-- Это не мой дом, - мрачно заметил Иван, переступив порог и не споткнувшись ни обо что как обычно. - Да, ребята, хоромы.
      -- Куда нам здесь жить с грязной шеей? -- Двусмысленно заметил Гишан.
      Герои стояли бледные и гордые.
      -- Чайник! Мой чайник! -- Вдруг заорал Алехан. - Куда вы его дели? -Он схватил Федора за грудки и отчаянно затряс.
      -- Дыряв-вый что ли? Да выкинули мы его. - Федька насилу вырвался. Вместе с остальным дерьмом.
      -- Куда?! Куда?! -- Срывающимся от ненависти голосом кричал Алексей.
      -- Вон, во дворе лежит. Где хозяйкин мусор, на куче.
      Растолкав всех, Алексей кинулся вниз по лестнице.
      -- Федька, иди глянь, чего ему там? -- Приказал Иван.
      Через несколько минут вернулся растерянный Федор. Вслед за ним, прижимая чайник к груди шел решительный Алехан.
      -- Что у тебя там? Открой крышку. - Иван нехорошо нахмурился.
      Алексей с видом некоего особого самоотречения поставил чайник на стол и поднял крышку. Вся емкость была уложена медными рублями, да так плотно, что они даже не звенели, когда чайник выкидывали.
      -- То-то я и думаю, почему мне так тяжело нести? -- Сказал Федор, почесывая в затылке.
      -- А заглянуть не догадался, недоумок? -- Укорил его Иван. - Ну, Алексей, говори честно, откудова у тебя столько денег, или будем бить.
      -- Мы тут холодуем, каждую копейку считаем, а он у нас богатый барин! -- Возмутился Гришан.
      -- Я копил, - угрюмо сознался Алексей. - Вы меня с каждой игры трясете. Надо же мне было что-то и себе поиметь.
      -- Жлобов не потерплю, - строго заявил Иван. - Ступай в ту комнату, скидовай портки.
      Алексей зло сверкнул глазами, но без возражений поплелся, куда велено.
      Потемкину был не понятен тот непререкаемый авторитет и та безграничная власть, которой Иван пользовался у своих братьев. После случая с Алексеем он высказал свои сомнения наименее управляемому из всех Григорию. Тот пожал плечами.
      -- Ваньша, это Ваньша. Папенька-старинушка. Что тут говорить? Когда мне было 14, а ему 15, и он за нашу безотцовщину мог любому в корпусе в морду дать, это знаешь ли великое дело. Чтоб не сиротами росли. И то что наши именьица у матери по смерти отца соседи-ироды не оттягали, тоже Вашьша устроил. А как ему это удалось - Бог весть. Я бы не смог. А ведь правду сказать, сопляк тоже был, на десять лет меня теперешнего моложе.
      Когда в соседней комнате щелкнул ремень, Гришан вздохнул и собрался уходить.
      -- Пойду побеседую с нашей дорогой хозяйкой Марьей Тихоновной, - по его губам поплыла наглая улыбка.
      -- И зачем тебе это пугало? -- Изумился Потемкин. - Хозяйка может быть женщина и авантажная, но у нее же всегда такое выражение лица, точно она горсть соплей жует.
      -- Можно подумать, у нас есть деньги платить за квартиру, - фыркнул Григорий. - А про горсть соплей это хорошо. Ваньке скажи, он посмеется.
      Дверь за Гришаном хлопнула.
      Ко многому в доме Орловых было трудно привыкнуть, но Потемкин искренне привязался к их безалаберному, впроголодь житью, не жалея уже о сыном доме славного Кисловского и лишь временами до слез болезненно вспоминая просторную монастырскую библиотеку и ласкового Амвросия.
      Через два месяца Потемкин получил должность полкового каптенармуса, которой чрезвычайно стеснялся. С этой поры в доме стали появляться посуда, медные тазы, целые чайники, новое постельное белье и сколько хочешь березовых веников.
      -- Полгода интендантства и можно расстреливать без суда, - философски заметил Иван, когда кучер подводы, пригнанной Грицем, выгружал из нее казенные дрова.
