нервно забормотал:

— Я… я снова поставлю ему эпидерматор. На четыре часа. Нагрузки на органы нет; операция прошла чисто. Он ничего не будет чувствовать.

Бенно внимательно прислушивался. Он все еще не понимал, что с ним проделали и о какой операции идет речь. А перепалка между Баддером и Паркхерстом немного приглушила неодолимый страх. Но потом он трясущейся рукой прикоснулся к шраму…

Страх тут же воткнул ему в глотку ватный комок. Щека задергалась от нервного тика. А Док Баддер тем временем подкатил к операционному столу хитрый аппарат с какими-то щупальцами и вытянул оттуда телескопический манипулятор— На конце манипулятора имелась прямоугольная коробочка из никелевого сплава с дыркой посередине. Баддер щелкнул выключателем — и из дырки прямо в шрам ударил световой столбик.

Прямо на глазах у Таллента шрам стал терять багровую окраску и еще больше сморщиваться. Металлическую дулю y себя в животе он не чувствовал. Но знал, что она там. И вдруг — страшная судорога.

Таллент завопил от боли.

Паркхерст побелел:

— Что, что с ним?

Вопящий мародер сумел подыскать едино — всего одно.

Док Баддер отодвинул телескопический манипулятор эпидерматора и склонился над Таллентом. Тот с трудом втягивал в себя воздух, корчась от мучительной боли.

— В чем дело?

— Болит… здесь… — Он указал на живот. — Болит… везде болит… зверски… сделайте что-нибудь!

Коротышка со вздохом выпрямился. Потом небрежным жестом снова навел манипулятор на шрам:

— Все нормально— Самоиндуцированный спазм. Честно говоря, не ожидал каких-то пагубных последствий. Впрочем, — добавил он, бросив злобный взгляд на Паркхерста, — я не очень хороший врач. Не очень трезвый и не очень передовой. Не тот, какой требуется Сопротивлению. Вот был бы выбор… А так…

— Да заткнитесь вы, Док, — раздраженно отмахнулся Паркхерст.

Док Баддер натянул простыню на грудь Талленту — и мародер взвыл от боли.

— Заткнись, сопляк вонючий! — тут же зарычал старый алкаш. — Прекрати свой поганый вой! Аппарат лечит тебя через простыню. Тебе вообще не о чем беспокоиться… пока что. Вон там… — он махнул рукой в сторону забранного досками окна — …есть женщины и дети, которые страдают куда сильнее.

И доктор направился к двери. За ним, напряженно морща лоб, последовал и Паркхерст.

Уже взявшись за дверную ручку, вожак Сопротивления остановился:

— Мы скоро вернемся и принесем тебе поесть.

Потом он опять повернулся к двери и добавил, уже не глядя на Таллента: — Не пытайся выбраться. Во-первых, у двери стоит часовой — а это единственный выход, если ты, конечно, не хочешь отправиться туда через окно. И во-вторых, твоя рана может открыться. Тогда ты наверняка истечешь кровью раньше, чем мы сможем тебя найти.

Щелкнув выключателем, Паркхерст погасил свет. Вышел и аккуратно закрыл за собой дверь. Потом Таллент услышал за дверью приглушенные голоса и понял, что там и правда стоит часовой.

Темнота мыслям Таллента не мешала. Он вспомнил про дурь — и ломки снова за него принялись. Он вспомнил прошлое — и сердце его сжалось. Он вспомнил пробуждение во время операции — и крик застрял у него в горле. Нет, темнота мыслям Бенно Таллента не мешала.

Они сами засветились, превращая следующие шесть часов в яркий пляшущий ад.

III

За ним пришел Зиг, шепелявый. Этот тоже отмылся, но следы грязи вокруг носа и под ногтями все же остались — как и мешки под глазами. Со всеми, кого уже успел увидеть здесь Таллент, шепелявого объединяло одно — усталость, страшная усталость.

Зиг задвинул телескопический манипулятор эпидерматора обратно в гнездо и откатил аппарат к стене. Таллент внимательно за ним наблюдал. Когда Зиг откинул простыню и стал разглядывать тонкую белую линию на животе мародера, Бенно приподнялся на локтях и спросил:

— Как там, в городе? — Спросил примирительно — как спрашивает ребенок, пытаясь наладить отношения с тем, кого он рассердил.

Зиг поднял на Таллента серые глаза и ничего не ответил. Потом он вышел из комнаты и вскоре вернулся со стопкой одежды. Бросил стопку на операционный стол и помог мародеру сесть.

— Одевайся, — кратко приказал он.

Таллент сел — и тут же от своей животной потребности в дури поперхнулся. Повесил голову и раскрыл рот, изрыгая утробные звуки. Но тошниться было нечем — ничего не вышло.

Тогда он выпрямился и трясущейся рукой пригладил блеклые каштановые волосы.

— П-послушайте, — начал он вкрадчиво подкатывать к бойцу Сопротивления. — В-вы н-не знаете, г-где бы мне раздобыть н-немножко дури. В-вы не п-пожалеете… Пправда… У м-меня есть…

Зиг повернулся к мародеру и резко взмахнул рукой — На щеке у Таллента запылало красное пятно.

— Нет, парень, это ты меня послушай. Известно тебе, что в космосе сейчас летит боевая армада кибенов? Летит она прямиком к Планете Мерта. Нас долбанул всего-навсего передовой разведывательный отряд. Но и так в гору пошла чуть ли не целая планета. Здесь, парень, уже два миллиона трупов. Знаешь, сколько это? Почти все население. А ты сидишь и спрашиваешь, где раздобыть дряни. Будь моя воля, я бы прибил тебя до смерти прямо тут, не сходя с места. Валяй, напяливай свои поганые шмотки. И чтобы я больше тебя не слышал — или уже ни за что не поручусь!

Зиг отвернулся и пошел — а Таллент уставился ему вслед. Даже злости в нем не было — только желание лечь и заплакать. Почему все так получается? Он сейчас на все бы пошел, только бы раздобыть дури… совсем плохо… так ломает… а ведь он пытался остаться в сторонке… и в той лавке он только хотел взять бабок для барыги… ну что они на него насели… что они с ним сделали?

— Одевайся! — рявкнул Зиг. Жилы на шее у шепелявого натянулись, дикая ярость исказила лицо.

Таллент торопливо натянул джемпер с капюшоном, обулся и застегнул ремень.

— Пошли. — Зиг сдернул его со стола.

Таллент неуверенно выпрямился, качнулся — и в страхе ухватился за Зига. Шепелявый сбросил его руки и скомандовал:

— Вперед, гниль! Пошел!

И измученный мародер пошел. Сначала в коридор, потом в другую такую же глухую комнату. Тут Таллент сообразил, что они, скорее всего, под землей.

Нога за ногу тащился он за Зигом, понимая, что больше идти все равно некуда. Понимал это, похоже, и Зиг даже не оглядывался на жалкого мародера.

Стены — и толща земли над ними, решил Таллент содрогались от мощных бомб, что падали на Планету. Но он лишь смутно сознавал, что же теперь происходит.

Затяжная война землян с кибенами дорого обходилась и тем и другим. Бились они уже шестнадцать лет, но только теперь флоту кибенов удалось так далеко прорваться в земные владения.

Нападение это, скорее всего, было совершенно внезапным — и Планета Мерта первой оказалась на пути вражеского флота. Таллент успел насмотреться на страшные разрушения и понимал: если эти люди еще живы и пытаются защитить свою Планету, они наверняка составляют последний отряд Сопротивления.

Но что им нужно от него, Бенно Таллента?

Наконец Зиг подошел к двери справа по коридору. Приложил ладонь к запруге, и дверь открылась. Потом провожатый Таллента отступил в сторону — и мародер вошел, как ему показалось, в радиорубку.

Стен здесь почти не было видно из-за высоких блоков, нафаршированных тумблерами и циферблатами, кинескопами и динамиками. В комнате оказался Паркхерст стоял, небрежно держа в руке микрофон, и что-то втолковывал инженеру.

Стоило Талленту войти, как высокий блондин обернулся. Потом удовлетворенно кивнул, словно подтверждая какие-то свои мысли. Словно теперь, когда мародера привели в радиорубку, все пошло как надо, как запланировано.

— Мы решили, что тебе неплохо бы знать, в чем тут дело. — Он замялся. — Впрочем, мы и так задолжали тебе с объяснениями.

Тут инженер принялся энергично крутить в воздухе указательным пальцем — так он, судя по всему, показывал, что дело пошло.

Паркхерст задумчиво сморщил губы, а потом почти извиняющимся тоном продолжил:

— Нет у нас, парень, к тебе ненависти. — До Таллента вдруг дошло, что они даже не потрудились выяснить, как его зовут. — Но есть тут одно задание, — говорил Паркхерст, одновременно посматривая и на инженера, — а на карту поставлено нечто большее, чем твоя, моя или еще чья-нибудь жизнь здесь, на Планете Мерта. Куда большее. Итак, есть у нас задание, для которого потребовался человек определенного типа. Ты, парень, даже не знаешь, как ты нам подошел. Все получилось случайно. Но вышло так, что выполнять задание будешь ты. А не наткнись мы на тебя, пришлось бы искать кого-то вроде тебя. Вот такто, — категорически заключил Паркхерст.

А Таллента вдруг охватил озноб. Он стоял, трясся и думал только о дури. Только о дури. Вот бы самую малость — хоть щепоточку. Хоть щепоточку дури. Не трогала его вся эта высокопарная патриотическая болтовня, которую изливал на него Паркхерст. Бенно Талленту хотелось только одного — чтобы его оставили в покое. Даже если кибены все еще громят и жгут Планету — пусть его туда отпустят. Просто отпустят. Может, и удастся откопать где-нибудь запасец дури… Потому что от этих товарищей он ее точно не получит. Это Таллент уже твердо уяснил. Если даже Доку Баддеру не удалось выпросить свой аршин, то уж мародеру никакой дури ни в жизнь не дадут.

Нет, не дадут. И вообще. Он все понял. Это план!

Заговор с целью удержать Бенно Таллента от его вожделенной дури! Но он должен ее заполучить! Он обязательно ее заполучит! Но только не сейчас. Он подождет. Он будет хитер и осторожен. Дождется, когда эти психи уберутся с дороги, когда прекратят за ним приглядывать. Никаких кибенов снаружи нет! Все это заговор! Подлый заговор! Его хотят не допустить до вожделенной дряни! Глаза наркомана злобно сощурились Но тут воспоминание о. металлической дуле у него в животе резко вернуло Таллента к реальности— Он стоял, трясся и никак не мог преодолеть дикий страх перед зашитой ему в брюхо железкой.

Испещренную крупными каплями пота желтоватую физиономию мародера снова исчертили грязные полосы — хотя за те шесть часов, что залечивалась рана, его несколько раз умывали.

Телом Таллент был очень тощ. Тот серый коренастый тип, что всегда вызывает в голове аналогии с волком или крысой. Блеклые каштановые волосы и крошечные глубоко посаженные глазки. Суженное книзу лицо — будто мордочка грызуна.

— Ну и что… что вы теперь со мной сделаете? — Наркоман с ужасом дотронулся до своего живота. — Что вы мне такое туда вставили?

