Какой бы важной ни была роль шаманов в религиозной жизни Средней и Северной Азии, все-таки она остается ограниченной. Шаман — не жрец, приносящий жертвы: "в его компетенцию не входит присмотр за дарами, приносимыми в определенное время в жертву богам воды, леса и семьи". Как уже отметил Радлов, на Алтае шаман не имеет никакого отношения к церемониям рождения, бракосочетания или погребения — по крайней мере если не случается ничего необычного: так, например, шамана призывают в случае бесплодия или трудных родов. Далее на север шамана иногда приглашают на погребение, чтобы душа покойника не возвращалась; он также присутствует при бракосочетаниях, чтобы защитить молодоженов от злых духов. Но, как мы видим, его роль в этих случаях ограничивается магической защитой.
      Зато шаман оказывается незаменимым в каждой церемонии, касающейся переживаний человеческой души как таковой, как непостоянной психической единицы, которая может покидать тело и становиться легкой добычей демонов и колдунов. Именно потому во всей Азии и Северной Америке, а также в других регионах (Индонезия и т. д.) шаман исполняет функцию знахаря и целителя; он ставит диагноз, ищет беглую душу больного, хватает ее и снова соединяет с телом, которое она оставила. Именно он провожает душу умершего в Преисподнюю, ибо он является истинным проводником душ.
      Шаман является целителем и проводником душ потому, что он знает техники экстаза, то есть потому, что его душа может безопасно оставлять свое тело и путешествовать на очень большие расстояния, достигать Ада и возноситься на Небо. Он по собственному опыту знает внеземные пути. Он может нисходить в ад и возноситься на Небеса потому, что он уже там был. Риск заблудиться в этих запретных зонах всегда велик, но посвященный и располагающий духами-хранителями шаман является единственным человеческим существом, которое может пойти на этот риск, углубляясь в мистическую географию.
      Эта экстатическая способность, кроме того, обеспечивает шаману — и мы это скоро увидим — дружбу с душой коня, периодически приносимого алтайцами в жертву Богу. В этом случае шаман сам приносит в жертву коня, но делает он это потому, что его призывают проводить душу животного в его небесном путешествии вплоть до престола Бай Ульгена, и это вовсе не значит, что ему надлежит приносить жертвы. Наоборот, у алтайских татар шаман, по-видимому, занял место жреца: в церемонии принесения в жертву коня для наивысшего небесного бога прототюрков (Хиунг-но, Ту-кюэ), качинцев и бельтиров шаманы не играют никакой роли, и в то же время они принимают активное участие в других жертвоприношениях.
      Такие же факты подтверждаются и у угро-финских народов. У вогулов и иртышских остяков шаманы приносят жертвы в случае болезни и перед началом лечения, но это жертвоприношение кажется поздним нововведением; только поиск заблудшей души больного составляет древнюю и глубокую сущность в этом случае. У тех же народов шаманы присутствуют при искупительных жертвоприношениях, а в долине Иртыша, например, могут сами приносить жертвы; из этого, однако, нельзя извлечь никаких выводов, поскольку каждый может приносить жертвы богам. Угро-финский шаман, даже когда он сам принимает участие в жертвоприношении, не убивает животное, но некоторым образом берет на себя ответственность за «духовную» сторону обряда: окуривает, произносит молитвы и т. д. При жертвоприношениях у тремъюганцев шамана называют "человеком, который молится", но без него могут обойтись. У васюганцев после консультации у шамана по поводу болезни совершается жертвоприношение согласно его указаниям, но жертву убивает хозяин дома. В коллективных жертвоприношениях угро-финских народов шаман довольствуется чтением молитв и проводами душ жертв к различным божествам. В итоге шаман, даже когда он принимает участие в жертвоприношении, играет скорее «духовную» роль: он занимается исключительно мистической дорогой души принесенного в жертву животного. Легко понять почему: шаман знает этот путь, и поэтому он может его контролировать и проводить «душу» как человека, так и жертвы.
      Далее на север значение и сложность религиозной роли шамана, кажется, возрастает. На далеком севере Азии случается, что, когда количество дичи уменьшается, народ просит вмешательства шамана. То же происходит и у эскимосов и некоторых североамериканских племен; нельзя, однако, считать эти охотничьи обряды собственно шаманскими. Если шаман и играет некоторую роль в подобных ситуациях, то это всегда объясняется его экстатическими способностями: он предвидит изменение погоды, пользуется даром ясновидения и видения на расстояии (а значит, он может находить дичь); кроме того, у него более тесные связи с животными — связи магико-религиозной природы.
      Гадание и ясновидение составляют часть мистических техник шамана. Поэтому к шаману обращаются за советом тогда, когда необходимо отыскать заблудившихся в тундре или снегах людей или животных, пропавший предмет и т. д. Но эти мелкие услуги являются скорее делом шаманок или других, более низкого ранга, магов мужчин и женщин. Точно так же, не шаманским делом является нанесение вреда противникам своих клиентов, — хотя иногда они и соглашаются делать это. Но североазиатский шаманизм — это явление чрезвычайно сложное и обремененное долгой историей; кроме того, оно вобрало в себя много магических техник, прежде всего благодаря авторитету, который шаманы приобрели с течением времени.
 

