20

Обед оказался щадяще недолгим; сейчас всего лишь 13:10, и я прошу водителя выкинуть меня на углу Бродвея и Четвертой, так что я могу заскочить в «Tower Records» до начала репетиции, чтобы прихватить какой-нибудь исключительно желанный новый компакт, а внутри группа Sheep — та самая новая альтернативная рок-группа, клип на сингл которой «Diet Coke at the Gap» — стал последним писком моды на MTV в этом месяце, — толчется в зале магазина перед объективами видеокамер, в то время как Майкл Левин — вот уж поистине Энни Лейбовиц альтернативного рока — фотографирует их, а на экранах всех мониторов — «Aeon Flux»[57], и я роюсь по полкам магазина, разыскивая новый номер «Youth Quake», чтобы посмотреть, есть ли там какие-нибудь письма читателей с отзывами на статью обо мне. В моей корзине: Трей Льюд, Rancid, Cece Пенситон, Yo La Tengo, Алекс Чилтон, Machines of Loving Grace, Jellyfish, the 6th, Teenage Fanclub. Туда же я швырнул мое модельное портфолио, и тут я засекаю хорошенькую девчонку-азиатку в белых джинсах с серебряным пояском-цепочкой, жакетке из джерси с глубоким вырезом и черных сандалиях без каблука, которая что-то высматривает на задней стороне компакта ELO, и я «случайно» роняю портфолио, так что мои снимки в плавках рассыпаются у нее прямо под ногами. Затем, слегка помедлив, я наклоняюсь, чтобы собрать их, делая вид, что я страшно смущен, и надеясь, что она обратит на это внимание, но она всего лишь смотрит на меня взглядом, в котором читается: «Не стоит волноваться по пустякам», и уходит, а мне бросается на помощь невероятно смазливый голубой паренек. «Все в порядке, все в порядке», — говорю я ему, вырывая снимок моего тела у него из рук, и тут я замечаю самую отвальную девчонку во всем «Tower Records».

Она стоит возле стенда для прослушивания, наушники на голове, нажимает на кнопки, покачиваясь, — на ней пара капри дынного цвета в обтяжку в сочетании с маленькими черными сапожками и расстегнутым фиолетово-бежевым пальто от Todd Oldham, а когда я подхожу к ней поближе, то вижу, что она держит в руках компакты Blur, Suede, Oasis и Sleeper. В тот момент, когда она снимает наушники, я оказываюсь прямо у нее за спиной.

— Это дико прикольная запись, — говорю я, показывая на компакт Oasis. — Дорожки три, четыре, пять и десять просто великолепны.

Она поворачивается, испугавшись от неожиданности, видит меня, странное выражение — которое можно описать только как на треть улыбка, на треть волнение, на треть что-то еще — появляется у нее на лице, а затем она спрашивает:

— Разве мы знакомы?

Но делает она это со слегка насмешливой интонацией, которая мне привычна, поэтому я уверенно отвечаю:

— Знакомы. Лос-Анджелес или Майами — верно?

— Ничего подобного, — говорит она, и ее взгляд тяжелеет.

И тут меня озаряет:

— Ты не училась ли в Кэмдене?

— Горячее, — отвечает она.

— Постой! Ты — модель?

— Нет, — вздыхает она. — Не модель.

— Но насчет Кэмдена я угадал? — спрашиваю я с надеждой.

— Да, конечно, — вздыхает она опять.

— Так-так, туман потихоньку развеивается.

— Отлично! — Она скрещивает руки на груди.

— Итак, ты училась в Кэмдене?— спрашиваю я, добавив для верности: — Штат Нью-Хемпшир.

— А что, есть какой-то другой? — нетерпеливо спрашивает она.

— Эй, зайка, очнись!

— Ну ладно, — говорит она, постукивая пальцем по компакту Oasis. — Спасибо за рецензию на запись, Виктор.

— Блин, так ты меня знаешь?

Она поправляет круглую сумочку из красной замши на молнии у себя на плече, опускает темные очки Matsuda — У нее голубые глаза — и говорит, надув губки:

— Если тебя на самом деле зовут Виктор Джонсон, то знаю.

