Античный город

В учебниках истории, где речь идёт о второй пунической войне, принято говорить о том, что союз италийских городов с Римом в целом «выдержал испытание». Ганнибал и в самом деле многое ставил на отпадение союзников от Рима, именно ради этого, сразу после Канн, он через Апулию и Самний ринулся в Кампанию, а Магона послал в Луганию и Бруттий, то есть на «подошву» и самый «носок» «сапога». На его сторону перешли многие города, открыла свои ворота даже богатейшая Капуя, в сущности, второй, после самого Рима, город Италии. Словом, не только военные, но и политические успехи Карфагена были огромны, но они ограничивались, главным образом, югом, центральная же Италия, оплот римского могущества, сохранила верность, и это обстоятельство сыграло решающую роль. Но, помня это, всё же не будем забывать и о том, что сохранению верности союзническим обязательствам в значительной мере помогли гарнизоны римских колоний. Словом, возможностей, которые они открывают, не перечесть, и все в пользу Рима.

В известной мере Рим повторяет здесь (но уже в значительно больших масштабах) опыт греческих гегемонов и в первую очередь Афин, основывавших колонии – так называемые клерухии – на завоёванной, а иногда и «добровольно» уступленной союзниками земле. Этим преследовалась двойная цель: ужесточить военно-политический контроль над своими «союзниками», ослабив их и тем самым лишив возможности неподчинения, и, конечно же, дать выход избытку нуждающегося населения, создав ему вне Аттики материально обеспеченное существование. При этом размеры участков рассчитывались таким образом, чтобы доход с них был равен минимальному цензу, определённому для зевгитов. Афинские колонисты сохраняли права афинских граждан, несли их военные и финансовые обязанности, продолжали числиться в своих прежних филах и дёмах и официально принимали участие в праздниках Дионисий и Панафиней. Увы, именно эти колонии, формируемые на землях «союзников», во многом служили распаду афинского союза и тем самым падению роли Афин. Но дело, отчасти объясняется тем, что за членами союза формально признавались равные с Афинами права, поэтому посягательство на земли было нарушением условий. При основании второго союза, афиняне обязались не основывать в землях союзников новых клерухий, но своего слова не сдержали.

Рим же с самого начала открыто не признает никакого равенства с собой. Тит Ливий на закате Республики будет говорить о её истории как об истории «подвигов народа, главенствующего на всей земле».[184] Конечно же, на старте завоеваний у Рима ещё нет ощущения народа, главенствующего во всём мире, но право доминировать над всем непосредственным окружением осознается ими уже в полной мере. К тому же, в отличие от Афин, стеснённых нравственными ограничениями перед императивами общегреческой солидарности, Рим не знает никаких этических обязательств перед окружающими его племенами. Поэтому заключаемые им «союзы» с самого начала исключают любое равенство.

Значение укреплённых крепостей переоценить невозможно. История войн убедительно свидетельствует, более того, – неопровержимо доказывает, что в пределах известного радиуса, исходящего из центра цитадели, никакие боевые акции вообще немыслимы, если не блокирован гарнизон, возглавляемый энергичным и агрессивным командиром. Однако блокада сковывает не только чужие войска, она пригвождает к месту гораздо более значительные силы осаждающих, – и неопровержимость этого доказательства начинается ещё в древности. Известно, что крепость позволяет, во-первых, без ущерба для обороны уменьшить численность войск, необходимых для удержания за собой стратегических пунктов (а значит, усилить тем самым численность полевой армии – главного орудия борьбы с неприятелем), во-вторых, значительно увеличить продолжительность обороны стратегических пунктов.

К слову, крепости древнего мира обладали значительным перевесом над их атакой. Они были настолько сильны, что даже при ничтожном, но бдительном и достаточно активном гарнизоне требовались долгие месяцы (если вообще не годы) и многократное превосходство в силах, чтобы одержать над ними победу. Трою греки осаждали долгих десять лет, и в этом нет никакого преувеличения, – ведь в битве при Платеях даже решившая исход сражения спартанская фаланга разбилась о лагерь персов.[185] Между тем полевой лагерь не слишком дисциплинированной (во всяком случае не чета Риму) армии – это не крепкостенная Троя, но и он был взят только после того, как подошли привычные к штурму укреплений афиняне.

