- Парень, - тихо сказал он, - ну давай, это, побыстрее... Мы ж на службе...
      - Ваше дело, - продолжал сонно выговаривать голос, - изолировать. Быстро, оперативно, вежливо. Бесшумно, по возможности.
      - Не прерывая сна, - видимо, не выдержав, буркнул человек в кепи.
      - Сидоров, - голос не взвился в ярости, но как-то по-особенному окреп, - ты что, почитаешь за знак особой милости то, что я запомнил твою фамилию? Ну вот тебе для начала: все отделение лишается увольнительных на год. И никаких выездов! Понимаешь, вламываются, как банда хулиганов... Зверя они успокаивают. Сами и есть звери...
      Человек в кепи стоял и часто моргал.
      Я одевался. Охранники переминались с ноги на ногу.
      Мама подмигнула Сидорову, легко поднялась и выхватила из рук человека в кепи прямоугольный ящичек.
      - Коллега координатор, - заговорила она, - во-первых, я прошу прощения, что потревожила тебя среди ночи...
      - Ничего, коллега Рахиль, ничего, - умиротворяюще сказал координатор, тебя ведь тоже потревожили среди ночи?
      - Но меня по совершенно законному поводу, - разливалась соловьем мама и делала мне жесты рукой, мол, быстрей, быстрей, не рассусоливай, - а тебя... Я ведь позвонила только начальнику куста...
      - Не извиняйся, коллега Рахиль, - мне показалось, что невидимый координатор зевнул и, подавив зевок, продолжал, - форма исполнения самого жесткого закона должна быть неизменно корректной, и чем жестче законное решение, тем корректнее форма его исполнения - мы-то с тобой знаем эту диалектику.
      Я натянул куртку, мама жестами показала: нет, нет, нужно теплее свитер, там холодно, а в коробку тем временем говорила горячо и убежденно:
      - Именно поэтому, коллега координатор, я и спешу сообщить тебе, что действия тайной полиции в целом были корректны, за исключением некоторых эксцессов, в частности, - мама обвела взглядом чуть не в шеренгу выстроившихся охранников и остановилась на здоровенном детине, - поведение коллеги...
      - Захарова, - подсказал шепотом небольшого роста кругленький веснушчатый охранник.
      - ...Коллеги Захарова, - мама подмигнула кругленькому и потерла пальцами о пальцы, мол, твоя-то фамилия, воин?
      - Быкадоров, - с готовностью отозвался кругленький.
      - И коллеги Быкадорова, - четко закончила мама.
      Кругленький покраснел и часто захлопал ресницами, кажется, даже слезы появились у него на глазах. Мама же чуть выпятила нижнюю губу и развела руками, и снова жест ее прочитывался без слов: извини, брат, но доносчику первый кнут.
      Сидоров фыркнул и одобрительно кивнул.
      - Быкадоров? Захаров? - удивленно переспросил координатор. - Ах, псы! Они же псы... Ну-ка я сейчас запрошу Барсика, те ли, или я путаю.
      Быкадоров и Захаров стояли, втянув головы в плечи, на них было жалко смотреть.
      Между тем свечение глаза дракона постепенно сходило на нет, а вскоре глаз и вовсе успокоился, висел обычным серым экраном в темноте ночной комнаты.
      Мама щелкнула выключателем. В комнате загорелся свет.
      - Те, - даже как-то обрадованно доложил координатор, - ах, псы... В "отпетых" и полугода не пробыли, сразу в тайные и туда же - ну, псы... Из-за вас страдать ребятам... Пять лет - чистый конвой, чистый! Сидоров, слышишь? Чтобы на поверхность - носу не казали!
      Мама протянула коробочку Сидорову и одобряюще-ободряюще кивнула. Сидоров понял ее.
      - Коллега координатор, - вежливо спросил он, - отмену увольнительных фиксировать в журнале?
      - Не надо, - отозвался координатор, - черт с вами - гуляйте. "Псов", Захарова и Быкодорова, отметь, а остальные... пускай гуляют - и давайте живей, швыдче с нарушителем, что вы, в самом деле, телепаетесь...
      Координатор замолчал. Сидоров спрятал ящичек в свой комбинезон.
      Я стоял одетый, в свитере. Стоял и смотрел на маму.