— Ну да, — покорно соглашаюсь я. — Сейчас, правда, меня зовут Виктор Вард, но я от этого другим не стал.

— Ну вот и славненько! — восклицает она. — Ты женился? И кто этот счастливчик?

— Вон тот дурень с земляничным штруделем на голове, — говорю я, показывая на голубого парнишку, который, как я только сейчас заметил, все же присвоил себе один из снимков. Заметив, что я показываю на него, парень улыбается, а затем улепетывает. — Он, гмм, такой застенчивый, — разъясняю я.

И тут до меня доходит, что я и в самом деле знаю эту девушку.

— Блин, у меня такая плохая память на имена, извини, — говорю я.

— Давай, — говорит она, явно сдерживаясь, — будь большим мальчиком, попытайся угадать.

— Ладно, попытаюсь пробудить мои экстрасенсорные способности. — Я подношу руки к вискам и закрываю глаза. — Карен… Нэнси… Джоджо… У тебя не было брата по имени Джо? Я чувствую присутствие «дж». …Эээ, много «дж»… Я вижу… я вижу… я вижу котенка… по кличке Кути?

Я открываю глаза.

— Меня зовут Лорен.

Она смотрит на меня непроницаемым взглядом.

— Лорен, верно!

— Да, — говорит она сурово. — Лорен Хайнд. Теперь вспомнил?

У меня перехватывает дыхание от услышанного.

— Ни хрена себе! Лорен Хайнд. Вот это да!

— Теперь ты понял, кто я? — спрашивает она.

— Ах, зайка, мне так… — озадаченный, я вынужден оправдываться. — Знаешь, говорят, что клонопин вызывает кратковременные провалы в памяти, так что…

— Тогда почему бы не начать с того, что мы дружим с Хлое?

— Да, да, — говорю я, стараясь успокоиться. — Мы как раз недавно о тебе говорили.

— Ммм… — И она начинает идти по проходу между стеллажами с компактами, ведя пальцами руки по кромке стеллажа и удаляясь, удаляясь от меня.

Я следую за ней.

— Слушай, ну мы так, эээ, мило болтали о том о сем, верно?

— О чем именно?

— Не суть, главное, позитивно.

Она не останавливается, и тогда я отстаю от нее немного и опускаю темные очки, чтобы изучить тело, скрывающееся под расстегнутым пальто: стройное, с большой грудью, длинные красивые ноги, короткие светлые волосы, все остальное — глаза, зубы, губы и т. д. — тоже в полном порядке. Я догоняю Лорен и иду рядом, непринужденно покачивая корзинкой с компактами.

— Итак, ты помнишь меня по Кэмдену? — спрашиваю я.

— О да, — говорит она несколько презрительно. — Я-то тебя помню.

— Извини, в колледже ты тоже вела себя со мной так, или это я вел себя с тобой по-другому?

Она останавливается и поворачивается ко мне лицом.

— Ты что, серьезно не помнишь, кто я такая, Виктор?

— Почему, помню. Ты — Лорен Хайнд. — Пауза. — Пойми, мы давно не виделись, а клонопин вызывает долговременные провалы в памяти…

— А мне послышалось — кратковременные…

— Вот видишь — я уже ничего не помню.

— О Боже, хватит об этом.

Она уже собирается отвернуться, когда я спрашиваю:

— Скажи, а я все такой же?

Она тщательно изучает меня.

— Пожалуй, да, как мне кажется. — Она останавливает взгляд на моей голове и внимательно рассматривает лицо. — Ну разве что баков у тебя тогда не было.

Это брешь в обороне, в которую я тут же устремляюсь.

— Надо учиться любить свои баки, зайка. Они — твои лучшие друзья. Приласкай их. — Я поворачиваюсь к ней в профиль, наклоняюсь и мурлыкаю.

Она смотрит на меня как на абсолютного болвана.

— Что такое? Что с тобой? — удивляюсь я. — Приласкай мои баки, зайка!

— Приласкать баки?

— Люди боготворят мои баки, зайка.

