Алан проснулся от холода, но сначала даже не шевельнулся. Странный сон не шел из головы. Он чувствовал еще запах моря и горящих домов, слышал крики детей, падавших под ударами топоров и копий эйкийцев. Все еще видел страшных собак, их ужасающий оскал, желтые глаза, из которых словно сыпались искры. Юноша вздрогнул и перевернулся на другой бок. Тоска и Ярость плотнее прижались к нему. Их присутствие придавало уверенности.
      В отличие от других пехотинцев, Алан теперь имел, по крайней мере, сносную постель - ковер, который расстилали перед входом в шатер графа Лавастина. Накормив, напоив и уложив спать подопечных монстров, Алан каждую ночь устраивался здесь, как бы защищая графа. Это было глупо, у него были лишь копье и нож, с которыми он едва умел обращаться, а у шатра всегда стояли два телохранителя. Но никто не препятствовал ему, вероятнее всего потому, что все боялись постоянно сопровождавших юношу собак. Сам же Лавастин был равнодушен ко всему, кроме своей цели - движения навстречу принцессе Сабеле.
      Ярость заскулила и тоже заворочалась во сне. Тоска проснулся сразу, едва Алан двинулся. Надо было вставать.
      Вчера граф Лавастин с отрядом наконец-то настиг Сабелу. Многочисленная свита принцессы теперь разрослась до размеров войска. Родульф, герцог Варингии, множество графов и мелких чинов присоединились к ним. Прибытие Лавастина со ста двадцатью солдатами послужило поводом для грандиозного праздника. Пир шел всю ночь, и Алан выпил больше эля, чем следовало. Во рту пересохло и горчило, болела голова, подташнивало.
      Один из графских стражников все еще спал. Другой равнодушно зевал, не обращая внимания на проходящего Алана. Тот направился в лес, шагах в двадцати от лагеря. Тоска, повизгивая, трусил следом.
      Делая свое дело, Алан одновременно наблюдал за небом. Луна уже спряталась, и на востоке виднелась красная полоса зари. С дальнего конца лагеря доносилось церковное пение, священнослужители приветствовали восходящее светило. Когда юноша собрался возвращаться, Тоска зубами чуть схватил его за запястье и потянул в сторону. Алан пригнулся, прячась за кустами:
      - Что там?
      Из глубины леса доносился быстрый шепот. Тоска потянул его сильнее, так, что юноша упал на четвереньки. Теперь его совсем не было видно за низким кустарником. Сквозь ветви он различил две фигуры, пробиравшиеся через подлесок с чем-то тяжелым. Наконец они остановились передохнуть.
      - Там кто-то есть, - шумно выдохнул один из них. Алан и Тоска молчали. Неизвестные замолкли. Клирики пели, и их отдаленные голоса звенели в морозном воздухе. Небо светлело.
      - Никого, - сказал второй. - Надо поторопиться, пока лагерь не проснулся.
      Человек вновь взялся за что-то длинное и тяжелое, и они продолжили свой путь в восточный конец лагеря. Они несли чье-то тело.
      Сердце Алана похолодело. Тоска принюхался к воздуху. Вместе они поползли вслед за ними. Алан придерживал собаку за ошейник. Чтобы придать себе уверенности, он потрогал красную розу, висевшую под кафтаном, живую и цветущую. Легкий укол шипов придал ему мужества.
      Трудно сказать, мужчина то был или женщина, жив был человек или мертв. Они несли его вдоль ограды лагеря, направляясь, судя по всему, туда, где стояла полевая кухня, но потом, миновав ее, прошли к прежней задрапированной клетке, что стояла теперь в ста шагах от остального лагеря. Человек с лицом, прикрытым капюшоном, и в толстых кожаных рукавицах встретил их. Говорили тихо. Сначала Алан не мог различить слов. Да и ни один человек не смог бы. Только эйка...
      Алан напрягся и замер, до тех пор пока не услышал, как лошади в лагере переминаются с ноги на ногу, как тихо заканчивают свою песнь клирики. Он различил голоса. Услышал, как скребут по дереву клетки чьи-то огромные когти, как шумят ветви на ветру, услышал даже, как скрипят песчинки под его пальцами.
