– Мои сердечные соболезнования. Господин Бон рассказал мне о… – она выдержала крошечную паузу, – о несчастном случае.
Он испугался. Если Роберт говорил со своей уборщицей про смерть Шарлотты, что он мог ей там наплести? Возможно, эта студентка не только убирала у него, но и оказывала между мытьем пола и вытиранием пыли другие маленькие услуги. Любовные, например. Возможно, она не худенькая брюнетка, погруженная в свою науку, а белокурая хищница. Возможно, она рылась в отсутствие Роберта в его вещах.
– Он очень сильно переживал из-за кончины вашей супруги, – сообщила фрау Эсром.
– Да, я знаю. Мы дружим с незапамятных времен. Он очень помог мне в последнее время, приезжал ко мне почти каждый день. Поэтому-то мне и кажется таким странным, что он исчез и не дает о себе знать. Вы ведь уже достаточно давно работаете на него, наверняка знаете его привычки.
– Да, пожалуй, – неопределенно отозвалась она.
– Раз у вас есть ключ… И раз он рассказывает вам о таких частных вещах… У вас нет никаких догадок, где он может быть?
Она помедлила, потом сказала:
– Возможно, он уехал на пару дней играть в гольф, иногда он так поступает совершенно неожиданно.
В гольф? Дама с «сырной» фамилией навела его на весьма полезную мысль. Но где же, черт побери, Роберт держал свои клюшки? Только бы не на видном месте в своей квартире, где она может наткнуться на них при следующей уборке. Йон вспомнил, что иногда видел их в багажнике его «бенца»; возможно, они по-прежнему там лежат. Но даже если клюшки обнаружатся в квартире, Роберт мог все равно уехать играть в гольф с легким багажом, куда-нибудь в теплый климат. На каждой площадке для гольфа можно взять клюшки напрокат.
– В гольф? Пожалуй, не исключено, – согласился он и добавил в свой голос немного облегчения. – Об этом я как-то не подумал. Возможно, он упоминал об этом. Пока что я не могу назвать себя внимательным слушателем.
– Я очень хорошо это понимаю, – согласилась она.
Ее нежный голос успокаивал. Будь у нее близкие отношения с Робертом, ее бы встревожило его исчезновение.
– Благодарю вас, я отчасти успокоился, – сказал он. – Огромное спасибо. – Он дал ей свой домашний телефон и номер мобильного.
– Я позвоню, если что-нибудь услышу. – Разговор она закончила дружелюбным, пропетым в два слога «по-ка».
Он спросил себя, должен ли он испытывать угрызения совести оттого, что лишил ее источника дохода, а ей ведь наверняка нужны деньги. Интересно, как платил ей Роберт? Каждый раз оставлял деньги на столе, как он с Шарлоттой для Эмины? Или переводил оговоренную сумму на ее счет? Как бы то ни было, но от нежной фрау Эсром долго не укроется, что дело нечисто. Остается лишь надеяться, что она не доставит ему неприятностей.
В учительской он увидел Юлию, снова в красных сапожках, и на сей раз ярко-зеленых чулках, – этакий маяк под короткой юбкой. Она беседовала со Штрунцем, речь шла о реализации небольшой суммы, выделенной на этот учебный год для уроков искусства. Проходя мимо, Йон кивнул ей и мысленно стянул с ее ног чулки.
Через некоторое время она подошла к нему, когда он стоял возле кофейной машины, и попросила с преувеличенной отчетливостью:
– Не сделаете ли и мне кружечку?
При этом она улыбнулась ему так, что он понял – она знает его мысли.
Неподалеку стоял Мейер-англичанин, он достал пачку бумаг из своего ящика и листал их. Йон почти наслаждался тем, притворяясь перед остальными, будто Юлия для него не более чем коллега.
– Молоко? Сахар? – громко спросил он, как будто не знал, что она, так же как и он, пьет кофе несладким. Поискал пакет с молоком – опять он наверху холодильника, наверняка простоял там несколько часов! В этом коллективе никто не дает себе труда убирать молоко на место. Краешком глаза он наблюдал за Мейером-англичанином – тот сложил бумаги в портфель, вынул из него яблоко и, бросив взгляд на наручные часы, пошел к двери.
