Корона Звезд (№4) - Дитя пламени

— Разве мы не едем к вашему отцу, мой принц? — Лорд Фритурик был самым близким другом Эккехарда, рослым парнем, по возрасту моложе Ханны.

Эккехард вздрогнул.

— Я не собираюсь сдаваться на милость моего отца. Боюсь, он все еще рассержен на меня за то, что я похитил Болдуина у маркграфини Джудит.

Лорд Лотар был самым старшим из юных товарищей Эккехарда и, по мнению Ханны, наиболее здравомыслящим из всех.

— Но маркграфиня Джудит мертва, мой принц. Ее дочь, леди Берта, и не задумывается о судьбе лорда Болдуина, если не считать той неприятности с приданым.

— Верно, — глубокомысленно заметил Эккехард. Он настолько тщательно впитывал манеру лучших бардов, вереницей проходящих через королевский двор, выражать собственные мысли, что казалось, будто все фразы, которые он произносит, вычитаны и взяты из каких-то эпических поэм: тоскливые изречения о смерти, мудрые ответы, гневные возражения и великодушные соизволения. — Помнишь, что сказал Боян? Если проиграем эту войну с куманами, то не останется никого, кто сможет нести свет нашего учения людям. Господь желает, чтобы мы сражались и освобождали Его земли для Его праведного слова.

— Вы правы, милорд принц, — согласились они, все шестеро его благородных друзей, два кузена лорда Дитриха и еще девятнадцать людей, переживших этот пятидневный переход. Один несчастный утонул во время переправы через реку, что повлекло за собой немало рассуждений: была ли его смерть доказательством того, что вера его в Жертвенность и Спасение ослабла и не спасла его. Ханна была уверена, что это произошло, поскольку он поскользнулся, упал и начал паниковать, так как не умел плавать. Никто не успел вовремя подхватить его и вытащить из воды.

— Не забывайте феникса, — пафосно закончил Эккехард, проводя рукой по коротко остриженным волосам и осторожно почесывая голову, будто в любой момент там могли появиться ростки чертополоха. — Феникс возродился в свое время. Мы должны верить, что на нас лежит особая миссия, которую необходимо исполнить до того, как Церковь будет готова принять правду.

С появлением двадцати восьми людей в деревне численностью не больше шестидесяти душ, половина из которых были детьми, действительно возникло множество проблем, требующих решения. Ханна знала, чем могла быть полезна, и не отказывалась от работы; учитывая численность их группы, возникла необходимость в обращении к запасникам, расчете количества потребляемой ими пищи и каком-то возмещении убытков. Она чесала и пряла шерсть, шила, готовила, сажала зерно, сбивала масло и проводила много приятных часов, причесывая своих новых товарищей. К счастью, многие солдаты, не годные к службе, тоже не были лишены способности трудиться. Они помогли расчистить снег около деревни после первого, самого обильного снегопада, восстановили части ограждения, до которых смогли добраться через сугробы, сколотили лавки и столы, выдолбили из бревен две лодочки, помогали вернуть заблудившихся овец и делали еще много полезных вещей. Два кузена лорда Дитриха ухаживали за лошадьми, хотя содержание двенадцати благородных животных в такой небольшой деревеньке было, безусловно, нелегким испытанием, учитывая возникающие трудности с обеспечением их кормом. Из-за сильного снега Эккехард с товарищами только дважды выбирались на охоту, но оба раза возвращались с добычей, что давало возможность значительно разнообразить скромные деревенские обеды. Ханна старалась не думать о том, как будут страдать от голода бедные деревенские жители, когда на смену суровой зиме придет ранняя весна с ее лишениями, а все запасы окажутся уже съеденными нежданными гостями.