      Самой выразительной специализацией, по крайней мере у некоторых народов, является специализация «белых» и «черных» шаманов, хоть и не всегда легко определить различие между ними. Чаплицкая упоминает у якутов айы оюна, которые приносят жертвы богам, и абасы оюна, которые поддерживают отношения со "злыми духами". Но, как замечает Харва, айы оюна не обязательно является шаманом: это вполне может быть и хороший жрец, выполняющий жертвоприношения. Согласно Припузову, один и тот же якутский шаман может призывать как высших (небесных) духов, так и духов из низших регионов. У туруханских тунгусов класс шаманов однороден; жертвы небесному богу может приносить каждый жрец, но не шаман, и эти обряды всегда проводятся в дневное время, тогда как шаманские обряды происходят ночью.
      Явное различие есть у бурятов, которые говорят о "белых шаманах" (сагани бо) и "черных шаманах" (хараин бо): одни имеют связи с богами, а другие — с духами. Их наряды различаются: белый у первых, синий у вторых. Сама мифология бурятов представляет четко выраженный дуализм: неисчислимый класс полубогов подразделяется еще на классы черных ханов и белых ханов, непримиримо враждующие между собой. Черным ханам служат "черные шаманы", которых не любят, хотя они и полезны людям, поскольку лишь они могут служить посредниками между людьми и черными ханами. Однако так было не всегда: согласно мифам, первый шаман был «белым», "черный" появился позже. Как мы помним (см. выше), именно небесный бог выслал Орла, чтобы дать шаманские дары первому человеку, встреченному на земле. Это разделение шаманов может также быть явлением вторичным, то есть весьма поздним и обусловленным либо иранскими влияниями, либо отрицательной оценкой хтонических и «адских» иерофаний, которые со временем стали знаком «демонических» сил.
      Не будем забывать, что очень многие божества и силы Земли и Ада не обязательно являются «злыми» или «демоническими». Обычно они представляют автохтонные и даже местные иерофании, лишенные своего ранга вследствие модификации внутри пантеона. Иногда деление богов на божества небесные и хтонически-адские является всего лишь удобной классификацией, не подразумевающей для последних никакого отрицательного смысла. У бурятов проявляется довольно четкая оппозиция между ханами белыми и ханами черными. Якуты тоже знают два больших рода (бис) богов: боги «верхние» и боги «нижние», тангара ("небесные") и "подземные", хотя нельзя говорить о четкой оппозиции между ними; скорее речь идет о классификации и специализации различных религиозных форм и сил.
      Доброжелательные боги и духи «сверху», к сожалению, пассивны и потому почти совсем бесполезны в драме человеческого существования. Они населяют "высшие сферы неба, вовсе не вмешиваются в человеческие дела и оказывают намного меньшее влияние на ход жизни, чем духи "нижнего бис" — мстительные, приземленные, связанные с людьми кровными узами и намного более строгой родовой организацией". Вождем богов и небесных духов является Арт Тойон Ага, "Господь Отец Вождь Мира"; он пребывает "в девяти сферах неба. Могучий, он остается бездеятельным; он блистает, как солнце, являющееся его эмблемой, говорит голосом бури, но мало вмешивается в человеческие дела. Бесполезно обращать к нему молитвы о наших насущных потребностях: только в крайнем случае можно нарушить его отдых, но и тогда он неохотно вмешивается в человеческую жизнь".
      Кроме Арт Тойон Ага существует еще семь великих божеств «наверху» и множество богов поменьше. Но их небесное пребывание не обязательно предусматривает ураническую структуру. Кроме "Белого Господа Создателя" (Урюнг Айы Тойон), живущего на четвертом небе, мы встречаем, например, "Сладкую Мать Создательницу", "Сладкую Госпожу Рождений" и "Господа Земли" (Ан Алай Хотун). Бог охоты, Бай Баянай, живет как в восточной части неба, так и в полях и в лесах. Ему приносят в жертву черных волов, что указывает на его теллурическое (земное) происхождение.