      - ... и не будет задано никаких вопросов.
      - Притащили его из Отуна. Это земли епископа, которая поддерживает ложного короля. Епископ Антония сказала, что с его людьми легко справиться.
      Охранник клетки хмыкнул.
      - Пока они не возьмутся за оружие. Вы, должно быть, шли весь день из предместий Отуна. Он еще жив?
      - Кажется, дышит. Мы дали ему воды, как ты приказывал. Он даже не проснулся и не открыл глаз. Почему? Может, попытаться его растолкать?
      Голос охранника прозвучал с отвращением:
      - Незачем заставлять беднягу страдать.
      - Жалеешь слугу самозванца?
      - Делаю свою работу. А теперь отойдите.
      - Нельзя ли посмотреть?
      - Смотрите, если угодно. Потом пожалеете.
      Что-то в его голосе заставило тех двоих отойти. Но Алан чувствовал, что именно теперь не должен оставаться в стороне.
      Он прыгнул. Тоска попытался ухватить его за полу кафтана, но промахнулся, и Алан с шумом вывалился из леса.
      - Стой! - громко закричал он.
      Двое схватили его, завернув руки за спину. Какое-то время он боролся, но те были сильнее. Внутри клетки раздался тяжелый стук, как будто кто-то, бывший к тому же немаленьких размеров, всей тушей ударился о прутья.
      - Может, бросить туда этого? - проявил творческий подход один из несших тело. - Он моложе и свежее.
      Тоска с рычанием выпрыгнул из-за деревьев. Алан сразу оказался свободен, а нападавшие обнажили ножи.
      - Это одна из псин графа Лавастина, - раздраженно сказал охранник, - их нельзя убить.
      Тоска загородил собой Алана и ощерился.
      - Не делайте этого, - взмолился юноша. - Это жестоко. Так нельзя!
      У охранника клетки не хватало кисти одной руки, лицо от лба до подбородка было изуродовано глубокими шрамами, один шрам проходил там, где когда-то был левый глаз. На груди висел бронзовый Круг Единства.
      - Скотинку надо кормить, мальчик. Свежей кровью. Или и впрямь хочешь предложить свою?
      Алан содрогнулся. Но память о предсмертном вое и рыданиях несчастного Лэклинга оказалась сильнее страха. Вину следовало искупить. Он вспомнил вдруг и брата Агиуса с его ересью о том, что блаженный Дайсан принес себя в жертву, чтобы искупить людские грехи. Жертва делает человека достойным! Алан шагнул вперед.
      Тоска толкнул Алана сзади с такой силой, что тот упал на колени. Собака вцепилась ему в руку, едва не прокусив до крови. Люди с ножами подошли ближе. Тоска, косясь на них, зарычал, но не выпустил руку из пасти.
      - Кое-кто не согласен с тобой, - прокомментировал охранник, сдерживая удивление. Он склонился над неподвижно лежащим человеком, ухватил его здоровой рукой и поднял на плечо. Силы солдату было не занимать: он с легкостью приподнял дверь клетки так, чтобы туда горизонтально вошло человеческое тело, и запихнул спящего.
      - Пусти меня, - с силой крикнул Алан. Не обращая внимания на боль, он вырвал руку из собачьих зубов и рванулся вперед. Надо было помешать убийству.
      Охранник вздрогнул и, неловко повернувшись, случайно сорвал с клетки прикрывавшую ее рогожу, открыв взору...
      Двое убийц, стоявших позади Алана, хотели вскрикнуть от ужаса, но не смогли. Любой звук замирал в горле при виде этого. На них смотрел один огромный глаз. Остальное было гигантской массой гниющей плоти, в которой копошились черви. Гной стекал с отвратительной морды существа. Взгляд его вселял ужас и отвращение.
