Гуссерль демонстрирует большую релятивность отказываясь признать логический вывод (например, «этот воин храбр»), следующий из тех или иных посылок, как абсолют, но принимает его как относительный вывод – пожелание или рекомендацию.

Один из авторов, Эрдманн, цитируемых Гуссерлем в «Логических размышлениях», представляет собой пример гибкости. Гуссерль пишет: «Опираясь на «пустой постулат наглядного мышления», мы должны, по его (Эрдманна) мнению, «допустить возможность, что бывает мышление», существенно отличное от нашего», и отсюда он заключает, что «логические основоположения обязательны только для области нашего мышления, причем мы не имеем никаких ручательств за то, что это мышление не может измениться в своих свойствах. Такое изменение возможно – коснется ли оно всех или только некоторых из этих основоположений, – так как их нельзя аналитически вывести все из одного. Не имеет значения, что эта возможность не находит себе опоры в высказываниях нашего самосознания о нашем мышлении – опоры, на основании которой можно было бы предусматривать ее осуществление. Она существует, несмотря на все это. Ибо наше мышление мы можем брать таким, как оно есть. Мы не в состоянии посредством нынешних его свойств наложить оковы на будущие его свойства. В особенности же мы не можем сформулировать сущность наших умственных процессов, словом, нашей души так, чтобы вывести из нее неизменность данного нам мышления».

Образец новой логики несомненно представляет собой учение Гегеля в том его аспекте, где утверждается единство противоположностей в суждении. Его диалектика, если хорошо продумывать ее, вообще заводит в тупик, поскольку делает умозаключение невозможным. Какой собственно смысл в умозаключении, если всякое суждение, включает в себя как самое себя, так и обратное суждение и вообще говоря не может быть без своего полного отрицания, антитезиса? Как можно строить умозаключения в среде логики согласно которой «этот предмет бел, но в некотором отношении он же и черен» и прочего? Зачем собственно умозаключение вообще, т. е. пытаться выяснить является данный человек справедливым или несправедливым, если собственно мы сразу готовы логически признать, что он и справедлив и несправедлив.

Если продумать логику Гегеля в ее отношении к умозаключению, то, оказывается, мы вообще не можем делать выводов относительно того сух предмет или влажен, хорош или плох, а можем говорить только о том, что он суховлажен или плохохорош.

Таким образом сегодня сосуществуют две логики – классическая «механистическая» и немецкая диалектическая. Относительно проблемы двух логик – «механистической» и диалектической можно заметить следующее: если, критикуя «механистическую» логику, Кант говорит, что она позволяет говорить о вымышленных вещах, т. е. собственно говоря, говорить всякую чушь «лишь бы не противоречить себе», то относительно диалектической логики, как она была воспринята марксистами, можно сказать, что она позволяла говорить о реальных вещах (вещах, которые считает существующими подавляющее большинство) практически все, что вздумается, поскольку эта логика как раз позволяла противоречить самому себе.

Диаматовец Ильенков пишет:

Ильенков с большой гордостью пытается доказать правомерность дискурса внутри которого встречаются вещи, вопиющие с точки зрения классической логики, уверяя читателя в том, что когда предметом дискурса является внешний объект этот дискурс необходимо будет начинен противоречиями.

Надо заметить, что диалектическая логика, имевшая бешеный успех на Востоке, имела очень относительный успех на Западе, достаточно сказать то, что в Америке конгресс психиаторов признал Гегеля сумасшедшим. Надо сказать, что в «холодной войне» выиграл Запад и это многое доказывает.

Я же охотно готов протянуть Гегелю руку. Вернемся к исходным? Что сегодня подавляющим образом говорят о происхождении логики? Очень немногие говорят сегодня о врожденных идеях, т. е. логике как совокупности врожденных принципов. Многие говорят о том, что логика имеет эмпирическое происхождение. Но что, собственно говоря, они понимают под опытом? Под опытом все эмпирики начиная с Локка понимают восприятие. Внимательно почитайте Канта, как тот выводит (или иллюстрирует) свои категории содержанием восприятия (наличие экстенсивной, интенсивной величин в восприятии и пр.) Два наличных воззрения на логику как, с одной стороны, свод априорных принципов и, с другой стороны, отражение закономерностей природы, которые мы выносим из опыта восприятия, не могут дать уверенности в логике. Естественно, что она становится все релятивнее, вплоть до релятивности диамата.

