Mortal Zone - Алмазная пыль

Ответить Пашка не успел. Дверь без стука открылась, и на пороге появилась странная личность. Отлично сшитый серый костюм, дорогие кожаные туфли, накрахмаленная до хруста рубашка и абсолютно неприметная физиономия. Неожиданно для себя Пашка понял, что, даже захоти он, никогда не сможет правильно описать, как именно выглядит этот человек.

Пройдя к изножию кровати, неприметная личность задумчиво посмотрела на Пашку своими неопределённого цвета глазами и, чуть заметно усмехнувшись, заговорила:

– Вам придётся придержать своё любопытство, юноша. Даже если вы действительно не помните, где пострадали и как здесь оказались. Эти воспоминания сейчас не важны.

– А что тогда важно? – не понял Пашка.

– Вы сами, но не как личность, а как физическое тело. Хотя, должен признать, что вы, любезный, настоящий везунчик. С такими ранениями, которые были обнаружены у вас, не выживают. А вы не просто выжили, но ещё и на поправку идёте и, судя по отчётам, выберетесь из этой передряги почти без ущерба для собственного здоровья. И вот это интересует нас больше всего. Ну а всё остальное не важно.

– Может быть, это не важно для вас, любезный, а вот для меня это имеет первостепенную важность, – огрызнулся Пашка и с удовлетворением увидел, как недовольно сверкнули глаза оппонента.

– Позвольте дать вам один совет, юноша. Не стоит с нами ссориться. Чревато, знаете ли. Вас ведь как бы в общем-то и не существует вовсе. Нету вас. Просто нету. Ни бумаг, ни документов, ни даже свидетелей, что такой человек в госпиталь поступал, не существует. А нет документов, нет и человека, – ехидно усмехнулся безликий.

– Ну то, что вас только бумажки интересуют, я всегда знал. Так что не удивили. А вот о своём существовании я вам напомню, и очень серьёзно. Уж вы мне поверьте, любезный, – ответил в тон безликому Пашка, не сводя с него мрачного взгляда.

– А смысл? Чего вы этим добьётесь? Вы даже сбежать отсюда не сможете, и не потому, что ранены, а потому, что с такой физиономией, как ваша, не нужно даже в розыск подавать. Достаточно всех городовых предупредить.

– А что с моей физиономией? – не понял Пашка.

– А вам ещё не сказали? – заметно удивился пришелец и, бросив на медсестру быстрый взгляд, криво усмехнулся.

– Что не сказали? – мрачно спросил Пашка, тоже покосившись на сестру.

– Значит, добрых советов мы не принимаем? – усмехнулся безликий, игнорируя его вопрос.

– А мне когда-то дали совет, никогда не слушать чужих советов, – ответил Пашка.

– Наглец, – усмехнулся мужчина, направляясь к выходу.

– Кушайте на здоровьичко, – добавил ему вслед Пашка, оставляя за собой последнее слово.

– Глупо, – пожала плечами сестричка, дождавшись, когда за безликим закроется дверь.

– Может, и глупо, – не стал спорить с ней Пашка, – но никому не позволю себе в рожу плевать, – быстро добавил он, посмотрев ей в глаза.

– А при чём здесь плевать в лицо? – удивилась сестричка.

– А вы не слышали? – мрачно спросил Пашка. – Нет документов, нет и вас, – передразнил он ушедшего. – Тварь бумажная, человека для него не существует. Только бумажки.

– Но ведь без документов человека и вправду нет, – ответила она с заметной растерянностью.

– А как же личность, душа? Как с этим быть? – иронично спросил Пашка, окончательно поставив её в тупик. – Хотите, скажу, для чего личные документы придуманы?

– И зачем же? – с интересом спросила она.

– А чтобы проще было отследить любого из нас. Чтобы всегда можно проконтролировать, где, как, сколько вы заработали, и наложить на это лапу. Чтобы всегда можно было вас найти и в случае необходимости ликвидировать. Всё для системы, для государства. А мы для них просто быдло. Стадо, которое можно пасти и стричь, как им захочется, – мрачно ответил Пашка, внимательно следя за её реакцией.

