— Вот моя кровь. — С этими словами она вытащила длинную иглу и осторожно проколола себе язык. Кровь медленно потекла по мраморной плите и собралась в небольшом углублении. — Попроси свою сестру услышать меня.

Канси-а-лари повернулась на восток, снова тряхнула копьем и повторила обряд. То же самое она проделала, повернувшись на юг и на запад.

Наконец она подняла глаза к небесам и прошептала:

— Керавапети, вот моя кровь. И вот мои слова. Покажи мне то, что я должна увидеть.

Она присела на корточки возле углубления с кровью, а затем проколола ногу так, чтобы кровь опять потекла в канавку. Не вставая, она достала из своей сумки желудь и пузырек с темной жидкостью, вылила его содержимое в ямку с кровью, а потом бросила туда и желудь.

— Воды хаоса, примите мое подношение, — тихо произнесла она.

Аои повернулась в Захарии, прищелкнула языком и кивнула. От страха у него подвело живот, но он пошел к ней. Он был ей нужен. Пусть даже он и станет жертвой на алтаре ее богов.

— Теперь мне нужна твоя кровь. Высунь язык! — произнесла она и снова достала иглу.

Да, это больно! Он зажмурился и взмолился, чтобы бабушкины боги придали ему отваги. Когда Канси-а-лари снова заговорила, он решился открыть глаза.

— Возьми кровь того, кто будет жить и умрет в срединном мире. И пусть все три мира соединятся здесь.

Она достала флягу (Захария почувствовал сладкий запах воды), вылила в яму все ее содержимое, потом достала разноцветные перья — золотистое, как солнце, зеленое, как весенняя трава, и черное, как бездна, и бросила их следом.

Когда они коснулись поверхности, вода закружилась, поднялся туман, и внутри него он увидел девушку. Она была так близко, что, казалось, до нее можно дотронуться.

Смуглая девушка читала при свете свечи, медленно шевеля губами, но не произнося ни звука. Правой рукой она переворачивала страницы, а левая покоилась на животе, из которого в скором времени должен был появиться на свет ребенок.

Захария услышал шипение. Через мгновение до него донесся шепот Канси-а-лари:

— Он где-то рядом. Я чувствую его.

В комнату вошел высокий широкоплечий мужчина, который двигался с грацией дикого зверя. Он усмехнулся.

Захария уже видел этого человека через огонь раньше.

Его спутница выдохнула: «Санглант!», топнула ногой и потрясла копьем, словно угрожая кому-то, а потом пронзительно крикнула, как сокол, бросающийся на добычу.

Видение исчезло, а порыв ветра развеял туман. Солнечный свет залил все вокруг, Канси-а-лари и Захария стояли на небольшой площадке, внизу тихонько рокотало море. Женщина Аои довольно улыбнулась и протянула ему флягу.

— Пей. А потом мы съедим все, что осталось в наших запасах. Сегодня мы отдохнем, а завтра придется продолжить путь.

Он так сильно хотел пить, что готов был осушить флягу одним глотком, но, вспомнив о верной лошади, налил воду в ладони и дал ей утолить жажду. Только после этого он позволил себе маленькими и жадными глотками выпить все до капли.

Как только к нему вернулся голос, он повернулся к женщине:

— Кто эта девушка? Она прекрасна.

— Не знаю.

Она уселась на землю и принялась жевать сушеное козье мясо.

— Кто был этот мужчина?

Доев мясо, она посмотрела на него и ответила:

— Это мой сын.

Таллия долго не соглашалась, но в конце концов вынуждена была повиноваться его приказу. Только сейчас он понял, что это была ее обычная тактика. Рождение ребенка ничего бы не изменило — у нее нет никаких способностей к правлению, она слаба, как сказал однажды Лавастин. Алан вспомнил намеки и интриги герцогини Иоланды вокруг корон и тронов — Таллия никогда бы не пошла на такое. Неужели она считает, что управлять королевством так легко?