Радикальное отрицание гегельянства со стороны американских психиаторов (например, Джеймс уверял в своих трудах, что мы должны делать выбор) является инстинктивным, но вовсе не научно обоснованным. Тот же Джеймс никак не может доказать, что мы «должны делать выбор», признавая, что предмет именно «хорош», а не «плох» или именно «плох», а не «хорош». Джеймс в данном случае ссылался на «волю к вере». Есть вера Джеймса, вера психиатора, имеющего дело с клиническими случаями диалектики и инстинктивно отталкивающегося от нее, а где доказательства?

С точки же зрения доказательной Гегель прав в своей внешне странной и глупой логике ибо существующее понимание логики делает ее в принципе странной и глупой, гносеология, имеющаяся налично, будь это гносеология априористов или эмпириков, делает логику ничем иным как пугалом и Гегель собственно представил нам это пугало при котором закон справедливонесправедлив и пр. не побоявшись представить нам именно научный, а не какой-то там следующий из «воли к вере» взгляд на интересующий нас предмет.

Кстати, ни Эрдманн, ни Гуссерль ничего не могут предложить принципиального против логики Гегеля, а лишь ограничивают себя первый уверениями, что рассматривают логику характерную для вида здесь и сейчас (но могущую быть трансформированной) второй тем, что рассматривает в логике только «хорошие» вещи, да и Кант не отрицал диалектики, говоря об антиномиях и полагая, что диалектический потенциал логики может быть сдержан ее опытным применением, т. е. полагая, что «факты» устроены догматически; впрочем, если принять эмпиризм, т. е. убеждение, что сама логика следует из опыта, то раз возможны антиномии, то и факты диалектичны; Кант, впрочем, был априористом.

Те, кто решительно выступает против логики Гегеля как правило лояльны в отношении Канта, хотя логика Гегеля прямо вытекает из Кантового учения об антиномиях. Не у Гегеля, а у Канта указывается на диалектический характер чистой логики, учение же Канта состоит в том, что абсурд диалектической логики сдерживается ее опытным применением. Гегель прямой и последовательный приемник Канта так что догматически настроенные психологи должны вывести за рамки здравого смысла обоих, а вместе с ними позитивизм, опирающийся на Канта, марксизм, опирающийся на Гегеля, огромное полноводное логическое ответвление.

Я потружусь пояснить вам примером то, что называется «диалектическим подходом» на примере «антиномий чистого разума» Канта, а именно «второго противоречия трансцедентальных идей». В этом противоречии выдвигается тезис: «Всякая сложная субстанция в мире состоит из простых частей, и вообще существует только простое или то, что сложено из простого» и антитезис: «ни одна сложная вещь не состоит из простых частей и вообще в мире нет ничего простого». Итак, в первом случае мы имеем дело с умозаключением «если существует сложная субстанция то существуют простые части», во втором с умозаключением «если существует сложная субстанция то простые части не существуют». Кант старательно доказывает, что и тезис и антитезис истинны и вывести его из заблуждения о том, что два противоречащих друг другу умозаключения могут уместиться в одной голове, не искалечив этой несчастной головы, и иметь место в одном дискурсе, не сделав его комичным, может только бихевиорационализм.

Итак Кант, а вслед за ним Гегель и Маркс единодушно уверяют нас в том, что невозможно прийти к определенным выводам в области абстракций, а «элейский парадокс» выглядит абстракцией.

Кант, обнаружив антиномии, т. е. признав диалектический характер чистой логики, нашел интересный выход, сочтя свою, в принципе диалектическую логику, априорной и возложил огромные надежды на опыт, полагая, что именно опыт может внушить нам то, что мы не имеем в области абстрактного конструирования – уверенность. Однако Маркс и марксисты эту надежду развеяли по ветру единодушно утверждая, что все в мире опыта противоречиво, дружным хором озвучивая точку зрения, которой так боялся Сократ с опаской говоривший о «людях о двух головах, которые все тем самым и не тем самым зовут и которые во всем видят обратный ход». Собственно эти «люди о двух головах» сегодня и позволили дать делу обратный ход, отказавшись от социализма полностью и впав в самую дикую форму капитализма.

