Кожевенный завод спускал сточную воду, содержавшую органические остатки, в наружный отстойный резервуар, наполовину закрытый деревянным настилом, а наполовину открытый. Такая ситуация может быть обозначена как pool of water (резервуар, наполненный водой). Случилось, что рабочий зажигал рядом паяльную лампу и бросил спичку в воду. Но при разложении органических остатков выделялся газ, скапливавшийся под деревянным настилом, так что вся установка была отнюдь не watery (водной). Моментальная вспышка огня воспламенила дерево и очень быстро распространилась на соседнее здание.

Сушильня для кож была устроена с воздуходувкой в одном конце комнаты, чтобы направить поток воздуха вдоль комнаты и далее наружу через отверстие на другом конце. Огонь возник в воздуходувке, которая направила его прямо на кожи и распространила искры по всей комнате, уничтожив, таким образом, весь материал. Опасная ситуация создалась таким образом благодаря термину blower (воздуходувка), который является языковым эквивалентом that which blows (то, что дует), указывающим на то, что основная инструкция этого прибора – blow (дуть). Эта же инструкция может быть обозначена как blowing air for drying (раздувать воздух для просушки); при этом не принимается во внимание, что он может «раздувать» и другое, например искры и языки пламени. В действительности воздуходувка просто создает поток воздуха и может втягивать воздух так же, как и выдувать. Она должна была быть поставлена на другом конце помещения, там, где было отверстие, где она могла бы тянуть воздух над шкурами, а затем выдувать его наружу.

Рядом с тигелем для плавки свинца, имевшим угольную топку, была помещена груда scrap lead (свинцового лома) – обозначение, вводящее в заблуждение, так как на самом деле «лом» состоял из листов старых радиоконденсаторов, между которыми все еще были парафиновые прокладки. Вскоре парафин загорелся и поджег крышу, половина которой была уничтожена».

Уорф указывает на зависимость способности от свойства. Исторически такой постановкой вопроса мы обязаны бихевиоризму.

Фундаментальной установкой бихевиоризма, которую я в целом разделяю, является отказ признавать сущим то, что может быть осмыслено через интроспекцию. Таким образом игнорируется то, что философы обычно называют «сознанием», «мышлением», т. е. способность строить суждения. Предметом изучения становится связь стимул-реакция. Однако же описать стимул невозможно не прибегнув к способности строить суждения. Действительным на настоящий момент является то, что в качестве стимулов выступают простейшие суждения. Стимул выражается в форме простейшего суждения формы субъект-предикат.

Установка, которую можно счесть разновидностью бихевиоризма такова, что суждение интересует нас только в связи с реакцией. Отношение же к реакции, которого я придерживаюсь в этой работе является оперантным.

Что такое стимул? То, что выражено в суждении и способно подкрепить инструкцию или ослабить ее, вплоть до исчезновения.

Я проясню это индуктивно, т. е. примерами. Инструкция «прогуливаться по дороге» возможна, если дорога является пешеходной и затруднительна, если дорога является проезжей. Инструкция «оказывать благодеяние человеку» возможна, если человек нуждается, и затруднительна, если он купается в роскоши. Инструкция «Красная шапочка несет еду бабушке» возможна, если бабушка голодна, и затруднительна, если она сыта. Субъект-предикатное высказывание возникает там и тогда, когда инструкция, нацеленная на предмет, являющийся субъектом субъект-предикатного высказывания может быть возможна и невозможна (затруднительна). Логика интересуется языком в том отношении, что заимствует из него субъект-предикатную форму высказывания и делает ее своим предметом, я буду показывать, что за субъект-предикатным высказыванием всегда стоит инструкция, как то, что его порождает, т. е. как первичное, что, как таковое, и должно становиться предметом осмысления.

Иными словами я запрещаю мыслить себе какое-либо свойство объекта не помыслив способности с которой он выступает в комплексе инструктивного поведения. Таким образом я решительно порываю практически со всеми философами, которые склонны рассматривать способности отдельно, строя теории анализа свойств вроде «Теории логического атомизма» Рассела.