— Ты водишься с людьми, которые боготворят волосы? — спрашивает она чуть ли не в ужасе. — С людьми, которые хотят всю жизнь выглядеть на двадцать лет?

Я отмахиваюсь от ее вопроса, словно от мухи, и меняю тему.

— Итак, что же такое творится, Лорен Хайнд? Выглядишь ты просто великолепно. В чем дело? Где ты пропадала?

Возможно, я неверно выбрал тон, потому что в ответ тут же звучит неизбежное:

— Я столкнулась с Хлое у Патриции Филд на прошлой неделе, — говорит она.

— Дома? — спрашиваю я, впечатленный.

— Нет, — говорит она и как-то странно смотрит на меня, — У нее в магазине, тупица.

— А! Все равно круто!

Долгая пауза, в течение которой мимо проходят разнообразные девушки. Пара-другая из них здоровается со мной, но я делаю вид, словно их не замечаю. Лорен провожает их настороженным взглядом, что само по себе хороший знак.

— Гмм, я не совсем помню, о чем мы сейчас говорили… Пищит пейджер. Я смотрю на экран: Элисон.

— Кто это? — спрашивает Лорен.

— Да так, скорее всего очередной звонок, призывающий всех мужчин-моделей объединиться в профсоюз, — пожимаю я плечами и, выдержав небольшую паузу, добавляю: — Я ведь работаю моделью.

— Профсоюз мужчин-моделей?

И она снова идет прочь от меня, а я снова следую за ней по пятам.

— Ты сказала это с какой-то насмешкой в голосе.

— Мне просто всегда казалось, что в профсоюз могут объединиться только идейные люди, Виктор.

— Эй, долой темный сарказм из наших классов![58]

— Это просто смешно, — говорит она. — Мне пора идти.

— Куда?

— У меня обед с одним человеком.

— Мужчиной?

— Виктор!

— Да ладно, говори…

— С Бакстером Пристли, если тебе хоть что-то говорит это имя.

— Ну, здорово, — стенаю я. — Кто такой этот маленький засранец? Послушай, зайка, я тебя умоляю!

— Виктор, мы с Хлое подруги. Предполагаю, что тебе это известно, — говорит она, глядя мне прямо в глаза. — По крайней мере ты должен был бы это знать.

— А с чего бы я был должен это знать? — улыбаюсь я.

— Потому что она — твоя девушка? — неуверенно предполагает она, приоткрыв от удивления рот.

— И что, это к чему-то повод?

— Нет, Виктор, это причина. В повод ее превратить пытаешься ты.

— Ты теряешь контакт со мной, зайка. Похоже, нас обоих глючит.

— Ну так очнись.

— Что ты скажешь насчет капуччино?

— Ты не знаешь подруг твоей девушки? Ты что, с ней вообще ни о чем не разговариваешь? — Видно, что Лорен перестает понимать что бы то ни было. — Какая муха тебя укусила? Боже, зачем я это спрашиваю? Все и так понятно, понятно, понятно… Мне пора.

— Погоди, постой — я хочу купить вот это. — Я показываю на корзинку с компактами, которую несу в руке. — Пойдем со мной к кассе, а потом я провожу тебя. У меня репетиция группы, но я найду время, чтобы выпить с тобой латте.

Она колеблется, а затем направляется вслед за мной к кассе. Разумеется, аппарат не принимает мою карточку American Express, я цежу сквозь зубы свое: «Я тебя умоляю!», но Лорен тут же улыбается — и эта улыбка пробуждает во мне смутное dй j а vu — и платит своей карточкой и за свои, и за мои диски, причем даже не говорит ничего насчет того, как и когда я верну ей деньги.