      - Так, - сказала мама, - наденешь желтые ботинки, старые...
      Я пошел надевать ботинки.
      Мама ткнула пальцем в Сидорова:
      - Без меня, я надеюсь, вы не поедете, коллега Сидоров? Я быстро переоденусь.
      Сидоров опустил голову:
      - Коллега Рахиль, - тихо сказал он, - это не положено... Вы же знаете.
      Мама развела руками:
      - Коллега? Ну стоит ли из-за небольшого нарушения инструкции так упираться? Для чего это? Зачем этот ненужный административный задор? Вы уже поимели служебные неприятности, - поимеете и еще... Я их вам гарантирую, коли вы уедете без меня. Га-ран-ти-рую.
      Сидоров посмотрел на маму, видимо прикидывая, блефует или нет, снова опустил голову и выговорил только: "Мда".
      - Хорошо, - кивнула мама, - я иду переодеваться. Джек, надень серое пальто, серое! и носки возьми шерстяные..
      _____ ___________________________________________________________
      Мы спускались по пустой гулкой лестнице, залитой тоскливым городским светом. Захаров не стал вызывать подъемник.
      - Ну его на фиг, - сказал он мне. - Я после подземки в узкую коробку никак войти не могу. Давит, понимаешь, давит.
      Двери некоторых квартир были чуть приоткрыты - чуть-чуть - или мне показалось? - как казалось, что за дверьми этих квартир не безразличная, пустая тишина и темнота, а тишина и темнота живые, прислушивающиеся, дышащие и сдерживающие свое дыхание.
      - Ты, главное, в похоронщики не попади, - болтал Захаров, - гиблое дело. Тухлое... Через три года выползешь - снова бросаться будешь - уже не на дракона, а на людей, и уже не три года влепят, а поболе. Снова приедем. Мы так к одному примчались, а он уже у подъезда прохаживается, ждет. "Здорово, хлопцы, - говорит, - за мной?" "Ну, садись, поехали..."
      Захаров хохотнул. Я остановился на лестничной площадке, взялся за перила и вдруг с внезапной жестокой ясностью понял, что покидаю этот дом, этот нелепый старый дом с четырьмя кариатидами, поддерживающими балкон, навсегда...
      ...А кариатиды были смешные. В центре - две полуобнаженные женщины ну, это ничего себе, ничего особенного, а по бокам два мускулистых мужика, повернувшихся к женщинам лицами и скорчивших рожи не то от натуги, не то от расположенных рядом таких, понимаете ли, красавиц... - навсегда...
      - Эй, - Захаров потряс меня за плечо, - силен мужик, ты чего - спать стоя собрался? Ну, ты не тушуйся - у тебя маманя такая - в обиду не даст. При лаборатории пристроит. Она у тебя кто?
      - Начальник лаборатории, - тихо сказал я.
      - О... как раз к себе и возьмет, ничо, ничо... только что ночью скверно, а днем будешь видеться... Быкадорову врежут, ох, врежут. Его Сидор спрашивает, к кому напоследок? А этот - к нылы какому-то в"-- 1302. Что за нылы? Ну ладно, Сидор там, я, Карраваджо там, Штауфен не знаем, но этот-то писарчук вонючий должен был все сокращения заучить...Теперь ему в канцелярии не посидеть. Через день на ремень - сдохнет от натуги, падла, в похоронщики запросится. А тебе что...Ты в лабораторию потрюхаешь...
      Я посмотрел на Захарова. В последних его словах слышалась зависть, настоящая, неприкрытая.
      Я сказал:
      - А в "отпетые"...
      - В "отпетые"? - Захаров глядел на меня во все глаза. - В "отпетые"? Да ты чо, парень? Да там даже для нарушителей такие испытания...Ты чо? Ну, а попадешь туда, думаешь, легче? Лучше похоронщиком, лучше последним "рассекателем" в десятитысячных лабах работать, чем "отпетым", - Захаров говорил горячо, даже кулаком от волнения по стене пристукивал, - во-первых, на всю жизнь, понял, да? Любой похоронщик, распоследний планетный убийца и подземный нищий на что-то, хоть на что-то надеется, а "отпетым" не на что надеяться - вся жизнь... "пейте кровь дракона! пейте кровь дракона!" - ты только это услышишь, сразу... - мы вышли на улицу. У подъезда стояло две машины. Никогда прежде я не видел таких машин. Вытянутые, сигарообразные, с огромными кабинами и закрытым бронированным кузовом.