Тут один из множества настенных динамиков испустил пронзительный вой. Молчаливый инженер бурно зажестикулировал и даже хлопнул Паркхерста по плечу. Блондин повернулся к беснующемуся связисту, и тот изобразил ему стартовый сигнал. Паркхерст опять-таки жестом велел Талленту молчать, а Зигу — держаться поближе к трясущемуся мародеру.

Потом вожак Сопротивления начал говорить в микрофон. Говорил он несколько медленнее и громче обычного — словно обращался к каким-то очень далеким слушателям. Словно хотел, чтобы каждое его слово было услышано и воспринято.

— Говорит штаб Сопротивления на Планете Мерта. Мы, подданные Земли, обращаемся к кибенскому флоту. Вы слушаете? Это заявление транслируется по всем жестким лучам — так что мы не сомневаемся, что вы его принимаете. Мы подождем ровно десять минут, чтобы вы смогли снарядить транслятор и связаться с начальством. Оно обязательно должно нас выслушать.

Для вас, кибены, это заявление имеет жизненную важность. Мы очень надеемся, что, как только вы переведете то, что было сказано сейчас, вы немедленно свяжетесь с командованием и сделаете соответствующие приготовления.

Потом Паркхерст жестом приказал инженеру отключить трансляцию.

И снова повернулся к Талленту:

— Они переведут. Должны. Они знали, как и когда лучше атаковать, — а значит, имели возможность пообщаться с командами торговых или других кораблей, которые слишком далеко залетели в Угольный Мешок. Заявление будет расшифровано. — Тут Паркхерст вдруг умолк.

А Таллент костлявой рукой схватился за горло:

— Так что же со мной? Что вы задумали? — Ему стало страшно. Сознавая, что впадает в истерику, наркоман не в силах был успокоиться. — Так нечестно! Вы должны мне сказать! — Он уже почти перешел на визг. Тут сзади неслышно подступил Зиг и схватил мародера за локоть. Таллент умолк в тот самый миг, когда из него должен был выплеснуться очередной истерический возглас.

Паркхерст заговорил. Медленно и негромко, всячески стараясь унять Таллента.

— На нас, парень, напал всего лишь авангард гигантского флота кибенов. Мы потому так в этом уверены, что нас атаковало без малого пятьдесят их кораблей. И если таков их передовой отряд, то весь флот должен быть самым большим за всю Войну.

Они явно намереваются прорваться дальше — ударным кулаком прорвать всю околоземную оборону — а потом, быть может, атаковать и саму Землю.

Итак, идет мощное наступление кибенов, а у нас нет возможности предупредить родную Планету. Наши гиперпространственные передатчики накрылись, когда кибены спалили трансполи на меридиане. Другого способа связаться с Землей не существует. Если же падут все внешние колонии, Земля останется беззащитной. А если флот кибенов прорвется здесь, то так оно наверняка и будет.

Наш долг — предупредить Землю. Есть только одна возможность сделать это — а заодно и попытаться спасти несколько тысяч оставшихся в живых обитателей Планеты Мерта. Но только надо потянуть время. Для этого нам и потребовался такой человек, как ты. Ты, парень.

Тут Паркхерст замолчал — и все стали тихо ждать.

Только и слышен был стрекот тупых машин, а еще жесткое, истерическое дыхание Бенно Таллента.

Наконец большой настенный хронометр отсчитал десять минут, и инженер снова подал знак Паркхерсту.

Блондин взял микрофон и начал говорить — негромко и деловито, понимая, что обращается уже не к подчиненным, а к облеченным властью. Говорил он так, словно каждое слово было важнейшим ключом к великой тайне.

— На этой планете мы заложили бомбу. Солнечную бомбу. Уверен, вы знаете, что это такое. Раскалится вся атмосфера — до самых верхних слоев. Не настолько, чтобы этот мир обратился в сверхновую, но куда выше той точки, при которой гибнет любое живое существо. Металл дойдет до белого каления, земля будет выжжена так, что на ней уже никогда ничего не взойдет. Погибнет вся Планета. Мы с вами — тоже.

Большинство ваших кораблей уже приземлилось. Те немногие, что еще в небе, не смогут надеяться на спасение даже если снимутся прямо сейчас. Между прочим, за вами ведется радарная слежка. И, если тронется хоть один корабль, мы сразу взрываем бомбу. Если же вы наберетесь благоразумия, сможете рассчитывать на другой исход.

Тут Паркхерст бросил взгляд на инженера, который не сводил глаз с целого блока радарных экранов со светящейся точечкой в центре каждого. Инженер обнадеживающе кивнул, и Таллент понял, что они проверяют, насколько серьезно кибены относятся к заявлению. Если хоть одна светящаяся точка двинется с места, это будет означать, что враги не поверили рассказу. Решили, что это блеф.

Но кибены, похоже, не желали так рисковать. Точки словно кто-то пришпилил к центру экрана.

А потом Таллент широко распахнул глаза. До него вдруг начало доходить то, о чем говорил Паркхерст. И он наконец понял, что имеет в виду блондин! Понял, где спрятана бомба! Но прежде чем мародер успел испустить дикий вопль, который наверняка заинтересовал бы кибенов, ладонь Зига крепко запечатала разинутую пасть.

Тогда Таллента затошнило. Страшно затошнило. Зиг отшатнулся, схватил с ближайшего пульта тряпку и, тихо матерясь, принялся вытираться. А Таллента все выворачивало и выворачивало наизнанку. Когда совсем вывернуло, Зиг едва успел подхватить падающего наркомана.

Потом шепелявый усадил Таллента на скамейку у пульта и продолжил оттирать заблеванную униформу.

А Таллент совсем сходил с ума.

Всю жизнь он привык изворачиваться — и всякий раз ему предоставлялись какие-то миллиметры, из которых сложились пройденные им мили. Но теперь у него не оказалось и микрона! Бенно Таллент с ужасом понял, что не может воспользоваться ни своей слабостью, ни великодушием этих людей — как бывало со многими другими. Эти люди тверды и безжалостны! Боже правый! -Ведь они заложили солнечную бомбу ему в живот!

Таллент как-то видел стерсоролик взрыва солнечной бомбы.

Тут наркомана опять вывернуло — и на сей раз он плюхнулся на пол.

Словно сквозь смрадный туман до него доносился ровный голос Паркхерста:

— Повторяем: не пытайтесь улететь. Как только хоть один корабль стартует, мы тут же взрываем бомбу. Альтернативу же полному разрушению мы вам даем только одну. Но зато это альтернатива уничтожению всей Планеты, которая так отчаянно нужна вашему флоту в качестве базы для дозаправки и хранения. Единственный разумный выход.

Блондин сделал паузу и обвел глазами радиорубку, которая вдруг показалась ему слишком тесной, а атмосфера в ней — слишком театральной. Несколько этим огорошенный, Паркхерст облизнул пересохшие губы и продолжил:

— Отпустите нас. Позвольте всем оставшимся на этой планете землянам улететь отсюда — и мы пообещаем не взрывать бомбу. Преодолев рубеж атмосферы, мы установим бомбу на автоматический режим и предоставим вам возможность ее найти. Если у вас еще есть сомнения в нашей правдивости, снимите стабилизационный отсчет любыми приборами, способными регистрировать нейтринную эмиссию. И сразу убедитесь, что это не блеф!

Теперь дальше.

Обезвредить бомбу можно одним-единственным способом. И вы можете успеть это сделать. Но не раньше, чем мы отсюда уберемся. Такова азартная игра, в которую нам придется сыграть. Впрочем, если вы играть не захотите, игры не будет. А будет смерть.

Итак, если вы не соглашаетесь на наши условия, мы взрываем бомбу. А если соглашаетесь, мы улетаем и ставим бомбу на автомат, чтобы в назначенное время она взорвалась. В бомбе имеется надежный часовой механизм, а обезвредить ее можно любыми демпферами нейтрино.

Таковы наши вынужденные требования. В течение ближайшего часа мы будем ждать вашего ответа. А по истечении указанного срока взрываем бомбу — даже сознавая, что идем на верную смерть!

Связаться с нами вы можете на той же волне, на которой принимали это заявление.

Паркхерст подал знак инженеру — и тот щелкнул тумблером. Целый блок погас, передатчик отключился.

Потом высокий блондин повернулся к Талленту, который трясся на полу в собственной блевотине. В глазах командира просвечивала глубокая скорбь и страшная усталость. Ясно было — ему нужно сказать что-то еще. И так же ясно было, что это что-то окажется жестоким и страшным.

«Не дай ему это сказать, не дай ему это сказать, не дай…» — на грани полного безумия твердил себе Бенно

Таллент. Потом изо всех сил зажмурился и прижал к глазам скользкие кулаки — в надежде, что полный мрак сотрет жуткую правду.

Но Паркхерст все-таки заговорил.

— Честно говоря, — тихо признался он, — в конце я мог и блефануть. Вполне вероятно, что я солгал. Может статься, бомбу вообще нельзя обезвредить. Даже когда ее найдут.

IV

С Таллентом было так скверно, что его пришлось запереть в операционной, предварительно убрав оттуда все хрупкие предметы. Зиг предлагал привязать мародера к столу, но Паркхерст и свинорылый — бывший пекарь по фамилии Баннеман, что переквалифицировался в снайпера, — воспротивились.

Итак, Бенно Таллента оставили в операционной — а час тянулся как резина. Когда наконец Зиг расконтачил запругу и вошел в комнату, то увидел, что мародер, подтянув ноги к груди и обхватив руками колени, съежился у стены — а широко распахнутые темные глаза невидящим взором упираются в вяло расслабленные пальцы.

Недолго думая, Зиг сходил в соседнюю комнату, набрал там пригоршню воды и швырнул ее в лицо Талленту. Мародер вздрогнул. Потом взвыл — и вышел из своего транса. Стоило оглядеться, как вновь нахлынули воспоминания. И страшная жажда дури.

— Ще… щепоточку… м-мне бы т-только щепоточку… п-пожалуйста!

Зиг взглянул на дохлятика со смесью отвращения и мрачной безнадежности.

— И это спаситель Земли! — проворчал он и смачно сплюнул.

Кишки Таллента словно собрались растянуться во всю длину. Рот то пересыхал, то наполнялся каким-то дерьмом, то пересыхал снова. Страшно, страшно хотелось дури! Ничего так не хотелось! Он должен ее получить! Они обязаны ему помочь! Таллент взвыл и пополз, не сводя глаз с зиговских ботинок.

Шепелявый отступил:

— Вставай. Там в любую секунду ожидают ответа.

Таллент с трудом встал на ноги и ухватился за операционный стол. Стол был привинчен к полу, но наркоман уже умудрился согнуть две его ножки в отчаянном стремлении вырваться, заполучить желанную дурь.

— Вперед! — рявкнул Зиг.

И снова повел трясущегося, развесившего слюни Бенно Таллента в радиорубку. Когда Паркхерст увидел, в каком состоянии мародер, он что-то негромко приказал Доку Баддеру. Старая калоша кивнула и вытряхнулась из комнаты.

А Таллент тупо осматривался, пока Док Баддер не вернулся.

