Его руки по-прежнему сжимали ее талию. Не похоже было, чтобы он так уж отвлекся.
      - Да-а... Вот еще что... Я переложила ожерелье, зашитое в моем плаще, в сундук, где я храню платья, но, может быть, у вас в доме найдется какое-нибудь более надежное место?
      - В вашем сундуке оно будет в безопасности.
      - Не желаете взглянуть на него?
      Он отрицательно покачал головой.
      - Вы же хотели посмотреть на него, когда мы остановились в лесу. Ну вот теперь и посмотрите, - она показала рукой на сундук, - оно вон там. Вы могли бы прикинуть, сколько флоринов за него можно выручить - ведь рано или поздно, когда я покину Монтегю, мне придется с ним расстаться. Понимаете, я точно не знаю, сколько оно может стоить, но если верить моим братьям, то этой суммы должно хватить, чтобы обеспечить несколько лет вполне сносной жизни в Лондоне - ну, конечно, в том случае, если мне удастся отправиться туда, не собирая целую армию. Если я не ошибаюсь, ваши агенты при случае занимаются и драгоценными камнями. Не сомневаюсь, что им удалось бы заключить более выгодную сделку со скупщиком, чем мне. Как, по-вашему, согласится ли кто-нибудь из них взяться за это дело?
      Гай тяжело вздохнул. Его руки разжались и бессильно повисли.
      - Прекрасно. Я посмотрю ваше ожерелье, но, в любом случае, нельзя ручаться за его цену. В конце концов, цена любой вещи всегда зависит от того, насколько она желанна покупателю.
      Вся та горькая ирония, которую он постарался вложить в свои слова, увы, пропала даром, поскольку у Клаудии не было времени обдумать его ответ. Она проворно вскочила с его колен и подошла к сундуку, чтобы достать ожерелье. Склонившись над сундуком и вынимая из него все новые и новые платья, Клаудия несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь сладить с бешено стучащим сердцем. Зов страсти еще звучал в ее разгоряченной крови. Проведи она хоть на мгновение дольше времени у него на коленях, и она сама бы поцеловала его, не дожидаясь, пока он решится. Она могла бы поспорить на любой изумруд из своего ожерелья, что он не возражал бы. Развратник.
      Да нет, если кто действительно развратница - так это она. Гай, по крайней мере, не скрывал своих намерений. Она боялась сознаться самой себе, что вырвалась из его объятий лишь из-за малодушного страха, что рано или поздно он неизбежно ее покинет.
      - Ну?
      Клаудия вздрогнула. Ее рука наконец нащупала ожерелье, лежавшее на самом дне, и она вытащила его из сундука. Держа свое сокровище в обеих руках, она повернулась к Гаю - и из ее груди вырвался невольный вздох облегчения: пока она искала ожерелье, он успел надеть штаны. И хотя от этого непреодолимое притяжение, которое она чувствовала, глядя на его обнаженный торс, ничуть не уменьшилось, ей все-таки стало легче. Клаудия с ужасом подумала, что вряд ли их беседа была бы сколько-нибудь членораздельной, если бы, обернувшись, она увидала его наготу. Гай сидел на краю кровати. Она, и испуганная, и восхищенная, смотрела на его мощную мускулистую грудь и широкие плечи. Ее голос звучал не слишком твердо:
      - Ну вот. Я никак не могла вспомнить, куда его сунула.
      Гай издалека окинул ожерелье внимательным оценивающим взглядом, а потом поманил ее к себе:
      - Я бы хотел рассмотреть его получше.
      Она подошла к нему. Нити, унизанные изумрудами, тихо позванивая, свисали между ее ладонями драгоценной зеленой паутиной. Самые крупные камни имели форму продолговатых многогранников и были оправлены золотом, между ними тянулись золотые же нити с изумрудами поменьше. Крупных камней - и тех было множество, а уж сосчитать все мелкие у Гая ни за что не хватило бы терпения.
      Он взялся рукой за одну из драгоценных нитей, зажал в пальцах большой камень:
      - Эти изумруды... э-э... очень крупны.