      - Вроде почету больше, - рассказывал Захаров, - но почет - это так...тьфу, потому что в почете секунду-мгновение, а всю жизнь в драконовой вони... Я-то знаю... Три месяца отслужил - не знал, как вырваться...
      Захаров посмотрел на светящееся окно дома, в котором я жил, и, прикинув что-то, посоветовал мне:
      - Давай-ка, лезь в кузов... Погоди секунду... Не сбежишь?
      Я улыбнулся.
      Захаров подошел к кабине водителя, постучал в стекло. Водитель, будто ширму, отодвинул дверь...
      - Жак, - попросил Захаров, - приоткрой кошелочку...
      Водитель посмотрел назад:
      - А, хулигана привели? Что, оказал сопротивление?
      - Да, - засмеялсяЗахаров, - было немного по молодости, по дурости...
      - Ну, ничего, - водитель медленно задвигал дверь, - сейчас дурость вышибут и вмиг состарят, следи за "грибками"...
      Захаров подбежал ко мне, извлек из комбинезона небольшой короткоствольный огнемет, наставил на раскрывающиеся двери? нет, ворота кузова...
      Я увидел скопление бледных небритых людей и над ними блеклую, в четверть накала, лампочку. Люди стояли тесно, плотно друг к другу, и я не мог понять, как же я смогу втиснуться.
      - Полезай, - прикрикнул на меня Захаров, - живо! Мало я из-за тебя получил?
      Я ухватился за борт машины, подтянулся и влез в кузов.
      - Банкуй, - заорал Захаров, - и поехали... Нас догонят, - ворота кузова закрывались, я успел увидеть темные приземистые дома и зеленоватое небо, успел услышать крик Захарова: "К "старой пещере", маршрут изме...!" Ворота замкнулись.
      Я не услышал, не почувствовал, что машина тронулась, только ровное, едва слышное гудение говорило мне о том, что мы едем.
      В пальто мне было душно. Пот заливал лицо. Я задыхался. Меня стиснули так, что мне показалось: сейчас у меня будут переломаны ребра. Меня разминали рядом стоящие тела... Я посмотрел вверх и увидел, что лампочка загорелась ярче и что это вовсе не лампочка, а выпуклый, округлый глаз дракона.
      - А ведь меня могут здесь просто раздавить, просто, - внезапно понял я; меня и врямь сжали еще сильнее, я закусил нижнюю губу и еле слышно простонал.
      ......
      Гудение прекратилось.
      Ворота кузова медленно растворились.
      - Джек Никольс, - крикнули из темноты, - Джек Никольс.
      - Я, - крикнул я тонким срывающимся голосом, - я здесь, я...
      Мне было все равно, кто выкрикал мое имя, мне хотелось вырваться отсюда - куда угодно, только прочь отсюда.
      Меня отпустили.
      - На выход, - я узнал голос Сидорова.
      - Пошел, - Берды пятерней схватил меня за лицо и резко запрокинул мне голову, - пошел отсюда, золотой петушок... Брысь.
      Кто-то дал мне пинка.
      Сопровождаемый плевками и тычками, я вывалился из кузова. Ворота за мной так же медленно, как и прежде, затворились.
      Я тяжело дышал, старался одернуть пальто, застегнуться.
      Я увидел простирающееся, насколько хватало глаз, поле, поросшее мелким, вздрогнувшим каким-то кустарником, а вдали мерцающие, будто жалобно, тихо звенящие огни города.
      Передо мной стояли Сидоров, Захаров и моя мама.
      За их спинами высилась громада второй машины.
      Мама курила.
      Захаров старательно пучил глаза.
      Сидоров так же старательно ему втолковывал:
      - Захаров, ты со своей простотой мне уже, извините, коллега Рахиль, остоп..л. Осто...
      - Достаточно, - сказала мама, - коллега Сидоров: и я, и коллега Захаров знаем всю парадигму этого образа.