– Вижу по вашему лицу, что лучше без молока, – ответила она. – Знаете, вам непременно нужно побывать в Кунстхалле, на выставке Хаммершой. Он всегда рисовал свою жену, но почти всегда со спины, причем очень любопытно. Жену и квартиру. Все двери, двери… Как одержимый.
– Не уверен, что мне это интересно, – ответил Йон и протянул ей кружку кофе. Потом понизил голос. – Разве что у той женщины такая же красивая спина, как у тебя.
Она взглянула на него над краем кружки, прямо ему в глаза.
– В отличие от меня, она всегда одета. Тебе все-таки нужно побывать на этой выставке, картины любопытные.
Он вылил содержимое своей кружки в раковину – без молока кофе был невкусный.
– Разве что ты пойдешь со мной?
– Я хочу сводить туда слушателей моего факультатива, – ответила она и пристроилась с кружкой в руке на подоконнике, положила ногу на ногу и покачала красным сапожком.
Некоторое время Йон молча созерцал ее красивые ноги. Да, она права, идти вдвоем в Кунстхалле сейчас неразумно. Но ведь так хотелось бросить ей вызов! Еще никогда ему не приходилось бегать за какой-нибудь женщиной; как правило, они сами вешались на него, ему оставалось лишь выбирать. С Юлией все по-другому, его не покидает ощущение, что он все время отстает от нее на шаг. И он прекрасно сознавал, что сейчас лучше не задавать этого вопроса, но не смог удержаться:
– Когда ты там была?
– Вчера.
– Надо было взять меня с собой. Мы бы как-нибудь замаскировались.
Она улыбнулась:
– Я думала, ты встречаешься с маклером.
– Ради тебя я мог бы все отложить.
Она рассмеялась своей четырехтональной руладой.
– Лучше не надо. Ну, и как? Что он сказал про твой дом?
– Не видит проблемы в том, чтобы сдать его за приличные деньги. В воскресенье он привезет первого клиента.
– Уже? Так скоро? – Она посмотрела куда-то мимо него, подняла руку и кивнула.
– Чем скорей, тем лучше. – Йон проследил за ее взглядом, перед открытой дверью стояли Янина Петерсен и Бильге Узун с папками для рисования. – Я хочу съехать не позднее первого июня, а до этого надо сделать там полный ремонт. Чем ты занимаешься сегодня вечером? Мы увидимся?
Она соскользнула с подоконника и поставила кружку в раковину.
– Увы, абсолютно нет времени. Но если ты все-таки соберешься в Кунстхалле, выставка открыта до девяти часов. Пока. – Она направилась к дожидавшимся ее девочкам.
Йон смотрел ей вслед, пока не заметил, что за ним наблюдает Вильде, – тот сидел за столом и чистил банан. Йон тут же сравнил его с обезьяной и представил себе, как его коллега бьет себя кулаками в грудь, бегает на кривых лапах и с развевающейся бородой по джунглям. Картина получилась настолько нелепая, что он невольно рассмеялся. Вильде беззлобно ухмыльнулся в ответ.
21
После уроков Йон поехал из «Буша» прямиком в Эппендорф. К его облегчению, черный «бенц» был припаркован прямо возле дома на улице Вольдсенвег. Вот и замечательно. А то он опасался, что Роберт еще в пятницу отдал машину в ремонт; там сразу обратят внимание, что он не забирает ее в срок. Интересно, не записывался ли он туда по телефону?
Йон осмотрел автомобиль со всех сторон и не обнаружил ничего мало-мальски необычного. Сиденья чистые, на них ничего не валяется, кроме черного зонтика; на приборной доске ни пылинки. Ухоженная машина, причем заметно, что ухаживают за ней профессионально, в мастерской. Под крышкой багажного отделения, возможно, лежат клюшки для гольфа.
