Джоан посреди нашей спальни, окруженная невероятным хаосом. Ящики моего комода открыты; один из них брошен на ковер и перевернут. Чемодан, в котором я тайком привез белье от Карен через Винса Кенну, раскрыт и лежит на кровати, замки взломаны, его содержимое разбросано повсюду.
      Одного взгляда было достаточно, и первой моей мыслью стало, что если мы разведемся, я потеряю Ника. Мой сын уйдет с ней, я потеряю все, что дорого мне в жизни, и проведу остаток дней, прячась за фонарными столбами в надежде увидеть его проходящим по улице.
      - Закрой дверь, - сказала Джоан ледяным голосом.
      Я понял, что Ник отослан к её родителям, что Офелии дан на этот вечер отпуск, но машинально отправился закрыть дверь комнаты. Джоан поднесла руки к щекам.
      - Боже мой, Боже мой, это ужасно! Я полагала, что смогу все снести. Но не это. Ты понимаешь,Пит? Я не знаю, что могу тебе сказать. Я не знаю, что делать.
      - В каком плане?
      Прежде всего, необходимо выиграть время. Импровизировать. Позволить плыть по течению до тех пор, пока я не найду способа защититься. Я не готов, у меня нет готовых ответов. Я запихнул все в чемодан, спрятал единственный ключ, а чемодан убрал на верх самого высокого платяного шкафа. Невероятно, как она могла найти его, достать, взломать и рассмотреть его содержимое.
      - Джоан, можешь ты объяснить, что здесь произошло?
      - Пит, послушай меня...
      - Если ты хочешь, чтобы я объяснил...
      - Пит, прошу тебя, послушай меня. Я знаю объяснения. Это покажется безумием, но я даже счастлива наконец-то понять то, что произошло между нами несколько месяцев назад. Теперь я всего лишь хочу, чтобы ты был откровенен со мной. Господи, переодевание - не преступление, а болезнь. Тебе надо только признать это. Что тебе необходима медицинская консультация. Пит, доктор Эрнст приезжал на консилиум...
      - Неужели он лечит и случаи неукротимой подозрительности?
      - Что - что?
      - Женщин, роющихся в шкафах мужей в поисках улик против них. Ты не можешь это вынести? Господи, а я? Как ты думаешь, могу я это вынести?
      - Нет, - процедила она, не разжимая зубов. - Не нужно так ставить вопрос. Не пытайся свалить на меня вину за то, что сделал ты. И ещё одно. Нечто действительно отвратительное. Как ты мог рассказывать Винсу то, что происходит у нас в постели?
      - Я никогда этого не делал!
      - Ты говорил ему, а он пересказывал Бетси. Я спрашивала себя, что это вдруг случилось с мерзавкой. Почему она заговорила со мной о ранней менопаузе. Советовала сходить к гинекологу, способному разрешить мою проблему. Рассказывала, как раз в месяц, когда она готова освободить Винса от супружеских обязанностей, она надевает розовые наволочки, давая ему это понять. Стала вдруг столь любезна, столь добра. Столь сочувствующая. Вплоть до того, что вчера я решила спросить, что за проблему хочет она решить, что её так ужасно волнует.
      И она начала с того, что если ты можешь доверять свои сексуальные проблемы Винсу, я должна взять в наперсницы её. Тогда я поняла. Ты пытался оправдать свои извращения, взваливая ответственность на меня. Но перед подобными людьми! Господи, Пит! Эти чертова обывательница, эта дура с шестью недоносками наконец-то ликует, потому что может причислить меня к себе подобным. Сделать из меня фригидную неврастеничку и врага мужчин, как она сама. Как ты мог на это осмелиться, Пит?
      Без особой надежды я перешел к единственно возможной защите.
      - Если ты не то, что она о тебе думает, то зачем ты разыгрываешь из себя агента ФБР в моем шкафу?
      ФБР... Теперь у неё виноватый вид. Она старый борец за гражданские права, а улики, найденные против меня, получены без ордера.
      - Я не рылась, Пит. Это Офелия увидала кончик кружев, торчащий из чемодана, когда проходилась пылесосом по шкафу. Ты же приказал ей вычистить все закоулки.