Конечно, терпение людей было небезгранично, несмотря на то что Эккехард каждую ночь развлекал деревенских жителей исполнением одной из многочисленных эпических поэм, которые он помнил наизусть. Песнь не могла заменить пищу, когда все сказано и сделано. Маленькие недовольства друг другом обернулись кулачными драками. Хозяйка дома заявила, что они съели все запасы яблок на зиму, поэтому Эккехард был вынужден отдать ей золотую нарукавную повязку в качестве возмещения убытков, чтобы мирно сосуществовать и дальше. Несмотря на свои религиозные обеты, он сблизился с одной деревенской девушкой; ни она, ни ее мать, казалось, не были против золотых колец и некоторых других подарков, подносимых принцем за проявленное ею благосклонное к нему расположение.

Госпожа Удача была на их стороне. Основная дорога вновь стала проходимой. Утро застало лорда Манеголда на сеновале вместе с молодой женой кузнеца и его младшей сестрой. Убийство чудом предотвратили, растащив в разные стороны двух горячих парней, Тиемо и Велфа, готовых броситься с ножами на разъяренного кузнеца; неверная жена отчаянно прикрывала собой распростертое на полу тело супруга. Уже к этому времени стало очевидно, что их дальнейшее пребывание в деревне нежелательно.

В полдень они покинули деревню. Принц Эккерхард продолжал негодовать:

— Если бы я знал, что она не против, не стал бы довольствоваться общением с дочерью госпожи Ааббы, которая не так уж и миловидна.

— Мы разделили бы с вами ее внимание, — возразил Манеголд. Он не был так хорош собой, как Болдуин, но тем не менее на него обращали внимание те девушки, которым нравились симпатичные белокурые молодые люди знатного происхождения, не обремененные представлениями о возможных последствиях. Его черные глаза добавляли таинственной загадочности его образу. — Но я сам только что узнал, насколько она была не против! А сестра! И не подумаешь, что простая деревенская девушка может так много!

Деревенские жители толпой собрались у главных ворот с вилами и палками в руках, желая удостовериться, что принц и его свита действительно оставили деревню. Четверо солдат шли впереди, прокладывая дорогу. Лорд Велф ехал прямо за ними, крепко сжимая в руках красно-золотое знамя принца Эккехарда. Этот изодранный, множество раз заштопанный кусок ткани был спасен и вынесен с поля боя, развернувшегося у кургана, поэтому теперь он символизировал удачу, сопутствующую армии, а также настоящее положение принца, указывая на достижения королевского отпрыска, какой бы малочисленной ни была его свита.

— Возможно, мой принц, — неохотно проговорила Ханна—в будущем вам и вашим товарищам нужно быть более осторожными в любовных связях. В такой деревне, как эта, расположенной на землях, через которые проходят военные отряды, кузнец — очень уважаемый человек в обществе, непозволительно оскорблять его.

— Ты не имеешь права говорить мне подобное! — в негодовании ответил Эккехард.

— Я путешествую с вами как представитель короля, мой принц. Жители деревни радушно приняли нас. Думаю, король Генрих посчитал бы неблагоразумным так отплатить за их гостеприимство, что они были вынуждены выгнать нас прочь.

— А откуда король Генрих обо всем узнает, если никто не вернется к нему с ответом? — требовательно вопросил лорд Тиемо, положив руку на рукоять меча.

— Да, это так, — раздраженно ответил Эккехард. — Оставь ее.

— Что хуже: быть предателем или еретиком? — задался вопросом искренне озадаченный Лотар.

Эккехард не мог ответить на столь сложный вопрос.

— В любом случае это не важно. Я обещал принцу Бояну доставить «орлицу» в целости и сохранности к Вилламам, так я и сделаю. После этого она сама будет добираться до короля.

Но Ханна заметила, что кузены лорда Дитриха немного поотстали, напряженно о чем-то переговариваясь, так чтобы остальные не слышали их.

