Физиологическая фантазия

– Нет, есть одна, – ответил он, не отрывая глаз от гравюры. – Романская церковь в центральной Франции, недалеко от Жеводана.

– Надо же, какие познания, – усмехнулась доктор.

– Я историк.

– А как же тебя в милицию занесло, историк?

Не отвечая, Марк поставил стакан на журнальный столик, встал с дивана и подошел вплотную к гравюре. Долго разглядывал ее, а потом сказал:

– Я сам им позвонил, когда узнал об этом из газет. Было так похоже, что я подумал: а вдруг я чем-нибудь смогу помочь, след найти.

– Когда же они успели об этом в газетах написать?

– Таких случаев уже много. В разных районах Москвы, – серьезно ответил Марк. – Это десятый.

– Н-да, – сквозь зубы сказала Фауста и сделала глоток; она пила не виски, а какой-то белый непрозрачный напиток. – И чем же ты собирался им помочь?

– Как ни странно, похожие случаи уже происходила. Давно, лет двести пятьдесят назад. В Жеводане.

– Это там, где церковь святой Фаусты?

– Да, там.

– Интересно, – протянула доктор и сделала еще глоток.

– А вы знаете, что изображено на этой гравюре? – спросил Марк.

– Ну что… – Фауста взглянула на картинку скучающим взглядом, как смотрят на давно знакомые предметы домашнего обихода. – Волк… нападает на человека…

– Это не волк, – заявил молодой человек. – Это Жеводанский зверь. Тот самый, которого я изучаю.

– А что это за зверь? – вдруг спросила Таня.

Она шла из лаборатории в приемную со стерилизованными инструментами, но, услышав обрывок разговора, застыла в дверях гостиной.

– Ты что здесь делаешь? – немедленно обрушилась на нее Фауста. – Инструменты простерилизовала?

– Простерилизовала…

– И что случилось? – вдруг спросила доктор, уловив в тоне ассистентки нотки вины.

– Я… Фауста Петровна… я случайно, так вышло… Я зашла в ванную с подносом, а там лежали иглы… ну, глазные копья. Одно копье упало в раковину и утонуло.

Фауста неодобрительно покачала головой.

– В старину девушки специально бросали иглы в воду, когда хотели завести жениха, – сказал Марк и улыбнулся хорошенькой девочке, стоявшей с подносом у дверей.

– Да, но это была моя игла, – ледяным тоном проговорила Фауста. – Иди работай, нечего тут болтаться.

Марк проводил глазами изящный силуэт девушки и опять посмотрел на гравюру.

– Этот зверь – самое жуткое создание, которое когда-либо появлялось на территории Европы. В течение трех лет оно держало в страхе весь Жеводан, – стал рассказывать он. – На самом деле, до сих пор точно не известно, что это за чудовище. Волк? Оборотень? Пес, науськиваемый маньяком? Напуганные люди называли его просто Зверь. Посмотрите, – обратился он к Фаусте, – даже на вашей гравюре он не очень похож на волка. Тело длинное, передние лапы слишком короткие. Чудовищные когти и клыки, большая голова с узкой хищной мордой, маленькие, торчащие вверх уши. Это может быть и волк, и тигр, и гиена – кто угодно.

– Да, правда, – словно с удивлением заметила доктор, взглянув на изображение. – А я никогда не замечала. Хороший глаз у тебя.

– Знали бы вы, сколько я таких картинок видел. В репродукциях, конечно. Такие оригиналы, как у вас, только в национальных библиотеках хранятся. Да и сама картинка, честно говоря, необычная.

– Что же в ней необычного?

– Как правило, на литографиях зверь нападает на женщин. Его часто изображают в полный рост: перед прыжком он вставал на задние лапы, а потом бросался на человека. Метил всегда в лицо. Раздирал жертве голову, грудь и живот. А на вашей гравюре жертва не женщина, а мужчина, и зверь не нападает на него, а сидит рядом с изувеченным телом – спокойно сидит, как будто охраняет.

