В одном из застекленных бараков? павильонов? крепких прозрачных клеток? я увидел огромную лоснящуюся черную пантеру. Бока у пантеры тяжело ходили в такт пережитому ею недавно унижению. Пантера походила на избитого униженного сильного человека, которого поставили не на колени - на четвереньки.
      Я почувствовал резкий удар в лицо и с удивлением отметил, что ударивший меня кулак? лапа? проминается, вдавливается, оставаясь, однако же, твердым и жестким, безжалостным и жестоким.
      Рык и рев наполнили мои уши. Пантера раззявила красную пасть и гоготала по-человечьи, из ее глаз текли прозрачные слезы.
      - Джек Никольс! - услышал я. - Джек Никольс! - и еще, и еще раз.
      - Вы что, глиссандо решили сыграть? Башкой по всем кнопкам? Чтобы точно никто не ушел?
      Я разлепил глаза. Я поднял голову. По экрану метались оранжевые, желтые полосы.
      "Отпетые" веселились.
      - От это бац, - охал Федя, - рожей по всем кнопкам - брр мм, бррмм.
      - Виртуоз, - всхлипывал от смеха Пауль, - Ференц Лист на приеме у князя Бюлова.
      Я встал и проговорил, изумляясь хрипоте своего голоса:
      - Виноват, коллега капитан.
      Капитан подошел ко мне.
      - Вам что, - спросил он, - не хватает времени для сна?
      - Никак нет, - ответил я, - хватает.
      Капитан встал на корточки перед экраном, покрутил какие-то ручки, оранжевые и желтые полосы исчезли.
      - Бриганд? - позвал капитан, поднимаясь.
      - Я, - отозвался Мишель.
      - Оставьте Диего Хальцедонова и Джека Никольса здесь... Для беседы.
      - Есть, - бодро выкрикнул Мишель.
      Занятия кончились. Мишель построил роту, пару раз матернулся и увел "отпетых".
      Капитан подождал, пока из туннеля, напоминающего школьный коридор, "отпетые" вышагнут в туннель, напоминающий пещеру, и повторил вопрос:
      - Диего Хальцедонов, Джек Никольс, вам что, не хватает времени для сна?
      Мы оба вскочили почти одновременно и отрапортовали хором :
      - Никак нет! Хватает!
      Капитан сидел молча, постукивал костяшками пальцев по столу.
      - Вас бьют? - наконец поинтересовался он. - Вас загружают работой? Вам не дают спать?
      - Никак нет! - так же хором ответили мы.
      Выглядело это, наверно, комично, но капитан не засмеялся.
      - Черт-те, - как бы про себя сказал он, - что вы за люди такие? К драконам в пасть - всегда пожалуйста, а хулиганов ротных боитесь?..
      - Вы хотели сказать, - заметил я, - что мы за люди такие?
      Капитан внимательно посмотрел на меня, потом сказал:
      - Нет, так я сказать не хотел, но благодарю за поправку, капитан улыбнулся, - благодарю за уточнение.
      - Разрешите идти? - Диего даже каблуком пристукнул.
      - Идите, - махнул рукой капитан.
      Мы пошли. Это было наслаждением - идти без строя. Просто идти себе и идти. Руки в карманы. Или вести рукой по странно теплой стене подземелья тоже хорошо, тоже прекрасно.
      - Слышь, - сказал Диего, - Джекки, а может, скажем? А? Сейчас вернемся - и скажем. Ведь забьют же на фиг. Мы же им всю казарму вылизали, а нам еще и еще наваливают. Я еле на ногах стою. А ну как в пещеры с огнеметом топать? Я уже забыл, где там спусковой крючок. Я со шваброй лучше управлюсь.
      - Возьми швабру, - посоветовал я.
      - От, блин, ты шутишь... Ну, чего тут шутить. Задавят в пещерах и кишки по сталактитам размажут. Давай стукнем. Ну сил же нет... Что, очень хочется слетать-полетать? Да мы с тобой до вылетов сдохнем здесь. Обнявши унитаз.
      Я молчал, почти не обращая внимания на слова Диего. О себе-то я уже решил. Знал, как себя вести.
      - Вон погляди, - говорил Диего, - Пауль и Ден стукнули раз-два. И ничего! Один пальмы поливает, другой на воротах сидит. Если в пещеру идти сумку через плечо. Медбрат, санинструктор. Не служба - лафа.