Специально прокладываемые дороги скрепляют все элементы воедино, создавая на всём полуострове плотную удушающую любое сопротивление сеть. О масштабе дорожного строительства говорит тот факт, что ко II веку, в правление Адриана, общая сеть стратегических дорог «первого класса», то есть построенных по жёстким стандартам самой передовой технологии того времени, составляла более 80 тыс. км; протяжённость менее обустроенных составила 322 тыс. км. Дороги пересекали Британию, Европу, Северную Африку, Малую Азию, пустыни Аравии, Сирии, Месопотамии. Но и во время завоевания Италии сеть военных дорог Рима сама по себе формировала род заграждений, подобие грозных куртин, соединяющих бастионы тех крепостей, что возникали на всех захваченных территориях. Военные же специалисты знают, что одной из самых опасных операций для разрозненных отрядов является не только передвижение по дорогам, контролируемым неприятелем, но и простое их пересечение.

Вообще говоря, дорожное строительство начинается ещё задолго до римских завоеваний, в эпоху формирования первых великих империй. На Ближнем Востоке и в Средней Азии выявлены следы так называемого лазуритового пути, существовавшего ещё в IV тысячелетии до н. э.; по нему ляпис-лазурь Бадахшанских месторождений распространялась по значительной части Западной Азии. Большой протяжённости дороги с прочным каменным покрытием начинают строиться хеттами и ассирийцами. Они вошли в состав знаменитой дорожной сети державы Ахеменидов, созданной в VI—IV вв. до н. э. Из этих дорог особой известностью пользовался так называемый «царский» путь, который шёл от Эфеса до Суз и Сард. Этот путь имел каменное покрытие, дорожные столбы с указанием расстояний, станции с подставами лошадей, гостиницами и другими сооружениями, обеспечивающими удобство и скорость передвижения.

Именно по этому образцу в конце IV в. до н. э. была построена Аппиева дорога (Via Appia) – древнейшая и, как кажется, самая знаменитая из великих римских дорог, известная ещё в древности как regina viarum, или «царица дорог». Её длина составляла более 570 км, она соединяла Рим с портом Брундизием, расположенном на «каблуке» итальянского «сапога». Это была крупная военная магистраль, она связывала Рим с рядом важных морских портов, которые обеспечивали торговлю с Грецией и восточным Средиземноморьем. Благодаря превосходному качеству постройки Аппиева дорога использовалась ещё в 6 в. н. э., то есть через тысячу лет после своей постройки. Даже в наши дни значительная часть этой живописной дороги сохранилась и пригодна к эксплуатации.

Сеть римских дорог состояла из 372 больших, 29 из которых оканчивались у самого Рима. Дороги строились из гравия, булыжного и тёсаного камня; все это скреплялось известковым раствором. В болотистых районах устраивалось деревянное покрытие. Все дороги снабжались указателями расстояний и пересечений путей. Толщина дорожной одежды, состоящей из нескольких слоёв, достигала 1 метра, то есть величины, способной удивить даже сегодняшних инженеров.

Здесь важно понять то, что в те времена дорога – это не только обустроенный путь, способствующий ускоренному перемещению войск и средств материального их обеспечения. Прежде всего, дорожная сеть – это нервная система государственного организма, центральный элемент общей системы управления им; информация, необходимая для принятия управленческих (политических и военных) решений, и, конечно же, результат её анализа, то есть собственно решения – вот то основное, что должно беспрепятственно циркулировать по ней в первую очередь. Именно там, где обеспечивается более высокая оперативность управления, и достигается стратегическое превосходство. Но, разумеется, не следует забывать и о том, что развитая дорожная сеть позволяет осуществить стремительный манёвр всеми необходимыми для реализации последнего силами и средствами. Так что Рим и в самом деле часто побеждает не столько своим оружием, сколько опережающим знанием того места и того времени, где и когда оно должно быть сконцентрировано и, разумеется скоростью самой концентрации.