– Виски-то выпей, – сказала Фауста.

Марк вернулся на диван и снова взял в руки стакан.

– Удивительная гравюра, – заключил он. А потом протянул просительно: – Не разрешите ли вы мне ее отснять? Это недолго. Я приду с профессиональной камерой и быстро все сделаю.

– Что ж, приходи, – спокойно разрешила доктор. – Когда ты хочешь прийти?

– А завтра вечером можно?

– Приходи, – повторила Фауста. – Чайку попьем, расскажешь нам с Таней о своем звере. Таня – это ассистентка моя, – объяснила она Марку. – Ей, видимо, так любопытно, что она уже давно стоит в коридоре и подслушивает.

Пунцово-красная Таня вышла из коридора и остановилась в дверном проеме.

– Ну как ты себя ведешь? – спросила Фауста. – Сначала опоздала, потом иголку утопила, теперь в холле прячется. Что за девочка, ей-богу!

– Так интересно было про зверя, – виновато сказала Таня.

– Да расскажет он нам завтра про этого зверя. Правда, Маркуша? – неожиданно ласково осведомилась доктор.

Марк, так до сих пор и не сделавший ни глотка, от растерянности поставил стакан обратно на стол.

– А где же Зверь жил? – спросила Таня, воспользовавшись минутой замешательства.

– Вообще-то неизвестно, куда он прятался, когда уходил от облав, – ответил Марк. – Я полагаю, что там было одно ущелье… Собственно, оно и сейчас есть. Но это долго объяснять, я вам потом расскажу. А на людей он обычно нападал на пастбищах. Он охотился не на быков – именно на людей. Пастушьи псы при его виде только дрожали и скулили, даже не пытаясь защищать хозяев. Правда, быки, за которых прятались пастухи, выставляли ему навстречу рога, но зверь был хитер. Он ловко избегал ударов, огибал быков и опять кидался на людей. А потом зверь так обнаглел, что перестал бояться людных мест и пожирал своих жертв буквально на пороге их собственного дома, в саду. При криках: «Зверь!» крестьяне, конечно, выскакивали из домов с топорами и вилами, но жертва с разодранным лицом, грудью и животом уже валялась на земле. Зверь же, заметив людей, презрительно встряхивал огромной головой и медленно трусил прочь, словно хотел показать, что он их не боится.

Таня зачарованно слушала рассказ молодого человека, широко раскрыв карие глаза. Глаза были глубокие, темные и составляли такой яркий контраст с пепельными волосами, что Марк невольно залюбовался девушкой. Да так, что взгляда не мог отвести: словно тонкое глазное копье не упало в воду, а проткнуло ему насквозь и голову, и сердце, и живот.

– Просто сказочник, да и только, – заметила Фауста. – Вот придешь завтра, расскажешь нам конец истории.

– Да, конечно, приду. Спасибо, – заторопился Марк и вскочил с дивана.

– Видишь, все-таки не зря ты сюда приехал, – сказала доктор, провожая его до входной двери.

– Хотел же помочь людям, – юноша развел руками и улыбнулся. – Никому, правда, не помог, зато для себя нашел много интересного.

Он бросил последний взгляд в коридор, но Таню уже не увидел.

– До свиданья. Спасибо большое, – сказал он на прощанье.

– До завтра, – ответила доктор.

Вернувшись в гостиную, Фауста с сожалением посмотрела на нетронутый Марком напиток, по цвету и вкусу неотличимый от виски, взяла со столика стакан и понесла выливать его в туалет.

– Фауста Петровна, – позвала ее в это время Таня.

– Что такое?

– Смотрите, эксперт сумочку забыл.

И правда, посреди дивана лежала сумочка, с которой Марк зашел в квартиру.

– Иди наконец работать, Таня, – сказала Фауста со вздохом.

А стоило девушке скрыться в лаборатории, как доктор подошла к дивану и с размаху уселась на лежащую на нем сумку.