      - Как хочешь, - сказал я.
      - Я хочу, - помолчав, продолжил Диего, - я очень хочу жить и спать. Ты извини, брат, но я к Пиздею уже ходил.
      Я остановился, пораженный.
      - Как же ты успел?
      - Успел, - усмехнулся Диего, - выкрал время. И, заметь, нас поменьше кантовать стали.
      - Что-то я не заметил, - вздохнул я..
      Глава одиннадцатая. Пещеры
      Мишель ходил вдоль стоя.
      - Значит, так, - он погрозил пальцем, - говорю еще раз, специально для "младенцев", прочим тоже полезно послушать: если, блин, встретились с "квашней" и не уверены, что попадете, - Мишель задрал голову и пихнул себе под подбородок пальцем, - лучше уходите или вызывайте второго, третьего все равно кого. Мне трупы в пещерах ни к чему. Выволакивать вас... Режьте себе на равные части "червячков", глушите "царевен", но не нарывайтесь, не геройствуйте. Вопросы?
      Строй молчал.
      - Ну, - вздохнул Мишель, - потопали. "Младенцы"! Чтоб через каждые полчаса мне пипикали. Ясно?
      - Так точно! - гаркнули мы.
      - Не слышу ни хера!
      - Так точно! - заорали мы изо всех сил.
      - А, - кивнул Мишель, - приблизительно.
      - Заботливый "дедушка", - донесся из строя голос Пауля.
      Он специально гнусавил, получилось смешно.
      В строю засмеялись.
      Мишель улыбнулся:
      - Павлуша, кончай стебаться. Ты же видишь, какое чмо из карантина нам присылают. Пошли.
      Мы не в лад затопали по туннелю.
      У пещер, темнеющих разверстыми ртами, уже стояли "чистильщики" и прохаживался Гордей Гордеевич.
      - Ага, - язвительно сказал он, - третья рота, ебте, тянется последней и как школьники на прогулку... Вы еще за руки возьмитесь. Вы,ебте, должны так топать, чтобы дома над вами подскакивали!
      - Строиться, - угрюмо приказал Мишель.
      Мы построились.
      - Ббте, - распалялся полковник, - а песня строевая где? Какая песня?
      - Непобедимы, как орлы, - буркнул Мишель, опустив голову.
      - Ббте, - разозлился полковник, - да по мне хоть "обосраны, как голуби", мне интересно, почему вы эту песню не поете? Скрываете, что ли? Стесняетесь, ебте?
      - Мы не успели разучить, - Мишель еще ниже опустил голову.
      - Ббте, - полковник развел руками, - это же гимназия на пленэре - не успели выучить! Вы уже три года этих своих "непобедимых орлов" учите. Первая, - полковник загнул палец один, потом другой, - поет - со стен штукатурка отваливается, вторая поет, третья - ни гу-гу... ебте.
      - Мы выучим, коллега полковник, - печально пообещал Мишель.
      - Выучите, - кивнул Гордей Гордеевич, - еще бы вы не выучили, ебте. В строй, бриганд Мишель.
      Мишель отдал честь и пошел, чеканя шаг, к нам.
      - Блин, - тихо, но с тем большей ненавистью произнес он, останавливаясь проив нашего строя, - обезьяны! Вернемся из пещер - всем листки с песней раздам... Чтоб выучили, блин, чурки, обезьяны?
      Нам выдали целую гроздь ламп, и мы двинулись раздавать лампы "чистильщикам". Они вешали лампы на грудь.
      - Зря батарейки, - предупреждал Мишель, - не жечь. Понятно? "Младенцы"? "Коверный", Ббте, в светлую пещеру вперлись - сразу назад.
      Мы включили лампу и вошли в холодную пещеру.
      После бессонных ночей у меня неистово болела голова, и я боялся только одного, что вот сейчас я грянусь о склизкие, какими-то водорослями облепленные камни - и засну.
      - Братья, - громко провозгласил Пауль и отвалил от стены здоровенный камень, - вот моя норка-каморка.
