Елисеева Ольга
      Екатерина II
      Зрячее счастье
      1
      "Счастье не так слепо..."
      В начале лета 1791 г. пожилая дама прогуливалась по зеленым липовым аллеям Царского Села. Много лет назад, тоже в июне, но 1772 г., сравнивая свое любимое Царское с Петергофом, она писала хозяйке модного в Париже литературного салона госпоже Бьельке: "Я сегодня оставляю мое любезное, мое прелестное Царское Село и отправляюсь в отвратительный, ненавистный Петергоф, которого я терпеть не могу". 1 И через 20 лет отношение Екатерины II к двум крупнейшим императорским резиденциям под Санкт-Петербургом не изменилось. Царское было милым домом, где императрица чувствовала себя свободнее и где придворный этикет был упрощен до предела. "Я думаю, нет двора, где так много смеются и чувствуют так мало стеснения, как при моем, как скоро я переду на дачу", -- сообщала она французской корреспондентке, -- "...нет человека подвижнее меня в этой местности. Я была проворна, как птица, то пешком, то на лошади; я хожу по десяти верст пешком как ни в чем не бывало:.. не значит ли это испугать самого храброго лондонского ходока?"
      Так императрица писала в 43 года. Теперь ей было за 60, но она сохранила бодрость и все еще любила долгие прогулки, как бы отделявшие часы утренней работы от обеда и послеобеденных дел. Судя по записям в Камер-фурьерском церемониальном журнале за 1791 г., ее повсюду сопровождали неизменная левретка, представлявшая уже третье поколение левреток, подаренных когда-то Екатерине II английским доктором Джеймсом Димсдейлом в честь успешно проведенной операции оспопрививания в России, а также две немолодые подруги: камер-юнгфера Марья Саввишна Перекусихина и статс-дама Анна Никитична Нарышкина.2 За долгие годы, проведенные у власти, императрица научилась оставаться одна даже в кампании других лиц. Когда-то веселую и общительную великую княгиню тяготило вынужденное одиночество. Потом, уже после восшествия на престол, вынужденным стало постоянное пребывание на публике, и Екатерина смогла в полной мере осознать прелесть редких минут одиночества.
      Окруженная спутницами, она слушала и не слышала их разговор, отвечала, улыбалась, шутила, но... думала совершенно о другом. Не так давно Екатерина возобновила работу над "Записками" - воспоминаниями о днях молодости. Она много раз обращалась к этому произведению, можно сказать, работала над ним всю жизнь, внося что-то новое, уточняя и вымарывая прежние записи.
      Еще в1745 г. юная принцесса нарисовала свой психологический портрет, озаглавив рукопись "Набросок начерно характера философа в пятнадцать лет". В конце 1750-х гг. из под пера Екатерины вышла краткая редакция "Записок". В 1758 г., после ареста канцлера Алексея Петровича Бестужева, ее политического сторонника, великая княгиня вынуждена была сжечь все свои бумаги, в их числе и биографические заметки. После переворота 1762 г. молодая императрица написала еще две редакции "Записок", одна из которых почти совпадала с первой, а другая была расширена за счет рассказа о заговоре.3 Затем воспоминания оказались надолго отложены в дальний ящик стола, а их автор со всей страстью предался новой для него государственной работе. На повестке дня стояли: секуляризация церковных земель, генеральное межевание, созыв Уложенной комиссии...
      Параллельно с делами поистине державной важности Екатерина II сочиняла пьесы, либретто для комических опер, делала исторические заметки, но ни разу не прикоснулась к своим мемуарам. Видимо, она была так поглощена новыми начинаниями и замыслами, настолько полна энергии для их осуществления, что у нее просто не возникало потребности вспоминать прошлую, далеко не всегда приятную жизнь. Жизнь сегодняшняя, реальная кипела у Екатерины под руками и буквально капала с кончика пера, которым царица подписывала указы, рескрипты, письма.
      Однако все имеет свой предел, и человеческие силы тоже. С 1771 г. начался один из труднейших периодов царствования императрицы. Цесаревич Павел подрос и стал всерьез претендовать на престол, один заговор в его пользу следовал за другим. 4 Продолжалась первая русско-турецкая война 1768 -- 1774 гг., а в глубине страны разразилась Пугачевщина. Вот тогда-то Екатерина вновь взялась за "Записки". Их очередная редакция обогатилась рассказами о событиях 1729 - 1750 гг. Теперь рукопись была разбита на три части и представляла собой уже целостное повествование о маленькой принцессе, ставшей Великой императрицей. Над этой редакцией "Записок" Екатерина II работала с 1771 по 1774 г. То есть до тех пор, пока в ее жизни не произошел новый крутой поворот, и она не обрела опору там, где не чаяла.
      Осенью 1774 г. императрица вступает во второй, теперь уже тайный, брак с Григорием Александровичем Потемкиным.5 Светлейший князь стал для Екатерины главным помощником, оказывал своей августейшей супруге политическую и моральную поддержку, создавал новые государственные идеи, воплощением которых отмечена вся вторая половина ее царствования. И опять в течение 17 лет, фактически совпадающих со временем могущества Потемкина, царица не притрагивается к своим воспоминаниям. Вновь она пишет исторические драмы и бытовые пьесы, сочиняет сказки для внуков, ведет громадную переписку, а мемуары остаются лежать невостребованными.
      Прошло почти двадцать лет, и Екатерина внезапно вернулась к "Запискам". Она трудилась над их последней редакцией с 1790 г. до конца жизни, т.е. до 1796 г. Эти годы тоже не были простыми для пожилой государыни: новая русско-турецкая война 1787 - 1891 гг., совпавшая с ней русско-шведская война 1788 - 1790 гг., затем смерть фактического соправителя -- Потемкина, оставившего ее один на один с громадой государственных дел; наконец, последние годы царствования, отмеченные французской революцией, наложившей глубокий отпечаток на внешнюю и внутреннюю политику всех европейских стран, в том числе и России.
      Екатерина старела, ее жизненная энергия и былой задор иссякали, возраст и болезни брали свое. Оставалась ясность ума и грустное сознание того, что далеко не все задуманное удалось совершить в лучшие времена, а теперь для этого нет ни физических сил, ни реальной политической поддержки. И вот опять императрица вынимает пожелтевшие листы воспоминаний, перерабатывает, дописывает, уточняет.
      Создается впечатление, что Екатерина II сознательно обращается к своим мемуарным записям именно в тяжелые моменты жизни. Что она искала в них? Ободрения? Опоры? Силы для того, чтоб выстоять в невзгодах? Вероятно, трудности, встававшие перед государыней уже в дни царствования, не были, на ее взгляд, сравнимы с тем откровенно невыносимым существованием, которое она вела в молодости при дворе Елизаветы Петровны. Не даром пожилые героини пьес Екатерины часто в той или иной форме повторяют фразу: "Хоть печали и много было смолоду, но мне под старость бы видеть лица веселые".6
      Гнетущая обстановка молодых лет Екатерины была, видимо, столь тяжела, что цесаревна едва не совершила самоубийства, ударив себя ножом для резки бумаги в живот. Великую княгиню спас жесткий корсет, о который сломалось ее жалкое оружие. Но в "Записках" этому эпизоду посвящено немного места, куда больше страниц потрачено на описание поездок, мелких любовных интрижек и веселых проделок фрейлин. Молодость брала свое - Екатерина, смеясь, ненавидела мужа; развлекаясь, была предана горячо любимым Станиславом Понятовским; хохоча, издевалась над вульгарными вкусами двора Елизаветы; свысока улыбалась, видя капризы и лень своей августейшей свекрови. Природная живость и веселость поддерживали ее все долгие 18 лет несчастного замужества. Поэтому, вглядываясь в картины прошлого, Екатерина словно училась у самой себя, более молодой и выносливой, словно говорила: толи было со мной в юности! Если я выдержала тогда, грешно не выдержать сейчас.
      Третья редакция "Записок", относящаяся к 90-м гг. XVIII в., начиналась многозначительным рассуждением о счастье и несчастье, которого не было в первых списках: "Счастье не так слепо, как его себе представляют. Часто оно бывает следствием длинного ряда мер, верных и точных, незамеченных толпою и предшествующих событию. А в особенности счастье отдельных личностей бывает следствием их качеств, характера и личного поведения. Что бы сделать это более осязательным, я построю следующий силлогизм:
      Качества и характер будут большей посылкой;
      Поведение - меньшей;
      Счастье или несчастье - заключением.
      Вот два разительных примера.
      Екатерина II,
      Петр III".7
      Это начало императрица приписала как бы, подводя итоги своей долгой жизни и многолетнего царствования, ставшего целой эпохой в русской истории.
      2
      У ЗЕРКАЛА
      Что же позволило царице поставить такой победный аккорд именно в годы невзгод и испытаний? Что заставляло Екатерину II думать о себе как о счастливом человеке тогда, когда кругом в зыбком вихре, поднятом французской революцией, кружились осколки корон и вдребезги разбитых тронов, когда резкие звуки Марсельезы, доносясь до Петербурга, начинали смахивать на разбойничьи песни пугачевцев?
      Дело в том, что пожилой даме, мирно раскладывающей пасьянс со своими старыми камер-фрау за наборным столиком в Зимнем дворце, было что противопоставить любому надвигающемуся хаосу. Это была она сама.
      На одном из портретов кисти голландского живописца В. Эриксена Екатерина II изображена у огромного зеркала в тяжелой золоченой раме. Императрица смотрит на зрителя, а мы можем наблюдать ее одновременно в профиль и фас. Сзади, за небрежно откинутой бархатной драпировкой еще одно зеркало, оно тоже ловит и бесконечно умножает изображения государыни. Создается впечатление, что куда бы не повернулась Екатерина, она повсюду увидит самое себя.
      Художественный образ весьма точен. С юности будущая "владычица полумира" проявила углубленный интерес к своей личности. Она оставила множество разрозненных заметок на этот счет, как сделанных для себя, так и созданных специально в расчете на того или иного корреспондента. В письмах к философам Вольтеру, Дидро, Гримму, доктору Циммерману, историку де Мельяну, на страницах воспоминания, в коротких записках по разным предметам императрица то и дело возвращается к оценке своего характера и жизненных принципов.
      Даже на обратной стороне оборванного листка, содержавшего эпитафию на смерть в 1778 г. любимой собачки сира Тома Андерсона, Екатерина II, обожавшая посмеяться, пишет свою собственную надгробную надпись, раскрывая для потомков главные черты своей личности: "Здесь покоится тело Екатерины II... Она приехала в Россию, чтобы выйти замуж за Петра III. 14 лет она составила тройной план: нравиться своему супругу, Елизавете и народу - и ничего не забыла, чтобы достигнуть в этом успеха. 18 лет скуки и одиночества заставили ее много читать. Вступив на русский престол, она желала блага и старалась предоставить своим подданным счастье, свободу и собственность. Она охотно прощала и никого не ненавидела. Снисходительная, жизнерадостная, от природы веселая, с душою республиканки и добрым сердцем она имела друзей. Работа для нее была легка. Общество и искусства ей нравились". 8
      В этом коротком проекте эпитафии на собственной могиле есть все основные пункты, вокруг которых обычно крутится рассказ о жизни и царствовании императрицы. Ни один исследователь не миновал вопроса о средствах достижения Екатериной успеха при русском дворе, о ее амбициозных планах, составленных в столь раннем возрасте, о тяжелых годах супружества, о влиянии оказанном на мировоззрение будущей государыни книгами, к которым она поначалу обратилась от скуки и одиночества. Множество научных перьев сломано в дискуссиях об искренности и неискренности желания Екатерины II наделить своих подданных "счастьем, свободой и собственностью", о степени реализованности и вообще реализуемости ее проектов. И, наконец, о том, как республиканка "в душе" стала одним из самых могущественных русских самодержавных государей.
      Вероятно, ответы на все эти вопросы живо волновали саму Екатерину, иначе она не пыталась бы столь часто прибегать к анализу своего "я". Одним из способов заглянуть в тайные глубины собственной души было для нее обращение к детским воспоминаниям. Стержнем этих воспоминаний, как мы увидим, являлся постепенный процесс осознания маленькой Софией себя как женщины. Более того, как своеобразной и очень яркой женской личности. Мы предлагаем читателям вместе с нами взглянуть на образ императрицы Екатерины именно через этот магический кристалл.
      3
      ШТЕТТИН - МАЛЕНЬКИЙ ГОРОД
      "Зачем вам Штетин? -- писала в 1776 г. Екатерина II своему старому корреспонденту барону Мельхиору Гримму, узнав, что он собирается побывать у нее на родине. - Вы никого там не застанете в живых... Но если вы не можете освободиться от этой охоты, то знайте, что я родилась в Мариинском приходе, что я жила и воспитывалась в угловой части замка и занимала на верху три комнаты со сводами возле церкви, что в углу. Колокольня была возле моей спальни... Через весь этот флигель по два или по три раза в день я ходила, подпрыгивая, к матушке, жившей на другом конце. Впрочем, не вижу в том ничего занимательного. Разве, может быть, вы полагаете, что местность что-нибудь значит и имеет влияние на произведение сносных императриц? В таком случае вам надо предложить прусскому королю, чтоб он завел там школу и рассадник в этом вкусе". 9
      Не смотря на весь шутливый тон, с каким императрица обычно говорила о годах своего детства, казалось, не предавая им особого значения, в мемуарах она уделяет раннему периоду жизни самое серьезное внимание. Когда Екатерина думала и писала наедине с собой, уже неуместны были замечания вроде брошенных Гримму: "Со временем станут ездить в Штетин на ловлю принцесс, и в этом городе появятся караваны посланников, которые будут там собираться, как за Шпицбергеном китоловы". 10
      В третью, наиболее позднюю редакцию "Записок" императрица специально вставляет страницы, посвященные детству, описанию людей, которые ее окружали и влияния, оказанного на нее этими людьми. Известно, что основные черты человеческого характера закладываются именно в раннем возрасте. Вот почему даже младенческие впечатления кажутся психологам столь важными для объяснения поведения и нравственного облика человека.