      - Ты, - продолжал Сидоров, - видно, забыл, что я тоже в "отпетых" был, только не три месяца, как некоторые, а десять лет отпахал, а ты меня, нас, извините, коллега Рахиль, обмануть хотел? Ну ты, сынуля, теперь у меня отпашешь. Тебе эти три месяца в "отпетых" курортом покажутся. Через день на ремень. Марш, скотина безрогая... Отомстить он решил, мститель... Марш.
      Захаров, все так же пуча глаза, сделал армейский уставной поворот и, печатая шаг, взбивая пыль, направился ко второй машине.
      Меня знобило. Я стал застегивать пальто.
      - Он в кабине поместится? - спросила мама.
      - Поместится, - буркнул Сидоров, - вали... вперед.
      Вжав голову в плечи, силясь унять дрожь, я пошел к кабине. Я забрался в просторное, уютное, точно квартира, со стеклом во всю стену, помещение кабины. Я опустился на сидение рядом с шофером. Стало жарко, душно... Я опустил голову в подставленные ладони, вцепился в волосы.
      Вскоре в кабину забрались Сидоров и мама.
      Я закрыл глаза.
      Я услышал биение крови в висках.
      Голова делалась широкой, казалось, будто кровь, бьющаяся под кожей, готова разорвать кожу, хлынуть наружу. Весь мир был заполнен, забит биением этой подкожной крови.
      Мир был красен и делал мне больно.
      Мир был тесен и извне стискивал мне ребра, а изнутри рвался кровью.
      Издалека доносились голоса мамы и Сидорова.
      - Да, я уж там до утра. Куда на поверхность, если драконовым ходом, то к магистрали, а там на 63-м - очень удобно, до самой моей лаборатории.
      - Как вы догадались, что он к драконову ходу рванет?
      - О господи, Сидоров, да трудно было не догадаться - куда же ему еще-то? Не по обычному же маршруту?
      Я открыл глаза.
      Я глядел на дорогу, льющуюся под колеса автомобиля.
      Дорога была гола - или ее раздевал свет фар?
      Машина остановилась. Шофер поглядел на Сидорова.
      - Начальник, - спросил шофер, - сам пойдешь?
      Сидоров пожевал губами, скосил глаза на маму.
      - Да, - наконец выговорил он, - пожалуй, надо самому.
      - Сходите, конечно, - безмятежно предложила мама, - и заодно, - она нагнулась, чтобы порыться в сумке ("Ага, - безучастно подумал я, - значит, мама взяла рабочую сумку, значит, до вечера будет в лаборатории...Так она же о том и говорила Сидорову... Да, конечно... Постой, царевич, наконец... Постой... постой, маму надо слушаться, маму...") и извлекла трепаную книжечку вместе с новеньким хрустящим пропуском, - наши пропуска - его и мой, если возникнут сложности... Все же "Старая пещера", драконов ход...
      Сидоров вздохнул:
      - Давайте пропуска.
      Он отомкнул дверь, спрыгнул в зябкую темноту ночи, где чуть вздрагивали попавшие в полосу света ветки убогих кустов, и пошел к будочке деревенского, едва ли не сортирного вида, скупо освещенной древним фонарем в железной решетке на деревянном столбе.
      Сидоров постучал в дверь будки.
      Я смотрел прямо перед собой, туда, где Сидоров втолковывал что-то солдатику, появившемуся на крыльце будки, показывал на машины, тыкал пальцем в наручные часы, в землю, потом развернул какую-то бумагу, потом достал наши пропуска (так, значит, мама сделала мне пропуск в подземные переходы? Об этом, кажется, и отец не знал)...
      Я видел, что за будкой дорога начинала подниматься вверх. За будкой круглился небольшой пологий холмик.
      Наконец Сидоров вернулся к машине, кинул маме на колени два пропуска, ее и мой, легко взобрался в кабину, затворил-задвинул за собой дверь и, повернувшись к шоферу, сказал:
      - Ну, а теперь, Жак, жми! По дороге дракона, к Старой пещере! А там левый поворот и до Площади разводящих.
      - К утреннему разводу поспеем, - шофер завел машину.
      Я увидел, как земля небольшой возвышенности, перед которой торчала нелепая покосившаяся будка, дрогнула и поехала в сторону медленно, медленно, открывая передо мной тускло освещенный широкий тоннель.