Собственно, Рим не изобретает ничего нового в стратегии завоеваний: заселённые до зубов вооружёнными переселенцами колонии, укреплённые неприступные форты, наконец, развитые пути сообщения, связывавшие воедино заморские территории и метрополию, создавались ещё Грецией (а до неё Финикией). Все отличие в том, что роль дорог там играли морские коммуникации, за которыми сохранялся практически монопольный контроль. Но именно Рим создаст из всего это законченную стройную систему, каждый элемент которой будет строго соразмерен какому-то единой высшей гармонии, творение надчеловеческого разума, а все они вместе явят миру совершенный инструмент экспансии, род абсолютного стратегического оружия, эффективно противодействовать которому на протяжении двух тысячелетий окажется не в состоянии ни один континент. Все великие колониальные империи Нового времени будут создаваться именно этим оружием…

Таким образом, вся инфраструктура римского владычества дробит Италию, изолируя друг от друга отдельные её части и не давая ждущим своего часа городам возможности координировать своё недовольство захватчиком. В сущности, весь Апеннинский полуостров уже ко времени Пунических войн начинает напоминать то, что когда-то было создано в Греции, где в тесных городских пространствах стотысячные массы рабов были принуждены к сожительству со своими собственными поработителями, – огромный концентрационный лагерь. Незримые стены воздвигнуты между разными группами заключённых, сторожевые вышки с недремлющей безжалостной охраной обеспечивают их неприступность, мощёные по уникальной технологии дороги обеспечивают стремительный манёвр охранных контингентов. Только если эллинскими городами было создано что-то вроде небольших опытных полигонов, то здесь все воспроизводится в несоизмеримо больших, в промышленных, как сказали бы сегодня, масштабах. Термин вполне уместен, ибо здесь, на всём пространстве Италии, создаётся нечто вроде единого промышленного концерна, работающего под управлением Рима. Все людские и материальные ресурсы этого гигантского предприятия направлены на достижение тех целей, которые формулирует только он, все доходы поступают в первую очередь к нему…

Удавкой, ограничившей былую свободу её городов, служило и такое начало, как мирный договор, по которому побеждённый город становился союзником Рима. Формула договора была не одинаковой для всех, но практически во всех случаях Рим обеспечивал за собою верховенство прав. Так, жители некоторых древних полисов Лация, имевших с 388 г. до н. э. самоуправление, сохранили в полном объёме права римского гражданства. (Впрочем, выражение «в полном объёме» требует своего уточнения: напомним, когда получившие права римского гражданства латинские города потребовали выделить одно консульское место и членство в Сенате Рима, это требование послужило достаточным поводом для объявления войны.) Такой же объем прав достался и населению приморских колоний, которые получили название римских. Полнота прав предполагает и всю полноту ответственности, поэтому жители несли все обязанности, возлагаемые на римского гражданина. Именно в силу этого обстоятельства их города получили определение муниципиев (от лат. munus – обязанность); они составили разряд муниципиев высшего ранга. Латинские, этрусские и другие города, получившие в своё время неполное римское гражданство (их жители не имели право голосовать), но сохранившие самоуправление, образовали муниципии низшего разряда. По имени города Цере, который первым оказался в таком положении, статус этих городов получил определение церитского права. Ещё более низкие позиции в общей иерархии занимали такие города, как Капуя и Кумы; они управлялись присланными из Рима префектами. Все остальные общины получили союзнический статус, но и этот статус не был одинаков. Привилегированную часть составили латинские союзники, те же привилегии достались и большинству римских колоний, так же получивших название латинских. Основная масса греческих полисов сохранила самоуправление, но не получила никаких прав в Риме. Низшие позиции заняли сдавшиеся самнитские города, которые так же не получили никаких римских прав и к тому же пользовались урезанным самоуправлением. Словом, жители покорённых территорий могли получить разный статус – полноценных граждан Рима, полуграждан (civitas sine suffragio), «четверть-граждан» и так далее, но в каждом случае точно определялось, сколько новые подданные должны отдавать Риму денежных средств или воинов. Обычно на один римский легион «союзники» должны были поставить в строй до 5 тысяч пехоты и 900 всадников; эти войска выстраивали на флангах римских легионов и подчинялись римскому же командованию. Впрочем, низший командный состав комплектовался из них самих.