Я склонен считать, что теоретические дисциплины имеют куда большее значение для общественной жизни, чем многие готовы это признать. Так, например, современную концепцию «суверенной демократии», имеющую в России успех у большинства, можно обосновать теоретически. Бывшие советские не готовы принять механизм политического функционирования Запада придерживаясь взглядов, что «да», они разделяют «базовые» ценности демократии, но относительно «второстепенных» вопросов намерены придерживаться собственной точки зрения. Так, например, говорят «мы демократия», но это не мешает нам сотрудничать с недемократическими режимами. Если Запад считает, что от этого страдает сама демократия, то в России так не считают. Ясно, что неясно, что считать «базовыми» ценностями, а что «второстепенными» и, полагаю, ясно и то, что все что угодно может быть признано «второстепенным». На самом же деле это обосновано общим для советских «диалектическим» мышлением и концепция «суверенной демократии» есть попытка практиковать диалектический подход к демократии и неприятие «механистического» подхода к демократии, который царит на Западе. «Суверенная демократия» есть на самом деле релятивистская демократия. Советские «диалектические» мозги не принимают прямолинейных западных решений и это чисто теоретическое, логическое противоречие между советскими и Западом на мой взгляд даже более основательно и определяющее чем «национальные интересы» якобы согласно которым советские отклоняются от западных схем. Существо вопроса в том, что советские «диалектики» не принимают западных «догматиков», во всяком случае можно выделить логический аспект политического взаимонепонимания хотя, судя по всему, к сожалению нельзя свести к этому все существо дела, однако же оно вполне представимо именно в логической форме.

В самом деле: эмпирическая гносеология, продолжением которой является материализм, зашла в тупик и способна породить только релятивистскую логику, противостоящая же ей точка зрения, утверждающая какие-то незыблемые врожденные законы догматической логики (принцип противоречия и пр.) имеет место быть, но не является убедительной для эмпириков и материалистов, а, следовательно, может вести только к расизму, потому, что очевидно, что если у одних есть врожденные логические принципы, а у других нет, то возможна только война между «механицистами» и «диалектиками».

Вернемся к «элейскому парадоксу». Утверждение Парменида и Зенона «есть единое а многого нет» выглядит странным, причем в двух отношениях. Первое и наиболее значительное это простое естественное недоумение, которое можно выразить словами: «почему же так? Существует и единое и многое и это вполне умещается в здравом рассудке», второе же вытекает из взгляда на современную логику, которая, собственно, не может прийти ни к чему определенному, во всяком случае в области категорий, т. е. в области абстракций, а «единое» и «многое» есть ничто иное как абстракции.

Однако же тогда каково происхождение логики, той логики, которая позволяла Пармениду и Зенону быть решительными? На этот вопрос и будет сейчас дан ответ и ответ будет следующим: логику Парменида и Зенона можно понять только с позиций бихевиорационализма.

Бихевиорационалистский же подход состоит в том, что предметом внимания бихевиорационалиста являются не суждения (к которым он совершенно равнодушен), не важно, о существующих ли вещах эти суждения или о не существующих, а стимулы. Со вниманием бихевиорационалист относится к суждению, если это форма в которой выражен стимул, корректор, охарактеризованные или нет. Этот подход изложен в «Бихевиористской теории рационализма».

Только тогда можно понять уверенность Парменида и Зенона. Действительно если рассмотреть суждения «этот цветок существует» и «этот цветок множественен» как стимулы, в первом случае к тому чтобы полить этот цветок и во-втором к тому, чтобы сорвать его и развеять лепестки по ветру, то в последовательности сорвать и развеять и потом полить мы действительно получаем как вывод, что многого не существует, таким образом мы имеем дело с несовместимыми стимулами. Строгое логическое следование одного суждения из другого возможно только в случае интерпритации суждений как стимулов (корректоров).

Для меня несомненно, что бихевиорационализм дает наиболее прочное обоснование такого элементарного умозаключения, которым является «элейский парадокс».

Надеюсь, я раскрыл вам природу «догматизма», вызывавшего некоторый ропот на Западе и «полностью разоблаченного» впоследствие «полностью разоблаченным» учением Маркса-Ленина. Понять и принять эту, в целом всегда господствовавшую на Западе догматическую («механистическую») логику, несмотря на критицизм, например, Канта, который несмотря на критицизм, жаждал определенности, и поняв опыт, на который он так надеялся, как опыт инструктивного поведения, а вовсе не в Локковском духе, как понимал его несчастный Кант. С этим и отсылаю вас к «Бихевиористской теории рационализма».