      Алан не мог шевельнуться. Смотрел со страхом и жалостью на чудовищную внешность. Существо выглядело крайне жалким. Как у гигантской птицы, две когтистые лапы и два крыла болтались неподвижно и беспомощно. Как у дракона, длинный извивающийся хвост и лысая голова отливали стальным блеском и одновременно отсвечивали чем-то зеленовато-желтым. Существо было больным. Тем не менее оно неловко потянулось к своему обеду.
      Охранник стал засовывать тело внутрь, но неожиданно оно шевельнулось. Несчастный просыпался. Просыпался к яви, бывшей хуже любого ночного кошмара. Огромная лапа придавила его голову к полу клетки, погрузив когти в еще живую плоть, а затем утянула целиком внутрь.
      Охранник снова накинул рогожу. Из клетки донесся сдавленный крик и... чавканье. Оцепенение, вызванное взглядом гуивра, миновало. Алан упал лицом в песок и, содрогаясь, зарыдал. Он намеренно не двигался. Увиденное было не для его глаз.
      Однорукий закрыл дверцу и запер ее. Затем посмотрел на юношу уцелевшим глазом.
      - Эти двое отведут тебя к епископу. Она захочет на тебя посмотреть.
      Епископ Антония. Конечно, никто, кроме нее, не мог стоять за этим. Той ночью и потом, в Лавасе, Агиус отказался бороться с ней. Теперь Алану придется заняться этим. Или вместе с Тоской попытаться оказать сопротивление, которое, он знал заранее, будет бесполезным. Смирившись, он пошел туда, куда его вели.
      Чувство смирения перед Божьей волей исчезло, пока он ждал перед шатром. Ждал, когда епископ закончит службу, посвященную восходу солнца и приходу нового дня. Благородные вельможи почтительно принимали благословения.
      Когда Антония вернулась, все еще облаченная в белые богослужебные одежды, и, твердо держа в руках свой епископский посох, выслушала все, что прошептал ей на ухо об Алане один из клириков, спокойно проговорила:
      - Снова он? Брат Гериберт, сообщите Лавастину, что этот юноша какое-то время будет следовать в моей свите. Граф не будет возражать.
      Клирик вышел. Алан, испуганный и жалкий, ждал, пока разберут и упакуют во вьюки шатер. Тоска устроился в его ногах и не желал уходить. Никто не говорил с юношей, искоса поглядывали на него и двух стражников.
      Когда все было готово, главные из свиты епископа расселись по лошадям, остальные заняли место в походном строю согласно своим званиям. Откуда-то со стороны обоза появилась тень - это вернулась Ярость, присоединился к ней и Тоска. Никто не пытался прогнать собак, и их присутствие совершенно успокоило Алана.
      Когда войско тронулось с места, двое солдат пинками заставили идти и Алана. Он повиновался, хотя, возможно, ему и надо было бежать. Но как? Ожидать, конечно, следовало худшего. Его, быть может, казнят или скормят гуивру. Или госпожа Антония придумает что-нибудь еще.
      Весь день они шли, остановились только раз, чтобы напоить лошадей. Ратники Сабелы двигались через холмистую и пустынную, местами поросшую лесом местность, где встречались редкие фермы и пастбища. Идти было легко. Реки на пути были мелководны, подножного корма для лошадей хватало. И ни следа хоть какой-то силы, верной королю Генриху.
      Полдень давно миновал, когда они достигли долины реки Роун. Холмы исчезли, и они шли по долгому покатому склону, ведущему вниз. Окутанная туманом, вдали виднелась высокая каменная колокольня Отунского собора, граница земель, подвластных герцогу Варингийскому, и графство Аркония, сердце прежнего королевства Варре. А за графством Арконийским был Вендар.
      Войско остановилось и готовилось к ночлегу. Стражники втолкнули Алана в палатку и по приказу Антонии заставили сесть на небольшой раскладной табурет. Собаки тихо вошли следом и примостились в ногах. Епископ оставила его под присмотром одного из своих клириков, молодого человека с голубыми глазами и ярко-красными шрамами на руках и шее, которого звали Виллиброд. Выглядел он вполне безобидно и, расположившись напротив Алана, достал резец и на небольших деревянных Кругах Единства принялся вырезать буквы. Закончив, он соединил их тонким ремешком на манер ожерелья.
