Здесь были: массивная дубовая дверь с двумя тяжелыми чугунными накладками, и плоская стальная дверь, без выкрутасов, напоминавшая дверцу сейфа, и небольшая замухрышистая дверь с огромным амбарным замком - дверь чулана что ли, и две воротообразные створки будто гигантского шкафа, изукрашенные резьбой, и стеклянная дверь, толщину которой помогал понять врезанный в стекло железный замок (во тьме за стеклом, в падающем из тупичка неровном свете виднелись столы с громоздящимися на них приборами), и дверь, склепанная из толстых металлических брусьев - попросту дверь-решетка, и плоский черный, каменный створ, наподобие железного занавеса в театре, перегораживающий вход в одно из помещений тупичка.
      Мы спрыгнули из кузова. Спросонья я прыгнул неудачно и чуть не упал.
      Ван, спрыгнувший первым, поддержал меня за руку.
      - Устал, мальчик, - подмигнул Ван Александру Петровичу, роющемуся в карманах, - намаялся...
      - А? - не слушая, полуспросил Александр Петрович. - Ага.
      Он извлек небольшой плоский ключик, подошел к каменной двери, сначала колупнул стену рядом с камнем ногтем, и когда - щелк! - открылся-обнаружился замок, повертел в этом замке ключиком.
      Раздалось натужное гудение, словно стон мучимой твари, и дверь медленно, нехотя поползла наверх.
      Александр Петрович вошел первым, в темневшей черной дырой комнате он щелкнул тумблером, и я увидел, как перед замученными, усталыми людьми засияла сверкающая мрамором зала.
      - Давай, - пихнул меня в спину Ван. - И - быстрее.
      Я покорно вошел в залу. Следом за мной устремились пятеро моих спутников. Мама вошла последней. Она зашла так же неспешно, вальяжно, как и Александр Петрович.
      Не успела она шагнуть за порог...
      - Я сотню раз говорила, - мама посмотрела на рухнувшую за ее спиной плоскую каменную глыбу, - надо сменить пружины. У нас и без того опасная и малоприятная работа, и ни к чему дополнять ее, разнообразить такими, понимаете ли, испытаниями воли.
      - Вы тоже не бравируйте, - обиделся Александр Петрович, - что вы шли нога за ногу? Я, между прочим, хотел, чтобы Жакомо к нам зашел...
      - Оставьте вы водителя в покое, - сказала мама, - поставит машину в гараж и придет через световой дворик. Ключ у него есть.
      - Ладно, - Александр Петрович махнул рукой, - оставлю в покое. Братва! Сегодня поступаете в распоряжение Рахили.
      - Формовка, что ли? - недовольно спросил Ван.
      - Будет тебе и формовка, и отливка, - весело пообещала мама.
      - К Костроме не пойдем? - снова спросил Ван.
      - Ты мне прекрати эти клички, - прикрикнул Александр Петрович, - не в столовой работаешь.
      - А где? - буркнул Ван.
      - Вот отправлю тебя в последний отливочный, - пообещал Александр Петрович, - тогда и узнаешь - где! А покуда хватит болтать! За работу. Так, новенький, - Александр Петрович подозвал меня к себе, - тебе пока спать-отсыпаться, ясно?
      - Ого, - выдохнул Ван, - ни черта себе. Мы тоже сверху.
      - Да, - сказал я, - я хочу с ребятами.
      - Тихо, - поморщился Александр Петрович, - еще накушаешься дерьма с ребятами.
      Он отомкнул дверь в стене, включил в комнате свет - я увидел длинный ряд кроватей в коридоре.
      - Пятая с краю, - приказал Александр Петрович, - воон с того, ложись и спи, покуда тебя не позвали. Все.
      Я вошел в комнату. Александр Петрович закрыл дверь.
      Я подошел к пятой кровати.
      Я понимал, что здесь меня ненавидят и презирают все.
      Я отдернул покрывало с кровати.
      Здесь было холодно.
      Я снял ботинки, пальто, расстегнул штаны и, не раздеваясь, бухнулся в постель. Я накрылся стеганым одеялом и сразу, будто кто позвал меня ласковым голосом, провалился в сон.
      ________________________________________________________________
      Я проснулся мгновенно, будто и не засыпал.