      Мерзкая рабыня! Я решил взять её в прислуги потому, что она согласилась на оплату ниже обычного тарифа, а это было куда выгоднее, и при этом можно было пустить пыль в глаза окружающим. Но окажись она сейчас передо мной, я бы охотно задушил её. И я сказал Джоан:
      - И ты решила тут же взломать этот чемодан? Ты не могла просто поговорить со мной?
      - Бог мой, это единственная вещь, тебя интересующая? Как я пришла к этому открытию? Когда вокруг нас все рушится?
      Развод. По тону её голоса можно понять, что речь пойдет о разводе. Повеяло прощанием, Ник. Ты видишь, что происходит, Ник, когда мама достаточно умна? Когда она умеет читать все книги и отвечать на все вопросы? Черт подери, если бы моя мать нашла у моего отца подобное одеяние, испачканное пудрой и губной помадой, она бы никогда не нашла решения, даже через тысячу лет. Она бы просто не поверила...
      Но твоя мать не такова, Ник. Почти всю нашу совместную жизнь твоя мать получала сексуальные наслаждения на серебряном блюдечке. Все, что возможно было сделать для её эрогенных зон, всегда было сделано, потому что, скажем не кичась, твой отец, войдя в раж, становился бесподобным любовником. А мама - наша прелесть - часть счастливого меньшинства женских особей согласно классификации доктора Кипсея, - не любящих порнографию, что представленную с чисто научной точки зрения, что просто в виде свинства. Поэтому мама ничего на этот счет не знала.
      Несмотря ни на что, Ник, не забывай, что если женщина прибегает к слезам для одержания победы, мужчине следует прикинуться маленьким мальчиком. Все женщины - матери, Ник, все таковыми и остаются. Включая и тех, что из Движения свободных женщин. И все они ничего так не желают, как видеть перед собой грозного самца, сосущего свой пальчик с поникшей головой, ожидая материнской ласки, которой они мечтают его одарить.
      Я становлюсь маленьким мальчиком. Ранимым, побитым и просящим жалости.
      - Джоан, мы можем все исправить. Я не хочу, чтобы все рухнуло. Я не могу. Прошу тебя, Джоан, помоги мне.
      Она кажется заколебалась, не зная, надо ли разреветься или выругаться.
      - Пит, за все это время ты ничего не сказал, ничем не поделился...У тебя нет доверия ко мне...
      - Только эти последние безумные месяцы. Не больше.
      - Ах, Пит!
      Она выбрала слезы. Буря прошла. Я приблизился к ней. Она приняла мои утешения, её тело прижалось ко мне, руки обвили меня, впились в мою спину. Она подняла голову, освещенная зарей нового дня.
      - Пит, это не преступление, - иметь несколько странные наклонности. И кто-то вроде доктора Эрнста может тебе помочь. Я знаю, что ты думаешь о психотерапии, но не говори ничего, Пит, не отказывайся. Я сейчас же ему позвоню.
      Ультиматум?
      - Джоан, послушай...
      - Я хочу позвонить ему сейчас же, Пит.
      Конечно, это ультиматум.
      - Свяжись с ним, Джоан. Скажи, я желал бы встретиться с ним, как только это будет возможно.
      И что делаешь ты, не приближайся к открытому окну на восьмом этаже над 60-ой Восточной улицей, пока набираешь номер, ибо, беби, ты этого ищешь.
      - Бедный Пит, мальчик мой...
      Герр доктор излучает сострадание.
      - Конфронтация с самим собой столь же трудна? Взаимопонимание так болезненно?
      Этот грязный коротышка узнает все. Да, он превратит меня в болезненное месиво. Но я не доставлю ему удовольствия признанием. Я безразлично пожимаю плечами - это вызывает новый приступ боли - и он кивает. Я не знаю, убежден он в моем безразличии или стоицизме. Он поворачивается к Джоан.
      - Что до вас, дитя мое, эпизод, представленный нам обвиняемым... Можете ли вы утверждать, что не находите никаких изменений? Никакого преуменьшения?
      - Нет. Но я выгляжу законченной кретинкой. Полной идиоткой. Я не была такой, как он хочет показать.