      - Ты будущий клирик, - обратился он к Алану, когда заняться оказалось нечем. - Ты гладко выбрит, как и полагается доброму человеку церкви.
      Алан смутился. То, что бритва еще ни разу не касалась его подбородка, на котором упорно не желала появляться положенная мужчине растительность, было причиной его мучительных переживаний. А впрочем, зачем об этом говорить Виллиброду.
      - Когда-то меня пообещали монастырю. А теперь я солдат графа Лавастина.
      Клирик удивился:
      - Но ведь неслыханно, чтобы человек церкви служил в войске графа мира сего. Сказано, что Владычица заботится об алтаре, а Господь владеет мечом!
      Возвращение Антонии прервало беседу. Ее окружали слуги, несшие кувшин с водой, большую медную миску и чистое льняное полотенце, чтобы епископ могла освежить лицо и руки. Пока она этим занималась, другие слуги чистили ее одежды. Наконец женщина-служанка расчесала ей волосы и накинула на голову белое покрывало. Поверх покрывала два клирика возложили митру - знак епископского достоинства. Высокая, заостренная сзади и спереди митра была сделана из толстой белой ткани и украшена золотым шитьем. Сзади до пола на шнурках свисали две золотые кисти.
      Клирик подал Антонии посох, и она одарила свиту ласковой улыбкой, благодаря за службу. Наконец ее взгляд остановился на Алане. Он понурил голову, не желая встречаться с ней взглядом, и поэтому упустил из виду выражение ее лица. Слышал только голос.
      - Был еще один, которого я просила привести сюда много дней назад. Еще не прибыл?
      - Нет, ваше преосвященство.
      - Надеюсь, к вечере он будет здесь, - говорила она мягко, но Алан теперь понимал, что крылось за этим. Как бы ни добра была она внешне и как бы ни был мягок ее голос, женщина эта не допускала ослушания. Клирики один за другим вышли, остальные двинулись следом. Вскоре в другом конце лагеря запели псалмы, посвященные восхождению вечерней звезды.
      Клирик Виллиброд, оставшийся в шатре, позволил Алану опуститься на колени и помолиться. Когда он заканчивал, у входа в шатер появились солдаты, втолкнувшие брата Агиуса. На его рясе виднелись следы дорожной грязи, сам он прихрамывал и имел очень помятый вид. Алан от удивления подскочил, оборвав молитву на середине слова.
      Агиус освободился от стражников, спокойно размял кисти рук, опустился на колени и принялся читать положенную молитву. Алан, устыдившись, сделал то же самое.
      Наконец, когда они пропели аллилуйю, юноша шепотом спросил:
      - Я думал, вы остались в Лавасе. Вы же не собирались идти с графом...
      - Не собирался. - Агиус встал с колен, посмотрел на стражников и вымыл руки, поливая из того же кувшина, которым только что пользовалась Антония. Алан смутился, одновременно испуганный и восхищенный демонстративно-наглым поведением Агиуса. Священник вытер лицо тем же белоснежным льняным полотенцем.
      - Никогда не хотел встревать в мирские споры, что соблазняют тех, кто прельщен мирским блеском и удовольствиями.
      - Как же вы здесь?
      - Против своей воли.
      Даже такой деревенский паренек, как Алан, понимал, что кресло, в которое уселся Агиус, было предназначено для епископа. Вызывающее поведение шокировало Виллиброда:
      - Простите, достопочтенный брат, но это епископское место. Негоже простому священнику...
      Агиус молча посмотрел на него. В дверном проеме замелькали факелы. Возвращалась епископ Антония.
      2
      - Куда же это годится, достопочтенный брат, - заговорила Антония мягким голосом, когда удивленные восклицания сопровождавших ее клириков несколько поутихли, - чтобы скромный служитель церкви занимал место, принадлежащее той, кого рукоположила сама госпожа-иерарх?
      - Владычица знает мое сердце и видит, чего оно жаждет. Ее прощения и милости хочу я быть достоин. Не твоих. - Агиус был в гневе.