      Я повернул голову. Теперь во всех кроватях лежали люди.
      - Эй, сынок, - услышал я, - куда? Куда собрался? Лежать... до подъема!
      Я увидел. что в конце коридора сидит на стуле коренастый мужчина в форме.
      - Я... - начал я объяснять.
      - Тебе сказано - лежать! - мужчина подошел ко мне вплотную. - Что выспался?
      - Да, - виновато ответил я. - Я... - я покраснел, - мне...
      - А, - догадался мужчина, - пописенькать?
      - Да...мне...я...
      - Лежи, родимый, терпи до подъема... Лежать! - прикрикнул он на меня.
      На соседней кровати приподнялся какой-то человек.
      - Винченцио, - сказал человек, - ты...Что ты тут лекции читаешь? Большим начальником стал?
      Я увидел, как изменилось лицо у Винченцио. Он не стеснялся своего страха перед говорящим .
      - Сережа... - начал он оправдываться.
      - Все, - сказал Сережа, - дискуссия окончена. Отводишь cынка в сортир, чтобы он здесь не ныл, а чтобы жизнь медом не казалась, дашь порошок и тряпочки. Пускай краны чистит. Марш отсюда...
      - Одевайся, - мрачно сказал мне Винченцио, - пошли.
      Я надел ботинки, накинул пальто.
      Мы миновали длинный ряд кроватей. Винченцио толкнул дверь в стене, мы вошли в узкий холодный коридор.
      Мне показалось, что потянуло легким знобящим ветром.
      Винченцио протянул мне надорванную пачку порошка и ворсистую тряпку.
      - Значит, так, - сказал Винченцио, - принимайся за работу. Понял?
      - Понял, - буркнул я.
      - Радости в голосе не слышу, - сказал Винченцио.
      Я промолчал.
      Винченцио с силой дал мне по заду ногой. Удар был так силен, что я чуть не свалился. Я повернулся к Винченцио. Я сжал кулаки.
      - За что? - спросил я, мне было не вытолкнуть это "за что" сквозь подступавшие к горлу рыдания. - За что? - повторил я.
      - За то, что ты - сволочь, - охотно и весело объяснил мне Винченцио, из-за тебя Петровича в труповозы отправили, из-за тебя дядя Саша выговор огреб, из-за тебя дракон взбаламутился и Андромеду сожрал... Все из-за тебя... Иди работай и не зли меня.
      Я побрел по скудно освещенному коридору, я старался не глядеть на осклизлые холодные стены.
      Я знал, что мамина лаборатория совсем близко от дракона. Ближе нельзя. Ближе - "отпетые". А дракон любит холод. Он - горяч и изрыгает пламя. Поэтому ему не нужно тепло, ему нужен холод.
      Винченцио толкнул дверь, и мы вошли в огромную комнату, в центре которой впритык стояли умывальники и раковины, образуя длинный ряд.
      - Там, - Винченцио указал на другую дверь, - горшочки. Вон тряпки, вон порошок, тряпочку в порошочек - и давай, давай, чтобы блестело, как у кота яйца... Ничего! Нормально. Этим ты не только краны очистишь, ты душу себе очистишь от скверны себялюбия и эгоизма... Вперед!
      Винченцио развернулся и вышел.
      Я открыл дверь. В полу полутемного коридора были проделаны огромные дыры, в них бурлили, вертелись, будто раскрученные какой-то невидимой мутовкой, нечистоты. Коридор уходил вдаль, в темноту.
      Из дыр, где бурлили нечистоты, доносилось странное урчание, бульканье. Неимоверное зловоние стояло здесь. У меня закружилась голова. Я согнулся над бурлящей дырой. Меня вырвало. Дрожащей рукой я вытер подбородок, потом помочился. Я заглянул обратно в умывальню.
      И тогда я увидел глаза дракона.
      Они были привинчены к четырем верхним углам помещения и излучали ровный, мягкий, умиротворенный свет.
      Я представил себе, как, сгорбленный, буду драить краны, чтобы блестели, а эти чуть выпуклые квадратные экраны будут светлеть и светлеть, будут все ярче и ярче освещать мое рабочее место, мою плаху, мой позор.
      И тогда я пошел вдоль воняющих дыр по коридору в сгущающуюся темноту.
