Воздух был пропитан густым запахом красок.

— Прошу в мою скромную обитель, — вежливо сказал он. — Устраивайся, где тебе удобно, а я займусь приготовлением чего-нибудь съестного. Уверен, что ты не откажешься от чашки горячего чая и еды.

— Сказать по правде, я голодна как зверь, сказала она и плюхнулась на диван.

— У меня есть пицца с баклажанами, помидорами и сыром. Пойдет?

— Супер! — Она подпрыгнула на диване. От ее недавней суровости не осталось и следа. Ее глазки весело поблескивали. Она сбросила туфли и забралась с ногами на диван. — И, пожалуйста, большую чашку крепкого черного кофе без сахара, — повелительным тоном добавила она и принялась осматривать его жилище. — А у тебя здесь уютно. И не очень грязно. Я ожидала увидеть батарею пустых бутылок и забитые окурками пепельницы. А ты оказался чистюлей, и даже еда у тебя есть. Похвально.

— Спасибо за комплимент, — ответил он. — Я уже целую неделю пытаюсь быть хорошим мальчиком. Решил избавляться от дурных привычек. Не курю и почти не пью.

Она тяжело вздохнула.

— Чего не могу сказать о себе. Вот уже месяц я пью почти каждый день, а неделю назад начала курить. Не заметила, как втянулась. Эти проклятые вечеринки… Тебе то и дело предлагают алкоголь и сигареты. — Она скривилась. — Ищу работу, а приобретаю дурные привычки.

— Значит, ты часто бываешь на таких вечеринках?

— За последний месяц это была восьмая.

Кевин промолчал. Значит, тот седовласый тип с неприятными холодными глазами и узкими губами вот уже месяц таскает ее на эти вечеринки, обещая помочь начать театральную карьеру… Скорее всего, он просто дурачит ее, пытаясь затащить в постель. Или, может, уже затащил. И теперь решил подарить ее другим.

От этих мыслей у Кевина до судороги сжались кулаки. Какая мерзость. Сюжет, древний как мир: красивая, молоденькая, беззащитная девушка и немолодой уже, циничный, развратный богач. Но какое ему, Кевину, до этого дело?

Это ее выбор, ее опыт, ее жизнь.

Ожидая, пока в микроволновке разогреется пицца, Кевин краем глаза наблюдал за нею.

Она сидела, поджав ноги, положив одну руку на спинку дивана, и задумчиво рассматривала одну из его абстрактных работ, висевшую на стене.

Черт побери, эта девочка безумно хороша.

Вся такая текучая, мягкая, гармоничная, и кожа у нее как будто светится. А глаза похожи на спелые маслины. И этот буйный клубок живых змей вместо волос… Ему хотелось броситься за карандашом и бумагой и сделать с нее набросок.

Или.., посадить ее к себе на колени и зарыться носом в ее змеевидные волосы.

Эта малышка явно околдовала его. Маленькая очаровательная искусительница. Он чувствовал, как в его крови зарождается опасное брожение. Держи себя в руках, Кевин, крепко держи. Ты обещал. И себе, и ей.

— А ты работаешь только в жанре абстракции? — неожиданно спросила она, повернув к нему голову.

Он тряхнул головой, словно очнулся от сладких сновидений.

— Не только. Я еще пишу портреты. Если хочешь, позже покажу тебе парочку своих последних работ.

— С удовольствием взгляну на них, хотя мне больше нравятся абстракции. По-моему, они честнее, в них меньше личного. Они, как чувство, которое не успело еще оформиться в слова или идеи.

— Ты в чем-то права, — согласился он. — Но вместе с тем они и глубоко концептуальны.

Любая форма есть концепция. От этого никуда не денешься. Человек не способен выразить себя, не пользуясь идеями и обобщениями. Равно как и восприятие любой формы основано на заложенных в нас идеях. Все в этом мире — лишь игра концепций, — заключил он с некоторым сожалением.

— Интересно. Я никогда над этим не задумывалась. Значит, все, что мы чувствуем и видим, — лишь игра идей? — Она смешно заморгала глазами, удивленно оглядывая его. — И мы друг для друга — тоже лишь идеи?