      Мама взяла меня за руку - сильно, сильно, как только могла.
      Глава третья. "Сынок"
      Две машины въехали в тоннель и катили по широкой тоннельной дороге, вдоль стен которой тянулись пыльные черные провода и поблескивали лампочки.
      Мама все еще держала меня за руку.
      Сидоров, морщась, полез в карман, достал длинный ломкий пласт упаковку таблеток, извлек одну белую таблетку, бросил в рот.
      Жак искоса поглядел на него, одной рукой поискал у себя за спиной и вытащил шлем, похожий на шлемы танкистов из войн других галактик.
      Жак протянул шлем маме:
      - Это - Сидорову, пускай свой студень прикроет... Во как корячится.
      Мама отдала шлем Сидорову.
      - Спасибо, - Сидоров снял кепку, и я вновь увидел его, поделенный надвое, изрытый бороздами, похожий на грецкий орех, чуть подрагивающий мозг. - Спасибо, а то, действительно, мочи нет...
      Он надел шлем.
      Мама с жалостью посмотрела на Сидорова.
      - Долго в "отпетых"?
      - Угу... - Сидоров прикрыл глаза, откинулся назад, - если бы не лапа-лапушка, до сих пор бы с огнеметом бегал.
      - Это лапой так? - поразилась мама. - Я думала, что хвостом.
      - Уу, - Сидоров отрицательно помотал рукой, - если бы хвостом, вообще бы убил. Чтобы быть точным - не лапой даже, а когтем. Мы называли его хирургом, - Сидоров разлепил глаза, видимо, он пришел в себя, - ну, ничего. От меня он тоже получил подарочек. Ему эта черепушка, косточка эта жизнью вышла.
      Сейчас я понял, отчего мама посоветовала мне одеться потепелее. Было холодно. Я передернул плечами.
      Тоннель сделался шире; я видел, как от него отходят другие тоннели, поменьше, некоторые из них (я успевал заметить) были ярко освещены и казались высокими бесконечными парадными залами, некоторые были такими же, как и тот, по которому мы ехали, - тусклыми и пыльными, - и были еще провалы в стене, черные и узкие, - проходы во тьму.
      Мы обгоняли машины и тяжелые автобусы, странное дело! - порою мы обгоняли пешеходов, бредущих вдоль пыльной стены с черными проводами. Один раз мы оставили за собой колонну солдат в противогазах, бегущих узкой цепью. "Отпетые?"- хотел спросить я, но не решился.
      - Слушай, Сидоров, - сказала мама, - а у второй вахты телефон будет?
      - Будет, будет, - улыбнулся Сидоров, успеешь, не бойся.
      Тоннель стал превращаться в большую площадь, и площадь запруживалась машинами.
      - Это что такое? - заволновалась мама. - Большой сбор? Этак мы не успеем...
      Сидоров повернулся к шоферу:
      - Жак, уважь даму...
      Жак кивнул. То газуя, то маневрируя, он довольно быстро подкатил к шлагбауму.
      Наша машина удачно вписалась между двумя такими же сигарообразными и толчками - подвигалась вместе со всеми к шлагбауму.
      - Так, - мама посмотрела на часы, - коллега Сидоров, телефон на вахте?
      Сидоров согласно махнул рукой.
      - Я тогда постараюсь...
      Сидоров отодвинул дверь кабины, придержал маму за локоть.
      Мама легко спрыгнула на землю, пошла между машинами к вахте.
      - Хороша, - вздохнул шофер Жак.
      - Да уж, - согласился Сидоров, - неплоха.
      Мама подошла к вахте. Караульный кивнул, завидя ее.
      Телефон черной допотопной лягушкой распластался на стене тоннеля.
      Мама разговаривала по телефону, морщилась от гудков машин, втолковывала что-то в телефонную трубку, зажимама одной рукой ухо.
      Шофер положил руки на руль. Отдыхал.
      - О, - сказал Сидоров, - гляди. Краса планеты. Андромеда.
      - Где?
      - Да вон, недалеко от вахты, вон...
      Я тоже стал вглядываться.
      - Вы, - тихо сказал я, - ошибаетесь, не может быть, чтоб так скоро... конкурс был еще вчера...только вчера. Еще неделя, целая неделя.