Глава третья

БЕНЗОЛ-БЕНЗОАТ

На следующее утро Таня и думать забыла об удивительных событиях вчерашнего дня. С девяти часов все пошло по обычному распорядку: прием, Фауста Петровна в белоснежном халате, стерильные марлевые салфетки, фарфоровые чашечки с трехпроцентным раствором борной кислоты, суета в лаборатории. Думать о таинственных убийствах и симпатичном историке было некогда: раздавался звонок в дверь, и на пороге появлялась очередная клиентка.

Клиентки, в основном, все были постоянные и приходили по два раза в неделю, записываясь сразу до конца года в январе месяце. Фауста их терпеть не могла: работать с их зеркально чистыми, ее стараниями отполированными лицами было скучно. Доктор любила лица страшные, обезображенные огромными угрями, которые прокалывала при помощи зверского электроаппарата. Любила келоидные шрамы, стиравшиеся под ее ловкими руками, и белые хвостики тугих прыщей, которые она удаляла виртуозно: целиком и без малейшего рубчика. Фаусте был нужен настоящий, интересный враг – какой-нибудь коварный клещ-демодекс, а не приторно-идеальные лица постоянных клиенток. Ну что с ними сделаешь? Только нудные массажи, в которых одна забава – Таньку учить: смотри, девочка, этот прием называется «пальцевый душ», этот – «пиление и рубление», а вот так делаются давящие поглаживания от подбородка к уху. Но вообще-то – скука, скука…

– Ну что, – сурово спрашивала доктор вошедшую клиентку, – много прыщей принесла?

Выяснялось, что ни одного, – вот тоска. Но если у корня волос находился хоть один прыщик, Фауста с наслаждением исследовала его этногенез.

– Вижу, что позавчера ты ела дыню, – выносила она свой вердикт.

– Да, Фауста Петровна, ела, – краснела клиентка.

– Сколько раз можно повторять, – нараспев, как псалом, произносила доктор, – что тебе нельзя есть дыню, бананы и виноград. И вино нельзя, – добавляла она злорадно, – а уж шампанского вообще ни капли. – В конце бросала снисходительно: – Пиво можно. В нем хотя бы есть витамины группы В.

И что, скажите, должна делать с этим пивом зеркальнолицая несчастная? Для того ли она холила и лелеяла свою валютную красу, чтобы таскаться по пивным?

Но Фаусте эти соображения были безразличны. Доктор грезила о залепленных угрями уродах, но таким ее услуги не по карману. Правда, иногда Фаусту так разбирало, что она могла пригласить особо интересный объект и бесплатно. Или же отводила душу, сидя с Таней над дерматологическим атласом, изображающим красных чудовищ с содранной кожей, а эту кожу – рядом, на соседней странице, отдельно. Был в чести и полный справочник венерологических заболеваний. Ну и, конечно, сборник прописей – уникальные рецепты, ведомые только одной Фаусте и еще – немножко – Тане. Иногда девушка получала доступ к сокровищу и, лихорадочно листая страницы, пожирала глазами странные сочетания слов: «профессиональные травы», «погодные травы», «чудесный ключ»…

«В день приготовления мазей и напитков, – читала Таня, – следует избегать сильных страстей, соблюдать абсолютную трезвость и воздерживаться от общения с мужчинами».

Только это условие позволяло перенести в состав и тело, и душу, и дух растения. Конечно, растения перед этим должны быть собраны определенным образом: некоторые в полдень, а другие, наоборот, в полночь, в полнолуние. Классическим примером оставался, естественно, сбор пресловутого корня мандрагоры, похожего на маленького человечка. По старинным преданиям, мандрагора в изобилии произрастала под виселицами, в тех местах, где казнимые невольно орошали землю спермой, а собирать ее можно было, только привязав головку корня к хвосту собаки: сбор мандрагоры приносил быструю смерть, так что уж пусть лучше помрет собака… черт с ней…

Но Таня не очень-то верила в историю про мандрагору. Все-таки она современная девушка, студентка третьего курса, а тут виселицы какие-то и дикие предписания про варку измельченных корней в глиняном горшке… Вот бы рассказать об этой прописи институтскому профессору биологии.

