Обыкновенные девчонки (сборник)

И никогда бабушка не расспросит, что же это за неприятности такие. Ей лишь бы только не двойка и не тройка. А остальное – все ничего. «Перемелется да перемелется». А покажется бабушке, боже упаси, что у Кати или Миши насморк или кашель начался, и уже сразу – градусники, горчичники, как будто насморк или кашель важнее всех школьных дел!

Можно бы, конечно, поговорить с Таней, но ей всегда некогда. Начнет Катя рассказывать ей что-нибудь, а она только усмехнется: «Пустяки, ничего страшного».

А кому же приятно, если все его дела считают пустяками?!

И вот наконец до приезда Ирины Павловны осталось всего два дня.

Бабушка и Таня уже привели все в порядок. Тетя Нюша, соседка со двора, вымыла окна. Кате оставалось только сложить книги на этажерке да убрать в ящиках стола и на подоконнике. Ведь от мамы ничего не скроешь – мама сразу заметит, где какой непорядок.

Возвращаясь из школы, Катя думала: «Сегодня какой день? Пятница. Значит, еще один-единственный денечек, и послезавтра рано утром поедем на вокзал встречать маму».

У Кати даже сердце на секунду замерло при мысли о том, какое это будет счастье – стоять на перроне и ждать того мгновенья, когда вдали покажется паровоз маминого поезда…

И Кате ясно представилось, как они все стоят на перроне. У Тани в руках – букет цветов. Медленно подходит поезд, и вот в окошке вагона – мама! Таня сразу ей – цветы в руки, а сама хватает мамин чемодан. А потом все садятся в машину «Победа», с шашечками на борту, и едут домой. Это уж Таня так решила – взять такси, чтобы со всеми удовольствиями! Заодно уж и Катя с Мишей покатаются…

Катя ускорила шаг. Скорей, скорей домой! Надо прибрать все так, чтобы мама осталась довольна.

Открыла Кате бабушка. В передней было темно (должно быть, перегорела лампочка).

– Бабушка, – сказала Катя, сбрасывая пальтишко, – я сейчас примусь за уборку. А то времени мало осталось.

Бабушка усмехнулась:

– Что ж, лучше поздно, чем никогда.

– Да почему же поздно? Ведь еще только послезавтра мама приедет. До послезавтра столько всего сделать можно!..

– Нет, боюсь, что не поспеть тебе, Катюша, – сказала опять с усмешкой бабушка.

В голосе ее Кате послышалось что-то странное – таинственное, добродушно-насмешливое… Катя встревожилась, заторопилась в комнату и в темноте наткнулась на что-то большое, твердое.

– Ой, что это? Чемодан!..

Еще не веря себе, Катя подбежала к вешалке, и, хотя в передней было почти совсем темно, глаза ее сразу различили – вернее, угадали – знакомый серенький плащ.

– Мама! – вскрикнула Катя не своим голосом и в тот же миг уткнулась в маму. Уткнулась и повисла у нее на шее.

– Мамочка, мусенька, – говорила Катя, целуя ее, – мы так мечтали поехать на вокзал – встречать тебя! Почему ты приехала раньше?

– Так ведь сегодня же день рождения бабушки, – сказала Ирина Павловна. – Вы что, забыли? – Она с ласковым упреком посмотрела сперва на Катю, а потом на Мишу (Катя только теперь его заметила: он стоял, подсунув голову под мамину руку).

– Бабушкино рождение? – Миша так удивился, что даже вытащил голову из-под маминой руки и заглянул ей в лицо. – А я и не знал, что у бабушки тоже бывает рождение.

– А я знала, конечно, – сказала Катя, – только у меня совсем вылетело из головы. Что же теперь делать? Ведь мы ей никакого подарка не приготовили.