      - Хо, - обрадовался Жак, - слыхал невинного? Все он знает, и про конкурс, и про Андромеду, а про то, как себя вести, не знает.
      - Но почему? - недоумевал я. - Почему? Я точно знаю, конкурс в орфеануме был вчера. Вчера была победительница - 120 очков. Еще неделя...
      - Парень, - объяснил мне Сидоров, - если ты все знаешь про конкурсы и про Андромед, так как же ты не знаешь, что после конкурса дракона злить нельзя?
      - Я... - я вдруг увидел, что мама остановилась у машины с открытым кузовом, - остановилась, заговорила, - я... - горло у меня перехватило, ибо я увидел, с кем разговаривала моя мама, - не знал.
      - Ну так узнай, - довольно грубо сказал Сидоров, - зверек, может, и заснул бы, может, и забыл бы за неделю-то подготовки - такое бывало - редко, но бывало, а ты напомнил.
      - Мэлори, - заорал я и рванулся в отворенную дверь кабины, - Мэлори!
      Мэлори, разговаривающая с моей мамой, повернулась. На ней была шубка, отороченная белым мехом.
      Завидев меня, она замахала руками, заулыбалась.
      - Джеки, - кричала она, - Джеки! И ты?...Ты чего с "псами"? Джеки! Тебе никто не говорил, какой ты славный! Я лю...
      Сидоров швырнул меня обратно на сидение.
      Машина с Мэлори медленно проползла под поднятым шлагбаумом.
      Мэлори стояла в кузове и махала рукой.
      Горло мне раздула безобразная икота, я утирал слезы рукавом, вопил что-то нечленораздельное, глупое.
      - Чего это? - с опаской спросил Жак.
      - Истерика, - спокойно объяснил Сидоров и добавил: - Вот скажи-ка мне лучше, отчего это хорошие женщины нормальных мужиков не любят, а все какую-то слизь болотную, слабаков, истериков?
      - А оттого это, - мама подошла к кабине и протянула руку, Сидоров помог ей влезть и затворил за ней дверь, - спасибо... что в хорошей женщине сильнее материнские черты. А матери что важнее всего? Обогреть да приласкать, накормить, защитить. Для матери в мужчине важна не сила, а слабость.
      - Мудро, - буркнул Сидоров.
      Мы въезжали под шлагбаум.
      - Джек, - обратилась ко мне мама, - во время развода от меня - ни на шаг! На тебя разнарядка - в лабораторию.
      - Я хочу в "отпетые", - я перестал плакать, смотрел прямо перед собой, - там должен быть выбор - я пойду в "отпетые".
      Мама извлекла из сумки сигареты, предложила Жаку и Сидорову.
      Те взяли.
      - Командир, - попросил Жак, - покажи фокус!
      - Есть, - улыбнулся Сидоров, - для дамы, для коллеги Рахиль - покажу!
      Он снял шлем и закурил.
      Машина тем временем подкатила к шлагбауму.
      - Дверь? - спросила мама.
      - Уу, - покивал, затягиваясь сигаретным дымом, Сидоров.
      Мама приотворила дверь.
      Солдат поднял шлагбаум.
      - Сидоров, - крикнул солдат, - что у тебя за толпа в кабине?
      Сидоров махнул рукой, мол, не мешай.
      Солдат хмыкнул, пожал плечами. Мама протянула ему пропуска.
      - Да не надо, - поморщился солдат, - я и так вижу. Валяйте, валяйте, а то на развод не поспеете.
      Дверь кабины плотно замкнулась.
      Сидоров покраснел, глаза его наполнились слезами, и я увидел, как из извилин его мозга повалил дым.
      - Ой! - совершенно неискренно восхитилась мама, - прелесть! прелесть! Как это у вас получается...
      - А вот, - самодовольно сказал Сидоров, стряхивая пепел, - срежет у вас дракоша на чужой планете такой скальп - и вы выучитесь дым из ушей пускать. Больно только, - Сидоров поморщился и надел шлем, - а так ничего. И ребятам нравится. У "псов", сами знаете, - должность... и занятия тоскливые - а тут -развлечение.
      - Я в "отпетые", - повторил я, словно зазубривая наизусть свое желание.