Фауста сердилась на ассистентку за такое неверие.

– Вот ты черть, – говорила она. «Черть» было любимым ругательством доктора и употреблялось каждый раз, когда Таня заводила речь о чем-нибудь новомодном и, с точки зрения Фаусты, дурацком и вредном. Особенно доктора выводили из себя разговоры об инъекциях ботокса и рестилайна, якобы разглаживающих кожу.

– Ага, – мрачно заявляла она, – это любая черть может тебе такой дряни под веки закатать, а потом или шишка вылезет, или бровь опустится, и станешь кривая-косая. Нет, дорогая моя, чтобы устранить глубокие морщины, надо потрудиться. Ну-ка, почитай, что написано на странице пятьдесят девять.

– Выкопать вербену вместе с цветком, когда Солнце находится в созвездии Овна или Девы, – послушно читала Таня, – потом высушить ее и сделать порошок. Затем смешать с четвертой частью сахарной пудры и каждое утро принимать лекарство дозами величиной с орешек. Если пациентка хочет радикального улучшения кожи лица, запивать лекарство следует собственной мочой.

Но содержание прописей хранилось женщинами в строгом секрете. Клиенткам выдавались только чистенькие баночки, на которых ясным Таниным почерком было выведено: «крем дневной», «крем ночной», «крем вокруг глаз»… Те, кто хоть раз в жизни получал такую баночку, дальнейшего существования без нее уже не представлял; некоторые зеркальнолицые девушки, вышедшие замуж за границу, регулярно наведывались на родину, в лабораторию Фаусты, и разом закупали огромный мешок баночек, оставляя на лабораторном столе целое состояние. Но игра стоила свеч: содержимое баночек было безусловным залогом возобновления этого состояния в их кошельке. Словом, сложная диалектика, приносившая ощутимые материальные результаты.

Были в прописях и другие рецепты: какой-то электрум, пугающий по ночам кошмарами при растворении в вине, цыганская или сонная трава, от которой буквы в раскрытой книге начинали казаться живыми, ярко-красными, и танцевать, и вертеться как попало. А еще – растения, вызывающие и прогоняющие любовь: ведьминские яйца, русалочья трава, превращающаяся в белый непрозрачный раствор, похожий на ликер «Bailey's». И, конечно, девясил – любовь в девять сил.

– Кто тебя не любит, – с усмешкой сказала однажды Тане Фауста, – дай ему испить девясила. До смерти не отстанет. А сам и не заметит, что выпил: такой настой девясила неотличим от виски и по цвету, и по вкусу.

Но вообще-то доктор разговоров на эту тему не любила и читать этот раздел прописей ассистентке не разрешала. А Тане это было и не нужно. Ей вовсе не хотелось никого привораживать. При одной мысли о том, что у нее будет с кем-то роман, Таню начинало подташнивать от отвращения и страха. Она до сих пор была девственницей – но отнюдь не по соображениям морали или религии. Просто расстаться с этой девственностью ей оказалось необыкновенно сложно, несравненно сложнее, чем всем другим девушкам – исключительно в силу физиологических особенностей ее организма. Два сексуальных опыта, имеющиеся на Танином счету, принесли ей только ощущение боли и брезгливости, никак не продвинув ее на пути превращения в раскованную и роскошную женщину типа Фаусты Петровны. Но девушке не хотелось мириться с мыслью о том, что у нее так ничего и не получится; остаться старой девой было страшно. Впрочем, думать об этом не хотелось.

Да и некогда особо было думать. Особенно в такой хлопотный приемный день, как сегодня.

К вечеру – шел последний прием, назначенный на восемнадцать ноль-ноль – Таня устала. Аккуратно собрала разложенные на лабораторном столе препараты, накрыла их салфеткой и подошла к окну.