Теплые лучи солнца тотчас превратили снег в непроходимую кашеобразную массу, и Ханна искренне сочувствовала тем солдатам, которые вынуждены были идти впереди, прокладывая дорогу для лошадей. Погода все еще была неустойчивой, ночью подмораживало, а днем было то тепло, то холодно, то выпадало много снега. Одна лошадь поскользнулась и сломала ногу, и, хотя ее мясом они питались на протяжении нескольких дней, несчастный солдат, которого она задела при падении, сильно ушиб голову, долго не приходил в сознание и в конце концов умер. Один из четырех солдат, активно прокладывающий дорогу, обморозил ноги и не мог быстро двигаться дальше; когда заражение полностью поразило его, так что просто невозможно стало переносить смрад, распространяющийся от него, несчастный человек умолял убить его, но Эккехард не решился на убийство. Вместо этого он оставил солдата в какой-то деревне на попечении у старухи, которая считалась знахаркой и знала секреты многих трав. Ханна почувствовала запах колдовства, исходящий от этого места, но она ничего не могла поделать, тем более отменить приказ Эккехарда. Ей слышались человеческие вопли много времени спустя, когда они проехали уже не одну милю, после этого долгое время ничто не нарушало окружавшей их тишины.

Однажды ночью кузены лорда Дитриха и еще семеро человек сбежали от них.

Утром Эккехард собрался было сделать выговор караульным, как вдруг обнаружилось, что именно те, кто стоял на часах, покинули лагерь. Оставшаяся часть солдат поспешила по их следам, которые были отчетливо видны на девственно чистом снегу. Но день близился к закату, становилось все холоднее, один из солдат тяжело заболел, и товарищи вынуждены были нести его на руках. Они все больше и больше отставали.

В этих землях леса росли повсюду, плотной стеной наступая со всех сторон на незадачливых путников, временами встречались луговины, болота и небольшие, покрытые вереском возвышенности. Той ночью они нашли убежище среди развалин давно покинутой деревни. Большая часть домов была разрушена, но в одном оказалась почти нетронутая крыша. Собрав солому с дворовых построек, они соорудили довольно удобные настилы для сна, а вокруг было полно древесины для хорошего костра.

Эккехард нетерпеливо ходил из стороны в сторону у потрескивающего костра, тогда как остальные прислушивались к дыханию больного человека, ожесточенно сражавшегося за каждый новый глоток воздуха. Лорд Лотар тоже был болен; он кряхтел и кашлял, жалко сгорбившись у огня. Ханна стояла, опираясь одной ногой на фундамент разрушенного дома, и осматривалась вокруг себя.

Звезды тускло мерцали сквозь пелену ночного тумана. Укутанные снегом деревья стояли в безмолвной тишине. В лунном свете проступали неясные очертания разрушенных домов, так что пару раз Ханне даже показалось, что промелькнула тень какого-то бывшего деревенского жителя, растворившись во тьме, спеша по неведомому ей поручению, но в первый раз это была сова, а во второй ей просто померещилось. Снежный покров лежал нетронутым, если не считать протоптанных ими тропинок. В темноте раздался сухой кашель караульного, место для которого отвели в доме, находящемся на самом краю деревни, у леса. Позади нее послышался шум: лошади, загнанные на ночь в дом, поближе к людям, к теплу, беспокойно переступали с места на место.

Она провела рукой по волосам. Неприятное подозрение все отчетливее формировалось в ее сердце: Боян отправил ее сюда, прекрасно отдавая себе отчет в том, что они могут погибнуть. Был ли он более честолюбив, чем хотел показаться? Собирался ли устранить все мнимые препятствия на пути Сапиентии стать королевой? Возможно ли, что Боян так открыто флиртовал с ней, а потом отправил в столь опасное путешествие? В конце концов, куманы могут быть где угодно, хотя, конечно, не станут далеко выезжать по такой погоде. Только глупец осмелится на поездку через всю страну, полагаясь на милость зимней погоды, — глупец или «орел», выполняющий волю короля.

