- Извините, - сказал я и подошел к двери напротив.
      - Все бабы , - заметил Тарас, - шкуры. Кроме мамы. Моей.
      - И моей, - сказал я насмешливо.
      - Хорошо, - согласился Тарас, - и твоей.
      - И Джарвиса.
      На сей раз Тарасов кулак врезался в дверь.
      - Мальчики, - раздалось за дверью, - кто же так стучится? Вы же дверь с петель сорвете. Сейчас открою. ..
      Наталья Алексеевна некоторое время возилась с замком. Тарас, потряхивая ушибленной рукой, выстонал сквозь зубы:
      - Ты Джарвиса не трогай.
      - Господи, - вздохнул я, - да кто его трогает? Тоже мне братство по оружию, телок они вместе в портвейне купали...
      Дверь распахнулась. На пороге стояла Наталья Алексеевна, одетая просто и мило.
      За ее спиной был виден накрытый стол.
      В центре стола лежал шмат буженины, запеченной в тесте. Он громоздился аппетитно пахнущей бугристой горой. Он коричневел хрусткой даже на вид корочкой, а вокруг него была разложена зелень. Рядом стояла миска мелко нарубленной редиски с луком, залитой сметаной. Из черной латки показывала свой бок утка, набитая печеными яблоками. Гора свежайшего хлеба и графинчик водки, запотевший, чуть подтекающий по стенкам.
      - Проходите же, - позвала Наталья Алексеевна, - проходите... Что же вы стоите?
      Мы вошли в комнату. Наталья закрыла за нами дверь и заперла ее на ключ.
      - Гы, - засмеялся Тарас, - соседи жрать сбегутся...
      - Да нет, - улыбнулась Наталья Алексеевна, - соседи у меня другое едят.
      Мы сели. Тарас, не обинуясь, сразу налил себе полную рюмку всклянь, протянул графин мне. Я помотал головой.
      Наталья Алексеевна уселась тоже, подвинула стул поближе к столу.
      - Вы сами будете накладывать?
      Я поглядел на голую смуглую шею Натальи Алексеевны, на полуоткрытую грудь и тихо сказал:
      - Вам очень идет... это платье...
      Тарас меж тем лихо взрезывал буженину, почти не встряхивая стол, так что водка в рюмке была неколебима.
      - Сами, - чуть не пропел он, - самисамисами, Наталья Алексеевна, а я домашнее задание не выполнил и уже, как видно, не выполню. Я ни... черта не разобрался, где там у этой лягвы что расположено.
      Тарас бухнул себе на тарелку кусок сочащейся буженины с вдавленными в мягкое мясо белыми чесночинками, зачерпнул салат.
      - Двойку поставлю, - улыбнулась Наталья Алексеевна, рассматривая скатерть.
      Она держала бахрому скатерти на ладонях и перебирала ее чуть-чуть, едва-едва тонкими длинными пальцами.
      - Наталья Алексеевна, - Тарас поднял рюмку, - Наталья Алексеевна, Тарас протянул дурашливо-обиженно, - ну не ставьте, а, двойки не ставьте! А то что получится? От прыгунов спасли, а двойку поставили?
      Наталья Алексеевна засмеялась. И я поразился, услышав ее смех. Это был клекочущий, захлебывающийся, астматический какой-то "хихикс", нимало не соответствующий облику этой милой печальной женщины в платье с белыми отворотами, с глубоким вырезом, с ниткою бус на смуглой обнаженной шее.
      - Вот это, Тарас Спиридонович, - сказала наконец она, отсмеявшись, - и есть жизнь, ее непреходящая сложность: спасти от прыгунов и поставить двойку за незнание анатомии царевен. А вы как бы хотели?
      Наталья Алексеевна плеснула себе и протянула графин мне.
      - Нет, нет, - я чуть приподнялся, - нет.Я... нет... Я... ну не надо... И вообще.
      - Как хотите.
      - Наталья Алексеевна, - провозгласил Тарас, - я пью за то, чтобы вы нас завтра не спросили. Алаверды.
      Он ахнул рюмку в отверстый рот. Шумно вздохнул и некоторое время посидел молча, похлопал глазами.