      Я шел и плакал.
      В темноте я не заметил дыры под ногами - и чуть было не соскользнул в бурлящие, вскипающие нечистоты, но вовремя остановился.
      Опасность успокоила меня. Я пошел теперь вдоль стены, скользя ладонью по ее осклизлой мокрой поверхности.
      Я рассчитал так: мой побег, уход - что угодно, как угодно квалифицируй - крутое ЧП - и маме меня не отстоять. Значит, или меня отправят в труповозы, или в "отпетые".
      Я шел уже в кромешной, в полной тьме, и глаза мои не могли к ней привыкнуть, я жался все ближе и ближе к холодной сырой стене - и меня пронизывали насквозь ее сырость и холод
      Впрочем, иногда попадались сухие и даже горячие участки стены. Я не мог взять в толк, от чего это зависит, но я и не задумывался об этом, а шел все быстрее и быстрее - даже не шел, а словно бы скользил вдоль стены, распластываясь по ней всем телом.
      Вдруг стена кончилась. Рука, которой я ощупывал стену, провалилась в пустоту.
      Я присел на корточки и похлопал вокруг себя ладонями по полу. То был поворот, боковой коридорчик. Ну что ж, это мне на руку. Чем больше я буду сворачивать, тем дольше меня будут искать, тем несомненнее меня отправят или в труповозы, или на испытания к "отпетым ".
      А может, я и сам выйду к "отпетым"?
      Я осторожно, осторожно переставлял ноги. В кромешной тьме я не мог себе представить ни ширину, ни высоту коридора.
      "А если меня не найдут?"- подумал я внезапно. - Вот так... Не найдут и все? Это же чрево планеты - и ты здесь один-одинешенек. Так-то вот. Ты сдохнешь здесь от голода. Сдохнешь, замерзнешь". Меня била дрожь. Мне показалось, что вся толща планеты над моей головой снижается, сдавливается, готовится обрушиться на меня, на меня одного.
      Я шел, уже не касаясь стены, прямо по коридору, хотя зловоние могло бы мне подсказать, что и здесь следует соблюдать осторожность. Мне было все равно. Исчезнувший подо мной пол, провал в бездну. Странно, вместе с испугом, с ужасом меня охватило наслаждение - чувство ныряльщика с самой высокой вышки.
      Бултых! Я нахлебался вонючей горечи, забил руками и кое-как выгреб, удержался на поверхности.
      Я провалился в одну из зловонных дыр. Здесь было посветлее, чем наверху: над моей головой, на осклизлом своде мерцали зеленые светлячки, как странные звезды этого подземного мира. Я поплыл, и тогда над моей головой зажглась яркая круглая лампа. Мне стал виден берег (если это можно назвать берегом) - каменный пол, выступающий из моря нечистот.
      Я поплыл в ту сторону. Я понял, что это за круглая выпуклая лампа. Глаз дракона. Сколько их тут навинчено! И он засияет еще ярче, еще победнее, если я захлебнусь, утону здесь, в этом дерьме.
      Мысль об этом придала мне отчаяния и силы. Я заработал руками и очень скоро почувствовал, что ногами могу коснуться дна.
      Свет глаза дракона начал меркнуть, тускнеть - и выбрался я на каменный пол уже в полной темноте.
      Я прошел несколько шагов и лег на каменный пол. Пол был горяч. Я отворотил лицо, чтобы не обжечься. Я блаженствовал. Мне было хорошо, как коту на печке. Я перевернулся на спину. Тепло, жар пронизало меня, как когда-то пронизывал мокрый осклизлый холод. Я старался не касаться затылком пола. Лежать таким образом было утомительно и неудобно, но я блаженствовал.
      Я - выиграл! Впервые с того самого момента, как я учинил весь этот скандал, я выиграл.
      Теперь мне хотелось есть. Очень.
      Я вспомнил, как мама готовила сардельки. Она их жарила на сковородке, аккуратно надрезала с двух сторон и места надрезов мазала горчицей. После жарки сардельки растопыривались, как невиданные мясные безобразные, но вкусные-вкусные цветы...
      Я расхохотался. До меня дошла забавность ситуации.