Pro forma
он позвонил Роберту, потом пожилым супругам со второго этажа, хотя и видел, что там спущены жалюзи. Предпринял две безуспешных попытки с другими квартирами. Наконец ему открыла сорокалетняя дама с цокольного этажа; из ее квартиры вырвалось назойливо-душистое облако. Голова дамы была обмотана розовым махровым полотенцем.
– Фрау Кольберг? – И он произнес заготовленную речь.
Женщина была явно раздосадована его появлением.
– Не имею ни малейшего представления, где он находится, – заявила она, – мы с ним почти не контактируем.
Йон вспомнил, что у Роберта когда-то возник скандал с Кольбергами – на их террасу капала вода, когда его друг поливал на своем балконе ящичек с кулинарными травами.
– Во всяком случае, едва ли он куда-то уехал, – сказал он, – раз его автомобиль стоит тут перед дверью.
– Но он ведь мог уехать на поезде. Или улететь на самолете.
– Да, верно, вы правы. – Несмотря на ее раздраженный тон, Йон говорил предельно вежливо; фрау Кольберг должна сохранить о нем благоприятные воспоминания, на случай, если ее будут расспрашивать о нем. – Он мог улететь на несколько дней на юг, погреться на солнышке. Времени у него достаточно.
– Времени и денег, – сухо уточнила она и захлопнула дверь.
После обеда он намеревался заехать в клинику к Ковальски – чем скорей он разделается с этим докучливым делом, тем лучше. В книжной лавке на Эппендорфер-Баум он купил новую книгу Манкелля. Возле кассы ему попалась на глаза книга о китайских иероглифах, и он вспомнил про красно-черную татуировку Юлии. Полистал книгу и уже через несколько страниц наткнулся на иероглиф, левая сторона которого напоминала лестницу. «Тоска», – гласила подпись. Что сказала тогда Юлия? «Долгая, счастливая жизнь?» До конца своих дней он будет помнить ту ситуацию, в мельчайших подробностях. На софе в его кабинете полусонная Юлия, обнаженная, в его объятиях. Они оба усталые и счастливые. Она подсознательно выбрала объяснение, выражавшее ее желание, чтобы все оставалось таким, как в тот момент. Эта мысль согрела его. Еще одно свидетельство того, что они созданы друг для друга. Similis simili gaudet
.
По дороге к Оксенцолль он обдумывал свои дальнейшие шаги в отношении Роберта. Как он должен себя вести, какая реакция покажется окружающим наиболее естественной? Нужно ли звонить и дальше, отыскивать немногочисленных знакомых Роберта, про которых он упоминал? Например, Бритту, его экс-любовницу? И в какой момент следует пойти в полицию и заявить о его исчезновении? Если он явится туда слишком рано, это покажется не менее подозрительным, чем долгое промедление. Лучше всего подождать еще пару дней, а тем временем не пренебрегать созданием алиби с помощью звонков.
Коллегу он в палате не застал. Когда Йон спросил о нем санитара, тот сообщил, что больной мог уйти в кафетерий или, при этом молодой человек даже не поморщился, в курилку.
– В курилку? Но ведь у него три дня назад был инфаркт!
– Некоторые больные не могут обходиться без курения.
– Как мне туда пройти?
Парень сжал кулак и направил вниз большой палец.
– Спуститесь в подвал.
В лифте три женщины рассуждали о дроблении камней желчного пузыря. Йон переборол искушение выйти на цокольном этаже и поехать домой. Если Ковальски настолько оклемался, что уже бегает и даже курит, значит, его скоро выпишут и навещать его в клинике излишне. Однако Йон уже купил Манкелля, а сам никогда не станет его читать, криминальные романы его не интересуют. Ковальски, наоборот, глотал роман за романом. По сведениям Йона, кроме них, он вообще больше ничего не читал. Так что сейчас Йон отдаст книжку, скажет пару обязательных фраз и тут же распрощается.
Когда он открыл дверь курительной комнаты, ему пришлось задержать дыхание. Около дюжины пациентов, одетых в тренировочные костюмы или махровые халаты, сосали сигареты с таким упоением, словно вкушали манну небесную. Никто не разговаривал, все только курили. Сидевший у окна Ковальски как раз лизнул клеевую полоску очередной самокрутки. При виде Йона на его лице показалась улыбочка.