Во всех случаях Рим старался возложить на новых «союзников» возможно большее количество повинностей. Но было бы ошибочным видеть в этом одну только корысть; здесь проявлялась политическая дальновидность, если угодно, – государственная мудрость, ибо победоносный город ставил своей задачей ещё и обессилить побеждённых, сделать невозможным их вооружённое выступление против себя. Именно по этой причине он ещё и бдительно следил за тем, чтобы все союзы, существовавшие между ними в прежние времена, были распущены. К тому же все муниципии и союзники лишались всякого права вести самостоятельную внешнюю политику; любые сношения их и друг с другом и с внешним миром могли осуществляться только при посредничестве (или по разрешению) Рима. Неравные же права, предоставляемые им отдельным общинам, значительно способствовали разъединению былых противников.

Так что с самого начала Рим ставил своей целью добиться, чтобы все включаемые в его состав территории лишались возможности выступать в качестве самостоятельной политической и военной силы, но при этом вносили свой вклад в формирование и функционирование машины военно-политического подавления тех, кто ещё сохранял свою независимость от него. Поэтому не будет никаким преувеличением сказать, что диктуемые Римом принципы международного права (а условия договоров со своими «союзниками» – это именно его элемент) становятся разновидностью неведомого ранее оружия, эффективность и мощь которого часто не уступает возможностям его легионов. Другими словами, Рим, подобно легендарным городам Греции, с самого начала изменяет всю природу войны, делает её поистине тотальной, ибо не только ставит в строй все имеющиеся в его распоряжении ресурсы, но и предельно милитаризирует опорные государственные институты.

Условия договоров и самом деле во многих случаях были суровы, жестокость Рима войдёт в поговорку, но не будем судить его – в сущности все, кто противостоял ему, были ничуть не лучше этого города, ведь и принцип войны: «Горе побеждённым!» был провозглашён вовсе не им. Мы помним, что эти слова прозвучали после страшного разгрома, который учинило Риму галльское нашествие. Наложив на него огромную контрибуцию, галльский военачальник, Бренн, к тому же использовал фальшивые весы. Когда же римляне заметили неправду и пожаловались ему, тот бросил на весы ещё и свой меч. Вот тогда-то и раздалось на все последующие тысячелетия: «Vae vicktis!» (впрочем, сам-то военачальник говорил, наверное, на своём, варварском, языке, но в историю его высказывание вошло на латыни).

Между тем вся инфраструктура подавления – только пока ещё в значительно меньших масштабах – создавалась уже на старте завоеваний. Так, издавна существовала колония в Фиденах, ещё в конце V века до н. э. возникли колонии с укреплёнными городами Велитры, Суэсса, Норба, Сигния и другими. В 442 г. до н. э. были покорены Рутулы, и их город Ардея обращён в римскую колонию. Около 394 г. до н. э. в земле вольсков возникла колония Цирцея. Подчинив себе земли вольсков, эквов, герников, римляне тут же начали строить между Этрурией и Самниумом целую систему мощных крепостей, назначением которой было изолировать Южную Италию от Северной – Альба, Карсиоли, Нарния, Сутрия, Сора. Ясно, что после их воздвижения соединение галлов, самнитов, этрусков стало бы просто невозможным. Уже с самого начала завоеваний выцеленный Римом враг последовательно и методично загонялся в удушающую все его действия сеть, и все парализованное ею уже в самом скором времени включалось в единый конвейерный поток, назначением которого служило создание ресурсов для дальнейшей военной экспансии. Все присоединяемое к Риму облагалось налогами и обязано было поставлять ему новых солдат, чтобы обеспечить как регулярность их выплат, так и дальнейшие завоевания.