      Ну как же! Победитель! Провалился в сортирную яму и, хоть нахлебался дерьма, но не утонул, нет! - выплыл и после победы лежит, обсыхает и, не обращая внимания на миазмы, мечтает об обильной жратве.
      Я поднялся на ноги и, смеясь, побежал по горячему полу прочь от моря нечистот. Я заливался смехом, веселым, счастливым, и только, когда над моей головой зажегся, засиял круглый, выпуклый... я осекся.
      Хихик замер у меня в глотке. Я знал: зря глаз дракона сиять не будет. "Мне не выбраться наверх, - сообразил я, - мне никогда не выбраться наверх. Я заблудился, заплутал в здешних подземных переходах".
      Пол становился невыносимо горяч. Просто стоять на нем было невозможно.
      Я побежал и очень скоро запыхался, перешел на шаг.
      "Ничего, - думал я, - куда-нибудь да выбреду. Мама говорила мне, что лабиринты - густо населены".
      Я расстегнул пальто. Пот валил с меня градом. Меня мутило от вони, мне хотелось скинуть перемазанную одежду, но я боялся, что снова выйду в ледяной коридор, поэтому брел, обливаясь потом, задыхаясь.
      Потом я услышал шум. То был шум какой-то слаженной человеческой работы. Я обрадовался. Люди есть люди: могут дать в морду, но могут дать и хлеба, а есть мне хотелось нестерпимо.
      Я поспешил по коридору вперед. И скоро увидел вдали, как коридор, будто река, впадает в широченное пространство, где происходит какое-то копошение.
      Я присмотрелся. В ярко освещенном зале копошились люди и подъемные механизмы. Когда же я догадался, что грузили люди и подъемные механизмы, что цепляли на крюки и отправляли на движущуюся ленту эскалатора, то мне захотелось повернуть назад. Но поворачивать было некуда.
      Я шел прямым ходом к празднично освещенному залу, над которым висел плакат:
      "ЛУЧШЕ СКОРМИТЬ ДРАКОНУ МЕРТВОГО, ЧЕМ ЖИВОГО!"
      "Столовая, - понял я, - та самая, которой меня пугали".
      Полуголые, мускулистые, лоснящиеся от пота люди, грузившие окостеневшие голые тела других людей, были страшны.
      Из бокового коридорчика мне навстречу вышагнул солдат. Это было настолько неожиданно, что я даже не испугался.
      - Вонючка, - не то спросил, не то назвал меня солдат, - вонючка, что здесь делаешь? Марш в болото! Марш!
      Он скинул с плеча винтовку и легонько ударил меня прикладом в грудь.
      - Фу, - солдат сплюнул, - да ты свеженький? Недавно выкупался? Пшел...Что сказал?
      Брезгливо морщась, солдат вытирал приклад о стену коридора.
      - Эй, - один из полуголых остановился, прекратил работать, сбросил рукавицы, сунул их под мышку, - эй, служба, вонючка, конечно, первый сорт, но на фиг ты его гонишь? Он жрать, наверное, хочет... Погоди!
      Полуголый подошел поближе. Он положил руки на нечто невидимое, прозрачное, и я рассмотрел, что коридор перед входом в зал перегорожен невысокой стенкой из прозрачного материала.
      - Вонючка, - крикнул мне полуголый, - жрать, жрать хочешь? - он потыкал себе в ром пальцем. - Ам-ам хочешь?
      Он обращался со мной, как с глухонемым или сумасшедшим.
      Но я и в самом деле чувствовал, что не смогу выговорить ни слова.
      Я закивал головой, искательно заулыбался: "Ам-ам", - выдавил.
      - Говорящий... сскот, - выругался солдат.
      Полуголый вынул из кармана штанов краюху хлеба, разломил ее.
      - Вонючка, - крикнул он мне, подбрасывая на ладони краюху, - а ну покажи службе, чем в болоте кормят!
      Может быть, эти слова, а может быть, все пережитые унижения, грязь, в которую меня втаптывали, хлестнули меня, словно бичом.
      Я ощерился и зарычал. Я шагнул к солдату. Солдат попятился, навел на меня винтовку и щелкнул затвором.
      - О! - охнуло за прозрачной стеной - от это охота! Бой быков! Вонючка против службы! Вонючка, вперед! Служба, стой крепко! Граница на замке, крепи оборону!