      - Это не водка, - сказал он наконец, - это - расплавленное солнце. Наталья Алексеевна, вы - ангел.
      Наталья Алексеевна медленно высосала рюмку, утерлась платочком и сказала:
      - А я пью за то, чтобы вы хорошо знали анатомию драконов и их соотчичей. Обязательно, обязательно вас завтра спрошу.
      Она шутливо постучала пальцем по краю стола.
      - Ну, Наталья Алексеевна, - Тарас широко, но аккуратно махнул рукой, будто отсекая ненужное, лишнее, - не будем о грустном. Позвольте, я за вами поухаживаю.
      - Да уж поухаживайте, - с чуть заметной насмешкой проговорила Наталья Алексеевна.
      Я во все глаза глядел на Тараса. Куда делся матерщинник и хам, не умеющий связать двух слов и не знающий элементарных правил общежития? передо мной сидел чуть раскрасневшийся, чуть-чуть пьяный ресторанный завсегдатай, ловелас, ухажер.
      - Вы уж извините, - Тарас ловко накладывал в тарелку Натальи салат, - я тут отстал, одичал, забыл, как у людей... Пришел и первым делом - хлоп... Мясца? Птички?
      - Буженины...
      - Да, да... Вот, вот... Водочки?
      - Ни в коем случае. И вам не советую.
      - Двойку поставите?
      Тарас протянул Наталье тарелку, налил ей водки на донышко, себе налил снова полную, установил графин на прежнее место.
      - А что вы не едите? - обратилась ко мне Наталья Алексеевна и чуть тронула пальцами мою руку. - Вы стесняетесь? Ешьте. Давайте я вам салатику положу?
      - Да нет, - я смутился, - нет, что вы...
      "Мэлори, - вспомнил я, - Мэлори, Мэлори".
      _______________________________________________________________
      - Сейчас - спать! Через шесть часов бужу - и марш в карантин! Вы, - она указала на Тараса, - спите в одной комнате, вы - в другой, - она указала на меня.
      - А вы, - нежно поинтересовался Тарас, - в третьей?
      Наталья Алексеевна подошла к занавеске и приподняла ее. Мы увидели тесную кухоньку с древним водогреем, раковиной, старым сервантом, длинным сундуком, на котором была постлана войлочная подкладка... В стене рядом с умывальником было две двери, обшарпанные, скверно окрашенные.
      Наталья Алексеевна отомкнула одну из них.
      - Прошу! - сказала она Тарасу.
      Тарас заглянул в дверь и присвистнул.
      - Не, Наталья Алексеевна, так не годится. Здесь жить нельзя. Это - не для жизни, это - для разврата.
      - Иди, - засмеялась Наталья Алексеевна, - и не вздумай шарить по стенам... санузел здесь же... Упаси тебя боже в коридор вышмыгнуть и по квартирам шастать.
      - Что так? - невинно спросил Тарас, нагло глядя на Наталью Алексеевну.
      - Не-льзя, - четко, вразбивку, как прыгуну в пещере, сказала Наталья Алексеевна.
      - Иэх! - Тарас махнул рукой и вошел в комнату.
      Наталья Алексеевна закрыла за ним дверь.
      - А мне туда? - я показал на соседнюю дверь.
      - Как хочешь, - тихо сказала Наталья Алексеевна, и я поразился ее просящему виноватому взгляду.
      Я смешался. Дотронулся до второй двери. Пальцы мои ощупывали засохшую потрескавшуюся краску.
      Наталья Алексеевна улыбнулась:
      - Тебе не нравится здесь?
      Рукой она провела по горлу.
      - Нет, почему, очень нравится... Очень, очень нравится...
      Наталья Алексеевна, все так же виновато, отстегнула верхнюю пуговицу на платье.
      - Жека, - тихо сказала она. - Что мне сделать еще, чтобы ты меня понял? Жека, я ведь из-за тебя к прыгунам пошла - черта ли мне в этом... - она поморщилась, - хаме...
      Она быстрее и быстрее расстегивала платье.
      И тут мы услышали резкий, хлюпающий звук.
      - Вот гад, - засмеялась Наталья Алексеевна, - выполз в коридор... Ну, туда ему и дорога...
      Наталья Алексеевна засмеялась все тем же клекочущим смехом.