      - В тот момент у вас создалось впечатление, что он не полностью откровенен с вами?
      - Да. Тогда я попыталась заставить его рассказать мне все.
      Доктор, казалось, был потрясен.
      - Все? Историю его случая? С детства?
      - Нет. С того момента, когда появился страх невозможности заниматься любовью со мной. Он сказал, что потому и подцепил девицу в Лондоне, попытаться понять, посмотреть, и подобная вещь произошла и с ней. Вплоть до того дня, когда ради смеха она надела свой парик ему на голову, и это его возбудило. Тогда его действительно охватила паника. Поэтому в Копенгагене он захотел переспать ещё с одной девицей...
      - Которую звали Карен?
      - Полагаю, да. И на этот раз он был беспомощен до тех пор, пока не надел одежду этой девицы.
      - Ach, so. И ещё он вам описал свои отношения с женщиной по имени Вивьен Дэдхенни?
      - Да. И рассказал, как он придумал план провоза её белья к нам. Он сказал, что набирался храбрости, чтобы попросить меня...ну,ладно... поиграть с ним, согласиться в надежде, что мы вернемся к нашей прежней сексуальной жизни. Позволить ему надеть это белье, когда мы займемся любовью и будем одни в доме. Он сказал, что это могло быть решением.
      - И вы поверили в то, что он говорил? На слово?
      - В тот момент - да. Но мне трудно было согласиться, - застонала она. - Я не могла. То есть, вы понимаете, это подошло бы для него, но для меня было бы все наоборот, я уверена. Я стала бы совершенно фригидной. Это слишком, просто немыслимо. Нет, я не могла согласиться на такую игру.
      - И он узнал об этом?
      - Это нужно было сделать. Я сказала ему, что раз он будет проходить курс лечения и постарается стать нормальным мужчиной, я буду сносить все. Я сказала ему, что кроме этого есть только одно решение - развод, и на моих условиях.
      - Каких именно?
      - Никогда больше он не имел права видеть Ника.
      В номере отеля пахнет сыростью. Люстра светит бледно-желтым светом единственной уцелевшей лампы. Из окна видна мокрая кирпичная стена.
      Вивьен, улыбаясь, разглядывает эту убогость, тихо напевая:
      - Нью-Йорк, Нью-Йорк, чудесный город...
      - Я сожалею, Вив, но по крайней мере, это уединенное место.
      - Мы больше не можем идти проторенными путями. Удобства есть, я надеюсь? Или горшок под кроватью?
      - Нет, ванна там, за этой дверью. Ты можешь не верить, дорогая, но даже подобная дыра стоит бешеных денег.
      - Если ты не получаешь отпущения грехов, то хотя бы оплачивал их. Тем не менее, "Плаза"...
      - Я буду откровенен и груб, Вив. Этого номера вполне достаточно для кратких встреч, и ты отлично знаешь, нам не на что больше надеяться. Час или два то тут, то там, уворованных из рабочего дня.
      - Потому тебе и повезло, ибо я одна из тех извращенных личностей, находящих, что скрытность добавляет удовольствия. Но тебе почему это нравится?
      - Я не могу рисковать, если хочу сохранить Ника.
      - Я не возмущаюсь, дорогой. Как бы то ни было, если твоя жена соглашается играть в эту игру, что я могу поделать?
      - Ничто не изменится. Поверь мне, она совершенно не способна играть так, как это делаешь ты. Она превращается в мегеру, и все идет прахом.
      - А теперь все не так?
      - Меньше, чем можно было ожидать. Поскольку я предстаю перед промывателем мозгов и прилагаю усилия выкарабкаться, она удовлетворена.
      - А ты?
      - Я выживаю, - говорю я, кладя руки на её округлый зад. - Почему бы и нет? Посмотри только, что меня утешает.
      - Но используется не в полной мере.
      Она отстраняется, открывает ящик комода и запускает руки в знакомое белье.
      - Здесь все?
      - Все.
      - Отлично.
      Войдя со мной в комнату, Вивьен кладет на комод принесенный пакет. Разрывает шпагат и бумагу и открывает картонную коробку.
      - А для полноты картины...