Но конечно же, Боян не назначал ее «орлицей». Она вступила на эту службу, понимая, насколько она опасна. Любого человека, отправившегося в длительное путешествие, поджидают в дороге неприятности и неожиданности, и многие путники даже не догадываются, что ее плащ или значок «орла» должны обеспечивать ей какую-то безопасность.

Нет, Боян не стремился отомстить или затеять какую-то интригу. На самом деле принц Эккехард оказался досадной помехой: молодой, непроверенный, незрелый и безрассудный человек. И такой же глупец, как и Ивар, — связал свою жизнь с еретическим учением. На месте Бояна она, возможно, поступила бы иначе. Сейчас же Ханна мечтала вновь оказаться в мягкой уютной постели во дворце епископа Альберады, а не стоять здесь, посреди дикой местности, окруженной со всех сторон непроходимым лесом, ютиться в заброшенной деревеньке, от которой до какого-либо укрепленного места день пути. Здесь на их малочисленный отряд могли напасть и легко разбить их.

Вдалеке завыл волк — единственный живой звук на фоне окружавшего их безлюдного пространства. У костра затих мужской шепот, все внимательно прислушались, не последует ли ответ, но этот печальный зов растворился в ночной тишине, так и оставшись безответным. У ближайших деревьев послышался хруст веток.

Быть может, кто-то прополз по усыпанным снегом ветвям? Или ночная птица, хлопая бледными крыльями, пролетала через деревья?

— Кто здесь? — окликнул часовой. Голос его дрожал.

— Тс-с! — Эккехард шагнул вперед, доставая меч, и встал рядом с Ханной. — Что ты видела, «орлица»? — прошептал он. Позади них его друзья стояли, обнажив мечи, а солдаты держали наготове копья и щиты. Руки тряслись, она подняла свой лук и выпустила стрелу.

Там никого не было. Снег тяжело осыпался с огромной еловой ветви, накрывая воображаемые крылья, и все стихло. Лунный свет окутывал безмолвный лес сонной пеленой.

— Эй! — крикнул часовой, пораженный настолько, что выронил свое копье, со стуком упавшее на каменный фундамент.

Она появилась бесшумно и устроилась посреди раскинувшихся просторов нетронутого снега. Несмотря на большие размеры, она не проваливалась, переступая по крепкому насту. Это была самая большая сова, которую Ханна когда-либо видела, с хохолками на кончиках ушей, ее роскошное пятнистое оперенье переходило впереди на грудке в мягкие белые перышки. Сова посмотрела на Ханну не мигая, совершенно безразлично, готовая схватить ее, словно она большая мышь.

— Какой вкусный может получиться ужин, — пробормотал Эккехард, подталкивая Ханну локтем. — Стреляй.

— Нет, мой принц, — ответила она, в ужасе представив, как будет стрелять по этому великолепному созданию, — каждому известно, что мясо совы, словно яд, губительно для человека.

Эккехард стоял в нерешительности. В это время сова захлопала крыльями и растворилась в темноте.

— Черт! У нас мало еды, «орлица». Если бы мы разделили мясо совы между всеми, то никому хуже не стало бы! — Казалось, он готов был и дальше отчитывать ее, но к ним подоспел лорд Бенедикт.

— Ваше высочество, пойдемте скорее. Больного человека рвет кровью, старому сержанту кажется, что он не доживет до утра. Благословите умирающего, чтобы душа его была в безопасности, когда он будет переходить на Другую Сторону.

На рассвете несчастный человек скончался. Ханна всю ночь ходила по лагерю, завернувшись в свой плащ, замерзшая и слишком взбудораженная происходящим, чтобы заснуть, пока не взошла луна и лес не погрузился в глубокую дремоту. Поскольку тревожный сон всей группы временами прерывался резким сухим кашлем лорда Лотара, Хана задумалась о том, что она выиграла бы в ситуации, предложи ей дезертиры бежать с ними.