      - В твоем сердце поселилось зло. Это ли ты хочешь представить пред взором Владычицы?
      - Она знает, что в моем сердце. - Вскочив с места, Агиус больше походил теперь на герцога, разговаривающего с вассалом, а не на священника, стоящего перед епископом. - Она знает, не ты.
      В толпе слуг и клириков поднялся ропот. Антония жестом приказала им утихнуть.
      - Кто же теперь говорит с нами, брат Агиус? Смиренный служитель церкви? - В голосе зазвучали стальные нотки. - Или блудный сын?
      Агиус вздрогнул, но не сдавался.
      - Я понесу епитимью за гордыню. А что вы хотите от меня, ваше преосвященство? Зачем привели меня сюда? Я не служу больше миру.
      - Ты живешь в нем. Нельзя бежать от мира, брат наш Агиус, как бы ни старались иные неразумные сделать это. Даже ты так и не научился подчинять свою волю указаниям Господа и Владычицы. Часть твоего сердца все еще живет в миру. В том миру, где ты привык поступать только по-своему.
      - Только Владычице судить меня, - упорно повторил он. - Чего хотите вы?
      Если в какой-то момент лицо Антонии и было жестким, то теперь добрая улыбка осветила ее розоватое лицо с ласковыми голубыми глазами.
      - Побеседовать с твоей племянницей, конечно.
      - Моей племянницей! - Агиус чуть не потерял дар речи.
      - Она воспитывалась епископом Отуна. - Безмятежное выражение ее лица не поколебал его гнев. - Неужто ты не знал?
      - Разумеется, знал!
      - Она там оказалась благодаря твоей протекции, не так ли?
      Агиус смотрел на нее молча, отказываясь отвечать.
      - Ты побудешь у нас. Недолго.
      - В качестве заложника?
      Она махнула рукой. Приближенные и слуги вышли из шатра, остались только Агиус и Алан с собаками, она посмотрела на собак с подозрением, но решила, что ни их, ни Алана бояться не стоит.
      - Ты станешь моим оружием.
      - Я не буду оружием, которым бьются в мирских целях, епископ Антония. Принимая сан, я...
      Она ласково улыбнулась:
      - Посмотрим.
      И также ласково кивнув Алану, Антония величаво вышла. Агиус кинулся за ней, но путь ему преградили стражники. Алану показалось, что Агиус попытается их растолкать, но тот опустился на колени и начал молиться, иногда только морщась от боли в ноге, не залеченной, с тех пор как два месяца назад ее прокусил Тоска. Слова молитвы едва слышались:
      - Прости, Владычица, слабого сына своего. Сделай достойным своей милости. Суди меня нестрого, Госпожа. Даруй прощение грешнику. Дай светлый разум, дабы стяжать доброты и низвергнуть гордыню.
      Казалось, он никогда не окончит. Клирики в лагере служили последнюю вечернюю службу. Алан присоединился к молившемуся Агиусу.
      Антония не возвратилась, даже когда служба окончилась - вероятнее всего, пошла на пир. Вместо нее появился клирик Виллиброд с хлебом, сыром и вином для пленников. Отдав им пищу, он принялся за свои ожерелья. Агиус ни к чему не прикоснулся, хотя Алан и заставил его выпить несколько глотков вина.
      Антония вернулась поздно и сразу отправилась на покой. Сам Алан спал плохо, ворочаясь на голой земле. Не спасало даже тепло собак, прижавшихся к нему. Вопросы роились в голове. Что должна племянница Агиуса сделать для мятежа Сабелы? Агиус был простым священником, и таковой никогда не осмелился бы сидеть перед епископом. Алан засыпал и просыпался, в перерывах между ночными кошмарами слыша, как Агиус бормочет молитвы.
      Наутро Алану позволили выгулять собак - разумеется, в сопровождении стражи. Возвращаясь, он увидел, что с Антонией в их сторону движется много людей в богатых одеждах, сверкавших серебром и золотом. Он заторопился к Агиусу.
      - Сюда идут! Антония и много других людей! - зашептал он. - Много знати.