Инструкция, например, «пить воду» в неявном виде содержит в себе субъект-предикатное высказывание «питьевая вода», высказывание же «питьевая вода» в неявном виде содержит в себе инструкцию «пить воду» и они представляют собой комплекс, свойствоспособность, инструктивное поведение.

Тот, кто сколько-нибудь осведомлен в философии поймет, что традиция интерпритации субъект-предикатных высказываний сводится к установлению их истинности относительно опыта восприятия. Иными словами суждение должно быть фактом, должно соответствовать действительности. В этом эссе я настаиваю на необходимости при интерпритации субъект-предикатных высказываний обнаруживать инструкцию, моментом которой они являются. Эти инструкции – пить воду, прогуливаться по дороге, благодетельствовать человека и пр. и пр. и пр. Связь свойства и способности, инструктивное поведение, новый логический предмет, более настоятельный чем субъект-предикатные высказывания, т. е. суждения. Ниже я буду говорить о возможности и обоснованности суждений, не являющихся фактами.

Вспомню пример «прогуливаться по пешеходной дороге». Здесь может быть дальнейшее артикулирование. Возникает ситуация, когда можно не прогуливаться по пешеходной дороге из-за «плохой погоды». Итак, взяты для примера субъект-предикатные высказывания «хорошая погода» и «плохая погода». Эти высказывания есть комплекс с инструкциями «прогуливаться» и «сидеть дома». Мы «прогуливаемся» в хорошую погоду и «сидим дома» в плохую. Очевидно, что эти идеи «хорошая» и «плохая» не восприняты при помощи чувств, не являются идеями по Джону Локку. Можно воспринять идеи «дождливая погода», «ясная погода», но нельзя воспринять «хорошая» и «плохая». Эти «хорошая» и «плохая» артикулируют деятельность выходить на улицу или нет, очевидно не являются тем, что воспринято, не являются сенсуалистическими. Таким образом высказывания «хорошая погода», «плохая погода» нельзя проверить на истинность согласно опыту восприятия ибо «хорошая» и «плохая» не то, что воспринимается. «Хорошая» и «плохая» значат что-то лишь в контексте инструктивного поведения. Эскимос и эфиоп по-разному понимали бы «плохая погода», если излагать им содержание этого высказывания как это рекомендуют философы, например Джон Локк, но для обоих это высказывание означает «сидеть дома». Говоря «хорошая погода» эскимос и эфиоп имеют в виду разный факт, и вообще говоря непонятно, что это за «факт» – хорошая погода, но, главное, что речь идет об одной инструкции.

Я утверждаю лишь то, что субъект-предикатное высказывание прежде всего следует проверять не на истинность согласно опыту восприятия, но доразвивать его до осознания его как момента инструктивного поведения. Этого требования никто не выдвигал в философии. Собственно термин «инструктивное поведение» абсолютно нов и является моим наиболее существенным «открытием» в философии. Вместе с этим это требование очевидно, т. к., допустим, «хорошая погода» никак не воспринимается, ибо воспринимается «влажная погода», «сухая погода» и т. д. Так «питьевая вода» очевидно не воспринимается (чувствами), но «питьевая» значит лишь нечто относительно инструкции, значит лишь то, что не рекомендуется пить воду.

Я хочу представить вашему вниманию то, что является логическим условием в программировании, объяснить феномен суждения, которое нельзя мыслить себе и употреблять в языке иначе, чем сославшись на какую-либо деятельность. Речь идет об утверждении, не аппелирующем к восприятию. Так суждение «сахар бел» является фактическим, можно быть уверенным что в восприятии имеется «сахар» и имеется «бел». Иное дело «стимул».