      Мне стало не по себе.
      - Может, крикнуть его? Выйти в коридор? - лепетнул я.
      - Пошел он, - разозлилась Наталья Алексеевна, - нужно слушать старших. Чему быть - тому не миновать. Он еще в пещере нарывался.
      Она сбросила платье на пол.
      - Жека, - она положила руку мне на плечо, - ты что? Жекочка? У тебя что, еще никого не было?
      - Почему не было, - сказал я и притянул к себе Наталью Алексеевну, была.
      "Мэлори, Мэлори, Мэлори", - заколотило в висках.
      Я поцеловал Наталью.
      - Жека, - она прижалась ко мне, - Жека... Хороший мой, милый... Не нужны тебе отпетые... Ты там погибнешь, слышишь, погибнешь. Я устрою тебя. Будешь преподавать. Слышишь? У меня есть возможность...
      Я гладил ее по спине, обнимал, удивляясь тому, как быстро женщина становится голой.
      Вдруг раздался оглушительный вопль.
      Я отшатнулся от Натальи.
      - Вот сволочь, - просто сказала она, - я же его предупреждала. Не шастай по коридору.
      - Ну, ему, - тупо произнес я, - наверно, обидно стало... Мне можно, а ему...
      Вопль повторился. Наталья надела платье на голое тело, застегивая пуговицы, поинтересовалась:
      - Ты что, готов был поделиться с товарищем?
      - Нет, - я покраснел, - что вы? Как вы могли? Нет... Я другое хотел сказать...
      - Ааа, - орал, надрывался внизу Тарас, - ааа, не хочу...
      - Ну пойдем, - сказала Наталья Алексеевна, - полюбуемся.
      Она подошла к сундуку, достала из-под войлочной подкладки хлыст.
      Мы вышли в коридор. Спустились по деревянной лестнице вниз.
      Я вздрогнул и едва не бросился бежать обратно. Все двери были распахнуты, и коридор был полон жильцами - уродливыми рептилиями, неудавшимися драконами, драконами-недоделками. Над распростертым, перемазанным бледноватой прозрачной слизью Тарасом нависало жабообразное, огромноротое, похожее на глазастую квашню существо.
      Тарас вопил. И было отчего: сладостно постанывая, существо поливало его своей слюной...
      - Зоинька, - прикрикнула Наталья, - на место. У меня - хлыстик.
      - Поздно, Ташенька, - нежно проворковало существо, - я его уже обработала.
      - Обсмердила как надо, - пророкотал кряжистый, с раздувающимся горлом варан.
      Глаза у Зоиньки затянулись сладострастной поволокой, схожей со слюной, лившейся у Зоиньки изо рта.
      - Стас, - позвала Наталья. - Ты-то что смотришь?
      - А Стас, - сказал варан, и я узнал голос, раздавшийся из-за двери с час тому назад, - вообще оборзел. Мусорку не вынес.
      "Стас, - вспомнил я сержанта, - "борец"... Да это же ее бывший..."
      Среди рептилий началось неясное движение. Двери хлопали. Жильцы расходились по комнатам. Я увидел Стаса, двуногого ящера с рыжей проплешиной на боку. Он деловито расталкивал обитателей Натальиного дома, и они покорно расходились по комнатам.
      Один варан заартачился.
      - Ну ты, - сказал он, - тварь бессловесная. Еще пихается.
      Стас ощерился и зарычал.
      Варан отскочил в сторону.
      - Вот именно, - кивнула Наталья.
      Стас с силой ударил лапой по хребту варана, тот взвизгнул и пустился бежать со всех лап вверх по лестнице; сверху он крикнул: "Тварюга. Гад. Гадина", - и хлопнул дверью. Стас посмотрел наверх и только лапой махнул. Потом он уставился на меня, и мне стало не по себе от этого взгляда. Сколько раз мы виделись с ним в спортзале, и я уже умел преодолевать отвращение, когда видел его, или когда боролся с ним, умелым и сильным, но отвратительным...Странная, покорная ненависть читалась сейчас в его взгляде .
      - Аа, - вскрикнул в последний раз облитый жабьей слюной человек.