Он в ответ только улыбнулся, и в уголках его рта образовались милые складочки.

Какую-то философскую чушь он несет, подумала Джессика, тайком рассматривая его.

Красивый, великолепно сложенный, смуглый мужчина, со скульптурным носом, большими, продолговатыми глазами, высокими скулами и чувственными впадинками под ними. На подбородке — аккуратная ямочка. Надо признать, очень необычная для американца внешность. Наверняка среди его родни затесались люди с Востока. И он пытается убедить ее, что все это — всего лишь ее собственная идея. Как мужчина с такой чертовски сексуальной внешностью, полный мужского обаяния, может быть идеей?

— И когда будет твоя выставка? — спросила она, стараясь отогнать смущение, начинавшее охватывать ее.

— В середине июля. Точная дата пока неизвестна. — Он направлялся к ней, неся в руках тарелки и блюдо с пиццей. — Наш поздний ужин или ранний завтрак, — сказал он, поставив тарелки и пиццу перед ней на столик. — Сейчас принесу твой ядреный кофе, от которого ты наверняка не сможешь заснуть, а себе налью стаканчик минералки, — безрадостно добавил он.

— Ты что, боишься, что я напьюсь кофе и буду, как школьница, всю ночь носиться по твоему дому и мешать тебе спать? Зря, потому что кофе действует на меня как снотворное.

— Слышал, что так бывает. И знаю теперь, что ты большая девочка и понимаешь, что делаешь, — ответил он с улыбкой.

Джессика метнула на него быстрый косой взгляд, придвинулась к столу и с нетерпением потерла руки.

— Почему после этих вечеринок я всегда чувствую себя такой дико голодной?

— Думаю, это потому, что там царит чудовищная пустота, и, не разобравшись в характере этой пустоты, организм панически пытается заполнить ее пищей, — пояснил он.

— Ты, наверное, прав.

Она покачала головой, мило улыбнулась и с удовольствием принялась за еду. Кусочки пиццы с блюда исчезали молниеносно. Наконец, утолив голод, она снова откинулась на спинку дивана и стала отхлебывать кофе из огромной чашки.

— Хочется сигарету, — сказала она мечтательно.

— У меня в кармане есть незаконченная пачка. Держу для укрепления силы воли, — ответил он, запуская руку в карман.

— Нет, не нужно, — быстро остановила его она. — Ты бросил, и поэтому я тоже воздержусь, чтобы не соблазнять тебя. И вообще я чувствую, что с сегодняшнего дня у меня начнется новая жизнь. Хватит с меня этих омерзительных вечеринок. Тошнит от всего, что я там насмотрелась… И натерпелась. Господи, какая же я дура.

При воспоминании о вечеринке она резко изменилась в лице.

— Ты не дура, Джессика. Ты открытая, доверчивая душа, которая нуждается в помощи и поддержке. И в связях, чтобы начать карьеру.

Мне это понятно. Просто ты не в том месте искала.

— Спасибо за доброе слово, Кевин. Знаешь, я действительно не думала, что он обманывал меня и использовал. А он оказался расчетливым, холодным негодяем. Целый месяц пудрил мне мозги, обещая познакомить с хорошими режиссерами. И знакомил. С такими же подонками, как сам.

Перед ее глазами поплыли картины. Она вспомнила, как режиссеры, с которыми ее знакомил Тим, исходили слюной, обещая ей интересные роли, и при этом лапали ее глазами, откровенно намекая, какую цену она должна будет за это заплатить. Она вспомнила, как ее коробило от отвращения, трясло от гнева, бросало в жар от стыда, но она продолжала глупо моргать глазами и бессмысленно улыбаться. Как она позволила себе так низко пасть?

Ее взгляд, полный горечи, скользнул по его лицу и устремился куда-то в пространство.

— Он даже предлагал мне выйти за него замуж, — продолжала она с выражением печальной брезгливости на лице. — Хотел привязать к себе как собачку, чтобы удобнее было использовать в своих денежных интересах. Но когда я увидела его на этой вечеринке с какой-то рыжей шлюхой, я все поняла. Он просто подставлял меня своим партнерам, а сам в это время развлекался с другими бабами. Подлец. Скотина. Свинья.