Старик принес с собой маленький белоснежный пакетик, и Таллент тут же сообразил, что это такое. Дурь. Дурь!

— Дайте… дайте… дайте… пожалуйста… вы должны мне ее дать… дайте… дайте…

Дрожащими пальцами он потянулся к пакетику. А Док Баддер, глядя на наркомана и вспоминая свой недополученный стакан, решил немного помучить Таллента и отдернул руку.

Наркоман еле-еле доплелся до старика и почти на него упал. Из раскрытого рта вырывались хрипы и глухие слова.

— Дайте… дайте… дайте… дайте… — настойчивым шепотом умолял Бенно Таллент.

Док решил еще позабавиться и мерзко захихикал. Но тут вмешался Паркхерст.

— Оставьте его в покое, Док! — рявкнул блондин. — Пусть получит свою дозу! Я сказал.

Док швырнул пакетик на пол — и Таллент тут же рухнул на четвереньки, ползком подбираясь к заветной дури. Вот она, вот она… у него в руках… Наркоман вскрыл пакетик зубами.

Потом сползал к пульту, схватил оттуда блокнот и вырвал листок бумаги. Сложил его вдвое и высыпал белую дрянь в бумажный желобок.

Наконец повернулся к стене, скорчился так, чтобы никто не видел, — и поочередно вдохнул порошок обеими ноздрями.

Стоило дури оказаться в носоглотке, как голод отступил, силы вернулись, в голове посветлело, а руки перестали трястись.

Когда Таллент повернулся к остальным, он уже не был жалкой развалиной.

Только трусом.

— Сколько еще? — спросил из другого конца комнаты Баннеман, упорно не глядя на Таллента.

— Уже в любую секунду, — глухо пробубнил из-под своего радионамордника инженер. И так, словно его слова были сигналом, тут же ровно загудели зуммеры, и в тишину комнаты ворвался скрежет трансляционного аппарата.

Зазвучал холодный металлический голос — результат перевода кибенского на английский:

— Мы принимаем игру. Как показывают наши приборы, бомба у вас есть. Мы даем вам семь часов на погрузку и отлет. — И все послание.

Сердце Таллента вдруг ушло далеко в пятки. Если прибор чужаков показывает увеличение нейтринной эмиссии, значит, последняя надежда потеряна. У Сопротивления и впрямь есть бомба! А где она, Бенно Таллент уже знает! Он сам — ходячая бомба. Ходячая смерть!

— Надо спешить, — бросил Паркхерст и направился к коридору.

— А я? Как же я? — Таллент снова повысил голос и ухватил блондина за рукав. — Ведь они вас отпускают! Значит, я вам больше не нужен! Правда? Значит… значит, вы можете вынуть из меня эту штуку!

Паркхерст с невыразимой тоской в глазах устало взглянул на Таллента:

— Зиг, присмотри за ним. Через семь часов он нам понадобится. — И вожак Сопротивления вышел за дверь.

Все, кроме Зига, последовали за командиром. Тогда Таллент повернулся к шепелявому и заорал:

— В чем дело? Скажи!

И Зиг сказал:

— Ты станешь последним человеком на Планете Мерта. У этих кибенов есть машины слежения за центрами нейтринной эмиссии. Будь бомба заложена в каком-то определенном месте, они бы мигом ее нашли. Но движущийся человек не находится в определенном месте. Кибены ни в жизнь не заподозрят, что это человек. Решат, что все мы свалили. А ты останешься здесь. Вместе с бомбой. Станешь нашим страховым полисом.

Сейчас Паркхерст управляет бомбой. Пока он здесь, бомба не взорвется. Но по выходе в космос он переведет ее в автоматический режим. Тогда она взорвется в точно установленное время.

Итак, если вражеские корабли снимутся и попытаются нас преследовать, бомба взорвется. И, если они не снимутся, но не сумеют вовремя отыскать бомбу, она опятьтаки взорвется.

Зиг излагал все спокойно и холодно. Шепелявого нисколько не волновало, что несчастного мародера он тем самым приговаривает к мученической смерти. Бенно Таллент даже почувствовал, как в нем поднимается подхлестнутая дурью волна гнева и отчаяния. Надо же так его одурачить! Превратить в ходячую бомбу!

— А что, если я сразу рвану к кибенам, и пусть они вырежут бомбу хирургически — так же, как вы ее вставили? А? — набравшись отваги, вякнул Таллент.

— Хрен тебе, — нежно отозвался Зиг. — Не рванешь.

— Почему?

— Да потому, что они не станут, как мы, с тобой валандаться. Первый же отряд кибенских пехотинцев, который прознает, что бомба у тебя в брюхе, разложит тебя на месте. А резать тебя будет минер, а не хирург. И, будь уверен, не скальпелем.

Шепелявый спокойно смотрел, как дикий ужас наползает на лицо Таллента.

— Так что чем дольше будешь в бегах, тем позже тебя найдут. А чем позже тебя найдут, тем больше у нас шансов добраться куда надо и предупредить землян. Потому-то мы и выбрали человека, от которого за милю смердит трусостью. Такой побежит за милую душу. У такого бегство в крови. Как и желание выжить.

Ты побежишь, слякоть. Побежишь. Не зря Паркхерст тебя выбрал. Дернешь, приятель, без остановки!

Тут Таллент выпрямил спину и заорал:

— Ты! Меня зовут Таллент! Бенно Таллент! У меня есть имя! Понятно тебе? Имя! Я Таллент! Бенно! Бенно Таллент! Понял?

Зиг подло усмехнулся и присел на скамейку у пульта:

— Насрать мне, парень, как там тебя зовут. Думаешь, почему мы не стали выяснять твоего имени?

Не зная имени, легче тебя забыть. Паркхерсту и другим особо чувствительным это будет ой как непросто. Они еще там переживают…

А мне лично насрать. Такой же нарк, как ты, убил мою жену перед самым… перед самым… — Шепелявый поднял глаза к потолку — словно заглядывая туда, где в ожидании сидели кибены. — Теперь мы вроде как в расчете. А вообще мне насрать. Ну, одним подонком меньше станет. Без разницы.

Тут Таллент рванул к двери, но Зиг, взмахнув прикладом, резко въехал им в спину беглецу. Мародер плюхнулся на пол и, корчась от боли, жалобно зарыдал.

А шепелявый как ни в чем не бывало уселся обратно на скамейку.

— Теперь мы часиков семь подождем, — тихо проговорил он. — А вот потом ты, парень, станешь полезным членом общества. В натуре полезным. Ведь у тебя в брюхе смерть целого кибенского флота.

Зиг рассмеялся. Все смеялся и смеялся. Пока Бенно Талленту не стало казаться, что он вот-вот свихнется от этого подземного смеха. Ему страшно хотелось лечь и умереть.

Но это ожидалось немного позже.

Космодром наконец затих. Последние семь часов здесь шумно грузились оставшиеся несколько тысяч обитателей

Планеты Мерта, но их корабли уже поднялись в небо в огромных облаках дыма и выхлопных газов. А теперь и с последним было почти закончено. Бенно Таллент потерянно наблюдал, как Паркхерст подсаживает в корабль крохотную девчушку. Совсем крохотную. С желтыми косичками и пластиковой куклой в руках. Подняв девчушку, Паркхерст немного помедлил, заглядывая ребенку в глаза, — и Таллент тут же подметил, как на лице высокого блондина отражается жалость и скорбь по собственным погибшим детям. Но сочувствия к вожаку Сопротивления наркоман не испытал.

Ведь этот человек оставлял его здесь на самую жуткую смерть, какую только можно вообразить!

Наконец Паркхерст поднял девочку к дверце переходного шлюза корабля, где ее приняли другие руки. Потом и сам стал туда подниматься.

Но помедлил у самой дверцы, ухватившись за поручень. Повернулся и посмотрел на Бенно Таллента, что стоял держа руки по швам — будто пес, потерявший хозяина, молящий не оставлять его одного.

Паркхерсту тяжело, сообразил Таллент. Этот человек не убийца. Он просто убежден, что другого выхода нет. Он должен предупредить Землю. Но Бенно все равно не питал к блондину и его компании дружеских чувств. Проклятье! Они приговаривают его превратиться в солнце!..

— Слушай, парень. Тут вот какое дело. Мы не такие дураки, как думают кибены. Они думают, мы отвалим и оставим здесь бомбу. Полетим в наших жалких тихоходных звезд олетиках. Они тем временем быстренько найдут и обезвредят бомбу — а потом сразу кинутся в погоню и очень скоро разнесут нас в мелкую пыль— Им кажется, так даже проще. Мы будем аккуратно упакованы и готовы к истреблению.

Они очень ошибаются, Таллент. Мы позаботились, чтобы они не нашли бомбу.

Со временем их детекторы нейтрино могли бы засечь бомбу. Но не в том случае, если ее носитель передвигаетсяМы обязательно должны были найти такого, как ты. Труса. Беглеца.

Только ты и вселяешь в нас уверенность, что мы успеем добраться до аванпоста Земли и предупредить родную планету. Мне… мне нечего сказать тебе такого, чтобы ты хоть как-то изменил о нас мнение. И все-таки… неужели ты думаешь, что все это время меня не изводила мысль о том, на что мне приходится идти? Прекрати так на меня смотреть! Скажи что-нибудь!

Таллент молча опустил глаза. Страх, будто отрава, заползал в него отовсюду.

— Но знаешь, хоть мне и ясно, что ты умрешь, хоть я сам и приговорил тебя к смерти, смотрю я на тебя с гордостью. Вот ведь как странно. Можешь ты понять, что, хоть я и воспользовался твоей жизнью как движущей силой транспортного робота, я все-таки полон гордости? Потому что не сомневаюсь — ты долго, очень долго не дашь им себя поймать! А я тем временем смогу спасти жизни немногих оставшихся обитателей Планеты Мерта! Спасти Землю! Можешь ты это понять?

Тут Таллент сломался. С жалобным всхлипом ухватил

Паркхерста за рукав:

— Пожалуйста… пожалуйста… Бога ради… возьмите меня с собой! Не оставляйте здесь! Ведь я… я умру… умру…

С посуровевшим лицом Паркхерст оттолкнул руку трясущегося наркомана.

Таллент отшатнулся:

— Но почему? За что вы меня так ненавидите? Почему вы хотите моей смерти? — В горле у него застряло рыдание. Вожак Сопротивления совсем помрачнел:

— Нет-нет, не думай так! Не смей так думать! Пожалуйста! Ведь я не знал тебя, когда выяснилось, что нам нужен именно такой человек. Честно говоря, такие, как ты, мне не по вкусу — но нет у меня причин ненавидеть тебя лично!

Ты, парень, настоящий герой. Когда мы… если мы прорвемся, тебе установят памятник. Радость, конечно; небольшая — и тебе он уже ничем не поможет— Но его установят.

Последние семь часов я поневоле заставлял себя испытывать к тебе презрение. Поневоле, понимаешь? Иначе я не смог бы тебя тут оставить. Я сам бы остался вместо тебя — но тогда ничего бы не вышло. Я страшно устал. Мои жена и дети погибли. Я хочу умереть. Очень хочу умереть. Но ты… ты бросишься бежать. Ты побежишь так, что найдут тебя очень не скоро. И мы выиграем столь нужное нам время!