      Агиус с трудом поднялся, но нашел в себе силы выпрямиться и с гордой осанкой встретить входящих. Не так полагалось простому священнику... Алан преклонил колени, собаки сели по бокам. Ему не пристало стоять перед благородными чинами, сам он был не более чем купеческий сын.
      Солнце светило ярко, но его затмевали богатые одежды госпожи Сабелы и грузного человека, сопровождавшего ее: Родульфа, графа Варингии. Их одежду украшали драгоценные камни, золото и серебро, платье же епископа выглядело весьма скромным.
      Родульф рассмеялся и обратился к Антонии:
      - Господь милосердный! Парень одет в такие лохмотья, что я бы не заметил его, не предупреди меня ваше преосвященство.
      Он тяжело шагнул вперед. Широкоплечий и массивный, Родульф был краснощек, как человек, который ест часто и никогда не испытывает недостатка в пище. Он хлопнул Агиуса по плечу, выказывая дружеское расположение.
      - Что же ты, достойный юноша? Невезение? Знаю, твои родители были в ярости, когда вместо женитьбы ты пошел в попы. Но всегда думал, что ты будешь пресвитером и осядешь в этом чертовом Дарре под крылышком у самой госпожи-иерарха. - Он дернул ветхую рясу Агиуса с такой силой, что Алан испугался, как бы та не порвалась.
      - Я служу нашей Владычице, - твердо отвечал Агиус, - и никогда не желал другого.
      Он не выказывал никакой почтительности ни Родульфу, ни самой принцессе Сабеле, с задумчивым и суровым видом стоявшей рядом.
      - И пришел сюда послужить любезной нашей сестре Сабеле?
      - Нет!
      Сабела не дрогнула.
      - Ты все равно нам послужишь, Агиус, - заговорила она ровным голосом. У меня нет времени на осаду Отуна, а епископ Констанция не отдаст город просто так. За нашей спиной их ополчение, и вперед я идти не могу. Так что рано или поздно город падет. Если мы не заключим сделку: я гарантирую безопасность твоей племянницы, а ты приводишь мне Констанцию в качестве заложницы.
      Угроза не испугала Агиуса. Теперь он выглядел даже увереннее.
      - Если вам не хватает сил, чтобы победить Генриха, не лучше ли вернуться в свои земли и управлять ими? Это было бы более достойно.
      Губы Сабелы дрогнули в каком-то подобии улыбки. Она подала знак одному из слуг, и в шатер ввели темноволосую девочку лет пяти или шести. Увидев Агиуса, она с плачем бросилась к нему, оттолкнув стражу.
      - Дядюшка! Они убили няню!
      Агиус крепко сжал ее в объятиях, шепча слова утешения. Когда девочка затихла, Сабела заговорила вновь:
      - Наши лазутчики настигли их под Отуном. Кое-кто отказался сдаться. Была небольшая стычка.
      - Чего ты от нее хочешь? Ты же знаешь, она тоже предназначена церкви.
      Родульф занервничал, крутя кольца на своих толстых пальцах. Он попытался показать, что этот разговор его не касается. Антония, наоборот, слушала, излучая доброту и ласку. Алан, глядя на нее, чувствовал, что мурашки бегут по его спине. Ярость заворчала, и он, чтобы успокоить животное, погладил его по шее.
      - Я ничего не хочу от нее, - сказала Сабела. - И ничего не сделаю, если ты не принудишь. Мне нужна епископ Констанция.
      Агиус побледнел настолько, что его усталые глаза казались неестественно темными. Ребенок прижался к нему, пряча лицо в складках рясы.
      - Констанция ни в чем не подозревает тебя, Агиус, - продолжала Сабела. - Вы выросли вместе, и насколько я помню, до того как она приняла сан, а тебя попытались женить на герцогине Лютгарде, между вами был разговор о помолвке. - Она коснулась ладонью золотого ожерелья на шее. - Ты так и не женился на герцогине, тебя выручил брат. Молодой Фредерик был добрый и великодушный человек. И хороший воин. Увы! Много достойных людей погибло на востоке в войнах, что ведет Генрих вместо того, чтобы заботиться о своих собственных землях. А теперь... - Она вновь подала знак слугам, которые подошли к девочке.
