Виллам кашлянул, боясь, как бы Росвита не заметила, что он запыхался, поднимаясь на холм. Поскольку та отказалась от предложенной лошади, он всю дорогу вел своего коня под уздцы.
      - Все мы охотимся. Разве что жертвы у нас разные.
      - Вы в самом деле думаете, король знает, что делает? И хочет предпочесть незаконного сына законным?
      Виллам улыбался едва заметно и иронично.
      - Не мне об этом судить. Если его величество вопреки всем обычаям объявит Сангланта наследником, никто не скажет, что это решение было мне безразлично.
      - Почему? - спросила она, удивляясь тому, что так прямо говорит о том, о чем обычно шептались по углам: что он попустительствовал своей дочери, Валтарии, когда та пыталась женить на себе принца, забеременела от Сангланта и вышла замуж за другого человека.
      Гельмут только улыбался. Сын его, Бертольд, стоявший достаточно близко, чтобы слышать беседу, тихонько фыркнул. "Стоит запомнить на будущее, подумала Росвита, - что юноша, помимо физической силы, унаследовал от отца иронический склад ума и неисчерпаемый запас добродушия".
      - Я думаю, - вдруг сказал Виллам, - что король должен жениться снова. Королева София опочила в Покоях Света почти два года тому назад. Король человек крепкой воли, но даже такому человеку всегда полезно иметь рядом с собой женщину, не уступающую духом и происхождением.
      Она снова бросила взгляд на Бертольда, пытавшегося сдержать улыбку. Ибо Гельмут среди всех великих маркграфов был известен не чем-нибудь, а своей слабостью к женщинам, и приятно было знать, что дети хоть и осуждают его слабость, но все же снисходительны к отцу. Она вздохнула. Теперь с этим королевским поручением она все больше и больше втягивалась в мирские дела, в интриги, оплетавшие двор. Это не радовало. Хотя бы потому, что отвлекало от работы над "Историей".
      - Если он соберется жениться, ему придется хорошо подумать, - сказала она, безропотно подчиняясь необходимости поддерживать разговор на эту тему.
      - Не "если", а "когда". Генрих слишком умен, чтобы оставаться неженатым, и когда представится выгодная партия, уверен, он воспользуется случаем. - Гельмут запустил ладонь в седую бороду. На лице герцога все еще была добродушная улыбка, но он явно что-то скрывал. Это чувствовалось особенно сильно, когда Виллам, замолчав на минуту, стал сосредоточенно вглядываться в глубь леса, где шла королевская охота. - Он такой же человек, как все. За одним исключением: у него уже есть один незаконный сын, и плодить новых ему не хочется. Никто не придерется к его добродетелям...
      - И справедливо, - поспешно согласилась Росвита. В самом деле, спорить с этим не следовало.
      - Но не добродетель руководит им сейчас.
      - Вы хотите сказать, что память, а не добродетель, удерживает короля от других женщин? Все это произошло тогда, когда я была еще только послушницей в Корвее, поэтому мне мало что известно. Вы думаете, он все еще любит ту женщину?
      - Не женщину! Я не уверен, что это можно назвать любовью. Скорее, колдовством. Поймите, сестра Росвита, ее не интересовал никто из нас. Улыбка тронула его губы и исчезла снова. - Я говорю это не только потому, что как тщеславный человек сам питал к ней интерес и ее безразличие ущемило мое самолюбие. Конечно, она была красавицей. Ее высокомерие было бы достойно самого императора Тайлефера, спустись он теперь с небес, дабы пообщаться с нами. Ее безразличие к людям было таким... - Он провел рукой по бревну, на котором сидел, поймал муравья и показал его собеседнице. - Она смотрела на нас, как на букашек. - Он щелкнул пальцами, отбросив насекомое в траву. Может быть, то была простая человеческая надменность, но я всегда чувствовал, что ей что-то нужно от Генриха. Она не любила его, и я так и не понял, чего она хотела.
      - Не ребенка?