Таллии понадобилось много времени, чтобы прийти в себя после болезни, слишком часто ее охватывала лихорадка, в такие дни она не то что есть, даже думать не могла о еде. А еще у нее непонятно почему возникла идея, что ее хотят отравить, так что теперь она ела только то, что приносил Алан. Он кормил ее по шесть раз в день крохотными порциями, как тяжелобольную, впрочем, она ею и была. Алан, выросший в доме тетушки Бел, знал, как вести себя в таких случаях, и каждый раз то лаской, то таской ухитрялся накормить упрямицу. Благодаря этому она начала нормально питаться, что тут же сказалось и на ее внешности.

Миновал день святого Геродия, да и месяц уже подходил к концу, а герцогиня Иоланда еще не вернулась.

В последние дни погода резко изменилась. Небо затянуло тяжелыми серыми облаками, и за одну ночь землю засыпало снегом. Несколько недель они не могли пробраться дальше реки и монастыря святого Тьери. Его основал дед Лавастина — Чарльз Лавастин в тот год, когда его мать, графиня Лаврентия, умерла при родах второго ребенка — деда лорда Жоффрея, тоже Жоффрея.

Приближался день святой Ойи, и Таллия, уже достаточно окрепшая, сидела рядом с Аланом на церемонии приветствия девочек, которые за этот год стали девушками. Теперь их можно было выдавать замуж, они достигли того возраста, когда могли зачать и родить ребенка. Таллия надела им на головы венки из можжевельника. С этого дня девочки, вернее, теперь уже девушки в церкви должны сидеть на скамьях для женщин. Но праздник святой Ойи не оправдал надежд Таллии. Ее грудь не округлилась, как это должно было быть в случае беременности, а вызванные к ней деревенские знахарки объяснили, что из-за долгой болезни ей понадобится некоторое время, чтобы полностью поправиться, к тому же ей надо все время пить травяные настои, хорошо питаться, есть мясо и бобы, чтобы восстановить силы. Но Алана они предупредили, что до тех пор, пока она окончательно не поправится, им нельзя разделять постель.

Он был терпелив и доброжелателен, но ясно дал понять, что после ее выздоровления они должны — нет, просто обязаны — дать графству наследника. Таллия лишь посмотрела на Алана огромными глазами, но ничего не сказала.

Словно в насмешку, у Ярости как раз в этот момент началась течка. Алан попробовал повязать ее со Страхом, но она не успокоилась.

Февра всегда был трудным месяцем — зима еще не закончилась, а весна еще не наступила. При Лавастине народ всегда жил в довольстве, да и Алан тоже оказался рачительным хозяином. Он разрешал споры, неизменно выступая судьей: то между двумя участками рухнул забор, и теперь хозяйки спорили, где он стоял раньше; то молодая девушка забеременела до свадьбы, и ее родители отказались дать приданое, а родители жениха, в свою очередь, отказывались принять ее без денег; то пьяные слуги подрались, и дело дошло до кровопролития; то у фермера кто-то потоптал всходы пшеницы, и истец утверждал, что это дело рук, вернее, ног соседа, который сошел с ума, выдав дочь замуж за никчемного неряху и пьяницу. Тетушка Бел всегда говорила, что нет на свете ничего скучнее зимнего времени, поэтому все и стараются развлечься хотя бы жалобами.

В день святой Джоанны Посланницы Таллия приказала раздать милостыню беднякам, которые нескончаемым потоком шли на запад. Большинство перебиралось с севера — из Салии, надеясь найти приют в более благополучных землях. Каждая семья рассказывала о своих бедах, гнавших их прочь от дома, — голод, междоусобные войны лордов, набеги эйка.

В действительности никто не знал, что именно происходит на севере. Ясно было одно — там нет ни работы, ни еды.

