Поэтому, развивая логику предмета до ее естественного предела, следовало бы заключить о том, что он должен предшествовать не только каким-то отдельным, но любому виду деятельности, исполняемой любым индивидом вообще. Но только что было сказано, что ритуал недоступен индивиду. Словом, этим заключением мы, как кажется, вступаем в область явных противоречий с действительностью, ибо она не обнаруживает явственно различаемых следов ритуала, который в обязательном порядке включался бы в структуру каждого отдельного деятельного акта.

Впрочем, данное противоречие разрешается эволюцией самой заместительной деятельности.

Несмотря на то, что все ритуальные структуры являются точной моделью предметно-практической деятельности, абсолютного совпадения траекторий движения исполнительных органов здесь нет и не может быть. Вглядимся пристальней.

Уровень энергетических затрат организма, скорость движения исполнительных органов его тела, амплитуда их движения и так далее – все это самым непосредственным образом регулируется предметным содержанием технологического процесса. То есть, тем, какой предмет подлежит преобразованию здесь, какие используются орудия, наконец, что именно производится в его результате. Но отвлечемся на время от всего этого и попробуем привести полный спектр разнообразных по своему содержанию процессов к какому-то общему знаменателю. Очевидно, что этим общим знаменателем для всех видов деятельности станет физическое сопротивление той предметной среды, в которой действует индивид. Другими словами, если на минуту абстрагироваться от содержания технологического процесса, от той цели, которая достигается субъектом, конкретная траектория движения исполнительных органов его тела будет определяться в первую очередь такими факторами, как тяжесть используемого орудия, степень податливости материала предмета и так далее.

При этом легко понять, что если бы и орудие, и сам предмет орудийной деятельности вдруг перестали бы оказывать сопротивление усилиям субъекта, траектория движения исполнительных органов его тела обязательно претерпела бы известную деформацию. Между тем моделирующий предметную деятельность ритуал развертывается именно в таких условиях, то есть в среде, не оказывающей практически никакого противодействия. Поэтому уже с самого начала структура этой заместительной «пантомимы» должна отличаться от формулы реального орудийного процесса. Но, как мы помним, ритуал становится составным элементом каждого (орудийного) деятельного акта, другими словами, он просто обречен на постоянное повторение и повторение каждым членом постепенно формирующегося социума. Но если контур ритуальной пантомимы уже с самого начала отличается от формы отягощенного предметностью собственно целевого процесса, то именно в силу неоднократного ее воспроизведения все существующие между ними отличия со временем будут только углубляться и накапливаться. Алгоритм заместительного движения, ритуала по-прежнему оставаясь точным двигательным эквивалентом конкретного предметного процесса, во все большей и большей степени будет расходиться с фактической структурой биологической его составляющей.

В этой связи представляется важным понять, в какую сторону должен эволюционировать ритуал, как именно должны изменяться амплитуда и траектория движения задействованных в нем исполнительных органов, энергетические затраты организма и так далее.

Вдумаемся. Механизмы управления деятельностью, не претерпевшей разрушения своей целевой структуры, построены таким образом, что она может быть развернута лишь в непосредственном присутствии того предмета, который и составляет сиюминутную потребность индивида. Биологический субъект может действовать, только взаимодействуя с ним, и только такое непосредственное взаимодействие является для него единственно возможным способом бытия: никакое животное не в состоянии имитировать сложно организованный орудийно-предметный процесс. Поскольку же особь может взаимодействовать только с реально присутствующим предметом, то и структура его деятельности в конечном счете может вылиться только в такую форму, какую предписывает ей его форма, его «поведение». А значит, и общая энергетика организма должна стать производной от степени его сопротивления действиям индивида. Но эти же факты говорят и о другом. Если бы существовала возможность взаимодействия не с реальным предметом, но лишь с его «виртуальным» замещением, деятельность субъекта не только могла бы, но и обязана была бы постепенно свестись к какому-то скрытому от стороннего наблюдателя мышечному возбуждению. Возбуждению, практически не переходящему на внешний слой двигательной активности живого тела. Ведь если усилия индивида не отягощены ни орудием, ни предметом, его энергетические затраты будут совершенно иными, исполнительные органы его тела будут двигаться по какой-то укороченной, свернутой траектории. Между тем именно такую возможность и предоставляет имитирующий структуру орудийной деятельности ритуал: здесь субъект взаимодействует вовсе не с реальным предметом, но лишь с абстрактным психическим образом, который возникает у него вместе с формированием заместительных структур деятельности.

Но это только одна сторона проблемы. Взглянем и на другую.