Я говорю о том, что в определенном пункте наши с рационалистом дороги расходятся. Мы были общи в своем реагировании на внешние вызовы в том смысле, что оба строили суждение, т. е. нацеливались с прилагательного на существительное. От «белизны» мы переходим к «сахару». Рационалист впрочем не шел далее со мной, а ограничивался суждением «сахар бел». Для него суждение – некоторый предел, черта, которую он не переступает. Я же захожу далее и говорю о инструкциях. Но все это, повторюсь, характеризует реагирование на внешние вызовы. Но кроме этого реагирования есть еще и непосредственность нацеленности на предмет. Ранее мы относились к предмету опосредованно, устанавливая, что внезапный шум вызван захлопнувшейся дверью. Мы реагировали на внезапный шум способом, отличным от того, что описывает физиолог. Но вот объект нам дан и мы ясно и отчетливо осознаем, что имеем дело, например, с подушкой. Рационалист окажется здесь необыкновенно скушен, он продолжит поступать так, как поступал в экстремальных обстоятельствах внезапного резкого шума. Он не предложит другого метода, разве что будет вынужден перейти к абстракциям, т. к. подушка чувственно, т. е. в смысле прилагательных не представляет собой ничего особенного. Рационалист воспользуется тенями чувственных определений и заявит «подушка имеет цвет», «подушка мягка». Рационалист спровоцирует подушку на некоторые чувственные вызовы, которых от нее, честно говоря, не исходит в смысле крайней настоятельности их осознания. Рационалист делает явный шаг назад – нацеленность на предмет уже есть, предмет настоятелен в своей определенности, настоятельно поставить в отношении к предмету глагол и рассмотреть все это как фундаментальное отношение, что я и делаю, классический рационалист же отступается в сферу чувственности как если бы предмет действительно провоцировал чувственность. В суждении мы переходим от прилагательному к существительному, сейчас же переходим от существительного к прилагательным. Раньше было настоятельно прилагательное и мы от него перешли к существительному, сейчас же настоятельно само существительное и мы, оказывается не знаем, что с ним делать и переходим от него к прилагательным, низводим его настоятельность для сознания на уровень чувственности.

Для меня ясно, что нацеленность на предмет в языке выражается глаголами. Это отношение «существительное-глагол» я противопоставляю суждениям. Так яблоко оказывается поводом к тому, чтобы его сорвать. Это также и повод к тому, чтобы вынести суждение о нем. Эти два вида деятельности – «существительное-глагол» и «существительное-прилагательное» идут рука об руку. Трудно сказать, что более фундаментально и я склоняюсь к тому, чтобы признать фундаментальной функцию «сорвать яблоко». Но для этого нужно осознавать ее как инструкцию. Яблоко срывали задолго до того как вынести о нем какое-либо суждением. Яблоко не только срывали, а касались его палкой, хлопали по нему ладонью, указывали на него и пр. и пр. и пр. Мы говорим «неспелое яблоко» указывая на некоторый стимул (свойство, логическое условие), говорим, что это является условием к тому, чтобы не пытаться его съесть. Это суждение представляет собой ни что иное как момент некоторого инструктивного поведения. Это представляет собой лишь только по форме суждение, но на деле является стимулом или тем, что в программировании является логическим условием, а именно представляет собой значительность только в связи с действием, которое может или не может быть выполненным. Таким образом это не факт. Факты наличны вследствие своей наличности и представляют собой ценность сами по себе, но стимулы отличаются от фактов тем, что не употребляются вне связи с некоторой деятельностью, которую обуславливают. Это фундаментальное отличие стимула от факта.

Я говорю о том, что стимулы, т. е. свойства теоретически можно заменить более развернутым описанием инструкции, а именно категорией модальности. Я говорю, что суждение «неспелое яблоко» говорит лишь о том, что не стоит есть яблоко.