      Полуголые столпились у прозрачной стены, гомонили, смеялись.
      - Давайте работать, - неуверенно предложил солдат, не поворачиваясь к гомонящим. - Норму...
      - Ты за нашу норму, - весело сказал полуголый, предлагавший мне хлеба, -- не беспокойся: мы свою норму выполним. Ты лучше подумай, как пост сдавать будешь. Уже у тебя - гы - натоптано, а пальнешь сдуру, я тебе никого из столовских не дам. Понял? Сам - убил, сам и закопай... Вонючка, лови! Он бросил мне кусок хлеба.
      Я поймал и стал кланяться.
      - Эй, - крикнул стоявший рядом с моим благодетелем высокий лысый мужчина, - вонючий, победитель драконов, я тебе еще хлеба дам - поди обними солдатика. Облобызай друга.
      Я посмотрел на солдата.
      Ужас стоял в его глазах.
      - Уходи, - солдат махнул дулом винтовки в сторону, - слышишь? Проваливай... Убью ведь... У меня патрон уже дослан. Ты дурной будешь, еще шаг сделаешь...
      Пятясь и кланяясь, я начал отходить.
      Я отходил, торжествуя; я жевал кус хлеба. Я второй раз победил, выиграл. "Вонючка" так "вонючка", зато живой и страшный даже для солдата с заряженным ружьем.
      Довольно скоро я дошел до "болота" и порадовался тому, что успел съесть хлеб: здесь вонь стояла нестерпимая.
      Я шел и твердил про себя строчки, прочитанные наизусть Мэлори: "Постой, Димитрий, наконец... постой, Димитрий, наконец я слышу речь не мальчика, но мужа..." Что они ко мне привязались? "Немальчиканомужа, немальчиканомужа..."
      "Ничего, - думал я, - найду "отпетых", скажу, принимайте! Кстати! А где здесь глазыньки, глазыни, глазуньи где?"
      Глаза дракона были привинчены вдоль стен, как зеркала, отражающие друг в друге белый свет.
      И тут я увидел дракона.
      Дракон был невелик ростом. Дракон стоял на мясистых когтистых лапах, а передние лапы дракон сцепил на полном животе.
      Дракон был лыс. Дракон улыбался.
      Он, наверное, только что пожрал, потому что хвост его мерно поколачивал пол коридора, а в животе у рептилии приятно урчало.
      Дракон рыгнул и пошел на меня. Я понял, что он сейчас будет меня бить, что жрать он меня будет потом, когда проголодается.
      Я не испытывал ни страха, ни отвращения - я ждал своей участи.
      Дракон толкнул меня в грудь. Толкнул не сильно, и я не упал.
      Тогда дракон стал на четыре лапы, и я подивился тому, какой же он маленький - размером с теленка, не больше.
      Дракон стал пихать меня лысой башкой, и я увидел на затылке дракона остатки седеньких волос. Меня передернуло от отвращения. Что может быть безобразнее человекообразности рептилий и рептильности человека?
      Я ударил дракона ногой, как бьют шелудивую приблудную собаку. Дракон счастливо засмеялся и куснул меня за руку. Он укусил меня небольно. "Играется, - подумал я и вдруг представил себе, как эта гадина играется не со мной, а с Мэлори, моей Мэлори - с моим счастьем, моим солнышком, моим... моим...
      Ярость захлестнула меня. Я ударил дракона. И дракон удивился. Я тоже удивился, потому что от моего удара лопнула драконова кожа, и дракон хрюкнул от боли. Не помня себя, я бил это зеленое, отвратительное, визжащее от боли тело, под моими ударами превращавшееся в кровоточивое месиво, извивающееся, хрипящее, жаждущее издохнуть, умереть, ибо жизнь для этого месива превратилась в боль.
      Я остановился, тяжело дыша. Я не верил своим глазам. Я убил дракона. Передо мной лежала груда исковерканной недвижной плоти, в которой можно было с трудом узнать лысого дракона с человеческими волосками на затылке.
      Я отвернулся, пошел вдоль стены, остановился и с маху лег на пол. Засыпая, я успел подумать что больше никогда не смогу быть счастлив. Вот я убил дракона... И что? И что же? Я лежу на полу в коридоре подземелья и готов заплакать. Меня мутит.