      Инстинктивно я схватился за руку Натальи Алексеевны. Стас зашипел. Наталья мягко высвободила руку. Зоинька всосала свисавшую прозрачной бахромой слюну в свой широкогубый рот.
      Вместо Тараса перед нами стояло шестиногое клешнятое желеобразное существо, напоминающее полурасплавленного, но живого краба.
      Из невидящих буркал существа текли слезы. Клешни чуть подрагивали.
      - Зоинька, - попросила Наталья, - ушла бы ты вообще, ладно?
      Она не успела договорить, потому что Тарас подпрыгнул и клешнями вцепился в подрагивающий горловой мешок Зоиньки.
      - Тарас, - крикнула Наталья Алексеевна, - нельзя! Брось! Нельзя...
      Она резко жахнула по телу Тараса хлыстом .
      Тарас жалобно заверещал, брямкнулся на пол и боком-боком отбежал к другой двери.
      Стас отвернулся и пошел прочь по коридору. В его походке вдруг увиделось нечто медвежковато-человеческое. Пришибленное.
      Зоинька, на горловом мешке которой багровели два глубоких шрама, пискнула что-то испуганное, передними лапами схватилась за горло и ускакала в свою комнату.
      Тарас трясся от рыданий, его темные, невидящие крабьи буркалы светлели, точно промывались слезами - и в них я начинал замечать неясные, искаженные, точно в зеркале "Комнаты смеха", отражения - мое и Натальино.
      Наталья подошла к Тарасу, погладила по вздрагивающему желе его тела.
      - Ну, ну, ну, мальчик, хороший, добрый, отдохни, отдохни...
      Тарас всхлипнул, пошевелил клешнями и пообещал:
      - Заклюю, заплюю, закусаю...
      - Ничего, ничего, - принялась уговаривать его Наталья Алексеевна, зато теперь ты - бессмертнее всех бессмертных. Тебя никто не сможет ни расплескать, ни раздавить - вмиг соединишься, слепишься еще прочнее, чем прежде.
      - Это хорошо, - вздохнул краб, - сержанту горло перерву, тебя обмажу так, как меня обмазали...
      - И зря, - нежно вымолвила Наталья , - зря... Иммунитет. Лучше примирись со своим нынешним состоянием. Найди в нем свои приятные стороны. Ты - жив, а это - главное. Разве не так? Любая жизнь лучше холодного, безразличного, мгновенного и вечного небытия. Верно, Джекки?
      - Тара, - совершенно по-идиотски сказал я, - ты... ты не расстраивайся, я тебя навещать буду...
      Тарас харкнул. Я еле успел отскочить. Белый комок слюны трассирующей пулей пролетел по коридору и шлепнулся со странным шмякающим звуком на пол.
      - Эй, - закричал сверху, с лестничной площадки варан, - новенький! Еще плюнешь - и дежурный - ты! Мы не поглядим, что у тебя - трагедия. У нас у всех тут... Тряпку в клешню - и вперед.
      __ _____________________________________________________________
      - Я пойду? - тихо спросил я.
      - Погодите, - вздохнула Наталья , - я вам не советую топать пещерой. Выведу на улицу, сядете на троллейбус - он прямо напротив двери останавливается - и проедете одну остановку. Там увидите: "казармы" - так остановка и называется.
      - А если... - начал было я.
      - Что если? - переспросила Наталья. - Ну, столкнетесь с кем-нибудь из начальства - под козырек, учить вас? Скажете: от Натальи. Препарат отвозили! Ну, не от Натальи, от Натальи Алексеевны. У вас талоны есть?
      - Нет... Ннет.
      - Ну, пойдемте: талоны дам, на улицу выведу.
      Мы поднялись по лестнице, скрипучей, деревянной, уютной домашней лестнице, похожей на дачное бездельное детство.
      В коридоре на крашеном полу лежала чуть выпуклая студенистая лужа слизи с неровными краями.
      Я аккуратно обогнул лужу, и очень правильно сделал, ибо из самой ее глубины, колебля поверхность, раздалось:
      - Наталья Алексеевна, вы когда-нибудь прекратите это блядство? Попрут ведь из учительниц - ей-ей, попрут!
      Раздавшиеся слова вочеловечили лужу. С первыми звуками я увидел то, чего прежде не замечал.