      - Которого сама же и оставила? Он только родился. Нет! - Он покачал головой. - Может, ей просто что-то ударило в голову, и, как лесные звери, она почувствовала, что пришло время, а Генрих просто оказался поблизости. Может, ее племя просто мыслит иначе, чем мы, и нам никогда не понять ее действий. А может, как шепчутся некоторые, тут действуют силы, с которыми и связываться не стоит. - Гельмут пожал плечами. - Санглант умный и храбрый, прирожденный полководец и владыка. Но он всего лишь бастард и всегда останется таковым.
      - Мы вернулись к тому, с чего начали, - к цели сегодняшнего путешествия. Я уже отдохнула, маркграф Гельмут. Не пора ли идти?
      Он кивнул. Росвита вновь отказалась от предложенной лошади, к отшельнику, известному своей жизнью, уместно было идти пешком, так же смиренно, как в свое время святая Текла шла к блаженному Дайсану просить, чтобы он взял ее в ученицы.
      Они пошли вперед. По правде говоря, она откладывала выполнение королевской просьбы, как только могла, надеясь, что король передумает. Но тот не передумал. К тому же отец Бардо теперь оказался в большом затруднении. Херсфордский монастырь был не из богатых, а пока король находился в нем, весь двор приходилось кормить. Больше пяти-шести дней монахи не выдержали бы.
      Лесная дорога, по которой они двигались, превратилась в заросшую сорняками тропу с мелколесьем, где изредка встречались крупные деревья. Идти приходилось гуськом, лошади только мешали. Росвита шла впереди, и она не раз извинялась перед сыном маркграфа, которому из-за ее рассеянности частенько доставалось веткой. Но Бертольд не жаловался. День был тихий, теплый и немного душный. Говорят, такая погода предвещает жаркое лето.
      На вершине следующего холма лес не рос. Тропа неожиданно вывела их в поле, залитое солнцем и покрытое огромными поваленными камнями, местами поросшее кустарником и чахлыми деревцами. Когда-то здесь жили люди, но теперь лес понемногу восстанавливал свою власть.
      Посередине высились четыре огромные насыпи, заросшие буйной травой и полевыми цветами.
      - Никогда не подумал бы, что даррийцы строили на таких высоких холмах, - проговорил Виллам, пораженный увиденным.
      Росвита подошла к насыпи. Она присела перед камнем, наполовину скрытым в траве. Массивный кусок скалы с вырезанными на нем надписями и изображениями, почти стершимися от времени и непогоды, покрытый трещинами, обросший мхом и лишайником... Что хотели изобразить на нем давно умершие строители? Она пыталась очистить мох с поверхности... Раздвинув густую крапиву у основания огромного, раза в два выше ее, камня, она увидела глубокую дыру, уходящую под землю.
      - Похоже, это не даррийские развалины, - сказала она, когда Виллам с сыном подошли ближе. - Смотрите, изображений уже не видно, а даррийские надписи сохраняются обычно хорошо. Кроме того, даррийские крепости имели форму квадрата. Смотрите сюда.
      Она повернулась, оглядывая площадку, стоя в самом ее центре, как раз посередине между четырьмя насыпями. Лес окружал их, высокие деревья не давали увидеть, что было внизу холма.
      - Кажется, эти стены образуют круг - так, по крайней мере, лежат камни. И насыпи... Не даррийская работа.
      - Чья тогда? - спросил Виллам. - Должно быть, камни сюда затаскивали какие-то великаны. Лошадям такое не под силу.
      - И высоченный лес, - добавил заинтригованный Бертольд, - это не могло быть фортом. Никакого обзора вокруг.
      Росвита снова осмотрела насыпи и линию леса. Посохом отодвинула мешавшие кусты и подошла к одному из холмов. Бертольд последовал за ней, а Виллам остался, переводя дыхание после дороги. Солдаты оставались на опушке леса, отпустив лошадей пощипать траву. Росвите подумалось, что люди боятся приближаться к руинам.