Там, где речь идет о каких-то промежуточных звеньях технологически единого процесса, особых трудностей, связанных с размерностью ритуала, его пространственно-временной протяженностью, его энергетикой и так далее не возникает. Действительно, содержание промежуточного звена – это производство того или иного орудия, между тем и предмет, из которого оно выделывается, и весь комплекс других обусловливающих его производство факторов, остаются на месте в течение практически неограниченного (в сравнении с реальной продолжительностью самого деятельного акта) времени. Поэтому сколь бы ни длился предшествующий собственно предметному процессу ритуал, целевой процесс в целом от этого нисколько не пострадает, цель деятельности будет достигаться независимо от времени и места развертывания ритуала.

Но ведь в конечном счете основным для индивида является не производство орудий, но орудийное взаимодействие с непосредственным предметом его физиологической потребности.

Предмет же потребности в известных случаях не только не стоит на месте его обнаружения, но и активно строит свое поведение так, чтобы вообще избежать встречи. И если воспроизводить каждый раз весь ритуал, прежде чем приступить к собственно действию, цель деятельности никогда не будет достигнута.

Все это показывает необходимость последовательного превращения ритуала в (по возможности полностью) скрытое, как бы свернутое внутрь движение, ибо фиксируемое внешним наблюдателем действие точно так же может оказаться непреодолимым препятствием на пути достижения цели.

Таким образом, основное направление общей эволюции ритуала вырисовывается достаточно определенно. Последовательно свертываясь и сокращаясь, в конечном пункте своего развития он оказывается полностью интериоризированным или, говоря по-русски, «вложенным внутрь», превращается в значительно ускоренный процесс, с минимальными энергетическими затратами развертывающийся на каком-то «внутреннем» слое мышечного движения. Но важно понять: несмотря на все деформации, ритуал продолжает оставаться точной моделью той деятельности, которая выполняется на внешнем слое двигательной активности, если угодно, ее постоянно сохраняемым эталоном, который кодируется в формах полностью интериоризированного движения. Ведь в нем принимают участие те же самые группы мышц, те же исполнительные органы тела индивида, что и в собственно предметной деятельности, и все эти исполнительные органы действуют по тому же самому алгоритму, что и на внешнем слое движения.

Таким образом, ритуал и по окончательном выделении человека из царства животных еще долгое время продолжает оставаться структурным элементом наверное любого сложного целевого процесса, но именно эта интериоризация и препятствует его обнаружению в структуре каждого дискретного деятельного акта. Другими словами, он по-прежнему продолжает существовать, но просто перестает быть видимым.

Заметим попутно еще одно – до чрезвычайности важное – обстоятельство. Как уже говорилось здесь, на первых этапах формирования заместительной «пантомимы» ее исполнение могло быть только коллективным. Доступ к любой циркулирующей в социуме информации оказывался возможным только при одновременном исполнении какого-то действия достаточно большой группой индивидов. Ведь только одновременное совместно выполняемое действие обеспечивает точную его калибровку, а значит, и формирование у всех одного и того же психического образа.

Свертывание же, интериоризация ритуала означает собой, что он давно уже превратился в полностью индивидуализированное образование и может исполняться каждым индивидом самостоятельно, в одиночку. Другими словами, независимо от действий других индивидов даже там, где эти другие в то же самое время выполняют то же самое действие. Полностью автоматизированное действие уже не нуждается в сверке и калибровке, отныне адекватный образ вызывается у индивида независимо от действий других членов его сообщества.

Поэтому теперь ритуал превращается в начало, до конца подчиненное уже не только всему роду в целом, но и каждому отдельно взятому индивиду; отныне вся информация, кодируемая его структурами может произвольно в любом месте и в любой нужный ему момент вызываться к жизни самим индивидом. Словом, с полной интериоризацией ритуала завершается длительный процесс индивидуализации не только пантомимической формы заместительного движения, но и всей структуры собственно целевого орудийного процесса, которая раньше могла существовать только как достояние целого рода.

Заметим и другое. Интегральная жизнедеятельность всего сообщества в целом в конечном счете складывается из отдельных процессов, которые выполняются отдельными его членами или группами индивидов. Между тем в своем поступательном движении едва ли не каждый (за исключением, может быть, самых простых) из этих процессов в своем развитии восходит от элементарных «ручных» операций к каким-то более сложным, включающим в себя целый комплекс функционально различных орудий, структур. А это, в свою очередь, означает, что едва ли не каждый из них проходит через каналы ритуальной коммуникации.