      В Век Просвещения европейское, а следовательно и русское дворянское общество начинает медленно осознавать ценность человеческого детства как такового. Вместо маленьких взрослых в застывших позах на портретах появляются, наконец, дети с игрушками, возникает понятие особой детской комнаты в доме, в популярных журналах целые полосы посвящаются вопросам детского воспитания, масоны в ложах произносят нравоучительные речи и сочиняют статьи о воспитании "совершенного человека". 11
      Этот процесс наиболее ярко проявился на грани XVIII и XIX вв. Но для Екатерины, как и для некоторых ее наиболее одаренных современников ( например, известного русского просветителя Ивана Ивановича Бецкого, оказавшего на императрицу серьезное влияние именно своими воспитательными идеями ), ценность детских впечатлений стала очевидна гораздо раньше. Так, Бецкой в конце 60-х гг. писал о значении внутренней атмосферы, царящей в доме, для воспитания здоровой человеческой личности: "Отвергнуть надлежит печаль и уныние... Быть всегда веселу и довольну, петь и смеяться есть прямой способ к произведению людей здоровых, доброго сердца и острого ума". Напротив, розга, применяемая при воспитании ребенка, может навсегда надломить развивающуюся личность маленького человека. От побоев детей "вселяется в них подлость и мысли рабские, приучаются они лгать, а иногда и к большим обращаются порокам". 12
      Внимательно читая строки мемуаров Екатерины, можно найти ответы на многие загадки ее характера. Мир девочки вращался вокруг трех главных в ее детской жизни столпов: матери, отца и гувернантки.
      В знатных семьях дети больше времени проводили не в обществе родителей, а в обществе воспитателей и наставниц. Именно они оказывали основное влияние на формирование характера своих воспитанников. Поэтому можно с уверенностью сказать, что обе гувернантки, которых Екатерина вспоминала уже в зрелые годы наложили серьезный отпечаток на ее личность.
      В сказке Г. Х. Андерсона "Ребячья болтовня", есть описание одной не в меру спесивой девочки, которой, по меткому выражению автора, ее манеры "не вбили, а вцеловали, и не родители, а слуги". Было бы любопытно взглянуть, какие из качеств характера будущей Екатерине II "вцеловали" ей штеттинские слуги, а какие действительно "вбила" мать, по отзывам девочки, весьма тяжелая на руку.
      Еще до гувернанток совсем маленькую Фикхен поручили заботам компаньонки ее матери, некой фон-Гогендорф. "Эта дама так неумело взялась за меня, что сделала меня очень упрямой, -- писала впоследствии императрица, -- я никогда не слушалась иначе, как если мне прикажут по крайней мере раза три и при том очень внушительным голосом".13 Упрямство в течение всей жизни было заметной чертой характера Екатерины. Правда с годами она научилась хорошо скрывать его и проявлять не в форме возражения собеседникам, а в форме дел, сделанных, вопреки чьему либо мнению. "Я умела быть упрямой, -- рассказывала она в конце жизни историку Сеньеру де Мейлану, -- твердой, если хотите, когда это казалось мне необходимым. Я никогда не стесняла ничьих мнений, но при случае имела свое собственное. Я не люблю споров, потому что вижу, что всегда каждый остается при своем нении. Вообще я не смогла бы всех перекричать". 14
      Любопытно, что упрямство, если оно не было врожденным качеством характера, а, как считает Екатерина, оказалось привито ей неудачным воспитанием, расцвело у будущей императрицы еще в годовалом возрасте. Потому что с двух лет заботы о ней поручили француженке-эмигрантке по имени Магдалина Кардель, "которая была вкрадчивого характера, но считалась немного фальшивой". "Она очень заботилась о том, -- писала о ней Екатерина, -- чтобы я, да и она тоже, являлась перед отцом и матерью такою, какой могла бы им нравиться. Следствием этого было то, что я стала слишком скрытной для своего возраста". 15
      Итак, мы видим, что Кардель очень рано привила Фикхен те черты, о которых впоследствии будут много писать иностранные дипломаты и русские мемуаристы, рисуя портрет Екатерины II. Умение нравиться, превращенное Екатериной в настоящее искусство, оказывается было передано ей в возрасте от двух до четырех лет, когда дети очень восприимчивы к внешнему воздействию и первым воспитательным опытам, проводимым с ними. Прошли годы, место родителей заняли другие люди, и императрица всегда представала перед ними такой, какой ее хотели видеть. Для тысячи свидетелей у нее была тысяча масок, для каждого собеседника - свой стиль и язык разговора. Однако, и это следует подчеркнуть, подобный маскарад не являлся бездумной сменой ролей на сцене жизни. Екатерина всегда играла свою роль. Просто ее роль оказалась настолько многогранна и сложна, что потребовала от исполнительницы поворачиваться к зрителям всеми гранями ее актерского таланта.
      Сама Екатерина не слишком любила в себе эту черту. Во всяком случае Магдалине Кардель сильно достается от воспитанницы за фальшь. Естественность и искренность старательно изгонялись из поведения девочки, заменяясь наивным позерством. Одновременно происходило поощрение слабостей в характере Фикхен: тщеславия, любви к подаркам и лести. В таком состоянии ребенка нашла новая гувернантка, о которой Екатерина с благодарностью писала: "Магдалина Кардель вышла замуж,.. и меня поручили ее младшей сестре Елизавете Кардель, смею сказать образцу добродетели и благоразумия - она имела возвышенную от природы душу, развитой ум, превосходное сердце; она была терпелива, кротка весела, справедлива, постоянна и на самом деле такова, что было бы желательно, чтобы могли всегда найти подобную при всех детях".
      Однако это слова уже взрослой, умудренной опытом женщины. Маленькой упрямой и скрытной Фикхен новая наставница сначала очень не понравилась. "Она мня не ласкала и не льстила мне, как ее сестра; эта последняя тем что обещала мне сахару да варенья, добилась того, что испортила мне зубы и приучила меня к довольно беглому чтению, хоть я и не знала складов. Бабет Кардель, не столь любившая показной блеск, как ее сестра, снова засадила меня за азбуку и до тех пор заставляла меня складывать, пока не решила, что я могу обходиться без этого". 16 Заметим, что многие наблюдатели отмечали в Екатерине такую черту, как любовь к "показному блеску" и умение пускать пыль в глаза, т.е. именно те качества, за которые воспитанница бранит старшую из гувернанток.
      Лесть как путь к сердцу монархини использовали многочисленные придворные дельцы и иностранные дипломаты. Английский посол сэр Джеймс Гаррис даже всерьез пересказывал в донесении в Лондон совет, данный ему светлейшим князем Г.А. Потемкиным. На вопрос, как завоевать симпатию императрицы, ближайший из доверенных лиц Екатерины, якобы ответил: "Льстите ей". 17 Даже если Потемкин, посмеивался над Гаррисом, или, что вероятнее, осторожно втягивал его в свою политическую игру, дыма без огня, конечно, быть не могло, и под подобным отзывом имелась определенная почва. Екатерина была далеко не равнодушна к отзывам о своей личности, талантах и заслугах.
      Поэтому строгие нравственные уроки Елизаветы Кардель, без сомнения, пошли будущей императрице на пользу, они научили ее по крайней мере сдерживать в узде неуемное желание получать похвалы и показали, что далеко не все, встреченные ею в жизни люди, будут потакать слабостям маленькой принцессы.
      Именно младшая Кардель приохотила Софию к чтению, причем возможность слушать чтение книг подавалась не как что-то само собой разумеющееся, а как награда за хорошее поведение девочки. Этот странный, на первый взгляд, подход приучил Софию воспринимать книги как высшее и наиболее изысканное наслаждение из всех существующих в мире. "У Бабет было своеобразное средство усаживать меня за работу и делать со мной все, что ей захочется: она любила читать. По окончании моих уроков она, если была мною довольна, читала вслух; если нет, читала про себя; для меня было большим огорчением, когда она не делала мне чести допускать меня к своему чтению".
      Умная и благородная Кардель умела подавить упрямство, капризы и тщеславие своей воспитанницы, но в маленьком захолустном замке и хозяева, и слуги жили бесконечными слухами, переполнявшими мирок немецких княжеств. Эти слухи, как и этот мирок, тоже были маленькими, если не сказать мелочными. Где балы и маскарады прошли удачнее: в Брауншвейге или в Берлине? Какая из принцесс, бесконечных кузин Софии, сделала партию лучше? Когда же и за кого выйдет замуж сама Фикхен? Подобные разговоры, ведшиеся в присутствии детей, серьезным образом повлияли на разжигание честолюбия маленькой принцессы - потенциальной невесты любого из европейских принцев.
      "В доме отца был некто по имени Больхаген, -- рассказывала в "Записках" Екатерина, -- сначала товарищ губернатора при отце, впоследствии ставший его советником... Это Больхаген и пробудил во мне первое движение честолюбия. Он читал в 1736 г. газету в моей комнате; в ней сообщалось о свадьбе принцессы Августы Саксен-Готской, моей троюродной сестры, с принцем Уэльским, сыном короля Георга II Английского. Больхаген обратился к Кардель: "Ну правда сказать, эта принцесса была воспитана гораздо хуже, чем наша; да она совсем и некрасива; и однако вот суждено ей стать королевой Англии; кто знает, что станется с нашей". По этому поводу он стал проповедовать мне благоразумие и все христианские и нравственные добродетели, дабы сделать меня достойной носить корону, если она когда-нибудь выпадет мне на долю. Мысль об этой короне начала тогда бродить у меня в голове и долго бродила с тех пор". 18 Софии в это время едва исполнилось семь лет, а ее уже рассматривали как возможную супругу того или иного коронованного лица.
      Признаком наступившей взрослости стали отобранные тогда же куклы и игрушки. "Большая девочка" вступала во взрослую жизнь. Очень скоро, лет через пять-шесть, для нее должна была наступить лучшая, по понятиям XVIII в., пора, чтоб стать женщиной. На этом пути услуги Бабет Кардель отходили в прошлое, и София начинала остро нуждаться в советах матери.
      4
      СЕМЕЙНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК
      Принцесса Иоганна-Елизавета, принадлежала к знатному Голштинг-Готторпскому дому и обладала богатой родней. Она была еще слишком молода, чтоб всерьез обращать внимание на детей. Однако с дочерью ее отношения складывались с самого начала трудно. Известна фраза Екатерины о том, что лучшим аргументом в споре ее мать считала пощечину. Неумное поведение принцессы Иоганны было первым толчком, надломившим хрупкий стебелек женственности, едва начавший прорастать в душе Софии.
      В детстве Фикхен была дурнушкой, и мать постоянно подчеркивала изъяны девочки, говоря, что при такой непривлекательной внешности, она должна стать нравственным совершенством, чтоб не отпугивать людей. "Не знаю наверное, была ли я действительно некрасива в детстве, -- рассуждала Екатерина, -- но я хорошо знаю, что мне много твердили об этом и говорили, что поэтому, мне следовало позаботиться о приобретении ума и достоинств, так что я была убеждена до 14 или 15 лет, будто я совсем дурнушка".19
      София запомнила упреки матери. Менее живую и общительную девочку подобные слова могли заставить замкнуться в себе, развили бы в ней робость и нелюдимость. Однако в характере Фикхен рано проявилась такая спасительная в данном случае черта как упрямство. Она стала при встречах с другими людьми изо всех сил стараться занять их интересным разговором, подстраиваясь под вкусы и пристрастия собеседника и, таким образом, победить мнимое отвращение, которое якобы должны были испытывать к ней гости.
      В хорошо известной детям того времени сказке Шарля Перро "Рикэ-хохолок" описывается умная, но некрасивая принцесса, которая ничуть не страдала от своего безобразия. Рассказывая о ней, автор как бы переносит в сказку представления общества эпохи Просвещения о внутренней сущности красоты. "Принцесса... умела так занять гостей блестящей остроумной беседой, что часы казались им минутами, а дни часами. Слушая ее, они забывали о том, что она некрасива и от души наслаждались ее обществом. Скоро все молодые люди стали поклонниками некрасивой принцессы, а самый умный и красивый из них стал ее женихом".20
      Маленькая София действовала в полном соответствии с приведенным "рецептом". "Я действительно гораздо больше старалась о приобретении достоинств, нежели думала о своей наружности",21 -- сообщает она в мемуарах. Впоследствии Екатерина стала очень привлекательной молодой особой, но она так и не научилась осознавать свою красоту. "Говоря по правде, -- писала императрица, -- я никогда не считала себя особенно красивой, но я нравилась, и думаю, что в этом была моя сила". Со взглядом Екатерины согласуется мнение такого знаменитого ценителя женщин, как Джакомо Казанова, посетившего Россию в 1765 г. "Государыня,.. -- писал он, -- обладала искусством пробуждать любовь всех, кто искал знакомства с нею. Красавицей она не была, но умела понравиться обходительностью, ласкою и умом, избегая казаться высокомерной".22 В этой зарисовке мы видим уже результат долгой кропотливой работы над собой, которую София начала еще совсем маленькой девочкой. Именно тогда у будущей Екатерины II впервые проявилось острейшее желание нравиться. Нравиться любой ценой.
      К 14 годам София из гадкого утенка превратилась в прекрасного лебедя, а место постоянных насмешек и придирок со стороны матери заняла глухая ревность. Но юную принцессу уже не так легко было остановить. Упрямство, за которое ее так часто корили, приняло новые, мстительные, формы. Во время пребывания Фикхен с матерью в гостях у бабушки в Гамбурге девочка познакомилась с одним из своих многочисленных дядей, принцем Георгом-Людвигом, который не на шутку увлекся ею. "Он был на 10 лет старше меня и чрезвычайно веселого нрава", -- рассказывает Екатерина.
      Первой забила тревогу верная Бабет Кардель, заметив, что "тысячи любезностей" доброго дяди по отношению к племяннице перерастают в откровенное ухаживание. Однако к голосу гувернантки никто не прислушался, и вскоре София с изумлением впервые в жизни услышала признание в любви, а затем и просьбу руки. Не зная, как быть, и скорее плывя по течению событий, чем действительно испытывая к поклоннику серьезное влечение, девушка дала согласие выйти за дядю замуж, если ее родители не будут против. "Он был тогда очень красив, -- вспоминает императрица, -- глаза у него были чудесные, он знал мой характер, я уже свыклась с ним, он начал мне нравиться и я его не избегала". 23
      В данном случае Софии было важно проучить, наконец, Иоганну-Елизавету, продемонстрировав ей, насколько та была не права в оценке чисто женских качеств дочери. Фикхен добилась своего. "С последней поездки в Гамбург мать стала больше ценить меня", 24 -- не без гордости записывает императрица в своих мемуарах, словно и через тридцать лет незримый спор с принцессой продолжался, правды теперь уже на бумаге.