      Должно быть, не зря. Некоторые называли развалины "кольцами великанов", другие - "коронами эльфов". Третьи говорили, что это зубы дракона, неожиданно задремавшего и обратившегося в камень, когда рассвет застиг его врасплох. А совсем старые предания рассказывали, что задолго до того, как Аои, Ушедшие, под натиском варваров покинули Дарр, здесь жили и строили дома другие создания: великаны, полулюди, рожденные не то от драконов, не то от ангелов. Они владели знаниями, давно потерянными людьми, точно так же, как потеряны теперь знания, которыми обладала Даррийская Империя - величайший союз людей и эльфов.
      Опираясь на посох, она с трудом карабкалась по крутому склону одной из насыпей - судя по положению солнца, западной. Полы длинного платья путались под ногами, мешая идти. Бертольд остался внизу. Он обошел вокруг, пиная ногами камни и кинжалом срезая ветви, преграждавшие путь. Тяжело дыша, Росвита поднялась на самую вершину и с чувством удовлетворения посмотрела вниз. Как она и думала, отсюда можно было видеть то, что было за деревьями. Там, впрочем, ничего интересного не оказалось: вершины других холмов, поднимавшиеся из леса, да голубая небесная гладь. Зато открывалась площадка с насыпями и множество камней, как она и предполагала, опоясывавших холм ровным кругом.
      - Посмотрите сюда! - взволнованно вскрикнул Бертольд.
      Он стоял у основания насыпи со стороны, противоположной центральному камню. Росвита осторожно спустилась и подошла к юноше одновременно с его отцом. Мальчик порозовел от восторга.
      - Я видел такие насыпи раньше. Во владениях матушки их несколько. И всегда там есть ход вниз. Такой, как этот.
      Он подобрал крепкую палку и отодвинул каменную плиту, загораживавшую вход. Росвита согнулась, вглядываясь вниз. Темное отверстие зияло, как пасть животного. Оттуда шел спертый воздух с запахом вещей, долго не видевших дневного света. Она содрогнулась и отошла назад. Бертольд, со свойственным юности энтузиазмом, занял ее место и еще дальше отодвинул плиту, делая вход шире.
      - Думаешь, это мудро? - спросил вдруг Виллам.
      - Мы залезали как-то в такую. - Бертольд сунул голову в глубокое отверстие, голос его звучал приглушенно. Он увидел пустую комнату, немного костей, битую посуду и много грязи.
      Виллам коснулся Круга Единства на шее.
      - Разве можно беспокоить останки? Хоть бы обращались с ними по-людски... - Тут он замолк.
      - Черт возьми! - расстроился Бертольд. - Слишком темно, а у нас нет факела. Даже если я отодвину плиту, проход не прямой и в саму подземную комнату свет не попадет. Надо прийти сюда завтра - с солдатами и факелами. Он оглянулся через плечо и улыбнулся. - Если позволите, отец.
      - Чтобы найти какую-нибудь нежить? - ужаснулся старый Гельмут.
      Росвита могла только согласиться с ним. Старую могилу, если это была могила, осквернять не следовало. Но Бертольд этого не понимал.
      - Если здесь и было древнее волшебство, то прошло много лет. Оно давно умерло. А вот сокровища в гробнице вполне могут быть.
      - Конечно, достойная сестра Росвита, - Виллам обратился к ней за поддержкой, не в силах противостоять жизнерадостному напору сына, - вы, как и я, считаете, что мертвых лучше не беспокоить до тех пор, пока они сами не призовут нас к себе.
      - Я мало знаю о магии, маркграф Гельмут. Запрещенное искусство изучают сестры из монастыря святой Валерии, а мы в Корвее работаем над хрониками. Но ко всякому признаку волшебства следует относиться серьезно. Живое это волшебство или мертвое.
      Она говорила уверенно, надеясь произвести на юношу впечатление, но тот только кивнул и направился к другим насыпям.
      Виллам вздохнул:
      - Он хороший мальчик. Но слишком любознательный и неблагоразумный.
      - Скоро мы покинем монастырь, маркграф Гельмут. Я обещаю присмотреть за ним.
      - Благодарю.