      Я заснул.
      - Вот он, красавец, - раздалось над самым моим ухом, - Мурзика раздавил, а теперь кейфует.
      Я открыл глаза.
      Передо мной стояли "отпетые". Все, как один, в униформе, затянутые, перетянутые ремнями.
      - Джек Никольс? - спросил один из них.
      - Да, - ответил я и добавил: - Я убил дракона.
      "Отпетые" грохнули.
      - Уу, убийца драконов... Уу... Мурзика задавил... Долго боролись? А? Борьба титанов... Мурзик не давался, наверное, да?
      - Все, - кончив смеяться, приказал тот, что спрашивал меня, - все. Джек Никольс, встать!
      Я поднялся. Я видел в глазах "отпетого" ту же смесь брезгливого недоумения и презрения, что и у Винченцио .
      - Жалко Мурзика, - сказал один из "отпетых", - зверушка была добрая...
      - И тренажер, между прочим, старейший и опытнейший, - добавил другой.
      - Жалко, что на него Сиремус не вышел, - сказал командир.
      - Извините, - сказал я, - я перепутал, я... я подумал, что это дракон.
      Я сообразил, что мои слова прозвучали комично. Но никто не засмеялся. Только командир попросил:
      - Слушай, Джек Никольс, помолчи. Не надо кретина из себя строить...Ты еще в живой уголок в своей гимназии заберись, придуши там хомячка, а потом рассказывай: я-де думал, это - лев. Иди, топай и скажи спасибо, что на тебя Сиремус не вышел.
      Глава четвертая. Человек со стеком
      Мы подошли к двери, на удивление белой, блестящей.
      - Посторонись, - приказал мне "отпетый".
      Я встал в сторону. Он постучался. Дверь отперли. На пороге стоял человек в белом халате, в очках.
      - Что, - удивленно спросил человек, - уже?
      - Спымали, - лениво сказал "отпетый", - принимай, Мэрлин.
      Мэрлин выглянул в коридор и увидел меня.
      - Ба! - подивился он. - Вот это Аполлон! Из какой помойки вы его достали?
      - Он у Круглых Камней ошивался... ты не думай, он - такой, он Мурзика придавил.
      - Мурзика? - снова удивился Мэрлин. - Чем ему Мурзик-то помешал?
      - У него спросишь. Мы пошли. Привет.
      "Отпетые" ушли.
      - Заходите, - вежливо сказал мне Мэрлин.
      Я вошел. То было комната, выложенная кафелем. У стенки стояла ванна, наполненная дымящейся водой.
      - Раздевайтесь, - приказал мне Мэрлин, - и полезайте в ванну.
      ... Я блаженствовал.
      Мэрлин между тем говорил по телефону:
      - Алло, диспетчерская? Джек Никольс из 725-ой лаборатории нашелся. Да... Сейчас вымоется, и я его приведу. Да он весь в крови дракона. Где умудрился?... А... Ты еще поинтересуйся, как он на тренажер вышел... Что, что... задавил, конечно, ага, как ястреб мыша. Ну, ясно. Все ему скажу...
      Мэрлин влил в воду шампунь, и я лежал в горячей зеленой воде, окруженный ослепительно белыми горами пены.
      Мэрлин подошел ко мне, с интересом посмотрел на меня. Потом спросил:
      - А пивка холодненького с сушечками не желаете?
      Очевидно, жара, истома взяли свое, и я ответил не совсем впопад, не уловив иронии:
      - Вы знаете, нет, спасибо. Я ведь пиво не люблю. Вот если бы холодной минералочки...
      Мэрлин снял очки и тщательно их протер.
      Я понял, что был неправ, и похолодел от ужаса.
      - В общем так, - холодно сообщил Мэрлин, - три минуты кайфа вытереться насухо и на выход... Время пошло.
      Он поглядел на часы, подошел к тумбочке, вынул оттуда комплект белья и швырнул мне. Плоская пачка хлопнулась на пол у самых ножек ванны. Ножки были отлиты из бронзы и напоминали львиные лапы. Ванна вцеплялась бронзовыми когтями в кафельный пол.
      Я с силой тер голову.