      Казалось, этот спор начался у Екатерины с самого ее рождения. В семье ждали мальчика, и появлению дочери, никто, кроме отца -- добродушного принца Христиана-Августа Ангальт-Цербсткого -- не обрадовался. "Мать не очень-то беспокоилась обо мне, -- обижаться в "Записках" Екатерина, -через полтора года после меня у нее родился сын, которого она страстно любила; что касается меня, то я была только терпима, и часто меня награждали колотушками в сердцах и с раздражением, но не всегда справедливо; я это чувствовала, однако вполне разобраться в своих ощущениях не могла". 25
      Сознание своей ненужности развило в Софии детскую ревность. В жизни самой Фикхен братья и сестры не играли никакой роли. В мемуарах она даже не называет их имен, и не испытывает грусти, когда рассказывает о смерти своего тринадцатилетнего хромого брата. Ведь это был тот самый мальчик, которого так "страстно любила мать"! Уже став императрицей, Екатерина запретила своей родне приезжать в Петербург, заметив, что "в России и без того много немцев".
      Уязвленной девочке казалось, что принцесса готова дарить свое внимание и ласку кому угодно, только не ей. В Брауншвейге маленькая София была очень дружна с принцессой Марианой Брауншвейг-Бевернской, но и эта дружба оказалась отравлена ядом ревности. "Мая мать очень любила ее, -пишет Екатерина о Мариане, -- и предрекала ей короны. Она, однако, умерла незамужней. Как-то приехал в Брауншвейг с епископом принцем Корвенским монах из дома Менгден, который брался предсказывать будущее по лицам. Он услышал похвалы, расточаемые моей матерью этой принцессе, и ее предсказания; он сказал ей, что в чертах этой принцессы не видит ни одной корны, но по крайней мере три короны видит на моем челе. События оправдали это предсказание". 26 Екатерина словно говорит: ведь вас предупреждали, что на меня стоило обратить внимание!
      Подобное положение вещей заставляло маленькую принцессу с еще большей силой желать выдвинуться, показать себя, продемонстрировать свои достоинства так ярко, чтоб их, наконец, заметили все. В еще очень раннем возрасте из кирпичиков ревности, зависти к более красивым и удачливым детям, жажды материнской ласки, внимания, одобрения своих успехов у Софии складывается то по истине сжигающее честолюбие будущей императрицы, которое и заставило ее идти к намеченной цели, невзирая ни на какие преграды.
      Ко времени 15-летия Софии Иоганне-Елизавете самой было лишь 30, и она болезненно переживал свое увядание на фоне расцвета дочери. Еще больнее для нее было сознание того, что собственную жизнь уже не изменить - она жена коменданта захолустной крепости, а вот ее дочь еще может сделать головокружительную партию. Когда же эта партия наметилась, принцесса повела себя настолько по-женски, что София и через тридцать лет не смогла забыть ей откровенно враждебных действий.
      За год до романа с дядей, когда тринадцатилетняя София находилась с матерью в Берлине, их дом неожиданно посетил Яков Ефимович Сиверс, впоследствии один из близких сотрудников Екатерины II, а тогда молодой камер-юнкер русского двора. Он привез Фридриху II Андреевскую ленту в подарок от императрицы Елизаветы Петровны. Сиверс нанес визит принцессе Иоганне-Елизавете утренний визит, во время которого как бы между прочим попросил позволения взглянуть на Софию. Подобные просьбы, исходящие из уст посланца двора, где подрастал неженатый царевич, выглядели довольно прозрачно. "Мать велела мне прийти причесанной наполовину, как была", 27 -рассказывает София. Нетрудно себе представить, как выглядела девочка, которой утром не просто расчесывали, а начесывали и взбивали волосы в модную высокую прическу - ведь дело происходило при дворе. Не даром в известной тогда сатирической песенке о дамских нарядах пелось: "Ангел дьяволом причесан и чертовкою одет".
      Сиверс не только не испугался - ведь он увидел хоть и лохматого, но все-таки ангела - но и попросил портрет Софии, чтоб показать его в Петербурге. Через год уже в Гамбурге ту же просьбу о встрече с Софией повторил генерал русской службы барон Николай Андреевич Корф, женатый на двоюродной сестре Елизаветы графине Скавронской, при петербургском дворе человек довольно близкий. "Вероятно, я стала уже не так дурна, -рассуждала Екатерина, -- потому что Сиверс и Корф казались сравнительно довольными моей внешностью; каждый из них взял мой портрет, и у нас шептали друг другу на ухо, что это по приказанию императрицы. Это мне очень льстило, но чуть не случилось происшествия, которое едва не расстроило все честолюбивые планы".
      Речь идет о романе с дядей, столь вовремя оказавшимся возле неопытной еще Софии и добившимся ее согласия на брак как раз в разгар многозначительных намеков русского двора. Принц Георг-Людвиг вел себя слишком свободно для человека, который заранее не заручился согласием матери невесты (отца в этой поездке с семьей не было). "Я узнала потом, что мать все это знала, -- вспоминала Екатерина, -- да и нельзя ей было не заметить его ухаживания, и, если б она не была с ним заодно, то, я думаю, она не допустила бы этого. Много лет спустя у меня явились эти мысли, которые тогда и не приходили в голову". 28
      Вообразите себе мать, которая всеми силами старается избавить дочь от... короны. Причем ничего дурного о характере и нравах Петра Федоровича она еще не знает, а просто не хочет ехать в Россию. И правда, что делать при русском дворе, если замуж выходит не Иоганна-Елизавета, а София-Августа-Фредерика?
      "Я знаю, она отклоняла отца от мысли о нашей поездке в Россию, -писала Екатерина, - я сама заставила их обоих на это решиться". В памятный январский день 1744 г. София коршуном напала на мать с неожиданными и едва ли не резкими словами, убеждая Иоганну-Елизавету согласиться на недавно полученное приглашение приехать вместе с дочерью в Петербург. "Я воспользовалась этой минутой, чтобы сказать ей, что, если действительно ей делают подобные предложения из России, то не следовало от них отказываться, что это было счастье для меня". Иоганна-Елизавета привела неотразимый, по ее мнению, аргумент: "Она не могла удержаться и не сказать: "А мой бедный брат Георг, что он скажет?" ...Я покраснела и сказала ей: "Он только может желать моего благополучия и счастья"".29
      Ни сожалений, ни сентиментальной грусти о первом чувстве. 15-летняя девушка легко переступает через все, что было ей дорого в прошлом, а любящий человек должен радоваться за нее, иначе в его сердце царствует не любовь, а эгоизм.
      Иоганна-Елизавета оказалась снова побеждена. Но какой ценой? К несчастью, девочка слишком рано перестала видеть в принцессе мать, и увидела соперницу. Через много лет картина семейного противостояния будет воспроизведена Екатериной II в ее отношениях с сыном Павлом, только место дамского соперничества займет вражда политическая.
      Не в последнюю очередь сложные отношения Софии и Иоганны-Елизаветы были связаны с отцом девочки, принцем Христианом-Августом, которого маленькая принцесса буквально боготворила.
      Вот как Екатерина описывает семейную пару своих родителей: "Мать моя, Иоганна-Елизавета Голштинг-Готторпская, была выдана замуж в 1727 г., пятнадцати лет, за моего отца, Христиана-Августа Ангальт-Цербстского, которому было тогда 42 года. С внешней стороны они отлично уживались друг с другом, хотя и была большая разница в годах между ними, да и склонности их были довольно различны. Отец, например, был очень бережлив; мать очень расточительна и щедра. Мать любила исключительно удовольствия и большой свет; отец любил уединение. Одна была весела и шутлива, другой серьезен и очень строгих нравов. Но в чем они совершенно были сходны между собою, так это в том, что оба пользовались большой популярностью, были непоколебимо религиозны и любили справедливость, особенно отец. Я никогда не знала человека более глубоко честного и по убеждению, и на деле. Мать считалась умнее отца и в ее уме находили больше блеска; но отец был человеком прямого и здравого смысла, с которым он соединял много знаний; он любил читать, мать читала тоже; все, что она знала, было очень поверхностно; ее ум и красота доставили ей большую известность; кроме того, она имела более великосветские манеры, чем отец". 30
      Заметим, что Екатерина подчеркивает внешнюю сторону хороших отношений своих родителей. В описании она все время как бы ставит под сомнение достоинства матери: щедрость превращается в расточительность, светскость в безудержную любовь к удовольствиям, Иоганна-Елизавета только "считается" умнее мужа, а на самом деле ум ее блестящ, но неглубок, а все знания поверхностны. Для Софии не важно, что кто-то считает Христиана-Августа глупее жены, для девочки он просто порядочный человек, не пускающий пыль в глаза и знающий очень много интересного.
      Не трудно догадаться, что между столь разными людьми как Иоганна-Елизавета и Христиан-Август, естественно возникали размолвки. В этих ссорах подрастающая уже София молчаливо занимала сторону отца, которого считала незаслуженно оскорбленным ветреностью матери. Ревность и обида за дорогого человека становились лейтмотивом ее взаимоотношений с матерью.
      Отзывчивая душа ребенка не могла не реагировать на доброе отношение отца. К тому же отец был на 27 лет старше взбалмошной и избалованной Иоганны-Елизаветы. Он не скакал по родственникам с бала на маскарад, а был занят службой. Это в глазах Софии предавало отцу достоинства по сравнению с матерью. Служба - почти священное слово для дворянина того времени оказалось столь же священным и для девочки, старавшейся подражать отцу. Пройдут годы, и императрица громадной империи будет называть свой труд монарха "службой", а свое место на троне "должностью". В 1787 г. во время одной из ссор с Алексеем Григорьевичем Орловым императрица в запальчивости заявила, что "царствуя 25 лет, никогда... по своей должности упущения не сделала". 31
      Христиан-Август убежденно исповедовал лютеранство. Того же он требовал и от своей дочери. София пыталась не разочаровывать его. Однако живой ум девочки часто создавали сложные ситуации при изучении ею Закона Божьего, в которых Фикхен не шла на компромисс с приставленным к ней в качестве наставника пастором. "Помню, у меня было несколько споров с моим наставником, -- рассказывала она в "Записках", -- из-за которых я чуть не попробовала плети. Первый спор возник от того, что я находила несправедливым, что Тит, Марк Аврелий и все великие мужи древности, при том очень добродетельные, были осуждены на вечную муку, так как не знали откровения. Я спорила жарко и настойчиво и поддерживала свое мнение против священника ".32
      Споры, возникавшие между Софией и священником, показывали только, что маленькая принцесса близко к сердцу принимает религиозные проблемы. Ей же предлагали сделать вид, что она удовлетворена ответами пастора и помолчать, т.е. пойти на духовный компромисс, который давно уже избрало образованное общество эпохи Просвещения - посещать по воскресеньям церковь, а дома держать под подушкой томик Вольтера.
      Впоследствии много будет написано о религиозном индифферентизме Екатерины II, которая перейдя из лютеранства в православие и нарушив, таким образом, обещание, данное отцу, якобы совершила свое первое в жизни предательство. 33 Позволим себе заметить, что лютеранская стойкость убеждений Софии дала трещину задолго до приезда в Россию. Связано это было именно с уроками пастора, всякий раз пытавшегося прибегнуть к розге, когда не находилось других аргументов в споре.
      Лютеранство уже дома, в Штеттине, вызывало у девочки сложные чувства. С одной стороны, она безоговорочно верила в Бога, с другой - не могла принять строжайших протестантских доктрин о трудности спасения души. "Сей духовный отец чуть не поверг меня в меланхолию, -- посмеивалась взрослая Екатерина, -- столько наговорил он мне о страшном суде и о том, как трудно спастись. В течение целой осени каждый вечер на закате дня ходила я плакать к окошку. В первые дни никто не заметил моих слез; наконец, Бабет Кардель их заметила и захотела узнать причину. Мне было трудно ей в этом признаться, но наконец я ей открыла причину, и у ней хватило здравого смысла, чтоб запретить священнику стращать меня впредь такими ужасами".
      Впрочем детские споры со священником быстро забывались, да и достаточно времени на уроки у Софии не было. Иоганна-Елизавета любила развлекаться, а для этого приходилось посещать родню, повсюду таская обременительную дочку за собой. Благодаря непоседливости матери, будущая императрица объездила всю Германию.
      5
      ИЗ ОКНА КАРЕТЫ
      "Мать с тех пор, как мне пошел восьмой год, обыкновенно брала меня повсюду с собой", 34-- вспоминала Екатерина. Иоганна-Елизавета обладала авантюрной жилкой и склонностью к жизни при больших дворах. Ей казалось тесно в захолустном Штеттине, где служил муж, а вся скромная обстановка дома, гарнизонный быт и ежедневная необходимость считать каждый пфенинг навевали тоску. Поэтому принцесса много колесила по дорогам Германии, разорванной на множество мелких княжеств.
      В те времена принято было ездить в гости с помпой и основательностью. Провести где-то меньше недели значило не на шутку обидеть хозяев. Месяц пол года это еще куда ни шло. "Мать проводила ежегодно несколько месяцев у одной герцогини, которая жила в Брауншвейге, в Гауенгофе", -- вспоминала Екатерина. Во всех замках существовали гостевые покои, а в роскошных королевских и герцогских резиденциях, где Софии довелось провести немало времени, для приезжих отводились целые этажи дворцов, отдельно стоящие флигеля, и маленькие павильоны. Родню, друзей и знакомых с нетерпением ждали на праздники, заманивали обещаниями прекрасной охоты, веселых балов, обедов и поездок загород. Неторопливая монотонная жизнь в поместьях, отсутствие новостей и других развлечений заставляли хозяев искренне желать, чтоб их посетили гости, или самим снарядить карету с лакеями на запятках, собрать эскорт из борейторов и скороходов, и, благословясь, двинуться к соседям.
      У состоятельных аристократов проживали и воспитывались их менее обеспеченные родственники, проводя "в гостях" полжизни. Иоганна-Елизавета тоже выросла у родных. "Мать была воспитана герцогиней Елизаветой-Софией-Марией Брауншвейг-Люнебургской, ее крестной матерью и родственницей. Та и выдала ее замуж и дала ей приданое", 35 -- рассказывала императрица.
      София побывала в Берлине, Брауншвейге, Кведлинбуре, Гамбурге, Эйтине, Иевере, Вареле и других местах. Во время этих поездок у нее заводился целый рой новых знакомых, который исчезал так же быстро, как и появлялся, словно его сдувало дорожным ветром. Девочке казалось, что она увидела всех по-настоящему важных и знаменитых людей в Германии от прусского короля Фридриха Великого до вдовы императора Священной Римской империи Карла VI Габсбурга, которую считали "бабушкой всех государей Европы", так как ее внуками и внучками были "Мария-Терезия, императрица Римская, Петр II, император Российский, Елизавета-Христина, королева Прусская, Юлиана-Мария, королева Датская". Есть на что посмотреть восьмилетнему ребенку из гарнизонной глуши!