      Она оборачивается и выставляет напоказ парик и атласные туфли на высоком каблуке.
      - Теперь, дорогой, задерни занавески.
      Кирпичная стена гарантирует нам, что абсолютно никто не может нас видеть сквозь запотевшие стекла, но я отлично знаю её желание настоять на своем. Я их задергиваю.
      - Скрытность добавляет удовольствия, - повторяет Ирвин Гольд. Дерьмо!
      Герр доктор улыбается, демонстрируя желтые зубы.
      - Одна из основ пуританизма, мэтр. А если подумать о состояниях, созданных благодаря этому предприимчивыми людьми, не стоит ужасаться, - он вновь скалится, повернувшись ко мне. - Признаете, Пит, что нежная сценка, на которой мы только что присутствовали, верна во всех деталях?
      - Да.
      - И что подобные сценки часто повторялись в этом малоприятном убежище?
      - Да.
      - В течение долгого времени?
      - Я хотел бы ответить, но не могу. Мне очень больно, у меня затекли ноги, а в мою спину, пока я сижу прямо в этом кресле, как мне кажется, вонзили кол.
      Желтоватый оскал скрывается.
      - Сколько времени?
      - Я не знаю. Не помню.
      - Ну как же так? Это необходимо, мой скрытный Пит. Это необходимо.
      Макманус покусывает сигару, изучая свои карты. И бросает на стол двойку червей. Джоан покрывает его девяткой, он едва не умирает из-за моей десятки, а Грейс пасует. Раздругой в месяц я обязан пригласить Макмануса с компаньоном сыграть вечерком в бридж, а Грейс - последняя в длинном списке; все партнеры Макмануса по бриджу - элегантные тигрицы с решительными чертами, готовые перегрызть горло по приказу хозяина. Это трудно для Джоан - партнерши сегодняшней тигрицы, потому что Макманус отказался играть против команды муж-и-жена ( "Потому что, Господи, жене стоит потереть нос, и муж тотчас знает, какая карта у неё на руках" ), но ещё более затруднительно для меня, бывшего его постоянным партнером. Джекилл, любезный и веселый за обедом, чтобы нравиться дамам, он превращается в супер - Хайда, как только карты сданы.
      Сейчас он протягивает руку, бросая шестерку бубей. Я могу только молить, чтобы удача от него отвернулась и он оказался в безвыходном положении. У меня не было такой масти. Грейс сбрасывает пятерку бубей, Макманус сбрасывает черви, Джоан тоже сбрасывает, и Макманус берет взятку. Он бросает косой и злой взгляд прежде, чем я смог отвернуть голову, вновь протягивает руку и бьет бубновым тузом, сбрасывает последнюю ненужную карту и заканчивает тем, что раскладывает оставшиеся перед собой.
      - Вот, вот и вот. Двенадцать взяток на пиках.
      Грейс держит марку. Она берет карандаш.
      - Очень красивый шлем, - говорит эта сволочь и не удерживается, чтобы не добавить: - Жаль, что не объявили.
      - Вы это слышите, - бурчит Макманус, испепеляя меня взглядом. Хотите, чтобы она повторила?
      - Послушайте, Чарли, у нас недостаточно взяток для шлема.
      - Надо полагать, что достаточно, ибо мы его выиграли, не так ли?
      - Когда я объявляю взятки, я не беру с потолка, Чарли. Я объявляю по своей игре.
      Он становится мертвенно бледным, только шея наливается кровью.
      - Господи,что вы несете?Говорят вам, мы выиграли шлем.И смотрите в карты,когда объявляете.
      - Будь у вас мои карты...
      - Я вам говорил, нечего морочить мне голову этими глупостями. Хотя бы раз признайте себя виноватым, это все, чего я прошу. Сознайтесь, что ничего не понимаете в бридже.
      - Я сделаю гораздо больше.
      Он так завел меня, что я никак не мог попасть в свой карман и вытащить пачку ассигнаций.
      - У меня пятьсот пятьдесят? Вот пять долларов. И отныне мы сможем обходиться без неприятных споров , и я буду оплачивать вам свои промахи так, как вы сочтете нужным. Это не составит труда.
      - Вы заплатите мне? Моими деньгами?