На небе висела большая туча, от которой на улице сразу сделалось сумрачно, как в поздний час, хотя стоял август: долгие светлые вечера. Странным выдалось это лето. Сначала пронзительный холод, из-за которого Таня весь июнь проходила в зимней куртке с меховой опушкой, потом внезапная июльская жара. А теперь – сумасшедшие грозы, ветра, разбивающие фонари и включавшие сигнализацию на машинах. То и дело – плотная, опасно колышущаяся пелена косого дождя, свист, град, тревога.

Нет, подойдя к окну, девушка не собиралась сознательно пугать себя и смотреть на кроны прибрежных деревьев, под которыми прятался неведомый зверь. Она взглянула в другую сторону – туда, где от озера к Северному Чертанову поднимался заросший травой косогор.

По косогору уныло тащилась большая группа людей. Таня знала, что это паломники: в руках у них были посохи, на панаме или на воротнике джинсовой куртки приколота морская ракушка. Паломники с неизменной регулярностью появлялись на косогоре – словно из озера, буквально из ниоткуда – и медленно шли в глубь квартала, в сторону леса.

– Кто это? – спросила удивленная Таня, увидев их в первый раз.

– Паломники, – ответила Фауста, бросив беглый взгляд в окно.

– Но почему паломники? Куда они идут?

– Туда, – сказала доктор, сделав неопределенный жест рукой. – Туда-а, за лес, к чистым, – и, как всегда при упоминании о чистых, на ее лице отразилась тоска.

– Зачем? – не отставала девушка.

– Там выход к морю. Конец земли – finis terrae.

– Какой finis terrae? – фыркнула Таня. – Не считать же концом земли московское окружное кольцо. И моря там никакого нет, только Ясенево и кольцевая дорога.

Но Фауста посмотрела на нее с таким уничтожающим презрением, что Таня быстро прикусила язычок и замолчала. Не очень-то поспоришь с Фаустой Петровной.

Таня так задумалась, глядя в окно, что даже не слышала, как за последней клиенткой хлопнула входная дверь. Фауста вошла в лабораторию быстрым энергичным шагом.

– Ты что, спишь стоя? – окликнула она ассистентку.

Та и вправду словно спала, уперевшись зачарованным взглядом в косогор, по которому проходили паломники. Ощущение предсонья: невероятная мысль выплывает из подсознания и кажется в этом состоянии совершенно естественной, реальной и даже единственно возможной, но вдруг – теряется, рассеивается, утрачивает цельность, разбрасывая по оцепенелому мозгу слова и предметы непонятного назначения. Так было и с Таней: мгновенно полыхнувшее понимание подступающего события, текущего по ее жизни изменения – огромного и страшного – сразу же развалилось на куски, сделалось нелепым, бессвязным. А на губах застыло неизвестно откуда выплывшее название «бензол бензоат».

– Бензол бензоат, – бессмысленно повторяла про себя Таня. Нечто единое в корне, но странно расходящееся к концу; похожие слова, перетекающие друг в друга и тотчас друг друга отталкивающие…

– Что это ты там бормочешь? – спросила Фауста.

– Бензол бензоат… Что такое бензол бензоат?

– Это мазь от чесотки и от вшей, – совсем не романтично ответила доктор. – А что?

– Да не знаю. Вот привязалось ко мне откуда-то, стою и твержу.

– Видела, наверное, где-нибудь банку с этикеткой, – без интереса заметила Фауста. – Ты бы лучше собиралась. У нас гость сегодня вечером, ты помнишь об этом?

Таня рассеянно кивнула.

«Бензол бензоат, – было написано на ее лице. – Некая субстанция, стремящаяся перейти в другую, уже похожая на нее, но пока еще не совсем».

– Да ну тебя, – сказала доктор. – Я пойду приму душ и переоденусь, а ты как хочешь.