Кевин молча слушал ее и чувствовал, как будто подключается к ее душе, переживая все, что переживала она. Да, он сам не иначе назвал бы этого червяка. И теперь был готов выслушивать все, что она говорит, понимая, что ей, по-видимому, очень долго приходилось держать это внутри. Не с кем было поделиться. Теперь же поток негодования и боли рвался наружу. И она не сдерживалась и не стеснялась. Она исповедывалась. Только бы она не сорвалась в истерику, подумал он с опаской.

— Он знает, что мне позарез нужна работа, — продолжала она. — Я всего два месяца назад окончила театральную студию. А незадолго до этого… — Она запнулась, и Кевин заметил, как ее глаза быстро наполнились слезами. — В моей семье случилась беда, — тихо сказала она. — Отец бросил нас, и мать от горя чуть не сошла с ума.

Пыталась покончить с собой. Ее упекли в психушку. Моя семнадцатилетняя сестренка осталась одна. Я — в Нью-Йорке, она — в Шарлотте.

И я не знаю, как ей помочь. — Она закрыла лицо руками, пытаясь сдержать рыдания.

Кевину нестерпимо хотелось подсесть к ней, бережно обнять, утешить. Но что он может ей сказать? Чем помочь? Слова утешают, но не решают проблем. Единственное, на что он чувствовал себя способным в эту минуту, это прижать ее к груди и ласкать до тех пор, пока она не забудет обо всех своих горестях и трудностях, о предательстве того ублюдка, о матери, обезумевшей от горя, и брошенной сестренке.

Почему в этом мире столько зла, жестокости и несправедливости? Почему столько страданий? Есть ли выход из этого круговорота?

— Мне очень жаль, что так случилось с твоей матерью. Но что ты можешь изменить в данный момент? Джессика, ты сильная девушка, и я уверен, что ты преодолеешь эти трудности.

Твоя жизнь будет полна радости и света, — наконец твердо сказал он. — Вот увидишь.

— Хотелось бы верить. А пока что.., я просто устала. Устала от собственной глупости, от лжи вокруг…

— Тебе нужно отдохнуть. Хорошо выспаться для начала. Утром, на свежую голову все будет выглядеть по-другому. Придут новые мысли, новые надежды.

И снова его уверенный, глубокий, теплый голос убедил ее и утешил. Она успокоилась, и, казалось, мысли, осаждавшие ее бедную голову, рассеялись.

— Странно, но почему-то мне совсем не хочется спать, — сказала она. — А тебе?

— И мне тоже.

— Кстати, ты обещал показать свои портреты, — напомнила она.

Кевин искренне обрадовался, что она сумела справиться с эмоциями и тяжелыми мыслями. Ее личико посветлело и разгладилось. Мудрая малышка и, по всему, талантливая актриса, подумал он.

— Что ж, с удовольствием готов выполнить свое обещание, — сказал он. — Пойдем.

Они перешли в мастерскую. Кевин снял с одного из мольбертов недописанную картину, потом достал с полки массивную папку. На мольберте появился портрет старика, написанный цветной пастелью.

Джессика несколько минут молча и вдумчиво рассматривала его. И не заметила, как Кевин подошел к ней сзади и, слегка склонившись к ее уху, тихо спросил:

— Нравится?

Она вздрогнула и замерла, не в силах что-либо ответить. Впервые в жизни близость мужчины заставила ее оцепенеть, лишиться речи.

Ей казалось, что он затапливает ее своим присутствием, вызывая во всем теле тонкое, искрящееся наслаждение.

Портрет. Слова. Она должна собраться с мыслями и что-то сказать.

— Необыкновенно красивый старик, — приглушенным, слабым голосом проговорила она. Каждая морщинка на его лице настолько выразительна, что кажется, будто в ней, как в символе, заключена одна из историй его жизни. Его лицо — символическая повесть.