      Долгое сотрудничество научило меня понимать этот тон. Отказываясь от дискуссии, он берет нож для резки бумаги и пробует лезвие на своем пальце.
      - Вы собираетесь поставить меня на место моими же деньгами?
      - Моими, Чарли, - ответил я, бросая пять долларов на середину стола, чтобы он забрал их или оставил. - Вот так.
      - Господи, - восклицает Джоан. - Веселенькие разговоры! Мы играем в карты, или нет?
      Макманус ничего не слышит. Он наклоняется ко мне, указательным пальцем тычет меня в грудь.
      - Мои деньги, дорогуша. Потому что лишь вчера бухгалтер приходил плакаться мне в жилетку. Номер 310 в отеле "Критерион". Десять месяцев по триста долларов в месяц. Три тысячи долларов моих денежек. Вы отлично знаете, что я не собираюсь вычитать из вашего жалования, но ваша щедрость в расходовании моих денег начинает выводить из себя!
      - Чарли, этот счет из отеля...
      - Да? Что? Не хотите ли вы сказать, что заключали сделки в этом захудалом отеле?
      Внезапно Джоан вскакивает и выходит из комнаты. Слышно, как кухонная дверь ударяется о холодильник. Я встаю и смериваю Макмануса взглядом.
      - Вы достаточно неплохой игрок в бридж, но зато истинный чемпион по грязным делишкам, Чарли.
      Впервые ответа не последовало. Что он мог ответить?
      Джоан склонилась над кухонным столом, опираясь на свои сжатые кулаки, понурив голову.
      - Джоан, послушай. Прежде чем пуститься во все тяжкие, я хочу, чтобы ты поняла: я использовал номер для дел издательства, и только. Ты же знаешь Чарли. Когда он в агентстве, контора превращается в кастрюлю-скороварку. Единственное решение, какое я смог найти, - снять номер в квартале поблизости, чтобы спокойно поработать днем. Овчинка стоила выделки, даже если бы я платил из своего кармана. Клянусь тебе, Джоан, это правда.
      Она поднимает голову.
      - Я хочу увидеть этот номер. Немедленно. Проводи их, а потом мы отправимся в этот отель.
      - В час ночи? Это бессмысленно. Послушай, Джоан, завтра. Завтра, прямо с утра...
      - Тотчас, с тобой или без тебя, я немедленно отправляюсь посмотреть этот номер.
      - И что ты рассчитываешь там найти? Или скорее кого ты думаешь там найти?
      - Я найду там то, что ты оставил. О, Бог мой, ты болен. Болен. И не хочешь лечиться. Ты никогда не пытался вылечиться.
      Север, юг, запад и восток, решетки стучат и захлопываются.
      - Джоан, я пытался. Господи Иисусе, физические потребности - не из тех вещей, от которых можно избавиться чудесным усилием воли. Ты это знаешь. Если бы ты предоставила мне немного больше времени...
      - Нет. Завтра мы с Ником переезжаем к родителям. В понедельник я отправлюсь к адвокату на консультацию по процедуре развода.
      - Ты отдаешь отчет о том, что станет с Ником после разговора об этом?
      - А ты отдаешь отчет о том, что только что сделал со мной?
      - Послушай. Надо набраться терпения. Нику нужно время. Его надо подготовить. Мы можем дать ему понять, что разойдемся, но пока будем вместе. Он заслуживает хотя бы снисхождения, Джоан. Неделю. Восемь дней.
      - Неделя, - вздыхает устало она. - А потом я скажу ему, что все кончено.
      - Я скажу ему сам. Можешь не беспокоиться. Я сделаю это как можно мягче.
      - И сознавая, что это действительно прощание навсегда.
      - О нет!
      Она с ужасом смотрит на меня.
      - Неужели ты хотя бы на миг представлял, что я позволю тебе...
      Она умолкла. Если даже она и хотела что-то добавить, то не находила слов.
      - Разрешить мне что? Ты отлично знаешь, что это не заразно.