Расхождение между мной и рационалистом было в том, что фундаментальным отношением к существительному я считаю отношение посредством глагола, а не посредством выражающего восприятие суждения. Я растворяю сахар в воде, он утверждает, что сахар бел. Я отличаюсь от него тем, что изобретаю прилагательные. Рационалист заимствует их из природы и чувственного впечатления – я предлагаю сочинять их. Когда я говорю «питьевая вода» я говорю о том, что «питьевая» – никак чувственно не воспринимается. Свойство «питьевая вода» я вообще считаю идеальным («голодная бабушка» не идеально) т. к. вне действия, вне связи с ним немыслимо. «Белый сахар» – это «белый сахар», некоторое отражение опыта, при реагировании на факт существования отдельных предметов. Но «питьевая вода» не как не связано с восприятием, а имеет смысл только как фиксированный результат опыта – «пить воду», который преподносится как стимул или как факт. Так в программировании условный оператор является именно стимулом и вне связи с действием не употребляется. «Питьевая вода» – манифест, вводящий инструкции в моду. Это революционная прокламация, листовка, шокирующая обывателя, который вяло следует за рационалистом, который строит свои суждения, связывая чувственные представления вещей с самими вещами. Но «питьевая» – не что-то чувственное.

Рационалист не понимает какую имеет власть надо мной. Он не понимает, что суждения я интерпритирую как стимул, а не как возможный факт, а следовательно как то, с чьей помощью можно управлять моей деятельностью. Если рационалист высказывает суждение «фрукты созрели», то говорится лишь о том, что настало время собирать фрукты. Для меня этот переход очевиден. Рационалист же раздражает меня ибо он не управляет деятельностью, а строит суждения, рассматривая их как самоцель. Услышав «фрукты созрели», он сбивается к рефлексии этого отчего-то начинает спрашивать себя, что такое «фрукты» и что такое «созрели»? Между тем я могу творить. Если мне говорят «фрукты созрели», то свойство в данном случае инициирует способность. Я приступаю к тому, чтобы собирать фрукты. Собрав фрукты в корзину и отнеся их домой я беру один фрукт и дарю вашему ребенку. Ребенок улыбается. Я тоже улыбаюсь, ибо я закончил действовать. Я могу дать вам подробный словесный отчет о том, как я действовал, чтобы добиться этого соответствия. Это поведение можно делать явным для сознания, можно описать. Это инструктивное поведение. Я хочу убедить вас в том, что это есть. Наконец, мы имеем дело с нацеленностью на объект, на яблоко. Я скажу вам «спелое яблоко радует глаз как улыбка ребенка».

Я говорю вам о том, что суждение интересует меня только очень короткое время. Суждение – не более чем момент инструктивного поведения. В примере с нервной дамой то, что «дверь шумит» интересует меня постольку, поскольку дама встала, открыла дверь и закрепила ее, поставив в соответствие незакрепленной двери закрепленную дверь. Как только это произошло, я изгоняю то, что «дверь шумит» из своей памяти. Я не собираюсь уподобиться ослам, для которых суждение ценность. Я могу охарактеризовать вам их – они запоминают суждения. Более этого – они каталогизируют их. Каталогизация или коллекционирование суждений приводит их к теории понятия, они выдумывают универсалии о которых составляют множество суждений, они пишут статьи в энциклопедии, посвященные тому или другому предмету. Я говорю вам, что мне они бесконечно чужды и неинтересны. Я образую суждения в пределах функционирования и забываю их. Однако я предпочитаю сохранять в памяти то, что имеет форму суждения, а именно стимул, поскольку последний позволяет мне ориентироваться в опыте. Стимул играет роль условного оператора в программировании. Эта роль сродни причине, но, как я покажу ниже, условный оператор программирования не является причиной. Употребление его следующее: если человек нуждается, я готов оказать благодеяние этому человеку. Это не причина. Речь идет о связи условный оператор-инструкция, что является фундаментальным отношением программирования.