      "Нижний бис" включает восемь великих богов во главе со "Всемогущим Господом Бесконечности" (Улутуяр Улу Тойон) и бесчисленное количество "злых духов". Но Улу Тойон не злой: "он только более близок к земле, дела которой его живо интересуют… Улу Тойон воплощает активное существование, полное страданий, стремлений, борьбы. Его следует искать на западе, в третьем небе. Но нельзя легкомысленно произносить его имя: когда он ставит стопу, земля дрожит и прогибается; сердце смертного разрывается от страха, если он осмелится посмотреть в лицо бога. Поэтому никто его не видел. Но он единственный из могущественных жителей неба, кто нисходит на человеческий уровень, где полно слез… Именно он дал людям огонь, сотворил шамана и научил его бороться с несчастьями… Он является творцом птиц, лесных животных и самих лесов". Улу Тойон не подчиняется Арт Тойон Аге, считая его равным себе.
      Весьма характерно, что некоторым из этих божеств «снизу» приносятся в жертву белые или чалые животные: Кахтыр Кахтан Бурай Тойону, могущественному богу, который уступает только Улу Тойону, приносят в жертву сивого коня с белым лбом; "Госпоже с белым жеребенком" жертвуется белый жеребенок; наконец, «нижним» богам и духам приносятся в жертву чалые лошади с белыми ногами или белой головой или же серые в яблоках, и т. п. Разумеется, к «нижним» духам причисляют также некоторых знаменитых шаманов. Самым известным является якутский "князь шаманов"; он пребывает в западной части неба и принадлежит к семье Улу Тойона. "Когда-то это был шаман с намского улуса, ботиюнского нослега, из рода Чаки… Ему приносят в жертву охотничью собаку стального цвета с белыми пятнами, белолобую".
      Разбирая эти примеры, мы видим, как трудно провести четкую границу между богами «ураническими» (небесными) и богами «теллурическими» (земными), между религиозными силами, которые считаются «добрыми», и другими, «злыми». Четко вырисовывается только тот факт, что Всевышний Небесный Бог является deus otiosus, праздным богом, и что в якутском пантеоне ситуация и иерархия неоднократно менялась, если даже не узурпировалась. Учитывая этот сложный и в то же время неопределенный «дуализм», мы понимаем, как якутский шаман может одновременно «служить» богам «сверху» и «снизу», — поскольку "нижний бис" не всегда означает "злых духов". Разница между шаманами и другими жрецами — ("жертвователями") — имеет не ритуальную, а экстатическую природу: не тот факт, что шаман может или не может приносить ту или иную жертву, характеризует и определяет его уникальное положение в религиозном сообществе (включающем как жрецов, так и простых смертных), а особая природа его связей с божествами, как с «верхними», так и с «нижними». Эти связи — мы еще убедимся в этом — носят «свойский» и гораздо более «предметный» характер, чем связи других жрецов или простых смертных, поскольку у шамана религиозные переживания всегда имеют экстатическую структуру, независимо от того, какое божество их вызвало.
      То же разделение, только не так четко дифференцированное, как у бурятов, мы встречаем и у алтайских шаманов. Анохин говорит о "белых шаманах" (ак кам) и "черных шаманах" (кара кам). Радлов и Потапов не отмечают этой разницы: согласно их информации, один и тот же шаман может осуществлять путешествия как на Небо, так и в Ад. Но эти утверждения не противоречат друг другу: Анохин замечает, что существуют также «черно-белые» шаманы, которые могут предпринимать оба вида путешествий; русский этнолог встретил шесть «белых» шаманов, трех «черных» и пять «черно-белых». Весьма вероятно, что Радлов и Потапов имели дело исключительно с шаманами последней категории.
      Наряд "белых шаманов" выглядит скромнее; кафтан (маниак) не обязателен, зато у них есть колпак из меха белого ягненка и другие знаки отличия. Шаманки всегда «черные», поскольку они никогда не предпринимают путешествий на Небо. Таким образом, по-видимому, у алтайцев есть три группы шаманов: одни занимаются исключительно богами и небесными силами, другие специализируются на культе (экстатическом) богов Преисподней и, наконец, третьи поддерживают мистические связи с обоими классами богов. Последних, похоже, довольно много.
 