      Я приблизился, взял её кулачки в свои ладони и сжал их, продолжая умолять:
      - Давай поймем друг друга. Сейчас же. Если ты лишишь меня права встреч, я не отвечаю за то, что произойдет. У всех есть пределы терпения, и у меня тоже. Для меня на свете есть только сын. Если ты его у меня вырываешь, даже подыскав самую безобидную причину его исчезновения из моей жизни, ты кладешь голову на плаху. Поняла?
      Я сжимаю кулачки изо всех сил, она корчится от боли.
      - Пит, отпусти! Ты делаешь мне больно.
      Я разжимаю ладони.
      - Думаю, теперь ты поняла.
      - Ну вот, господин председатель, - удовлетворенно заявляет Гольд. Дело раскрыто.
      - Правда?
      Гольд загибает пальцы.
      - Эта сцена показывает нам вначале, что он мог совершить акт насилия против того, кто пытается разлучить его с сыном. Теперь, два года спустя после развода, его страсть к Вивьен улеглась и он признает, что она разбила его семью. И сегодня, вернувшись раньше обычного, чтобы встретить сына, он находит Вивьен у себя, готовую к действию. Кто мог впустить ее? Только служанка. Если заговорит служанка, у него будут неприятности с бывшей женой. Она имеет на это все права и может полностью забрать сына из его жизни. Он ссорится с Вивьен, обвиняет её, и не совладав с собой её убивает. Как я сказал, дело совершенно ясное.
      - Есть ли у вас отвод к этому резюме ситуации?
      - Нет.
      - Вы, может быть, не заметили этого, Пит, но нам необходимо выслушать свидетеля.
      - Больше нет нужды в свидетелях. Гольд все объяснил, рассказал все так, как было.
      - Это вы отобрали присяжных, Пит. Согласно правилам этого трибунала, все присяжные должны быть выслушаны.
      - Еще один закон, навязываемый вами? Господи! Я вам повторяю, больше нет нужды в свидетельских показаниях. Я больше не желаю ничего слышать.
      Он не обращает внимания и показывает пальцем на восковой манекен, последний в ряду.
      - Вы, юная особа.
      Она ласкает щеку моего отца, отклеивается от него и поднимается. Она высокая, рыжая, со вздернутым носом, голубыми глазами, пухлыми губами, накрашенными блестящей красной помадой, и подведенными карандашом глазами. Волосы поддерживает сеточка. Она очень молода, с фигурой подростка.
      - Да, господин судья?
      В её голосе намек на гундосый акцент янки, слегка перекрывающий акцент южанки. Надо родиться и воспитываться на юге Флориды, чтобы узнать эту смесь. Акцент фермеров графства Дейв.
      - Ваше имя, мадмуазель?
      Она кивает в мою сторону. В жесте сквозит чудовищное отвращение.
      - Ему нравится называть меня Вивьен, судья. Как ту, которая играла в "Унесенных ветром". Это она, должно быть впервые увлекла его. А затем ей стала я.
      - Вы хорошо знаете обвиняемого?
      - Я провела с ним минут десять, когда он был ребенком, в Майами, и вы хотите, чтобы я его хорошо знала? Но говорят, что он никогда не смог выбросить меня из своей тупой головы. Ибо он - захудалый актеришка, судья, если вы улавливаете, что я хочу сказать. А я - девушка его мечты, которой он хотел бы обладать.
      - Итак, ваше имя Дэдхенни...
      - Это не имя, судья. Это его старшая сестра сказала ему, кто я такая, когда он впервые увидел меня на Фледжер стрит.
      Прямо посреди Фледжер стрит. Вся из ног и зада. Моя сестра шепчет мне на ухо:
      - Это курочка папы!
      Вивьен. Курочка папы. Dad's Henny. Дэдхенни.
      Я с ненавистью смотрю на нее.
      - Вы лжете! Она мертва! Я убил её. Вы знаете, что я убил ее!
      Она ответила мне, чеканя слова.
      - Маленький шалун! Теперь ты знаешь, кто ты есть! Никому не нужный извращенец.
      - Нет!
      Внезапно вся комната и все находящиеся в ней деформируются и блекнут. Я кричу.
      - Подождите!
      Ванная комната.
      Окровавленная ванная комната. Кровавая.