      Та прильнула к дяде и снова заплакала. Агиус крепче прижал ее к себе. Гнев кипел в нем, но, наконец справившись с собой, он высвободился из объятий ребенка. Слуги увели ее.
      - Вижу, мы поняли друг друга, - произнесла Сабела и тут же покинула шатер.
      - Ты должен понять меня, - заговорил Родульф. - Отныне вендийский король будет не властен над моими землями. Ты вендиец и вряд ли сочувствуешь мне, но понять должен. Хотя, конечно, я не одобряю таких методов.
      - Много жизней будет сохранено, - вмешалась Антония, - а Отун не будет опустошен. Все мы знаем, что мир лучше войны.
      - Война, по крайней мере, честнее, - выдавил из себя Родульф. - В отличие от подлости, даже благословленной епископом. - Он вышел.
      - Завтра в полдень мы выступаем. Я буду сопровождать тебя. - Голос Антонии не допускал возражений. - Оба приведите себя в порядок.
      Когда она вышла, Алану с Агиусом разрешили помыться. Алан лил воду из простого медного кувшина, которым обычно пользовалась прислуга епископа. Ледяной водой он заставил себя помыть лицо и руки, вычистил кафтан.
      Глаза Агиуса покраснели от усталости и изнеможения, но он продолжал молиться. Алан почувствовал вдруг сильную жалость к этому человеку. Мало кого Господь и Владычица испытывали такими муками. По их милости большинство людей могли очиститься от тьмы более легким путем, не без сомнения в себе, конечно.
      Взяв миску с водой, он подал ее священнику.
      - Вам надо почиститься.
      - Я запятнан навсегда. Грехом гордыни, - сквозь зубы пробормотал Агиус.
      Алан заметил, что ступни его покрыты гноящимися язвами, испачканы грязью и в крови. Каждый шаг, видимо, был для него болезненным. Этот человек был сплошной болью, и юноше хотелось хоть чем-то помочь. Он намочил полотенце и стал осторожно вытирать Агиусу лицо.
      - Прошу тебя, не надо, - тот не открывал глаз, - я не стою твоего сочувствия.
      - Сочувствия стоит каждый. - Алан снова окунул полотенце в воду и стал мыть Агиусу окровавленные ноги. - Что, кроме доброты, мы можем подарить ближним? - Он поднял глаза и увидел, что Агиус молча плачет. Полотенце было в крови.
      - Простите, я не хотел сделать больно.
      - Меня не заботит телесная боль. Она лишь напоминает о грехах. В гордыне своей я думал, что оборву узы, скреплявшие меня с землей и с людьми моей крови. Я не могу забыть о брате. Не могу любить его меньше, чем Владычицу, хотя теперь он мертв и находится рядом с Ней. Теперь под угрозой маленький ребенок, и меня принуждают жаждущие мирской власти. В гордыне я думал, что оставил позади все. Свое происхождение в том числе. Теперь вижу, что это не так. Я не могу принести истинной жертвы, что освободит меня от уз родства и окончательно предаст в руки Владычицы.
      Не зная, что сделать еще, Алан продолжал омывать священника, стараясь не задевать гноящиеся струпья.
      - Кто вы? - спросил он наконец, пугаясь собственного вопроса.
      Немного помолчав, Агиус ответил:
      - Я старший сын Бурхарда, герцога Аварии, и Иды, дочери герцога де Провенсаль.
      У них в Осне принято, чтобы имущество родителей наследовала старшая дочь, а старший сын должен удачно жениться, чтобы укрепить связи между домами. В церковь отдавали младших сыновей и дочерей. Великие герцоги королевства поступали со своими детьми точно так же.
      - Неудивительно, что ваши родители прогневались, - проговорил Алан, окончательно осознав, сколько воли требовалось проявить Агиусу, чтобы идти против них.
      Священник что-то пробормотал в ответ. Потом провел рукой по волосам, разглаживая их, и по щетине, выросшей на подбородке за три дня.