      - Видал, - хмыкнул Жак, - он тоже хочет дым из мозгов пускать.
      Мама улыбнулась. Она заговорила очень спокойно, очень рассудительно:
      - Видишь ли, Джек, наверное, такой вариант был бы вовсе неплох. Но мы не готовили тебя в "отпетые". У нас были другие планы относительно тебя. Извини. Там, Джек, закавыка не только в твоем желании - хотя это один из важных факторов (вербовки - нет, все "отпетые" - добровольцы) - главное все-таки - испытания. А испытания ты не пройдешь, да я и не хочу, чтобы... мама замолчала.
      Мы въезжали на площадь, залитую безжалостным светом прожекторов. Машины останавливались у стен, отворялись кузовы, оттуда спрыгивали люди, площадь быстро заполнялась народом.
      Мама выпрыгнула из машины. Следом за ней - я. Мама протянула мне сумку: "Держи и не выпускай".
      Сидоров держал в руке разграфленные листки, перелистывал их, шевелил губами.
      - Мы пойдем, - сказала мама, - ладно?
      Сидоров кивнул, потом оторвался от своих листков и подмигнул маме:
      - Удачи... Я наряды сдам, ну а уж если у тебя не выгорит... - Сидоров развел руками.
      - Выгорит, - мама заулыбалась, - у меня все выгорит.
      Она крепко взяла меня за руку и повела сквозь толпу.
      - Александр Петрович! - закричала она. - Саша, - она замахала рукой, Саня! Я здесь...
      Люди недовольно оглядывались.
      Людей было много, стояли они тесно. За порядком следили конвойные "псы". Они не давали толпе смешаться, делили ее на ровные квадраты, но мама смело пробиралась вперед, тыча конвойным под нос наши пропуска.
      - Рая, - чуть удивленно выкрикнул пожилой полный человек, пробирающийся к нам, - ну наконец-то, где он? А...
      Человек остановился рядом с нами, тяжело, устало дыша.
      - Ну хорошо. Я уж думал... Все, все, Рая. Оформлено, завязано, пошли со мной.
      Он вел нас к противоположной стене, окаймляющей площадь; от шума, толкотни, безжалостного света у меня кружилась голова, нестерпимо болели глаза и хотелось спать, спать.
      Мы протискивались сквозь толпу, разделенную редкими цепями конвойных. Александр Петрович спешил. Несмотря на пар, вырывающийся у него изо рта, Александр Петрович потел и часто вытирал пот рукой со лба.
      - Саш, - окликнула его мама, протискиваясь поближе, - что ты в самом деле?
      - Рая, - сказал Александр Петрович, - только ради тебя и Дженнаро, только... Даже не столько твоя работа, хотя и она, конечно, важна, кто спорит... крупнейший специалист по формовке, но, Рая...
      - Саша, - мама склонила голову, и я почувствовал, с какой силой она сжала мою руку, - я тебя не понимаю, о чем ты?
      - О том, - озлился Александр Петрович, - что из-за тебя, ради тебя я отказался сегодня от великолепного рабочего, мастера золотые руки - он ушел в столовские...
      - Александр Петрович, - мама все сильнее сжимала мою руку, - так надо полагать, что мне надо было уйти в труповозы?
      - Не тебе! - выкрикнул Александр Петрович.
      - А я вас не просил брать меня в лабораторию, - закричал я, - я вас...
      Мама развернулась и с силой ударила меня по лицу.
      - Замолчи! Сейчас же, немедленно...
      Александр Петрович через плечо смерил меня взглядом:
      - А вас, юноша, я и в расчет не беру. При чем здесь вы? Мы беседуем вдвоем, и вам лучше в нашу беседу не вмешиваться. Меня ни капельки не волнуют ваши просьбы и желания - понимаете? Ни синь порох, как говорили в старину. Ясно?
      После моего крика и резкого ответа Александр Петрович, после того, как мама хлестнула меня по лицу, мы проталкивались сквозь толпу молча. Я не мог сдержать слез; старался сдержать и не мог.
      ...Мы стояли у небольшого грузовичка, в кузове которого тосковало пятеро парней.
      - Полезай в кузов, - приказал мне Александр Петрович.