      Легкий полурастворившийся, полурастаявший очерк лица во вздрагивающем в такт словам студне, расплеснутом на крашеном полу. Еле намеченные глаза, в коих зыбко, дрожливо отражались прозрачными абрикосами Наталья и я, рот, чуть двигающий почти расплывшимися губами, исчезающими в полупрозрачной массе того, что оказалось живым говорящим телом.
      Странно, но это лицо показалось мне даже красивым.
      - Лера, - Наталья Алексеевна отпирала дверь, - ты что? полиция нравов? Попрут и попрут. Твоя какая печаль?
      - Тебя жалко, - и я увидел вздох Леры.
      - Главное, Лера, - Наталья стояла у открытой двери, поигрывая ключом, своя фатерка, своя квартирка, свой уголок. А там - будь ты хоть царевной, хоть борцом, хоть прыгуном, хоть дразнильщиком - была бы своя раковина, дом, приросший к телу, куда можно спрятаться от гнусности мира, ну и от собственной гнусности. Джекки, входи. Чего уставился? Лера у нас - такой...
      - Ну, - Лера задвигался, пополз по коридору, и странным было это перемещение студня с отпечатанным в нем человечьим лицом, - если что стрясется, милости прошу к нашему шалашу!
      - А я и так у вашего шалаша! - засмеялась Наталья .
      - Наташа, Наташа, мудрый и давний друг мой, - Лера завздыхал пуще обычного, - славная, несчастная Наташа с хлыстом-хлыстиком, зачем говорить неправду? Для самой себя - неправду? Ты же не у нашего шалаша - и ты это прекрасно знаешь! Ты в будке надсмотрщиков - с хлыстом-хлыстиком в руках. И в зеркало на тебя глядит не ненавистная, отвратительная медуза, а человеческое лицо, твое лицо, Наташа, которое хочется целовать...
      - Джекки, - резко обратилась ко мне Наталья , - ну что ты застыл? Заходи! Хватит. Наслушался под завязку. Что, интересно?
      - Интересно, - не подумав, брякнул я.
      Студенистое тело Леры задрожало в такт его серебристому ч(дному и чудн(му для такого полурасплывшегося лужеобразного существа смеху.
      Наталья Алексеевна сперва открыла рот от удивления, а потом рассмеялась сама.
      Ее хриплое булькающее клокотание совпало с серебряным колокольцем смеха Леры.
      - Лера, - отсмеявшись, отклокотав, сказала она, - правда, Джекки прелесть?
      Лера попрыгал на месте, отплеснув от своего тела пару-другую жидких капель, зашипев, те исчезли, полопались на стенах коридора.
      Я понял, что это Лера кивнул.
      - Да, - подтвердил он, - хороший парень. Не жилец.
      - Я его хочу в учителя определить.
      - Ты его лучше сразу лабораторным реактивом опрыскай...Такие и в учителях долго не ходят. Ейн-цвей - и пополз, попрыгал, поскакал в квартирку - или тренажеры обучать, или в лаборатории препаратом работать.
      Лера подполз к двери, пихнул ее - и я увидел, как студенистая масса его тела мускулисто напружинилась, натянулась, стала литой, упругой, зеркальной - не лужа слизи, но застывший кусок водопада, сохранивший силу всего потока, но еще не израсходовавший ее.
      - Так что делать? - поинтересовалась Наталья .
      - Не соваться, - Лера, обдрябнув лужей, переполз через порог, - гибель для таких - лучшее. Пускай его лучше на другой планете размозжит, чем здесь в подземелье, в болоте...
      Лера захлопнул дверь.
      - Аа, - я почесал в затылке, - как же он дверь открывает?
      - Лера? - Наталья, видимо, задумалась над словами Леры. - ну как... Ползет по двери, виснет на ручке, вытягивается до пола макарониной и дергает... Малоаппетитное зрелище.
      Глава девятая. Снова - человек со стеком. Кинематограф.
      В кафе тихохонько наигрывала музыка, фырчала кофеварка, продавщица в белом халате морщилась, управляясь с чашками, с капающей через сито, набитое мелко намолотым кофе, жидкостью. В очереди тихо переговаривались.