Однажды Алан решил собрать остатки хлеба со своего стола и вынести нищим на улицу. После этого день ото дня их стало собираться все больше и больше, а вскоре ему пришлось приказать выдать им хлеб из амбаров. Однако через пару дней и этого стало недостаточно. Среди его людей росло недовольство, среди нищих поползли разные слухи: то говорили, что он раздает хлеб, а сам ждет не дождется, когда весь этот сброд уберется подальше, то о нем отзывались как о благородном и щедром хозяине, народ которого ни в чем не нуждается и не стремится спрятать подальше излишки, лишь бы не делиться с бедняками.

Алан часто молился возле каменного тела Лавастина, испрашивая совета, но ни разу не услышал ничего похожего на ответ своим молитвам.

Близился Мариансмасс и первый день весны, снег почти весь сошел, кое-где распустились первоцветы, в церемонию похорон вносились последние изменения. Для захоронения Лавастина выбрали подходящий день. Стоял легкий морозец, по голубому небу медленно проплывали светлые облака, сияло солнце.

Все утро ушло на то, чтобы уложить тело в сани. До церкви их тянули несколько лошадей, а сзади подталкивали мужчины. При нормальных обстоятельствах эта поездка заняла бы несколько минут, но сейчас им потребовался почти час, чтобы преодолеть такое небольшое расстояние. Дьякон отслужил мессу в честь святой Марианы. Потом прихожане долго смотрели, как слуги при помощи сложной системы рычагов и веревок перекладывают тело в усыпальницу и кладут у ног графа Ужаса и Тоску, сопровождающих Лавастина в последний путь.

Алан и Таллия опустились на колени, а священник начал читать заупокойную. Прихожане тихо пели. В конце церемонии зазвонили колокола, и, перед тем как выйти из церкви, все подходили к усыпальнице и дотрагивались до ступней графа. Таллия ушла вместе со служанками, чтобы проследить за приготовлениями на кухне.

— Граф! — донеслось до Алана.

Вовсе не этот голос хотелось ему услышать. Алан дотронулся пальцами до бескровных холодных губ Лавастина и повернулся. Перед ним стоял один из слуг:

— Прибыл гонец, милорд! Сегодня приедет герцогиня Иоланда. Ее сопровождает большой отряд всадников.

С утра падал небольшой снежок, но сейчас, возвращаясь в дом, Алан попал в настоящую снежную бурю. Его люди послушно следовали за ним, каждый знал, что ему надлежит делать.

После полудня вдалеке показалась кавалькада с флагами и знаменами. Всадники были одеты в яркие плащи и весело распевали песни. В какой-то момент Алан вспомнил процессию, сопровождавшую принцессу Сабелу. Тогда ему казалось, что более великолепного зрелища быть не может, но сейчас он размышлял о том, сколько было выпито и съедено той свитой и какую смуту это вызвало среди полуголодного населения графства.

Кавалькада въехала в ворота под громкие крики и пальбу. Люди Алана выстроились вдоль дороги до самого крыльца, слева от мужа стояла Таллия, а у его ног послушно лежали Горе, Ярость и Страх.

— Почему такое мрачное настроение? — воскликнула Иоланда, поцеловав Таллию в щеку. Герцогиня выглядела решительно и бодро. Даже несмотря на несколько недель усиленного питания и отдыха, Таллия по сравнению с ней казалась исхудавшей и болезненной. — Пришла весна, надо радоваться! О, граф Алан. Посмотрите, кого я встретила по дороге. Я уговорила его поехать вместе со мной, так что мы можем отпраздновать встречу весны все вместе.

Рядом с герцогиней, точно близкий родственник, стоял лорд Жоффрей. Он сдержанно поздоровался с Аланом, опасаясь подходить к гончим близко. После этого Иоланда выразила желание посмотреть, как продвигаются похоронные работы.