Я специально заставлял себя думать о тебе как о выродке человеческой расы.

И знаешь, — почти в экстазе самооправдания вырвалось у Паркхерста, — тут ты мне очень помог. Ну посмотри же на себя! Посмотри!

Таллент понимал, что имеет в виду блондин. Да, он и правда редкое отребье. И правда трус. Он побежит. Наркоман словно видел себя со стороны: дохлое тело, истекая потом, трясется в ознобе, рыщущие в поисках выхода глаза широко распахнуты. И страх, животный страх горит в этих глазах. Таллент знал, что он трус. Но что толку?

Не хотел он так умирать!

— Получается, — заключил Паркхерст, — что я ненавижу тебя, парень, просто потому, что должен ненавидеть. И ненавижу себя за это. И оставляю тебя здесь. А ты такой, какой ты есть, — будешь бегать и прятаться от кибенов так долго, что мы успеем добраться до аванпоста и предупредить Землю о вражеском наступлении.

Вожак Сопротивления хотел было подняться на борт, но Таллент снова ухватил его за руку.

Все последние несколько часов трус просил и умолял.

И даже теперь он не видел иного выхода— Униженная жизнь довела Бенно Таллента до полной бесхребетности.

— Скажите… скажите хотя бы… можно как-то обезвредить бомбу? Можно? Вы же им сказали, что можно.

Поймав ребячески-ищущий взгляд Таллента, Паркхерст неприязненно поморщился:

— Черт возьми, да есть в тебе хоть капля мужества?

— Скажи мне! Скажи! — завопил мародер. В иллюминаторах корабля забелели лица.

— Не могу я, парень, тебе сказать. Будь ты уверен, что бомбу обезвредить можно, ты бы мигом кинулся кибенам в объятия. А если ты будешь думать, что только они ее тронут, как бомба рванет, то станешь выжидать.

Паркхерст стряхнул руку отчаявшегося мародера и прошел внутрь.

Дверца начала задвигаться, но Паркхерст ненадолго ее придержал.

— Я знаю, как тебя зовут, — помягчевшим голосом проговорил он. — Прощай, Бенно Таллент— Хотел бы я еще сказать: храни тебя Бог.

Дверца захлопнулась. Слышно было, как ее задраивают изнутри. Потом послышался нарастающий вой реакторов.

В диком ослеплении Таллент бросился бежать прочь со стартовой площадки — к спасительным бункерам. К бункерам, под которыми и располагался штаб Сопротивления.

Потом он стоял у фильтрующего окна и наблюдал за исчезающей в темнеющем небе тонкой линией выхлопа.

Один.

Последний человек на Планете Мерта.

Он вспомнил слова Паркхерста: «Нет у меня к тебе ненависти. Но это должно быть сделано. Это должно быть сделано, и сделать это придется тебе. Но ненависти к тебе у меня нет».

И вот он остался один. Наедине с Планетой, захваченной неведомыми ему существами. И с чудовищно разрушительной бомбой в животе.

V

Когда корабль исчез, когда последний клочок белого выхлопа затерялся в звездном ночном небе, Таллент встал у открытой двери бункера и тупо уставился на пустой космодром. Они его бросили. Бросили. Несмотря на все мольбы и призывы к милосердию. Вся его борьба прошла даром. Он брошен. Затерян в космосе. Затерян в пустоте этого космодрома и в пустоте собственной души.

Холодные ветры с океана ворошили траву космодрома, подлетали к двери бункера и неслись дальше. Таллент вдруг снова почувствовал пробуждающийся голод.

Но теперь-то по крайней мере он может с головой уйти в дурь! Точно! Погрузит себя в наркотический ступор — и будет нежиться на седьмом небе, пока проклятая бомба не рванет!

Отыскав люк, Таллент открыл его и пробрался в штаб Сопротивления.

Полчаса спустя, взломав и обшарив все шкафы и шкафчики, варварски разбросав по полу продукты, наркоман отыскал баддеровский запасец медицинской дури. Нурмогероинный концентрат. Та самая дрянь, на которую он когда-то подсел. Рабом которой сделался в двадцать три года после одной-единственной понюшки. Давно это было. А немного отдохнуть довелось только теперь.

Таллент втюхал пакетик и мигом почуял, как становится смелее, сильнее и здоровее. Что? Кибены? А подать их сюда! Да он одной левой! Всю их армаду! И пусть только потом эти сукины дети земляне попробуют вернуться! Планета Мерта отныне принадлежит ему! Он станет здесь царем! Властелином Вселенной!

С белыми пакетиками в кармане джемпера герой прошествовал вверх по лестнице и открыл люк.

Тут-то Таллент впервые и увидел кибенов.

Они сотнями роились на космодроме. Росту вполне обычного — все выше полутора метров, но ниже метра восьмидесяти. И на вид совсем как люди — только золотокожие, а на руках вместо пальцев гибкие щупальца по шесть на каждой.

И именно это сходство с людьми вдруг устрашило Таллента. Будь кибены какими-нибудь монстрами, тогда другое дело. Тогда он мог бы презирать их и ненавидеть уже за то, что они монстры. А так эти твари казались даже симпатичнее людей.

Да, раньше Таллент их не видел. Зато слышал крики, которыми оглашались городские каньоны. Слышал, к примеру, дикие вопли девушки, на спине у которой не осталось и клочка мяса. Таллент даже по-своему ее пожалел. Вспомнил, как пожелал ей умереть от потери крови. С такими ранами должно было уйти всего три-четыре часа. Учитывая нравы кибенов, намного быстрее и не так мучительно.

Но как же они напоминали людей! Только вот золотистые.

И вдруг до Таллента дошло, что он оказался в ловушке. Другого выхода отсюда нет. Он заперт в этом бункере беспомощный, безоружный. Кибены найдут его и прикончат, даже не зная, где на самом деле то, что они ищут. Конечно, его не спросят, нет ли у него в брюхе бомбы. Такое никому и в голову не придет.

Именно поэтому Паркхерст так и поступил. Вот уж точно — никому в голову не придет.

Кибены будут искать солнечную бомбу. Бомба эта, согласно логике ищущего, должна быть спрятана где-нибудь у черта на рогах. В океане, под сотнями тонн ила, в пещере. Но не в человеке же! Человека заподозрят в последнюю очередь.

Да и какой изверг отважится спрятать бомбу в животе своего ближнего?

Потому Паркхерст так и поступил.

Таллент с диким видом огляделся. Да, выход только один. А весь космодром кишит кибенами. Причем достаточно озверевшими от проделки Паркхерста. Наверняка они мигом выпустят кишки первому же попавшемуся землянину.

Мародер смотрел, как фигурки врагов все вырастают в фильтрующем окне.

И вдруг он приметил кое-что еще. Все кибены закованы были в бронированные комбинезоны и вооружены трехствольными бластиками. Явно снаряжены убивать, а не брать в плен. Да, он в ловушке!

Таллентом вновь овладело дикое отчаяние. Как в тот раз, когда он только узнал, что носит в себе солнечную бомбу. Мало того что его этой бомбой зарядили! Теперь надо с ней еще и убегать! От кибенов пощады ждать не приходится. А они уже начали поиск бомбы детекторами эмиссии, что установлены на кораблях, все сужающих и сужающих свои зловещие круги над Планетой Мерта.

Определив, что бомба нестационарна, они очень скоро догадаются, что она заложена в живого носителя. Целиком сосредоточатся на Талленте. А он — в ловушке!

И, если эти разгружающиеся на космодроме пехотинцы доберутся до Бенно Таллента, ему и разбежаться-то особенно не удастся. Носителя бомбы просто спалят из бластиков и наплюют на его обгорелый труп. Если будет куда наплевать. И кому наплевать.

Паркхерст достаточно ясно намекнул, что, если его убьют, бомба сразу рванет.

Надо куда-то смыться.

Паркхерст был прав. Бегство — единственное спасение.

Если Талленту удастся немного задержаться на этом свете, потом, быть может, он и сам дознается, как обезвредить бомбу.

И надо по крайней мере держаться подальше от рядовых пехотинцев, пока не удастся подобраться к кибенским командирам— Тут его единственный шанс. Если только скрываться и совсем избегать врагов, бомба в конце концов и сама взорвется. Нет, Бенно Таллент должен добраться до тех, что облечены властью. Должен как-то вынудить их извлечь бомбу, не взрывая ее.

Ничего-ничего. Он еще покажет Паркхерсту и его сраной банде спасителей! Он даст себя поймать — но только в нужное время и нужным персонам. А потом предложит кибенам свои услуги. Поможет им сделать все как надо и поубивать проклятых землян к чертовой матери!

Чего он такого задолжал этой вонючей Земле?

Да ничего! Ничего — и точка! Земляне хотели убить Бенно Таллента — и Бенно заставит их расплатиться. Не умрет он! Хрен с маслом! Он будет вечно жить со своей вожделенной дурью! Вечно!

Если он до сих пор не сдох, сумеет выбраться и из кибенского лагеря! Так-то!

И не иначе!

Вот один кибенский пехотинец отделяется от отряда, бежит к двери бункера. Вот он уже у двери. Вот он внутри. Трехствольный бластик бешено ревет, хлеща по стенам огнем и смертью.

А Таллент за дверью, у окна. Вот он захлопнул дверь чтобы не увидели с космодрома. Вот он собрал в себе силу — силу, ему самому дотоле не ведомую.

Метнулся к кибену со спины — и сшиб на пол. Солдат упал неловко, выронил бластик. А Бенно Таллент что есть силы молотит его ногами по голове. Удар, удар, еще удар, четвертый, пятый — и лицо врага превращается в кровавое месиво. Все, труп.

Теперь Таллент уже знал, что делать.

Быстро отволок солдата к люку и сбросил вниз. Тело прогрохотало по лесенке и глухо шлепнулось на бетонный пол.

Потом Таллент схватил бластик и проскользнул вниз прежде чем успели появиться другие гости. Наглухо задраил люк, понимая, что на ход не обратят внимание, если только не начнется повальный обыск. А чего ради заниматься повальным обыском, если кибены уверены, что никого из землян на Планете не осталось? Это разведывательный отряд. Не станут они копаться в развалинах.

По крайней мере, Таллент отчаянно на это надеялся.

С бластиком в руках он притаился прямо под люком, готовый испепелить на месте первого же, что поднимет крышку.

Сверху донеслись крики, и слышно было, как дверь бункера распахнулась. Потом — рев и скрежет других бластиков. Голоса — змеиное кибенское шипение. Над Бенно Таллентом грохотали ботинки рыщущих по бункеру врагов. Раз кто-то наступил прямо на люк, сверху посыпалась грязь — и на миг Талленту показалось, что он попался.

По вот на окрик снаружи послышался недовольный змеиный ответ — и все потопали на выход. Бункер опустел.

Таллент приподнял крышку люка, чтобы проверить. Убедившись, что все чисто, высунул голову дальше посмотреть в фильтрующее окно. Кибены расходились в стороны от бункера.

Мародер решил дождаться, пока утопают подальше.

Ночь уже опустилась. Надо было сматываться.