Я говорю, что большинство здравомыслящих людей вводят в заблуждение, когда начинают пропагандировать суждения. В суждении чувственные качества относят к предмету внешнего мира, утверждая, что этот сахар бел, сладок и т. п. На этом основывают то, что считают абсолютной ценностью – каталогизацию суждений или составление понятия о вещах. Я говорю, что большинство здравомыслящих людей никогда не стали бы коллекционировать это. Суждение только форма для них, которую принимает управление поведением. Не случайно психологи сводят свое представление о человеке к формуле стимул-реакция. Статьи словарей навряд ли кто-нибудь сочтет стимулами. Стимул же, наоборот, то, что можно и следует запоминать. Я хочу чтобы поняли, что стимул отличен от суждения. То, что выглядит здесь как предикат – фикция, он не воспринимается, это простая цепочка символов. Этих прилагательных не существует. Когда я говорю «питьевая вода» я сознаю, что «питьевая» – фикция. Я однако могу раскрыть значение этой фикции как того, что является именно в опыте, но это значение будет значением опыта функционирования. «Питьевая» – само по себе ни что иное как функциональное соответствие обнаруженное в пределах инструкции «пить воду». Это обнаруженное соотвествие, закрепленное в форме суждения имеет для меня значение стимула. Это означает, что можно «пить воду». Интерпритируя информацию, которуя я получаю из внешнего мира, я вычленяю из нее то, что является стимулом, т. е. условными операторами, которые могут склонить к деятельности. Дураку я позволю сотрясать воздух тем, что «этот сахар бел», «этот сахар имеет цвет». Я замечаю только, что он подражает людям более глубокого ума, которые пользуются стимулом «хорошая погода» не в том смысле, что имеют в виду, что «тепло и светит солнце», а в том смысле, что это каким-то образом мотивирует их поведение. «Хорошая» это просто произвольная цепочка символов, которую люди запомнили, чтобы передавать друг другу информацию о том, что есть повод оказаться на природе. Несомненно, можно объяснить, что такое «хорошее». Можно объяснить, что солнце, теплый воздух если вы будете гулять, будет вызывать в вас положительные эмоции. Я могу объяснить стимул как инструкцию, хотя, убежден, многие не смогут дать этого объяснения. Но при этом они правы в главном – в своей доверчивости. «Хорошая погода» для них аргумент к тому, чтобы выехать на природу. Они не понимают, что «хорошая погода» – опыт инструктивного поведения, отраженный в форме суждения, представляющий собой стимул. Они здраво полагаются в данном случае на авторитет и реагируют на стимулирование.

Я говорю с вами о том, что в программировании называют «string», что переводится как цепочка символов. Я не случайно настаиваю на том, что прилагательные стимулов – цепочки символов. Я ввожу эти абстракции, т. к. традиционные прилагательные обозначают нечто, что чувственно воспринимается (горячий, большой), а следовательно является стимулом для чисто физиологического процесса. Так если я говорю «голодная бабушка», то понимать меня следует предельно абстрактно в том смысле, что «голодная» – цепочка символов, на деле же любой человек тотчас вызовет в себе представление о голоде, чувствах, которые владеют нами, когда мы голодны. Я же должен порвать с этой связью, для чего ввожу абстрактные прилагательные (в изложении приходится пользоваться конкретными). Моя задача – выявить творческое поведение, а не провоцировать традиционное понимание.

Я говорю вам лишь о том, что надо как-то приспосабливаться к обстоятельствам. Я не могу здесь сдержать своего раздражения. Обстоятельства же организуются таким образом, что информация, с которой нам приходится иметь дело, это суждения. Это не язык, на котором разговаривает с нами Бог, но язык на котором разговаривают с нами люди. Этот язык, к сожалению, не является языком инструктивного поведения, но является языком суждений. Человек обладает какой-то природной тупостью, коротким умом, повинуясь которому он воздерживается от творческого отношения к действительности, довольствуясь рациональным, рассудочным отношением к ней. Действуя инструктивно, он фиксирует в себе рассудок и довольствуется им. Инструктивное отношение к действительности должно к этому как-то приспосабливаться. Если вам грустно, далеко не каждый попытается развлечь вас, но многие заявят вам, что вы грустите. К этим заявлениям следует быть подготовленным. Зайдут много далее и составят даже понятие о вас, запомнят, что вы грустите и если заметят, что вы грустите вновь, составят о вас суждение, что вы часто грустите.