      -- Наше любимое правительство должно нам за четыре года, а этот маленький заем не окупит и сотой части. - Григорий восхищенно смотрел на друга. - В твоем лице мы сделали крайне ценное приобретение, - сказал он. Жаль у нас нет сестры, мы бы ее за тебя выдали, твои успехи по службе очевидны.
      -- Хочешь мы за тебя Федьку выдадим? -- Съязвил Алехан.
      -- Что за грязные намеки? -- Младший Орлов подхватил полено и под дружный хохот остальных пустился по двору за Алексеем.
      Глава 5. КАТО
      Дождь лил, как из ведра. Тугие струи хлестали по железной крыше Кунсткамеры так, словно собирались выпороть здание. Грозы в начале осени не часты, а в сырых чухонских болотах, где деревья желтеют едва ли не в августе - настоящая редкость. Небо сеет и сеет мелкой изморозью, но настоящих бурь с молниями и сполохами почти нет.
      Братьям-каменщикам пришлось дожидаться своего часа несколько недель. А когда гром грянул, побросать все дела и устремиться на "тайную вечерю" под открытым небом. Слава Создателю, ломаная крыша Кунсткамеры далеко не везде была покатой, и потоки воды, с гулом катившиеся по ее рифленой спине, кое-где не могли сбить каменщиков с ног. Иван Иванович не без сарказма оглядывался вокруг себя. Сегодня он с полна получил с братьев моральную сатисфакцию за унижение тайнами в доме покойника Брюса. Ведь после встречи с Яковом Виллимовичем фаворит не мог бы даже с уверенностью сказать, что видел старика. Хотя пентакль из таинственного белого металла и мятая салфетка должны были служить подтверждением духовного контакта.
      Сейчас Шувалов в глубине души похихикивал над братьями-каменщиками, с такой серьезностью исполнявшими под проливным дождем ритуал вопрошения о будущем. Подумать только - двенадцать знатнейших вельмож, людей не молодых и довольно тучных - взобрались ночью, в грозу на крышу одного из самых высоких зданий столицы и мокрые до нитки выплясывали папуасский танец вокруг двух отрезанных голов.
      Достать колбы оказалось не таким уж простым делом. Смотрителю дали на водку и отправили спать, от греха подальше. Но разобраться без него, в каком шкафу с заспиртованными уродцами находятся заветные головы, было нелегко. Иван Иванович смутно помнил про шестой то ли справа, то ли слева от кабинета натуральной истории. Но вот вопрос, какую из комнат, захламленных чучелами крокодилов, летучих мышей и ящериц, считать "кабинетом"? А какая - так, подсобное помещение. В результате братья, непривыкшие дома и соринку с полу поднимать своими руками, вынуждены были на время заткнуть свою спесь за пояс и хорошенько порыться в пыльных, затянутых паутиной шкафах.
      Роман Воронцов первым обнаружил колбы.
      -- Те -- не те? - Пропыхтел он, с трудом разгибаясь и отирая мутное стекло рукавом. - Вроде они. Мужик и баба.
      Собравшиеся сгрудились вокруг находки. Из желтоватого старого раствора на них невидящими глазами смотрели две человеческие головы. Изсине-бледные, с водянисто-белой кожей и пепельно-серыми губами. Зрелище было не из приятных. Мурашки прошли у Шувалова по спине. Его двоюродный брат Александр перекрестился.
      -- П-поневоле об-брадуешься, что П-петр Л-ликсеич п-помер.
      -- Ваша правда, - протянул канцлер. - Чего только не придумывал, зубодер проклятый, мать его в душу.
      Все с осуждением посмотрели на Михаила Воронцова, но канцлер не смутился.
      -- Потащили их, - скомандовал он. - Силы небесные, и за что так мучаемся?
      "За Рассею матушку," - не без сарказма подумал фаворит, продолжая разглядывать головы несчастных. "Красивые люди. Даже слишком. Такие долго не живут".
      Вилим Монс, брат первой фаворитки Петра - Анны -- был казнен по обвинению в государственной измене. Царю донесли, будто он слишком часто задерживается по вечерам в покоях Ее величества. И хотя бедняга все отрицал на следствии, преобразователь велел отрезать ему не только голову. Оба предмета были заспиртованы и поставлены на стол в комнате императрицы. Как уж она там ела, неизвестно.