Всю дорогу до церкви она неумолчно болтала:

— Я хотела приехать раньше, но из-за родов все пришлось отложить. Слава богу, ребенок родился здоровым, хоть и маленьким. — С той минуты, как прибыла герцогиня, Алан безуспешно пытался увидеть в ее свите няню или кормилицу с ребенком на руках. — После родов мы остановились в Отуне. Я была так благодарна госпоже епископу за молитвы, что решила назвать ребенка в ее честь — Констанциусом. Он такой же черноволосый, как и его отец, что меня чрезвычайно расстроило. Ну да ладно. Отун полон разных слухов. Говорят, Генрих очень недоволен своими детьми: он изгнал Сангланта за любовную связь с одной из «орлиц», а после и саму «орлицу» отлучили от Церкви за колдовство. Кажется, она околдовала принца, потому что Генрих хочет передать трон ему, бастарду, а она тогда стала бы королевой. Впрочем, возможно, это всего лишь сплетни и все было совсем не так. По-моему, гораздо вероятнее, что он ее соблазнил, а не наоборот.

— Как ее звали? — спросил Алан, утомленный словесным потоком.

— Кого? — спросила Иоланда и тут же продолжала вываливать накопившиеся новости: — Король выдал Сапиентию за какого-то варвара и отправил бороться с дикарями. Это не сулит ей никаких шансов на трон. Теофану он отослал на юг, в Аосту, можно было бы подумать, что теперь в фаворе именно она, но у нее такое холодное сердце! Она никогда не показывает своих чувств! Наверняка у нее это от матери. Младшего сына он отослал в аббатство. Что вы об этом думаете? Мне кажется, Генрих не считает своих законных наследников достойными трона!

Таллия вспыхнула. Она делала вид, что не слушает, но на самом деле не пропустила ни одного слова. Наконец с легкой дрожью в голосе она спросила:

— А что с мамой?

— Я видела леди Сабелу лишь мельком. Она вышла вместе с госпожой епископом. — Иоланда кисло усмехнулась. — Из-за преступлений моего отца Генрих мне все еще не доверяет. Выглядит она хорошо. Твой отец дал обет в монастыре Фирсбарга, и похоже, он вполне доволен жизнью. Твоя мать, в отличие от него, не так довольна своим нынешним положением, но об этом лучше не распространяться. Я рассказала ей о твоем видении.

Таллия встревожилась:

— Что сказала мама? Она приняла слово истины? Осознала чудо Его жертвы и искупления?

Иоланда пожала плечами:

— Она сказала, что на Церковь имеет влияние лишь тот, кто царствует.

— О Господи. — Таллия посмотрела на Алана и отвела взгляд. — Я не подумала об этом, — задумчиво произнесла она и осеклась, вспомнив, что не одна.

Тем временем они вошли в церковь, и Иоланда ахнула, увидев Лавастина в гробу.

— Какая хорошая работа! Прямо как живой. Клянусь, никогда не видела ничего подобного, даже в монастыре в Отуне.

Таллия прошептала:

— Это из-за проклятия.

— Что? — переспросила Иоланда, оглядываясь на Алана. Жоффрей тем временем вышел вперед и провел рукой по плечу статуи, но тут же отдернул руку, словно обжегся.

— Граф не хотел, чтобы мы строили часовню в честь Матери и Сына, — сказала Таллия. — Поэтому он и умер. Но скоро все изменится.

— Посмотрим, — промурлыкала Иоланда, взглянув на Жоффрея. — А что с наследником? Ты беременна?

Жоффрей поднял голову. Установилась такая глубокая тишина, что Алану казалось, будто он слышит, как садится пыль на карнизы и за стеной скребутся мыши. Таллия задержала дыхание. Исчез последний луч солнца, падавший на каменный пол через западное окно, короткий, как человеческая жизнь, тонкий, как крыло ангела.

Бледный розовый свет разлился по небу, а потом медленно угас. Может, это ангел взмахнул крыльями. Нет. Он знает. Мудроматери говорят, что иногда в зимнем небе появляется свет, который ветер приносит от самого солнца. Наверное, они правы, они видели гораздо больше, чем он, но сейчас ему кажется, что этот свет принесен скорее не ветром, а водой, которая почему-то растеклась между небом и землей. Он стоял, ожидая, что же будет дальше.