Как ей удалось совладать с собой, одному Богу известно. Каждая клеточка ее тела продолжала вибрировать, откликаясь на его присутствие, наполняя все ее существо серебристым звоном. И лишь когда портрет старика сменился портретом маленькой девочки, Джессика с досадой осознала, что Кевина за ее спиной больше нет.

Она пересмотрела около десятка его чудесных портретов и заметила, что все они были написаны со стариков и детей.

— Ты пишешь портреты только стариков и детей. Почему? — спросила она.

— Потому что ни старики, ни дети не притворяются. Старикам уже незачем это делать, а дети еще не научились. И те, и другие — естественны, искренни и непосредственны. Меня привлекают эти качества в людях, — ответил он.

— Твои портреты тоже очень искренни и непосредственны. Эти качества наверняка есть и в тебе, — заметила она.

— Спасибо, — сказал он, несмело улыбнулся — ох эти сладкие складочки у губ! — и стал поспешно укладывать листы в папку.

Джессика несколько секунд наблюдала за ним, потом вдруг быстро подошла и выхватила из его рук папку.

— Прости, но мне кажется, что ты показал мне не все портреты. Я хочу посмотреть все, что есть в этой папке, — с торжествующим видом заявила она, а потом, подозрительно прищурившись, бросила на него косой взгляд.

Слегка оторопевший от неожиданности Кевин удивленно проследил, как она с папкой в руках двинулась мимо него к столу, стоявшему у окна.

— Уверяю тебя, ты не найдешь там ничего стоящего внимания, — бросил он ей вслед. — Так, старые наброски. Многие незакончены…

— Не важно. Мне все равно интересно, — сказала она, метнув на него взгляд из-за плеча.

Ее глаза задорно блестели.

Кевин покачал головой и усмехнулся. Эта малышка не остановится, если задумала что-то.

Ну и характер!

Пока она перекладывала уже пересмотренные портреты, Кевин чувствовал, как к его горлу подкатывает комок. Он знал, какой вопрос она задаст ему, добравшись до набросков, которые он не стал ей показывать. Черт, ей совсем незачем это видеть, думал он, напряженно наблюдая за ней.

Наконец она аккуратно отложила в сторону стопку уже знакомых ей работ и, склонив голову набок, застыла. Кевин пытался вычислить по ее лицу, что она думает, но ее лицо ничего не выражало. Она только сосредоточенно изучала содержание листа, потом молча откладывала его в сторону и принималась с такой же тщательностью за другой.

Он ждал ее вопроса.

Проклятие, почему он так разволновался?

Она — всего лишь случайная гостья, залетевшая в раскрытое окно ласточка. Утром она исчезнет, и в его жизни все потечет, как обычно.

" — Ну и что, что за несколько часов она подарила ему массу самых неожиданных и волнующих переживаний? Ее красота вызывала в нем искреннее восхищение. Ее слабость и беззащитность пробуждали сострадание и желание помочь. Ее суровость и строгость вызывали умиление и заставляли украдкой улыбаться. Ее чистый гнев будоражил, обжигал нервы. Неужели эта малышка успела за несколько часов овладеть его сердцем? Неужели он…

— Оказывается, ты пишешь не только стариков и детей и не только портреты, — наконец сказала она, не отрывая глаз от листа бумаги. — И должна заметить, что выходит так же искренне. И очень чувственно.

Сейчас она спросит, вертелось, словно веретено, в его голове.

И она спросила:

— Кто эта женщина?

Кевин знал, что не сможет соврать. Да и не хотел.

— Моя девушка, — ответил он.

— А… Теперь понятно, почему ее так много.

У нее совершенно роскошная внешность. Королевская величавость в каждой позе. К тому же она необыкновенно сексуальна. Ее обнаженное тело похоже на спелый персик. — Она помолчала и вдруг небрежно добавила:

— Хотя это известный факт, что художники идеализируют внешность людей, к которым испытывают особые чувства.

Ее голос прозвучал ровно и сдержанно, но Кевин все же уловил едва заметную горечь, которую она тщательно пыталась скрыть. Актерское дарование — великая вещь, с завистью подумал он и пожалел, что сам этим талантом не обладает, потому что горечь, которая заполонила теперь его сердце, сквозила в его взгляде и выражении лица, стискивала грудь, мешая дышать.