      Что касается Марии Гамильтон, то и она наследила в личной жизни великого реформатора. Себе государь позволял многое. Однако узнав о ее связях с французской разведкой, приказал казнить даму сердца и при всем честном народе, взобравшись на эшафот и подняв голову за волосы, пояснял простодушным россиянам, как устроена внутри человеческая шея.
      С детства наслушавшись подобных историй, Шувалов давно перестал уважать Петра. Не человек он был вовсе. А если и человек, то какой-то странный. То ли без сердца, то ли без головы. Одна голая сила. И этой силой царь так закрутил страну, что хлебать -- не расхлебать кровавого варева на сотню лет вперед. Вряд ли из собравшихся сегодня в Кунсткамере братьев нашелся бы хоть кто-то, кто этого не понимал.
      На крыше вольных каменщиков сдувало сильными порывами ветра. Обнаружив более или менее ровное место за часами, все двенадцать выстроились в круг и сцепили руки. Колбы были поставлены в середине. Между ними Иван Иванович положил пентакль. Оставалось ждать, пока молния шибанет в него, на что надежды было мало, потому что часовая башенка экранировала.
      Однако опасения оказались напрасны. Металл пентакля притягивал электрические разряды. Он светился в темноте, и даже сквозь плотные струи дождя Шувалов видел, как вспыхивает его неестественно белый глаз. Не успели каменщики совершить 12-й круг по часовой стрелке вокруг колб с головами, как сильнейший удар молнии сотряс здание. Казалось, Кунсткамера должна развалиться на куски, но, открыв глаза, люди обнаружили, что дом стоит на месте, а вот с головами творится нечто странное.
      Синевато-зеленое сияние исходило от пенкаля. Он приподнялся в воздухе на локоть выше колб и из него к ним тянулись длинные светящиеся корни, заставлявшие склянки гореть безжизненным электрическим светом. Вместе все три предмета образовывали магический треугольник, и в нем... мертвые головы жили, двигались, смаргивали спирт со слипшихся ресниц и шевелили губами.
      Это зрелище пригнуло собравшихся к крыше сильнее любого дождя с громом и молниями. Никто не отваживался подняться на ноги. В этот момент Иван Иванович заметил, что на салфетке, которую он предусмотрительно вынул из кармана, расплываются темные пятна. Нацарапанные Брюсом иероглифы обретали цвет, превращались в обычные буквы...
      -- Скажите нам, благородные терафимы, -- начал фаворит, машинально повторяя написанное, -- кто станет следующим местоблюстителем российского императорского трона...
      "Местоблюстителем? Вот это новость! - Успел подумать Шувалов. - Разве государи одевают корону не по праву?"
      -- ... в ожидании прихода Царя Мира? - дочитал он текст до конца.
      "Ага, -- хмыкнул фаворит. - Доигрались! Мы ждем Мессию. Машиах пришел..."
      Головы несколько мгновений переваривали сказанное - все-таки это были лишь электрические игрушки и ждать от них быстроты реакции не приходилось а потом затараторили.
      -- Мужчина, - сказал Вилим, с вызовом глядя на свою соседку.
      -- Женщина! - Взвизгнула Мария Гамильтон.
      -- Мужчина! - Повысил голос Монс.
      -- А я говорю, женщина. - Гамильтон сверкнула выцветшими глазами.
      -- Петр! - Взвыл любимчик императрицы.
      -- Екатерина, - поджала губы фаворитка царя.
      "О чем они? - Мучительно соображал Шувалов. - Может, у них мозги испортились? Болтают о своих временах. Тогда так и было. Сначала Петр. Потом Екатерина".
      -- Петр!
      -- Екатерина!
      -- Мужчина!
      -- Женщина! - Доносилось из колб.
      Все собравшиеся стояли в замешательстве. Страх, а с ним и торжественность момента пропали.
      "Чертова рухлядь! - Думал Шувалов. - Если они и раньше так предсказывали будущее, то не удивительно, что у нас чехарда на престоле..."
      -- Мужчина!
      -- Женщина! - Разорялись головы.
      -- Шлюха!