Разумеется, не весь спектр жизнедеятельности развивающегося сообщества складывается из орудийных процессов. Но все же именно орудийные формы практики оказываются тем ключевым началом, которое лежит в основе антропогенезиса. Между тем исследования показывают, что число орудий, используемых эволюционирующим предшественником человека, увеличивается едва ли не в геометрической прогрессии. Вполне «законченный» в биологическом смысле человек появляется всего лишь 40—50 тысяч лет тому назад, но уже к этому времени сформировавшийся орудийный фонд совместной деятельности оказывается настолько широким, что обеспечивает прогресс первобытного человеческого общества на протяжении тысячелетий. Ведь только так называемая «неолитическая революция» дает новый импульс к дальнейшему ускорению развития. Но ни одно новое орудие не может взяться ниоткуда, и на протяжении всего времени выделения человека из царства животных (а по современным представлениям весь этот процесс занимает не один миллион лет) каждое из них может войти в орудийный фонд складывающегося социума только по каналам ритуальной коммуникации.

То есть для каждого из тех процессов, в которых используется хотя бы несколько орудий, обязан формироваться свой заместительный эквивалент. А значит, каждая из этих заместительных структур должна проходить весь круг от первоначального освоения к последовательному свертыванию и полной интериоризации. И так далее. Поэтому можно утверждать, что сама ритуальная коммуникация превращается в некоторое всеохватывающее тотальное начало, в конечном счете переваривающее в себе всю сферу сложно организованной орудийной деятельности. И если каждый отдельный индивид со временем становится носителем всей суммы ритуалов, то в конечном счете его собственным достоянием оказывается весь опыт рода. Причем весь этот опыт так же оказывается полностью интериоризированным каждым членом развивающегося сообщества.

Все сказанное здесь позволяет выделить две основные функции ритуала.

В первой из них он предстает как основной элемент первичной, то есть возникающей задолго до свойственной человеку системы коммуникации – речевого общения. Ведь благодаря именно его освоению, любой еще не включившийся в собственно деятельность индивид получает предварительное представление о ней самой, проходит предварительное обучение рациональным приемам ее выполнения. В силу этого уже в самом начале долгой своей эволюции ритуал обретает многие атрибуты знака; на основе именно этой первой знаковой коммуникации и осуществляется обмен информацией в социуме, обмен формами сложно организованной деятельности. Впрочем, необходимо подчеркнуть: ритуал – еще не знак в строгом смысле этого слова. Знак требует наличия сознания, ритуальная же коммуникация возникает задолго до его становления. Собственно говоря, именно она и предстает как то основание, на котором впоследствии будут формироваться его механизмы, поэтому он, скорее, только «предзнак».

Но все же соблюдение строгости диктует необходимость оговорить существенное, хоть и очень сложное для понимания, обстоятельство. На первых порах предзнаковая система ритуальной коммуникации еще не обеспечивает непосредственного общения на уровне отдельных особей, то есть не дает возможности направленного обмена информацией между индивидами. Здесь мы имеем дело со сложной и отдающей какой-то мистикой коммуникацией между отдельным субъектом и сообществом в целом или, если угодно, между всем родом и индивидом. Но как бы то ни было, именно эта первичная коммуникационная система образует собой тот фундамент, на котором впоследствии и возникает собственно речевое общение. И это обстоятельство не может быть игнорировано при анализе дальнейшего развития. Поскольку собственно речевое общение возникает отнюдь не как независимое начало, но предстает как что-то эволюционно «надстроечное» над ритуалом, опирающееся именно на него, использующее именно его внутренние механизмы, именно его – базисные – законы во многом должны предопределять и законы человеческой речи.

А это значит, что формирующиеся еще на самых ранних стадиях антропогенезиса законы ритуальной коммуникации в той или иной степени должны проявляться и сегодня, в жизни каждого из нас, современных людей. Иначе говоря, неуловимая таинственная связь между словом и обозначаемым им предметом должна и сегодня опосредоваться действием тех скрытых двигательных механизмов, которые когда-то были заложены в человеке впервые появляющейся вместе с ним системой коммуникации, то есть в конечном счете определенным образом структурированным движением всех органов и тканей собственного тела человека. И совсем не исключено, что ключ к извечной тайне, разделивший между собой осязаемый предмет и его идеальный образ, сокрыт именно в их проявлении.

Впрочем, существо этих механизмов, которые сами способны составить отдельный предмет исследования, выходит далеко за пределы затрагиваемого здесь.

В своей второй функции ритуал предстает как цементирующее исходное сообщество начало. Здесь он не просто способствует укреплению тех интеграционных связей, которые объединяют всех его членов, но формирует само сообщество как совокупность индивидов, обладающих одним и тем же этотипом (ниже станет понятным значение этого термина).