Долгое время приспособлением к глупцам было то, что из суждений выводили понятия, что, несомненно, было родом творчества. Так выводили из суждения, что вы часто грустите то, что вы «меланхолик». Это был процесс некоторого творчества – вам, как индивидуальности, ставилось в соответствие некоторое артикулируемое представление Тогда понятие, как оно образовывалось, можно было описать дефиницией, хотя оно могло и не исчерпываться дефиницией. Глупцу объясняли, что «меланхолик тот, кто часто грустит». Но этот путь приспособления к суждениям оказался тупиковым, так глупцы стали выносить суждения о понятиях. Стали говорить, что понятие надо рассмотреть с разных сторон, рассматривать его как многообразие суждений, часто противоречивых, так что невинное творческое изобретение понятия обернулось тем, что был изобретен ад. Вам начнут заявлять об изобретенной вами фикции, что есть возрастная меланхолия, есть юный меланхолик и пожилой меланхолик, есть меланхолик-блондин и меланхолик-брюнет и пр. и пр. и пр. Все это будет вполне в кантианском духе, будет суждениями, которые составляются относительно предметов возможного опыта. Но я говорю, что все это ад, который обречен переживать творец. Что может противопоставить этому творец? S-P-артикулирование, т. е. те суждения, которые непосредственно и осознанно мотивируют деятельность. Суждение не употребляется вне связи с инструкцией, с которой образует комплекс. Так происходит в программировании, когда условный оператор и исполняемая инструкция однозначно связаны. Условный оператор не употребляется без инструкций.

В этом смысле речь может вестись о формировании культуры формирования стимулов. Фундаментальным является отношение к условному оператору. Это отношение в моем случае сводится к тому, что условный оператор, стимул, суждение, которое я выношу, будет восприниматься творцами, а не критиками. Мир вообще делится на творцов и критиков. Если я говорю «Сократ мудр» то творец, интерпритируя это суждение, будет прислушиваться к Сократу. Утверждая «Сократ мудр» я мотивирую некоторую инструкцию. Если я скажу «Сократ глупец», то творец, интерпритируя мое суждение, будет подвергать сомнению каждое слово Сократа. В обоих случаях творец творит некоторые значения в своем восприятии, образуя ценности из суждений Сократа или, наоборот, ниспровергая их в прах. Творец не спрашивает меня, что такое «мудр» и что такое «Сократ». Так ведет себя другой тип людей – критик. Эти не доверяют людям, не доверяют им в том отношении, что они относятся к своим суждениям ответственно, рассматривая их как условный оператор, стимул, т. е. то, что мотивирует деятельность, а сводят стимул до уровня факта к которому применимы вопросы «что такое Сократ?», «что такое мудр?». Я полагаю, что глубокие люди не имеют суждений в их наивном смысле и то, что выглядит как суждение, в их смысле является стимулом, т. е. мотивацией к инструкции. Я полагаю, что все люди глубоки и что каждое суждение есть некоторое стимулирование. Если мне говорят «Этот спектакль хорош» я произношу хвалебную речь этому «спектаклю», пусть я имею самое смутное представление о том, что такое «спектакль».

Условный оператор – повод к осуществлению творческого акта. Критик превращает этот процесс в препирательство. Он интерпритирует стимул как [возможный] факт. Он не понимает, что такое условный оператор. Он не понимает, что стимул имеет только форму суждения и является стимулом для выполнения инструкции.

Все то, что я говорил выше я говорил о стимулах. Теперь время рассказать о том, что я понимаю, когда говорю о корректорах.

Итак, стимул подкрепляет или, наоборот, ослабляет (вплоть до исчезновения) инструкцию и отождествим с логическим оператором «if-then» программирования. Корректор же корректирует инструкцию и отождествим с тем, что в программировании называют параметрами функции.