      -- Неуч!
      -- Тихо!!! - В голос закричал на них Роман Воронцов. У него первого не выдержали нервы. - Отвечайте, а то вышвырнем из колб.
      Головы захлебнулись и обиженно уставились на него.
      -- Сначала Мужчина, потом Женщина, - презрительно процедил Монс.
      -- Согласна, - пискнула Гамильтон. - Мужчина недолго. Женщина до конца века.
      -- Согласен, - кивнул Вилим, и оба замолчали.
      Свет погас.
      Иван Иванович долго шарил по крыше в поисках пентакля. Но ни его, ни салфетки с письменами не было. Последнюю мог унести ветер. Что же касается металлического предмета, Шувалов решил, что он вернулся к своему прежнему хозяину. "Хорошо, что в следующий раз, когда придется вопрошать о судьбе престола, к Брюсу поеду уже не я. - с облегчением думал фаворит. - Смерть дает некоторые преимущества... И все же, о какой женщине так спорили головы?"
      "Сорвалась с полонеза в присядку", -- думала графиня Брюс, спускаясь по желтой мраморной лестнице Летнего дворца. Ей хотелось выйти в сад и проветриться. Прасковья Александровна считала себя виновницей случившегося. Нет, ей и в голову не приходило, что Като может надолго связаться с этой гвардейской сволочью. Она хотела просто развлечь подругу. Только и всего!
      В начале осени часто собирались к обеду у великого князя. Возле Царского Села были разбиты лагеря. Однажды в громадной зеленой палатке Петр Федорович закатил трапезу на 40 персон. Завесы у входа не опускали. Его высочество и голштинские генералы сильно курили. Порывы ветра выносили клубы сизого дыма вон.
      "Где он берет такой мерзкий дешевый табак?" - думала Прасковья Александровна, у которой сразу же разболелась голова. Разговор шел по-немецки, и она часто теряла нить беседы.
      -- Я с трудом понимаю, о чем речь, - шепнула ей графиня Нарышкина.
      -- Терпите, душенька. - Брюс сделала над собой усилие и улыбнулась. К счастью, вы достаточно хорошенькая, чтобы позволить себе ничего не смыслить.
      -- Говорят, у него даже генералы из прусских сапожников, хорошо, если из унтер-офицеров, - тихо заметила Нарышкина, бросив неприязненный взгляд на наследника.
      -- Кто говорит?
      Графиня побледнела.
      -- О, нет. Вы напрасно так подумали. Лева никогда не мог бы сказать такого. Я слышала это от...
      "Глупая гусыня. Научилась бы хоть язык держать за зубами, - вздохнула Брюс. - Болтает где попало, а потом спохватывается, что с ее мужем могут поступить круто. Да и поделом, будет знать, чего при жене брякать".
      -- Что-то я не вижу за столом великой княгини, -- сказала графиня, чтоб переменить тему разговора. - Да и Понятовский какой-то хмурый, ничего не ест. Вы не находите?
      -- Ой, что вы, -- зашептала Нарышкина. - К счастью для себя, вы опоздали и не видели этой стыдобищи. Ее высочество выбежала в слезах.
      -- А что такое? - Встревожилась Брюсс.
      -- Его высочество уже в начале обеда были весьма хороши и провозгласили тост за графиню Елизавету. Великая княгиня не стала пить. Тогда он потребовал, чтоб она пила здоровье его любовницы. Ее высочество, конечно, отказалась и хотела уйти...
      -- Какой ужас! - Вырвалось у Брюс.
      -- Слушайте дальше. Он догнал ее схватил за руку, подтащил к Понятовскому...
      -- Боже мой!
      -- Да, да. А потом при всех, вы понимаете? При всех сказал, будто не уверен, что браки действительно совершаются на небесах, что намерен исправить оплошность Господа и дарит свою жену тому, кто ей милее, а себе он давно выбрал кампанию!
      -- Что же вы мне раньше не сказали? - Прасковья Александровна встала. - У ее высочества такое чувствительное сердце. Боюсь как бы она чего над собой не сделала.
      -- Бог с вами графиня, - перекрестилась Нарышкина.
      Брюсс громко объявила, что она ненадолго покинет кампанию.