– Ты? Чем я заслужил такую честь…
Наверх они поднимались по лестнице; Ковальски заявил, что ему надо двигаться. Он плелся словно древний старик. Йон старался сохранять дистанцию: тренировочный костюм коллеги, один из тех, которые он носил в школе, издавал едкий запах. Они устроились в вестибюле клиники. Непривычно тихим голосом Ковальски рассказал, что проделывали с ним доктора. Дефибриллятор, разжижение крови, рассасывания тромба, катетеризация сердца. Что ему повезло, ведь его почти сразу доставили в клинику; шесть часов промедления, и его сердечная мышца отказала бы безвозвратно. Сообщил, что с ним проводят реабилитационную терапию, прежде всего курс отвыкания от никотина, но насчет этого ему еще нужно поразмыслить.
Йон делал вид, что внимательно слушает, а сам думал о том, что Юлия тоже курит, и задавал себе вопрос, сумеет ли отучить ее так, чтобы она не ощутила нажима с его стороны. И еще о том, как она сегодня утром сидела на подоконнике, качала ногой, а ее юбка поднялась до середины бедер. Вспоминал недавнюю ночь на Бансграбене, голые бедра Юлии, ее страсть.
– Как дела в «Буше»? – Голос Ковальски выдернул его из приятных воспоминаний.
– Нам не хватает тебя, – солгал Йон. Как еще отвечать? Что все прекрасно без него обходятся? В первую очередь учащиеся? Что единственная проблема возникла в связи с необходимостью замены? – Да, кстати, я вот что тебе привез, – сообщил он и вытащил из кармана запечатанного в пленку Манкелля.
– Если бы я мог это прочесть, – мрачно буркнул Ковальски и даже не взглянул на название книги.
– Скоро сможешь, – успокоил его Йон. – Еще я, разумеется, должен передать тебе приветы от коллег. Все спрашивают, когда ты вернешься.
– Вообще не вернусь, – сообщил Ковальски.
– Что ты говоришь?
– Я больше не вернусь в гимназию. Бросаю работу педагога, навсегда.
– Не может быть! Ты серьезно?
– Я пойду на пенсию. – Ковальски плавно, словно в замедленной съемке, повернул голову и попытался заглянуть в глаза Йону; голубизна его радужных оболочек сделалась какой-то водянистой. – Возможно, я стану работать у Вольфганга, брата Хайке.
– В велосипедной лавке? – В учительской Ковальски частенько рассказывал о своем шурине, о жирном наваре, который приносила торговля велосипедами.
Ковальски кивнул:
– Он открывает вторую точку, и ему требуется сотрудник, чтобы вести бухгалтерию и все прочее; я в этом неплохо разбираюсь, кстати, долго помогал тестю. Во всяком случае, с профессией учителя я решил расстаться.
Йон попытался представить Ковальски в маленьком, душном бюро, где пахнет кожей, железом и потными ногами; картина получилась почти идеальной.
– Значит, все бросаешь? – спросил он. – Даже отчисления для пенсии по старости? Вот так, сразу?
Ковальски убрал под стул сначала одну ногу, потом другую и стиснул в пальцах Манкелля.
– Я уже давно об этом думал, – признался он. – В «Буше» я просто не выдерживаю, ты сам видел. И последняя история с Мирко переполнила чашу моего терпения.
Йон не стал возражать.
– А что говорит по этому поводу Хайке?
– Мы перебьемся, она ведь опять нашла работу. Если уж кто и знает, какими говенными для меня были последние годы, так это она. Плюс страх, что школьники снова меня угробят. Ведь в этот раз я чудом остался жив.
– Да, Гаральд, у каждого свои проблемы.
– Ну, не скажи! У тебя вот нет проблем. Я всегда тебе завидовал твоей уверенности в себе, умению себя поставить. Хотел походить на тебя, ведь учащиеся не только тебя уважают, но и любят. Да и коллеги тоже. Знаешь, как тебя называют за глаза? «Благородный олень».