      Росвита наблюдала за юношей, но вдруг взгляд ее остановился на следах едва заметных, но ведших как раз в том направлении, что указал ей отец Бардо: "По ту сторону холма найдите звериную тропу". Сам настоятель, судя по всему, так ни разу и не навестил самого известного своей святостью монаха в округе собственного монастыря. Комфорт он предпочитал долгим прогулкам.
      "Не возгордись, Росвита, - сказала она себе, - грешно осуждать других".
      - Вот наша тропа, - подозвала она остальных, глядя в лес. И в этот момент, стоя спиной ко входу в гробницу, она почувствовала чье-то присутствие, но резко обернулась, и тут же ощущение пропало. Всего лишь каменная насыпь с дырой, заваленной каменными плитами...
      Но у Виллама тоже было странное выражение лица.
      - Я вдруг почувствовал... Будто кто-то, как слепец, который видит только пальцами, ощупывает меня, пытаясь понять, кто я такой.
      - Надо уходить отсюда.
      - Я позову сына, - ответил он, - встретимся на тропе.
      Гельмут заспешил. Росвита повернулась спиной к гробнице и почувствовала кого-то, правда не так сильно, как раньше, будто этот "кто-то" держался теперь в отдалении. Ей стоило больших усилий идти к тропе, не оборачиваясь.
      Гельмут и Бертольд с солдатами ждали ее на узенькой дорожке, ведущей в глубь леса. Но не пройдя и сотни шагов по склону, она увидела россыпь камней и родник, бьющий из небольшой расщелины. И совсем рядом небольшую, свежеоштукатуренную хижину. Соломенная крыша заросла зеленоватым мхом.
      Она прислушалась к завывавшему в деревьях ветру, к стуку веток, шуму, который обычно издавали лесные животные, к пению птиц наверху. Ничего не было слышно. На площадке, усеянной камнями, было тихо. Совершенно тихо. Ни звука, если не считать их дыхания.
      Виллам и его люди почтительно стояли в стороне, в то время как она направилась к хижине. Тесанная из бревна скамья стояла перед дверью. Внизу двери прорублено небольшое отверстие, достаточное для маленькой зверюшки. Росвита постучала и заговорила мягким голосом:
      - Брат Фиделиус? Я Росвита из Корвея, пришла послушать вас.
      Ответа не последовало.
      Она испугалась: вдруг отшельник умер. Ужасного в этом ничего не было, в случае смерти старец сразу оказался бы в Покоях Света. Но ее постигнет разочарование: она так надеялась о многом узнать. Она печально улыбнулась, жажда знания не давала порадоваться за святого человека, не давала лишний раз восславить милость Господа и Владычицы.
      Но в полной тишине кто-то смотрел на нее из гробницы? Было ли это создание, жившее тут, на вершине холма, в древние времена и ненавидящее всех, кто осмеливался побеспокоить его. Любого, кто живет при солнечном свете? Под чьей-то ногой хрустнула ветка.
      - Брат Фиделиус?
      Его голос напоминал шепот листьев, приподнятых с земли порывом ветра:
      - Прочтите мне что-нибудь из своего нового труда, сестра Росвита.
      - У меня нет его с собой, - пролепетала она, удивляясь просьбе.
      - Я жалок в своем любопытстве. - Она услышала нотки удивления в его сухом, тихом голосе. Услышала, что вендийские слова он произносит с салийским акцентом. - Но увы, это так. Сердце мое ищет покоя, а разум знаний. - Росвита улыбнулась, и невидимый собеседник продолжил, словно чувствуя ее улыбку: - То же происходит с тобой, дорогая сестра, не так ли? Но ты ведь пришла не выслушивать мою исповедь?
      Сказанное удивило ее еще больше.
      - Ты хочешь исповедаться мне, почтенный брат? Конечно, я выслушаю тебя, если тебе это необходимо.
      - Я полон грехов, как и все живущие. Когда-то я был верным сыном церкви, но сердце мое не всегда верно Господу и Владычице. Бесы искушают меня.