      За камнем оказалась аккуратная учрежденческая дверь, обитая дерматином. Пауль щелкнул ключом, растворил дверь, и я увидел сухое выметенное помещеньице с топчаном и полочками на стене. Из помещения потянуло теплом, уютом, покоем, и я остро позавидовал Паулю. Я понял, что сейчас он завалится на топчан, закроет дверь и...
      - Иди, иди, - беззлобно сказал Валентин Аскерханович, - дрыхни...
      - Звоните 01, - весело закончил Пауль, - вызывайте "скорую", - и продекламировал:
      - Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры,
      С твердой земли наблюдать за бедою, постигшей другого,
      Не потому, что для нас будут чьи-либо муки приятны,
      Но потому, что себя вне опасности чувствовать сладко.
      - Закрой дверь, - уже несколько раздраженно посоветовал Валентин Аскерханович.
      Пауль моментально скрылся в помещении.
      - Ббте, - сказал Валентин Аскерханович, - ты к стенке не жмись, со стенки всякая дрянь отлипает и падает. Ты иди по центру. По центру вроде страшнее, а на самом деле безопаснее. Иди, иди.
      Я безропотно пошел вглубь пещеры.
      Никогда мне не было так страшно. Я был измочален, устал, и я боялся, что не успею нажать на спусковой крючок, промажу.
      Первый вынырнувший, выползший в круг света от моей лампы белесоватый гигантский червяк с опасно причмокивающими розовыми присосками на извивающемся, клубящемся теле, возвратил мне способность действовать. Я разрезал его так же быстро и равнодушно, как разрезает лопатой гусеницу огородник. Я шел как во сне и нажимал спусковой крючок огнемета, едва лишь свет лампы выхватывал нечто ворочающееся, выползающее, извивающееся. Пару раз я выкликал по ящичку, висевшему на груди рядом с лампой, Мишеля.
      - Ага, - говорил Мишель, - ходи, ходи... Далеко не забредай... Тут, поблизости.
      Порой я выходил на кого-нибудь из наших. Набрел на Федю, деловито ножиком открамсывающего ор разрезанного "червяка" куски и отправляющего их в рот.
      - У, - сказал Федя, - "младенец"? Хошь попробовать? Ты чего? "Кровь дракона" лакаешь, а почти сваренным, спеченным червячком брезгуешь? Эт ты зря, - Федя почмокал языком и добавил: - Такой ростбиф окровавленный получается - мое почтение!
      Я помнил рассказы Натальи о тех, кто жрет "поверженных врагов". "Вкусно, но опасно", - предупреждала меня Наталья. Я пошел прочь от Феди.
      Иногда мне казалось, что клубящиеся существа, которых я рассекал огнем, не живут сами по себе, а вырастают из пещеры, наподобие оживших сталактитов или движущихся хищных растений.
      Глаза у меня заболели от непрерывного вглядывания в неярко освещенную лампой местность, потому я обрадовался, когда увидел свет. Я помнил, как Мишель предупреждал нас: "В освещенные пещеры не суйтесь. Что вы там не видели?" - "У, - засмеялся тогда Пауль, - как раз многое они там не видели. И если увидят, то многое запомнят, если, конечно, смогут выбраться..."
      Мне было все равно. Светящаяся пещера - это не то, что человек, жующий сварившуюся плоть агонизирующей рептилии. Светящиеся пещеры - это опасно, но красиво. И Наталья мне ничего о них не говорила. Наталье я больше доверял, чем Мишелю.
      Я поправил лампу, покрепче сжал огнемет и пошел на свет. "Червяков" становилось все меньше и меньше, а когда засияли мягким светом острые режущие купы прозрачных сталактитов, "червяки" и вовсе исчезли. Здесь было сухо, остро и светло. Я потушил лампу и вошел в пещеру. Ее крастота резала глаз. "Тише, - сказал я сам себе, - тише, Джекки, держи душу за копыта. Вспомни русалок".
      Я вовремя предостерег себя. За купами каменных светящихся цветов мелькнула узкая зеленая линия, ожившая тугая стрела. Я еле успел навести огнемет и нажать спусковой крючок.
      "Стрекозел" лопнул, разорванный струей пламени, и его коричнавая спекшаяся кровь забрызгала светящиеся прозрачные острые камни, за которыми хоронился он, вжатый в крошечную расселинку, вылетающий, расправляющий все свое тугое умное тело, едва лишь...
      Я нажал на кнопку черного ящичка.