      Я лежу на бельевой корзине, как мертвая лань на крыле автомобиля. Затмение. Я вижу в большом зеркале на двери... Затмение. Один глаз. Когда я упал, парик слетел и закрыл другой глаз. Но я смог увидеть, что ручеек крови на отражении моей щеки увеличился в ширину и капля за каплей стекает по корзине. Все быстрее и быстрее.
      Eli, Eli, lama sabachthani. Пять раз попасть в точку из револьвера с двадцати метров. Не попасть в цель под самым носом.
      У меня впервые палец окаменел на спусковом крючке.
      Я сунул дуло револьвера себе в рот, как карамельку, и оставил его там. Я так и остался с парализованным пальцем на курке. Боже! Если бы я нажал его, то даже не почувствовал бы, как пуля входит в мозг. Но я не смог. Эрнест Хемингуэй смог проделать это с охотничьим ружьем; я не способен с револьвером 38 калибра. Но это должно свершиться! Отлично, убираю оружие, ствол измазан слюной, приставляю его к сердцу. Нажимаю курок. Господи Иисусе! Это огненный шар вошел в мою грудь.
      Мертв? Еще нет. Агонизирую. Медленно, медленно. Как тот осьминог, которого ты убил одной пулей в голову. Только он продолжил сражаться на земле до тех пор, пока ты не дал зарезать его Нику. Его первого. Крещение кровью. Зеленоватого цвета.
      - Тебе плохо с сердцем, Ник?
      - Немного. Но это пройдет. Я думаю, что это нормально для первого раза.
      Двенадцать лет. Двенадцать лет и потрясающее хладнокровие.
      Пятница.
      Святая пятница.
      Завтрак. Полчашечки черного кофе, половина сигареты, три таблетки. "Метамфетамин гидрохлорида согласно рецепту врача". Возбуждающие для ускоренного преодоления депрессии за ночь дали задний ход. Офелия вынимает пылесос из платяного шкафа и долго изучает кнопку включения. Десять лет, и она все ещё спрашивает себя, что произойдет, если нажать на эту кнопку.
      Джоан заявила в кабинете у адвоката.
      - Еще одно. Я хочу, чтобы Офелия была там всякий раз, когда Ник идет туда. Каждый уикэнд, с пятницы до воскресения.
      Ей не надо было обрисовывать мне картину.
      - Ты хочешь, чтобы она стала надсмотрщиком, чтобы она защищала нашего сына от меня? Нет вопросов.
      Ирвин Гольд заметил.
      - Он может быть прав, миссис Хиббен. Почему бы не выработать компромисс, позволяя ей приходить туда в пятницу?
      - "Он может быть прав, миссис Хиббен. К чему терять время, перечитывая мелкие буквы, миссис Хиббен, если вы и я можем быть в этот момент уже у меня и дать себе волю? Я ещё крепок, беби. Не надолго, но крепок".
      Три таблетки.
      У всех нас свои фантазии. Ленни Брюс воображает, что наркотик в венах заставляет его прыгать. Ложь. То, что он действительно любит, - это жгут на руке, иголку, образ злого мальчишки, копающегося в респектабельном заду. Разрушитель. Разрушающий все подряд и размещающий на обломках фаллос на всеобщее обозрение. Суета, и только.
      Я отговорил Ника от обожания Ленни. Он купил себе два его диска, беспрестанно проигрывает их, выучил их наизусть. Я рассказал ему о смертельной бледности насмерть исколовшегося в луже блевотины.
      - Ты понимаешь, Ник, нет нужды восхищаться тем, что представляет Боб Хоуп, чтобы представить мерзость Ленни Брюса.
      Отличный аргумент. Конец новой фазы. Нет больше дисков Ленни Брюса в квартире.
      Три таблетки.
      Святая пятница.
      Рабочий день для католиков из агентства. Отпуск за свой счет. Но неявки отмечаются. Не являются, чтобы показать, что любят Папу, или приходят чтобы демонстрировать любовь к работе? Вначале было много отсутствующих. Теперь, кажется, отсутствуют все. И тем хуже для Папы.
      Папа Джулиус. Дедушка Джулиус, святой с Бродвея.
      - Если будет мальчик, назовем его Джулиан, - говорит Джоан.