      В приоткрытую дверь виднелись только старые бревенчатые стены. Сейчас ей хотелось только одного: узнать, в каком облике предстали бесы перед святым отшельником. Он был столь же стар, как и матерь Отта, прожившая уже лет сто, как говорили в Херсфорде. Но женщинам обычно не приходилось слушать исповедь монаха, это предназначалось мужчинам-клирикам или странствующим священникам. Хотя исключения, конечно, допускались.
      За стеной хижины брат Фиделиус едва слышно кашлянул, издав странный звук, старик пытался сдержать кашель, но не мог.
      - Мы похожи, ты и я, - сказал он наконец, совладав с кашлем, - я знаю, о чем ты думаешь, ибо сам на твоем месте думал бы об этом. Я принял обет молчания много лет назад и надеялся, что мир забудет обо мне. Но теперь дни мои сочтены и я могу позволить себе заговорить с тобой и ответить на твои вопросы.
      - Я пришла к тебе по приказу короля Генриха. Он желает знать, что тебе известно о законах времен императора Тайлефера.
      - Ребенком я был отдан в монастырь, основанный святой Радегундой, восьмой и последней супругой, а затем и вдовой императора Тайлефера. Я пребывал там с прочими братьями до самой ее смерти, что случилась спустя пятьдесят лет после смерти самого императора. - Здесь голос его дрогнул, и ей пришлось подойти ближе, чтобы слышать; хриплое дыхание было громче слов. - То было время испытания, и я вынужден уступить своей вечной печали. - Он глубоко вздохнул.
      Молчание длилось довольно долго. Росвита терпеливо ждала. Позади нее заржала чья-то лошадь. Наверху запела птица. Солдаты тихонько переговаривались между собой. Даже Виллам не осмеливался приблизиться к хижине и несколько раз удерживал сына, порывавшегося подойти ближе.
      - После этого я оставил монастырь, чтобы странствовать по свету. Я искал доказательств чудес, описанных святой Радегундой, которая своей добротой и великодушием превосходила всех нас. Но сердце мое искало других знаний. Я был любопытен... Я не находил в себе той отрешенности, которой требует церковь от своих сыновей. Знание слишком соблазняло меня. И наконец, когда я стал слаб, чтобы странствовать, я остановился здесь, в Херсфорде. Но я оставил и монастырь, чтобы здесь, на холме, найти полную отрешенность. Но не сумел. - Голос его звучал приятно и немного с хрипотцой. - Хорошо, что Господь и Владычица милосердны, ибо я молю их, чтобы они простили мне грехи.
      - Так и будет, почтенный брат, - сказала она с сочувствием.
      - Я действительно много знаю о законах времен Тайлефера, - закончил он. - Спрашивай, что хочешь.
      Она колебалась. Но сам король, приказав, дал ей поручение, а служа церкви, она служила и ему.
      - Его величество хочет знать о салийских законах престолонаследия времен императора Тайлефера.
      - Когда-то власть Тайлефера распространялась и на здешние земли. Но сам он умер, не назвав преемника. Ты должна это знать, сестра, ибо, как положено всем сестрам из Корвея, изучала древние хроники. И без законного наследника его империя вскоре распалась, терзаемая войнами между претендентами на престол.
      - У него были дочери.
      - Да, законные дочери, троих из них он отдал церкви. Но по салийским законам власть может принадлежать только мужчине и его супруге.
      - Но ведь сами Господь с Владычицей совместно правят в Покоях Света.
      Старик стал задыхаться, и она вслушивалась в его затрудненное дыхание, пока он собирался с силами, чтобы заговорить.
      - Разве не сказал блаженный Дайсан, что люди "имеют в своих странах разные законы согласно праву, данному им Господом". Разные народы живут по-разному. Салийцы и вендийцы тоже.
      - Этим блаженный Дайсан хотел сказать, что мы не рабы своей природной сущности. Что все люди разные...
      Он издал короткий смешок, и снова ей пришлось ждать, пока старик отдышится.