      - Что вы будете делать?
      - Спасу дочь своего брата. За то, что он сделал для меня. И список моих грехов возрастет. Намного.
      - Но вы сказали, что не будете им помогать.
      Тут Алан вспомнил, что девочка немногим моложе Агнесы, младшей дочери его тетушки Белы.
      - Ведь они ее... Они ее не...
      - Не казнят? - Агиус мрачно улыбнулся. - Ты добрый мальчик, Алан. И не понимаешь еще, на что способны люди, стремящиеся к власти. К власти, которой нас искушает враг. Сила, которую могут они здесь стяжать, стократ эфемернее той жертвы, что принес блаженный Дайсан, и того, что мы узрим в Покоях Света. Но мы, люди, всегда блуждаем во Тьме. - Он остановился, затем властно хлопнул в ладони. - Эй, клирик! Принеси мне нож! С такой бородой я не чувствую себя добрым служителем Господа.
      На лице его было отчаяние, но говорил и действовал он решительно, как человек, принявший свою страшную судьбу.
      3
      Агиус шел, Алан следовал за ним, сопровождаемый собаками. Епископ Антония ехала на белом муле во главе процессии. Один из клириков нес штандарт с гербом подконтрольного Антонии города: черная с золотом башня на слиянии двух рек.
      - В последнее время ведется столько разговоров о принцах, епископах, землях и присягах, - пожаловался Алан. - Не понимаю зачем.
      Агиус скривил губы в подобие улыбки.
      - Не понимаешь, зачем меня используют как приманку для белой лани?
      - Белой лани?
      - Так мы называли Констанцию.
      Алан кивнул, прикидываясь, будто понимает, о чем идет речь. Священник горько вздохнул:
      - Констанция - сестра короля Генриха. Младшая.
      - Почему тогда Сабела назвала вас кузеном? Вы ведь не носите... - Алан провел рукой по шее, там, где у лиц королевской крови обычно находилось золотое ожерелье.
      - Это украшение носят только члены королевского дома. Сабела и Беренгар, герцогиня Лютгарда. Но не я.
      - Почему? Если вы сын герцога?
      С востока шли облака. Было холоднее, чем утром. Сапоги вязли в дорожной грязи, шел дождь. Сколько еще предстоит дорог, грязи и дождей, прежде чем все это кончится? И что их ждет после победы Сабелы?
      - Правление миром много труднее молитв, - вздохнул Агиус.
      - Что?
      - Похоже, моя судьба быть твоим учителем во всем, Алан. Надеюсь, Владычица направит тебя своей мудростью, и в служении Ее Сыну ты продвинешься дальше, чем в изучении письма. Слушай меня внимательно.
      Они шли по безлюдной местности. Крестьяне и землевладельцы, проживавшие в окрестностях Отуна, при виде войска Сабелы укрылись за городскими стенами. Тоскливое серое небо, вытоптанные поля и разоренные села напомнили вдруг Алану то время, когда он зубрил в Лавас-Холдинге священные тексты. Агиус был строгим учителем, нетерпеливым и жестко карающим за любые ошибки и промахи, уверенным, что ученик должен знать все, что знает он сам. Не меньше.
      ~- В королевствах Вендар и Варре десять великих герцогов. Шесть из них мы обычно называем герцогами, а четырех - маркграфами, поскольку они управляют землями, лежащими у восточной границы. Соверен, король - "первый среди равных", не более. Именно их согласие требуется на то, чтобы герцог или герцогиня из королевского рода были признаны наследниками престолов Вендара и Варре.
      - Разве они не были раньше независимыми королевствами?
      - Не понимаю, о чем думал твой отец, - Агиус был недоволен, - мог бы дать тебе нормальное образование.
      - Отец научил меня всему, что нужно купеческому сыну, - жарко вступился за него Алан, обиженный словами Агиуса. - Я могу починить лодку, умею ходить под парусом и не потеряюсь в открытом море. Знаю стоимость монет разных королевств. Могу торговать.
      - Я не имел в виду твоего приемного отца.