      - Плохо идет, - оправдываясь, сказала продавщица.
      - Совсем не фурычит? - посочувствовал кто-то из очереди.
      У меня захолонуло в груди. Да, здесь был мой дом. Я будто воротился туда, откуда уехал давным-давно, в очередь за кофейком и пирожным. Я снова в городе, в Херрбурге, в кофеюшне на углу улицы Террористов и Венского.
      Продавщица оторвалась на миг от кофейного аппарата, увидела меня и заулыбалась. Мне стало не по себе. Продавщица улыбалась не мне, а форме "отпетых". Очередь как-то подалась, съежилась. Я не скажу, что встала по стойке "смирно" - кто-то, напротив, заговорил нарочито громко и беззаботно, дескать, что мы? "отпетых" не видели? Подумаешь...
      Женщина, стоящая у самого прилавка, позвала меня:
      - Солдатик, иди, становись сюда...
      - Да я... - начал было я.
      - Иди, иди, - настаивала женщина, - не бойся. Тебе спешить надо.
      Я встал перед женщиной.
      - У меня сын такой вот, как ты, - рассказывала женщина, - в "отпетых".
      Я медленно заливался краской.
      - Я еще не в "отпетых", - сказал я, - я в карантине.
      - Стой, стой, - успокаивала меня женщина, - сейчас в карантине, а потом... Бедненькие... Бери пирожные - полакомься.
      Я разозлился. Мне захотелось сказать женщине какую-нибудь резкость про "бедненьких", про их жестокость, тупость, захотелось спросить у женщины: как же ваш сынуля в "отпетые" загремел? ведь поди не доброволец? палку кому кинул или ларек взял? Как же вы сыночку-то своего так воспитнули, что из него бедненький с огнеметом вылепился?
      Но я ничего не сказал, ничего не спросил, тихо встал в очередь. Мне было не по себе. Я вернулся домой, а меня приняли за кого-то другого.
      - Девушка, - попросил я и протянул ей талоны, - мне маленький двойной и эклер.
      - Да ладно, - девушка улыбнулась, бери свои талоны, угощу, так и быть...
      Я встал у самого дальнего столика, отпил кофе, откусил пирожное и поперхнулся.
      Прямо передо мной стоял человек со стеком. Я не знал, как поступать в этом случае. Отдавать честь в магазинах, кафе, кондитерских было не принято, потому что "отпетым" не разрешалось посещать эти заведения.
      Я проглотил кусок пирожного и лепетнул "здравствуйте".
      Человек со стеком был в гражданском, стек лежал на столе, перечеркивал окружность стола рядом с чашкой кофе и эклером.
      - Любите пирожные? - к моему удивлению, улыбнулся человек со стеком.
      - Нет, - честно признался я, - я очень люблю кофе.
      - А, - человек со стеком поднял свою чашку, - я тоже, знаете, с гражданки никак не могу отвыкнуть. Даже на нарушение устава иду...
      - Я, - я так и не решался начать пить кофе, - случайно зашел... Просто вот, взял и зашел.
      Человек со стеком усмехнулся:
      - Бывает. Как у вас... в карантине? Скоро кино повезут смотреть?
      - Ккажется, скоро, - я в два жевка заглонул пирожное и, обжигаясь, принялся заталкивать в себя кофе.
      - Да не спешите, - человек со стеком положил свою руку на мою, - куда вы так торопитесь? Поговорим.
      - А вы, - я поставил чашку, - меня помните?
      - А как же? - человек со стеком покачал головой. - Вас приняли против всяких правил. Это я вам не к тому, чтобы вы ну, комплексовали по этому поводу. А для того, - человек со стеком постучал пальцем по краю стола, чтобы вы знали: я крепко на вас надеюсь, крепко.
      - Я, - я почувствовал, что краснею, - на рапорте был...
      - Что такое? - человек со стеком встревожился деланно, иронически.
      - С сержантом повздорил.
      - Ничего, - улыбнулся человек со стеком, - с другими нельзя, с вами можно. Сержант в карантине вроде "пса" арестантских машин. Особо уважать его не следует.
      - Но вы, - я набрался наглости, - тоже ведь вроде сержанта? Вы же начальник школ? Самый главный сержант? Стало быть, и...и... вас уважать особо не следует?