В магазине так холодно, что все — воздух, витающие в нем звуки, стеллажи с компактами — кажется снежно-белым. Люди проходят мимо, направляясь к соседней кассе, но свет флуоресцентных ламп на потолке, делающий все вокруг плоским, блеклым и бесцветным, не в состоянии справиться с кожей Лорен, которая выглядит как покрытая загаром слоновая кость, и все в ее облике — даже жест, которым она подписывает слип кредитной карточки, — трогает меня так сильно, что я не могу стряхнуть с себя очарования, а музыка, звучащая вокруг, — «Wonderwall»[59] — вызывает у меня такое ощущение, словно я нахожусь под кайфом и полностью оторвался от окружающей действительности. Вожделение — это то, с чем я уже давненько не сталкивался, и вот оно посетило меня в торговом зале «Tower Records», и теперь мне почти невозможно отрешиться от мысли, что Лорен Хайнд — часть моего будущего. Выйдя наружу, я кладу руку ей на поясницу и веду ее через толпу прохожих к повороту на Бродвей. Она оборачивается, пристально смотрит на меня, и я убираю руку.

— Виктор, — начинает она, поняв мое состояние, — я хочу, чтобы ты понимал все правильно. Я встречаюсь с одним человеком.

— С кем?

— Это не имеет значения, — отвечает она. — Но я не свободна.

— Хорошо, но почему ты не хочешь сказать мне, кто он? — спрашиваю я. — Если вдруг им окажется этот прохвост Бакстер Пристли, я даже готов дать тебе тысячу долларов.

— Боюсь, у тебя нет тысячи долларов.

— У меня дома есть большая копилка с мелочью…

— Было очень интересно повидаться с тобой, — обрывает она меня.

— Брось, давай пойдем выпьем кофе с молоком в «Dean & Deluca». Клевая идея, а?

— А как же репетиция группы?

— Этим неудачникам торопиться некуда.

— А мне есть куда.

Она поворачивается и уходит. Я догоняю ее, ласково трогаю руку.

— Погоди, ты придешь на показ Тодда Олдема? Это в шесть. Я там работаю.

— О Боже, Виктор, очнись, — говорит она, даже не замедляя шага.

— Что ты хочешь этим сказать? — спрашиваю я.

— Вся эта публика меня не очень интересует.

— Какая «эта публика», зайка?

— Та, которую всегда интересует, кто кого трахает, у кого член длиннее, у кого сиськи больше, кто кого знаменитее и так далее.

Обескураженный, я тем не менее следую за Лорен.

— Так тебе все это, значит, эээ, не интересно? — кричу я, глядя, как она ловит такси. — У тебя, что, типа, проблемы какие-то?

— Я опаздываю, Виктор.

— Эй, оставь мне хотя бы номер телефона.

Перед тем как Лорен захлопывает дверцу, даже не посмотрев в мою сторону, я успеваю услышать:

— Возьми его у Хлое.

19

Хлое и я отправились прошлым сентябрем в Лос-Анджелес по причине, которую мы и сами толком не могли понять, хотя в ретроспективе я теперь понимаю, что это было как-то связано с попыткой спасти наши отношения, к тому же ожидалось, что Хлое будет вести церемонию вручения MTV Awards, от чего у меня сохранились только смутные воспоминания о бесконечных разговорах об «Оскаре», Фриде Кало, мистере Дженкинсе, о том, какого размера член у Двизила Заппы, Шэрон Стоун в пижаме, Эдгар Бронфман-младший, который старался обратить на себя внимание Хлое, две зеленые жевательные конфеты «Juicyfruit» в коробке, которую я держал в руках во время церемонии, и везде была одна только Синди, Синди, Синди, и на всех фотографиях со мной, которые напечатали и в «W», и в «US», и в «Rolling Stone», я держу в руках одну и ту же полупустую бутылку «Evian».