      - Бриганд Мишель, - отрапортовал я, - я в светящейся. Разорвал "стрекозла".
      Я думал, что в ответ польются ругательства или, наоборот, поздравления с несомненным успехом.
      Ответом было молчание и потрескивание ящичка. Наконец оттуда донеслось:
      - Козлодрач. Ну, иди уже, если зашел. Я к тебе сейчас кого-нибудь пошлю. .. Пародист.
      Я шел не торопясь. Я старался не останавливаться, старался вглядываться в каждый камень, каждый выступ.
      Здесь почти не было монстров и рептилий, и я замер, увидев зеленую бесформенную, ровно дышащую кучу.
      "Уходи, - сказал я себе, - уходи прочь, не гляди".
      Но, как во сне, ноги сделались ватными, и я глядел, не отрываясь, не двигаясь с места, на мерно дышащее кучеобразное существо.
      Я вызвал Мишеля.
      - Бриганд Мишель, - сказал я, - "квашня".
      В этот момент верхушка кучи зашевелилась, дрогнула, и я разглядел некое подобие сомкнутых ресниц, рта... вдавленного носа.
      - Уходи, - тихо посоветовал Мишель, - поворачивайся и уходи... Может, успеешь.
      И тогда я увидел распахнутый глаз "квашни". Глаз был насмешлив. И мне захотелось, чтобы меня ударил Мишель, чтобы меня оскорбил и унизил Пауль, только бы не видеть этот насмешливый победительный взгляд "другого".
      "Квашня" глядела на меня, будто втягивала меня в жадно хлюпающую кучу, бесформенную, мягкую, живую, но живую "другой", нимало не похожей на мою, жизнью .
      И я понимал, что я ненавистен и отвратителен ей всем своим видом, строением всего своего тела - как и она мне...
      Я чувствовал, что так же, как мне, ей хочется прихлопнуть, уничтожить ненавистное, "другое" существование.
      Я видел, как издевательски улыбался человеческий, совершенно человеческий глаз, будто для издевки вставленный, ввинченный в расплывшуюся, подрагивающую зеленую кучу.
      "Квашня" знала, что убьет меня, и глаз ее усмехался, огромный, он вбирал меня целиком, всего. В его зрачке, как в кривом зеркале, я видел собственное нелепо изогнутое отражение.
      - Сука! - заорал я, скинул огнемет и, не целясь, выпустил в "квашню" струю огня.
      Тело "квашни" как-то булькнуло, зашипело, проглатывая огонь.
      Глаз ехидно сощурился, довольный результатами опыта; лопающиеся пузыри запенились на куче. И тотчас, точно по сигналу, из центра "квашни", раздирая мягкую пузырящуюся плоть, вырвалась, будто выстрелила, выброшенная неведомой силой, может быть - болью от огня, огромная, сухая и костистая рука человека? - нет, не человека, - иссохшего, изголодавшегося великана.
      Я не мог отвести взгляд от длинных острых пальцев, тянущихся к моему лицу.
      Один из пальцев загнулся наподобие рыболовного крючка и...
      Глаз, глаз!.. Аа! Мне показалось, что вместе с глазом "квашня" выдирает у меня и мозг. Я оглох от боли и от собственного крика. Только боль и зрение. Моя боль видела подрагивающую от удовольствия, чуть не растекающуюся от блаженства "квашню", и веселый издевательский глаз, и прямую, как остановившийся выстрел, руку, тянущуюся, втыкающуюся в булькающую отвратительную плоть.
      Боль не прекратилась, но я увидел, как сноп огня вырвался из вершины "квашни", как погас и слился с зеленой кучей глаз, как рука обмякла и обдрябла, отвалилась от моего недоисковерканного лица, как "квашня" растеклась зеленой иссыхающей лужей.
      Боль не прекратилась, но я стал различать звуки.
      Валентин Аскерханович подхватил меня под плечи:
      - Ббте, Пародист, - испуганно бормотал он, - Ббте, живой?
      Я коснулся пальцем выжженного глаза, пустой кровоточащей глазницы и ответил:
      - Меня зовут Джек Никольс.