Те, кто говорят, что мы предицируем объект в суждениях «хорошая книга», «яркое солнце» ничего не смыслят в том, что говорят, потому что в действительности мы предицируем действие. В случаях суждений «хорошая книга», «яркое солнце» предикаты, в отличие от общепринятых мнений, характеризуют не объекты (книга, солнце), а действия. Так суждение «хорошая книга» гласит: «книга с интересом читается», «книга хорошо переплетена» и д. р. «Хорошая» означает «с интересом читается и надежно переплетена». Появляются новые, и истинные, предикаты и субъекты: «с интересом», «надежно», «читается», «переплетена». Предметом исследования должны становиться эти «с интересом читаемая» книга, «надежно переплетенная» книга. У всех философов это выпадало из рассмотрения – предицирование (т. е. коррекция) действия при предицировании объекта. Тем не менее предицирование объекта означает предицирование действия и ничего более, и только это и может всерьез рассматриваться. «С интересом читаемая книга», «надежно переплетенная книга» означает – трудно оторваться от книги, трудно разорвать книгу. «Хорошая книга» означает тогда «жадно (предикат) читаемая книга (субъект)», «надежно (предикат) переплетенная книга (субъект)» – большую детализацию и конкретность действия. Так «яркое солнце» означает означает, что «больно (предикат) смотреть на солнце (субъект)». И т. д. «Надреснутый бокал» означает, что из бокала неудобно пить и т. д.

Допустим, у вас болен отец и вы нанимаете соседского мальчишку носить ему пиццу. Высказывания «мальчишка болен», «мальчишка занят» будут стимулами: инструкция «носить пиццу отцу» будет «невозможной». Высказывания же «мальчишка жуликоват», «мальчишка озорник» будут корректорами и означать, что он покупает пиццу подешевле и, когда ее носит, надламывает или мнет ее. Я договариваюсь с этим мальчишкой, что он будет каждый день покупать и носить пиццу отцу и говорю ему «отец болен», указывая таким образом на стимул, условие к тому, чтобы носить ему пиццу. Но я говорю также «учти, отец строг» оказывая таким образом коррекцию, говоря, что «носить пиццу» надо «аккуратно». Я говорю ему «отец горд», оказывая коррекцию «не покупай дешевую пиццу или в мятой коробке».

Свойство «сегодня мальчишка торопится» будет ничем иным как корректором – я буду вынужден дать ему денег на такси и он «понесет отцу пиццу на такси». Прежде чем сообщить мне о том, что сегодня он торопится, а значит не может выполнить обещание он мнется, волнуется и я, замечая это поощряю его улыбкой, кивком головы, что в сущности говорит ему «будь смелее». Я прекрасно осознаю при этом, что корректирую его деятельность. Я был бы полным, законченным идиотом если бы представлял из себя «нечто», которое вы не могли бы интерпритировать в контексте инструктивного поведения.

Итак, свойства объектов есть лишь подкрепление, ослабление и коррекция способностей. Суждения выполняют стимулирующую или корректирующую функцию.

Возьмем суждение «яркое солнце». В чем его смысл? Прежде всего в том, что это стимул или корректор. Оно означает: «не стоит смотреть на солнце, я смотрел и у меня разболелись глаза». В данном случае суждение является стимулом. Но оно может означать также: «смотри на солнце в темных очках». В данном случае суждение оказывается корректором.

Таким образом роль стимула и корректора относительны и со временем стимулы становятся корректорами и корректоры стимулами.

Корректоры можно отождествить с тем, что называется параметрами функции в программировании. Возьмем инструкцию «начертить круг». Мы вполне можем взмахнуть рукой в воздухе и этим ограничиться. Но если заявят «начертить круг такого-то радиуса и с таким-то центром окружности» то это уже будут корректоры. Мы поручаем архитектору «построить дом», он определяет, что этот дом должен иметь двор, сад, бассейн и дает строителю поручение «построить дом с двором, садом, бассейном». Программирование есть такой строитель. Архитектор же – программист, носитель алгоритмического сознания, который создает четкое предписание для реализации инструкции. «Двор, сад, бассейн» – типичные свойства-корректоры, аналогичные тому, что называют еще параметрами функции.

Итак, приведу пример того, как записывается инструкция соседский мальчишка мальчишка несет еду (больному) отцу:

В пределах инструкции (например, «переместить коляску») возможна определенная эстетика. Речь идет о параметрах, которые не являются ни стимулами, ни корректорами.

Возьмем соответствие «экипаж»:

Итак: «переместить черную резиновую коляску гнедой лошадью». Что это такое? Эстетический факт. Я считаю это фактами для идиотов.