      Девочка оказалась далеко не так хорошо воспитана, как следовало бы принцессе. В 1733 г. четырехлетняя София оскорбила прусского короля Фридриха-Вильгельа, приезжавшего в Брауншвейг. "Сделав ему реверанс, я, говорят, пошла прямо к матери, которая была рядом с вдовствующей герцогиней Брауншвейгской, ее теткой, и сказала им: "Почему у короля такой короткий костюм? Он ведь достаточно богат, чтоб иметь подлиннее?" Король захотел узнать, о чем я говорила; пришлось ему сказать; говорят, он посмеялся, но это ему не понравилось".36
      Судьба словно заранее позаботилась о том, чтоб будущая императрица Екатерина могла расширить свой кругозор. Девочка увидела многое, в том числе и то, чего, возможно, не должна была узнать. В Вареле она познакомилась с графиней Бентинк, вдовой графа Альденбургского. Эта дама привела Софию в восторг тем, что ездила верхом, "как борейтор" и, оставшись с девочкой наедине, тотчас пустилась танцевать с ней "штирийский танец".
      "Я привязалась к ней, эта привязанность не понравилась матери, но еще больше отцу", -- сообщает Екатерина. Добропорядочные родители, в отличие от их наивной дочери, сразу поняли, что за дама эта "милейшая графиня Бентинк". "Она была уже в разводе с мужем. Я нашла в ее комнате трехлетнего ребенка, прекрасного как день; я спросила, кто он такой; она мне сказала, смеясь, что это брат девицы Донеп, которую она имела при себе; другим своим знакомым она говорила без стеснения, что это был ее ребенок и что она имела его от своего скорохода. Иногда она надевала этому ребенку свой чепчик и говорила: "Посмотрите, как он на меня похож!""37
      Предусмотрительные родители Софии поспешили покинуть Варель, чтоб, как пишет Екатерина, "вырвать меня из когтей этой женщины". Однако уроки Бентинк не прошли для Софии даром. Маленькая принцесса находила свою новую приятельницу очаровательной. "Да и как могло быть иначе? -- рассуждает Екатерина. - мне было четырнадцать лет; она ездила верхом, танцевала, когда ей вздумается, пела, смеялась, прыгала, как дитя, хотя ей было тогда за тридцать".
      Этот пассаж из мемуаров императрицы напоминает другие строки, написанные много лет спустя княгиней Е.Р. Дашковой, которая рассказывает о своей первой встрече с великой княгиней и о том неотразимом впечатлении, которое на нее, пятнадцатилетнюю девочку, произвела тридцатилетняя цесаревна. "Очарование, исходившее от нее, -- пишет Екатерина Романовна, -в особенности когда она хотела привлечь к себе кого-нибудь, было слишком могущественно, чтобы подросток, которому не было и пятнадцати лет, мог ему противиться". 38 Возможно, княгиня была знакома с одним из списков воспоминаний императрицы, но в данном случае для нас важна не только стилистическая, но и духовная перекличка. Сама пережив очарование дружбы с более взрослой женщиной, Екатерина хорошо запомнила силу этого чувства и приемы, которые производят впечатление на юную еще неопытную душу, а когда понадобилось, смогла блестяще воспользоваться своим опытом.
      Бентинк осталась в Вареле, а эктпаж принцессы Ангальт-Цербстской покатил дальше. Благодаря путешествиям, в Софии рано развилась охота к перемене мест. Погруженная в развлечения мать даже не замечала, что маленькая девочка с каждым днем все больше утрачивает естественное чувство дома. Да, принцессу Иоганну это и не заботило, а ее дочь готова была принять за дом то место на карте Европы, где ее странствия, наконец, остановятся.
      Мир, открывавшийся Фикхен из окна дорожной кареты был полон удивительных вещей. Холодное Балтийское взморье сменяли буковые леса Центральной Германии, а тихие заштатные города роскошные резиденции королей и курфюрстов. Это был еще только маленький мирок Германских земель, но для любознательной девочки он казался огромным. А главное - он постоянно менялся: то дюны, то горы; то мать, то бабушка; то Штеттин, то Берлин... Картины за окном кареты все время мелькали, единственным, что оставалось неизменным, была сама юная путешественница.
      Вокруг Софии не было ничего прочного, а ведь маленький, формирующийся человек постоянно нуждается в опоре, уцепившись за которую, он мог бы продолжить свой духовный рост. Поэтому София искала такую опору в себе самой. Поток ранних, ярких впечатлений заставил девочку совершить своего рода бегство - замкнуться в себе. Путешествия с матерью стали первым толчком, который понудил Софию самоуглубиться и вдруг открыть, что там, внутри нее, свет ничуть не меньше, чем снаружи.
      6
      МУЖ, КОТОРОГО НЕБЫЛО
      Но вот привычный уютный немецкий мирок раздвинулся до пределов. Пятнадцатилетняя Фикхен стала невестой Петра Федоровича и приехала в Россию. Иным было все, от просторов, вновь открывавшихся за стеклами кареты, до языка и одежды людей, которых увидела юная принцесса. Вдруг оказалось, что ее прежний дом, представлявшийся таким важным и помпезным лишь часть чего-то завораживающе огромного. Маленькая путешественница была потрясена и околдована. Она знать не знала, что где-то в глубинах дикой Азии таится такое богатство и скрытая дремлющая мощь.
      Впрочем встреча со страной и встреча с будущим мужем произвели на нее разное впечатление. Много лет спустя, в 1774 г. она писала г-же Бьельке о принцессе Елизавете-Шарлоте Ольденбургской, просватанной за герцога Карла Зюдерманландского, брата шведского короля: "Я думаю, что будущая герцогиня Сюдерманландская похожа на стольких других девушек ее возраста: она в четырнадцать лет в восторге, что выходит замуж, а в двадцать будет очень жалеть, что вышла". 39 В этих строках сквозит грустная ирония. Ведь и сама императрица побывала в роли четырнадцатилетней "счастливой невесты", которая в двадцать лет уже жалела о замужестве.
      Действительно, Екатерине было о чем сожалеть. Нелюбимый, недалекий муж, жестокий и беспамятливый, как злой ребенок. Ревнивая к чужой красоте и успеху императрица Елизавета Петровна, оказавшаяся довольно суровой свекровью. И полное внутреннее одиночество. Вот результат честолюбивых устремлений принцессы Софии-Августы-Фредерики. Казалось, поставив на карту свою судьбу, согласившись выйти замуж за человека, начавшего вызывать у нее отвращение еще до свадьбы, только ради несбыточных химер будущего, она проиграла.
      "Я сказала себе, -- пишет Екатерина в мемуарах, -- если ты полюбишь этого человека, ты будешь несчастнейшим созданием на земле; по характеру, каков у тебя, ты пожелаешь взаимности. Этот человек на тебя почти не смотрит, он говорит только о куклах... и обращает больше внимания на всякую другую женщину, чем на тебя; ты слишком горда, что бы поднять шум из-за этого, следовательно обуздывай себя пожалуйста, насчет нежности к этому человеку; думай о самой себе, сударыня". 40 Великая княгиня, как кереловская Алиса из Страны Чудес, умела давать себе "хорошие советы", которые очень трудно было выполнить. Чем больше цесаревна думала о себе, тем грустнее ей становилось. Однако она бодрилась, смеялась и даже устраивала маленькие проказы.
      В то время при русском дворе в моде были маскарады, где мужчины исполняли роли дам и наоборот. "Мне случилось раз на одном из таких балов упасть очень забавно", -- сообщает великая княгиня. Екатерина танцевала с камер-юнкером Сиверсом, который когда-то увидел ее в Берлине лохматой и рассерженной. Сиверс отличался высоким ростом и на повороте сшиб своими фижмами графиню Гендрикову. "Он запутался в своем длинном платье, которое так раскачивалось, что мы все трое оказались на полу,.. ни один не мог встать, не роняя двух других". 41 Кажется, что описывая эту сцену, пожилая уже императрица продолжает весело хихикать. И такими описаниями пестрят страницы ее "Записок". Так горевала Екатерина или нет? Неужели вся молодость великой княгини - это сплошной смех сквозь слезы?
      Нельзя сказать, что Екатерина переживала свое горе неглубоко, однако в "Записках" она скорее констатирует факт тяжелого душевного состояния, чем углубляется в его анализ. Цесаревна здраво устанавливала источник неприятностей и решала, как ей развеяться, раз уж нельзя устранить главную причину горестей. "Регулярно в течение нескольких месяцев и в определенное время у меня являлось желание плакать и видеть все в черном цвете, -рассказывает она о первых годах замужества. - Кроме того, у меня была тогда, или мне так казалось, очень слабая грудь; я была еще очень худа; я очень скоро поняла, что это желание плакать без видимой причины происходило или от слабости или от расположения к ипохондрии. Я приписывала это тому ужасному образу жизни, который нас заставляли вести". 42
      На нервной почке у Екатерины развилась ранняя форма чахотки, началось кровохарканье. Ей пустили кровь и тем все лечение закончилось. Великая княгиня должна была сама позаботиться о себе, чтоб не сойти в могилу. Какой же рецепт от ипохондрии она избрала? Нет возможности изменить приказание императрицы, предписавшей великокняжеской чете почти полное уединение. Нельзя избежать посещений мужа. Но можно... укрепить слабую грудь и, наконец, избавиться от немодной тогда худобы. И молодая дама начинает с аппетитом кушать, поправляя плохое настроение шедеврами дворцовой кухни. Если ей отказывают в обществе умных собеседников, лишают пиршества ума и духа - так хоть не лишают обеда.
      Далее последовали верховые прогулки в окрестностях загородных дворцов, во время которых Екатерина предпочитала ездить по-мужски. Все-таки образ "очаровательной графини Бентинк", впервые в жизни усадившей Софию на коня, оставил в душе Екатерины неизгладимое впечатление. "Я больше всего пристрастилась к верховой езде". 43 - рассказывает она. Великая княгиня даже придумала седло, на котором можно было сидеть и по-дамски, и по-мужски. Пока молодая женщина находилась на виду, она восседала верхом как подобает даме, но чуть только ее лошадь скрывалась за деревьями, Екатерина перекидывала ногу и скакала во весь опор, не боясь упасть. Одинокие поездки по лесу с ружьем за плечами успокаивали великую княгиню.
      Удивительно, но в "Записках" ни разу не прорывается такой естественный для юной дамы, лишенной семейного счастья, мотив: ах, почему я не осталась дома, в Германии? Почему на вышла замуж за милого дядю, который пылко любил меня? Ничего подобного молодой великой княгине, судя по ее мемуарам, даже не приходило в голову. Напротив, когда она рассказывает об ухаживаниях дяди, то с досадой называет их "происшествием, которое чуть было не перечеркнуло все честолюбивые планы".
      Всеми покинутая, ежеминутно унижаемая то слежкой, то открытым пренебрежением императрицы и двора, Екатерина поддерживала себя, на первый взгляд дикой, несбыточной мечтой. "Я увидела и поняла, - писала она о своем муже, - что он мало ценит народ, над которым ему суждено было царствовать, что он держался лютеранства, что он не любил своих приближенных и что он был очень ребячлив... Сердце не предвещало мне счастья: одно честолюбие меня поддерживало".
      Честолюбие Екатерина иногда принимало пугавшие окружающих размеры. Когда императрица Елизавета Петровна еще до свадьбы спросила ее, что девочка желает посмотреть в Петербурге, будущая великая княгиня ответила: "Ваше величество, я хотела бы проехать той дорогой, которой проехали вы 25 ноября 1742 года". После вступления Екатерина на престол, ее слова многие придворные трактовали как предчувствие принцессой своей будущей великой судьбы. "В глубине души моей было, не знаю что такое, ни на минуту не оставлявшее мне сомнения, что рано или поздно я добьюсь того, что сделаюсь самодержавною русскою императрицею", 44 -- писала много лет спустя императрица.
      И снова, обратим внимание, Екатерина находит поддержку не во вне, а внутри себя самой. Подчеркнем и еще один момент: приобретение полной власти для нее, человека, не имевшего ни каких прав на престол, было возможно только при условии смерти мужа. Таким образом, великая княгиня уже заранее рисовала картины будущего без Петра. Привыкнуть к этой мысли было не трудно, поскольку супруг то вешал крыс, то держал борзых собак за ширмой в спальне, то поднимал жену среди ночи и заставлял упражняться в ружейных приемах.
      Во время войны со Швецией, в 1789 г., уже пожилая Екатерина в ответ на слова о возможной сдаче Петербурга с усмешкой отвечала, что она еще не забыла уроков покойного супруга, отлично владеет ружьем и сама встанет во главе последнего каре преображенцев, чтоб защитить столицу. В 60 лет императрица могла пошутить под канонаду шведских и русских пушек, от которой сотрясались стекла в Зимнем дворце. Но в 21 год, босой, в одной рубашке и с ружьем на плече ей явно было не до смеха.