      - У, - обрадовался Валя, - живой. Счас, счас, погоди, Пауля вызову... Погоди, Ббте, счас Пауль придет, эмульсией промоет, - Валя бесперывно нажимал кнопочку в своем черном ящичке, - Ббте, - он усадил меня возле каменного сверкающего куста, - если совсем худо - ори... Ори, матерись... Счас санинструктор придет, счас. О! Мишель бежит. Ми...
      На секунду я потерял сознание. А может быть, мне показалось, что прошла всего секунда, так бывает после беспробудного сна, когда тебе становится ясно, что милосердные боги, сжав несколько часов в секунду небытия, показали тебе, что такое смерть, от которой ты на время избавлен. Я увидел руку Мишеля, закатанный до локтя рукав гимнастерки; я увидел ножевой разрез на руке Мишеля, из которого хлестала кровь. Валя мочил в крови бинт и протирал мне глазницу.
      - Гляди, - сказал он Мишелю, - Пародист очухался.
      - Все равно, - буркнул Мишель, - лей не жалей. Помнишь, как Леньку Ричард вылечил?
      - У, - не прекращая своего занятия, - сказал Валентин Аскерханович, еще бы не помнить. Ленечка был весь в кровищи.
      - Встать сможешь? - угрюмо обратился ко мне Мишель.
      Я кивнул.
      - Ну, попробуй.
      Я оперся о камень рукой и поднялся. Пол уходил у меня из-под ног, кренился. Меня вырвало.
      - Молодец, - похвалил Валентин Аскерханович, - первое дело - поблевка после того, как "квашня" поцеловала.
      - Заблевал бы мундир, - объяснил Мишель, - я бы тебе второй глаз выбил.
      Говорил он вполне беззлобно, пока Валя перевязывал ему руку.
      - Идти сам сможешь?
      Я не мог ответить. Я пытался сохранить равновесие. Мир, пещера кружились вокруг меня.
      - Сможешь? - повторил свой вопрос Мишель.
      - Не... знаю... не уверен, - выдавил я.
      - Ббте, Пародист, - дружелюбно сказал Валя, - надо идти... Хочешь, я твой огнемет понесу? По "светящейся" надо идти... Нам следить надо, понимаешь? И так здесь торчим. Дойдем до темных, я тебя на закорках понесу. А тут надо идти... Мишель - впереди. Я - сзади... Ты - посередке. Пародист, понял?
      - Я - Джек... - начал было я.
      - Я ему точно сейчас глаз выбью, - буркнул Мишель, - давай огнемет Вальке и топай... Вызывай Пауля, - обратился он к Вале.
      - Я все время вызываю, - виновато сказал Валентин Аскерханович, - да он не отвечает...
      - Да что, - голова у меня перестала кружиться, такого залпа отборной ругани я не слышал даже здесь, в пещерах.
      Из-за камня метнулся "стрекозел", и Валентин Аскерханович едва успел подсечь его струей из огнемета.
      - Спекся, - добродушно сказал он. - тебя послушать приходил...
      - Все! - выдохнул Мишель. - Хватит! Пошли!
      Мы пошли. Впереди себя я видел только спину Мишеля и время от времени тугие полосы белесого огня, которым "отпетые" рассекали пещерных хищников.
      Несколько раз я падал и терял сознание. Валя поднимал меня.
      Глава двенадцатая. Санчасть
      Я смотрел на огромную дверь санчасти в беленой стене.
      Дверь напоминала ворота, а изукрашена была, будто дверца буфета. Особенно меня заинтересовало одно украшение: всадник на коне, прокалывающий копьем извивающегося от муки огромного крылатого змея.
      - А змейка, - сказал Хуан, проследив мой взгляд, - между прочим, змейка - тоже человек, тоже есть хочет, и косточки у нее так же болят...
      Хуан оставил скрюченного в три погибели Пауля - (Мишель ему поднес все же слишком сильно, не насмерть, конечно, но где-то близко) - подошел к двери и подергал за завиток прямо под копытом коня, топчущего змея. Завиток должен был изображать то ли траву, то ли цветок, то ли обрывки неба, слипшиеся в тучу, поскольку совершенно непонятно было, где происходит убийство, изображенное на двери, - на земле, на небе или под землей.
      За дверью раздался мелодичный приятный звон.
      Дверь растворилась, и в образовавшийся проем высунулась востроносенькая кудлатая седая головенка.