      - Некоторые хроники гласят, - прибавила Росвита, - что королева Радегунда была беременна, когда ее супруг скончался, и что именно ее ребенка, будь это мальчик, Тайлефер прочил в наследники. Но никто не знает, что стало с младенцем, был ли он мертворожденным, или его убили, или...
      - Радегунда никогда не говорила о ребенке. Из всех, бывших при дворе, только одна служанка по имени Клотильда жила при ней в монастыре. Может быть, она знала ответ на загадку, но хранила молчание. Молчанием окутан конец правления императора. Если ребенок в самом деле родился и был признан, он должен был начать царствовать. Если бы императрица снискала поддержку лордов Варре и Салии на годы, достаточные, чтобы сын возмужал.
      Росвита мрачно подумала о Сабеле, бунтующей против такого сильного и достойного короля, как Генрих. Как должны были сражаться лорды за трон, на котором сидел всего лишь ребенок? Среди великих принцев, боровшихся за власть, его жизнь постоянно была под угрозой. Судя по книгам, Радегунда очень молодой вышла замуж за Тайлефера. Она была красавицей, но недостаточно благородного происхождения. В свои шестьдесят пять лет он мог выбирать жен, как ему заблагорассудится. Но молодая императрица, лишенная сильной родни, вряд ли могла в таком недоброжелательном окружении вырастить сына.
      - В Варре и Вендаре, - продолжал Фиделиус, - та из дочерей, что не принесла церковного обета, могла получить власть. Но салийцы предпочитали сына-бастарда незаконнорожденной дочери. Еще живя в монастыре, я своими глазами видел указ того времени, гласивший, что незаконный сын может наследовать отцу. Потому-то герцоги Салии и незаконнорожденные сыновья императора (ибо он имел множество любовниц) начали междоусобные войны и разрушили империю.
      "Грустно то, что хотел услышать король, - подумала Росвита. - "Указ, гласивший, что незаконный сын может наследовать отцу"".
      - Значит, бастард может наследовать корону и в нынешней Салии?
      - Так и было однажды. Он правил четыре года, пока его не убил розалийский герцог на мирных переговорах. За что сам понес наказание Господа и Владычицы: его земли опустошались народом Эйка на протяжении двадцати лет, пока там не осталось ни одного целого дома, а люди не были вынуждены покинуть страну. Трон перешел в руки одного из дальних родственников Тайлефера - не потомка, конечно. Род императора прервался.
      Росвита вздохнула. Четыре года. Не самый долгий срок правления.
      - Это не то, что ты хотела услышать? - спросил брат Фиделиус. Она почувствовала, что он хоть и говорит из-за стены, улавливает выражение ее лица так, как будто читает мысли.
      - Не то. Но сказанное тобой о неспособности бастардов править должно достичь королевских ушей.
      - Даже я в своей хижине слышал о сыне короля от женщины племени Аои. Птицы поют об этом ребенке, а ночью, когда я предаюсь молитвам и размышлениям, демоны высших сфер нашептывают мне о том, как он взрослеет и крепнет.
      Смеялся он или говорил всерьез? Сказать трудно. И сам он не стал вдаваться в дальнейшие разъяснения. Хриплое и слабое его дыхание едва слышалось, как шорох травы.
      - Расскажи мне о своем труде, - промолвил наконец Фиделиус.
      В голосе его она услышала то, что сама испытывала всю жизнь: вечную жажду истины, жажду, подобную голоду, упорную и неутолимую.
      - Я пишу историю вендийского племени, которую хочу посвятить королеве-матери Матильде. Сейчас она пребывает в Кведлинхеймском монастыре, где, верю, обрела душевный мир и покой и откуда может наблюдать за сыном и остальными детьми. Большая часть книги посвящена временам Генриха Первого и обоих Арнульфов, ибо их усилиями вендийцы добились могущества.
      Она задумалась. Отшельник терпеливо ждал продолжения. Грандиозность собственной задачи вдруг встала перед ее глазами, пугая и в то же время привлекая. Слушавший Росвиту человек, без сомнения, мог понять все, что ею руководило: страхи, любопытство, необходимость изучать и открывать новое.