      - Да, немного грубовато, - согласилась Клаудия. - Может быть, имеет смысл вынуть камни из оправ - переплавленные золотые оправы и цепочки, несомненно, тоже стоят немало. Или вы думаете, ожерелье можно продать и в таком виде?
      - Мало кто... - он оборвал себя на полуслове. - Я думаю, вынимать камни и переплавлять оправы слишком накладно. Мой агент Гарольд Милройскин знает толк в драгоценностях. Я посоветуюсь с ним при встрече.
      Он взял ожерелье в руки, прикидывая, сколько оно могло бы весить.
      - Знаете, Клаудия, это ведь не просто безделушка, как я себе представлял. Лучше, если оно будет храниться в моей сокровищнице под замком. - Он смерил ее холодным взглядом. - Разумеется, если вы достаточно доверяете мне.
      - Вы ведь не вор, милорд. Я без малейшего страха доверила бы вам все, что у меня есть. Вернее, почти все, - уточнила она и подумала, что ее сердце вряд ли стоит в его глазах дороже, чем эти холодные, мертвые камни. Она почти выпустила ожерелье из рук, когда он остановил ее, взяв за запястье.
      - Я уже много раз просил вас обращаться ко мне по имени, когда мы одни, я согласен показать это ожерелье своему агенту, только если вы обещаете звать меня "Гай".
      Она посмотрела на свою руку - Гай нежно поглаживал большим пальцем пульсирующую венку у нее на запястье.
      - Неужели для вас все на свете предмет торговли, Гай?
      - Да. Эта привычка стала составной частью меня самого, и она неплохо мне служит. - Он повернул ее руку и повесил на нее ожерелье. - Почему бы эту ночь не подержать его в вашем сундуке? Завтра я помещу его в сокровищницу.
      В его глазах пробегали таинственные искорки, и взгляд говорил, что он не забыл о своем желания поцеловать ее. Клаудия вновь спрятала ожерелье в сундук, чувствуя себя очень скованно от неотступного взгляда Гая, преследующего ее по пятам. Закрыв сундук, она вернулась к очагу и вновь взялась за тунику, которую начала шить вечером, затем принялась осматриваться в поисках иголки.
      - Посмотрите на камине, - предложил Гай.
      На каминной полке серебряным блеском посверкивала иголка с продетой в нее зеленой нитью.
      - Простите меня, барон, я не хотела тревожить ваш сон. Если хотите, вы можете вернуться в постель.
      - В самом деле? - его голос звучал с какой-то тягучей, медлительной ленцой - так, наверное, мог бы говорить голодный волк, обрети он дар речи. А что намерены делать вы?
      - Я хотела бы немного пошить, если, конечно, вам не помешает горящая свеча. Не думаю, что смогу сегодня заснуть на этих подушках.
      - Вы могли бы спать в моей постели.
      - Ай! - Игла вонзилась ей в палец. Клаудия вытащила ее и принялась сосать палец.
      Гай похлопал по своей подушке.
      - Здесь мягко и удобно. Обещаю, что в моей кровати крысы вас не побеспокоят.
      Брови Клаудии приподнялись.
      - Крысы - не самая большая опасность, ожидающая меня в вашей постели.
      Гай улыбнулся, и Клаудия опустила глаза - его улыбка действовала на девушку слишком сильно.
      - У меня в мыслях нет ничего, кроме хорошего, крепкого сна. А вот что в мыслях у вас?
      Отойдя от него, Клаудия присела за стол и тщательно оправила помявшуюся юбку.
      - А у меня в мыслях - лишь шитье до утра. Затем я найду Ленору и попрошу ее отвести меня в сад, к грядкам с лекарственными травами. Мне известно множество рецептов крысиных ядов.
      - Наверное, какое-нибудь колдовское снадобье? - спросил Гай с легкой насмешкой.
      Клаудия оставалась серьезной.
      - Нет, простая смесь из тисового дерева, яблочных семечек и некоторых цветов. Моя мать обучила меня всему, что знала про травы и живительные силы организма. Ей было так же легко излечить человека от любой болезни, как и отравить его.