Джессика аккуратно сложила листы в папку и повернулась к нему. Их глаза встретились, и, охваченные каким-то единым вихрем чувств, еще не оформившихся в слова, они долго смотрели друг на друга.

Джессика первая решилась прервать долгое, упругое молчание. Она опустила глаза и слегка дрожащим голосом сказала:

— Знаешь, я очень благодарна тебе, Кевин.

Ты вытащил меня сегодня из грязи, вдохнул в меня жизнь и подарил несколько чудесных часов в обществе своих картин. Я чувствую, как будто исцелилась.

— Пустяки, Джессика, ты не должна благодарить меня. Я просто выполнил свой долг человека и мужчины, — ответил он.

Комнату снова затопила тишина, которую нарушало только равнодушное тиканье часов.

Оба невольно посмотрели на них. Три часа.

— Думаю, нам пора отдыхать. Я постелю тебе в гостиной, а сам лягу в мастерской, — сказал он.

— Ложись, если хочешь, а я пока не хочу спать. Может, почитаю что-нибудь, полистаю альбомы, — ответила она.

— Я тоже еще не хочу спать.

Их глаза снова встретились, и по лицам скользнули смущенные улыбки.

— У меня есть идея, — оживившись, сказал он.

— Какая?

— Если ты не против, я хотел бы сделать с тебя несколько набросков. Эта идея пришла мне в голову, когда ты сидела на диване, рассматривая мою картину. Ты так красиво сидела и настолько была самой собой, что мне ужасно захотелось нарисовать тебя.

Ее на миг охватило приятное, щекочущее волнение. Ее еще никогда никто не рисовал. Но тут же волнение откатило. Конечно же, она для него не более чем интересная модель, и если он следил за ней всю вечеринку, то наверняка видел только то, что представляет ценность для художника: формы, линии, выражение лица, характер. И только тот факт, что она оказалась в беде, заставил его проявить к ней чисто человеческую симпатию и прийти на помощь. Наступит утро.., и они расстанутся. И неизвестно, встретятся ли когда-нибудь снова.

Возможно, никогда.

Но ей терять нечего. И разве не будет она дурой, если откажется побыть в его обществе, в его волнующем мужском присутствии, последний час, отпущенный им судьбой? Разве сможет она отказаться от наслаждения побыть еще немного под пристальным взглядом его дивных продолговатых глаз?

— Не уверена, что смогу повторить ту же позу и войти в то же состояние, но я не против, ответила она.

— Чудесно, — сказал он и всплеснул руками. Только прошу тебя, не пытайся ничего повторить. Мгновения улетают безвозвратно, и на их месте появляются другие. Мы оба за этот час изменились, так что будь такой, какая ты есть в этот момент. Устраивайся удобнее на диване, а я пошел за своими орудиями труда.

Она уселась на диван, а он бросился в мастерскую и через несколько минут появился с маленьким мольбертом под мышкой и горстью карандашей в руке. Его глаза горели.

— Так, прекрасно, — сказал он и медленно, словно тигр по клетке, стал прогуливаться перед ней, рассматривая ее с разных углов. — Замечательно… Постарайся не двигаться. Очень трудно выбрать лучший ракурс, потому что ты удивительно гармонична… Ух, давно я не испытывал такого трепета перед началом работы.

Наконец он сел в кресло, поставил перед собой мольберт и начал рисовать. Джессика заметила, как он резко изменился. Он не был больше ни Кевином, которого она встретила на вечеринке, ни Кевином, который утешал ее и говорил мудрые вещи. Он был художником.

Наблюдательным, сосредоточенным и отстраненным. Он был профессионалом, страстно влюбленным в свое дело.

Джессика с нетерпением ждала, когда он закончит первый набросок, чтобы взглянуть на него, но Кевин продолжал усердно и быстро работать.

— Кевин, — наконец решилась спросить она, — когда будет готов первый набросок?