А пока ждал, хватанул еще пакетик дури.

И снова стал богом!

Таллент успел добраться аж до Синих Болот, прежде чем наткнулся на другой патруль.

Сам того не сознавая, он выбирал самый спасительный маршрут, двигаясь по спирали наружу, — так что кружащим в небе кибенским кораблям с их детекторами эмиссии засечь его никак не удавалось. Со временем там, конечно, поймут, что искомый объект движется. Поймут, что замыслили эти земляне.

Таллент все шел и шел.

Стояла совершенно безлунная и безоблачная ночь— Над обвитыми плющом кустарниками болот виднелись иссинячерные пики Дальних Гор. Ночь, пока Таллент не забрел в Болота, пахла только свежей прохладой— Но стоило ступить в трясину, как затхлый смрад окутал беглеца.

К горлу подступила тошнота, и Таллент на миг задумался, не взорвется ли бомба от сильной рвоты. Но тут же вспомнил, как блевал в радиорубке, и немного успокоился.

Ступив в топкую хлюпающую грязь, беглец сразу почувствовал, как она тянет и тянет его вниз. Тогда, подняв бластик над головой, он медленно двинулся вперед, с мерзким чмоканьем вытаскивая ноги из смрадной трясины.

В Болотах хватало всякого зверья. Ночью все они — и безобидные, и свирепые — подавали голоса. По мере того как Таллент углублялся в топи, шум усиливалсяНасекомые, словно по телеграфу, передавали куда-то вглубь весть о приближении чужака. Наконец где-то слева над головой Таллент услышал утробный рык и понял, что вот-вот столкнется с каким-то исполином.

В животе у беглеца снова сжалось от страха. Незаметно для себя он глухо и тупо бормотал жалобы и проклятия так почему-то легче было двигаться дальше. Черная грязь фосфоресцировала у него на штанинах и ботинках, а каждый шаг на мгновение оставлял в липкой трясине идеально круглую дыру. Которая тут же с чавканьем исчезала.

И только Таллент стал перебираться через попавшуюся на пути гнилую колоду, упираясь бластиком в развилку куста, как зверь высунул голову из сплетений плюща и предостерегающе протрубил.

Таллент замер, держась на одних руках — одна нога в воздухе, другая застряла во впадине колоды. Широко распахнутыми глазами он с ужасом воззрился на серую громаду животного.

Громада эта оказалась почти треугольной. Гладкая грудь вздымалась к нелепой крошечной головке — как бы к вер— шине треугольника. Спина длинным пологим склоном спускалась к самой земле. Внизу восемь коротких лап — будто ножки платяного шкафа.

Сквозь смрадный туман Синих Болот тускло посвечивали два малюсеньких красных глазка над почти квадратным рылом. Из клыкастой пасти двумя веревочками стекала слюна. На какой-то миг зверь застыл, не издавая ни звука. Потом из глотки вырвался сдавленный хрип — и нелепая голова чуть приподнялась на коротеньком столбике шеи.

Животное принюхалось к ветерку, принюхалось к туману, принюхалось к следу Бенно Таллента. Потом сделало пару нерешительных шагов — словно бы раздумывая, как лучше подобраться. А Таллент тупо таращился на чудовище, не способный сделать ни шагу. Холодный ужас так приковал его к колоде, словно она осталась единственным твердым предметом на всю Галактику.

Зверь снова протрубил и вперевалку двинулся вперед.

И вдруг, раздирая серую шкуру животного, ниоткуда вырвался столб огня. Зверь испустил дикий вопль и приподнялся на задних лапах, суча передними в воздухе. Еще один выплеск огня — прямо в крошечную головку.

На мгновение всю громадную тварь окутали дым и пламя. А потом животное словно взорвалось. Таллента, будто блевотиной, с ног до головы окатило липкой горячей кровью. Кусок разодранной плоти залетел прямо в разинутый рот.

К горлу опять подкатило, но Таллент унял тошноту.

Надо было что-то делать. Оказалось, в Болотах он не один. Но кто тут еще?

Раз он остался последним человеком на Планете Мерта, над ответом долго думать не пришлось.

Кибены! Кибены?!

Потом по Болотам разнеслись их змеиные голоса. Отряд кибенов притаился за рядком кустистых деревьев, готовый ворваться на поляну, где еще содрогался огромный развороченный труп А Таллента вдруг охватил странный трепет. Беглец вдруг почувствовал свое неизъяснимое родство с мертвым зверем, что беспомощно раскинулся на прогалине. При всей своей животной тупости зверь не повернулся и не побежал. Таллент, конечно, сознавал, что животное неразумно — и все же… Все же в этой исполненной достоинства смерти оказалось нечто, вдруг заставившее Бенно Таллента ощутить себя переменившимся, возмужавшим. Что это было, он не понял, зато понял другое: кибенам он теперь не сдастся. По-прежнему напуганный, не способный в одно мгновение избавиться от всех привычек своей жизни, Таллент все же чувствовал разницу. Теперь, если ему и суждено погибнуть, он погибнет стоя. Встретит смерть лицом к лицу и не станет показывать спину.

Тем временем в поле зрения появились кибены. Они проходили слева от Таллента. Так близко, что казалось можно протянуть руку и дотронуться. Прошли на поляну и его пока что не заметили. Но у них наверняка есть детекторы эмиссии. Через считанные секунды они могут напасть на его след. Талленту срочно требовалось что-то предпринять.

Пятеро кибенов направлялись к мертвому животному, слишком поглощенные созерцанием жертвы, чтобы обращать внимание на детекторы. Таллент потянулся к застрявшему в разлапистом кусте бластику.

И поскользнулся на коварной колоде! Рука наткнулась на металл бластика. Громко затрещали ветки — и оружие плюхнулось в грязь.

Один из кибенов резко обернулся, заметил Таллента и проорал своим золотокожим спутникам что-то совсем змеиное. Потом поднял бластик. Голубая энергия выплеснулась в темную ночь. Таллент промедлил лишь мгновение — мгновение, чуть не ставшее роковым. Смертоносный луч прожег джемпер, опалил кожу — но все же миновал беглеца.

Таллент завопил от боли и нырнул вниз головой прямо в самую грязь, в надежде погасить адово пламя, что жгло ему спину, и отыскать канувшее в трясине оружие.

Топь сомкнулась над головой. Грязевое озерцо оказалось глубже, чем думал Таллент.

С полным ртом склизкого дерьма он слепо рванулся наружу. Потом руки вырвались на поверхность — и вдруг

Таллент сообразил, что трясина может оказаться его единственным спасением.

Тогда он постарался достать ногами до дна и, задыхаясь, глотая дерьмо, стал пробираться по озерцу грязи. Потом дно пошло на подъем — и Таллент рискнул высунуть голову.

Кибены смотрели теперь чуть в сторону. Похоже, решили, что землянин утонул.

Бенно Таллент сразу же понял, что должен прикончить всю пятерку раньше, чем они успеют связаться со своими командирами, — или игра окончена. В тот самый миг, когда кибенское командование узнает, что на планете остался человек, там догадаются, где спрятана бомба. Тогда нечего и надеяться на спасение.

Потом один из кибенов — высокий парень с золотистым ежиком на голове — повернул голову в сторону беглеца, держа наготове бластик. Тут в жилы Таллента хлынул адреналин. Впервые в жизни — зная, что действие дури кончается, но нисколько об этом не беспокоясь — трус бросился в бой.

Молнией выскочил из озерца, раскидывая по сторонам синюю грязь. Внезапность наскока ошарашила кибепа тот даже не успел нажать на курок.

Миг — и Таллент уже налетел на врага, опрокидывая его наземь. Шея поверженного кибена оказалась как раз под ногой землянина. — и с хрустом переломилась.

Столь же молниеносно Бенно подобрал вражеский бластик. Голубое пламя выплеснулось широкой дугой — и разом прихватило четверых оставшихся. Крики их быстро захлебнулись.

Какое-то время Таллент просто стоял и смотрел на разбросанные по поляне среди Болот жертвы его неистовства. На кровавые изуродованные трупы. Потом прислонился к дереву.

«Господи… Господи… Господи…» — снова и снова бормотал Бенно Таллент, слепо блуждая в пустыне собственного рассудка. Потом опять накатила тошнота. На миг в горящей голове мелькнула мысль о пакетике дури в герметичном кармашке джемпера. Нужды в ней наркоман почему-то не почувствовал.

Другой огонь разгорался в Бенно Талленте.

В трусе пробуждался инстинкт убийцы.

С трофейным оружием в руках он смело двинулся вперед. Корабли землян улетели уже далеко, а кибены все еще боялись броситься в погоню. Боялись, что бомба взорвется. Таллент не сомневался, что Планету Мерта они до сих пор не покинули по одной-единственной причине.

Бомба у него в брюхе еще не взорвалась.

Но время шло.

VI

Той ночью Бенно Таллент убил своего двадцатого и тридцатого кибена.

Еще одна патрульная пятерка попалась ему на выходе из Синих Болот. Застигнутые врасплох из-за огромного валуна, кибены, шипя, попадали на землю.

Другой отряд разведчиков пал от приклада и ножа Таллента, когда он держал путь через несжатые поля Саммерсета у задворок Иксвилля. Пятерка неторопливо брела средь высоких налитых колосьев — время от времени показывались только головы и плечи. Прокрадываясь по полю, Таллент случайно заметил, как ствол бластика сверкнул на солнце. Снять каждого по очереди оказалось делом несложным.

Череп первого разлетелся, как трехлитровая банка, стоило Бенно Талленту яростно взмахнуть прикладом бластика. Кибен рухнул чуть не на него — и мародер ощутил какой-то сладостный трепет. Оказалось, партизанская война таит в себе неведомое раньше наслаждение. У первого из пятерки Таллент забрал длинный кривой нож с костяными накладками на рукоятке.

Нож здорово пригодился с четырьмя остальными.

Кровь кибенов оказалась желтой. Бенно Таллент не удивился.

К тому времени, когда на горизонте ярко забрезжил рассвет, беглец решил, что кибенам уже известно о его присутствии на Планете Мерта. Хотя вряд ли враги успели выяснить, кто он такой, что и зачем тут делает. Но тридцать кибенов уже подохли от голубой энергии его бластика и взмахов его кривого ножа. Наверняка о них доложили как о пропавших. А быть может, обраружили и трупы.

Если так, то кибенскому командованию известно, что на Планете Мерта они не одни.

Всю ночь Таллент слышал, как в небе, пытаясь засечь нейтринную эмиссию бомбы, кружат патрульные роботы. Двое даже зависали прямо над ним. Но к двухмильному радиусу их обзора должны были подоспеть наземные патрули. А пока они туда добирались, Таллент вполне успевал обеспечить себе относительную безопасность — и патрули беспомощно кружили по указанному роботом участку, ожидая новых инструкций.

Но вот, похоже, подходило время, когда кибены все-таки должны были догадаться, что бомба заключена в движущемся носителе. Когда они одновременно задумаются о том, что это за носитель, а также отчего погибли тридцать солдат, все для них свяжется воедино.