Йон смущенно рассмеялся.
– Да-да, за эти твои пробежки по парку, – продолжал Ковальски. – Но я знаю и то, что для вас я всего лишь шут. Все вы держите меня за болвана. Никудышного педагога. – Он сжал кулак и ударил по Манкеллю.
Йону невольно вспомнился последний разговор с Робертом, закончившийся таким неожиданным взрывом агрессии.
– Ты сейчас не волнуйся, – сказал он. – Прежде всего думай о том, чтобы снова встать на ноги. Если хочешь, мы посидим с тобой где-нибудь и спокойно обсудим, стоит ли тебе в самом деле бросать школу.
Ковальски лишь отмахнулся. Разговор его явно утомил.
– Брось, я знаю, что мне делать. И ты ведь сам не будешь отрицать, что я прав, если оставишь хоть на минуту свою проклятую вежливость.
Йон удержался от замечания, что он сидит тут исключительно из вежливости.
– Ладно, – сказал он, – раз ты твердо решил, не стану спорить. Если же тебя действительно интересует мое мнение, вот оно – бросай курить. – Он встал и протянул коллеге руку. Ковальски сжал ее, голубизна его глаз сделалась резкой и пронзительной. Она колола Йона.
– А тебя никогда не терзают сомнения? – спросил он. – В смысле твоего собственного существования, я хочу сказать? Именно сейчас, после смерти Шарлотты?
– Почему я должен терзаться? И в чем сомневаться? – возразил Йон и убрал руку. – Ну, давай, хорошенько отдохни. Я к тебе еще загляну, будем поддерживать контакт.
– Что-то не верится, – буркнул Ковальски.
Йон сделал вид, что не расслышал последнего замечания, и торопливо двинулся к выходу. Мысль о том, что ему больше не придется видеть Ковальски, принесла чувство какого-то облегчения. Проходя сквозь большую стеклянную дверь, он увидел Хайке. Она шла с парковки, за ней семенили два маленьких Ковальски. Не желая встречаться с ними, он свернул в сторону и пошел к своей машине кружным путем. Слава Богу, он осилил и эту миссию.
22
В воскресенье, с утра пораньше, он пробежал свой круг по Ниндорфскому парку. Кроме него, в этот час там не было никого. Чистый воздух вливался в легкие свежей и живительной струей. Птицы щебетали в кустах, на березах распускались юные желтоватые листочки. Божественный день, сказала бы Шарлотта в прежние годы, когда она еще умела радоваться хорошей погоде.
Ночь он провел тяжелую. Кровать, комната, весь дом на Бансграбене утратили уют и тепло. В голове крутились тревожные мысли о том, все ли он учел. Он ворочался с боку на бок и гнал их от себя. В конце концов встал, достал из холодильника пиво и еще раз составил список дел. С остатками пива Йон улегся на софе в гостиной и поиграл пультом, просматривая телеканалы; за этим занятием он все-таки уснул, и ему приснился Роберт. Проснувшись, он так и не смог восстановить подробности сна.
В резвом темпе он миновал конюшни для пони. Ворота были закрыты, в загоне он заметил пять или шесть маленьких буланых лошадок, среди них, вероятно, была и Стелла, любимица Лютты. Они стояли неподвижно, с опущенными головами; если бы не пар, струившийся из ноздрей, их можно было принять за игрушечных. Йон тут же подумал о Юлии, о теплых струйках ее дыхания, влажном затылке под кудрявыми локонами. Ни одну женщину он еще не желал с такой страстью. С Юлией все было особенным, необыкновенным, удивительным; с самого первого момента она превратила его в маньяка, одержимого.
Он пересек игровую площадку «Веселые приключения», пнул на бегу пустую пивную банку и свернул на дорогу, идущую по берегу речки Коллау; у самой воды расцвели крошечные белые цветочки. Жаль, что он не может гулять тут с Юлией: слишком близко от гимназии. Им нельзя появляться вместе так скоро после смерти Шарлотты, только на работе или школьных мероприятиях. Она входила в его положение, и это лишний раз доказывало, как сильно она его любит; наверняка ей нелегко все время притворяться. Страсть, с какой она отдавалась ему в последний понедельник, сказала ему больше, чем любые слова. Это была самая чудесная ночь в его жизни.