– А вы не очень любите государство, – чуть усмехнулась сестричка.

– А за что его любить? – вопросом на вопрос ответил Пашка. – Всем на вас наплевать. Всем глубоко до лампочки, как вы живёте, можете ли прокормить себя и хватит ли средств заплатить за лечение, если вдруг заболел. Главное, чтобы вы вовремя платили налоги и ничего не требовали от чиновников. Вот тогда вы хороший, правильный гражданин, патриот и достойный член общества.

– За такие речи можно и в тюрьму загреметь, – проворчала она, бросая быстрый взгляд куда-то вверх и в сторону.

Проследив за её взглядом, Пашка заметил в верхнем углу палаты, над дверью, крошечный нарост, едва заметный на первый взгляд. Похоже, в этом госпитале за больными наблюдают постоянно, подумал Пашка, делая вид, что ничего не заметил.

– Думаете, они не знают, что большая часть населения любой страны думает точно так же? – иронично усмехнулся Пашка. – Знают. Но до тех пор, пока это происходит только на уровне разговоров, они не боятся. Пусть болтают, главное, чтоб платили.

– А вы бунтарь, – покачала головой сестричка, принимаясь умывать его.

– У вас зеркальце есть? – спросил Пашка, вспомнив слова безликого.

– Зачем вам? – тихо спросила медсестра, и Пашка почувствовал, как заметно дрогнула её рука.

– Недаром же этот хмырь про мою рожу упомянул, – проворчал Пашка, следя за ней глазами.

– Не стоит, – попыталась отказаться она.

– Да бросьте вы. Раз уж зашёл разговор, я всё равно не успокоюсь. Найду, как увидеть. Так какая разница, сейчас или потом? – ответил Пашка, мягко настаивая на своём.

– Сейчас. Закончу, – вздохнула она, сдаваясь.

Быстро закончив с умыванием, она достала из кармана халата маленькую пудреницу и, открыв, медленно поднесла её к Пашкиным глазам. Бросив взгляд в крошечное зеркальце, Пашка вздрогнул и словно прикипел к нему взглядом. Это было страшно.

От левого виска к правой скуле, словно по линейке, вся нижняя часть лица была обожжена. Рана уже начала подживать, и струпья, отваливаясь, обнажали рубцы, наползавшие один на другой. Глаза, карие, в обрамлении некогда пушистых как у девушки ресниц, были большими, миндалевидными, прямой нос зацепило огнём, но не сильно. А вот рот, подбородок, щёки, всё было сожжено едва ли не до кости.

Рубцы превратили его губы в узкую щель, рассекавшую сплошную вязь шрамов словно ножом. Сожжённая кожа обтянула скулы, делая глаза ещё больше. Целыми остались даже брови, что больше всего удивило Пашку. Тяжело вздохнув, он прикрыл глаза и тихо попросил:

– Уберите. – И помолчав, добавил, не желая обижать медсестру: – Спасибо вам. Надеюсь, вам не очень противно?

– Не говорите глупостей, – быстро возразила она. – Здесь нет ничего противного. Это просто рана. И всё. Просто рана. И потом, сейчас пластическая хирургия может чудеса творить.

– Не для меня это, – вздохнул Пашка. – Да и денег таких у меня нет. Теперь придётся вечно рожу от людей прятать. Господи! Ну за что мне всё это?! – выдохнул он, чувствуя пустоту в груди и отчаяние, целиком захватившее его сознание.

– Не нужно так расстраиваться, – попыталась успокоить его медсестра, но Пашка уже не слушал её.

Закрыв глаза, он судорожно пытался придумать, как жить дальше. Живое воображение рисовало ему всё более мрачные картины, ударными темпами вгоняя его в депрессию. Хуже всего было то, что он никак не мог вспомнить, где жил и чем занимался. Отсутствие отправной точки заставляло его судорожно стучаться в запертые двери собственной памяти, чтобы вспомнить хоть что-то.