Но повторим общеизвестное: крепость любой тюрьмы определяется вовсе не стенами; их прочность производна не от качества кладки, но от качеств людей. Железное племя ветеранов, воспитанные римскими легионами, они абсолютно ни в чём не уступали греческим гоплитам. Кстати, их первое же столкновение с несокрушимой греческой фалангой до основания потрясёт самого Пирра, одного из величайших полководцев древнего мира; семь раз при Гераклее на реке Сирисе римский боевой строй будет врезаться в её ряды – и дрогнет стена; лишь невиданные доселе ревущие клыкастые чудовища с огромными башнями на спинах опрокинут римскую конницу, уже захлестнувшую её обнажённые фланги… Во второй раз при Аускуле (в Апулии) Рим снова уступит, но ценой таких страшных для эпирского царя потерь, что тот предпочтёт сам под благовидным предлогом уйти из Италии. Словом, именно этим несгибаемым людям выпало крепить те, на первый взгляд, незримые виртуальные стены, назначением которых служило принуждать к покорности ещё не склонившихся противников Рима. Их мужество, их презрение к смерти, их готовность к подвигу сцементируют всю создаваемую Римом инфраструктуру подавления непокорных.

Как и в греческих городах, вот только теперь уже в значительно больших масштабах, мы видим всё то же взаимопронизывающее сосуществование двух огромных враждебных друг другу лагерей. Здесь было сказано, что через несколько поколений начнётся примирение былых врагов и формирование какой-то единой общности. Но всё это станет делом далёких потомков, а пока многие из их будущих прадедов не желают предать забвению кровавое прошлое и дышат только отмщением. Конечно же, противостояние победителя и побеждённого – это не противостояние раба и господина, да и рассеянная на гораздо больших пространствах вражда уже не столь концентрирована, как в греческом полисе, но это всё ещё не мир, а если даже и мир, – то под дамокловым мечом. Единственная гарантия безопасности заключается в постоянной мобилизационной готовности соперничающих с атлантами героев, на плечах которых стоит само государство. Так можно ли представить этих гордых, привыкших подчинять и не умеющих повиноваться людей жалкими подданными какого-нибудь царька? Правнук уже упомянутого здесь Катона Старшего, Марк Порций Катон Утический (95—46 до н э.) предпочёл убить себя, но не подчиниться диктатору. Он стал символом республиканской оппозиции тирании; Цицерон восхищался им, Лукан изобразил Катона как борца за политическую свободу, Данте сделал римлянина стражем чистилища… Лично обязанный Цезарю, его зять Юний Брут, не уступавший Катону ни в нравственной чистоте, ни в силе (и резкости) характера пошёл на убийство подмявшего под себя республику консула во имя идеалов свободы… Нет, как и в Греции, эти люди дышали только свободой, и не один год гражданские войны, причиной которых был стихийный протест против нарождающегося режима личной власти, будут сотрясать Рим.

Словом, при всём несходстве и противоположностях одни и те же причины формируют тип государственного устройства и греческого полиса и Рима. Как и в греческом полисе, старую структуру государственного управления Рима взрывают масштабы завоеваний: и тут и там их общая масса переходит критическую черту, за которой обеспечение подконтрольности требует формирования совершенно иных политических институтов. Социальная база подавления побеждённых требует значительного расширения, а это означает, что, как и в Греции, Рим встаёт перед выбором форм государственного устройства, степени участия своих граждан в управлении государством. Прежний центр власти, опирающийся на ограниченный войсковой контингент, оказывается не в состоянии обеспечить должное повиновение и порядок, поэтому возникает необходимость рассредоточения властных полномочий по всему объёму, где требуется их оперативная реализация. Это только там, где линия фронта имеет чётко обозначенный контур, разделяющий противоборствующие стороны, возможна и необходима организация борьбы из единого центра, но где вообще не существует никакого тыла, где фронт – повсюду, структура государственного управления обязана реформироваться таким образом, чтобы точно так же повсюду был и этот центр.

Впрочем, старая форма государственного устройства не в состоянии обеспечить не только подавление побеждённых, но и (главным образом!) дальнейшее накопление военных трофеев, вернее сказать, создание материальных ресурсов, необходимых для дальнейших завоеваний.