      Человек со стеком весело расхохотался, да так, что стоящие за соседними столиками обернулись и поглядели на нас.
      - Ну что же, - отсмеявшись, сказал он, - я ведь особого уважения к себе и не требую. Я-то ведь получше тебя знаю, что уважать меня особенно не за что, как, впрочем, и всех, живущих на этой планете.
      Я отметил про себя, что он перешел на "ты", и решил побыстрее допить кофе.
      - Погоди, - сказал человек со стеком, - вместе выйдем.
      Не спеша, он допил свой кофе, забрал стек и предложил:
      - Пошли.
      Мы вышли на улицу.
      - Пройдемся? - предложил человек со стеком.
      - Конечно. Только мне остановка "Казармы".
      - Я знаю.
      Некоторое время мы шли молча. Я глазел. Витрины магазинов сменялись серыми стенами, испещренными надписями.
      - Да, да, - заговорил человек со стеком так, точно он совсем недавно прервал разговор и вот сейчас после короткого перерыва продолжает досказывать, доводить до логического конца ранее сказанное, - здесь некого уважать, за исключением одного...
      Он замолчал, и я спросил его, хотя догадывался, что он может ответить:
      - Кого же?
      - Дракона.
      Я кивнул:
      - Я думал об этом. Но что-то во мне, - я пощелкал пальцами, - не мирится...
      - Что, - усмехнулся человек со стеком, - отвратительная лысая рептилия-людоед, только что гигантская? А много ли мы ее лучше?
      - Признание того, что мы не лучше рептилии, - может быть причина для того, чтобы презирать нас, но вовсе не причина для того, чтобы уважать рептилию.
      Человек со стеком махнул рукой в такт моим последним словам, точно отсекая или подчеркивая их, и сказал:
      - И все-таки врага следует уважать. Смертельного врага следует уважать тем более. Врага, который определяет вашу жизнь, - тем более, тем более, тем более...
      - Не знаю, - мне нравилось говорить, я давно не разговаривал с такими людьми, - мне кажется, вы - усложняете... Все - проще. Раздавить гадину - и вся недолга.
      - Ее тыщи лет, а то и больше раздавить не могут.
      - Да мало ли чего не могли тыщи лет! Вон даже девушек искусственных не отличишь от настоящих - научились изготовлять на съеденье жабе, а раздавить жабу за эти же тыщи лет не сподобились.
      Я вспомнил Мэлори и говорил быстро, горячась, захлебываясь.
      Человек со стеком поглядел на меня и спросил:
      - Вы что же, уже были на киносеансе?
      - Нет, - ответил я, - не был. А почему вы...
      Мимо шли люди, и я поразился тому, что в подземелье, оказывается, немало людей и тому, что среди этого немалого количества людей много женщин и мало мужчин. Ну да, ведь мужчины не шастали по магазинам на центральных улицах подземки - они шуровали по боковым пещеркам, работали в "столовых" или тренировались в лагерях "отпетых".
      - Показалось, - усмехнулся человек со стеком, - очень уж вы горячо о девушках-Андромедах говорили... Вы вот на жабу жалуетесь - вы на людей поглядите, много ли лучше? Или вы, как Джорджи со-товарищи, полагаете: убьете жабу - и наступит мир и во человецах благоволение?
      - А кто такой Джорджи?
      Начальник школ удивленно вскинул брови:
      - А... вы ведь гимназию не кончили? Так, так. Ага. Ну, конечно. А в карантине только анатомия. Раньше и история была, потом решили подсократить. На кой "отпетому" история? Он сам - история. Вчера - родился, завтра помрет. Если в казармах будет хороший воспитатель, может, и расскажет про Джорджи...
      Витрины магазинов, ларьки кончились, справа и слева тянулись глухие стены с проложенными вдоль них пыльными проводами. На самом верху поблескивали, освещали нам путь плоские прямоугольные глаза дракона.
      Теперь ничто не могло помешать назвать этот туннель туннелем. Безлюдным туннелем, суживающимся в одну точку. Наши шаги были гулки.
      Нас обогнал троллейбус, и, глядя ему вслед, я понял, до чего же я устал и до чего же хочу спать. Спаать.