      - Она, должно быть, брала уроки у вашего дяди, - усмешка постепенно сходила с его лица, пока и вовсе не исчезла. - Извините, Клаудия. Это было глупое замечание.
      - На самом деле вы недалеки от истины. Мама рассказывала, что научилась этому искусству у дяди Лоренса, так что она могла защитить моего отца, когда они обручились. Она боялась, что дядя Лоренс может попытаться отравить его до того, как состоится свадьба. - Клаудия рассчитывала, что ее слова потрясут Гая, но он внимательно слушал, не проявляя ни малейшего волнения. Его молчание побудило ее продолжить повествование: - После свадьбы она познакомилась с алхимиком, служившим у моего отца, и тот научил ее еще большим тонкостям искусства отравления. У отца было много врагов - людей, про которых было известно, что они используют яды как способ расквитаться со своими противниками. Мама настояла на том, чтобы я и мои братья научились всему, что ей было известно про яды и противоядия к ним. - Клаудия посмотрела сквозь комнату отсутствующим взглядом. - И все-таки она не смогла спасти ни себя, ни моего отца. Дядя Лоренс говорит, что отец был проклят и что это проклятие перешло от него ко всем нам. Иногда я думаю, что он прав.
      Клаудия не удивилась, почувствовав, что Гай опять гладит ее волосы, хотя и не слышала, как он пересек комнату и встал рядом с ее креслом. Его рука слегка коснулась плеча Клаудии и двинулась вниз, затем он поднял забытое шитье и отложил его в сторону. Он взял ее за руки и легко притянул к себе.
      Так долго, как только это было возможно, она избегала пристального взгляда Гая, не желая видеть жалость в его глазах. Когда он приподнял ее подбородок, она увидела не жалость, но гнев, вызванный ее рассказом.
      - На вас лежит не большее проклятие, чем на мне, Клаудия.
      - Вспомните, что произошло с тех пор, как вы встретили меня, барон. Я принесла вам одни неприятности. Как вы можете...
      Он поднес пальцы к ее устам, не давая продолжить.
      - Я расскажу вам, что произошло. Я встретил женщину, чья красота поразила меня. Ту, которая даже в платье, испачканном травой, и с грязной щекой выглядит как прекрасное видение. Каждый последующий день открывал в ней все новые черты: смелость, находчивость, поразительный ум, честность настолько редкие качества, что я до сих пор иногда сомневаюсь, не сон ли это.
      Он приподнял ее руку и прижался губами к кончику пальца, который она уколола.
      - Вы не прокляты. Вы всего лишь полны жалости к самой себе. И в этом нет ничего плохого, - добавил он, когда она попыталась отодвинуться. Последнее время было нелегким для вас, но не давайте этой жалости завладеть вами. Вчерашний день ушел в прошлое и не может быть изменен. Выбросите его из головы, Клаудия. Живите будущим, а не прошлым.
      - Когда вы говорите, все кажется так легко и просто.
      - Нет, все это довольно сложно. Но воспоминания о минувших несчастьях ничуть не делают жизнь легче. - Его слова стали более жесткими. - Мой родной отец позволил прошлому управлять своим будущим и так же, как и вы, называл себя проклятым. Это убеждение затмило все хорошее, что было в его жизни. Он видел только плохое в том, что его окружало, в тех, кто был рядом, и никогда не задумывался над тем, что у жизни может быть и светлая сторона. Если не ждешь ничего, кроме несчастий, то рано или поздно эти ожидания принесут плоды.
      - Вы избавили меня от чувства жалости к самой себе, - сказала она вполголоса.
      Гай, казалось, обрадовался своему незначительному успеху. Он сконфуженно улыбнулся Клаудии:
      - Вы, должно быть, считаете меня невыносимо замкнутым и угрюмым.
      - Наоборот, я думаю, вы добры и терпеливы. И даже больше того, добавила она тихо.
