- Люблю цветы, - повторил он. - Лошадей в цветах. Б молодости я ездил на похоронных дрогах. Вот красота! Шесть коней в черных с золотом попонах и цветы, цветы, пропасть цветов! Эх, прошла молодость, все прошло. Стал я стар и теперь вот - всего лишь ночной извозчик, да и лошадь у меня теперь одна.
      Он зажег цигарку и неспешно затянулся.
      - Так, стало быть, к цыганкам, - начал он снова, помолчав.
      - Да, у меня к ним одно дело, - поспешил оправдаться Гаврилеску. ~ Я был там сегодня после обеда, и вышли всякие недоразумения.
      - Ах, цыганки... - вздохнул извозчик. - Если бы не цыганки, - прибавил он, понизив голос. - Если бы не цыганки...
      - Да, - сказал Гаврилеску, - все говорят. То есть я хотел сказать - в трамвае. Все говорят о цыганках, когда трамвай проезжает мимо их сада.
      Он встал со скамейки и пошел дальше; пролетка ехала рядом.
      - Повернем сюда, - сказал извозчик, указывая кнутом на переулок, ~ так короче... Проедем мимо церкви. Там душистый табак расцвел. Правда, не такой, как у генерала, но увидите, вы не пожалеете...
      - У тебя артистическая натура, - мечтательно сказал Гаврилеску.
      Возле церкви они остановились, чтобы насладиться запахом цветов.
      - Будто тут еще что-то, не один табак, - сказал Гаврилеску.
      - Ах, каких здесь только цветов нет! Если сегодня были похороны, цветов много осталось. И теперь, к утру, все они опять запахнут... Я, когда на дрогах работал, частенько сюда приезжал. То-то была красота!..
      Извозчик присвистнул лошади и пошел вслед за Гаврилеску.
      - Теперь уж немного осталось, - продолжал он. - Вы чего не садитесь?
      - Мне очень жаль, но у меня нет денег.
      - Дадите мелочь. Садитесь...
      Немного поколебавшись, Гаврилеску не без труда забрался в пролетку. Но едва пролетка тронулась, как голова его упала на подушку и он уснул.
      - Да, красота была, - снова заговорил извозчик. - Церковь богатая, народ все чистый... Молодость...
      Он обернулся и, увидев, что клиент спит, стал потихоньку насвистывать, лошадь пошла живее.
      - Приехали! - крикнул он наконец, спрыгивая с козел. - Однако ворота закрыты...
      Гаврилеску взял свою шляпу, поправил галстук и, соскочив с пролетки, принялся искать кошелек с мелочью.
      - Не ищите, - сказал извозчик. - Отдадите в следующий раз. Я все равно здесь стоять буду, - прибавил он. - В этот час если какой клиент попадется, то только здесь.
      Помахав извозчику шляпой, Гаврилеску подошел к воротам, отыскал звонок и позвонил. Ворота тут же отворились, и, войдя в них, Гаврилеску направился к зарослям, за которыми прятался домик. В окошке мерцал огонек. Гаврилеску робко постучал, но никто не откликнулся, тогда он толкнул дверь и вошел. Старуха спала, положив голову на столик.
      - Это я, Гаврилеску, - сказал он, тронув старуху за плечо. - Из-за вас у меня куча сложностей, - прибавил он, видя, что старуха смотрит на него в недоумении.
      - Уже поздно, - сказала старуха, протирая глаза. - Все разошлись.
      Но, разглядев его, узнала:
      - Ах, это ты, музыкант. Немка еще не ушла. Она никогда не спит...
      Сердце у Гаврилеску забилось, он задрожал.
      - Немка? - повторил он.
      - Сто леев, - сказала старуха. Гаврилеску полез за бумажником, но руки его дрожали все сильнее, и, отыскав бумажник среди платков, он уронил его на ковер, пробормотал 'простите' и с трудом наклонился.
      - Немного устал. Ужасный был день...
      Старуха взяла купюру, встала со стульчика, подошла к двери и с порога указала на большой дом.
      - Смотри не заблудись, - сказала она. - Иди прямо по коридору и считай двери. Когда дойдешь до седьмой, постучи трижды и скажи: 'Это я, меня послала старуха'.