      - Труд мой подобен блужданию в зимнем лесу по тропам, заметенным снегом, где некому указать путь, если я собьюсь с него. Вы, брат Фиделиус, многое можете рассказать! Обо всем том, что видели своими глазами или слышали от видевших! Сколько вы должны знать!
      - У меня слишком мало для этого времени, - произнес он так тихо, что на минуту ей показалось, что слова эти ей чудятся, - прости меня, сестра. Могу ли я исповедаться тебе, как ребенок, признающийся матери в проступках?
      Она боялась разочарования. Но отказать не могла.
      - Я диакониса, а потому могу в исключительных случаях принимать исповедь.
      Теперь он говорил еще медленнее, переводя дух после каждого слова.
      - Я тяжко согрешил однажды, прелюбодействовав с женщиной. Это было много лет тому назад, но до сих пор я вспоминаю о ней с любовью. Всю жизнь после этого искал я успокоения, пытался утишить страсть, снедавшую меня. И вот теперь только обретаю покой. Я заглянул за грань мира, увидел, что все его искушения ничто в сравнении со ждущим нас в Покоях Света... Чувствовалось, что Фиделиус не страшится признавать свои ошибки, но не страшится и прощать их себе, не с высокомерием или снисхождением, а мудро и спокойно. Ибо знает, что все живущие в миру грешны. Он продолжал: - Но бесы все еще посещают меня. Не в женском обличье, как это бывает с большинством братьев. И даже не в обличье той, которую я столь часто вспоминаю. - Он снова замолчал. Больно было слышать его затрудненное дыхание. - Но в виде ученых и магов, искушая знанием, если... Если только я...
      Голос оборвался. Росвите стало страшно. Не поют ли и здешние птицы о деяниях Сангланта? Слава Владычице, она не могла понять их языка. Бертольд взобрался на высокий камень и оттуда с явным удовольствием глядел вниз. Фигура юноши олицетворяла жизненную силу и радость. Виллам беспокоился, но не осмелился повысить голос, чтобы не потревожить святого мужа.
      Было жарко, хоть солнце и скрылось за облаками. Росвита вспотела в шерстяной ризе и, вытирая пот с шеи, опасалась, что любое ее движение может заглушить тихие слова Фиделиуса. Но слышалось движение в хижине. И голос:
      - Если б я мог поведать им то, что знаю о Семерых Спящих. Клятва запрещает мне говорить об этом. И все же...
      Она напряженно ждала, но он не продолжил. В хижине что-то передвигали. Тень мелькнула в маленькой дверной прорези, и в нее что-то просунулось. С бьющимся сердцем Росвита подошла и взяла поданный ей предмет. Книгу. Старательно переплетенная, сшитая из пергаментных листов и написанная твердым и изящным почерком.
      - Над этим я работал многие годы, вместо того, чтобы размышлять о Святом Слове. Передаю труд тебе, чтобы он больше не приковывал мой дух к грешной земле. Бог в помощь, сестра. Не забывай о том, что сейчас услышала. Прощай.
      На обложке книги было написано: "Житие святой Радегунды". И завершалась она одним словом. Тем, что она только услышала: "Прощай".
      - Брат Фиделиус?
      Солнце выглянуло из-за облаков, на мгновение ослепив ее ярким светом.
      - Теперь уходи, - услышала она. Звучало это как приказ, твердый и властный - непохожий на слабый голос, которым он говорил доселе.
      Росвита крепче сжала книгу.
      - Прощай, брат. Благодарю тебя, я сохраню в сердце все, что ты сказал.
      Почему-то она решила, что он улыбнулся. Или ей этого очень хотелось. Хижина его, маленькая, ветхая, была беднее жилища любого нищего. Она пошла к своим, стараясь не оборачиваться, сохраняя уважение по отношению к старцу.
      Когда она подошла, Виллам схватил ее за руку:
      - Разговор окончен?
      - Окончен. - Она обернулась. В лачуге не подавали признаков жизни.