      Все это станет более ясным, когда мы опишем несколько шаманских сеансов, проводимых с различными целями: принесение в жертву коня и вознесение на Небо, поиск причин болезни и лечение больного, проводы души покойного в Ад, очищение дома и т. д. Сейчас мы ограничимся описанием сеансов, не исследуя собственно транс шамана и используя лишь некоторые элементы религиозных и мифологических концепций, определяющих смысл шаманского путешествия. Эта последняя проблема — проблема мифических и теологических основ шаманского экстаза — будет рассмотрена нами позднее. Следует также добавить, что феноменология сеанса может быть различной в зависимости от племени, хотя структура всегда остается одной и той же. Мы не видим необходимости определять все эти отличия, касающиеся, как правило, деталей. В этой главе мы постараемся прежде всего как можно полнее описать важнейшие типы шаманских сеансов. Начнем с классического описания алтайского ритуала, приведенного Радловым и опирающегося не только на его собственные наблюдения, но также и на тексты песен и заклинаний, зарегистрированных на Алтае в начале XIX века миссионерами, а позже отредактированных Вербицким. Это жертвоприношение осуществляется время от времени каждой семьей, а церемония длится два или три вечера.
      Первый вечер посвящен подготовке к обряду. Кам, выбрав место на лугу, возводит там новую юрту, внутри которой устанавливает молодую березу, очищенную от нижних ветвей; на ее стволе делается девять ступеней (тапты). Лиственная верхушка березы выходит через верхнее отверстие юрты. Вокруг юрты делается небольшой частокол из березовых кольев, а у входа вбивается березовый кол с надетым на него узлом из конского волоса. Затем выбирается конь светлой масти, и после проверки — нравится ли он божеству — шаман дает его одному из присутствующих при этом лиц, в связи с этим именуемому баш тут кан кижи, то есть "лицо, которое держит голову". Шаман машет березовой ветвью над хребтом коня, чтобы вынудить душу животного выйти и подготовить ее полет к Бай Ульгену. Тот же жест он повторяет и по отношению к "лицу, которое держит голову", поскольку «душа» этого лица должна будет сопровождать душу коня во всем небесном путешествии и поэтому должна поступить в распоряжение кама.
      Шаман возвращается в юрту, бросает ветви в огонь и окуривает свой бубен. Он начинает созывать духов, приказывая им входить в бубен: каждый из них понадобится ему при вознесении на Небо. На поименный призыв каждый дух отвечает: "Я здесь, кам!" — и шаман делает движение бубном, загоняя в него духа. Собрав духов-помощников, шаман выходит из юрты. В нескольких шагах от него находится огромное чучело в форме гуся; он садится на него верхом, быстро машет руками, словно собирается лететь, и поет:
 