      - Какими судьбами! - перед нами стоял небольшого росточка, худенький, подвижный человечек. - Какими судьбами! Ба, ба, ба. Пауль, что с вами, дитя мое?
      - Что Пауль, Фарамунд Иванович, - сказал Хуан, - вы поглядите, что с новеньким сделалось!
      - Ай-я-яй, - запричитал Фарамунд Иванович так, точно он только сейчас меня увидел, - беда, беда, вот беда.
      Он подскочил ко мне, оставив полуотворенной дверь; в ее проеме я увидел длинный, блистающий белизной коридор.
      Фарамунд Иванович холодным пальцем провел по моей обожженной глазнице и присвистнул:
      - Ого. Это ж на какой сучок вы так напоролись, юноша?
      Валентин Аскерханович бодро доложил за меня:
      - Ему "квашня" дырку проковыряла.
      Фарамунд Иванович покачал головой:
      - Да я вижу, что "квашня". Как зовут тебя, воин?
      - Джек Никольс, - отрапортовал я, - рядовой третьей роты.
      - Даа, - протянул Фарамунд Иванович, - ну, счастлив твой бог, Джек Никольс. Сейчас животных позову. Лежи и не рыпайся. Если от "квашни" вырвался, то животных стерпишь.
      Фарамунд Иванович растворил двери пошире, и я увидел черный старомодный телефон на небольшой канцелярского вида тумбочке.
      - Фарамунд Иванович, - тихо позвал Пауль, - а вы меня не осмотрите, боль, понимаете, зверская. У меня копчик, надо полагать, сломан...
      Фарамунд Иванович поморщился недовольно и махнул рукой, мол, не мешай, сейчас разберемся.
      - Алло, - сказал он в трубку, - Катенька. Очень хорошо. Пошлите к пятому подъезду Степу и Колю с носилками. Да... И Степа должен вылизать. Как язык сухой? Катенька, вы меня изумляете. Ну, дайте ему выпить что-нибудь. Ну, Катерина Сергеевна, ну, как можно? Нет. Не пива. Пива ни в коем случае. Вот... "Ркацители". Да... "Ркацители" - хорошо. В меру... Ждем.
      Фарамунд Иванович положил трубку, оглядел всех нас.
      - Так, - сказал он, - Пауль, ты сам до пятой палаты дойдешь?
      Пауль отрицательно покачал головой.
      Фарамунд Иванович вздохнул:
      - Ох, ну прямо беда с вами. Хорошо, пускай тебя... - Фарамунд Иванович пощелкал пальцами, припоминая.
      - Хуан, - подсказал Хуан.
      - Да, - с облегчением сказал Фарамунд Иванович, - пускай тебя Хуан отведет. Ты ему объяснишь, как, какими коридорами идти. Тэкс. А вы, - он обратился к Вале, - юноша, можете идти.
      Валентин Аскерханович отдал честь и сказал:
      - Фарамунд Иванович, к вам в коридор ворон упал.
      Фарамунд Иванович развел руками:
      - А я что могу поделать? Это, юноша, еще не самое страшное. А вот когда "квашня" вылупилась у четвертого подъезда - вот это было...
      - Ага, - обрадовался Валентин Аскерханович, - я помню, помню... Всех подняли по тревоге - и вперед...
      - Юноша, - поморщился Фарамунд Иванович, - вы своими боевыми воспоминаниями потом поделитесь с самозабвенно внимающими вам слушателями, сейчас ступайте, ступайте, нечего вам на Степу с Колей любоваться. Только одноглазого к стеночке прислоните, чтоб не сполз - и до видзення, до видзення...
      Валя подтащил меня к стене и аккуратно прислонил.
      - Стой, не падай, - объявил он мне, легонько постукал по плечу, будто хотел удостовериться - не шлепнусь ли я в самом деле , и удалился .
      Степа с Колей появились довольно скоро.
      Это оказались два двуногих, одетых в белые халаты, длинномордых ящера. Они тащили носилки, при этом один из ящеров, по-видимому Степа, гундел и напевал что-то веселое, но непонятное.
      - Так, - Фарамунд Иванович потер руки, - Степинька с Коленькой хорошие носилки притаранили? прочные?
      Степинька и Коленька почти одновременно развели лапы, мол, какие могут быть сомнения? А Коленька, тот даже продундел-прогундосил, не разжимая пасти, - и страшно было видеть, как человечьи слова бьются в горловом отвислом мешке рептилии.