Мы остановились в «Chateau Marmont» в огромном номере с балконом, который был еще раза в два больше самого номера, и с балкона открывался шикарный вид на западный Лос-Анджелес. Когда Хлое не хотела разговаривать со мной, она кидалась в ванную, включала фен на полную мощь и направляла струю горячего воздуха в мое спокойное, недоуменное лицо. В те недели она звала меня обычно не иначе как «мой маленький зомби». Я в то время пытался получить, но так и не получил роль приятеля героя-наркомана в пилотной серии одного больничного сериала, который так и не сняли, но даже это уже не могло утешить меня, потому что я дошел до такого отчаяния, что начал перечитывать старые интервью с Полой Абдул. Хлое все время «умирала от жажды», нам все время всучивали пригласительные на какие-то беспонтовые просмотры, мы все время недопонимали друг друга, улицы были постоянно — по совершенно непонятной причине — усыпаны конфетти, мы то и дело оказывались на барбекю у Херба Ритца, куда то и дело являлись или Мадонна, или Джош Бролин, или Эми Локайн, или Вероника Уэбб, или Стивен Дорфф, или Эд Лимато, или Ричард Гир, или Лела Рошон, или Асе of Base и где всегда подавали гамбургеры с индейкой, которые мы всегда запивали холодным чаем с соком красного грейпфрута, а по всему городу горели костры, и гигантские световые конусы прожекторов возвещали о близящихся премьерах.

Когда мы отправились на благотворительный вечер в пользу фонда по борьбе со СПИДом, устроенный Лили Тартикофф в «Barneys», кругом сверкали фотовспышки, и сухая рука Хлое впивалась в мою безвольную конечность, и она сжала ее один только раз — предупредительно, когда репортер с канала Е! спросил меня, зачем я сюда приехал, а я ответил, что мне нужен был повод, чтобы надеть мой смокинг от Versace. Я с трудом одолел несколько крутых лестничных пролетов, ведущих на верхний этаж, но как только я там оказался, Кристиан Слейтер хлопнул своей пятерней по моей, и мы зависли с Деннисом Лири, Хелен Хант, Билли Зейном, Джоули Фишером, Клаудией Шиффер и Мэттью Фоксом. Кто-то показал мне на кого-то еще и прошептал на ухо: «Даже пирсинг ей не помог» — перед тем как снова слиться с толпой. Люди разговаривали о том, кто постриг свои волосы и кто обжег свои пальцы.

Большинство гостей, слонявшихся по залу, были настроены добродушно и имели здоровый, упитанный и загорелый вид. Другие явно находились в состоянии истерики: их тело покрывали синяки и шишки, и я не мог понять ни слова из того, что они говорили мне, так что я пытался не упускать Хлое из виду, чтобы у нее не возникло соблазна вернуться обратно к своему опасному пристрастию, а на ней были брючки-капри и макияж от Kamali, и она ради этой вечеринки отменила сеанс ароматерапии, о котором я даже и не подозревал, а диета ее сводилась в основном к бесконечным гранитас на основе виноградного или свекольного сока и лимонеллы. Хлое не ответила на телефонные звонки от Ивана Дандо, Роберта Тауна, Дона Симпсона, Виктора Драя, Франка Манкузо-младшего, Шейна Блэка. Хлое постоянно рвала и метала, она купила эстамп Франка Гери[60] где-то штук за тридцать и туманную картину Эда Руши[61] за гораздо большую сумму. Хлое купила также настольные лампы в стиле сегуната работы Люсьена Го[62] и кучу чугунных корзин и отправила все это посылками в Манхэттен. Мы изо всех сил старались оттолкнуть от себя как можно больше людей. Мы много занимались сексом. Все говорили про две тысячи восемнадцатый год. В один день мы решили притвориться привидениями.

Дани Янсен хотел показать нам какие-то таинственные места, а четыре совершенно разных человека спросили меня, какое мое любимое наземное животное, но поскольку я не знал, какие наземные животные вообще существуют, я не смог им даже соврать. Тусуясь с двумя парнями из Beastie Boys в доме на Серебряном озере, мы повстречались с толпой коротко постриженных блондинок, а также Тамрой Дэйвис, Грегом Киннейром, Дэвидом Финчером и Перри Фарреллом. Тот день прошел под постоянные возгласы «Ммм, а где лед?», поскольку мы все время пили теплую смесь «баккарди» с колой и проклинали налоги. На заднем дворе незаполненный бассейн был забит мусором, а в пустых шезлонгах валялись использованные шприцы. Единственный вопрос, который я задавал в течение всего ужина, был таким: «А почему вы траву покупаете, а не растите сами?» С того места, где я стоял, я видел, как одному из гостей понадобилось примерно десять минут, чтобы отрезать себе кусок сыра. Еще на заднем дворе рядом с загаженным бассейном рос куст, фигурно постриженный под скульптуру Элтона Джона. Мы глотали викодин[63] и слушали записи Velvet Underground эпохи Нико.