Их тела нашли на следующий день. Утром спутники Эккехарда оседлали оставшихся восьмерых лошадей и поехали вниз по дороге, проложенной солдатами. Ночью был настолько сильный мороз, что снежный покров превратился в крепкий наст, способный некоторое время выдержать вес человеческого тела, прежде чем провалиться под его тяжестью. Это значительно облегчило труд солдат, тогда как лошадям приходилось пробираться с еще большими усилиями. Ханна быстро спешилась и повела лошадь под уздцы. После нескольких неимоверно трудных шагов молодые лорды поступили так же, в том, что касалось лошадей, они не были глупцами. Ханна давно заметила, что многие люди знатного происхождения больше заботятся о своих псах, лошадях, ястребах, чем о простых людях, которые им служат.

— Постойте, — произнес Фритурик, который, как обычно, был впереди всех. — Часть следов сворачивает с тропы в сторону леса. Стоит ли нам поехать туда? Может быть, один из этих проклятых дезертиров передумал и отправился искать нас.

— Нет, — нетерпеливо ответил Эккехард, — нам необходимо найти убежище на ночь, и у меня совершенно нет желания тратить время на тех, кто бросил нас.

Они продолжили свой путь. Быстрые движения помогли Ханне согреться, но ноги ее все еще были холодные, а большие пальцы постоянно сводило от боли. Они прошли по дороге не больше полумили, как вдруг раздался крик лорда Фритурика, все так же идущего впереди. Поспешив на зов, они увидели, как он отгоняет ворон от небольшой ямы у края дороги.

Кузены лорда Дитриха и их семеро спутников свой последний в жизни привал устроили в каком-то полуразвалившемся строении вблизи дороги, безуспешно попытавшись использовать для защиты его стены. Трое лежали обезглавленные; остальные были просто мертвы, безоружны, без доспехов, и, конечно, не видно было поблизости трех лошадей. Снег вокруг их тел был насквозь пропитан кровью. Огонь опалил солому, прежде чем разгорелся сильнее. Опаленная солома была разбросана по снежному покрову земли, насколько хватало взгляда. По оставшимся следам стало понятно, что дезертиров атаковали, по меньшей мере, двенадцать всадников. Несколько перьев, втоптанных в снег и оставшихся лежать около мертвых тел, не оставляли сомнения, что их противниками были жестокие куманы.

Никто не решался заговорить, опасаясь, что ветер, подхватив звуки их голосов, пронесет их над безбрежным морем снегов и чернеющими вдали лесами к недремлющим куманам. Конечно, они все еще были где-то рядом.

У спутников Эккехарда не было ни сил, ни времени выкапывать могилы в промерзшей земле, поэтому они просто оставили мертвые тела на съедение волкам и даже не позаботились о насыпи из камней над ними, как это сделали для солдата, умершего ночью. Что еще они могли поделать?

В то время как все готовы были двигаться дальше, Ханна мрачно осматривала следы конного отряда, пытаясь понять, в каком направлении они могли двигаться. Результаты оказались ужасающими: очевидно, всадники-куманы поехали обратно по следам, ведущим к заброшенной деревне. У одного из них сильно кровоточила рана, так что на снегу остался заметный кровавый след, несмотря на то что снежный покров был взбит копытами лошадей. Теперь, оглядываясь назад, становилось понятно, что, скорее всего, одинокие следы на снегу, уходившие в сторону от дороги, непонятные звуки упавшего камня неподалеку от покинутой деревни говорили о присутствии воинов-куманов, а не одного из беглецов. Действительно ли ей только показалось, что прошлой ночью она заметила движение бледных крыльев среди деревьев?

Конечно да. Если бы куманы обнаружили их, они немедленно напали бы, а поскольку они их не видели, то и не атаковали.

Никогда не спорь с Госпожой Удачей, сказала бы ее мать.

Вздрагивая от каждого треска веток под ногами и нервно оглядываясь по сторонам, Ханна вернулась к ожидавшим ее спутникам. Они хотели скорее уехать прочь от этого страшного места.