      Вот что о событиях того времени рассказывает в своих "Записках" А.М. Тургенев, который, благодаря родственным связям при дворе, слышал много сплетен о внутренней жизни императорской семьи. По словам Тургенева, канцлер А.П. Бестужев от Екатерины "сведал, что она с супругом своим всю ночь занимается экзерсицею ружьем, что они стоят попеременно у дверей, что ей занятие это весьма наскучило, да и руки и плечи болят у нее от ружья. Она просила его сделать ей благодеяние, уговорить великого князя, супруга ее, чтоб он оставил ее в покое, не заставлял бы по ночам обучаться ружейной экзерсиции, что она не смеет доложить об этом, страшась тем прогневать ее величество". 45
      Тягостный абсурд происходящего изводил молодую женщину. Однако на фоне других забав супруга эта казалась даже безобидной. "Утром, днем и очень поздно ночью великий князь с редкой настойчивостью дрессировал свору собак, которую сильными ударами бича и криками, как кричат охотники, заставлял гоняться из одного конца своих двух комнат... в другой; -продолжает свое повествование Екатерина, -- тех же собак, которые уставали или отставали, очень строго наказывал, это заставляло их визжать еще больше... Слыша раз, как страшно и очень долго визжала какая-то несчастная собака, я открыла дверь... и увидела, что великий князь держит в воздухе за ошейник одну из своих собак... Это был бедный маленький Шарло английской породы, и великий князь бил эту несчастную собачонку толстой ручкой своего кнута; я вступилась за бедное животное, но это только удвоило удары; не будучи в состоянии выносить это зрелище, которое показалось мне жестоким, я удалилась со слезами на глазах к себе в комнату. Вообще слезы и крики вместо того, чтобы внушать жалость великому князю, только сердили его; жалость была чувством тяжелым и даже невыносимым для его души". 46
      Судя по нервной неуравновешенности и диким выходкам, Петр Федорович отличался явной склонностью к садизму, хотя Екатерина в мемуарах этого прямо не говорит. Приступы извращенной жестокости иногда встречаются у людей с серьезными половыми отклонениями. К несчастью, Петр не мог осуществлять свои супружеские обязанности. Французский резидент при русском дворе де Шампо летом 1758 г. сообщал в Версаль: "Великий князь был не способен иметь детей от препятствия, устраняемого у восточных народов обрезанием, но которое он считал неизлечимым ".47
      Бессильную ярость Петр выплескивал на беззащитную жену, которая поневоле знала "позорную" для него как для мужчины тайну. К чести молодой дамы она никому ни слова не сказала о недуге мужа за все первые девять лет супружества, хотя признание избавило бы ее от нападок императрицы. Ведь в отсутствие наследника винили сначала именно великую княгиню. По окончании одного из балов Екатерине передали следующий выговор императрицы: "Ее Величество... гневалась на меня за то, что, будучи замужем четыре года, не имела детей, что вина в этом была исключительно на мне, что, очевидно, у меня в телосложении был скрытый недостаток, о котором никто не знал, и что поэтому она пришлет мне повивальную бабку, чтобы меня осмотреть". 48
      Тайна открылась только тогда, когда императрица Елизавета, устав ждать внука, приказала врачу освидетельствовать великокняжескую чету. А.М. Тургенев в своих "Записках" живо описывает реакцию государыни, узнавшей о врачебном заключении. "Пораженная сею вестью, как громовым ударом, Елизавета казалась онемевшею, долго не могла вымолвить слова. Наконец зарыдала..." 49
      Оставаясь девственницей в течение многих лет после брака, Екатерина подвергалась постоянным нападкам со стороны Елизаветы Петровны и приближенных императрицы. Неустойчивая еще психика молодой девушки испытала сильный удар. Ко времени приезда в Россию 15-летняя София уже полностью сформировалась и воспринимала себя как женщина накануне брака. Что же ждало Екатерину за порогом спальни? Муж, играющий в солдатиков. Кукол Петр Федорович прятал в постели своей жены. "Часто я над этим смеялась, но еще чаще это меня изводило и беспокоило, -- рассказывает Екатерина, -- так как вся кровать была полна куклами и игрушками, иногда очень тяжелыми". 50
      Такое поведение супруга больно било по самолюбию. Сразу возникал вопрос, может быть муж отказывается от жены, потому что жена не слишком хороша? Именно им и задались Елизавета Петровна и ее ближайшее окружение, девять лет пристрастно искавшие недостатки великой княгини. Подобные отношение Екатерина сносила молча. Еще очень молоденькая и, естественно, пока не слишком уверенная в своих женских достоинствах, великая княгиня все же попыталась доказать, что она не такая, как о ней говорят. Доказать хотя бы самой себе.
      Появился и первый роман, пока эпистолярный, с Захаром Григорьевичем Чернышевым. Его участники так боялись раскрытия своей тайны, что после быстрого разрыва Чернышев, не желая уничтожать адресованные ему записки великой княгини, замуровал их в шкатулке в стену колокольни в родном селе Воронежской губернии, где они и пролежали около ста лет. Цесаревна обладала бойким пером. "Я люблю вас чересчур, -- писала она предмету своей страсти. -- ...Никто на свете не может меня излечить, будьте уверены". "Я не желала бы рая без Вас". "Я буду любить Вас, буду жить только для Вас". 51
      Вероятно, дальше взаимных комплиментов и мелких уловок с передачей записок дело не пошло, но уже в этом проявилось неукротимое желание Екатерины нравиться, ради которого она рисковала, зная, что ей запрещено писать кому бы то ни было и даже иметь письменные принадлежности. Иллюзию куртуазной игры необходимо было поддержать: ведь если она нравится одному, второму, третьему, значит не правы ее муж и Елизавета, значит плоха не она. Доказательство этого стало для Екатерины важнейшим шагом на пути к самоутверждению. Впереди великую княгиню ждала болезненная пощечина, которая, однако, не остановила молодую женщину.
      7
      "СЕРДЕЧНОЕ ПАЛОМНИЧЕСТВО"
      Узнав о причине бесплодия великокняжеской четы, Елизавета Петровна вынуждена была принимать срочные меры для обеспечения престолонаследия. Как умудренная житейским опытом женщина, она выбрала сразу два пути решения проблемы, на тот случай, если один не принесет успеха. Императрица согласилась на операцию для цесаревича Петра Федоровича и одновременно через надзиравшую за Екатериной графиню Марью Чоглокову приказала великой княгине подыскать достойного кандидата на роль отца ее будущего ребенка. Таким кандидатом стал молодой камергер Сергей Васильевич Салтыков, один из наиболее красивых кавалеров петербургского двора, недавно женившийся на фрейлине Матрене Павловне Балк. Их брак казался счастливым. Ни каких внешних причин для сближения Екатерины и Салтыкова не было.
      Однако Сергей имел одно важное преимущество перед многими кандидатами - он состоял в очень близком родстве с царствующей фамилией: все потомство царя Ивана Алексеевича ( рано скончавшегося брата Петра I) по женской линии происходило из рода Салтыковых. Важно отметить, что и второй предложенный великой княгине кавалер - Лев Нарышкин - тоже являлся родственником августейшего семейства: Нарышкиной была мать Петра I Наталья Кирилловна. Видимо, Елизавете Нарышкин казался предпочтительнее, так как он представлял родню ветви императора Петра I и самой ныне здравствующей государыни, а не царя Ивана, царицы Прасковьи, императрицы Анны Ивановны и правительницы Анны Леопольдовны. Чоглокова была раздосадована, услышав, что Екатерина в таком важном деле предпочитает поступать по сердечной прихоти. Но великая княгиня остановила свой выбор на Сергее.
      Молодой камергер получил от Алексея Петровича Бестужева строжайшие указания и при поддержке Чоглоковой начал осаду великой княгини. Канцлер нашел в Сергее способного ученика, схватывавшего все на лету и не стеснявшегося в средствах. Подкуп слуг, лесть "тюремщикам" Екатерины, разыгрывание пламенной страсти - все пошло в ход. "По части интриг он был настоящий бес", -- признается императрица в своих мемуарах. По прошествии многих лет она давала Салтыкову трезвую, но лишенную гнева характеристику. "У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, какой дает большой свет и особенно двор. Ему было 26 лет; вообще и по рождению, и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся; свои недостатки он умел скрывать: самыми большими из них были склонность к интриге и отсутствие строгих правил; но они тогда еще не развернулись на моих глазах".
      Так писала умудренная опытом 40-летняя дама, а в двадцать с небольшим Екатерине казалось, что Салтыков искренне влюблен в нее. "Я спросила его: на что же он надеется? - вспоминала она. - Тогда он стал рисовать мне столь же пленительную, сколь полную страсти картину счастья, на какое он рассчитывал. "А ваша жена, на которой вы женились по страсти два года назад?.." Тогда он стал мне говорить, что не все то золото, что блестит, и что он дорого расплачивается за миг ослепления... Мне было его жаль. К несчастью, я продолжала его слушать..."52
      В это самое время, наконец, поправился Петр Федорович, что, естественно, уже не могло сильно обрадовать великую княгиню. В секретной записке французского резидента при русском дворе де Шампо утверждается, что именно Сергей склонил цесаревича к операции. "Салтыков тот час же начал искать средства, чтоб побудить великого князя... дать наследников... Он устроил ужин с особами, которые очень нравились великому князю, и в минуту веселья все соединились для того, чтобы получить от князя согласие. В тоже время вошел Бургав (медик Петра Федоровича - О.Е.) с хирургами, и в минуту операция была сделана вполне удачно... Много говорили,.. что эта операция была только хитростью, употребленной с тем, чтобы, замаскировать событие, автором, которого желали бы видеть великого князя".53
      Вероятно, Екатерина сначала и сама точно не знала, кто является настоящим отцом ее ребенка. В своих мемуарах она так ловко запутывает читателя между описаниями беременностей и выкидышей, что выявить из текста истину практически невозможно. Лишь с возрастом в сыне Екатерины Павле столь явно проявились черты, объединявшие его с Петром III, что сомнений не осталось. Петр Федорович передал мальчику многое из своей почти карикатурной внешности, но что еще важнее -- из своей крайней психической неуравновешенности, скользившей буквально на грани нервного заболевания. К несчастью, и отцу, и сыну, она стоила жизни.
      Однако, в 1754 г. почти все русские придворные и иностранные дипломаты были уверены, что честь обеспечения престолонаследия принадлежит Салтыкову. Вскоре после рождения Павла, Сергей спешно был направлен с дипломатической миссией в Швецию. Ни какие усилия великой княгини не помогли задержать возлюбленного в Петербурге. Канцлер Бестужев преподал ей горький урок: "Ваше высочество, государи не должны любить. Вам угодно было, потребно было, чтоб Салтыков вашему высочеству служил. Он выполнил поручение по предназначению, ныне польза службы всемилостивейшей вашей императрицы требует, чтобы он служил в качестве посла в Швеции. Высочайшая воля августейшей монархини для всех и для каждого есть священный закон". 54
      Открытие потрясло цесаревну. Оказалось, что не только она была вынуждена выполнять приказ императрицы. Милый Сергей не любил ее, а лишь делал вид, по августейшему повелению. Екатерина вновь оказалась не мила и не желанна. Внутреннее опустошение, нервный срыв и как результат долгого и мучительного издевательства над человеческой душой -- серьезный психический комплекс женской неполноценности, оставшийся с великой княгиней на всю жизнь. Отныне для Екатерины становится необходимым постоянно доказывать свою дамскую привлекательность, причем не череде сменяющихся возлюбленных, а самой себе.
      Впоследствии императрица прекрасно осознавала болезненную сторону подобного поведения и прямо признавалась в этом человеку, которому абсолютно доверяла. В 1774 г. в письме Григорию Александровичу Потемкину, озаглавленном "Чистосердечная исповедь", она откровенно называла свое состояние "пороком". "Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и если б я в участь получила с молода мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась, беда та, кто сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви,.. статься может, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель, но напрасно я сие к тебе пишу, ибо после того возлюбишь ли?.. А если хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько же дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду". 55
      Потемкин оказался достаточно душевно щедрым человеком, чтоб понять произошедшее и принять женщину, которая в сущности ничего не могла ему гарантировать; а когда их близость оборвалась, простить и продолжать в течение всей жизни искренне жалеть ее.
      Не получив "в участь" мужа, которого можно было бы любить, Екатерина искала любовь, где только возможно. Современная американская исследовательница Изабель де Мадариага назвала это состояние императрицы "духовным странствием" или "любовным паломничеством". 56
      Удача улыбнулась Екатерине со Станиславом Понятовским. Очаровательный польский дипломат увлекся веселой и раскованной в общении великой княгиней. Для Станислава это была первая любовь, осветившая и искалечившая всю его дальнейшую жизнь, а также судьбу его страны - Речи Посполитой - королем которой он впоследствии стал, опираясь на поддержку России и наивно надеясь получить после коронации согласие Екатерины на брак с ним. "Более всего меня занимала мысль, -- писал Понятовский о событиях 1764 г., -- что, если я стану королем, императрица, рано или поздно могла бы решиться выйти за меня замуж, в то время как, если я им не стану, этого не случится уже никогда".57
      Для великой княгини, по ее собственному признанию, оказалось необыкновенно важно сорвать цветок первого, еще незапятнанного чувства и получить первые доказательства поклонения. В этом романе Екатерина играла первую скрипку и веселилась от души. На страницах ее "Записок" много места отведено описанию хитроумных уловок, позволявших влюбленным видеться наедине, крадя часы свиданий под самым носом у приставленных к великой княгине придворных дам и прислуги.
      Казалось, радость переполняет Екатерину до краев. Стась был не просто красив, нежен, образован и податлив, как воск в ее пальцах, он обладал еще и тем невыразимым польским шармом, который сводит с ума детей севера, как неверная, зыбкая красота духов вод и лесов сводит с ума простых смертных. Они могут подарить своим возлюбленным все, кроме постоянства. Нет, бедный Стась не изменил великой княгине. Он поступил хуже.
      Однажды Петр Федорович приказал своим слугам подкараулить и схватить Понятовского в Петергофском парке, после того, как тот несколько часов провел у цесаревны. "Некоторое время мы все двигались по дороге, ведущей к морю. Я решил, что мне конец. - рассказывает дипломат. - Но на самом берегу мы свернули на право... Там великий князь... в самых недвусмысленных выражениях спросил меня, спал ли я с его женой".58 Понятовский все отрицал и через некоторое время его отпустили.
      Через свою фрейлину, любовницу Петра, Елизавету Воронцову, Екатерина попыталась замять дело. Казалось, наследник успокоился и даже назначил час для примирения. Понятовский отправился в Монплизир, прихватив с собой на всякий случай Льва Нарышкина и Ксаверия Браницкого. "И вот уже великий князь с самым благодушным видом идет мне навстречу, приговаривая:
      -- Ну не безумец ли ты! Что стоило своевременно признаться? Никакой чепухи бы не было... Раз мы теперь добрые друзья, здесь явно еще кого-то не хватает!..
      Он направился в комнату своей жены, вытащил ее, как я потом узнал, из постели, дал натянуть чулки, но не туфли, накинуть платье из батавской ткани без нижней юбки, и в этом наряде привел ее к нам...
      Затем мы, все шестеро, принялись болтать, хохотать, устраивать тысячи мелких шалостей, используя находившийся в этой комнате фонтан - так, словно мы не ведали никаких забот. Расстались мы лишь около четырех часов утра".59
      Так что же собственно сделал очаровательный Стась? Ничего. В том-то и беда, что милый польский дипломат позволил у себя на глазах оскорбить Екатерину, вытащив ее полураздетой из постели, и повел себя так, будто ничего не произошло. Более того, даже обрадовался, что из-за хорошего расположения духа Петра Федоровича им с великой княгиней не грозят неприятности. Видимо, Понятовский так до конца жизни и не понял, что именно тогда погубил себя в глазах Екатерины, иначе он не поместил бы эту сцену в свои мемуары.
      Зато великая княгиня очень хорошо поняла произошедшее. Она подыграла развязному мужу и его любовнице, тоже сделала вид, что вполне довольна, и тем избежала крупного скандала, но осталась внутренне уязвлена. Ее неотразимый варшавский рыцарь оказался человеком слабым и трусливым. Хотя роман Екатерины с Понятовским продолжался еще некоторое время, великая княгиня уже осознавала, что одно преклонение ее не удовлетворяет. Она искала силы. Не только физической, но и душевной. Пусть грубой, зато надежной, как камень. Силы, которая не позволила бы втоптать ее в грязь.