      -- А что, пунш тяжеловат? - Под гогот солдатни с другого конца стола осведомился великий князь.
      Прасковья Александровна метнула на него короткий взгляд своих холодных, оливково-зеленых глаз и вышла.
      -- Убила! Совсем убила! - Застонал Петр Федорович. - Возвращайтесь, сударыня! Нам без вас скучно!
      Графиня проигнорировала последнее замечание цесаревича и выплыла из шатра. Она нашла Екатерину в ее покоях на втором этаже. Из открытого окна, выходившего на луг с шатрами, доносились бессвязные пьяные выкрики. "Два часа дня, а он уже набрался, как извозчик!" -- с отвращением подумала Прасковья Александровна о наследнике.
      Полная добродушная камер-фрау попыталась не пропустить Брюс, но та властно отстранила Шкурину и быстро прошла туда, где за китайской ширмой слышались громкие всхлипывания.
      -- Парас! - великая княгиня протянула к ней руки и вскинула заплаканное лицо. - Он.. Он молчал... Ты не знаешь... Меня при нем... А он молчал... Ненавижу...
      Прасковья Александровна протянула Като стакан и поддержала ей голову.
      -- Пей, пей скорее.
      Великая княгиня набрала в рот воды, но не смогла ее проглотить. Слезы текли по ее красному распухшему лицу, все тело сотрясалось.
      - Сердца никак не унять. - Екатерина схватила руку Прасковьи Александровны и прижала ее к груди. Брюс с ужасом ощутила резкие точки под своей ладонью, словно пойманная птичка билась о прутья клетки. - Нет сил. На что? Зачем? - Като захлебнулась. - Ужо ему! - Она погрозила невидимому врагу маленьким красным от натуги кулачком.
      Брюс обняла великую княгиню и, тихо покачиваясь из стороны в сторону, стала баюкать ее.
      -- А-а-а-а, все будет хорошо, все пройдет... - ее узкая, изящная ладонь путалась в темных, растрепанных волосах Като.
      Баю, баюшки, баю,
      Колотушек надаю!
      Колотушек ровно пять,
      Будешь ночью крепко спать!
      Великая княгиня успокоилась. Она стала дышать ровнее, и на ее измятом, разом подурневшем лице застыла стоячая, как болото, тоска.
      -- Ведь мне не много надо, Парас, - мягко сказала она. - Я только прошу оставить меня в покое. Для чего же? - Слезы снова навернулись ей на глаза, и Прасковья Александровна опять крепко сжала пылающую ладонь своей подруги. - Он выкинул это второй раз...
      -- Второй раз? - Не поняла графиня. - Но каким образом?
      Като грустно кивнула.
      -- Смешно, правда?
      Брюс отрицательно помотала головой.
      -- Вчера ночью, я уже помолилась и легла. Все тихо, только часы: "тук-тук, тук-тук". Слава Богу, думаю, нет его. Вдруг голоса, развязные такие, за стенкой. Топот. Дверь пинком отворили, свет в глаза, и вся компания эта - голштинцы, Лизка. Обступили. Таращатся. Пьяные. Великий князь подошел, одеяло отдернул, стащил с кровати. Я в одной рубашке сквозной. Холодно. Из-под полу дует. Голова горит. Ноги ледяные. Все мутится, плывет... Он говорит: "Мадам, нам без вас скучно". Его друзья гогочут, а он с серьезным видом: "Я пришел с вами помириться. Будем добрыми приятелями. Берите своего любовника и идемте с нами веселиться!" Расступились: за ними Стась. Бледный. Молчит. Великий князь говорит: "Мы его встретили в парке и притащили сюда. Он ведь к вам шел, правда? Так чего прятаться?" Схватил меня за руку, толкнул к Понятовскому. А он... - голос Екатерины сорвался на самой высокой ноте и перешел в хрип, -- промолчал.
      -- Подонок, - резко сказала Брюс.
      -- Что он мог сделать? - Слабо возразила великая княгиня, но Прасковья Александровна заметила какой обидой зажглись ее красные, уже начавшие высыхать глаза.
      -- Если ты его после этого не бросишь, можешь не рассчитывать даже на мое уважение. - в глазах графини засверкали колкие льдинки.