      - Это что, комплимент? - огонек удивления вновь вспыхнул в его глазах и тут же погас. - Я знаю, вы сильно утомились. Сейчас вам нужно поспать, а не сидеть здесь всю ночь напролет. Мне кажется, крысы слишком напуганы вашими криками, чтобы вернуться раньше, чем через, по крайней мере, пару недель. Он еле заметно сжал ее руку. - Пойдемте спать, Клаудия. Клянусь, сон единственное, о чем я сейчас мечтаю. Я не смогу уснуть, если буду знать, что вы бодрствуете здесь, вскакивая при малейшем шорохе.
      - При "малейшем" я не буду. - Она знала, что говорит неправду, но понадеялась, что слова прозвучат убедительно. Это последнее предложение Гая было столь же привлекательным, как и все предыдущие. И кроме того, до сих пор он всегда держал слово. В его постели ею мог овладеть лишь сон. Она взглянула на свое жалкое ложе на полу. - Мне больше не хотелось бы нарушать ваш сон.
      - Хорошо. - Гай отпустил ее руку, чтобы поднять стеганое одеяло, затем набросил на кровать атласное покрывало. - Располагайтесь, как вам будет удобно. Я погашу свет, после того как вы устроитесь.
      Клаудия заколебалась. Это была не лучшая идея. Однако отступать уже поздно - согласие дано, и нет никакой возможности уклониться без того, чтобы не выглядеть трусливой и недоверчивой.
      Клаудия посмотрела на его кровать: та выглядела огромной. Она могла бы положить одеяло между ними - места для них по обе стороны все равно осталось бы предостаточно, но это может показаться Гаю подозрительным. Как будто налитыми свинцом ногами она сделала, первый шаг вперед, затем второй... Сложив одеяло пополам и постелив его с одной стороны кровати, Клаудия легла между двух половинок, следя за тем, чтобы юбки сохраняли свое благопристойное положение и не задирались. Положив голову на подушку, Клаудия глубоко вдохнула чистый мужской запах Гая, исходивший от белья, затем очень медленно выдохнула, наслаждаясь каждым мгновением этого запретного удовольствия. Матрас в самом деле был мягок, но вот ее тело было настолько напряжено, что она не могла оценить всех достоинств его кровати.
      Гай гасил свечи одну за другой, и вскоре комната погрузилась в темноту. Пока они разговаривали, последние догорающие красные угольки превратились в пепел. Облака за окном скрыли взошедшую несколько часов назад луну. Держать глаза открытыми стало ни к чему, поскольку разглядеть что-либо в этой угольно-черной комнате было абсолютно невозможно, но зато все остальные органы чувств обострились, пытаясь скомпенсировать потерю. Сердце гулко билось, а дыхание было так учащено, как будто она только что остановилась после долгого бега. Где-то вдалеке завыла собака или волк, и этот одинокий заунывный звук заставил Клаудию поежиться. Запах от потушенных фитилей донесся до нее именно в тот момент, когда она почувствовала, как кровать прогибается под весом Гая, а затем услышала шелест покрывал - он устраивался рядом.
      Ее нервы были напряжены до предела, но даже в таком состоянии она целиком сосредоточилась на мужчине, находившемся рядом. Добрый фут разделял их, но Клаудия ощущала каждое его движение, как если бы они лежали, касаясь друг друга, слышала равномерное глубокое дыхание, будто ее ухо прижималось к его груди.
      Мысли Гая были так же далеки ото сна, как и ее. Она могла бы поклясться в этом. В конце концов, молчание стало нестерпимым:
      - Вы не сказали мне тогда, что у меня на щеке грязное пятно.
      В его голосе не было и намека на сонливость:
      - О чем это вы?
      Ей ужасно захотелось увидеть его сейчас.
      - Я знаю, что в тот день, когда мы встретились, мое платье были измазано, но вам следовало бы сказать, что лицо у меня было тоже испачкано.
      - А, это, - его голос отразил улыбку, видеть которой она не могла. Клаудия сообразила, что он лежит лицом к ней. Она повернулась к нему, не различая ничего, кроме чернильной темноты, и мысленно представляя себе невообразимую голубизну его глаз. - Это грязное пятнышко очень хорошо смотрелось. Оно было слишком очаровательно, чтобы позволить вам вытереть его самой. Я стер его, когда поцеловал вас.
      При воспоминании о его поцелуях у нее внутри поднялась теплая волна.