      Начальник школ помахивал стеком.
      - Ладно, так и быть. Расскажу я тебе про Джорджи, Джекки, хотя рассказывать-то особенно нечего. Ну, жил да был парень-парнишка в седой, как говорится, древности, в те баснословные времена, когда старичок прихворнул и перестал ширять по поднебесью, заполз в норку и стал хулиганить из норки. Джорджи в пасть к старику не полез. Он стал формировать отряды, стал обучать их в пещерах...Он руководил истреблением царевен, борцов, прыгунов на поверхности, он их загонял в норы...
      - Так он, - догадался я, - создатель "отпетых"?
      - Ну да... В общем, да. Он упорядочил отношения со стариком. Старик при нем перестал хавать все подряд, а согласился на мертвечину регулярно и красивую женщину по большим праздникам.
      - Джорджи, - спросил я, - хотел убить дракона?
      - Дда, - человек со стеком почесал в затылке, - пожалуй, да. Поначалу точно хотел. Потом, я сужу по сохранившимся документам, отношения с драконом у него усложнились. Скорее уж он... - человек со стеком снова почесал в затылке и замолчал.
      - Хотел найти общий язык с драконом? - подсказал я.
      - Да. Это ближе. То есть мысль об уничтожении не исчезла, но присутствовала рядом с мыслью о необходимости найти общий язык.
      - С тем, кого хочешь уничтожить?
      - Ну да, - кивнул человек со стеком, - хочешь уничтожить, но пока не можешь это сделать, приходится жить, сосуществовать, подыскивать разные средства для сосуществования и для уничтожения. А там глядишь... - начальник школ рассмеялся, - и уничтожать не придется. Стерпится, слюбится...
      Глухие стены туннеля, изредка - двери. Меня удивляло разнообразие дверей в подземелье - от плоских железных, наглухо законопачивающих вход, до изукрашенных резьбой и финтифлюшками, от дверей, похожих на двери сейфа, до дверей, похожих на двери шкафа - все было в подземелье.
      - Джорджи был худой? - решил я проверить свое впечатление методом от противного.
      - Да нет, - покачал головой человек со стеком, - судя по гравюрам и картинам - ни худой, ни толстый. Такой, - человек со стеком чуть прищурил глаз, подбирая слова, - типичный чиновничек без особых примет. Его одежда, костюм, сюртучок, то да се, галстучек и аккуратненькие штиблеты, даже на портретах поблескивающие, больше говорят о нем, чем его внешность, - человек со стеком говорил медленно, раздумчиво, словно описывал преступника въедливому сыщику, - бороды нет, усов нет, аккуратная стрижечка...Только, ну, скорее уж для солидности, чем в самом деле, пузан. Ни толст, ни тонок, ни красавец, ни урод. Серединка на половинку, чистенький, прилизанный... Вроде бы нравился женщинам.
      - Он стал первым координатором?
      - Ннет... Хотя то, что он делал, можно назвать некоторым прообразом координации на нашей планете. Он сделал попытку перекрыть Юго-западное побережье и вычистить море от гниющих русалок. Кстати, он подсовывал дракону и живых распухших русалок, и гниющие останки.
      - Подкармливал чем мог, - тихо сказал я.
      Человек со стеком услышал и улыбнулся.
      - Да. Но вышло себе дороже. Старина бесился после такой кормежки, уничтожал города и веси...
      - Джорджи, - меня начинал интересовать этот человек, - стал "вонючим"?
      - Ни в коем случае, - махнул на меня рукой человек со стеком, - чтобы Джорджи полез в пещеру? в Нору? У него и домик стоял на взгорке, пригорке, обдуваемый ветерком. Джорджи начал загонять в пещеры других. Это он основал первые "столовые".
      - Они сохранились? - спросил я.
      - Ну что вы! - махнул стеком начальник школ. - Какое там сохранились! Они же были неподалеку от драконьей пасти. Там смертность была - уух... Из тех "столовых" не возвращались.
      - Скажите, - мимо нас прокатил троллейбус, теперь уже в другую сторону - а дракон перестал летать до Джорджи, а не после?
      В этот момент вспыхнул ярко-белым ослепительным светом глаз дракона так, что стало больно смотреть.