Маленькая горбунья в розовом паричке! Разве эти недоноски могут понять, что существует что-то превыше плотской тяги? Родство душ им неведомо. "Господи, почему я здесь? Мама, мама, зачем ты родилась русской?"
      Разве Питер знал, куда забросит его судьба? Он надеялся, что хотя бы теперь избавиться от камергера Брюммера, но воспитатели были выписаны вместе с ним. Дорогой они жрала жирных кур и копченые колбаски, а мальчик давился слюной. Его поразил страшный рост усачей-гвардейцев, присланных за ним, а строгий канцлер Бестужев постоянно называл его: "ваше высочество" и решительно запретил ковырять в носу.
      Петербург еще был похож на город, но Питера повезли в глубь этого безлюдного пространства к дымному скифскому стойбищу с названием "Москва". Впрочем, там тоже оказались дома, даже улицы, а над крышами их кирх горели вымазанные золотом шишечки. Ажурные, словно в кружевах, кресты не понравились Ульриху. Близ Бога должна быть строгость, так учил его старый каноник в Киле.
      Тетка Эльза, громадная женщина под стать своим солдатам, троекратно расцеловала его мокрыми губами. Мальчик терпеть не мог прилюдных нежностей. Она рассмеялась и потрепала его по щеке. Кто же мог знать об ее истинных намерениях? Не успел Питер переступить порог дворца, как ему коварно предложили вымыться с дороги.
      О люди! Говорят, Ричард III велел удушить своих племянников, чтоб завладеть троном. Русская императрица замыслила сварить Питера, а потом съесть со своими великанами. Ведь его предупреждали дома и кухарка, и старый привратник, что русские пожирают людей сырыми, а недоеденные тела хранят в снегу. Их царица чрезвычайно утонченная женщина - она приказывает готовить себе мясо на огне.
      Впрочем, способ варки у этих недоумков тоже был какой-то дикий. Они все время окатывали его водой из ведер. "Не надо, не бейте меня прутьями, я ничего не вижу. Я задыхаюсь в горячем пару! У меня слабая грудь. Кашель. Вот уже кровь. Умоляю вас, ради ваших матерей, не убивайте меня!". Обезумев от страха, мальчик метался по мокрому полу бани и со слезами просил двух дюжих парней объяснить его тетке, их государыне, что она напрасно заманила его сюда, он вовсе не претендует на русский престол, он хочет домой... Ульрих кричал по-немецки, и банщики, конечно, ничего не поняли.
      Эльза не убила его, но с изощренной жестокостью пообещала, что Питера будут истязать таким образом каждую неделю, пока он не сменит веру. "Господи, прости меня, я не выдержал, я отрекся от Лютера. Но не душой же! В сердце своем я остался с верой моей бедной Родины. Помоги мне, как затерянному листу с могучей ветви не погибнуть в этих снегах".
      Когда тебе 14 лет, ты вполне можешь не понять, что такое баня. Но когда тебе 30 и ты прекрасно сознаешь, что такое Россия, становится жутко. С тех пор, как мальчик нетвердым голосом, спотыкаясь, как на колдобинах, на чужих гортанных словах, прочел в церкви "Символ Веры", он потерял собственное имя и полностью подпал под волю императрицы враждебной державы. Эльза держала двор, как собственную дворню, и ему предстояло стать не наследником престола Петром Федоровичем, а обалдуем-племянником Петрушкой, выписанным из-за границы одновременно с говорящим попугаем и музыкальным ящиком.
      Императрица навсегда осталась для него загадкой. Она то осыпала Питера безмерными ласками, то при всех отвешивала пощечины. То говела по шесть недель и пешком ходила к Троице, то пила без просыпу и целыми днями валялась в кровати со смазливыми мальчишками, угодливо исполнявшими любую ее прихоть. То крестила солдатских детей и запросто пела с кумовьями на Святки, то бывала надменна даже с государями великих держав. Иногда Елисавет не находила себе места от тоски, и казалось, что человеческое сердце не может выдержать таких страданий, хотя никто не знал их причины. А случалось - исходила приступами безудержного веселья, и маскарады с охотами следовали изматывающей чередой.
      Не смотря на годы, проведенные среди дикарей, Питер-Ульрих так и не привык ни к дребезжащему заутреннему звону, ни к сусальной святости, ни к безудержному хамству жителей этой безобразно большой страны. И через много лет, он, как в день приезда, чувствовал себя оторванным от своей великой родины. Где-то за Москвой, далеко на востоке в заледенелой степи копили силы несметные полчища скифов, чтоб, как в древние времена, вновь пожрать Европу. И первой, он знал, будет его храбрая Пруссия - колыбель доблести и славы.
      Час настал, орды хлынули, сметая все на своем пути и, бросив Польшу под копыта коней, пересекли священные рубежи Бранденбурга. А он должен был молчать и улыбаться разорителям своего дома. Дурная весть о начале войны поразила великого князя, он слег на неделю и поднялся с постели вновь голштингским герцогом. "О, меня нет там. Я бы смог, я бы защитил..." Сердце трепыхалось, как воробей с поломанными крыльями и рвалось под руку великого Фридриха.
      В бреду перед глазами Питера плыли разъезженные осенние дороги в бесконечном марше солдатских сапог, горящие мызы, аккуратные поля, затоптанные конными авангардами, белокурые женские трупы в полных грязной воды канавах. Он делал все, что мог, он сообщал все, что удавалось узнать, он влезал в неимоверные долги и подкупал секретарей Конференции, проникая в тайные бумаги. И все же они задавили числом!