Важно понять следующее. Любое сообщество любых животных скрепляет их совместная деятельность, совместное жизнеобеспечение, и в особенной мере это справедливо по отношению к биологическому предшественнику человека. Ведь если совместная практика высокоорганизованных стадных животных, как правило, не подавляет способности отдельной особи к автономному выживанию, то здесь, благодаря последовательному развитию орудийного характера деятельности (и одновременно все большему разрушению целевой ее структуры), складывается такое положение, когда индивид оказывается не просто нежизнеспособным вне какого-то сообщества вообще, но неспособным к существованию вне данного коллектива. Другими словами, он может быть обречен даже попадая в какое-то чужое ему сообщество.

Это видно из следующего. Уже невозможность интегрировать в составе одного целевого процесса несколько функционально различных орудий делает индивида полностью зависимым от всего сообщества в целом. Значительное же расширение общей сферы орудийной деятельности ведет к тому, что активным носителем всей необходимой информации о ней становится уже только оно, поэтому индивид остается дееспособным лишь благодаря сложившейся здесь системе ритуальной коммуникации (добавлю также: и системы распределения продукта). Но дело не ограничивается лишь тем обстоятельством, что индивид до поры может быть только пассивным носителем всей родовой информации. Развивающееся сообщество скрепляет воедино уже не просто совместная деятельность, но и конкретная – то есть непосредственно адаптированная к половозрастной и количественной его структуре – форма ее распределения и организации в пространстве и времени. Поэтому в любом другом коллективе (коллективе иной половозрастной и количественной структуры) и способ разделения функций, и порядок кооперации субъектов орудийной деятельности должны быть иными. Эта конкретность формы организации совместной орудийной практики, ее жесткая зависимость от структуры сообщества также закрепляется во всей совокупности его ритуалов. Между тем, как уже было показано, каждый из них в конечном счете подвергается последовательной интериоризации, превращается в какую-то скрытую форму мышечного напряжения, а значит, каждый из них в конечном счете участвует в формировании своих (не исключено, что проникающих вплоть до клеточного уровня организма) глубинных биологических ритмов. И важно понять, что в силу сказанного все эти ритмы оказываются присущими только данному сообществу, все они образуют собой своеобразный его психифизиологический «паспорт». В любом же другом многие параметры, фиксируемые этим «паспортом» так же будут другими. А значит, для любого индивида гипотетически погружающегося в коммуникационный ритуальный процесс какого-то другого социума, информация даже о знакомой ему форме деятельности в своих многое определяющих деталях окажется до конца нераспознанной. Таким образом, его жизнеспособность здесь оказывается под вопросом.

Говоря о формировании строго определенного этотипа, я имею в виду именно этот «паспорт», именно такую – специфическую для каждого данного сообщества – эталонную структуру базисных психофизиологических ритмов полностью интериоризированной деятельности, которые формируются вместе с системой ритуальной коммуникации (и, что самое главное, постоянно калибруются и синхронизируются в ходе продолжающих совместно исполняться ритуалов). Забегая вперед, отмечу, что каждая из замкнутых полной автаркичностью своего хозяйства общин, а следовательно, и каждый составляющий ее индивид, в конечном счете обретает свой, присущий только ей, этотип, и по мере его формирования возникает настоятельная потребность в становлении каких-то межобщинных (и общерегиональных) ритуалов, ибо не просто любая связь между ними, но и элементарное понимание их друг другом на межобщинном уровне оказывается возможным лишь на основе каких-то совместных действий.

Впрочем, здесь необходимо, хотя бы вкратце, уточнить следующее. Все эти базисные ритмы, формируемые ритуалом, калибруются и синхронизируются не только со всеми другими проявлениями жизнедеятельности всех членов какого-то данного сообщества, но и со структурой ландшафта, ритмикой сезонных колебаний климата, активности окружающей биологической среды и так далее. Иными словами, все характеристики этого психофизиологического «паспорта» оказываются гармонизированными с полной характеристикой той внешней среды, в которой обитает каждое исходное сообщество. Поэтому в пределах какого-то одного ландшафта и свойственного ему биоценоза все отличия между формирующимися этотипами могут носить, говоря языком философии, только количественный характер, и именно эти количественные отличия должны приводиться к единству и корректироваться всей системой межобщинных и общерегиональных ритуалов (о которых нам еще предстоит говорить). Между тем за пределами данного региона отличия должны становиться качественными, когда никакая калибровка уже не может устранить их до конца, и это обстоятельство впоследствии становится основой языковой дифференциации, не устраняемой общим ритуалом. Но, к сожалению, невозможность объять необъятное диктует необходимость и этот аспект обозначить лишь в тезисной форме.