— Неужели они не убили ни одного кумана? — требовал ответа на свой вопрос лорд Фритурик. — Я думал, кузены лорда Дитриха сильные воины.

— Может быть, их застигли врасплох, — ответила Ханна, заставив всех замолчать.

Возможно, она путешествовала и в худших условиях, исполняя поручения короля, но сейчас не могла припомнить ни один из таких случаев. Тишина мучительно давила на путников. Время от времени вспыхивали незначительные споры по пустякам, все были охвачены пламенем беспокойства. Они упорно следовали по тропе, ведущей все дальше и дальше в глубь леса, попадая в объятия деревьев и тишины. Они не видели других живых существ, кроме самих себя. Тропа была их единственным ориентиром. Они пробирались по колено в снегу по узкой тропинке, окруженной с обеих сторон нависающими деревьями. Если не считать незначительных поворотов то там, то здесь, чтобы обойти какой-нибудь крутой откос или спуск к реке, дорожка ровно бежала через лес. К счастью для их уставших ног, все речные потоки замерзли, что сильно облегчало их движение вперед.

Самое ужасное было то, что в этот долгий, холодный, беспокойный для всех день быстро стемнело и ночь застигла их врасплох посреди леса без какого-либо укрытия.

К счастью, старый сержант Готфрид знал, как выжить в лесу. Справа от дорожки он увидел несколько елей, стоявших плотным кругом. В центре, под нависшими ветвями, они обнаружили место, подобное настоящему собору, усыпанное иголками и почти без снега. Там было тихо и спокойно, изогнутые ветви защищали от зимнего ветра. Странным образом Ханна почувствовала себя здесь в безопасности, будто они оказались в каком-то древнем убежище. Место было настолько большим, что восемнадцать человек и восемь лошадей свободно чувствовали себя, по краям поставили двух часовых охранять и предупреждать о незваных гостях. Облака нависали над верхушками деревьев, будто защищая их от снега, который сползал вниз по ветвям, тяжело падая на землю.

— Здесь так красиво, — прошептала она Готфриду. Ханна остановилась недалеко от него, оценивая ситуацию. — Или стало бы в любом случае, если бы у нас был огонь и мед.

— И вокруг не рыскали бы куманы, словно волки, желая полакомиться нами, — согласился он. Готфрид был хорошим человеком, твердым, проницательным, непоколебимым, большую часть жизни он провел на королевской службе «львом».

— И все-таки я кое-чего не понимаю, Готфрид. — Она оглянулась, желая удостовериться, что их никто не слышит. Несколько рядов деревьев, каждый из которых был выше и мощнее предыдущего, отделяли их от сокрытого центра. — Зачем такой практичный, разумный человек, как ты, бросил все ради учения об ереси?

Он засмеялся, нисколько не обижаясь на ее вопрос, как и предполагала Ханна. Он был уже стар, убелен сединами, и несколько старческих пигментных пятен уже проступило у него на лице.

— Ты думаешь, что те молодые лорды посвятили свои жизни еретическому обучению только потому, что они молоды и глупы? Ты так считаешь, поскольку ты практичная молодая женщина, как я успел заметить. — Он убедительно говорил, и она улыбнулась, благодарная за комплимент, что не часто можно было услышать в этом полном отчаяния путешествии. — Но это не прихоть, мой друг. — Он переменился, тут же став серьезным.

Мягко падал снег, окутывая землю белоснежным покрывалом. Уже было слишком темно, чтобы различить что-то вдали.

— Ты видела когда-нибудь розу? — наконец спросил он.

— Да, один или два раза в жизни. Я была в королевском розарии в Отуне.

— Хорошо.

Он снова стоял в нерешительности. Ханна внимательно смотрела на него. Он не был ни красив, ни безобразен, что-то среднее, широкоплеч и с мощными руками солдата. Возможно, ему было столько же лет, сколько королю, но выглядел он сильно потрепанным тяжелой жизнью пехотинца; если он ошибался в каких-то словах, то только потому, что обучался он у солдат, а не у монахов.