Им требуется просто выждать несколько месяцев, пока смерть Шарлотты не изгладится хоть немного из людской памяти. Когда-нибудь они без колебаний и боязни смогут бывать вместе где угодно, например на выставках в Кунстхалле.
Он обогнул садики Бонденвальда и его заброшенный парк с кормушками для диких животных. Пересекая парковку перед бывшим лесничеством, где теперь размещались хозяйственные службы, спугнул фазана. С пронзительными криками лесной красавец бросился прочь, за ним три курочки. Тяжело взмахивая крыльями, птицы пролетели цепочкой метров сто, почти над асфальтом, прямо перед Йоном, словно решили показать ему дорогу. Оперение самца переливалось на солнце. Йон увеличил темп, и фазаны наконец исчезли между деревьями на очередном изгибе дорожки. Резкие крики самца еще некоторое время доносились из весеннего леса.
Мимо кладбища он бежал медленней, добравшись до церкви, покинул парк и пересек ненавистную Ниндорфскую рыночную площадь. Подумал, что в ближайшее время ему необходимо побывать на могиле Шарлотты, пожалуй даже сегодня: ведь после похорон он там еще не появлялся. Свернув на свою улицу, Йон хотел было завершить дистанцию, как обычно в спринтерском темпе, но на сей раз ему не хватило дыхания. Ноги не слушались, последние метры до двери получились мучительно длинными. Во рту пересохло, перед глазами замелькали темные точки. На весь круг ушло на семь минут дольше обычного. Совершенно ясно, что сказалась бессонная ночь.
Вместо того чтобы сразу пойти под душ, он уселся в пропотевшей одежде за кухонный стол и заставил себя выпить литр воды. На столе лежал составленный ночью список. Йон взял ручку и в конце колонки добавил слова «кладбище + памятник».
Потом раскрыл вчерашний номер газеты и нашел раздел недвижимости. Его заинтересовало только одно объявление: «Манштейнштрассе, пятьдесят квадратных метров, мебель, срочно, без посредников». Место идеальное, до Юлии оттуда десять минут пешком. Он обвел рамкой текст, подчеркнул указанный телефон и записал в своем списке «Манштейнштрассе». Он позвонит туда после приезда маклера и потенциальных квартиросъемщиков, назначенного на одиннадцать часов. Пунктом «вещи Шарлотты» он тоже займется сегодня, лучше всего немедленно.
Он отнес список наверх и положил на письменный стол. Принял душ, оделся и, прихватив пару пластиковых пакетов, поднялся в спальню Шарлотты.
В первый раз после смерти жены он вошел в ее комнату, приказав себе ни над чем не задумываться, только действовать. Распахнул оба окна и задернул гардины, хотя заглянуть туда от Глиссманов было практически невозможно, при всех способностях Верены. Прежде всего сгреб мелочи с ночного столика, даже не сортируя их, не пытаясь отобрать что-нибудь полезное.
Из каждой поездки жена привозила сувениры – раскрашенную лошадку из Швеции, песчаную розу из Туниса, глиняную лампадку из Неаполя, стеклянного лебедя из Венеции, майолику из Лиссабона, кованый светильник из Прованса. Хлам, представлявший собой ценность лишь для нее самой. Но теперь любая вещица пробуждала воспоминания и в нем, несмотря на его решимость не ворошить прошлое. В Лиссабоне Шарлотта съела что-то несвежее и пролежала два дня в номере отеля с задернутыми шторами, и он часами бродил по старому городу, под грозой и дождем, апрель был в том году необычно холодным, а в Гамбурге его звонков ждала Сюзанна. Тогда еще не было мобильной связи, а он терпеть не мог торчать в вонючей телефонной кабинке в ожидании соединения. Когда они вернулись домой, он быстро повернул все таким образом, что Сюзанна с ним порвала.