      - Я этого не припоминаю, - произнесла она едва слышно.
      - Вы не можете вспомнить мои поцелуи? - спросил он низким чарующим голосом. - Вы помните, как я дотронулся до вас? Как обнимал вас и ласкал?
      - Да, - прошептала она.
      Его голос приобрел доверительные интонации:
      - Ваша кожа была нежной, как лепесток розы. И ваш аромат - как благоухание роз. И сандалового дерева. В Монтегю сейчас цветут розы, и каждый раз, вдыхая их запах, я представляю, как касаюсь вас. И целую. Мысленно я целовал вас уже сотни раз.
      Клаудия сдерживала дыхание, боясь самым незначительным движением нарушить возникшее между ними чувство близости. Его слова переворачивали ей душу и безумно волновали. Она никогда не предполагала, что вызывает в нем столь же сильные чувства, как и он у нее, никогда не думала о том, как могут на нее подействовать эти откровения. Ей потребовалось напрячь всю силу воли, чтобы не прикоснуться к нему.
      - Немногие мужчины позволили бы себе признаться в таких чувствах, продолжил он, - особенно своей возлюбленной. В таком случае женщина получает слишком сильную власть над мужчиной, возможность управлять им. Я много раз давал себе слово, что ни в коем случае не позволю женщине взять надо мной верх. И еще, я никогда не думал о женщине так много, как думаю о вас. Никогда я не желал женщины столь сильно. Я мечтаю о вас даже при дневном свете, когда глаза мои широко раскрыты. - Кровать прогнулась, когда он перевернулся на спину. - Все происходящее в моей жизни, Клаудия, я жестко контролирую. Все, кроме вас.
      Она ожидала, что Гай скажет что-нибудь еще, например, каким образом он хочет добиться господства над ней. Но он хранил молчание. Значит ли это, что у нее действительно есть какая-то особая власть над Гаем? Может, он подозревает, что не все уже зависит лишь от него?
      Возможно, он просто играет с ней, проверяет ее решимость сопротивляться. В уме она повторяла все, что он сказал, но не могла уловить ни единого слова, звучащего фальшиво. Клаудия ощущала невыносимое желание прикоснуться к нему, подчиниться страсти его поцелуев еще раз. Больше всего на свете она хотела оказаться в его объятиях. Но она также знала и цену его поцелуям. Губа болела, и, прикусив ее слишком крепко, Клаудия почувствовала солоноватый привкус крови. Как может она согласиться на его условия и отдаться ему, зная, как тяжела будет расплата?
      Смутные очертания профиля Гая начали обретать форму по мере того, как туманный серый свет утренней зари проникал в покои. Клаудия напрягала зрение, чтобы разглядеть лицо Гая, надеясь увидеть его спящим, однако, так и не поняв, что его глаза открыты, сама заснула.
      Гай ждал какой-нибудь реакции на свои слова, ждал, казалось, несколько часов, может быть, дней, надеясь хоть на какой-нибудь знак, который бы указывал, что она готова положить конец его страданиям. Ужасно, но она продолжала молчать. Солнце поднималось все выше над горизонтом, и комната из серой, погруженной в полумрак, постепенно превращалась в светло-золотистую. Он повернулся, чтобы посмотреть на Клаудию. Она лежала лицом к нему, и рот ее был слегка приоткрыт. Она спала крепким сном. Как может она спать на расстоянии вытянутой руки от него, зная, насколько сильно он желает ее? Ему приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы удержаться от побуждения прикоснуться к ней, что сон был невозможен. Что заставило его уговорить Клаудию лечь к нему в постель и при этом дать обещание не дотрагиваться до нее? Безумец, он совсем потерял голову. Такую пытку он не пожелал бы и худшему врагу.
      Гай посмотрел на груду подушек на полу, раздумывая, не перейти ли ему к камину, чтобы поспать хотя бы час-другой. Он отбросил покрывало в сторону, но Клаудия пошевелилась при этом движении, и Гай замер на месте. Она тихо вздохнула во сне и провела рукой по его груди, будто желая убедиться, что он все еще рядом. Гай попытался высвободиться из-под ее руки, однако Клаудия всем телом придвинулась ближе к нему, обняв его за талию.