— Подумай о розе, внезапно распустившейся в твоем сердце. — Готфрид махнул в сторону безмолвного леса, ледяного белого моря снега. — Подумай о розе, распустившейся здесь, на снегу, ведь ты никогда не думала, что можешь увидеть ее здесь. Разве это было бы не чудо? Разве ты не подумала бы, что столкнулась с явлением правды Господа?

— Думаю, да.

Он говорил так тихо, что она едва слышала его.

— Среди нас есть святой, но мы не должны говорить об этом, поскольку Господь еще не дал знать своему посланцу, кто он есть на самом деле. Но в моем сердце распустилась роза, «орлица». Я не сумею объяснить, как я понял, что это истина, услышав проповеди о Жертвенности и Спасении. Роза распустилась, и я лучше умру, чем вернусь к тому, чем был прежде. Лучше умру.

Ни дуновение ветерка не нарушило мертвой тишины.

— Что касается нашей ситуации, друг, мне кажется, слова подобраны неверно, — наконец ответила Ханна.

— Удача больше не сопутствует нам, не так ли? Господь проверяет нашу силу.

— Это так. — Она продрогла от холода и начала потирать руки, пытаясь согреться. — Но лорд Дитрих был поражен и умер, защищая еретическое учение.

— Думаю, епископ отравила его. — Готфрид так спокойно произнес эти слова, что Ханне показалось, будто небо должно упасть на них, но этого не произошло. Все, что она слышала, были отдаленные звуки, доносившиеся от их группы из укрытого центра. Приглушенные разговоры и запах дыма от костра достиг ее носа, слышалось беспокойное переступание утомленных лошадей. Дважды раздался резкий кашель лорда Лотара.

— Смелое заявление, — наконец произнесла она.

— Ты тоже так думаешь, — мрачно ответил он, — иначе встала бы на ее защиту. Я полагаю, она отравила его, потому что видела — он не свернет со своего пути, не отступит. Он был самым сильным из нас в своей вере. Она надеялась испугать остальных и заставить их отречься от нашего учения. — Он наклонился к ней, так что ее волосы колыхались от его дыхания. — Не думай, что среди собравшихся было мало людей, искренне веривших в это. Правда хранится в их сердцах.

— Но у них не хватило мужества выйти вперед.

— Что ж, — великодушно ответил он, — не каждый готов умереть, если дело оборачивается так. Кто-то должен остаться в живых и распространять правду среди людей, не так ли?

Ханна усмехнулась, представив, как, должно быть, забавно смотрятся со стороны их споры о ереси, когда им необходимо просто выжить в этой ледяной долине.

— Мне нравится жизнь, и сейчас я бы не отказалась от доброго кубка горячего пряного вина.

— Да, мы все тоже были бы не против.

Но, вернувшись в лагерь, Ханна не нашла ничего, кроме нескольких кусков несвежего хлеба. Она завернулась в свой плащ и заснула, пока один из солдат не разбудил девушку, поскольку была ее очередь стоять на часах. Укрытые от ветра навесом из склонившихся деревьев, все спали, прижавшись друг к другу, так что было если не тепло, то вполне терпимо. Когда же Ханна покинула свое место, пробираясь через плотно нависающие ветви к месту поста, она почувствовала, как сильный мороз быстро высасывает из нее последние капли тепла, так что на мгновение ей показалось, будто у нее остановится сердце. Добравшись до края плотно стоящих деревьев, она тут же почти по пояс провалилась в мягкий, недавно выпавший снег. Холодная масса, попавшая под штаны, медленно стекала по ногам, обмораживая лодыжки и пальцы. Ханна тут же отступила назад в укрытие, образованное вековыми елями, и попыталась разобраться в том, что только что произошло.