— Мелочное уродство нашего существования кажется столь ничтожным перед лицом всех этих красот природы, — сказал я.

— Ой, зайка, посмотри! У тебя за спиной куст в виде Элтона Джона! — откликнулась Хлое.

Мы снова в номере Chateau: компакты и разодранные упаковки из-под посылок Federal Express разбросаны по всей комнате. Слово «кавардак» лучше всего характеризует состояние наших отношений — по крайней мере так считает Хлое. Мы несколько раз поссорились в пивном ресторане Chaya, три раза в торговом центре Беверли, позже еще один раз в ресторане «Le Colonial» на ужине в честь Ника Кейджа и еще один раз в «House of Blues». Мы постоянно заверяли друг друга в том, что это ничего не значит, что не стоит придавать этому значения, и пошло оно все куда подальше, что было довольно несложно. Во время одной из этих ссор Хлое обозвала меня «батраком», у которого амбиций не больше, чем «у сторожа на автостоянке». Она была одновременно и права, и не права. Если после очередной ссоры мы оказывались в своем номере, то нам некуда было деться, разве что на кухню или на балкон, где постоянно ошивались два попугая — Мигун и Растрепа, он же Лепечущий Идиот. Хлое лежала в постели в одном нижнем белье, в темноте комнаты мерцал свет от экрана телевизора, музыка Cocteau Twins монотонно лилась из динамиков, я же в моменты такого затишья выбирался побродить вокруг бассейна, запивая жевательную резинку «Fruitopia» и листая старый номер «Film Threat» или читая «Последний поворот»[64], бесконечно перечитывая главу под названием «Освобождение от страданий с помощью пластикового пакета». Мы жили на нейтральной полосе.

Бездыханные тела десяти или одиннадцати продюсеров были найдены в особняках района Бель-Эр. На обложке джонсовских спичек я накаорябал своим «абсолютно неразборчивым почерком» автограф для какого-то юного создания. Я подумывал о том, не опубликовать ли мне отрывки из своих дневников в «Details». В «Maxfields» была распродажа, но у нас не хватило терпения. Мы ели тамалес[65] в пустых небоскребах и заказывали скатанные вручную роллы с экзотическими начинками в суши-барах, оформленных в стиле «индустриальный шик», в ресторанах с названиями типа «Muse», «Fusion», «Buffalo Club» в компании таких людей, как Джек Николсон, Энн Магнусон, Los Lobos, Шон Макферсон и четырнадцатилетней модели мужского пола по кличке Стрекоза, на которого всерьез запал Джимми Рип. Мы проводили слишком много времени в баре отеля «Four Seasons» и слишком мало — на пляже. Подруга Хлое родила мертвого ребенка. Я разорвал отношения с ICM. Незнакомые люди или говорили нам, что они вампиры, или утверждали, что у них есть знакомый вампир. Пьянка с Depeche Mode. Огромное количество людей, которых мы едва знали, исчезло или умерло за те несколько недель, что мы провели там, — попали в автокатастрофы, скончались от СПИДа, были убиты, передозировались, попали под грузовик, упали сами (или не сами) в чан с кислотой — счет за одни только венки, оплаченные с кредитки Хлое, составил пять тысяч долларов. Все это время я выглядел просто великолепно.