      Гай застонал. Ее рука жгла кожу, как раскаленное железо. Ему хотелось скорее избавиться от этого непосильного бремени, обнять Клаудию и крепко прижать к себе. Но Гай знал - стоит ему пошевелить хотя бы пальцем, и он погиб.
      - Клаудия!
      Она не отвечала. Покрывала переплелись вокруг ее ног, и она, высвободив из-под них колено, положила его на ногу Гая. Ее лоб уперся ему в руку, как будто Клаудия пыталась спрятаться под ней.
      - Клаудия, проснитесь! - Неудивительно, что голос его звучал напряженно - это соответствовало состоянию каждого мускула его тела. Каким-то образом его рука обвилась вокруг нее, а его плечо стало ей подушкой. Тихое теплое дыхание Клаудии струилось по его груди, щекоча волосы и напоминая ему пожар, распространяющийся по сухому лесу. Ее тело было тлеющим углем, а сам Гай - сухим деревом.
      - Боже мои, Клаудия! Проснитесь, прошу вас!
      Клаудия распахнула глаза, и перед Гаем предстали драгоценные камни ее очей, в которых отражался утренний солнечный свет. Она всматривалась в его лицо, как будто впервые увидев, исследуя каждую черточку, затем заглянула в глаза, и он заметил, что солнечный свет в ее зрачках превратился в зеленый огонек. Он пропал.
      Ее губы раскрылись, и он понадеялся, что с них вот-вот слетят слова, которые сделали бы его свободным. Слова "я твоя" или просто "возьми меня" прекрасно бы подошли.
      - Я... - она замолчала, и у него едва не вырвалось: "Ну скажи же!" Клаудия облизала губы, и Гай проследил движение ее маленького розового язычка взглядом, каким ястреб наблюдает за своей жертвой. - Вы... вы можете поцеловать меня, если хотите.
      Он до скрежета стиснул зубы. Ну разумеется, он хотел.
      - Нет.
      - Нет? - опешила она. Ее глаза расширились от удивления.
      В любой другой момент он бы улыбнулся, видя, как явно она разочарована. Но сейчас он сконцентрировал все свои усилия на медленном, глубоком дыхании и на том, чтобы голос его не казался резким хрипом:
      - Вы можете поцеловать меня. Если желаете.
      Она приподнялась на одном локте и пристально посмотрела на него. Боже, она собиралась это сделать. У него перехватило дыхание.
      - Почему?
      - Почему - что? - выдавил он.
      - Почему я должна целовать вас?
      Гай едва мог дышать и еще меньше - думать. Неужели она полагает, что он способен сказать, чего ждет от нее? Она сведет его с ума.
      - Мне бы не хотелось, чтобы после этого вы говорили, будто я соблазнил вас.
      - Ох, - насупилась она в замешательстве, - после чего?
      - Вы не можете быть настолько наивной. Вы в моей постели, Клаудия. Что, по-вашему, произойдет, когда я поцелую вас?
      Она вспыхнула:
      - Вы не сможете обойтись только одним поцелуем?
      - Сомневаюсь, что вы позволите мне остановиться. - Он замолчал, удивленный тем, что вообще может сейчас соображать, подбирая при этом мало-мальски разумные слова. - Представьте себе - вы в моих объятиях, ваши легкие вздохи сводят меня с ума, ваше тело подо мной так нежно и горячо! Не говоря ни слова, вы бы заставили меня давать обещания.
      - Не заставила бы. - Ее еле слышному отказу не хватало уверенности. По-видимому, встречаться в этот момент с ним взглядом ей было слишком стыдно, и потому она посмотрела на его рот.
      - Нет, Клаудия. Заставили бы. - Он решил отплатить ей той же монетой: медленным обольщающим движением он облизал губы, внимательно следя за тем, сыграет ли она отведенную ей роль и испустит ли нежный вздох. - Вы бы смогли, поскольку вы хотите, чтобы я прикоснулся к вам, поцеловал, обнял, ласкал вас и занялся с вами любовью. И я хочу того же, но не буду принимать решение за вас. Если вы еще раз попросите о поцелуе, то можете догадаться о последствиях. - Он глубоко вздохнул. Боже, сделай так, чтобы Клаудия попросила поцеловать ее. - Скажите, что вы согласны на мои условия, или оставьте мою постель.