И направилась в ванную. Фауста была в приподнятом, оживленном настроении. Видимо, мысль о встрече с молодым экспертом доставляла ей удовольствие. Доктору вообще нравился такой тип мужчин: русоволосый, высокий, крепкий, пожалуй, слишком плотный – к старости наверняка растолстеет, но до старости еще далеко. Сколько ему лет? Двадцать пять? Двадцать шесть? В любом случае, младше ее как минимум в два раза. Но разве это имеет значение для доктора Фаусты?

А какое лицо у него – ясное, светлое. Открытая улыбка, белые зубы. Жест, которым он поправляет дужку очков на переносице… Пожалуй, надо надеть красное платье.

Таня же ни о чем таком не думала. Конечно, Марк понравился и ей, но безо всякой милой снисходительности, с которой на него смотрела Фауста. Для Тани он был совсем иной: взрослый, опытный, опасный. Она не умела смотреть на мужчин свысока, да и потом, невзирая на нимбики над головами, все они были напичканы примитивными инстинктами. Словно только и ждали, чтобы наброситься на нее и разорвать, как тот волк под деревьями. А противнее всего было то, что, по сути, сделать им это не удавалось; если так будет продолжаться, она никогда не сможет стать похожей на Фаусту Петровну. Что-то должно измениться в сущности вещей, в соотношении духа и плоти. Первичные физиологические элементы колышутся, движутся, перетекают друг в друга… Бензол бензоат…

– Таня! – раздался вдруг такой истерический вопль из ванной, что девушка прямо-таки подпрыгнула на месте.

– Что случилось? – спросила она, в спешке подбегая к Фаусте Петровне.

– Это как понимать? – выкрикнула доктор. Лицо ее искажал сильный гнев. Она тыкала пальцем в сторону раковины.

Таня взглянула и похолодела: на мраморном бортике раковины стояла стеклянная банка, в которую было воткнуто что-то длинное, толстое и красное. В первый момент девушке со страху показалось, что это отрезанный мужской член. Когда первый морок ужаса прошел, она поняла, что это кровяная свиная колбаска.

– Я не знаю, – пролепетала она.

– Ты издеваешься надо мной? – бушевала Фауста. – Ты же только что меня об этом спрашивала, – и она опять ткнула пальцем на банку.

И Таня увидела, что на банке аккуратными буквами выведено «бензол бензоат».

– Клянусь, что я тут ни при чем, Фауста Петровна, – сказала она, чуть не плача. – Это просто наваждение какое-то…

Доктор перевела дыхание и покачала головой.

– Я понятия не имею, откуда… – хныкала Таня.

Фауста Петровна взяла в руки банку и со странной усмешкой посмотрела на торчащую колбаску.

– Значит, не ты это подложила? – спросила она чуть добрее.

– Да зачем бы я стала? Что за идиотизм такой?

Да нет, – ответила доктор. Она поставила колбаску назад и как ни в чем не бывало взялась за тушь для ресниц. – Это не идиотизм. Знаешь, в старину подобные штучки подкладывали старухам, выходившим замуж за молодых. Вот я и подумала: может, ты решила мне намекнуть о чем-нибудь в этом роде?

– Что вы, Фауста Петровна, – покраснела Таня, – разве бы я могла? Да и потом, разве вы решили выйти замуж? За кого?

Доктор только усмехнулась в ответ.

– Да и откуда бы я такое узнала? – продолжала Таня. – Об этом ведь абсолютно никто не знает. Я даже не понимаю, откуда вы… откуда у вас…

– Откуда я это знаю? – переспросила доктор, словно сама удивилась этому вопросу. – Да ведь это просто… Бог мой… ну… бывали такие процессии в деревнях, в городах. Во время карнавала молодые парни разыгрывали ритуальные игры со взрослыми женщинами. Ведь бедные мальчики испокон веков боятся, что хитрая старуха женит их на себе. В древности считалось, что, произведя символический ритуал, можно избежать реального несчастья. Вот молодой и подкладывал старухе всякие гадости – такие колбаски, например. Как будто пытался подсунуть ей замену своего члена на тот случай, если она все-таки затащит его в постель. Но если она отнимала у него кошелек и прятала себе под зад, это значило, что выиграла она.