18

В лофте Конрада на Бонд-стрит, сейчас 13:30 — единственное подходящее для репетиции время, потому что в этот момент все обитатели билдинга находятся или на работе, или в «Time Cafй», где за обедом с легкостью изображают друг перед другом идиотов; слегка просунув голову в дверной проем, ведущий в лофт, я отчетливо вижу всех членов группы Impersonators, рассредоточившихся по комнате в самых различных позах, каждый возле собственного усилителя: Ацтек, в футболке с надписью «Hang-10», скребет татуировку у себя на бицепсе, положив на колени гитару Fender; Конрад, наш вокалист, наделенный некоторым патологическим обаянием и имевший в свое время роман с Дженни Маккарти, увенчан копной блеклых волос лимонадного цвета и облачен в мятое х/б; Ферги, в длиннополом кардигане забавляется с «Волшебным шаром 8»[66], опустив на нос солнцезащитные очки; Фицджеральд — раньше играл в готической рок-группе, передозировался, его откачали, он вновь передозировался, его вновь откачали, по глупости принял участие в агитации за Клинтона, работал моделью для Versace, встречался с Дженнифер Каприати — сейчас на нем пижама, и он дремлет в гигантском кресле-набивнушке в зеленую и розовую полоску. Все они ведут свое существование в этом промерзшем, загаженном лофте, где постоянно повсюду разбросаны DAT-кассеты и компакт-диски, на телевизоре всегда MTV, композиция «The Presidents of the United States» плавно перетекает в рекламу «Mentos», которая, в свою очередь, плавно перетекает в рекламу нового фильма Джеки Чана, пустые коробки для обедов на вынос из «Zen Palate» валяются повсюду, белые розы вянут в пустой бутылке из-под «Столичной», одну стену целиком занимает гигантская фотография грустной тряпичной куклы работы Майка Келли, собрание сочинений Филиппа К. Дика занимает целиком всю длину единственной книжной полки, «лава»-лампы, жестянки из-под «Play-Doh».

Я набираю побольше воздуха в легкие и вхожу в комнату, скинув конфетти, налипшие на мой пиджак.

Все, кроме Фица, поднимают глаза, а Ацтек тут же начинает бренчать на гитаре что-то из «Tommy».[67]

— Ни на какие раздраженья не реагирует он, — напевает Ацтек, — и все показывают тесты, что чувств отныне он лишен.

— Заткнись, — зеваю я, доставая ледовое пиво из холодильника.

— Он видит, он слышит, он может говорить, — продолжает Ацтек.

— Все стрелки на приборах находятся в движенье, — подхватывает Конрад.

— Машина не способна настолько ошибаться, — подводит итог Ферги, — должны мы попытаться стряхнуть с него оцепененье.

— Что творится в его голове? — поют они хором.

— Как бы мне хотелось знать, — внезапно приходит в себя заснувший в кресле Фицджеральд. — Как бы мне хотелось зна-а-ать!

Дотянув до конца последнюю ноту, он вновь возвращается в позу эмбриона.

— Ты опоздал, — констатирует Конрад.

— Я опоздал? Ребята, да у вас только на настройку уходит час, — зеваю я, падая на груду индейских подушек. — Это не я опоздал, — зеваю я вновь, прикладываясь к банке ледового пива, и замечаю, что все как один уставились на меня. — А что вы на меня так глядите? Мне пришлось отказаться от визита к Орибе[68], чтобы успеть сюда.

Я швыряю номер «Spin», который валяется на полу рядом с античным кальяном, в Фица, который даже не делает попытки увернуться.

— «Magic Touch»! — выкрикивает Ацтек.

Я отвечаю не задумываясь:

— Plimsouls, «Everywhere at Once», 3:19 , Геффен.

— «Walking Down Madison», — наносит он следующий удар.

— Кристи Маккол, «Electric Landlady», 6:34 , Virgin.

— «Real World».

— Jesus Jones, «Liquidizer», 3:03, SBK.

— «Jazz Police».

— Леонард Коэн, «I'm Your Man», 3:51 , CBS.

— «You Get What You Deserve».

— Big Star, « Radio City », 3:05, Stax.

— «Ode to Boy».

— Yaz, «You and Me Both», 3:35 , Sire.

— «Top of the Pops», — Ацтек явно начинает терять интерес.

— The Smithereens, «Blow Up», 4:32, Capitol.

— Если бы ты только уделял столько же внимания нашей группе, — говорит Конрад своим фирменным тоном, который следует понимать как «эй, со мной сегодня лучше не связываться».

— А кто, по-твоему, пришел сюда на прошлой неделе со списком песен для группы? — парирую я.