      Величайшего государя, с таким трудом объединившего Пруссию, изгнали из собственного дома! Берлинских газетчиков пороли на площади, в столице грабили особняки, избивали людей на улице, с непонятной злобой крушили зеркала, фарфор, просто стекла в домах: "Как живут, сволочи! Как живут!" Рвали на обмотки штоф, содранными со стен, гобеленами покрывали лошадей, рубили на дрова рамы от итальянских картин, а сами картины - да Бог с ними - тряпка и тряпка.
      И вот теперь эта женщина, эта предводительница варваров, надругавшаяся над его родиной, умерла. "Боже, верую, верую в силу Твою! Ты спасал нас от бед, и то, что преставилась она на Твое светлое Рождество, разве не знак?
      Откройте двери! Мне некого больше бояться. Пусть слышат, я играю на своей скрипке, не таясь. Мой великий, мой несчастный господин Фридрих, я верну тебе все и пусть унижение врагов скрепит наш царственный союз".
      В зале, где в высоком гробе были выставлены мертвые телеса тетки Эльзы, горело множество свечей, и гнусно-волосатый попик в безобразном золотом одеянии и чудной, почти еврейской шляпе читал Евангелие.
      Все присутствующие застыли, не шелохнувшись. Дамы тихо плакали. Это натянутое молчание рассердило Петра. Дорогой он ущипнул хорошенькую графиню Нарышнику за локоть. Та взвизгнула и уронила свечу. Враждебные взгляды присутствующих еще больше разозлили императора. "Я, я ваш государь, ублюдки! Или вы еще не опомнились и по привычке продолжаете лизать мертвую задницу? Я вас оскорбляю? Но ведь не посмеете же вы выгнать меня отсюда. Стерпите. Все стерпите. Теперь я ваш хозяин".
      Почему он собственно должен корчить печаль? Привезя в Россию, тетка Эльза сломала ему жизнь! Лишь раз Петру удалось ей как следует отомстить. В Летнем дворце будуар государыни смыкался с диванной великокняжеской четы. Дыра в обоях была почти незаметна, зато удобна глазу. Любой получал возможность наблюдать за ночными "ужинами" императрицы варваров. "Смотрите, смотрите, мои славные голштинские лакеи, смотрите истопники и горничные, жена и фрейлины, как копошится на груде неповоротливого мяса прекрасный, как Адонис, Разумовский".
      Историю замяли. Какое ему дело, что тетка Эльза больше не подпускала его к руке? Вот только жаль подарки малому двору разом иссякли. Да шея сильно болела, когда проходя поздно вечером по крутой лестнице без свечей, он вдруг всем телом врезался в стену. С чего бы это? Кто осмелился схватить его за плечи и протащить два пролета лицом по неоштукатуренному кирпичу?
      Но Питер не отомстил императрице за главную подлость, совершенную более 17 лет назад. В довершении ко всем неприятностям Эльза выписала ему жену, его троюродную сестру Софию-Фредерику. Он терпеть не мог эту кривляку из штеттинской глуши. Она с самого приезда строила кислые мины и отказывалась играть с ним в солдатики. Девять лет от терпел возле себя лицемерную куклу, ловко избегавшую всех попыток близости с его стороны. Впрочем, он и не настаивал, опасаясь сплоховать в нужный момент.
      Разве не она довела его до того, что через девять лет супружества Питер впервые опробовал свои мужские достоинства на белой гончей? А потом с остервенением забил бедное животное толстым арапником со свинцовыми шишечками на конце. Не зная куда деваться от стыда, Питер рыдал, сидя на полу псарни и зажимая рот грязной пропахшей псиной ладонь.
      Вскоре нашлись опытные утешительницы, и с каждым годом увеличивавшаяся неприязнь между ним и великой княгиней больше не трогала наследника. Но жена все же обязана была хотя бы не позорить его имя!
      Питер был на охоте, когда узнал, что Фикхен со вчерашнего вечера падшая женщина. Забыв про егерей и не подстрелив ни одной тетерки, он примчался в Ораниенбаум, где все лето жил молодой двор. Был мрачен за ужином, весь вечер отказывался играть в карты и, дождавшись, пока великая княгиня уйдет к себе, последовал за ней.
      Фикхен в розовой рубашке из индийского батиста сидела перед овальным зеркалом и продирала эбеновым гребнем свою черную гриву, так что с нее чуть искры не сыпались.
      -- Сударыня, вы, вижу, готовитесь ко сну?
      Она с удивлением подняла на него глаза. Питер стоял на середине спальни, как был, в грязных сапогах и узком забрызганном кафтане. Он знал, что его привычка ходить по дому в уличном вызывает у великой княгини презрение. Что ж, тем хуже для нее.
      -- Не кажется ли вам, -- продолжал он, впервые чувствуя себя мужем, -- что с некоторых пор наша общая постель сделалась слишком узка для нас двоих?
      -- Что вы имеете ввиду? - пролепетала она, но по ее разом побледневшему лицу он видел, что жена его поняла.
      -- Я никак не могла предположить, что вы еще имеете на меня виды. - С легкой усмешкой ответила она.
      А вот этого он не любил...
      -- Даже императрица знает, что вы мне не муж, -- продолжала Фикхен, -- и сквозь пальцы смотрит как на вас, так и на меня. - Женщина встала.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.