Патрульные роботы с жужжанием кружили в ночном небе — и Таллент немного поразмышлял, как они туда поднялись, если корабль этого сделать не мог. Логичный ответ вскоре нашелся. Роботы были всего лишь механическими аппаратами. А движение гиперпространственного корабля осуществлялось в согласии с совсем иными принципами — при помощи аппаратов искривления материи. Наверняка такие же аппараты на кораблях землян и должны были в случае необходимости взорвать бомбу.

Так что кибены могли следить за Таллентом — но не могли улететь. Не могли догнать и уничтожить землян.

Тут Таллент изо всех сил сжал кулаки, а его перепачканное грязью лицо снова перекосила гримаса ненависти к людям. К тем, кто бросил его умирать. К Паркхерсту, к Зигу, к Доку Баддеру и ко всем остальным. Гады!

Бросили его в это пекло!

Но он обманул их ожидания! Он остается в живых!

Стоп-стоп. Разве не этого они от него хотели? Разве не с этим расчетом сделали свой выбор? Ведь он и впрямь бежит! Дает им возможность спастись и предупредить Землю! А хрена ли ему Земля? Чего хорошего он от нее видел?

И тогда Бенно Таллент с молчаливой убежденностью, пересилившей разочарование и гнев, поклялся, что не просто выживет. Он пойдет дальше и отомстит. Еще не зная как, он верил, что выполнит клятву.

Когда утренний свет просочился в зазубренную дыру в фасаде здания, где Таллент прилег отдохнуть, он снова поклялся, что не погибнет на этой чужой для него войне.

Потом беглец встал и выглянул наружу. Перед ним расстилалась столица Планеты Мерта.

В самом центре над небоскребами возвышался флагман кибенского флота.

Под покровом ночи, пользуясь вновь обретенной изворотливостью зверя Болот, Таллент сумел миновать наступающие ряды кибенов и оказался у них в тылу. Внутри кольца. Теперь этим следовало воспользоваться.

Беглец еще на минутку присел, обдумывая свой единственный выход.

И до того, как в комнату забрел мародерствующий солдат, Таллент уже успел принять решение. Он должен пробраться к флагману кибенов и попасть на борт. Должен найти кибенского врача. Быть может, это верная смерть. Но тут хоть есть «быть может». Любой другой путь ведет его в общем-то туда же — но с полной неизбежностью.

Таллент встал, собираясь выйти наружу и пробраться по иксвилльским проулкам к флагману, когда дюжий кибен с двойным подбородком поднялся по частично разрушенной лестнице и спокойно остановился в дверях. На жирной ряхе застыло крайнее изумление. Землянин! Здесь, на завоеванной территории!

Кибен быстро вытащил из кобуры бластик, прицелился-и выстрелил в упор.

Голубой луч зацепил Таллента, когда он пулей метнулся вбок. По всему телу прокатилась волна дикой боли. Уберечь живот все-таки удалось — выстрел пришелся в правую руку. Еще мгновение беглец трясся от нестерпимой боли…

Правой руки он не чувствовал.

Двигался Таллент словно сквозь душный туман боли — и все-таки, прежде чем кибен смог выстрелить еще раз, успел броситься на врага и левой рукой ухватить ствол бластика. Щуплый землянин вдруг ощутил в себе странную силу. Лишь смутно догадывался он, что это сила ненависти. Ненависти к людям — и ко всем другим существам. Сила, что пришла на смену трусости.

Бенно Таллент бешено рванул бластик на себя — и чужак дернулся вслед за своим оружием.

Когда ошарашенный кибен проскочил мимо, Таллент стремительно повернулся и что было силы добавил врагу под зад.

Беспомощно взмахнув руками, желтый инопланетник обрел дополнительную скорость, споткнулся о груду мусора-и полетел головой вперед прямо в зазубренную дыру.

Таллент доковылял до дыры и посмотрел вслед падающему врагу.

Дикий вопль кибена заметался в гулком каньоне города-а тридцать этажей спустя закончился звучным шлепком. Долгий пронзительный вопль этот оказался не просто предвестником смерти. Это был сигнал. Вся окрестная территория послужила прекрасным резонатором — и каждый метр оглушительного падения словно запечатлелся на камнях и стенах Иксвилля.

Теперь кибены не замедлят явиться. Их сородич дал им надежный ориентир. Лучшего и нарочно не придумаешь.

И только тут Таллент заметил.

У него осталась одна рука.

Беглец будто случайно опустил взгляд. Никакой боли он уже не чувствовал — бластик мигом прижег обрубок.

Не будет ни боли, ни инфекции. Словно аккуратный хирург ампутировал Талленту полруки. И калека пришел в ужас.

Как можно надеяться выполнить задуманное с одной рукой?

Как ему теперь выжить?

А потом послышалось тревожное шипение поднимающихся по лестнице кибенов. Они шли выяснить, откуда выпал их товарищ. Чувствуя, как мужество оставляет его, Таллент на деревянных ногах двинулся дальше — медленно и нетвердо, но все же двинулся…

Двинулся, как автомат, опять рефлекторно выбирая самый оптимальный маршрут. И помня, что его единственный шанс выжить — это добраться до возвышающегося в центре Иксвилля гигантского вражеского флагмана. После тяжких раздумий он все же остановился именно на таком варианте. Почти верная смерть — но в этом «почти» и таилась слабая тень надежды.

Ноги сами вынесли Бенно Таллента из комнаты — а потом долго, бесконечно долго несли и несли вниз по задней лестнице. Поначалу в руке у него был бластик. Затем, пока он кружил вниз по нескончаемой лестнице, оружие куда-то пропало. Еще ниже, где он заметил на стене крупную цифру 14, бластик снова откуда-то появился. Что было по дороге, Таллент не помнил. Когда из цифры 10 получилось 5, а потом 3, до беглеца дошло, что он одолел тридцать этажей… в полном шоке.

Очутившись на первом этаже, Таллент выяснил, что спереди здание оцеплено кибенами. Целая кучка инопланетников стояла у тела погибшего товарища. Таллент посмотрел и сразу отвернулся. Казалось, зрелище смерти ему уже не в новинку — но с этим кибеном вышло совсем уж тошнотворно.

Беглец поудобнее перехватил бластик единственной рукой и привалился к стене. От флагмана его теперь отделяли три кошмарные мили по городским руинам. (А даже если он туда доберется, там совсем не обязательно окажется то, что ему нужно!) Не говоря уж о целой армии кибенских пехотинцев, об орде патрульных роботов — о коварном враге, который наверняка догадался, что бомба переносится человеком. И об искалеченном теле Бенно Таллента.

Прислонив бластик к стене, Бенно осторожно ощупал обрубок руки. Не болит. А самый конец аккуратно прижжен — будто разглажен утюгом. В остальном же беглец чувствовал себя совсем неплохо. Если не считать легкого вывиха левой ноги прошлой ночью на Синих Болотах.

Надежда выполнить задуманное еще оставалась.

Тут на Таллента обрушился трубный глас из динамиков патрульного робота, что кружил над зданием. Казалось, все окрестные улицы доверху наполнились гудящим звуком. Сообщение шло на английском:

— ЗЕМЛЯНИН! МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ! СДАЙСЯ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПОГИБНУТЬ! ДАЖЕ ЕСЛИ ТЫ ДЕРЖИШЬ КОНТРОЛЬ НАД БОМБОЙ, МЫ ВСЕ РАВНО НАЙДЕМ ТЕБЯ И У БЬЕМ… НАЙДЕМ И УБЬЕМ… НАЙДЕМ И УБЬЕМ… 

Патрульный робот двинулся дальше по городу, снова и снова транслируя одно и то же сообщение — пока каждое его слово не въелось беглецу в мозг. «Найдем и убьем, найдем и убьем, найдем и убьем…»

Дыхание Таллента участилось. Он снова привалился к стене и прижал к холодному камню горящую ладонь. Потом закрыл глаза и жадно втянул в себя пустоту. Тропа трусости оказалась извилистой. Вот что он теперь понял. Оказалось, временами она пересекается с дорогой отваги — и тогда на нее вновь может утянуть.

Бенно Таллент испугался. И полез в карман. За дурью. Времени оставалось все меньше. Беглец печенками это чуял.

Не имея никакой возможности узнать, скоро ли время взрыва, Таллент все же ощущал какой-то смутный озноб, который он расценил как предощущение опасности. Бомба может рвануть в любую секунду. И тогда — конец всему. Бенно Таллент до боли сжал единственную руку в кулак и отчаянно зажмурился. Крысиную мордочку исказила гримаса слепой ярости. Глаз он не раскрывал, пока не загудело в ушах. Тогда Бенно открыл глаза и снова поклялся себе, что выберется из проклятого тупика. И не только выберется. Еще не зная, как это сделать, он поклялся, что отомстит поганым землянам. Они, они виновны во всех его бедах Бенно Таллент доберется до флагмана — когда потребуется! И победит!

Причем победит не трусливо… не изворотливостью… не так, как делал все эти годы… Он сделает это как настоящий победитель! Вот как он это сделает!

Таллент поднял бластик и двинулся к выходу.

Итак, кибены знают, что бомба в руках человека. Именно в руках, а не в животе. До этого они вряд ли уже додумались. Раз объект их поисков двигался, смещался, ускользал от них в ночи, значит, бомба не закопана и не прикреплена куда-нибудь намертво. А спрятана в самом надежном месте — в движущемся объекте. Теперь они преследуют его — и сеть будет стягиватьсяНо есть и несколько плюсов в его пользу.

Главный плюс — то, что он успел поубивать немало патрульных в полях и на Болотах. Значит, и искать они будут где-нибудь в тех краях. Откуда им догадаться, что ночью он проник в столицу через канализацию?

И на какое-то время оказался в безопасности.

Стоило Талленту об этом подумать, стоило двинуться к подвальной лестнице полуразрушенного здания, как из-за входной двери вырос кибенский офицер в роскошной белой униформе с золотыми эполетами.

Бдастика у кибена не оказалось, зато он мгновенно выхватил нож и угрожающе им замахал. А в Талленте вдруг вновь забурлила идущая из какого-то неведомого колодца сила. С длинным бластиком тут уже было не развернуться. Впрочем, у него еще с прошлой ночи оставался кривой нож. Бросив бластик в груду пепла и окалины, беглец пригнулся, уходя от размашистого удара кибена. А потом, не успела рука офицера закончить полукруг, отчаянно бросился на врага.

Вытянув вперед единственную руку с растопыренными пальцами, Таллент дотянулся до лица кибена и воткнул тощие пальцы ему в глаза. Когда Таллентова рука, будто вилы, вонзилась в голову офицера, обращая глазные яблоки в кашу, тот беспомощно замахал руками и дико завопил. Глаза потекли по щекам. Потом, прежде чем кибен успел глотнуть воздуха для нового вопля, Бенно Таллент выхватил из-за пояса свое верное оружие в форме косы и одним быстрым ударом перерезал врагу глотку.

Офицер золотисто-кровавой грудой рухнул на пол, а Таллент подобрал бластик, пробежал через вестибюль к ведущей в подвал двери, захлопнул ее за собой и нырнул в мрачные глубины здания.