В Швеции они встретились с Робертом и Марлен, его второй женой, – те вернулись из поездки на мыс Нордкап. Вчетвером провели неделю в деревянном домике на шхерах, много смеялись, все время что-то ели и еще больше пили. Было ли уже тогда что-нибудь между Робертом и Шарлоттой? Возможностей для этого имелось достаточно, он сам часто ходил купаться с Марлен и лазил с ней по скалам, а Роберт и Шарлотта ездили за покупками или готовили очередную трапезу. Он тоже вполне мог завести флирт с Марлен, та не раз подавала ему соответствующие знаки. Однако подобно двум другим женам Роберта, она не принадлежала к его типу – чересчур светловолосая, чересчур полногрудая, чересчур флегматичная и медлительная, так что их отношения остались чисто дружескими. Какого же черта не могли удержаться в рамках приличия Роберт и Шарлотта?
Он схватил провансальский светильник и с яростью швырнул в одежный шкаф. Испытав облегчение, он – под звон колоколов Ниндорфской церкви – принялся упаковывать в картонные коробки детективные романы и журналы по садоводству, чтобы отправить их в макулатуру.
Перед приоткрывшимся платяным шкафом он остановился. Много лет он не заглядывал туда и даже не ожидал увидеть такое количество одежды; по-видимому, Шарлотта ничего никогда не выбрасывала. Там тесно висели рубашки и блузы всех цветов, с узорами и гладкие, юбки, которых он не помнил, длинные платья, которые она не носила целую вечность, вельветовые брюки, джинсы, льняные слаксы, бермуды, шорты. Когда он в последний раз видел жену в шортах? Трудно сказать. Два старых купальных халата, оба зеленые. Наверху, на полке, шапочки и шляпы, платки, шали, перчатки. Лимонно-желтая штормовка, которую она купила в Швеции.
Оторопь охватила его, когда он распахнул третью дверцу шкафа. Белье и чулки, скомканные, напиханные по ящикам, хаотично, без всякой системы. Из верхнего ящика свисал бюстгальтер, раскачиваясь на сквозняке, тянувшем из приоткрытой двери. Кружева цвета бордо. Для Роберта? Церковные колокола зазвонили во второй раз.
Он захлопнул шкаф, прошел в кабинет и добавил к списку – «мешки для мусора».
23
Как только напольные часы в столовой пробили одиннадцать, в дверь позвонил маклер Бучков и представил Йону многочисленное семейство Мерингов: упитанного и вежливого мужа, бледную и нервную жену, возможно еще несколько лет назад слывшую красоткой, на полголовы выше мужа и двоих детей – пятилетнюю девочку в очках в голубой оправе и малыша с текущими из обеих ноздрей соплями, которого все называли «Бутци». Дети застенчиво жались к матери. Йон предоставил все маклеру, и тот начал показывать дом. У самого Йона не было ни малейшего желания выполнять в собственном доме роль лакея, распахивать двери и бормотать пояснения.
Еще в среду он водил по дому маклера, моложавого и щеголеватого типа в шмотках от дизайнеров, и узнал от него, что на объект недвижимости такой величины и такого качества можно найти квартиросъемщиков практически в одно мгновение, если не заламывать чрезмерно высокую цену, ведь Ниндорф все-таки не Отмаршен. Они быстро сошлись на максимально возможной для этого района цене за квадратный метр. Когда Йон, прощаясь, упомянул, что хочет нанять маляров, а на верхнем этаже заново отциклевать и покрыть лаком полы, Бучков предостерег его: «Не вкладывайте в это слишком много, ваши деньги не окупятся. Я принципиально не говорю плохо о своих клиентах, но съемщик есть съемщик. Довольно неряшливая публика. Особенно, если это юристы или учителя. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю».
Йон умолчал о собственной профессии.
– Я рассчитываю, что вы пришлете мне подходящих клиентов, – сказал он. – Чем скорей, тем лучше. Мне не хочется долго возиться с этим домом.