      - Ну, хлопаются парни с поверхности, - бормотал Мэрлин, - ну, ни в сказке сказать ни пером описать!.. Вся 725-ая, высунув языки, как гончие за зайцем, все облазили, а этот шутник... "Наутилус", понимаешь, капитан Немо... Нырнул и вынырнул. У столовских хлеба выпросил, Мурзика растерзал и после подвигов лег отдохнуть. Геракл! Илья Муромец! Зигфрид! На пол не брызгай! Слышишь? Все, время кончено. Вытирайся...
      Я вытерся и стал одеваться. Штаны, и рубашка, и куртка - все зеленого цвета, только вкраплениями, всполохами, искрами - красные точки-точечки.
      - Скажите, - спросил я, - а в "отпетые" мне можно рассчитывать?
      - Что? - Мэрлин резко повернулся ко мне.
      Я испугался этого резкого злого движения и бормотнул:
      - Простите, а ботинки, носки?..
      - Паланкин? Экипаж? Омнибус? Такси, лимузин? Форд-мустанг? Босиком пойдешь. Быстрее будешь - здоровее станешь.
      ________________________________________________________________
      Я толкнул дверь и вошел в... канцелярию. Обшарпанный стол, четыре стула, желтого цвета сейф, черного - телефон. И человек в форме "отпетого" за столом.
      Человек разбирал какие-то бумаги. Ящики письменного стола были чуть выдвинуты, и неясное потрескивание доносилось из них, точно там догорал, дотлевал костер.
      - Выйдешь сейчас, потом войдешь, козырнешь как следует, как следует представишься... Пошел.
      Я вышел за дверь. Установил дыхание, вошел снова и доложился, как положено.
      - Еще раз, - сказал человек, - бодрости и радости не слышу в голосе.
      ...Когда я в шестой раз вошел в кабинет, рядом с ним сидел подтянутый сухопарый человек со стеком. Входя, я услышал, как он говорил :
      - Завтра - киносъемка в 20-й школе, ты бы гаденышей приготовил.
      "Это, - понял я, - кто-то из воспитателей "отпетых". Я вышел и вошел вновь, улыбаясь во весь рот:
      - Дезертир из 725 лаборатории по вашему приказанию явился.
      Человек со стеком взглянул на меня..
      - Чему вы так обрадовались, молодой человек? За вашу познавательную экскурсию ребра вам, конечно, не сломают, не в холодный цех, чай, поступите, но тумаков... гм... гм... навешают.
      - Отвечаю, как велено, - гаркнул я.
      - А... - лениво протянул человек со стеком и вновь обратился к своему собеседнику: - Позвони Мерлину, Ланцелоту, пусть открывают вольеры...
      - Можно спросить? - кашлянул я.
      - Можно Машку под забором, - веско заметил человек в форме, - и козу на возу... А у нас - разрешите.
      - Виталий Степанович, - поморщился человек со стеком, - ну что вы, право, этот казарменный юмор? Для чего? Что вас интересует, молодой человек?
      - Разрешите обратиться?
      - Разрешаю, разрешаю, - кивнул человек со стеком.
      - Могу ли я рассчитывать на то, что меня отправят в "отпетые"?
      - Что, что? - переспросил Виталий Степанович. - Ты можешь рассчитывать на то, что тебя отправят головой в унитаз, - вот на это ты можешь рассчитывать.
      - Виталий Степанович, - человек хлопнул стеком по столу, - займитесь лучше подготовкой завтрашнего киносеанса. Не вводите в заблуждение юношу...
      Человек со стеком устало смотрел на меня, молчал. Наконец он сказал:
      - Молодой человек, вы, конечно, правы. Вы можете предложить себя в "отпетые". Закон предоставляет такую возможность любому провинившемуся, но следует пройти довольно сложные, физически очень тяжелые испытания. Вы готовы к этому?
      - Да, - сказал я.
      Человек со стеком вздохнул и прикрыл глаза.
      Он говорил тихо, едва слышно, еле ворочал языком, словно ему было трудно выталкивать слово в мир, поднимать слово языком и выталкивать.
      - К тому же... Вы... вряд ли убережетесь... от побоев..."отпетые" вас... тоже искали... как и лаборанты...
      Человек со стеком открыл глаза и посмотрел на меня.