Воздух медленно колыхался, словно занавес на ветру. Рядом с ним никого не было, потому что только он был отмечен Мудроматерью племени Хаконин. Потому что он стал известен храбрыми походами во главе племени Рикин. Потому что он победил племя Ятарин, напавшие на племя Хаконин несколько лет назад. И Старомать племени Хаконин велела ему прийти в гнездовую пещеру — место, закрытое для всех, кроме Быстрых Дочерей, где незваного гостя подстерегали бесчисленные ловушки.

Он шел через каменные коридоры и слабо освещенные тоннели, следуя за тонким перезвоном золотых цепочек на запястьях Быстрой Дочери, ведущей его в святая святых.

Потом она привела его сюда, к скалам, открытым небу и обдуваемым со всех сторон ветром. Теперь он ждал.

По позвоночнику побежали мурашки, его пронзила боль.

Появилась Младомать.

Стало тяжело дышать. Он чувствовал, что его словно пронзает невидимая игла и протягивает нить сквозь его тело. Кем он был раньше, кем он стал сейчас? Он потерял чувство времени. Воздух словно сгустился, стал плотным, как вода, ему показалось, что он стоит на дне волшебного озера.

На него нахлынули тысячи чувств, он прожил за мгновение тысячи жизней.

Бедный Алан. Для него каждый день — чувства и эмоции, ему никогда не подняться над ними.

Младоматъ племени Хаконин грациозно вышла из тени и спокойно посмотрела на него. Позади нее виднелись свежие гнезда, сплетенные в небольших углублениях и отделенные друг от друга тончайшими мембранами.

Больше он не был прежним. С этой ночи он принадлежал Матерям племени Хаконин, и теперь он будет служить им, а значит, и всему племени. Он стоял и смотрел вперед, чувствуя, как в груди поднимается теплая волна. Этому чувству не было названия в его языке, но на языке Алана это чувство называлось желанием.

Последние лучи заходящего солнца освещали горизонт. Он чувствовал ее дыхание на своем плече, внезапно она сжала его руку и подняла глаза. Никогда еще он не желал ее так сильно. Сейчас она была еще красивее, чем тогда, когда он впервые увидел ее: светлая кожа, чуть окрашенная румянцем, блестящие золотистые волосы, тонкая хрупкая шея. За последнее время она немного поправилась, и теперь под тканью платья выступала грудь, а юбка подчеркивала округлость бедер. Алану хотелось дотронуться до нее, сжать ее в объятиях.

Она не взглянула на него, но покраснела, как женщина, вступившая на брачное ложе. Разве это не доказательство ее любви к нему — недостойному высокой чести быть мужем внучки королев и королей?

Наконец она заговорила, и он поразился твердости, звучащей в ее голосе:

— Господь услышал мои молитвы. Я осталась девственной, как и прежде. И я не беременна.

Жоффрей облегченно вздохнул и повернулся к Иоланде:

— А я что говорил? Господь сделал его бессильным! Это знак свыше. Если бы он действительно был наследником, она бы уже давно понесла от него.

Господи. Его желания ослепили его. Таллия пристально смотрела на Алана. В конце концов он выдавил:

— Что вы хотите сказать, лорд Жоффрей?

— Я хочу сказать, — злобно произнес Жоффрей, — что ты дурачил моего кузена Лавастина. Ты мошенник! Я всегда это знал. Я уже отправил королю письмо с просьбой рассудить нас в этом деле.

— Король Генрих уже принял решение, — ответил Алан. — Он сам удовлетворил просьбу моего отца. Я не просил делать меня наследником графства, Лавастин сам так решил.

— Это ты сейчас так говоришь. Всем известно, что Лавастин был околдован. Я был верен королю все это время, а вот ты спутался с этой «орлицей», которую отлучили от Церкви за колдовство. Ты дарил ей подарки. Кто подтвердит, что ты не околдовал Лавастина? Кто скажет, что ты не внушил ему своих мыслей? На него навели чары, вот и все, поэтому-то он и назвал тебя своим наследником!