      Ее глаза напоминали зеркала, в которых отражалась, каждая ее мысль. Искушение, желание и... страх. Почему она так боится его?
      - Вы сказали, я могу спать здесь.
      Гай почувствовал горечь поражения. Клаудия приняла решение. Оно ясно читалось в ее глазах, и это еще больше воспламенило его изголодавшееся по страсти тело.
      - В таком случае ухожу я. Я сам виноват, что предоставил вам свою постель. - Господи, как он желал быть с ней! Он предпринял еще одну попытку убедить ее: - Вы же знаете, я никогда не сделаю ничего, что причинит вам боль или страдания, Клаудия. Я бы нежно любил вас, если бы вы мне позволили.
      Страх исчез из ее глаз, оставив такую глубокую печаль, что он почувствовал, как эта печаль охватывает и его. Ее голос был не громче шепота;
      - И как долго?
      На этот вопрос у него не было ответа. Никто никогда не задавал ему столь оскорбительный вопрос.
      У Клаудии же было на это право.
      Она опустила ресницы и отодвинулась, проведя рукой по его груди, как будто неохотно отпуская Гая от себя. Он не пытался остановить ее.
      Как долго?
      Он бы и сам хотел знать. Достаточно ли месяца, чтобы пресытиться ею? Года? Целой жизни? Нет, никакая женщина не могла бы удержать его интерес к себе так долго. Он был не из тех самодовольных придворных щеголей, которые клялись своим дамам сердца в вечной любви. Гай помнил, что именно так вел себя летом того года, когда ему исполнилось шестнадцать и когда он встретил леди Дженифер, леди Пэттисон-Холл.
      Будучи на два года старше его, Леди Дженифер уже успела овдоветь. У нее начисто отсутствовали какие-либо духовные интересы, и именно это казалось Гаю неотразимым. Для него леди Дженифер была самым прекрасным существом на свете. Ее муж погиб на турнире за год до того, и она совершила путешествие ко двору Эдуарда, чтобы подыскать там себе нового супруга. Гай всерьез намеревался добиться этого звания. Он посвящал ей сонеты и пел каждую ночь у нее под окном. Он следовал за ней повсюду, бегал у нее на посылках, прекрасно зная, что она играет его чувствами, и не обращая на это внимание. Не было такого поручения, которое леди Дженифер не могла бы попросить его исполнять. Несомненно, он был единственным человеком при дворе, не понимавшим, что леди Дженифер никогда не выйдет замуж за почти что безденежного юношу, у которого всего только и есть, что небольшая надежда унаследовать титул. Ее помолвку с графом Сент-Джоном огласили как раз в тот момент, когда Гай был занят вплетением лент в гриву ее верховой лошади. После этой истории над ним смеялся весь двор.
      Это был первый и последний раз, когда он воображал себе, что влюблен в женщину. Унизительный урок, навсегда заученный им. Всю дальнейшую жизнь он был уверен, что любовь - это не больше чем страстное увлечение. Неважно, что его чувства по отношению к леди Дженифер не шли ни в какое сравнение с глубочайшей страстью к Клаудии. В определенный момент всякие страстное увлечение приходит к концу. Неужели Клаудия надеется, что он солжет и поклянется в вечной любви к ней?
      Он допускал, что именно этого она и ждет. Клаудия перебралась на свою сторону кровати и отвернулась. Она так далеко отодвинулась, что он поразился, как ей удается не упасть на пол. Хотя она не шевелилась и не издавала никаких звуков, он был уверен, что она плачет. Да, если сейчас он заглянет ей в лицо, то увидит крупные прозрачные слезы, бесконечным потоком струящиеся по ее щекам.
      Клаудия бросила взгляд через плечо:
      - Мне послышалось, вы сказали, что уйдете.