      Эту силу ей подарил Григорий Григорьевич Орлов, которого цесаревна сама нашла и выбрала, как только карета с "горячо любимым Стасем" покинула Петербург, направляясь в Варшаву. В то самое время, когда Екатерина молча переживала свое разочарование в Понятовском, она из пересудов фрейлин узнала, что в аналогичных обстоятельствах не все ведут себя, как Стась.
      Орлов был адъютантом президента Военной коллегии фельдмаршала графа Петра Ивановича Шувалова и увлекся его любовницей княгиней Еленой Куракиной. "В круг обязанностей Григория Орлова входило разносить любовные записки. - сообщает секретарь французского посольства Мари-Даниэль Корберон, хорошо знакомый с придворными сплетнями того времени. - Но Орлов был слишком молод, чтоб исполнять в данном случае роль наперсника, а княгиня слишком опытна, чтобы пропустить незамеченными счастливые достоинства Орлова. Она сделала его своим любовником и поздравила себя с этим выбором. Юный адъютант был молод красив и силен. В нем уже замечались задатки твердого и своеобразного характера, который вполне определился впоследствии и который с того времени он начал смело выказывать. Граф Петр требовал прекращения свиданий с Куракиной. Орлов не желал дать подобного обещания. На него одели оковы, но и это не смогло сломить его упорства. В наказание за строптивость его отправили на войну с Германией". 60
      Екатерина справедливо предположила, что, если ради мимолетного увлечения Куракиной, Григорий Григорьевич не побоялся оков, то ради нее он вполне может рискнуть головой. По здравом размышлении великая княгиня пришла к выводу, что Орлов слишком хорош для вторых ролей. Его дело освобождать принцесс, а не тратить время на прислугу.
      Выбор Григория Григорьевича, героя Семилетней войны, кумира столичных гвардейцев, определялся во многом и чисто политическим расчетом. Екатерина уже завоевала себе такое положение в обществе, при котором на нее смотрели, как на единственную надежду, удержать неуравновешенного мужа в рамках, в случае смерти императрицы Елизаветы. Теперь она нуждалась в серьезной военной опоре. Такую опору великой княгине могли обеспечить братья Орловы, являвшиеся признанными вожаками столичной гвардейской молодежи. Коротко знавший Григория еще по совместной армейской службе в Кенигсберге Андрей Тимофеевич Болотов описывает впечатление, которое тот производил на офицеров: "Он и тогда имел во всем характере своем столь много хорошего и привлекательного, что нельзя было его никому не любить".61 Когда Орлов и Болотов вновь встретились в Петербурге, Григорий, по словам приятеля, "был тогда уже очень и очень коротко знаком государыне императрице... и набирал для нее и для производства замышленного... переворота"62 подходящих людей. Так, в сердце Екатерины вместе с любовью вошел трезвый расчет.
      Григорий Григорьевич оправдал возложенные на него и его братьев надежды. Заговор готовился долго, а совершился молниеносно. Петр III был свергнут с престола, но что еще важнее, в трудной политической борьбе, которая развернулась сразу после переворота между партией, поддерживающей притязания Екатерины, и партией, пытавшейся передать корону ее сыну Павлу, Орловы одержали победу. Екатерина стала самодержавной государыней.
      Впереди Орлова ждала власть, но именно этой-то власти, а вернее связанной с ней повседневной кропотливой государственной работы и не выдержал сильный, но бесшабашный и ленивый Гри Гри, как называла его императрица. Сама Екатерина писала о нем: "Это самый красивый человек своего времени; природа была необыкновенно щедра относительно его наружности, ума, сердца, души. Прилежно ни чем заняться он не может, но природная острота его подмечает сильную и слабую сторону того, о чем слышит, и далеко оставляет за собой того, кто сообщает ему об этом предмете".63
      Григорий Григорьевич был человеком довольно одаренным: выступал на сцене, ставил физические опыты по строительству фундаментов в условиях вечной мерзлоты. Уже после своего ухода с поста фаворита, во время заграничного путешествия в 1777 г. Орлов встречался с химиком Ж. Бернулли. Естествоиспытатель, неожиданно для себя, был очарован человеком, которого по всем правилам общественной морали того времени полагалось презирать. С удивлением он писал друзьям: "Должен признаться, мне Орлов до чрезвычайности понравился; я его видел уже в Тоскане, но теперь гораздо ближе: счастливее физиономию, соединенную с прекрасной выразительной фигурою, трудно себе представить".64 Физика и химия были страстью Орлова, но для того, чтобы заняться чем-то надолго и всерьез Григорию Григорьевичу не хватало усидчивости.
      Недостаток элементарного трудолюбия не позволял ему стать по-настоящему государственным человеком. Корберон писал о нем в том же 1777 г. : "Это красивый мужчина. Императрица сохраняет к нему дружбу... Он человек открытый, прямой и честный; его твердость никогда не колебалась, у него есть характер. Если бы к этому он прибавил знание государства и последовательность в действиях, как это требуется в его положении, он стал бы великим министром".65
      В минуты острой необходимости, например, во время московской чумы 1771 г. Орлов умел собрать всю свою энергию и направить ее на разрешение поставленной задачи. Однако подобные всплески случались у него изредка. С каждым днем Екатерина все более и более погрязала в государственных делах, а Григория Григорьевича все сильнее одолевала скука. Его безделье начинало раздражать Екатерину. В письме к госпоже Жоффрен она замечает: "Он отъявленный лентяй, хотя очень умный и способный".66
      Вступая в заговор с целью возведения Екатерины на престол, братья Орловы тешили себя надеждой, что получив корону, императрица решится на венчание с Григорием Григорьевичем. Этот проект, однако, потерпел крах, поскольку русское дворянское общество отнюдь не настроено было подчиняться "госпоже Орловой". Екатерина отлично понимала, где граница, за которую она не смеет переступить. Эту границу четко обозначил Никита Иванович Панин, заявивший по поводу предполагаемого брака: "Императрица делает, что хочет, но госпожа Орлова не будет русской императрицей".
      Екатерина пожертвовала проектом нового брака, ради укрепления на престоле. Ее шаг был весьма показателен. Она неуклонно подчиняла личные привязанности политическим интересам. Последние казались ей гораздо важнее, и императрица всегда негодовала, если ее заставляли выбирать между властью и любовью. Как можно сомневаться в ее действиях? Она прежде всего государь; остальное приятно, но не обязательно.
      Это открытие не прибавило Григорию Григорьевичу сердечного пыла по отношению к вечно занятой возлюбленной. Он ведь и не предполагал, что ей теперь постоянно будет некогда. И все же Орлов 12 лет оставался фаворитом Екатерины, обеспечивая ей прочную поддержку образовавшейся вокруг него партии.
      Честность и открытость делали Орлова достаточно привлекательным в роли временщика даже для представителей дворянской оппозиции. Князь М. М. Щербатов писал о нем в своем памфлете "О повреждении нравов в России": "Среди кулачных боев, борьбы, игры в карты, охоты и других шумных забав, почерпнул и утвердил в сердце своем некоторые полезные для государства правила... Никому не мстить, отгонять льстецов, оставлять каждому месту и человеку непрерывное исполнение их должностей... Хотя его явные были неприятели графы Никита и Петр Ивановичи Панины, никогда не малейшего им зла не сделал, а напротиву того во многих случаях им делал благодеяния, и защищал их от гневу государыни... Во время его случая дела весьма порядочно шли... Но все его хорошие качества были затмены его любострастием:.. не было ни одной почти фрейлины у двора, которая бы не подвергнута была к его исканиям".67
      И действительно, Григорий чаще и чаще пренебрегал хрупкими сердечными узами, связывавшими его с Екатериной, ища развлечений на стороне. Виной тому было не охлаждение, а чувство обиды и разочарования, которое постепенно охватывало душу первого из екатерининских орлов. Императрица не вышла за него замуж, сделав тем самым положение Григория Григорьевича крайне шатким, более того - унизительным.
      При дворе вельможе в случае, пользующемуся расположением государя, всегда завидовали, всегда льстили в глаза и его же всегда презирали и травили за глаза. Близость с императрицей перечеркивала все реальные заслуги временщика, внушала к ним скептическое высокомерное отношение со стороны общества. А Григорий Григорьевич, от природы мужественный и честный, с трудом переживал подобное положение.
      Была и другая причина душевного отдаления между императрицей и Орловым - ее ум. Мало найдется мужчин, готовых осознать, что любимая женщина может быть умнее и талантливее их самих. Но еще меньше тех, кто, осознав, согласится переносить такую женщину рядом с собой. Григорий Григорьевич не был самодовольным ничтожеством и поэтому скоро понял: Екатерина намного одареннее, работоспособнее и мудрее него. Но чувство уязвленного самолюбия все же кололо ему душу. В купе с многочисленными интригами, путем которых придворные группировки старались внести раскол между Екатериной и Орловым, чтоб впоследствии заменить его на более послушного фаворита, это чувство стало катализатором личного разрыва.
      Однако за сердечным охлаждением политический разрыв последовал очень не скоро. И здесь мы сталкиваемся с яркой чертой характера императрицы. Екатерина всегда подчиняла движения сердца государственной необходимости. Уже остыв к Григорию Григорьевичу, она в течение нескольких лет терпела его неверность, пьянство и даже, как шептались в придворных кругах, побои, случавшиеся под горячую руку. Корберон, ссылаясь на рассказ хорошо знакомого ему швейцарского адвоката Пиктэ, 15 лет прослужившего в доме Орлова, писал: "Григорий бил ее не раз, и Пиктэ, бывший свидетелем их интимной жизни, говорил мне, что видел государыню в слезах и она жаловалась ему на недостаток внимания к ней со стороны князя". 68 Зачем же Екатерина позволяла подобное обращение с собой?
      Союз с партией Орловых был слишком ценен для нее как для государя. Она не могла позволить себе показать истинные чувства и своими руками разрушить силу, которая помогала императрице держаться у власти в противовес враждебным действиям группировки Панина, старавшейся возвести на престол цесаревича Павла.
      Лишь в 1772 г. из-за неудачных действий Григория Григорьевича на переговорах с Турцией в Фокшанах, перечеркнувших все усилия русской стороны по заключению мира, позиции партии Орловых значительно ослабели. И тогда Екатерина пошла на разрыв, поскольку сохранение за Орловым поста фаворита уже не соответствовало его реальному влиянию на государственные дела.
      Подобный шаг дался Екатерине нелегко. Ей было уже 44 года, императрице казалось, что она слишком немолода, чтоб менять привязанности, более того - слишком занята для новых любовных похождений. Как она ошибалась! Впереди ее ждал бурный роман, наконец, подаривший Екатерине семью; затем целая цепь мелких увлечений, и в финале - роковая страсть, окончательно погубившая дамскую репутацию государыни.
      8
      ВТОРОЙ БРАК
      Опасность политического положения, в котором оказалась Екатерина после падения влияния Орловых, заставила ее искать новой силы, способной противостоять группировке Панина. Ненадолго сменивший Гри Гри Васильчиков -- креатура канцлера Никиты Ивановича Панина - не мог удовлетворить этим требованиям. Он был слаб, недалек и полностью контролировался враждебной Екатерине партией.
      Кроме того, императрица его не любила. В "Чистосердечной исповеди" она признавалась, что во время связи с Васильчиковым "более грустила, нежели сказать могу". "Я думаю, что от рожденья своего я столько не плакала, как сии полтора года; сначала я думала, что привыкну, но что далее, то хуже... Признаться надобно, что никогда довольнее не была как когда осердится и в покое оставит, а ласка его меня плакать принуждала".69
      Странные слова. На первый взгляд, кажется, что государыня может выбрать себе в качестве фаворита, кого ей вздумается. На самом же деле она оказывается заложницей борющихся за власть придворных группировок, и ее личные привязанности практически не идут в счет. Северная Мессалина, как Екатерину часто именовали французские памфлетисты того времени, вовсе не была вольна в выражении своих сердечных прихотей. Реально она имела право удержать избранника возле себя ровно столько, сколько позволяет политическая ситуация, и ни минутой дольше. Личная жизнь императора превращалась в приводной ремень громадной государственной машины, а сама Екатерина и близкие ей люди становятся пленниками сложной системы функционирования абсолютной монархии, при которой фаворитизм - один из важнейших элементов управления придворными партиями. Не владей императрица виртуозно этим оружием, она бы не удержала политическую ситуацию под контролем.
      Слов нет, Екатерина блестяще научилась сдерживать себя и выжидать. Около полутора лет ей пришлось терпеть Васильчикова, близость с которым вызывала у нее слезы. Однако было другое лицо, преданное Екатерине безоговорочно. О нем следовало подумать. Генерал-майор Григорий Александрович Потемкин, отбывший в 1769 г. от двора в действующую армию на время войны волонтером, т.е. добровольцем, и уже успевший зарекомендовать себя как подающий большие надежды военачальник.
      Екатерина знала, что он любит ее 12 лет, с тех самых пор как совсем молодым человеком участвовал в перевороте. Он обладал хорошим образованием, имел обширные связи в придворной и военной среде, пользовался поддержкой православного духовенства, а также масонских лож, находившихся под управлением Ивана Перфильевича Елагина, враждовавших с ложами Панина. Такой человек мог сыграть нужную роль.
      И снова Екатерина заставляет свое сердце идти на поводу у политики. В конце 1773 г. она вызывает любящего ее человека с театра военных действий в столицу, вводит его в фавор для того, чтоб он сделал опасную и трудную работу - разблокировал вокруг Екатерины кольцо сторонников цесаревича Павла, снизил вес этой партии, помог заключить мир с Турцией и организовал переброску войск внутрь страны, где уже бушевала Пугачевщина. Эту работу императрица намеревалась щедро оплатить. Потемкин получал ее и все, что прилагается к любви венценосной особы - титулы, богатства, власть и... презрение общества, замешанное на зависти и непонимании, что государыню тоже можно любить как простую женщину.
      Итак, Екатерина предлагала новому избраннику сделку, чисто немецкую по своей сути, так как заплатить за его труды она намеревалась собой. В зените своего 45-летия, здравая, рассудительная, немолодая женщина вела взвешенный политический торг. Однако претендент сразу смешал все карты. Он повел игру по совершенно непредвиденным правилам - потребовал от императрицы отчета в ее далеко небезупречном поведении, затем руку и сердце, а потом обрушил на Екатерину такой шквал своего долго сдерживаемого чувства, что под его напором и она не устояла на позиции холодного рассудка.