Иоланда внимательно смотрела на Жоффрея. Ее собственный отец участвовал в мятеже принцессы Сабелы. Кто знает, на чью она встанет сторону? Таллия могла претендовать на трон, у жены Жоффрея — влиятельная родня, и до прошлой весны предполагалось, что его малолетняя дочь станет наследницей графства. А у Иоланды недавно родился сын, которому потом понадобится жена с богатым приданым и высоким происхождением.

Господи! Неудивительно, что Лавастин не хотел оставаться при дворе с его интригами и кознями. Все запуталось, и выхода уже не найти. Ты умрешь, а падальщики обглодают твои кости.

Алан повернулся к Таллии, но она лишь сомкнула руки, словно защищала свое девственное чрево. Она не хотела посмотреть ему в глаза. И это ранило больнее всего.

Он свистнул, и тотчас в церковь ворвались гончие и окружили его. Таллия громко зарыдала, Жоффрей отступил на несколько шагов и положил руку на меч. Герцогиня Иоланда звала своих людей, но те беспомощно толпились у входа, не решаясь войти.

— А как быть с собаками? — воскликнул Алан. — Если ты или твоя дочь — истинные наследники, тогда почему собаки повинуются и служат мне?

—  Это тоже твое колдовство! — взвизгнул Жоффрей. — Не мой дед был проклят и не ему пришлось иметь дело с этими тварями! Он — младший брат Чарльза Лавастина, который стал графом после смерти матери. Ты и сам прекрасно знаешь эту историю. Графиня Лаврентия назвала своего единственного сына Чарльзом Лавастином. Она никогда его не любила, впрочем, как и он ее. Каждый день она молилась о том, чтобы Господь послал ей девочку, которая стала бы наследницей в обход старшего брата, но забеременеть так и не могла. Но когда Чарльзу Лавастину исполнилось восемнадцать, выяснилось, что графиня ждет ребенка, несмотря на то что ей уже исполнилось сорок лет. Внезапно ее муж погиб на охоте, так и не дождавшись рождения малыша, а сама она умерла вскоре после родов. Кое-кто говорил, что она умерла от разочарования — вместо долгожданной девочки на свет появился мальчик. Другие же полагали, что ее смерть — дело рук Чарльза Лавастина, который хотел быть уверенным, что она не забеременеет снова. Так он стал графом, и именно он должен был назвать имя наследника. Им стал младенец Жоффрей — мой дед. Он основал монастырь святого Тьери и проехал по всем деревням, собирая девочек, которые хотели стать монахинями, а потом он отвез их в монастырь, чтобы там они молились о спасении души его матери. Вот после ее смерти-то он и завел себе гончих. Он охотился с ними, они повсюду сопровождали его, словно телохранители. Никто не знает, как они у него появились. Но все сходились на том, что это колдовство. Эти собаки служили сначала ему, потом его сыну, Чарльзу-младшему, а потом его внуку — Лавастину.

— А теперь они служат мне, — спокойно подтвердил Алан.

Он был взбешен, но старался не показывать этого. Жоффрей никогда не собирался признавать Алана наследником графа. Вот почему Лавастин, подозревая это, хотел видеть Жоффрея перед смертью, но тот не явился.

— Если ты все это время пользовался колдовством, неудивительно, что гончие служат тебе. У тебя нет доказательств обратного. Я найду свидетелей, которые могут поклясться, что видели и слышали, как восемнадцать лет назад служанка… Женщины прекрасно умеют лгать. И ты тоже мог солгать, выдавая себя за того, кем на самом деле не являешься. — Жоффрей повернулся к герцогине Иоланде, ища ее поддержки: — Как можно полагаться только на преданность собак? Они исчадия зла! Всем известно, что эти гончие убили жену моего кузена и его наследницу. Они разорвали их на куски!

Таллия подошла к Иоланде, которая с интересом смотрела на происходящее.

— Если это правда, — произнесла герцогиня, — как граф мог терпеть этих тварей подле себя?