Именно поэтому – как в греческих городах к касте гоплитов – власть в Риме переходит к сословию тех, кто обеспечивает боевую устойчивость государства. (Мы не должны вносить сюда никакого морализаторства, но принципы государственного строительства, по-видимому, универсальны, и нельзя не заметить, что через два с лишним тысячелетия в двух стремительно развивающихся государствах, занятых форсированной мобилизацией ресурсов для осуществления внешней экспансии и одновременным подавлением массовой оппозиции внутри, совершенно исключительное положение в политической структуре общества займёт в сущности та же самая каста офицеров элитных военизированных формирований.)

Примем во внимание и то обстоятельство, что окружённый врагами Рим, точно так же, как и великие города Греции, для обеспечения своего «места под солнцем» остро нуждается в тотальной мобилизации всех своих ресурсов. А это значит, что служба его интересам должна поставить в единый строй города не одно бренное тело человека, но и самую его душу; только это, только опережение в подобной мобилизации, способно дать городу решающий перевес над его хищными соперниками. Таким образом, Республика, кроме всего того, что является обычным для ведения войны, нуждается в том, чтобы поставить себе на службу нравственный потенциал своего гражданина. Меж тем задействовать этот потенциал можно только одним путём – исключив всякое давление и на его сознание, и на его совесть по возможности всех официальных государственных институтов. Только там, где достигается полная свобода от такого давления (а это возможно лишь привлечением самого гражданина к принятию властных политических решений, лишь предельной для этно-культурных и исторических условий демократизацией общества), человек начинает отождествлять с государством самого себя. Словом, Рим уже на заре своего восхождения к военно-политическому господству над Италией нуждается в реформировании своего политического устройства, иными словами, в ликвидации режима личной власти. И здесь вовсе не переятие какого-то чужого, пусть и прогрессивного, опыта, но врождённый собственный инстинкт; что-то вечное и подкожное диктует Риму внедрение в практику государственного устройства начал народоправства.

(Как бы в скобках следует заметить, что здесь и в самом деле что-то недоступное разумению никакой из политических партий, что-то вечное и надмирное, ибо и Рим впитывает в себя дух великих городов Греции, и после Рима все мировые колониальные империи будут наследовать то же неприятие режима абсолютной власти центра. Повиновение покорённых территорий не может быть гарантировано там, где ответственность за его обеспечение не примет на себя – или хотя бы не разделит со своим венценосным властителем – сама нация. Но восприятие такой ответственности уже немыслимо без разделения власти. Словом, начала любой демократии взрастают, как кажется, только там, где возникает стихийное стремление масс к восторжествованию над всем инородным и – пусть даже во вторую очередь – столь же стихийная готовность разделить трофеи этого общего для всех торжества…)

Впрочем, демократия по афинскому типу невозможна в этом городе – иная история диктует иные законы общественного устройства.

В Афинах руководящая роль принадлежала народному собранию, – в Риме же народ (то есть совокупность полноправных римских граждан) лишь формально считался носителем верховной власти. Для реализации его прав существовали три вида комиций (народных собраний): куриатные, центуриатные, наконец, трибутные.

В куриатные комиции входили только патриции. Они собирались на форуме, в исключительных случаях, например, во время нашествия галлов, – на Капитолии. Процедура собрания не предусматривала никакого обсуждения; председательствующий вносил предложение и приглашал к подаче голосов. Ответ состоял из простого «да» или «нет». Здесь происходили выборы царя и высших магистратов, при этом собравшиеся могли утвердить или отвергнуть предложенную кандидатуру, но выставить свою не имели права. Этим же комициям принадлежали права окончательного приговора в уголовных процессах, заключения мира и объявления войны. С развитием демократических начал государственного устройства, некоторые из этих прав были ими утрачены.