— Прости, Джессика, но я решил сделать рисунок. Один хороший рисунок. Это не займет много времени. Потерпи еще немного, — торопливо и почти безучастно ответил он.

Время тянулось — для нее и летело — для него. Наступил момент, когда он с удовлетворением откинулся на спинку кресла и, улыбнувшись, сказал:

— Кажется, готово. Можешь взглянуть.

Джессика выпрямила онемевшую руку, лежавшую на спинке дивана, потянулась и встала.

— Я почему-то ужасно волнуюсь, — сказала она и стала медленно приближаться к нему.

— Я тоже, — ответил он и почесал затылок карандашом. Его взгляд все еще был прикован к рисунку. Он выглядел несколько рассеянным, как будто был слегка пьян. — Но, по-моему, получилось.., правдиво.

Наконец, почувствовав, что она не решается подойти, он оторвал взгляд от своего творения, отодвинул мольберт от кресла и встал.

— Смелее, — сказал он, взял ее за руку и легонько притянул к себе. — Смотри, какая ты… красивая.

Джессика глянула на портрет, раскрыла рот и обомлела.

— Ты волшебник, Кевин, — с трудом проговорила она. — Я никогда не видела себя такой красивой.., такой.., такой…

— Женственной, чувственной, обаятельной и.., настоящей? — помог он. — Но ты такая, Джессика. И если бы я не заметил этого в тебе, я не смог бы различить тебя в той безликой толпе.

И снова его близость, словно прибой, окатила ее. Он держал ее, за руку и говорил слова, от которых сердце любой женщины начинает разворачивать лепестки и источать аромат. Но почему ей? Он должен говорить это своей девушке.

Она выдернула свою руку.

— Скоро рассвет. Не мешало бы немного поспать.

— Да. Прости, что заставил тебя так долго мучиться. Не смог отказаться от эгоистического удовольствия. Сейчас принесу тебе постель и белье.

Он направился к шкафу, встроенному в стену, и вскоре вернулся с чистой простыней, легким одеялом и подушкой.

— Прошу, — сказал он, заботливо постелив ей на диване. — И приятного сна. Надеюсь, тебе не нужно рано вставать?

— Нет. Ведь я все еще безработная.

Не мешало бы обменяться с ней телефонами, подумал Кевин. Он обязательно сделает это, когда они проснутся.

Он погасил свет над гостиной и удалился в глубь мастерской.

— Приятного сна, — сказала ему вслед Джессика и сразу же, не раздеваясь, улеглась на диван и накрылась одеялом.

За окнами брезжил бледный рассвет.

Кевин проснулся от того, что полуденное солнце безжалостно брызнуло ему в глаза. Он зевнул, открыл глаза, откинул одеяло и сел.

Интересно, как поживает его гостья? Проснулась ли она?

— Джессика, — тихонько окликнул он.

Она не ответила.

— Джессика! — чуть громче позвал он.

И снова ответом было молчание.

Кевин вскочил на ноги. Неужели она еще спит? Бедняжка, наверное, дико устала. Лучше не будить ее, пусть поспит, подумал он. И все же ему ужасно хотелось взглянуть на нее.

Он натянул брюки и тихо, стараясь не скрипеть половицами, приблизился к гостиной. Увидел пустой диван, скомканное одеяло, примятую подушку. Его сердце сначала замерло, а потом вдруг тревожно заколотилось.

— Джессика! — почти прокричал он.

Но она не откликнулась.

Кевин в отчаянии бросился к двери. Дверь была не заперта. Он еще раз обвел глазами все помещение.

Какая-то убийственная пустота царила вокруг, как будто его дом в один миг стал бездушным, бессмысленным нагромождением мебели и предметов. Кевин бессильно прислонился горячим лбом к холодной стене.

Нет, он не может и не хочет соглашаться с нелепым фактом ее исчезновения. Она не могла уйти, не попрощавшись, не оставив номера телефона… Просто взять и исчезнуть.

Он снова с надеждой огляделся.

Из глубины комнаты на него неподвижно смотрели ее выразительные, живые глаза.

Глаза, которые он вчера нарисовал…