      - Фарамунд Иванович, прочнее некуда.
      - Ладно, ладно, - проворчал Фарамунд Иванович, - знаю вас, чертей, некуда! Не "некуда", а "некогда". Схватили, небось, первые попавшиеся. Ставьте на песок.
      Степа с Колей опустили носилки.
      - Попробуем ваше "некуда", - пробормотал Фарамунд Иванович, и улегся на носилки, - поднимай! - прказал он.
      Степа с Колей медлили. Фарамунд Иванович поднял голову и поглядел на двух санитаров-ящеров в недоумении:
      - Я не понял? В чем заминка? Вира...
      - Кажется, - забулькал, захрипел горлом Коля, это называется "майна".
      - Какая разница, - рассердился Фарамунд Иванович, - майнавира, я не грузчик какой-нибудь, не такелажник портовый, я - врач! Представитель самой гуманной!.. Словом, поднимайте!
      Степа и Коля разом взялись за ручки носилок и рванули вверх.
      Раздался треск. Полотняное дно носилок не разорвалось - оно взорвалось под тяжестью Фарамунда Ивановича.
      К моему удивлению, он не особенно рассердился.
      - Ах вы остолопы, - нежно произнес он, - очутившись на песке, - ну совсем от рук отбились. На всю санчасть один серьезно покалеченный - и с тем справиться не можете. Мышей не ловите!
      Степа загундосил нечто нечленораздельно-оправдательное, а Коля только лапами развел , мол, и на старуху бывает проруха.
      - А ну, марш за новыми! Стооп! - закричал на дернувшихся было с места ящеров Фарамунд Иванович. - Стоп. Парню совсем хреново. Эвон как по стенке ползет. Действуй, Степа. Авось дождется носилок.
      Меня тошнило. Пол уходил из-под ног. Я словно бы падал, падал и не мог упасть.
      Я понимал, что конец падения, дно будет означать попросту смерть, и почти не боялся этого. Мне было все равно.
      Степа положил лапы мне на плечи и встряхнул меня, прижал к стене. На мгновение я перестал видеть, а потом увидел все с внезапной жестокой ясностью: отвратительное чудовище, стоящее прямо передо мной, остромордое, вислогорлое, и за его спиной - ярко освещенная площадка, коридор со свисающими гроздьями люстр...
      Пасть Степы чуть разжалась, и в тоненькое отверстие, похожее на трубочку для свиста, выскользнуло тугое безжалостное жало. Оно воткнулось, вонзилось в выжженную глазницу. Я завопил от боли и омерзения. Нечто разрывало, раздергивало мне глазницу. Сквозь шум боли я услышал, во-первых, крик Фарамунда Ивановича: "Молодец, молодец, так и смотри, не жмурься! Умница. Терпи!" (а я и не жмурился. Я смотрел, я не мог не видеть вздрагивающее, глотающее горло рептилии. Я не мог заставить себя не смотреть на это горло...), и во-вторых: "Колька! Рысью за носилками! Рысью..." Я видел ненависть и омерзение, стоящие в глазах Степы, и понимал, что это мои ненависть и омерзение. Я понимал, что он высасывает из меня яд "квашни", но не мог почувствовать к этому существу ничего, кроме отвращения. И будто подтверждая мое отвращение, Степа, резко убрав, выдернув жало из моей глазницы, с силой врезал мне лапой по лицу. Я упал, ткнулся в утоптанный песок.
      - Эт-то что за номера? - услышал я голос Фарамунда Ивановича. - Что за истерики? Прекратить! Что сказано? Хороший, хороший... Суп... Супчику дам...
      Я с трудом поднялся и увидел, что Фарамунд Иванович оттаскивает за лапу трясущегося Степу.
      - Иы, иы, - выл Степа, - иы.
      Из глаз у него катились слезы. Все вместе напоминало вполне человечью истерику.
      - Все, все, - Фарамунд Иванович гладил Степу по вытянутой крокодильей морде, - сейчас отнесешь больного, будешь играть, супчику, супу. О! Вот и носилки прибыли.
      Коля брякнул носилки на песок у самых моих ног.
      - Помочь? - обратился ко мне Фарамунд Иванович.