– Почему? – не поняла Таня.

Ну как же! Кошелек или там сумка – это же символы мужской физиологии. Мошонка. Старуха садилась на них и этим утверждала свое право распоряжаться реальной, физиологической мошонкой обладателя сумки.

– Вы так рассказываете, как будто сами это видели, – сказала в конец растерянная девушка.

– Я-то? А что? Ну, в смысле: нет, конечно. Это было давно, несколько сотен лет назад. Но такие традиции сохранялись еще в начале двадцатого века в глухих французских деревнях. Мне рассказывала об этом моя прабабка Фауста. А тут я вдруг подумала: а что если ты тоже об этом знаешь и решила надо мной посмеяться. Может, мальчик понравился и тебе самой…

– Да бог с вами, Фауста Петровна, да даже если бы… Разве бы я осмелилась? – Таня даже не решалась поднять глаза на доктора, которая отвернулась от зеркала и пристально смотрела на ассистентку.

– С моей стороны было бы просто смешно пытаться соперничать с вами, – выпалила девушка в конце концов.

Таня говорила вполне искренне. В свои пятьдесят с лишним лет доктор и вправду была великолепна. Бывают такие женщины, лицо и осанка которых словно говорят: ну да, мне за пятьдесят, и что из этого? Прожитые годы только создают ореол вокруг их красоты; смотришь на них и думаешь: «Вот эта любила и была любима многими, и любима сейчас, живет и наслаждается», а густое вино опыта течет под их бесконечно ухоженной кожей, и веет от них тайной.

Куда уж с такой тягаться маленькой неумелой девственнице, не понимающей цены ни своей молодости, ни красоте! Нет, только в тени, в роли наперсницы, послушной служанки, безропотно наблюдающей мужской балет вокруг хозяйки: Фауста, словно бросая вызов самой себе, часто приглашала Таню на ужин, когда являлся кто-нибудь из ее поклонников. Доктор как будто хотела доказать себе, что несмотря на присутствие очаровательной юной блондинки самой лучшей по-прежнему является она сама.

Собственно, так и получалось. Взять хотя бы немолодого консула, который приходил на прошлой неделе.

Консул приехал из Африки после семилетнего отсутствия в Москве. Когда-то он хотел жениться на Фаусте и увезти ее за семь морей, но у нее были совсем другие планы на жизнь. Тогда он сказал, что будет ждать ее и встречать все самолеты «Эр-Франс» – в эту глушь летал только «Эр-Франс», прямых самолетов из Москвы не было, – и встречал их все семь лет, но Фауста не приехала. Консул был высокий и красивый, но седой и совсем не загорелый.

– А почему вы из Африки и не загорелый? – спросила Таня.

– Там зима, – ответил он.

– А разве в Африке бывает зима? – удивилась Таня. Но консул не слушал ее, а смотрел на Фаусту. Фауста заварила жасминовый чай «Серебряные иглы», открыла французский коньяк и выставила на стол вкусный пирог, который утром испекла Таня. Но консул не оценил ни чая, ни пирога, а только смотрел и смотрел на Фаусту, которая улыбалась особой улыбкой – улыбкой для разливания чая: мол, вам с молоком или с лимоном, а что там у меня внутри, неизвестно никому, и даже мне самой, наверное.

А он рассказывал о трехметровых океанских волнах, о полях с ананасами и о том, что яблоко – редкий фрукт, и о черных девушках, которые кричат по вечерам на улице: «Э-эй, хозяин, иди сюда, мы будем заниматься любовью всю ночь, а завтра ты увезешь меня в Париж». Но консул не хотел везти их в Париж, они воняли острой и едкой вонью, а он был брезглив и чистоплотен и любил только изысканные охлажденные коктейли с соленой маслинкой и Фаусту. Он привез ей огромную сумку африканских подарков и смотрел, как Фауста закидывает голову, и как под лампой сияют ее каштаново-рыжие волосы, а потом сказал:

– Мне все кажется, что я семь лет бежал кросс из Африки в Москву и вот прибежал.