— Я не собираюсь петь кавер-версию «We Built This City» в стиле эсид-хауз, — начинает вскипать Конрад.

— Ты швыряешь бабки в окно, чувак, — пожимаю я плечами.

— Кавер-версии нас никуда не приведут, Виктор, — встревает Ферги. — На каверах денег не заработаешь.

— Это то, что мне всегда говорит Хлое, — отзываюсь я. — А если я не верю даже ей, с чего это я буду верить вам?

— Какой в этом смысл, Виктор? — вздыхает кто-то.

— Ты, зайка, — я показываю пальцем на Ацтека, — обладаешь уникальной способностью взять песню, которую люди слышали миллион раз, и сыграть ее так, как никто и никогда не играл ее раньше.

— А ты, — говорит Конрад, тыкая пальцем в меня и источая яд человека, пришедшего из среды инди-рока, — настолько охренительно ленив, что не в состоянии написать свой собственный материал.

— Я лично думал о версии в стиле коктейль-микс «Shiny Happy People»…

— Но это же REM, Виктор, — терпеливо разъясняет Конрад. — Это — классический рок, а мы договаривались не делать каверы классического рока.

— О Боже, мне хочется наложить на себя руки, — стонет Ферги.

— Да, кстати, у меня есть хорошая новость для всех: Кортни Лав наконец перевалила через тридцатник, — говорю я радостно.

— Отлично. Я чувствую себя гораздо лучше.

— А какие авторские получает Кортни с продаж дисков Nirvana? — спрашивает Ацтек у Ферги.

— Интересно, заключали ли они брачный договор? — задумывается Ферги.

Все пожимают плечами.

— Так что, — заключает Ферги, — после того как Курт помер, возможно, и ничего.

— Эй, брось, Курт Кобейн жив, — говорю я. — Его музыка живет в наших сердцах.

— Нам следует уделять больше внимания новому материалу, парни, — говорит Конрад.

— Блин, можем мы в конце-то концов написать хоть одну песню не в ритмике этого дерьмового регги, которая не начиналась бы со строчки «Я ла-вил свой кайфф на тоу-чке пад крэ-кам»? — вопрошаю я. — Или со строчки «У ми-ня на кухне крысса — что ми-не дье-лать те-те-теперь»?

Ацтек с хлопком открывает банку пива Zima и вновь начинает задумчиво бренчать на своей гитаре.

— Когда вы в последний раз записывали демо, парни? — интересуюсь я.

Я замечаю Хлое на обложке последнего номера «Manhattan File», лежащего рядом с последним номером «Wired» и с номером «Youth Quake» со мной на обложке. Моя фотография старательно обезображена фиолетовыми чернилами.

— На прошлой неделе, Виктор, — цедит сквозь зубы Конрад.

— С тех пор прошла целая вечность, — бормочу я, пролистывая статью о Хлое.

Сплошная болтовня — последний год выходит на подиум, контракт с Lancфme, ее диета, роли в кино, отрицает слухи о пристрастии к героину, рассуждения Хлое о том, что она хочет иметь детей («Купить огромный манеж и все такое», — ее собственные слова), фотография нас вдвоем на вручении наград в области музыки и моды телеканала VH1 (я смотрю отсутствующим взглядом в камеру), фотография Хлое на вечеринке в «Doppelganger's» под названием «Пятьдесят самых легендарных людей мира», Бакстер Пристли, который волочится следом за ней, — я отчаянно пытаюсь вспомнить, каковы были мои отношения с Лорен Хайнд в Кэмдене и были ли у нас вообще какие-то отношения, как будто сейчас, в этом лофте на Бонд-стрит, это имеет хоть какое-то значение.

— Виктор, — изрекает Конрад, уперев руки в боки, — огромное количество групп приходит в шоу-бизнес с совершенно ложными намерениями: зарабатывать деньги, спать с кем попало…

— Стой, погоди-ка, Конрад. — Я вытягиваю руки вперед и принимаю сидячее положение. — Ты называешь это совершенно ложными намерениями? Ты серьезно? Я просто хочу уточнить.