      Я помотал головой, мол, не надо - и шмякнулся лицом вниз на носилки.
      Щеке под глазницей стало сначала тепло, а после я почувствовал влажный, текучий холод.
      Степа и Коля подхватили носилки и рванули с места в карьер. Я видел только мелькающие половицы, чистые, до блеска натертые, в коридорах санчасти.
      Следом за нами бежал Фарамунд Иванович. Я слышал его ласковые понукания:
      - Давай, давай, ребятки, жми... жми - вовсю!
      Меня внесли в помещение с беломраморным полом, отполированным до блеска - так отполированным, что я увидел собственное обезображенное лицо, рассмотрел вытекающую из глазницы желтую жижу.
      - Вертай - кидай на постель! - хрипло приказал Фарамунд Иванович.
      - Ийэх, - Степа и Коля ловко перевернули меня на постель.
      И тут я увидел прямо над собой раззявленную пасть дракона. В нарисованную пасть был вбит крюк. На крюке висела люстра.
      - Степинька, Коленька, - нежно сказал, потирая руки, Фарамунд Иванович, - свободны, свободны... Давайте, давайте...
      Коля, подхватив носилки, вышел.
      Степа остался стоять, выжидательно глядя на Фарамунда.
      - А, - догадался Фарамунд, - супчик?
      Он похлопал Степу по вытянутой крокодильей морде.
      - Конечно, конечно, ну, пойдем, пойдем, молодчага.
      И они вышли.
      Я смотрел в раззявленую пасть. Дракон будто высунул светящийся стеклянный язык. Люстра свешивалась сияющим коконом, застывшим водопадом света и стекла; казалось, тронь ее - и она зашуршит, зазвенит неведомой прекрасной музыкой.
      Но раззявленная пасть, хайло того, что не должно существовать рядом со мной, с моей мамой, с Мэлори. Пасть всесильного убийцы, пасть убийства, мрази, гниды, рептилии.
      В палату вернулся Фарамунд Иванович.
      - Нутес? - он нагнулся и платочком аккуратно вытер мне щеки. Состояние?
      - Хреновое, - ответил я и указал на драконовую пасть, намалеванную на потолке, пасть, изрыгнувшую хрустальную люстру, - а это зачем? Для поднятия тонуса?
      - Нет, юноша, - засмеялся Фарамунд Иванович, - нет. Какой же тут тонус? Это - чтобы дракона не забывали.
      - Я и так его помню, - быстро ответил я.
      - Лежите, лежите, - замахал руками Фарамунд Иванович, - вам нельзя волноваться.
      Я скосил глаз и увидел, что лежу в обширнейшем зале, где, кроме моей, еще четыре кровати, но пустые, аккуратно застланные...
      Фарамунд Иванович подтянул к моей кровати стул, уселся, упер руки в колени и попросил:
      - Согните ногу.
      Я попытался - и не смог.
      - Прекрасно. Теперь постарайтесь приподняться.
      Я уперся локтями в кровать и не смог выпрямиться, не смог сесть.
      - Чудно! - с непонятным восторгом провозгласил Фарамунд Иванович. Великолепно! Завтра приведу студентов. Есть не хотите?
      - Какое, - постарался улыбнуться я, - пить хочу...
      Язык у меня был как камень, брошенный в высохший до дна колодец в пустыне.
      - Пить, - развел руками Фарамунд Иванович, - покуда нельзя. Покуда терпите... - он подошел к стене и поубавил света в люстре, - так хорошо?
      В палате стало полутемно. Чуть посверкивали стекляшки в люстре, и драконья пасть рисовалась далеким нестрашным очерком, прочерком.
      - Хорошо, - сказал я.
      - Отлично, - кивнул Фарамунд Иванович, - сейчас пришлю Колю с Катей, переоденут вас. Вообще-то это даже полезно. Вроде массажа. Орать не рекомендую. Еще больше раззадорите. Ждите.
      И он вышел в коридор.
      Минут через пять в коридоре раздалась дробная стукотня лап, и уже знакомый мне голос пробулькал:
      - Будьте спокойны, Фар-Иваныч. И в пижамку оденем, и бельишко сменим.
      В ответ я услышал испуганное захлебывающееся (по всей видимости, от бега):
      - Ах, батюшки, вы нежнее, нежнее только, ребятки!