Итак, ритуал возникает задолго до появления сознания, и именно механизм ритуальной коммуникации образует собой тот единственный фундамент, на котором оно только и может развиться. Иначе говоря, содержание эволюционного процесса, результатом которого является становление нового вида Homo sapiens, в принципе не может быть сведено к преобразованию одних только морфологических структур организма. Мало создать тело, нужно вдохнуть в него жизнь, – гласит старая мудрость. Поэтому сами по себе биологические структуры мертвы, если параллельно их становлению не происходит формирование каких-то новых функций живой ткани. Изменение конструкции таза само по себе не способно обеспечить прямохождение, если нет постоянной практики, непрекращающихся попыток вставать на ноги; увеличение большого пальца кисти руки не гарантирует систематическое употребление орудий. Нет нужды доказывать, что именно новые функции стимулируют соответствующие им видоизменения анатомических структур, в то время как последние открывают возможность последовательного совершенствования и усложнения первых. Словом, здесь существует какой-то замкнутый круг, исключающий первичность чего бы то ни было. Утверждение того, что применение орудий как таковое уже само по себе обеспечивает становление принципиально новой психики, столь же верно, сколь и ошибочно. Сознание, разумеется, возникает, но лишь в конечном счете, непосредственно же его возникновение стимулируется формированием такой принципиально новой для биологических организмов функции, как ритуальная коммуникация.

Разумеется, последующее становление сознания и формирование собственно знакового, речевого (ибо ритуал – это все-таки еще только «предзнак»), общения многое меняет многое в природе человека. Так, обмен сложными формами деятельности теперь уже начинает осуществляться именно на их основе. Но ни сознание, ни речь, обеспечивающие и большую гибкость, и (в отличие от ритуальной коммуникации) возможность общения между отдельными индивидами, отнюдь не «отменяют» ритуальную форму общения. Как органохимические реакции, протекающие на уровне клетки, в конце концов определяют способ жизнедеятельности всего организма, так и когда-то сформированные эволюцией механизмы ритуала продолжают оставаться глубинной основой высших форм психики, ибо с помощью именно этих механизмов по сию пору продолжается преобразование собственно информации в физические формы целевой орудийной деятельности субъекта – и наоборот. Иначе говоря, ритуал и в жизни вполне сформировавшегося человека по-прежнему продолжает выполнять роль коммуникационной системы, но теперь уже не между интегральным опытом рода и индивидом, но, если так можно выразиться, между его сознанием и его «биологией».

В порядке отступления от темы можно заметить следующее.

В индивидуальном развитии человека становление первичной системы коммуникации, образующей собой фундамент сознания и речи, воспроизводится в процессах подражания, игры и обучения. Именно эти процессы предстают как онтогенетический аналог, отчасти даже некоторый рудимент ритуальной коммуникации между отдельным индивидом и обществом, именно в них происходит формирование господствующего в данное время в данном обществе этотипа. Только его становление, другими словами, только формирование и синхронизация базисных ритмов индивидуальной психики с психофизиологическими ритмами других членов общества делает возможным становление единых механизмов преобразования скрытых форм двигательной активности в абстрактные образы отсутствующих предметов (и наоборот). Без этого никакое одухотворение входящего в наш мир человека невозможно.

В этом плане было бы любопытным обратиться к опыту воспитания слепоглухонемых детей. До шестидесятых годов прошлого столетия они, как правило, оставались вне цивилизации, но происходило это совсем не потому, что дети не были в состоянии сформировать канал речевой связи, но вследствие того, что врожденный дефект ребенка препятствует формированию и калибровке свойственного данной цивилизации этотипа. Именно отсутствие психофизиологического консонанса с подобными себе исключает всякую возможность взаимопонимания. Опыт загорской школы воспитания слепоглухонемых, одним из духовных отцов которой был (до сих пор не понятый отечеством пророк) русский философ Э.В. Ильенков, показывает, что формирование необходимого минимума каких-то базисных двигательных структур и ритмов через усвоение элементарных форм свойственной именно данному обществу деятельности (а именно этот процесс является начальным шагом всей работы) открывает дорогу в мир сознания и речи даже для таких, еще недавно рассматривавшихся как абсолютно безнадежных, детей. Больше того, благодаря уникальной для того времени методике, подвижничеству педагогов и, конечно же, собственным талантам и труду, воспитанники этой школы давно уже получают высшие ученые степени…