Она слышала это, она чувствовала это, даже больше, чем видела, поскольку все еще было очень темно. Она ощутила присутствие чего-то неумолимого, неожиданного, что наполняет собой воздух, когда идет сильный снегопад, свинцовые тучи нависают над землей и каждый знает, что близится снежная буря. Хлопья снега падали ей на нос, оседали на щеках, ресницах и медленно таяли.

О Боже, если куманы не убьют их, они замерзнут до смерти, поверженные приближающимся бураном.

Шапка снега, слетевшая с ближней ветки, тяжело упала на землю рядом с ней. Ханна неслышно двинулась вперед, словно кролик, заметивший тень пролетевшей совы. Здесь кто-то был.

За снежной завесой едва уловимые фигуры, словно привидения, скрылись между деревьев.

Куманы.

Нет, не куманы. Только начало светать, но в неясном свете Ханна смогла различить их: стройные и бледные, эти создания скорее передвигались сами, чем верхом. Темные капюшоны скрывали их лица, и там, где ноги их касались снежного покрова, они не утопали в рыхлом снегу и не оставляли никаких следов. Это были тени.

Призраки.

Один из них откинул с головы капюшон. Она ясно увидела его лицо: лицо Аои, с острыми скулами и четкими чертами, характерными для предков принца Сангланта. Голову его украшали перья, а лук, который он держал в руках, едва заметно мерцал, будто был сделан не из дерева, а выточен из кости. Глаза его были холодны и бездонны, словно могила, он остановился, втягивая носом воздух, наполненный запахами находящейся поблизости добычи.

Это было гораздо страшнее куманов.

Ханна резко засвистела. Громкий звук выдал ее местонахождение. Прежде чем она успела сделать шаг, укрыться в спасительной сени еловых ветвей, в рукав ей вонзилась стрела. Тонкая, словно игла, с другого конца она никак не была украшена. Она торчала из одежды, зацепившись за ткань на локте, как вдруг превратилась в дым и тут же исчезла.

Инстинктивно Ханна отпрянула вправо. Вторая стрела упала как раз на то место, где она только что стояла. Третья ударилась о плотные еловые ветви у нее над головой, отскочила и растворилась, опустившись на землю.

Сигнал тревоги, словно гром, раздался в предрассветной тишине. Из-за деревьев послышались громкие крики.

Ханна отступила назад, скрывшись за могучими елями. Ветви царапали ей лицо, тянули плащ и сдернули с головы теплый капюшон. Ее волосы зацепились за старую ветку и запутались. Пока она, пытаясь освободиться, вертела головой из стороны в сторону, просвистело огромное количество стрел, они с шипением растворились в воздухе, одна попала ей в пятку, но тонкая, словно игла, стрела не смогла пробить толстую подошву обуви. По крайней мере, Ханна надеялась на это. Спотыкаясь, она продолжала идти вперед, и не было времени проверить, все ли в порядке.

«Орлица» вырвалась из цепких объятий еловых ветвей и оказалась на открытом пространстве под высоченными деревьями. Было темно, словно в преисподней, если бы не след от едва тлевшего костра, который кто-то засыпал иголками, желая погасить его. Она вдохнула полной грудью, чтобы криком предупредить солдат, но глотнула так много едкого дыма, что закашлялась и едва смогла отдышаться. Глаза застилали слезы, но она добралась до ближайшей к ней лошади, схватила ее за поводья и взглянула на Готфрида. Старый «лев» с двумя солдатами наспех пытались соорудить стену из щитов, чтобы защитить принца Эккехарда.

Раздался чей-то крик.

— Господи, прости нас! Мои стрелы проходят насквозь! Они демоны…

Крик оборвался, а мужчина, возможно, тот самый, который кричал, упал навзничь прямо на тлеющий костер, отчаянно пытаясь вырвать стрелу, торчащую у него из горла.

Не успев понять, что происходит, Эккехард и молодые лорды ударились в панику.