      - Я ничего не слышал и не видел, - проговорил Виллам, - кроме сына, который прыгал, как белка, видимо желая вышибить себе мозги.
      - Нам пора, - сказала Росвита. Ей не хотелось ничего говорить.
      Виллам, уважая ее сдержанность, дал знак солдатам. Они возвращались по прежней тропе, огибая попадавшиеся камни. Росвита, погруженная в свои мысли, не вспомнила о площадке с насыпями, а вот Бертольд попытался взобраться на одну из них, но его остановил отец.
      Королю не понравится сказанное Фиделиусом. Можно было, конечно, просто сказать, что формально незаконнорожденный является наследником - как в Салии. Но плата за это - реки крови, междоусобие и конец правящей династии. Может быть, Генрих, достойный человек, отец троих законных детей, наконец это поймет.
      Но не это ее беспокоило. Ее занимал другой вопрос, кто такие Семеро Спящих?
      Читая ученые книги, собирая материал для своего труда, она не раз натыкалась на упоминания о них. Обычная легенда, каких много ходило о первых мучениках за веру. О ней говорила даже святая Эзеб в "Церковной истории". В те времена, когда даррийский император Тианатано начал преследования первых дайсанитов, семеро юных из священного города Саиса нашли убежище в пещере, чтобы в молитвах снискать силу и достойно принять потом мученические венцы. И вот, пещера чудесным образом закрылась за ними, а сами они уснули в ней до тех пор, пока...
      Пока что? Об этом Росвита никогда не думала, за долгие годы поняв одно: не все легенды правдивы.
      Но что-то в словах брата Фиделиуса, в его голосе, в его колебаниях и упоминании о созданиях, смущавших его в уединении, заставляло думать теперь, что за преданием что-то кроется.
      - Вы слишком мрачны, достойная сестра, - сказал Виллам, касаясь ее плеча.
      - Мне есть о чем подумать, - отвечала Росвита. Маркграф был слишком воспитан, чтобы расспрашивать дальше.
      2
      Той ночью они отмечали праздник святой Сюзанны, покровительницы сапожников и ювелиров. Королевская свита заняла все монастырские гостиницы и половину деревни, бывшей в часе пути от монастыря, не считая тех, кто раскинул шатры на близлежащих лугах. Брат-келарь, в чьи обязанности входило содержание дорогих гостей, смирился с тем, что от монастырских запасов вина и провизии мало что останется.
      Генрих сохранял спокойное расположение духа. Только Росвита и Виллам знали, зачем нужен был разговор с отшельником. И только одна Росвита знала, чем разговор окончился и как отреагировал на полученные сведения король,
      Он долго думал, пока она стояла перед ним, молча ожидая. Хотя отец Бардо и предлагал королю свой собственный кабинет, Генрих выбрал комнату в одной из гостиниц, просторную и лишенную всякой роскоши, но в ее распахнутые окна проникал теплый весенний воздух. Росвита и король долго беседовали наедине.
      Когда дворцовый церемониал не требовал иного, Генрих одевался так же, как и все, разве что немного богаче: кафтан до колен, отороченный золотым шитьем, и в это время года сапоги из мягкой кожи, украшенные изображениями орлов, драконов и львов. "Орлы", "драконы" и "львы" - три оплота его могущества, но могущества личного. Его сила как короля Вендара и Варре зависела от лояльности великих герцогов. Черный кожаный пояс был украшен символикой шести герцогств: саонийский дракон, аварийский лев, фессийский орел, арконийский гуивр, варингийский конь и вейландский ястреб. На руках его были четыре золотых кольца, символизировавшие верность четырех маркграфов: Гельмута Виллама, Джудит из Ольсатии и Австры, Веринхара из Вестфолла... Маркграфиня Истфолла умерла, и кольцо, которое она в свою очередь получила из королевский рук, либо потерялось на поле боя, либо перешло в собственность одного из куманских степных вождей. Пятое кольцо, символ собственной власти, Генрих носил на золотой цепи на шее.