      "Какие счастливые часы я с тобою провожу... -- говорит Екатерина в одной из ранних записок Потемкину. - Я отроду так счастлива не была, как с тобою. Хочется часто скрыть от тебя внутреннее чувство, но сердце мое обыкновенно пробалтывает страсть. Знатно, что полно налито, и оттого проливается".70
      Потемкин получил не только "Чистосердечную исповедь" - т.е. покаяние Екатерины и ее объяснение, почему она так долго металась от одного мужчины к другому в то время, когда рядом был молчаливый преданный рыцарь. 30 мая 1774 г. состоялось их тайное венчание в церкви Самсония, что на Выборгской стороне. Память об этом событии осталась в семейных преданиях нескольких русских и польских дворянских фамилий (Воронцовых, Голицыных, Чертковых, Энгельгардт, Самойловых и Браницких) чьи предки присутствовали во время обряда в храме. Эти рассказы собрал и изучил известный русский публикатор конца прошлого века Петр Иванович Бартенев. 71 Версию о браке Екатерины II и Г.А. Потемкина подтверждает их переписка, где они часто именуют друг друга "мужем" и "женой", "дорогими супругами", соединенными "святейшими узами", а также посылают поздравления с неким "собственным праздником", ведомым только им.
      В отличие от Орлова, желавшего гласного и открытого союза с императрицей, Потемкин согласился на тайный брак. Почти никто при дворе не знал о венчании. Это делало положение нового фаворита очень двойственным. Муж по сути, он должен был на людях играть роль любовника. Такая крайне необычная ситуация, естественно, не доставляла Григорию Александровичу никакого удовольствия. Ради возможности провести лишний час в обществе любимой женщины, к тому же своей законной супруги, ему приходилось преодолевать тысячи трудностей: вставать раньше придворных истопников и лакеев, ждать, пока императрица, поминутно рискуя быть замеченной, доберется до его комнат, или самому под покровом ночи прокрадываться в ее спальню. Игра для 16-летних влюбленных, а не для солидных политиков, двигавших по карте Европы многотысячные армии и взвешивавших на ладони войну и мир.
      И все же они вынуждены были в нее играть, чтобы не оскорбить представления придворного общества о приличиях, афишируя свои отношения. Однажды Потемкин не смог во время отделаться от вечернего гостя - своего старого университетского однокашника Дениса Ивановича Фонвизина - и императрица три часа прождала мужа на сквозняке в коридоре перед своей комнатой. В другой раз Потемкин подарил Екатерине маленькую собачку. Вбежав утром вместе с горничной в спальню императрицы, животное учуяло запах любимого хозяина, начало радостно тявкать и в восторге кататься по кровати. Екатерина, по ее словам, "чуть не умерла со стыда".
      Еще труднее было политическое положение Потемкина. Придворные партии видели в нем преходящую фигуру, вся сила которой основывается на переменчивой сердечной привязанности императрицы. Они не понимали, почему Григорий Александрович получил от Екатерины так много власти, по сравнению с прежними фаворитами, и всячески старались напомнить новому случайному вельможе, где его место. Неудивительно, что Потемкин в таких условиях внутренне терзался, а на людях проявлял надменность и высокомерие по отношению к придворной публике. С годами он научился сдерживать себя, но опыт и знание истинной цены отношения придворных пришли не сразу. За них ему пришлось заплатить серьезными душевными переживаниями.
      Екатерина как могла сглаживала ситуацию, стараясь в чисто личных отношениях предстать перед возлюбленным в роли верной преданной жены. "Нет, Гришенька, статься не может, чтоб я переменилась к тебе, -- писала она, -отдавай сам себе справедливость; после тебя можно ли кого любить? Я думаю, что тебе подобного нету, и на всех плевать. Напрасно ветреная баба меня по себе судит, как бы то ни было, но сердце мое постоянно".72 "Батинька, мой милый друг, приди ко мне, чтоб я могла успокоить тебя бесконечной лаской моей".73
      С ревнивым и вспыльчивым Потемкиным Екатерина вела себя очень тонко. Она понимала, чего стоит его "золотая голова" и до тех пор, пока взаимная страсть связывала их, старалась терпеть его бурные сцены и мелочные придирки. "Я верю, что ты меня любишь, -- урезонивала она его, -- хотя и весьма часто и в разговорах твоих и следа нет любви. Верю для того, что я разборчива и справедлива, людей не сужу и по словам их тогда, когда вижу, что они не следуют здравому рассудку... Хотя ты меня оскорбил и досадил до бесконечности, но ненавидеть тебя никак не могу... Милый друг, душа моя, ты знаешь чувствительность моего сердца".74
      Если Орлов не был в полном смысле слова государственным человеком, то Потемкин принес с собой в жизнь Екатерины другую проблему. Новый вельможа в случае работал дни и ночи. Императрица, просыпаясь в 5 - 6 часов утра, и намереваясь посетить возлюбленного в его покоях, с досадой замечала, что он уже на ногах, а его секретари снуют по коридору с бумагами.
      Талантливый политик и деятельный сотрудник, Потемкин кипел энергией, быстро учился и норовил все делать сам. Беда была не в том, что порученную работу он исполнял плохо - наоборот, Григорий Александрович блестяще справлялся со сложнейшими проблемами, но, к сожалению, слишком редко спрашивал позволения своей августейшей супруги. "Муж, пророчество мое сбылось, -- с горечью писала в одной из записок Екатерина, -- неуместное употребление приобретенной вами поверхности причиняет мне вред, а вас отдаляет от ваших желаний, и так прошу для Бога не пользоваться моей к вам страстью... Хотя бы единожды послушай меня, хотя бы для того, чтоб я сказать могла, что слушаешься".75
      В таких условиях ссоры были неизбежны. Два одаренных политических деятеля с трудом уживались вместе, споры из кабинета переходили в спальню. "Дав мне способы царствовать, -- пишет Екатерина о событиях 1774 г., когда Потемкин действительно помог ей сохранить корону, -- отнимаешь силы души моей".76 "Мы ссоримся о власти, а не о любви", -- грустно замечала императрица в другом письме.
      Как бы сильно Екатерина и Потемкин не любили друг друга, долго вытерпеть такой семейный ад, они не могли. Всему приходит конец. Потемкин сделал намеченную для него работу, а придворные группировки, почувствовав угрозу во все возрастающей власти нового фаворита, ополчились на него общим фронтом. И тогда Екатерина совершила страшный для женщины и единственно верный для государыни шаг. Все еще любя своего вспыльчивого героя, все еще очень страдая из-за их разлада, она решила пожертвовать им как фаворитом, удалив с поста случайного вельможи, и тем самым успокоить недоброжелателей Потемкина.
      Зажав собственные чувства в кулак, императрица не посчиталась и с чувствами очень дорогого человека. Потемкин устроил цепь сцен, бросил двор, ускакал в Новгородскую губернию якобы на инспекцию крепостей... Пока он страдал и метался, Екатерина сохраняла внешнее спокойствие, ожидая, пока буря стихнет и разум возобладает в голове мужа.
      Так и произошло. Императрица слишком хорошо знала людей: для Потемкина, как и для нее самой, главным в жизни было дело, и удаление от дела он переживал болезненнее, чем удаление от нее. Поэтому князь вернулся. Екатерина выиграла этот раунд. Она сохранила для себя блестящего сотрудника и ближайшего друга, но... потеряла возлюбленного.
      9
      "ФРАНЦУЗСКАЯ" СЕМЬЯ
      Разрыв Екатерины с Потемкиным причинил душевную боль обеим сторонам. Однако именно с этого момента императрица обрела подобие семьи. Того спокойного и надежного места, где она могла расслабиться, быть самой собой, получить помощь, совет, душевную поддержку. С годами Екатерина и Григорий Александрович даже на людях стали держаться как женатая пара. "Десятилетняя разница в возрасте между ними, -- пишет английская исследовательница И. де Мадариага, -- значила все меньше по мере того, как оба они старели. К концу жизни Потемкина... он был велик сам по себе... Вероятно, его пребывание рядом с Екатериной в масштабах страны играло стабилизирующую роль. Отчасти от удовлетворял потребность русских в мужской власти".77
      Что же это была за семья, где мужа и жену объединяла не любовь, а дружба? Не ложе, а кабинет? Ответить на поставленный вопрос невозможно, если не обратиться к тем изменениям, которые внесла в семейную мораль эпоха Просвещения. Философия, управлявшая умами образованного общества того времени, стремилась решительно порвать со "средневековыми" устоями семьи, Вольтер высмеивал "ханжество" и "лживость" церковных обрядов, соединяющих браком двух чужих друг другу людей ради преумножения богатств их родов и возвышения фамилий на социальной лестнице. Однако было бы ошибкой считать, что философы-просветители призывали вообще отказаться. Напротив, они внушали своим читателям лишь "трезвое" отношение к браку как к выгодной сделке и советовали просвещенным людям не, портя жизнь друг другу, искать любовь вне семейного круга. Супружеская же пара, по мысли французских "моралистов" нового времени, должна была стать союзом сугубо дружеским. Подобный стиль поведения уже настолько привился среди европейского дворянства, что супружеская любовь и верность считались почти неприличными и смешным.
      В начале своего союза с императрицей Григорий Александрович, отдававший предпочтение православной этике перед нравственными достижениями французской философии, пытался навязать августейшей супруге брак по всем церковным канонам. Екатерина старалась принять подобную форму совместной жизни. Оба при невероятных усилиях над собой продержались полтора года. И не только потому, что на хрупкую скорлупу их маленькой семьи оказывалось колоссальное давление придворных интриг, но еще и потому, что при всей верности Потемкина религиозным представлениям, при всей глубине исповедуемой им православной морали, и он, и его возлюбленная были людьми эпохи Просвещения. Они уже вкусили ее плодов и не могли отказаться от той культурной среды, в которой воспитывались и учились думать.
      Сделав интеллектуальный выбор в пользу греческой культуры, Потемкин в быту не мог перешагнуть через маленькие соблазны "просвещенных" семейных отношений. Тем более легко относилась к ним Екатерина, всегда предпочитавшая свободу ума и свободу духа требованиям жесткой религиозной дисциплины чувств и мыслей. Поэтому между Потемкиным и его августейшей покровительницей возник и удержался на всю жизнь именно французский "просвещенный" брак, который предпочитала императрица.
      Подобный брак не только не исключал, но и предполагал наличие у супругов любовников и любовниц, к которым муж и жена взаимно должны были проявлять снисходительность и дружелюбие. Так и произошло. Императрица оказывала знаки внимания поклонницам светлейшего князя, которые буквально гроздьями висели на его эполетах. С другой стороны, каждый новый фаворит Екатерины мог занять свое место только после согласия Потемкина - слишком уж важен был с политической точки зрения пост случайного вельможи, чтоб сквозь пальцы смотреть на людей, сменяющихся на нем.
      На личных взаимоотношениях Екатерины и Потемкина это отражалось мало: оба стояли слишком высоко над остальными и слишком ценили свой союз, дававший огромные государственные плоды. После смерти Григория Александровича в 1791 г. императрица писала старому корреспонденту барону М. Гримму о своем потерянном супруге: "В нем было... одно редкое качество, отличавшее его от всех других людей: у него была смелость в сердце, смелость в уме, смелость в душе. Благодаря этому, мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил".78
      Встречались, правда, разные недоразумения. Ведь каждый следующий фаворит, ощущая свою силу, рано или поздно пытался вступить в противоборство с Потемкиным. Тогда Екатерина отказывалась от "случайного", обычно без всякого сожаления и даже с чувством гнева на слишком много возомнившего о себе любовника. В этом смысле характерен эпизод с Иваном Николаевичем Корсаковым, "Пирром, царем Эпирским", как называла его Екатерина, подчеркивая античную красоту фаворита. В 1778 г. он был удален с поста фаворита за... При дворе дело объясняли тем, что Корсаков изменил Екатерине с графиней Прасковьей Александровной Брюс. В личной записке бывшему фавориту императрица дает другую версию событий. Оказывается очаровательный Пирр сблизился с недоброжелателями Потемкина и назвал князя "общим врагом". "Общим врагом"! Этого было достаточно, чтоб самоуверенный мальчик, как ядро из пушки, вылетел из покоев Зимнего дворца и, не оглядываясь, мчался до самой Москвы. "Ответ мой Корсакову, который назвал Князя Потемкина общим врагом. - писала императрица. -- ...Буде бы в обществе... справедливость и благодарность... превосходили властолюбие,.. то бы давно доказано было, что никто вообще друзьям и недругом... делал более неисчислимое добро. Но как людским страстям нередко упор бывает, того для общим врагом наречен". 79
      Потемкин именно потому и был ценен для Екатерины, что умел давать "упор", т.е. отпор "людским страстям", в частности "властолюбию", кипевшему вокруг трона. Любовника выставили из дома за попытку конфронтации с мужем. Этот урок должны были усвоить и другие кандидаты на пост фаворита.
      Долгие годы никто из цепи "случайных" не затрагивал сердца Екатерины. Императрица была уже немолода и, видимо, решила, что с нее довольно бурных романов. О том, как она теперь воспринимала своих возлюбленных, свидетельствовала ее переписка с Петром Васильевичем Завадовским 1776 1777 гг. "Я повадила себя быть прилежной к делам, -- говорит она в одной из записок, -- терять время как можно менее, но как необходимо надобно для жизни и здоровья время отдохновения, то сии часы тебе посвящены, а прочее время не мне принадлежит, но Империи".80 На слезы и жалобы фаворита, что он давно ее не видит Екатерина отвечает очень характерным пассажем: "Царь царствовать умеет. А когда он целый день, окроме скуки не имел, тогда он скучен. Наипаче же скучен, когда милая рожа глупо смотрит, и царь вместо веселья и от него имеет прибавленье скуки и досады".81
      Итак, "царь" хочет отдыха, и именно для отдыха существуют "милые рожи". Все остальное - работу, споры, политическое партнерство, интересные беседы, духовную близость - может дать Потемкин.
      Когда предпоследний из фаворитов Екатерины А.М. Дмитриев-Мамонов полюбил другую женщину, молодую фрейлину Дарью Федоровну Щербатову, Екатерина испытала боль, но не от того, что Мамонов оставляет ее, а от того, что он более года боялся сказать о своем чувстве и обманывал императрицу, изображая страсть. Из некоторых замечаний Потемкина Екатерина сделала вывод, что князь знал о романе Мамонова со Щербатовой. "Если зимою тебе открылись, для чего ты мне не сказал тогда? - упрекала императрица Григория Александровича. -- Много бы огорчения излишнего тем прекратилось, и давно он уже женат был. Я ничей тиран никогда не была и принуждения ненавижу. Возможно ли чтобы Вы меня до такой степени не знали, и что из Вашей головы исчезло великодушие моего характера, и Вы считали бы меня дрянной эгоисткой? Вы исцелили бы меня в минуту, сказав правду".82
      К несчастью, для Потемкина, новым "случайным" в 1789 г. стал Платон Александрович Зубов, человек ловко проведенный в фавориты противниками светлейшего князя в то время, когда сам Потемкин находился вдали от Петербурга, командуя войсками во время второй русско-турецкой войны 1787 1791 гг.