      Като пожала плечами.
      -- У меня никого нет, кроме него, - она смущенно разгладила ладонями платье на коленях. -- Он жалеет меня.
      Ноздри Брюс гневно раздулись, но она не успела ничего сказать, потому что великая княгиня остановила ее жестом.
      -- Мне 30 лет, Парас. Кому я нужна?
      -- Мне тоже! - Черные дуги бровей графини взлетели вверх. - Ты, кажется, ставишь на себе крест? Я этого делать не собираюсь! - Она откинулась на спинку дивана.
      -- Не сравнивай. - Екатерина вытерла ладонью распухший, бесформенный нос. - Где мой платок?
      -- Да на, на, возьми. - Прасковья Александровна сунула ей в руку свой надушенный лоскуток шелка. - Что ты себя оплевываешь? Слава Богу, вниманием не обижена!
      -- Кто, Парас? Кто не обижена? - С досадой воскликнула Екатерина. Великая княгиня, а не я. Кто меня знает, какова я, когда закрою дверь? Да и не надо это никому. Не я со Стасем, цесаревна с послом любятся... Вот где пусто-то!
      -- Хочешь проверить? - Мрачное лицо Прасковьи Александровны вдруг просияло.
      -- Что? - Устало спросила великая княгиня.
      -- Ну, какова ты сама по себе? Чего стоишь без всего этого? - Брюс тряхнула перед лицом подруги английским кружевом своих рукавов.
      -- Не хочу, - вяло выдохнула Като. - Ничего я не хочу. Все равно мое сердце там, где Стась. Хуже всего, что я вижу, как он подло поступил со мной, и не могу к нему не тянуться. Нет такого лекарства, после которого я руки его забуду. Привязчивость пустая. Как котенок, кто погладит, к кому и лащусь, хотя бы и сапогом пнул.
      Брюс загадочно улыбнулась.
      -- Не бойся. Разом отрежет, - графиня доверительно взяла подругу за руку и посмотрела в ее дрожащее лицо. - Есть вещи, знаешь ли... - горячо зашептала она. - Такая сладость, что чем дольше, тем больше хочется, свистящий шепот графини перешел во вздох. - Боязно перешагнуть, ух. Пустота и ветер вот тут, -- она провела ребром ладони посередине груди, -- зато потом все, что было раньше такой жалостью, такой мелочью покажется! - рот Прасковьи Александровны презрительно искривился. - Как в детстве с обрыва в речку прыгать: дикий страх, как бы головой в дно не ткнуться, а потом пузыри сквозь воду и солнце, и скорей, скорей выплыть, пока воздух не кончился! - Графиня перевела дыхание.
      Громадные, потемневшие глаза Като смотрели на нее, по тонким искусанным губам пробегала дрожь.
      -- А, -- махнула рукой Брюс, -- какие у тебя в детстве обрывы?
      Великая княгиня не обиделась. Ее, казалось, занимала в этот момент какая-то другая мысль.
      -- Но ты же ездишь верхом, -- продолжала графиня. - В болоте по пояс, с ружьем... Ты меня поймешь.
      Като вдруг резко оттолкнулась от дивана и встала.
      -- Все едино. Ну-ка, говори как на исповеди, чем ты меня лечить вздумала?
      -- Хочешь посмотреть? - Лукаво улыбнулась Брюс, беря подругу за руку и потянув к окну на другой стороне комнаты. - Фу, как у тебя тут все зашторено! Белый день, а кажется, будто вечер.
      Екатерина равнодушно пожала плечами.
      -- Ну смелее, смелее, - подбодрила ее Брюс. -- За занавеской твоей зареванной рожи не видно.
      Като соскользнула с дивана и последовала за Прасковьей Александровной. Она давно привыкла к грубоватой нежности графини, чьи неистощимые выдумки были головокружительны и опасны, а характер столь смел и бесстыден, что даже у великой княгини замирало сердце.