      Ее глаза были сухи. Она даже не выглядела хотя бы чуть-чуть расстроенной. Из-за него не стоило пускаться в слезы?
      Сначала его возбуждают до предела, а теперь еще и вышвыривают из собственной постели! Гай поглядел на повернувшуюся к нему спиной девушку.
      Мысль о том, что она спокойно проспит целый день, в то время как он совершенно лишился сна, действовала на нервы. Поднявшись одним молниеносным движением, он подобрал одежду, которую сбросил с себя накануне.
      - Вы сегодня опять поможете мне со счетами. Встретимся через три часа в солярии.
      Она ответила чопорным тоном, который он уже начинал ненавидеть:
      - Как пожелаете, милорд.
      9.
      - Ваши руки слишком нежны для этой работы, миледи. - Не успела Клаудия возразить, как Томас подхватил корзинку с наперстянкой с ее колен.
      Ленора захихикала.
      Клаудия метнула на девушку недовольный взгляд, но Ленора склонила голову над корзиной с тисом, делая вид, что занята своим делом. Ленора, казалось, нашла в постоянном вмешательстве Томаса в их работу неиссякаемый источник юмора. Клаудии изрядно надоели оба. Она сидела между ними на длинной каменной скамье в саду Монтегю, а повсюду были расставлены корзины с яркими цветами. Своей красотой цветы вводили в заблуждение: яд, который Клаудия собиралась приготовить из них, был одним из наиболее смертоносных. Крыс, обитающих в Монтегю, уже скоро постигнет безвременная кончина.
      Она едва ли не была счастлива, что крепость Монтегю кишела грызунами, поскольку из-за этого у нее появилось хоть какое-то осмысленное дело, помогавшее ей убивать время. Бездумное шитье слишком часто заставляло ее погружаться в мысли о Гае. Помогать с его счетами было бы еще ужаснее. Она уже страшилась тех часов, которые ей предстояло провести за этим занятием вместе с Гаем, зная, что его присутствие рядом кружило ей голову настолько сильно, насколько смертелен яд, предназначавшийся для крыс. Часы, которые она провела у него в постели, доказали это сполна.
      Просыпаться в объятиях мужчины было наслаждением, о существовании которого она раньше и не предполагала. Конечно, не всякого мужчины, поправилась она. В объятиях Гая. Только Гая. Понимание этого лишь притупляло способность сопротивляться соблазну и подталкивало ее уступить собственной слабости.
      Но он может использовать ее и выбросить за ненадобностью.
      Именно эта мысль удержала ее от катастрофы. Слова Гая расслабляли ее, прикосновения приводили в трепет, его логика заставляла сомневаться в своих убеждениях, однако, в конце концов, она ни на минуту не забывала, что он мужчина и, как всякий мужчина, легко поддается похоти.
      В течение многих лет она слушала, как ее братья говорили женщинам всякого рода притягательную ложь, лишь бы заманить их к себе в постель. Действия Роберто не удивляли ее, поскольку он всегда поступал, как ему нравилось, ничуть не заботясь о последствиях. Однако вереница разбитых сердец, которую оставлял за собой Данте, помогла ей ясно осознать, что мужчины во многом похожи друг на друга, когда дело касается женщины. Сам процесс соблазнения захватывал их, вызывая охотничий азарт. Однажды одержав победу, мужчины быстро теряют интерес к завоеванному призу и нацеливаются на новую жертву, принося ей еще более фальшивые клятвы, говоря еще большую неправду.
      Гай не лгал ей. Он указал на ложь, которую Клаудия и сама могла бы произнести. Она попросила, чтобы он поцеловал ее, и он отказался. Отказался не потому, что не хотел поцеловать ее, а потому, что зная ее иного лучше, чем она саму себя. Этим утром ей страстно хотелось отдаться ему, узнать, наконец, тайну отношений между мужчиной и женщиной. Позже она сумела бы успокоиться, унять свою нечистую совесть, твердя себе, что это он овладел ее чувствами, лишил ее собственного выбора. Это дало бы ей повод ожесточиться против него и тем самым защититься от естественной боли, которую он причинит ей рано или поздно, отвергнув ее.