— Она солгала ему, — хрипло сказал Алан. — Отцом этого ребенка был не Лавастин, а другой человек.

— Это он так сказал, — отозвался Жоффрей. — Чтобы скрыть собственную вину. — И, обращаясь к Иоланде, добавил: — Никто не обвинял его раньше, потому что все боялись.

Это было слишком!

— Люди доверяли графу, потому что Лавастин был прекрасным правителем и обращался со всеми справедливо!

— Кому теперь нужны эти твари! — Жоффрей повернулся к Иоланде: — Гончие были проклятием, а не подарком. Их получил не мой дед, а его брат, проклятие перешло от старшего Чарльза к младшему, а затем к Лавастину, которого сгубило колдовство этого мальчишки. Моя линия свободна от проклятия, и моя дочь здорова. Лавастин назвал ее своей наследницей в тот день, когда она родилась, и она — законная правительница этого графства, а не этот… — Он не взглянул на Алана, лишь махнул рукой в его направлении. — Этот простолюдин опозорил нас, притворяясь благороднорожденным.

Страх резко кинулся вперед.

— Сидеть! — крикнул Алан, но пес уже накинулся на Жоффрея, повалил его на землю и принялся трепать. Он бы перегрыз ему горло, если бы Алан не оттащил собаку за ошейник.

— Если есть кто-то еще, кому ты должен повиноваться, иди к нему! — выкрикнул Алан.

Страх бросился к двери, слуги отпрянули, пропуская собаку вперед, Иоланда вовремя приказала им расступиться. Снаружи раздался визг. Ярость зарычала, но не двинулась с места, Горе тоже рыкнул и оскалил клыки.

— Сидеть! — повторил Алан, голос его дрожал. Гончие послушно сели.

— Теперь видите? — обратился Жоффрей к Иоланде. На Алана он больше не смотрел.

— Думаю, только король сумеет рассудить, что здесь произошло, — сказала Иоланда. — Пойдемте, кузина, — обратилась она к белой как мел Таллии. — Будьте уверены, я сумею вас защитить. Вам нужно прилечь.

Они вышли, взявшись за руки и не оглядываясь. В церкви было тихо. Каменный Лавастин лежал неподвижно. Все его надежды пошли прахом. Знает ли отец, что сделал Жоффрей, или он уже достиг Покоев Света?

Ярость ткнулась в руку Алана. К молодому графу подошли обеспокоенные слуги. Горе медленно подошел к двери, Алан отпустил собак гулять и оставил при себе нескольких слуг. Остальных он отправил к герцогине.

Он везде искал Страха — в конуре, в спальне, в покоях Лавастина, где пол до сих пор был усыпан стружкой и стояли рычаги, которыми поднимали тело старого графа.

Утром он снова пустился на поиски пропавшего пса, но, даже пустив по его следу Горе и Ярость, ему не удалось найти беглеца. В полдень Иоланда пригласила его к себе.

— Где моя жена? — спросил Алан, когда понял, что Таллия не собирается присоединиться к ним.

— Она неважно себя чувствует, — ответила Иоланда. — Но не волнуйтесь, она отдыхает под присмотром моих лекарей.

— Я бы хотел ее увидеть, герцогиня.

— Увы, она спит. Не думаю, что ей пойдет на пользу, если вы прервете ее сон. Я дам вам знать, когда она проснется.

Но она этого не сделала. Алан приходил восемь раз, но Таллия или спала, или отдыхала, или ее осматривали лекари, которым никак нельзя было мешать. На чьей стороне была Иоланда? Может, она планирует похитить Таллию? По крайней мере, Алан думал именно так. Если бы он только мог поговорить с женой, убедиться, что она на его стороне! Но он не представлял, как это можно сделать. Конечно, можно приказать солдатам схватить герцогиню и ее слуг, но это не выход.

Герцогиня Иоланда уехала на следующий день. И Таллия вместе с ней, она спряталась в повозке. Жоффрей уехал в восточные владения своей жены, оставив, впрочем, знамя, символизирующее его право на графство.