      - Я не из-за побоев, - сказал я, - я из-за другого.
      - Чего же вы хотите? - спросил человек со стеком безучастно.
      - Я хочу убить дракона, - произнес я.
      Человек со стеком не изумился.
      - Дракона - здешнего? Или на другой планете?
      В его вопросе не слышалось насмешки, и я твердо ответил:
      - Здешнего, до других мне дела нет!
      - Боец! - кивнул в мою сторону Виталий Степанович. - Губа не дура.
      Человек со стеком с любопытством посмотрел на меня.
      Я выдержал его взгляд.
      - Лечь, - внезапно приказал он.
      Я бросился на пол.
      - Встать. Лечь. Встать. Лечь. Встать. Лечь. Встать. Лечь. Встать. Упор лежа. 150 раз отжаться. Зад, - ногой он наступил на меня, - зад не отклячивай. Поехал... И рраз...
      В классе я был не самый слабый, но тут стал задыхаться. Руки стали ныть, затекать, они не сгибались и не разгибались, не могли выдернуть тяжесть тела.
      - Встать! - приказал человек со стеком. - Сесть. Не на стул, - он рассмеялся, - на корточки.
      Виталий Степанович тоже заулыбался.
      - Может, прекратишь этот детский сад? Эту утреннюю физзарядку? Не мучай дитю...
      - Я просто плохо спал, - выхрипнул я, сидя на корточках.
      - Как же ты? - посочувствовал Виталий Степанович. - Надо высыпаться...
      - Встать! - приказал человек со стеком.
      Я даже привскочил от усердия.
      - Встатьсестьвстатьсестьвстатьсестьвстатьсестьвстатьсестьлечьвстать лечь, - я тебе сказал, - лечь, сесть, сесть! Встатьсестьлечь встатьсестьлечьсесть - сесть!
      Я часто сбивался, выполнял не те команды. Виталий Степанович говорил по телефону:
      - Да, подгони гаденышей - и клетки открой... Ага. Годится. Работай...
      - Лечьвстатьсестьлечьвстатьсесть...
      Человек со стеком обошел письменный стол, растворил дверь в стене; я увидел длиннющий коридор, похожий на дорогу, стиснутую стенами и потолками; дорогу, казалось, загнали в узкое пространство, она взвыла от боли, и этот вой застыл в конце коридора точкой, в которой слились все линии пола, потолка и стен.
      - Гусиным шагом - по коридору, - приказал мне человек со стеком, вперед.
      - Ну вы резвитесь, - сказал Виталий Степанович, - я поехал к Митяю. Ты следи все-таки, чтобы жаба не припрыгала... Мне с ее слизью возиться.
      Я старался идти быстрее... Ноги болели. Человек со стеком шел рядом со мной и постукивал меня этим самым стеком.
      - Ниже, ниже садись... Вот так... И иди швыдче...
      В ушах звенело. Иногда я переставал слышать человека со стеком.
      А потом я увидел жабу. Она была огромна и расползлась огромной, зеленой, вздрагивающей горлом тушей посреди коридора.
      За ее спиной коридор продолжался, тянулся все к той же точке - то был полет пули, застывший, замерший и обставленный сверху и снизу, справа и слева - стенами.
      Жаба раззявила рот и вывалила длиннющий язык. Он рухнул на мое плечо, словно липкая дубинка.
      - Голову, - гаркнул человек со стеком, - голову спрячь, сгруппируйся... Вот так... Зад, зад ей подставляй.
      Я свернулся в комок, закрыл голову руками. Удар...
      И рвущая боль. Удар. И соленый вкус во рту. Удар - и...
      Человек со стеком выкрикнул нечто гортанное, на непонятном языке. Вслед за тем я услышал резкий свист хлыста, завершившийся постыдным каким-то шмяком.
      - Встать, - приказал мне человек со стеком.
      Я поднялся.
      Жаба сидела на прежнем месте. Выпуклые глаза смотрели в разные стороны. Через зеленый живот багровела бысто исчезающая полоса. Жаба разевала рот.
      - Ну что, - спросил человек со стеком, - будешь меня слушаться или сам попробуешь?
      - Вас, - еле переводя дыхание, хватая ртом обжигающий воздух, выдавил я, - буду.