Сзади раздались вопли кибенских солдат, которые быстро обнаружили своего офицера, но Таллент не собирался дожидаться, пока его поймают. Не останавливаясь на выбранном им пути, беглец осмотрел пол подвала и отыскал гермолюк канализации. Именно тут он прошлой ночью вылез из жуткого болота скверны немного отдышаться и передохнуть.

А на тридцатый этаж забрался только посмотреть, как расположился враг. И заснул — против воли. Но теперь он снова в канализации — и этот ход должен обеспечить ему один-единственный шанс на выживание.

Цепкими пальцами Таллент нащупал смычку и попытался одной рукой приподнять тяжелую крышку.

Лицо перекосило от напряжения. Но он должен ее поднять. Одной рукой. Другого выбора ему не оставили.

Наконец гермолюк зашипел, расконтачился — и Бенно Таллент, сунув за пояс бластик, юркнул вниз. Потом, упершись спиной и коленями в стенки бетонного колодца метрах в двух над смрадным булькающим потоком, потянулся к крышке. Гермолюк снова зашипел, пошел на место — и Таллент отпустил руку.

Нож выскочил из-за пояса, скользнул в воду и мгновенно исчез. Падая, Таллент ударился о стенку колодца. Потом неловко приземлился и подвернул ногу. Весь левый бок пронзила острая боль.

Оттолкнувшись от скользких стенок туннеля, он все же сумел выпрямиться и пошире расставить ноги под напором смрадного потока.

Потом заковылял, касаясь рукой стены, пока не нашел боковой туннель, который вел в нужном направлении.

Прежде чем повернуть, обернулся и далеко позади увидел открывающийся гермолюк. Луч фонарика ярким пятнышком запрыгал по стенам. Кибены уже успели выяснить маршрут его спасения.

По всей длинной полости туннеля немедленно зашипели змеиные голоса. Отряд спускался в канализацию.

Приходилось спешить. Сеть стягивалась. И все же у Таллента был отличный шанс смыться — даже без фонарика.

Ведь кибенам, в отличие от него, придется обследовать все туннели. А Таллент сразу двинется в нужном направлении.

К гигантскому флагману кибенов.

VII

Короткая перебежка от гермолюка к выходу из того, что осталось от универмага. Еще короткая перебежка — и Таллент притаился в тени чудовищного стабилизатора кибенского звездолета. У трапа стоял часовой. Таллент сделал круг. У всех трапов расположилось по часовому.

Тогда беглец нашел грузовой трап, где часовой лениво прислонился к сияющей оболочке громадного звездолета. Шагнул было к трапу, но в тот же миг сообразил, что не успеет вовремя.

И тут в Бенно Талленте снова пробудилась та странная сила, та необъяснимая заряженность на победу — и помогла ему найти выход, о котором днем раньше он бы и не подумал. Бластигс не годился — слишком много шума. Кривой нож остался в канализации. Броситься и с налету ударить ногой Таллент не успевал.

Тогда он, громко кашляя, пошел прямо на часового.

Пошел неторопливо и беззаботно — словно ничего странного в его появлении не было. А когда часовой услышал кашель, поднял голову и удивленно воззрился на идущего к нему землянина, Бенно Таллент приветственно махнул рукой и принялся насвистывать.

Еще секунду часовой просто смотрел.

Секунды оказалось достаточно.

Раньше, чем часовой успел поднять тревогу, Таллент уже держал его за горло. Подножка, толчок — и землянин сидит верхом на -поверженном противнике. Несколько ударов прикладом по желтой физиономии — и путь свободен.

Потом Таллент пригнулся и шмыгнул к трапу. Утреннее солнце светило в спину. Громоздкий бластик он держал одной рукой, уперев приклад в подмышку и не снимая пальца со спускового крючка. Быстро взбежал по трапу и с некоторым трудом все же распахнул дверцу. Внутри корабля оказалось темно, влажно и холодно.

Значит, Киба была более темной, более влажной и более холодной планетой.

И все три составляющих складывались в одно гнетущее впечатление болотной сырости. Таллент даже на миг заколебался, стоит ли игра свеч. Так ли важна жизнь, чтобы двигаться дальше, а не просто прилечь и отдохнуть.

Потом он увидел что-то вроде грузовой шахты и вошел внутрь. Тяги не было. Тогда Таллент нажал кнопку на внутренней стенке трубки. Тут же заработал отсос — и беглеца потянуло вверх.

Царапая гладкую стенку подошвами, Талленту удавалось тормозить у каждого уровня и высматривать конец той спасительной ниточки, за которую он надеялся ухватиться.

Казалось, на корабле нет ни души. Впрочем, неудивительно. Наверняка все рядовые.члены команды отправлены на Планету — искать бомбу.

А бомба — вот она. Разгуливает себе по базовому кораблю.

Таллент даже вспотел, поднимаясь по шахте. Если его расчеты неверны, если того, что ему нужно, на корабле нет, он обречен. Обречен…

И тут он увидел то, что искал!

Навстречу выглядывающему из грузовой шахты Талленту по коридору шел мужчина в длинном белом халате. Наверняка Таллент знать не мог, но все же был уверен, что висящий на шее мужчины хитрый аппаратик — кибенский вариант электростетоскопа.

Врач!

Таллент пулей вылетел из шахты и, расставив ноги, приземлился на пласталевый пол корабля. Приклад бластика зажат в левой подмышке, палец лежит на курке.

Кибенский доктор застыл как столб и недоуменно уставился на невесть откуда взявшегося человека. Глаза чужака оглядели Таллента с головы до ног, на секунду задержавшись на обрубке правой руки.

Стоило Талленту двинуться вперед, как кибен опасливо попятился.

— Ну ты, — грубо обратился к инопланетнику Таллент. — Говоришь по-английски?

Доктор молча смотрел на землянина. Тогда Таллент так напряг руку на спусковом крючке, что костяшки пальцев побелели.

И кибен кивнул.

— Где-то здесь должна быть операционная, — приказным тоном продолжил Таллент. — Веди туда. Живо!

Доктор молча смотрел на землянина, пока Таллент не принялся наступать. И тут в глазах чужака мелькнуло понимание того, что он явно для чего-то нужен землянину. Так нужен, что землянин ни при каких условиях не выстрелит. Таллент сразу подметил, как изменилось выражение на плоской физиономии доктора, — и дикое отчаяние снова вскипело в нем.

Перехватив бластик за приклад, Бенно Таллент припер чужака к стене. А потом изо всех сил ударил!

Первый удар стального ствола пришелся по плечу. Доктор глухо застонал. Таллент ударил еще — в живот. Потом еще — прямо в лицо, и сильно раскроил кибену щеку. Почти лысая голова вражеского медика окрасилась кровью.

Чужак стал медленно сползать по стене. Тогда Таллент пнул его чуть ниже гибкого колена и заставил выпрямиться.

— Ничего, док. Жить будешь. Но не стоит щеголять тут своей выдержкой. Я всю ночь не спал. Только бегал да мочил вашу солдатню. Теперь мне уже все до фени. Чуешь? Давай топай! Посмотрим, где там у тебя операционная.

Золотокожий инопланетник долю секунды поколебался-и Таллент мигом въехал ему коленом по яйцам. Тут доктор уже не сдержался и пронзительно завопил. Таллент понял, что такой вопль наверняка разнесется по кораблю, и пинками погнал чужака— по коридору.

— Топай, приятель, топай, — рычал он. — Пойдешь впереди — и к самой операционной. А там сделаешь мне маленькую операцию… И, если хоть самую малость, черт меня побери, хоть самую малость сделаешь не так, от твоей желтой башки останется ровно половина.

Для пущей убедительности землянин время от времени въезжал прикладом бластика в докторскую спину — и пожилой кибен все поспешнее семенил по коридору.

Они как раз проходили мимо склада орудий усмирения пленных, полного свинцовых цепей, шейных браслетов и наручников, когда решил сделать свой ход дежурный кибенский сержант. Услышав крик, он вышел из каюткомпании и притаился в нише за складом, ожидая, когда туда подойдут Таллент с доктором. Но атака, на беду сержанта, оказалась поспешной. Пока он, желая спасти доктора, спешил вырвать у землянина бластик, Таллент метнулся в сторону и расколотил застекленную полку склада.

Животные рефлексы Бенно Таллента вновь возобладали. Теперь он уже ничем не напоминал того трясущегося наркомана, что жалобно хныкал и выпрашивал у Паркхерста свою жизнь. Теперь он превратился в дьявола мщения. Тощая рука сомкнулась на длинной свинцовой цепи. Миг — и цепь уже со свистом режет воздух.

Кибенскому сержанту досталось в самый низ черепа.

Чужак лишь глухо зашипел, падая вперед с развороченным мозгом.

Падая вперед — прямо на несчастного доктора, который потянулся было за временно бесхозным бластиком, — и оба рухнули на пласталевый пол.

А цепь так и застряла в голове кибена.

Талленту оставалось только сделать шаг и хорошенько въехать медику ногой по желтой физиономии. Так, чтобы не лишить его профессиональных навыков. Но и чтобы к оружию больше лапы не тянул.

Потом Таллент заметил служебный револьвер, который сержант почти успел достать из кобуры. Взял гладкий тупорылый пистолетик и навел его на доктора:

— Так-то лучше. Идем.

Жалобно стеная, медик с трудом поднялся. Теперь до кибена наконец дошло, что Таллент сейчас опаснее целой армии. Этот землянин просто бешеный. Бешеный. И доктор догадался почему. Должно быть, это и есть тот самый, у кого бомба. Прошлой ночью, когда стало ясно, что на Планете Мерта остался живой человек, командир говорил именно о нем.

Уже и так достаточно наказанный, медик понимал, что за Таллентом и дальше не заржавеет. Убить он его не убьет, но боль будет страшная.

В герои кибенский доктор не вышел.

А значит — операционной все-таки не миновать.

— И приятеля прихвати, — приказал Таллент.

Медик ухватил мертвого сержанта за ноги и волок всю дорогу до операционной. След крови на пласталевом полу отливал золотом. Бластик Таллент швырнул в нишу. По этому коридору так уж скоро, быть может, и не пройдут. Ведь его все еще ищут там, в городе.

Да, операционной было не миновать.

Таллент отказался даже от местной анестезии. Полулежал на операционном столе и не сводил тупорылого пистолетика с лысой головы кибенского врача. Кибен косо посматривал на миниатюрное оружие, видел крошечные капсулки в гнездышках, зримо представлял себе, как они проходят через обменник, превращаясь в чистую энергию, — и с великой осторожностью орудовал электроскальпелем.

Стоило врачу сделать первые разрезы, как лицо Таллента покрылось крупными каплями пота. Но не от боли. Землянин едва чувствовал, как электрический нож вторгается в его тело. Просто при виде разверстого шрама, своих влажных, пульсирующих внутренностей Бенно Таллент вспомнил ту первую операцию.

Да, многое изменилось с тех пор, как Док Баддер вставил бомбу в тощее брюхо Таллента. Главное — изменился он сам. Одна тропа подходила к концу… и другая начиналась.

Через двадцать минут все было кончено.

Таллент не ошибся в своих расчетах.