Сообразив, что говорить ему сейчас что-то просто бесполезно, медсестра убрала пудреницу в карман и, тяжело вздохнув, уселась на стул у кровати, вернувшись к просмотру отложенных документов. Слушая тихий шорох переворачиваемых листов, Пашка, так и не придя к какому-то решению, устало вздохнул и, открыв глаза, покосился на документы.

– Это всё про меня? – тихо спросил он.

– Да. Медицинские заключения, назначения по лечению, вам это не интересно, – так же тихо ответила она.

Ответить Пашка не успел. Дверь в палату распахнулась, и на пороге появился врач, которого Пашка видел в прошлый раз, когда очнулся. За спиной врача маячили двое крепких ребят в халатах, очевидно санитары. Решительно войдя в палату, врач быстро осмотрелся и, заметив, что Пашка находится в сознании и внимательно за ним наблюдает, скроил недовольную мину.

– Вам, больной, лучше поспать, – проворчал он, вынимая из кюветы шприц и пристраивая его к катетеру.

– Не надо, я только проснулся, – ответил Пашка, мечтая только о том, чтобы его оставили в покое.

– Ну, пободрствовали, и достаточно. Вам нужно больше отдыхать, – не терпящим возражения тоном ответил врач.

– А я и не работал, так что устать не успел, – вяло огрызнулся Пашка.

– Ну вот что, молодой человек. Спорить с вами я не собираюсь. Будете делать то, что я велю.

– Или что? – чувствуя, что начинает злиться, мрачно спросил Пашка.

– Или я найду способ вас заставить, – пригрозил врач.

– Не грозись, док, не испугаешь. Встану на ноги, и ты и твои шакалы кровью умоетесь, – тихо пообещал Пашка.

От ненависти, прозвучавшей в его голосе, врач невольно вздрогнул и медленно попятился от кровати, но, быстро взяв себя в руки, шагнул обратно. Ловко воткнув иглу шприца в катетер, он нажал на поршень, вгоняя препарат в вену, и, убирая шприц, ответил:

– И не таких смелых видали. Погрозись мне ещё, палёная рожа, – с неожиданной злостью ответил врач.

– А вот за рожу я с тобой то же самое сделаю, – пообещал Пашка, чувствуя, как начинают тяжелеть веки.

– Ты не очень-то хорохорься, сопляк. И покруче здесь в ногах валялись, умоляя от укольчика избавить, – ответил врач, полыхнув в ответ взглядом.

– Поживём, увидим, – прошептал в ответ Пашка, отключаясь.

* * *

Вот уже много лет подряд Жестков повторял про себя одну и ту же фразу. Власть – это всегда одиночество. Рядом с тобой будут те, кто захочет что-то получить. И те, кто хочет погреться в лучах чужого могущества.

Но очень мало тех, кто по-настоящему любит тебя, тех, кто рядом с тобой просто так – ни за что. С каждым годом бескорыстных становится всё меньше, и к этому было сложно привыкнуть.

Зато стремительно множатся и размножаются другие: алчные, жаждущие подачки, куска со стола. Предатели всех мастей, властолюбцы, а ещё – разнообразные прихлебатели, льстецы, карьеристы, фанатики, смысл жизни которых в бездумных, восторженных исполнениях приказов. Пусть даже приказов глупых, ненужных.

Постоянно окружённый собственной гвардией, Алексей Олегович, разменявший уже девятый десяток, взирал на мельтешение царе– дворцев отстраненно, даже с некоторой апатией. Как взирает сытый лев на суету муравейника, спешащего ухватить свои крошки от царской трапезы.

Жестков осознавал, что власть развращает людей, а абсолютная власть развращает людей абсолютно, но всё-таки надеялся, что всё это время оставался самим собой. Давно уже во дворце не было места чужим приспешникам. Была сформирована новая команда, изгнаны чужие кадры, распределены финансовые потоки, доступ к монополиям и административному ресурсу.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.