      - Он должен родиться в начале декабря. Мы назовем его Николас, отвечаю я.
      Его назвали Николас Джулиан. Но он никогда не писал второе имя. Ему сделали обрезание. С дедом он ходил в синагогу, делал подарки бабушке каждый раз, как видел её, но в четырнадцать лет он мог забить гол с сорока метров и попасть мячом по десятицентовой монете. В чем-то выигрываешь, в чем-то проигрываешь.
      Секретарша приготовила мне кофе, на этот раз с молоком и сахаром. Мисс Голливодж, последняя в списке неудачных секретарш. Когда она входит, чертова прическа "афро" занимает половину комнаты. Парик?
      - Мистер Макманус сказал, что желал бы видеть вас как только вы приедете, мистер Хаббен.
      Этот слащавый голос... У меня плохие и хорошие новости. Хорошие - три обостряющих чувства таблетки. Очень обостряющих. Плохие - вот это то обострение, позволяющее наблюдать за губами секретарши, выговаривающими каждый слог, и слышать эти слоги во всей их округлой красоте. Это может отвлечь самый солидный желудок.
      - Спасибо, мисс Голливодж, - сказал я, а затем черт дернул меня за язык. - Это, случайно, не парик?
      Губы задрожали.
      - Да, мистер Хаббен.
      Улыбается. Потому что чувствует свое превосходство.
      Макманус в своем чудовищном кресле за отвратительным столом. Маленький, плохо выбритый, толстомордый. Но он был всегда плохо выбрит. И эта дымящая сигара с утра пораньше... Старина Чарли, самый непопулярный холостяк в Америке.
      - Как дела, Пит?
      - Отлично.
      - По вам не скажешь. Выглядите вы ужасно.
      - Чарли, мне надо просмотреть гору бумаг. Перейдем к делу, если можно?
      - Конечно.
      Он косится на сигару. Невероятный день, он решился и извиняется за мой чертов вид. Сегодня? Нет.
      - Нет пока что покупателя на эту гору из шести тысяч полных собраний сочинений Грандаля? Сто двадцать тысяч томов с ценой каждого по два доллара?
      - Идет понемногу.
      - Черта с два! Распродавать остатки со склада придется вашим внукам!
      - Чарли, мы дискутировали об этом десятки раз. Это долгая инвестиция. Рано или поздно мы вернем наши деньги.
      - Вот как? Не думаете ли вы, что издание очередного романа Винса покроет наши расходы?
      Мне не понравилось, каким тоном это было сказано.
      - Не хотите ли вы сказать, что боитесь провала? Одумайтесь, Чарли, вы же знаете, что дело будет в шляпе.
      - Да. Я знаю также, что Винс с Бетси приглашали меня вчера отобедать. И знаете, что они предложили мне на десерт?
      - Что?
      - Интересную новость. Винс хочет уйти от нас. У нас не будет его новой книги. Ни какой другой.
      Хвала Господу за эти три таблетки! Но несмотря на их поддержку, я чувствовал себя оглушенным.
      - Я не понимаю. Винс выжил из ума? Почему он хочет уйти от нас? Что на него нашло?
      - О! Он кажется несчастным, Пит. Видимо, вы гораздо больше уделяли времени лауреатам, чем ему. Потому я вам советую съездить к нему и вернуть ему утраченное чувство юмора. Он нуждается в поклонении, Пит! Значит вы продемонстрируете , что обожаете его, и если понадобится, по мне хоть выставьте его зад в витрине "Брентано". В противном случае...
      В противном случае...
      В кабинете мои таблетки помогают снять стресс. В полдень я возвращаюсь к себе, к черту в дом.
      Офелии нет. На телефонной книге записка. Крупными корявыми буквами мне сообщается:
      "ЕПАПО НЕТ ЗА ДУ ЧАС "".
      Ну вот. Послание можно бы расшифровать, будь для этого настроение, но сегодня не тот случай.
      Три часа до прихода Ника из школы. Три долгих пустых часа.
      Час теплой ванны. Снятие напряжения. Смазываю орудие, заставляю его играть, но не это! Лучшее наслаждение впереди. Вытираюсь; благоухающий, как попка младенца, перехожу в комнату.