      Дамы выглянули сквозь тонкое стекло во двор. На лужайке перед Обеденным корпусом несколько фрейлин играли во волан. Маленький оперенный шар высоко взлетал над кустами шиповника, окаймлявшего песчаные дорожки. Кавалеры следили за игрой, перебрасываясь насмешливыми репликами по поводу искусства своих пассий и время от времени доставая неудачно заброшенный кем-нибудь волан. Несколько сменившихся с караула офицеров-преображенцев сидели в отдалении на чугунной скамье с львиными ножками и лениво жевали медовые пирожки, запах которых привлекал рои пчел. Идиллической картинке в оконной раме не хватало только тонкошерстных французских коз с лентами и цветочными гирляндами на рогах, чтоб объявить ее шедевром метра Ватто.
      Неожиданно мяч, посланный сильным ударом ракетки, просверкал на солнце алым оперением и, перелетев через всю площадку, запутался в кустах над головой преображенцев. Упустившая его дама всплеснула руками и деланно захныкала.
      -- Гри Гри, достаньте же! Не будьте так равнодушны к моему горю.
      -- А вот и он, - шепотом сказала графиня на ухо Като. - Я так и знала, что этот бездельник шляется где-то рядом.
      -- Кто, Парас? О ком ты говоришь?
      -- Смотри. - Прасковья Александровна сжала руку подруги, призывая ее к наблюдать дальше.
      Один из офицеров не спеша отложил пирожок, встал на скамейку и долго возился в колючих ветках шиповника, прежде чем извлек оттуда волан. Затем он столь же медленно направился к позвавшей его даме, держа в руках помятый мячик и белый розан.
      -- Мадам, я оцарапал руку, - преображенец на ладони протянул женщине свои трофеи. - Надеюсь я буду вознагражден?
      Оба чуть дольше, чем следовало задержали пальцы друг друга, передавая волан. Вся сцена сопровождалась легким хихиканьем и перемигиванием собравшихся.
      -- Кто это? - Спросила Екатерина, как зачарованная глядя на маленький спектакль за окном.
      -- Графиня Елена Куракина, -- лениво ответила Брюс. - Разве ты ее не узнаешь?
      -- Да нет же, я о нем.
      -- А?! - Лукаво засмеялась Прасковья Александровна. - Попала?
      -- Что попало?
      -- Что, что? Стрела амура! - Обозлилась графиня. - Посмотри, разве не хорош?
      -- Хорош, - кисло согласилась великая княгиня, для которой весь мир имел лицо Стася и носил его священное имя. - Хорош, ну и что ж с того? Мало ли на свете пригожих людей?
      -- Ах, не скажи, - покачала головой Брюс. - Согласись, что такого ты никогда еще не видела.
      Като вынуждена была согласиться, что неизвестный преображенец действительно писанный красавец. Но вот беда - все военные казались ей на одно лицо, как расписные деревянные фигурки солдат ее мужа: менялись только мундиры. Поэтому при виде живых людей у великой княгини тоже сводило скулы от тоски.
      -- Ну и как же зовут вашего нового Париса? - Насмешливо осведомилась она, разглядывая фигуру Куракиной, уже возвращавшейся на свое прежнее место.
      -- Пожалуй, не Парис, а Гектор, - поправила Брюс. - Это Григорий Орлов, лейтенант Преображенского полка. Он служит адъютантом у Петра Шувалова и поэтому часто посещает двор. Наши дуры от него без ума.
      Возвращаясь на скамейку, Орлов поднял голову, и графиня, немедленно стукнув пальцами по стеклу, чтоб привлечь его внимание, послала красавцу-преображенцу воздушный поцелуй. Като едва успела юркнуть за занавеску, чтоб не оказаться на виду у незнакомого человека с зареванным лицом. Офицер тоже ответил графине воздушным поцелуем.
      -- Так он твой любовник или Куракиной? - С легким раздражением осведомилась великая княгиня, глядя вслед удаляющейся рослой фигуре.
      -- Был мой, -- беспечно ответила Прасковья Александровна, -- сейчас Курагиной, а будет твоим.
      -- С чего это ты взяла? - Глаза цесаревны сузились. Она давно поняла, к чему клонит подруга. Идея обзавестись новым романом в отместку Станиславу, хотя и приходила ей со зла в голову, казалась глупой, грустной и совсем ненужной. - Парас, я так устала, -- прошептала она, -- право же, скучно.