      Я поставил ногу на колесо машины, уцепился за борт, но мне не удалось подтянуться.
      Парни, сидящие в кузове, лениво следили за мной.
      - У, - сморщился Александр Петрович и попытался подсадить меня, - да что ж ты, как разварная макаронина... Ван! Подай ему руку, не видишь, что ли?
      Один из парней поднялся, схватил меня за руку и с силой дернул.
      Я перелетел через борт и шлепнулся, больно ударившись, на дно машины. Я стер рукавом слезы, сопнул носом и сказал, глядя на плотно зашнурованные черные ботинки Вана:
      - Спасибо, Ван.
      - Ван - это для Александра Петровича, а для тебя...Ван-цзи-вей. Вопросы?
      Я поднял голову.
      Ван-цзи-вей смотрел на меня сверху вниз так, как смотрят на того, кого собираются ударить.
      И я испугался.
      - Спасибо, Ван-цзи-вей, - покорно ответил я, - спасибо вам большое...
      Я поднялся и уселся на скамеечку, тянущуюся вдоль кузова, напротив пятерых парней.
      Ван вернулся на свое место.
      - Джек, - сказал я, - Джек Никольс.
      Парни молчали.
      Один из них сплюнул и, глядя мимо меня, ответил на мое обращение:
      - Познакомимся в процессе работы. Пока отдыхай...
      Я понял, что эти пятеро ненавидят меня, и закрыл глаза.
      Грузовик тронулся с места, но я не разлепил глаз. Мне было хорошо сидеть вот так, в полной тьме, проваливаться то в сон, то в явь... Меня знобило. И все равно было хорошо... с закрытыми глазами.
      Иногда я слышал, что говорили сидевший напротив меня парни, иногда я слышал что-то другое, например, плеск моря или свист вьюги.
      Мне было плевать. Я не прислушивался, и хоть не прислушивался, но слышал. Странное дело, мне было не стыдно слышать все то, что говорили обо мне парни. Видно, я уж чересчур устал и нанервничался.
      - ...А Петрович в труповозах...
      - Ну так. Это, блин, жизнь такая. В ней ни черта справедливости нет. Я давно понял...
      - У, дрыхнет, гляди, как сынок дрыхнет...
      - Ничего, пусть отсыпается. Мамочка уйдет - я его к Костроме поставлю. Он у меня ни одной ночки не поспит, ни одной! Все банки, склянки перемоет...
      - Да ты на это чудо посмотри...Это же чмо. От такое рыло наел на маминых пирожках. Он же все склянки перебьет, а отвечать Костроме...
      - Ничего он не перебьет. Первую чашку кокнет, я его...
      - Он Сане настучит...
      - Не... я этих сынков знаю - не настучит. Гордость не позволит. Их же мамы с папами учили: ябедничать нехорошо.
      Я открыл глаза. Парни смотрели на меня с той смесью недоуменной брезгливости и веселой ненависти, с какой смотрят на мелкую гадину перед тем, как ее раздавить.
      Эта ночь... Вчера я ненавидел дракона, а сейчас я начинал ненавидеть людей.
      Почему должна гибнуть Мэлори, умная, добрая, веселая Мэлори, а не эти скоты? Пусть бы их жрал дракон, планете было бы лучше.
      - Нет, нет, - успокаивал я себя, - так думать нельзя... думать так скверно, стыдно, они такие из-за дракона, из-за него их загоняют в подземелье, в драконовы тоннели, а не помещают в нормальные исправительные или лечебные учреждения. Они же все больные, душевнобольные, они же психи... Разве может нормальный человек с нормальной психикой с таким наслаждением издеваться над себе подобными?.. Их надо жалеть и лечить, а не ненавидеть и проклинать...
      - Эй, сынок, приехали... подымайся!
      Меня дернули за рукав.
      Машина стояла во дворике, вернее сказать, в округлом тупичке.
      Стены тупичка были облупившиеся, со многими потеками от сырости, и напоминали стены замшелых подворотен, где стоят бачки с мусором, а веснами сладострастно орут неприкаянные бездомные коты и кошки.
      Зато двери в стенах, вернее, в одной округлой стене, были что надо. Их было штук семь, и казалось, что каждая дверь выполнена по индивидуальному проекту.