— Скоро здесь будет король! — Это больше походило на угрозу, чем на предупреждение.

Граф Лаваса снова занялся повседневными делами, объезжая свои земли и не решаясь заглянуть в Осну. Но новости разлетаются быстро, и, когда он уезжал в поля или в лес, за спиной всегда слышал перешептывания. Кто-то низко кланялся ему, кто-то нет, но, хотя его еще не объявили официальным наследником, многие выказывали ему свое уважение. Алан не знал, о чем они думают. А что бы он думал на их месте? Что решит король, чьи права на графство он признает?

Все ждали. Дни проходили за днями, у людей появились сомнения в его праве на наследство — это было именно то, чего боялся Лавастин.

Страх не вернулся.

— Движение есть первопричина всякого изменения, — произнес Северус сухим бесцветным голосом. — И нижние сферы управляются по правилам божественного движения, сила же исходит от другого элемента, недоступного Господу и порожденного врагом рода человеческого.

Лиат знала, что Северус умеет скрывать свои чувства, но по его голосу она поняла, что он все-таки взволнован. Он чертил что-то на листе бумаги, поясняя сказанное, и стоял к ней спиной:

— В движении лежат гармония и сила. Когда божественные тела движутся, они сплетают нити силы, вне зависимости от углов и соотношений их друг с другом.

Лиат никак не могла сосредоточиться — ребенок ворочался в животе, — но не рискнула прервать Северуса. Две недели назад она поступила так, попросила прерваться на полчаса, после чего Северус обиделся так, что Анне пришлось долго уговаривать его продолжить занятия с Лиат.

— Птолемей говорил, что расположение планет в небе зависит от первопричин. — Анна или Мериам обязательно предложили бы ей пересказать несколько отрывков из «Синтаксиса» или «Конфигурации» Аль-Хайтама, но Северусу не было дела до того, что она уже знала. — Божественные тела наиболее сильны, когда находятся в зените, а наши исследования позволяют добавить, что их сила пропорциональна углам и линиям, когда они находятся в середине неба, в бесконечных глубинах напротив зенита. Второй по силе точкой является горизонт, когда на восходе планеты и звезды соединяются в созвездия, каждое из которых можно изучить и использовать, не пренебрегая ничем — ни углами, ни линиями расположения планет. Надо учитывать все изменения, потому что части складываются в единое целое. В таких случаях математики могут понять и использовать силу изменений на небе. Ниже приводятся позиции и движения, используй их как руководство.

Лиат еле сдержала зевоту, ребенок снова зашевелился. В комнате стоял аромат свежесрубленного дерева. Северус никогда не соглашался проводить лекции на свежем воздухе, считая, что природа будет отвлекать ее. Из открытой двери до Лиат долетал легкий ветерок — стояла прекрасная погода. Вдалеке раздавались голоса и стук топора — должно быть, Санглант отправился в лес насладиться солнцем и свежим воздухом.

Северус продолжал:

— Теперь давай рассмотрим вопрос об изменениях силы в зависимости от расстояния и взаимодействия с божественными телами. Большинство древних ученых согласны, что звезды — это падшие ангелы, изгнанные из рая. Но действительно ли они связаны с дэймонами, живущими в высших сферах? Являются ли дэймоны всего лишь рабами этого движения или они свободны, как мы?

Лиат поерзала в кресле, надеясь, что скоро пытка закончится. Северус частенько смешивал астрономию с теологией, но последняя интересовала ее гораздо меньше. Она бы предпочла высчитывать передвижения планет и наблюдать за ними, чем обдумывать желания Господа или обсуждать спорные моменты Святого Писания.

— Итак, мы пали, — заключил он больше с отвращением, чем просто констатируя факт. — Это трагедия человечества. Наши бедные души падают с небес и попадают в бренные тела. Мы могли бы быть ближе к Господу…

Он прервался. Лиат услышала лай, звонкий, как колокольчик. Но лаяла не эйкийская собака Сангланта. Раздался визг.