Ниже белого неба,
Выше белых облаков,
Ниже синего неба,
Выше синих облаков,
Взлетай в небо, о птица!
 
      На этот призыв гусь отвечает, гогоча: "Унгайгакгак унгайгак, кайгайгакгак, кайгайгак". Разумеется, сам шаман имитирует крик птицы. Сидя на гусе, кам ищет душу коня, которая, как и предполагалось, исчезла, — и ржет, как скакун. В присутствии зрителей шаман загоняет душу животного за частокол и усердно имитирует ее поимку: ржет, визжит и делает вид, что брошенная им веревка затягивается на шее животного. Иногда, желая подчеркнуть, что душа коня убежала, шаман роняет бубен. Наконец она снова схвачена, шаман окуривает ее дымом из можжевельника и отпускает гуся. Затем он благословляет коня и с помощью нескольких зрителей жестоко убивает его, ломая позвоночник жертвы так, чтобы ни одна капля крови не пролилась на землю и не обрызгала зрителей. Кожа и кости жертвы выставляются на длинной жерди. После этого приносятся жертвы предкам и духам-покровителям юрты: приготавливается и церемониально съедается мясо, причем шаман получает самые лучшие куски.
      Вторая и самая важная часть церемонии проводится следующим вечером. Именно теперь шаман демонстрирует все свои шаманские способности во время экстатического путешествия к небесной обители Бай Ульгена. В юрте горит костер. Шаман предлагает мясо коня Хозяевам бубна, то есть духам, олицетворяющим шаманские силы его семьи, и поет:
 
 Прими этот кусочек, о Кайра Кан!
Господин бубна о шести горбах,
Приди ко мне, звоня!
Если я крикну: ЧОК! — наклонись!
Если я крикну: МА! — прими это!
 
      Таким же образом он обращается к Господину огня, символизирующему священную силу владельца юрты, организатора празднества. Поднимая кубок, шаман имитирует голосом шум толпы невидимых гостей, занятых питьем; затем он отрезает кусочки конины, раздает их присутствующим (представителям духов), и те шумно их поедают. Далее шаман выполняет окуривание девяти одежд, вывешенных на веревке в качестве жертвы Бай Ульгену от хозяина дома, и поет:
 
 Дары, которые ни один конь не может увезти,
Алас! Алас! Алас!
Которые ни один человек не может поднять,
Алас! Алас! Алас!
Одежды с тройной отделкой —
Выверни их три раза, осмотри их,
Пусть будут попоной для скакуна,
Алас! Алас! Алас!
Князь Ульген, ты источник радости!
 
      Надев шаманский наряд, кам садится на лавку и, продолжая окуривать свой бубен, ведет перекличку многочисленных духов, великих и маленьких, которые по очереди отвечают: "Вот я, кам!" Он призывает Яик Кана, Духа Моря, Кайра Кана, Пайсын Кана, затем семью Бай Ульгена (Мать Тазиган с девятью дочерьми по правую руку и семью — по левую) и, наконец, Господ и Героев Абакана и Алтая (Мордо Кана, Алтай Кана, Окту Кана и т. д.). В конце этой долгой переклички он обращается к Меркуту, Небесной Птице:
 
 Птица Небесная, пять Меркутов,
Вы с вашими могучими бронзовыми когтями,
Когти луны из меди,
А клюв луны изо льда;
Могуч удар твоих длинных крыльев,
Твой длинный хвост похож на маятник,
Твое левое крыло закрывает луну,
Твое правое крыло закрывает солнце,
Ты, мать девяти орлов,
Не блуждая, летишь над Яиком,
Не уставая, преодолеваешь Эдил!
Прилети ко мне, напевая!
Играй, приближаясь к моему правому глазу,
Сядь на мое правое плечо!
 
      Шаман имитирует крик этой птицы, чтобы объявить о ее присутствии: "Казак, как, как! Вот я, кам!" При этом шаман опускает плечо, как бы под тяжестью какой-то огромной птицы.
      Созыв духов продолжается, и бубен становится тяжелым. Обеспеченный этими многочисленными и могучими покровителями, шаман несколько раз обходит вокруг березы, установленной в юрте, и становится на колени перед дверью, чтобы попросить у Духа-Привратника проводника. Получив положительный ответ, он возвращается на середину юрты, ударяя в бубен и сотрясаясь всем телом, не переставая при этом бормотать непонятные слова.