      Зубов оказался последней привязанностью пожилой императрицы. Вступая с ним в столкновение, Потемкин вынужден был бороться не с недалеким мстительным мальчиком, а со всей силой и тоской полуматеринского чувства Екатерины. На людях и Григорий Александрович, и новый фаворит из уважения к государыне поддерживали видимость ровных доброжелательных отношений. Но Зубову очень мешала сохранявшаяся привязанность Екатерины к светлейшему князю. "Хотя я победил его наполовину, но окончательно устранить с моего пути никак не мог, -- рассказывал в 1819 г. уже немолодой Зубов своему управляющему Михаилу Братковскому, -- а устранить было необходимо, а устранить было необходимо, потому что императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, словно взыскательного супруга. Меня она только любила и часто указывала на Потемкина, чтобы я брал с него пример".83
      Некоторые исследователи считают эти строки доказательством причастности Зубова к смерти Потемкина, тем более что после смерти Григория Александровича в армии и при дворе распространились слухи о его отравлении. Светлейший князь скончался от лихорадки по дороге из Ясс в Николаев 5 октября 1791 г.
      Екатерина осталась одна. Она тяжело перенесла удар. "Теперь не на кого опереться, -- записал ее слова статс-секретарь А. В. Храповицкий, -Как можно мне Потемкина заменить?.. Все будет не то. Он настоящий был дворянин, умный человек, меня не продавал; его не можно было купить".84 Доверять кому бы то ни было до такой степени, как Григорию Александровичу, императрица не могла. Ведение государственных дел, по ее признанию, требовали "время, старания и опытности". "Теперь все бремя на мне, -- с грустью писала она Гримму, -- помолитесь за меня".85
      10
      КОНЕЦ ГЛАВЫ
      Последние пять лет жизни Екатерины были отмечены глубоким увяданием физических и нравственных сил императрицы. Тем, кто знал ее в лучшие годы, тяжело было смотреть на царственную тень былой мощи и силы. Императрица все еще сохраняла остроту ума и трезвость политических суждений, но, лишившись опоры в Потемкине, уже не могла с прежней энергией направлять борьбу придворных группировок в нужное ей русло и решить, наконец, волновавший всех вопрос о престолонаследии.
      Внешне он казался решен. У Екатерины был сын Павел Петрович -законный наследник престола. Однако именно с ним связывалась одна из самых глубоких личных драм в жизни императрицы. Мы сознательно оставляем в стороне сложный и многогранный вопрос взаимоотношений Екатерины императрицы и матери -- с Павлом -сыном и претендентом на престол. Для такого повествования потребовалась бы особая работа. Скажем только, что черты нервного расстройства проявлялись у цесаревича с каждым годом все ярче, заставляя императрицу бояться за судьбу своей империи, которая может попасть в руки душевно больного человека, и в не меньшей степени за судьбу собственного сына, который, при всем уме, образовании и благих намерениях, может восстановить против себя подданных, как когда-то его отец, и поплатиться за это головой.
      Один из руководителей заговора против Павла I граф Петр Алексеевич Пален писал вскоре после переворота 11 марта 1801 г. своему другу графу Александру Ланжерону о состоянии императора: "Вы не можете знать, как далеко ушла в своем развитии его быстро прогрессировавшая ненормальность. Она привела бы его к кровавым расправам. Такие случаи впрочем и бывали. Ни кто из нас не был уверен в своем завтрашнем дне. Скоро должны были везде начаться эшафоты". 86
      К несчастью для Павла, предчувствия Екатерины оправдались. Его короткое царствование, которого с нетерпением ожидали оппозиционно мыслящие чиновники и философы в течение долгих лет екатерининского правления, стало не тожеством конституционных принципов, а чередой репрессий, серьезными перекосами во внешней и внутренней политике России и, наконец, завершилось цареубийством 11 марта 1801 г. Зная эту грустную развязку, можно с полной уверенностью сказать, что Екатерина, годами отстраняя Пала Петровича от власти, спасала его от неминуемой гибели.
      "Трудно описать, в каком вечном страхе мы живем. - писала граф В.П. Кочубей. -- Боишься собственной тени. Все дрожат, так как доносы следуют за доносами, и им верят, не справляясь, насколько они соответствуют действительности. Все тюрьмы переполнены заключенными. Какой-то ужасный кошмар душит всех... Теперь появилось распоряжение, что бы всякая корреспонденция шла только через почту. Отправлять письма через курьеров, слуг и оказий запрещается. Император думает, что каждый почтмейстер может прочесть любое письмо. Хотят раскрыть заговор, но ничего подобного нет... Я не сохраняю писем, я их жгу".87
      Женщина умная и проницательная, Екатерина знала о сыне ту горькую правду, в которую не хотели поверить многие его заочные сторонники, не довольные ее политикой и возлагавшие большие надежды на скромного и очень одаренного великого князя.
      Лишившись новорожденного ребенка сразу после того, как мальчик появился на свет, Екатерина не научилась любить его с той трепетной нежностью, которая характерна для ее отношений с внуками - Александром и Константином. Их она приняла от купели, ими занималась, баловала и воспитывала. Не удивительно, что именно по отношению к ним в ее сердце развернулось щемящее чувство материнства, не отягченное борьбой за власть, политическим соперничеством и интригами.
      Екатерина сознавала, что уходит, что она должна кому-то вручить престол, и из двух претендентов: сына и внука - выбирала внука, обосновывая это образованием и душевными качествами Александра, который, по ее мнению, никогда не смог бы стать тираном, но был достаточно подготовлен к труду государя, чтоб не упустить управление страной из своих рук. Еще при жизни Потемкина, в 1791 г., она писала барону Гримму по поводу французской революции: "Если революция охватит всю Европу, тога явится опять Чингиз или Тамерлан и усмирит ее... Но этого не будет ни в мое царствование, ни, надеюсь, в царствование Александра".88
      Вступив на престол, Александр Павлович пообещал подданным: "править по уму и сердцу бабки моей Екатерины". Сама же Северная Минерва так и не успела официально объявить внука своим наследником. Она скончалась 6 ноября 1796 г. В завещании, написанном за много лет перед этим, еще в 1782 г., императрица просила похоронить ее "на ближной городовой кладбище" и "носить траур пол года, а не более, а что менее того, то луче".89
      История перевернула новый лист. Современники и потомки называли покойную императрицу великой государыней и великой блудницей, но очень редко задавались вопросом: была ли Екатерина по-настоящему счастлива? У нее не было того, что почти каждая женщина считает воплощением счастья: дома тихой пристани, любящего верного мужа, любимых и дорогих сердцу детей. Ее дом превратился в громадную империю, которую она в письмах к иностранным корреспондентам часто именовала: "мое маленькое хозяйство" или "мое небольшое поместье". В этом "маленьком" хозяйстве Екатерина справлялась с делами также умело, как казанская помещица с хлопотами по засолке огурцов и просушке перин на солнце.
      Если б судьба оставила ее в Штеттине и уготовала Софии путь гарнизонной жены прусского генерала, она и там заняла бы подобающее ей место. Как писал Г.Р. Державин: "Екатерина б в низкой доле была великая жена!" Но ее блестящий ум, ее огромные творческие силы остались без применения. Счастьем для Екатерины стала возможность реализовать заложенный в ней интеллектуальный и нравственный потенциал.
      Зададимся вопросом, смогла бы она сделать это, если б в молодые годы не победила в себе тяжелейший надлом своей женской личности? Или унижение, пережитое ею во время первых лет замужества, заставило бы великую княгиню навсегда опустить руки и воспринимать себя глубоко ущербной не только в дамском, но и в чисто человеческом смысле? Можно с уверенностью сказать, что победа над собой как над жалкой, неуверенной с своих силах женщиной стала краеугольным камнем всех остальных духовных побед Екатерины. Вот почему мы посвятили целый очерк анализу именно женской стороны личности великой императрицы.
      Так была ли Екатерина счастлива? У каждого человека свои мерки счастья, а счастье "не так слепо, как его себе представляют".
      1 СБ РИО. Т.XIII. 1874. С. 259.
      2 КЦФЖ 1791 года. СПб., 1890.
      3 Былинин В.К., Одесский М.П. Екатерина II: человек, государственный деятель, писатель. // Екатерина II. Сочинения. М., 1990. C. 18.
      4 Эйдельман Н.Я. Грань веков. // В борьбе за власть. Страницы политической истории XVIII в. М., 1988. С.310.
      5 Лопатин В.С. Письма, без которых история становится мифом.// Екатерина II и Г.А. Потемкин. Личная переписка. М., 1997. С.481.
      6 Екатерина II. Обольщенный. // Екатерина II Сочинения. М., 1990. С. 302.
      7 Екатерина II Записки. // Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 22.
      8 Валишевский К. Роман одной императрицы. М., 1989. С. 72.
      9 Сборник Русского Исторического Общества. Т. XXIII. С. 51.
      10 Там же. С. 55.
      11 Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. СПб., 1994. С. 62 - 63.
      12 Полное Собрание Законов. Т. XVII. С. 1056.
      13 Екатерина II. Записки. // "Слово". 1988. № 8. С. 78.
      14 Валишевский К. Роман одной императрицы. М., 1989. С.73.
      15 Екатерина II. Записки. // "Слово". 1988. № 8. С. 78 - 79.
      16 Там же. С. 78.
      17 Гаррис Дж. Письма. // РС. 1908. IX. С.439.
      18 Екатерина II. Записки. // "Слово". 1988. № 8. С. 81.
      19 Там же.
      20 Перро Ш. Рикэ-хохолок. М., 1991. С. 11.
      21 Екатерина II. Записки. // "Слово". 1988. № 8. С. 81.
      22 Казанова Д. История моей жизни. М., 1990. С. 582.
      23 Екатерина II. Записки. // "Слово". 1988. № 9. С. 74.
      24 Там же.
      25 Там же. № 8. С. 78.
      26 Там же. С. 80.
      27 Там же. № 9. С. 73.
      28 Там же. С. 74.
      29 Там же. С.75.
      30 Там же. № 8. С. 80.
      31 Гарновский М.А. Записки. // РС. 1876. N VI. С.207.
      32 Екатерина II. Записки. // "Слово". 1988. № 8. С. 79.
      33 Каменский А.Б. "Под сению Екатерины". СПб., 1990. С.24.
      34 Екатерина II. Записки. // "Слово". 1988. № 8. С. 80.
      35 Там же.
      36 Там же. С. 78.
      37 Там же. С. 84.
      38 Дашкова Е.Р. Записки 1743 - 1810. Л., 1985. С. 7.
      39 СБ РИО. 1874. XIII. С. 406.
      40 Екатерина II Записки. // Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 32.
      41 Екатерина II. Записки. // "Слово". 1988. № 10. С. 81.
      42 Там же. N 3. 1989. С. 75.
      43 Екатерина II Записки. // Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 73.
      44 Там же. С. 51.
      45 Тургенев А.М. Записки. // Былое. Пг., 1919. N 14. С. 79.
      46 Екатерина II Записки. // Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 89.
      47 Валишевский К. Роман одной императрицы. М., 1989. С. 10.
      48 Екатерина II Записки. // Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 100.
      49 Тургенев А.М. Записки. // Былое. Пг., 1919. N 14. С. 82.
      50 Екатерина II Записки. // Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 73.
      51 ОР РГБ. Ф. 369. Собр. Бонч-Бруевич В.Д. К. 375. Ед. Хр. 29. Л. 4.
      52 Екатерина II Записки. // Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 128.
      53 Валишевский К. Роман одной императрицы. М., 1989. С. 31.
      54 Тургенев А.М. Записки. // Былое. Пг., 1919. N 14. С. 85.
      55 Екатерина II Сочинения. М., 1990. С. 501.
      56 Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. New Heven and London. 1981. P. 343.
      57 Понятовский С. Мемуары. М., 1995. С. 196.
      58 Там же. С. 136.
      59 Там же. С. 138 - 139.
      60 Крберон М.Д. Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II. // Екатерина II и ее окружение. М., 1996. С. 127.
      61 А.Т. Болотов в Кенигсберге. Калинин, 1990. С. 107.
      62 Жизнь и приключения Андрея Тимофеевича Болотова, описанные самим им для своих потомков. Т.2. М., 1993. С. 129.
      63 Сб РИО. XIII. СПб., 1874. С. 258.
      64 Записки Бернулли. // РА. 1902. Кн. I. С. 14.
      65 Крберон М.Д. Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II. // Екатерина II и ее окружение. М., 1996. С. 129.
      66 Сб РИО. XIII. СПб., 1874. С. 259.
      67 Щербатов М.М. О повреждении нравов в России. // Столетие безумно и мудро. Век XVIII. С. 377.
      68 Крберон М.Д. Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II. // Екатерина II и ее окружение. М., 1996. С. 131.
      69 Екатерина II Сочинения. М., 1990. С. 501.
      70 РГАДА. Ф. I. № 54. Л. 3 об.
      71 Бартенев П.И. Брак Екатерины II. // РА. 1906. Т. 3.
      72 РГАДА. Ф. 5. № 85. Ч. I. Л. 255.
      73 Там же. Л. 160.
      74 Там же. Л. 236.
      75 Там же. Л. 258.
      76 Там же. Л. 147 об.
      77 Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. New Heven and London. 1981. P. 567.
      78 Сб РИО. 1878. Т. 23. С. 561.
      79 Соч. Имп. Екатерины II. Т. 12. 2-ой полутом. С. 656.
      80 Русский исторический журнал. Кн. 5. 1918. С. 249.
      81 Там же. С. 257.
      82 РГАДА. Ф. 5. № 85. Ч. II. Л. 167.
      83 Семевский М.И. Кн. Платон Александрович Зубов. Биографический очерк. 1768 - 1822 // РС. 1876. № 8. C. 43.
      84 Храповицкий А.В. Памятные записки статс-секретаря императрицы Екатерины II. М., 1990. С. 252.
      85 Сб РИО. 1878. Т. 23. С. 562.
      86 Коваленский М. Смерть Павла I. М., 1923. С. 287.
      87 РС. 1897. Т. 92. С. 280.
      88 Сб РИО. Т. 23. С. 555.
      89 Екатерина II Сочинения. М., 1990. С. 506.