Центуриатные объединяли патрициев и плебеев, делившихся по имущественным разрядам. Эти собрания проходили вне города на Марсовом поле. Каждая триба делилась на пять классов – по имущественному положению. Выше всех на Марсовом поле стояли всадники, в самом низу находилась пехота. Каждый класс был организован в центурии (сотни), а каждая сотня состояла из старших (мужчин в возрасте 45—60 лет, резерва) и младших (мужчин в возрасте 17—45 лет, пригодных для военной службы). Со временем центуриатные комиции переняли функции, которыми до того были наделены только патриции, включая избрание главных чиновников, утверждение военачальников, ратификацию законов и решений о войне и мире. Голосуя, собравшиеся опускали глиняные таблетки в корзины по мере того, как они покидали место сбора своей центурии. Процедура должна была совершаться в течение одного дня.

Трибутные комиции были организованы по внесословному принципу, ибо триба после приписываемых Сервию Туллию реформ стала чисто территориальной единицей. Трибутные комиции – это наиболее демократичный вид народных собраний, они занимались в основном законодательной деятельностью, но правом созывать их обладали только консулы.

Однако фактически на всём протяжении республиканской эпохи высшим органом государственной власти и руководства был Сенат. Формально он не имел законодательных прав. Он был вправе выносить лишь своё суждение (так называемые, сенатус-консульты) по тем или иным вопросам, но юридически его решения не являлись обязательными для магистратов и народных собраний. Однако на практике Сенат имел огромное влияние. Без его предварительного согласия народное собрание не могло рассматривать кандидатуры и избирать магистратов; Сенат осуществлял высшую правительственную власть; только он ведал финансами, государственным имуществом; он участвовал в решении вопросов внешней политики, назначал военачальников, определял меры государственной безопасности, поддерживал общественный порядок в Риме и так далее.

Повседневная исполнительно-распорядительная власть находилась в руках магистрата. Консулы, преторы, цензоры избирались центуриатными собраниями. Курульные эдилы (городские магистраты), квесторы – плебейскими собраниями. Все они были в зависимости от Сената. Первое время магистраты избирались только из патрициев, впоследствии (мы ещё упомянем это обстоятельство) доступ к этим должностям получили и плебеи.

Распоряжения магистратов считались обязательными для всех граждан. Они могли наложить вето на решения своих коллег. Должности магистрата, исключая диктатора, интеррекса (interrex) и начальника конницы, были выборными, срочными и безвозмездными. Верховными магистратами считались консулы (consules или сокращённо в документации того времени coss.) – так назывались у римлян два должностных лица, к которым перешла высшая власть в государстве после изгнания царей. На эти должности могли избираться лица не моложе 43 лет сроком на год. Консулы созывали Сенат, председательствовали в народных собраниях, издавали обязательные постановления и могли выносить административные взыскания, имели право ареста и даже осуждения к смертной казни. Они были главнокомандующими войсками Республики, осуществляли высшую административную власть. Консулы имели неограниченную военную власть – но только за пределами римской городской черты.

При чрезвычайных обстоятельствах Сенат принимал решение о назначении диктатора (так назывался ежегодно избиравшийся правитель в некоторых латинских городах, в частности, в Альба-Лонге), власть которого была безграничной, но, как мы помним, вовсе не бессрочной (до 6 месяцев). К магистратам относились цензоры, избиравшиеся на 5 лет. Они составляли списки граждан по имущественному цензу, на основании которых производилось налоговое обложение. Судебные дела в Риме предварительно рассматривал претор и направлял их в суд для разрешения по существу. Претор замещал консула. Наиболее важные решения преторов по гражданским делам составило преторское право, которое со второй половины республиканского периода стало важнейшей частью знаменитого римского частного права. Впрочем, о преторском праве нам ещё придётся говорить (гл. 6), когда речь пойдёт о римском законе. В подчинении претора были уголовные или ночные триумвиры, производившие аресты, казни, наблюдавшие за тюрьмами. Имелись монетные триумвиры. К магистратуре низшего ранга относились курульные эдилы и квесторы. Эдилы наблюдали за порядком на рынках Рима, устраивали зрелища, издавали распоряжения о продаже рабов, животных. В обязанности квесторов входило расследование уголовных дел.