При осторожной операции бомба взорваться не могла. Паркхерст особо упоминал о возможности взрыва при помощи искривленного поля гиперпространственной тяги, а также о самодетонации в назначенное время. Но, когда речь зашла об извлечении бомбы кибенами, вожак Сопротивления лишь посулил Талленту быть порезанным на ломтики. Таким образом, быть может, Паркхерст подсознательно оставлял мародеру надежду. Или это был всего-навсего просчет… Так или иначе, операция завершилась успешно. Бомба была извлечена.

Таллент внимательно наблюдал, как врач наводит на рубец кибенский вариант эпидерматора. И все четыре часа, что рана залечивалась, он тоже внимательно наблюдал.

Наконец живот его пришел в порядок. И бомбы там уже не было.

Тогда Бенно Таллент пристально посмотрел на врача и ровным голосом приказал:

— А теперь срасти бомбу с моей культей.

Кибен широко раскрыл темные глаза и стремительно заморгал. Талленту пришлось повторить сказанное. Доктор попятился. Понимал он, что у землянина на уме, — или, вернее, думал, что понимает.

Десять минут и множество болезненных ударов рукояткой пистолета ушло у Таллента на то, чтобы уяснить: дальше кибенский доктор уже не пойдет. Не станет он прививать страшную солнечную бомбу к культе землянина.

…по крайней мере — по собственной воле.

Тут забрезжила идея. И вскоре сформировалась — простая и ясная. А главное — осуществимая. Таллент сунул руку в карман джемпера и достал оттуда один из двух последних пакетиков дури. Потом склонился над измочаленным кибеном и заставил его вдохнуть. Всадил весь пакетик — всю убойную дозу дряни — чужаку в ноздри.

Потом уселся поудобнее и стал ждать. А пока ждал, вспоминал собственное знакомство с дурью.

Мысли обратились вспять, и Таллент вспомнил свою первую безрассудную понюшку, что сделала его законченным наркоманом. Одного раза вполне хватило.

Когда медик очнется, он тоже будет наркоманом. И сделает все что угодно — только бы получить от Таллента последний пакетик.

Землянин понимал, что богом ему больше не быть.

По крайней мере, пока не разыщет еще дури. Но то, что было у него на уме, вполне этого стоило. И даже с лихвой.

Таллент ждал, зная, что им не помешают. Его по-прежнему ищут, но излучение корабля собьет с толку патрульных роботов. Пока что он в безопасности. А когда доктор очнется, он сделает все, что нужно Талленту.

А нужно было Талленту только одно.

Чтобы солнечная бомба была сращена с его культей.

Чтобы он мог в любую секунду ее взорвать.

Боли не было. Та самая сила, что распылила руку Таллента на молекулы, умертвила нервные окончания. Теперь бомба была слегка вделана в плоть на конце обрубка— И снабжена простеньким проволочным контактом, что должен был замкнуться при следующих обстоятельствах: а) если Таллент сознательно решит взорвать бомбу; б) если кто-то против его воли попытается бомбу удалить; в) если он умрет и его сердце остановится.

Кибенский доктор замечательно справился с ответственным заданием. Теперь же новоиспеченный наркоман весь скрючился и затрясся, жалобно стеная и моля Таллента о последнем пакетике.

— Конечно-конечно, приятель, этот дозняк твой. Таллент держал пакетик двумя пальцами — так, чтобы доктор одновременно мог видеть и дурь, и пистолет. Но чуть погодя. Сперва ты отведешь меня наверх повидаться с твоим командиром Золотистые щелки глаз кибена широко раскрылись. Он силился понять, о чем говорит землянин. Доктору казалось, он знает, что нужно этому человеку. Избавиться от бомбы и покинуть Планету Мерта. Но теперь…

Кибен испытывал страх и недоумение. Что за ненасытный червь его гложет? Почему каждый нерв как оголенный провод? Во всем виноват землянин. И откуда такая уверенность, что белый пакетик на время успокоит страшного червя?

Несчастный доктор едва помнил, как вел землянина, куда тому было нужно. Потом поднял взгляд — и перед кибеном оказался его изумленный командир, гневным голосом требующий объяснений. Хотя никаких объяснений на самом деле и не требовалось.

А потом, прямо на глазах у доктора, Таллент поднял пистолет и выстрелил. Выстрел снес командиру полголовы — его развернуло вбок, и клочки мозга забрызгали иллюминатор. Потом тело рухнуло на пол и прокатилось чуть ли не до спусковой шахты. Пройдя мимо доктора, Таллент спокойно подпихнул труп дальше. Тело на какой то миг словно зависло в воздухе — а потом, будто камень, ухнуло в колодец.

Теперь оставалось сделать всего один шаг.

Пристально разглядывая доктора, Таллент подошел к нему поближе. Да, кибен как кибен. Чуть ниже их среднего роста, с заметным брюшком и еще более заметной лысиной. Еще пара лет — и на черепе ни волоска не останется.

Золотистая кожа кибенской расы. Волевое лицо. Да, пожалуй, волевое. Если не считать непрестанного тика левой щеки и нижней губы. И фирменного клейма дури вокруг рта и глаз. Милейший доктор отныне был наркоманом. Таллента это вполне устраивало.

Он даже находил какое-то удовлетворение в том, что так легко приспособил этого инопланетника к своему замыслу. А все события вчерашнего дня и сегодняшнего теперь, когда они миновали, — казались Талленту вдохновляющими.

По-прежнему не сводя глаз с лица кибенского доктора, Бенно Таллент покопался в самом себе. И нашел, что плохое в нем — причем он первым признавал, что оно в нем куда глубже любых наносных пороков, — ни капли не изменилось. Не стало хорошим. Пройдя такие испытания, Таллент не смягчился, не стал выдержаннее. Он стал только сильнее и жестче. Плохое в нем выпестовало самое себя.

Долгие годы просьб и пресмыкательств, пронырства и шельмовства сила зла в Талленте как бы переживала юношество. А теперь достигла зрелости. Теперь у него появились и цель и направление. Трусом он уже не был, ибо лицом к лицу встретился со всей смертью, какую только мог обрушить на него мир, — и одолел ее. Он одурачил землян и посадил в лужу кибенов. Обставил солдат в поле и математиков в бункерах. Он пережил и бомбу, и кибенскую атаку, и ночь ужаса, и все, все остальное. Прошел и Болота, и поля, и город. И добрался, куда хотел.

Сюда, в эту каюту флагмана.

Но он уже не был тем Бенно Таллентом, которого не далее как вчера засекли за обшариванием карманов мертвого лавочника. Теперь это был совершенно другой человек. Человек, чья жизнь пошла на единственно возможный для нее поворот, ибо другой поворот — смерть — оказался чужд ее обладателю.

Наконец Бенно Таллент подтолкнул доктора вперед — к блокам управления.

Потом помедлил и снова повернул к себе трясущегося наркомана. Еще раз посмотрел на золотистые щелки глаз, на все золотистое лицо и с неизъяснимым удовлетворением заключил, что не питает ненависти к кибенам. Хоть они и стремились отыскать его и распороть ему брюхо. Нет, он любовался ими, ибо они тоже были заняты добыванием желаемого.

Нет, Таллент не питал к ним ненависти.

— Как тебя зовут, старина? — бодро спросил он у доктора.

А тот снова поднял трясущуюся руку со щупальцами на концах, чтобы молить о последнем пакетике. Таллент ударил по руке. Ненависти-то он, положим, не питал, но места симпатии тоже не было. Никакой любезности и сострадания. Все это сожгло адово пламя в полуразрушенном небоскребе, вытравила жестокость его собратьев-землян. Да, Таллент стал жестче. И наслаждался этим.

— Как зовут, спрашиваю.

Дрожащий язык доктора на сей раз медику не отказал.

— Норгезе.

— Ну что, доктор Норгезе? Останемся добрыми друзьями? А? Мы с тобой горы свернем. Верно? Непременно свернем.

В трясущемся теле низенького врача отныне находился личный раб землянина. Таллент хлопнул чужака по плечу:

— Вот что, док. Найди-ка мне в этом дерьме радиостанцию.

Кибен нашел все, что нужно. Потом по команде Таллента щелкнул нужным тумблером и установил связь со всеми поисковыми партиями, с висящими над Планетой Мерта кораблями и с остальными членами команды флагмана.

Бенно Таллент поднял микрофон и какое-то время просто на него смотрел. Вариантов было обдумано предостаточно. Взорвать бомбу. Приказать кибенам отправляться домой. Все, что угодно.

Но то было днем раньше. В его бытность Таллентом Дрожащим.

А сегодня… это сегодня.

Сегодня он уже другой Бенно Таллент.

Заговорил он резко и лаконично:

— Привет, кибены! К вам обращается последний человек на Планете Мерта. Тот самый, о котором говорили ваши командиры. Тот самый, у которого солнечная бомба. Вот что я вам скажу. Бомба все еще при мне. Но теперь я могу ею управлять. Могу в любой момент взорвать ее и всех вас прикончить даже тех, кто в космосе. Ибо мощь этой бомбы немыслима. Если вы мне не верите, я очень скоро дам вам послушать доктора Норгезе с флагманского корабля — и он подтвердит мои слова. Но бояться вам нечего. Ибо я предлагаю вам роль куда более заманчивую, чем доля простых солдат в завоевательной войне своей родной планеты. Я предлагаю вам сделаться завоевателями самими по себе. Вы устали от битвы, годами отлучены от дома. Теперь у вас появился шанс вернуться домой не оловянными солдатиками, а воинами, у которых есть под рукой и деньги, и завоеванные планеты. Так ли вам важно, кто будет руководить вашим флотом, если вы завоюете для себя галактики? Не думаю!

Уверенный, что солдаты с ним солидарны, Таллент взял передышку. Наверняка им без разницы. Преданность родной планете тоже имеет границы. А он сумеет превратить эту стосковавшуюся по дому орду пехотинцев в самую грандиозную завоевательную армию за всю историю Вселенной.

— А первой нашей целью… — тут Таллент помедлил, понимая, что следующими словами обрубает все канаты и выбирает судьбу, от которой никогда уже не уйдет -…станет Земля!

Тут он передал микрофон доктору, дал ему разок по лысому черепу, поясняя, что требуется подтверждение, — и некоторое время на всякий случай слушал змеиное шипение злосчастного раба.

А потом подошел к обзорному окну и стал вглядываться в сумерки, что снова сгущались над городом Иксвиллем и изобильными полями Саммерсета, над Синими Болотами и Дальними Горами.

Бенно Таллент медленно оглядывал всю Планету Мерта и молча клялся, что месть его будет долгой и изощренной.

Странно, но в голову ему пришли слова Паркхерста, которые он мысленно перефразировал для этого места и времени, для своей новой жизни:

«Нет у меня к вам ненависти. Но это должно быть сделано. Это должно быть сделано, и сделать это придется вам. Но ненависти к вам у меня нет».

Таллент подумал еще и решил, что все верно.

Нет в нем теперь ненависти. Ни к кому. Он стал выше этого. Он Бенно Таллент — и даже дурь ему теперь не нужна. Он излечился.

Потом он отвернулся от окна и принялся разглядывать корабль, который отныне должен был стать его судьбой. Бенно Таллент освободился от дури, освободился от Планеты Мерта. И ни в чем не нуждался.

Теперь он стал богом сам по себе.