– Нет проблем. Мы можем взять все на себя, все вопросы. Вы не пошевелите и пальцем. Только станете получать плату за аренду.
– За вычетом исключительно низкого процента за посредничество. – Йон добавил в голос точно дозированную порцию иронии, чтобы дать понять Бучкову, что в деловых вопросах он совсем не так наивен, каким, возможно, показался. У маклера не должно возникнуть искушения как-то его провести, обмануть.
Намек достиг цели.
– Чистый мизер, господин Эверманн, семечки. – Бучков заговорщицки усмехнулся и взмахнул руками, словно благословляя, и этим напомнил Роберта. При этом ни разу не поинтересовался, почему Йон уезжает из дома.
Разумеется, Верена запеленговала визит маклера. Когда Бучков уехал в своем новеньком «мини» модного зеленого цвета, она в полосатых джинсах протирала губкой входную дверь.
– Настоящее лето начинается, верно? – крикнула она Йону. – Как жаль, что Шарлотта его уже не увидит. – Йон растянул губы в меланхолической улыбке и сказал себе, что в ближайшее время подойдет к соседям и сообщит о своем переезде. Только не забыться и убедительно сыграть роль безутешного вдовца.
К его радости, фрау Меринг мгновенно «запала» на дом и прежде всего на ухоженный участок. Пока Йон обсуждал в зимнем саду договор аренды с ее мужем и Бучковым, она таскала детей из комнаты в комнату и строила планы на будущее. На первом этаже стены нужно покрасить в светло-желтый цвет, а в кабинете Йона будет комната для игр. Мысль Йону понравилась – ревущие дети, летающие по комнате игрушки, пролитый сок, крошки печенья навсегда изгонят призрак Роберта.
Меринг работал менеджером на шоколадной фабрике и выглядел так, словно съедал на завтрак по полфунта конфет. Когда у Бучкова зазвонил мобильный телефон и он вышел в сад, глава семейства сообщил Йону:
– Наши поиски тянутся уже несколько месяцев. Жене трудно угодить. То одно не так, то другое не устраивает. Женщины капризные существа, у них свои фантазии. Этот дом первый, который ей понравился без всяких оговорок. Скажите, вы планируете в будущем его продавать?
– Не исключаю, – ответил Йон. – Когда-нибудь.
– Совершенно правильно, когда-нибудь, – повторил Меринг. – Сначала мы посмотрим, как жене тут понравится. Захочет ли она тут жить. И после этого я предпочел бы иметь дело непосредственно с вами, обойтись без маклера. В целях экономии. У вас есть свои соображения насчет цены?
– Пятьсот тысяч, – ответил Йон.
Меринг откинулся на спинку и скрестил на груди пухлые руки.
– Потом, естественно, мы к этому еще вернемся, – произнес он, выдержав маленькую паузу. – Есть ли в доме какие-либо изъяны, о которых вы умалчиваете? – Он прищурил один глаз в знак того, что их разговор принимает шутливый оттенок.
– Да-да. – Йон подыграл ему и изобразил лукавую улыбку. Меринг хочет шутить? Нет проблем. – Иногда тут кто-то бродит по ночам. Держит голову под мышкой и жалобно стонет. Но если его угостить шоколадкой, сразу уходит.
– Понятно, – ответил Меринг и тоже ухмыльнулся.
Прощаясь, фрау Меринг попросила разрешения поставить в саду песочницу. Вот только где? Какое тут самое подходящее место? Пока отец семейства запихивал в машину Бутци и его сестренку, Йон еще раз прогулялся с ней по саду и показал место под кустом сирени. Летом оно оказывается в полутени, а зимой на солнце. Уже незаметно, что он похоронил тут кота. Дождь смыл все следы.
– Я уверена, нам тут будет очень хорошо, – сказала фрау Меринг, глядя на цветущие форсайтии справа и слева от зимнего сада. Кусты сияли на солнце как начищенная медь, под ними Шарлотта посадила темно-синие крокусы, которые за много лет разрослись в густой ковер. Они уже отцветали, напоследок демонстрируя свое великолепие.