Вечером, когда консул ушел, Фауста с Таней стали разбирать сумку с подарками и достали губастых человечков из черного дерева. Таня расставила их на круглом стеклянном столе в кухне и захихикала:

– Ой, какие смешные…

Фауста усмехнулась и сделала на одну из фигурок пальцами, цокнув при этом языком – что-то вроде:

«Н-но, залетные!». И человечек качнулся, неуклюже шагнул вперед и сказал нутряным нездешним голосом:

– Мне все кажется, что я семь лет бежал кросс из Африки в Москву и вот прибежал.

А Фауста хохотала, закидывая голову, и ее каштаново-рыжие волосы, выкрашенные редкой индийской хной, сияли под светом лампы. Это была особая хна, которую Фауста распаривала на кофейной гуще и настаивала с луковой шелухой и маслом авокадо по тайному рецепту. Волосы от нее светились, как нимб у средневековых святых.

Доктор закидывала голову и хохотала, а из спальни ей вторил утробным урчанием сытый и довольный зверечек.

Тане надо было учиться и учиться, прежде чем она превратится в такую же королеву. И меняться, и приближаться к недоступному образу. Не говоря уже об этой чертовой потере девственности.

Поэтому Таня сказала еще раз – даже со слезами в голосе:

– Честное слово, Фауста Петровна, мне бы такое даже в голову не пришло.

– Да ладно, ладно, – отмахнулась та. От ее гнева не осталось и следа. Казалось, что она занята только тенями для век и даже думать забыла о колбаске, торчащей в банке из-под бензол-бензоата. – Иди, девочка, переоденься, а то он сейчас уже придет.

Глава четвертая

ДАВЯЩЕЕ ПОГЛАЖИВАНИЕ ОТ ПОДБОРОДКА К УХУ

После бурного разговора с Фаустой Таня вдруг ожила, как тот губастый человечек из черного дерева. Забегала по квартире, захлопотала: действительно, надо переодеться, накрыть на стол, украсить испеченный с утра пирог, немножко убраться в квартире.

Таня быстренько собрала в приемной использованные инструменты, положила в стерилизатор. Потом зашла в гостиную, окинула взглядом зеркально-хрустальные поверхности: уж нет ли на них, не дай бог, какой пылинки. Потом – в спальню, где на трех стеклянных этажерках расставлена коллекция кукол Фаусты. Таня заботливо подвинула игрушечных людей, чтобы они были выстроены на полках ровными красивыми рядами: коллекция очень ценная, с большим количеством старинных фарфоровых кукол в роскошных костюмах. Был даже десяток экспонатов восемнадцатого века в пудреных париках – наверное, достались Фаусте от одноименной прабабки вместе с рассказом о крамольной колбаске и с гравюрами, которые изображают Жеводанского зверя и прочие ужасы. Таня не понимала одного: зачем Фауста ставит рядом с этими редкостями бездарные современные игрушки. По соседству с двухсотлетними аристократами красовался плачущий Пьеро в шапке с бубенцами – ну, хотя этот ладно, еще так-сяк, но уж надувной спортсмен с бицепсами и целлулоидный голубоглазый голыш были просто верхом вульгарности. Да и это… Это еще что такое?

Не на самой этажерке, а сбоку, на подоконнике, словно готовясь к переезду на полку, лежала большая кукла – Гарри Поттер в круглых очках. Эту куклу Таня видела в первый раз. Она взяла ее в руки и, видимо, неосторожно нажала на спрятанную где-то внутри батарейку, потому что Гарри Поттер залился смехом и спросил:

– Можно я приду к вам завтра в гости?

Таня испугалась и бросила игрушку назад на подоконник. Хватит с нее на сегодня бензол-бензоата. А эти дурацкие куклы – ну их совсем, ее любимые африканские человечки, которых привез консул, куда интереснее.