      -- Вот он тебя и развлечет, - победно заявила графиня. - Сама же говоришь, что хочешь забыть Понятовского, чтоб как ножом отрезало.
      -- Ах, Парас, я не то имела ввиду, - Екатерина вернулась к дивану, взяла с круглого малахитового столика кувшин с водой и налила себе стакан. - Я бы всю жизнь свою забыла, если б было можно, и себя саму тоже.
      -- Я и говорю, -- Прасковья Александровна села рядом с Като на диван и нежно обняла ее. - С ним забудешь, кто ты есть и как тебя зовут. После него покажется, что твой трусливый Стась - тьфу и растереть, - черный атласный башмачок графини с силой заскользил по паркету, уничтожая воображаемый плевок.
      "Как у нее все просто," - великая княгиня грустно улыбнулась.
      -- Так никто не умеет, моя милая, -- вслух сказала она, освобождаясь от изящных рук Брюс, - чтоб голова не думала, а память спала.
      -- Так, как он, действительно никто не умеет, - с достоинством подчеркнула графиня. - Уж мне-то ты можешь поверить! Не даром все наши курицы из-за него с ума посходили. Только и ждут, чтоб "душка Гри Гри" в их сторону глаза скосил. А глаза у него... Ах, Като, я таких васильков даже в детстве во ржи не видела!
      -- "Все прекраснейшие дамы
      Благородные девицы
      Лишь о нем одном вздыхают..." -- задумчиво продекламировала великая княгиня.
      -- Что это?
      -- Кретьен де Труа, французский поэт XIII века, ты не знаешь, протянула Като.
      -- Ах, какие мы образованные! - Фыркнула Брюс. - Сколько книг мы читаем! Скоро все полки обломятся. Ну так решай. -- Ее зеленые глазищи уставились в уже начавшее бледнеть после недавнего плача лицо подруги. - Я ведь никогда не предлагаю тебе того, что ты сама уже не хотела бы сделать. Я просто знаю: как, где и с кем.
      Като усмехнулась. Парас видела ее насквозь и, кажется, думала, что знает лучше нее самой. Зачем разочаровывать хорошего человека?
      -- Через неделю в Петергофе маскарад, - невинным голосом сообщила графиня. - Так я привезу его?
      Дни медленно теряли тепло, и, ловя бабье лето, двор задержался за городом дольше обычного. Гришан редко бывал дома, он неожиданно для всех получил должность адъютанта при президенте военной коллегии, генерале-фельдмаршале Петре Ивановиче Шувалове, который инспектировал Преображенский полк и обратил внимание на рослого расторопного лейтенанта. У Орлова оказалось уйма обязанностей, и он почти все время проводил то в коллегии, то в разъездах по летним военным лагерям.
      Однажды в полдень Григорий пришел домой после дежурства во дворце. Он сел на окно, мечтательно вздохнул и взъерошил свои нестриженые кудри.
      -- Что это у тебя на пальце? -- Спросил Алексей, вошедший в это время в комнату.
      -- А-а. - Григорий спрятал руку за спину и глупо заулыбался.
      -- Покажь. Покажь. - Алехан схватил брата за запястье и вывернул руку.
      На мизинце у Григория поблескивал золотой перстень с рубином.
      Явился Иван.
      -- Сила, - обрадовался он. - теперь мы месяц обжираться можем.
      -- Отдай, - Григорий вывернулся. - Вот еще! Это мне... мое... подарок.
      -- С ума сошел, - возмутился Иван. - В доме на четверых мужиков целых сапог нет, а он дурака корчит. Алексей, Федька!
      Не успел Потемкин глазом моргнуть, как трое братьев завалили Григория на пол и стянули с отчаянно отбивавшейся руки вожделенный залог месячного благополучия.
      -- Федька, дуй к ювелиру на Английскую набережную. На обратном пути зайди с деньгами к сапожнику, да в лавку, в лавку загляни, купи чего-нибудь пожрать! -- Крикнул Иван.
      -- И выпить, - ехидно добавил Алексей.
      Все разошлись. Гришан лежал на полу без движения. Потемкин наклонился над ним.
      -- Гриш, ты чего? Тебе больно?