      Потом, пытаясь скрыть зевок, похлопала по рту ладонью и затворила за собой дверь. Медленно, затаив дыхание шел Гаврилеску к зданию, поблескивавшему под звездами. Поднялся по мраморным ступеням, открыл дверь и на секунду застыл в нерешительности. Перед ним был плохо освещенный коридор, и он вновь почувствовал, как отчаянно заколотилось сердце. Он шел, вслух считая двери. И вдруг, поняв, что произносит: 'Тринадцать, четырнадцать...' - в замешательстве остановился. 'Гаврилеску, - прошептал он, - держись, ты опять перепутал. Не тринадцать, не четырнадцать, а семь. Старуха сказала: отсчитай до седьмой двери'...
      Он хотел вернуться и начать счет сначала, но через несколько шагов почувствовал такую усталость, что остановился у первой же двери, три раза постучал и вошел. Это была ничем не примечательная большая гостиная, обставленная почти бедно, а у окна, в полуоборот к нему, сидела молодая женщина и смотрела в сад.
      - Простите, - с трудом вымолвил Гаврилеску. - Я не туда попал.
      Тень женщины отделилась от окна и неслышно двинулась к нему навстречу, и тут в памяти возник забытый запах.
      - Хильдегард! - воскликнул он, выпуская из рук шляпу.
      - Как долго я тебя ждала, - сказала, приближаясь, девушка. - Я искала тебя повсюду...
      - Я был в пивной, - прошептал Гаврилеску. - Если бы я не пошел с ней в пивную, ничего бы не случилось. Или если бы у меня было немного денег... Но денег не было, и заплатила она, Эльза, и, понимаешь, я почувствовал, что должен... а теперь уже поздно, ведь правда? Очень поздно...
      - Какое это может иметь значение? - сказала девушка. - Пойдем же...
      - Но у меня нет больше дома, у меня ничего нет. Это был ужасный день... Я заговорился с мадам Войтинович и забыл портфель с партитурами...
      - Ты всегда был рассеянный, - прервала его Хильдегард. - Пойдем...
      - Но куда? Куда? - силился крикнуть Гаврилеску. - В мой дом кто-то вселился, я забыл фамилию, но кто-то незнакомый... Да его и нет, не с кем объясниться. Он уехал на воды.
      - Иди за мной, - сказала девушка и, взяв его за руку, потянула в коридор.
      - Но у меня и денег нет, - шепотом продолжал Гаврилеску. - Как раз сейчас, когда переменили купюры и подорожал трамвай...
      - Ты все такой же, - сказала девушка и засмеялась. - Испугался...
      - И никого из знакомых не осталось, -продолжал шептать Гаврилеску. Все на водах. И мадам Войтинович - у нее я мог бы занять, - говори, уехала в провинцию. Ах, моя шляпа! - воскликнул он и собрался вернуться.
      - Оставь ее,- сказала девушка. - Она тебе больше не понадобится.
      - Как знать как знать. - И Гаврилеску попытался высвободить руку. - Это очень хорошая шляпа и почти новая.
      - Правда? - удивилась девушка. - Ты все еще не понимаешь? Не понимаешь, что с тобой случилось недавно, совсем недавно? Ты правда не понимаешь?
      Гаврилеску глубоко заглянул в глаза девушки и вздохнул.
      - Я как-то устал, - сказал он, - извини меня. Такой ужасный был день... Но сейчас будто мне становится лучше...
      Девушка тихонько тянула его за собой. Они пересекли двор и вышли в открытые ворота. Извозчик дремал на козлах, девушка так же легонько потянула Гаврилеску в пролетку.
      - Но клянусь тебе, - зашептал Гаврилеску, - даю тебе честное слово, у меня нет ни единой монеты.
      - Куда прикажете, барышня? - спросил извозчик. - И, как желаете - шагом или рысью?
      - Езжай к лесу дорогой, какая длиннее, - сказала девушка - Да помедленней. Мы не спешим...
      - Эй, молодые! - крикнул извозчик и присвистнул.
      Она по-прежнему держала его руку в своих руках, только откинулась на подушку и глядела в небо. Гаврилеску, не сводя глаз, внимательно ее разглядывал.
      - Хильдегард, - произнес он наконец, - со мной что-то случилось, даже не знаю что. Если б я не слышал твоего разговора с извозчиком, то решил бы, что это сон.
      Девушка с улыбкой повернулась к нему:
      - Все мы грезим. Так начинается. Точно во сне...
      Париж, июнь 1959 года