– Нехорошо, конечно, – сказала Ирина Павловна. – Ну, да так и быть. Я привезла ей с юга большой шерстяной платок. Скажем, что это от нас всех. А теперь идемте распаковывать мои вещи. Я хочу угостить кое-чем вкусным и бабушку, да и вас заодно.

И, опустившись на колени, Ирина Павловна принялась вынимать из плетеной корзинки узкие, твердые, похожие на стаканчики крымские яблоки, тяжелые нежные груши в желто-коричневой веснушчатой кожице и посыпанные опилками большие прозрачные кисти винограда.

Катя прижалась щекой к маминой загорелой руке:

– Мусенька, да какая же ты хорошая! Ты разве не устала с дороги?

– Нет, я славно выспалась в вагоне, – ответила Ирина Павловна.

И на самом деле, она делала все так быстро, ловко, как будто ни чуточки не утомилась от двухдневного пути. Темные волосы ее были гладко, аккуратно причесаны, и вся она была, как всегда, бодрая и свежая.

Ирина Павловна положила на тарелку несколько яблок, груш и длинную тугую кисть винограда.

– Вот, Мишенька, – сказала она, – отнеси бабушке и помоги ей помыть.

Миша ушел, а мама притянула дочку к себе:

– Выглядишь ты хорошо, моя девочка. Ну расскажи, как было в лагере?

– Нет, раньше ты расскажи. Про море. Какое оно?

– Потом все расскажу… Ну как вы без меня жили? Кто тебя тут причесывал?

– Сама! – сказала Катя и хитро посмотрела на маму. – Я научилась сама заплетать косы.

Ирина Павловна засмеялась:

– Ну, сразу и видно, что сама – вон куда пробор заехал…

У нее так ярко блеснули зубы, что Катя даже удивилась маминому загару.

– Мусенька, а ты привезла ракушки?

– Привезла – и ракушки и камешки. Ну, давай распакуем чемодан и заодно обо всем поговорим.

– Да-да, мамочка, поговорим! – подхватила Катя. – У меня столько всего накопилось!..

Мама вышла из комнаты и вернулась, неся свой чемодан.

Она поставила его на стул. Щелкнул блестящий металлический замочек, и крышка открылась.

– Ну, рассказывай, – напомнила Ирина Павловна, осторожно вынимая из чемодана аккуратно сложенные в нем вещи и развешивая на спинки стульев летние платья. Она протянула Кате коробочку, всю обклеенную, как чешуей, ракушками. В коробочке оказались отполированные морскими волнами камешки. Одни были круглые, похожие на картошку, другие – овальные, как яйцо, третьи – плоские, гладкие, как маленькие плитки шоколада.

Катя не знала, на что смотреть раньше.

– Ой, какие красивые, гладенькие камешки! – говорила она, перебирая их в руках. – А это шляпа? Какая огромная!

Ирина Павловна вынула из чемодана мягкую войлочную шляпу. Катя сразу же надела ее на голову и оказалась под шляпой, словно под крышей.

– Это от солнца, – сказала мама. – Ну выкладывай, что у тебя тут без меня «накопилось».

– Без тебя было плохо, – донесся голос из-под шляпы. – Я так скучала без тебя! Ты понимаешь, мамочка, тебе всегда все интересно, а бабушке начнешь рассказывать, а она ничему не удивляется. Ну решительно ничему!

В комнату вбежал Миша.

– Бабушка не позволяет есть виноград! – сказал он разочарованно. – Говорит, скоро – обед.

– И правильно, – сказала Ирина Павловна. – Я совсем забыла. Вот и тебе, Мишенька, коробочка с ракушками и камешками. Пойди поиграй, а мы тут с Катей поговорим.

Миша заглянул Кате под шляпу:

– Какая смешная шляпа! Как зонтик! А можно и мне ее поносить?

– Можно. По очереди, – сказала Ирина Павловна. – А пока иди.

Миша, взяв подарок, убежал показывать его бабушке, а мама спросила:

– И это все, что у тебя «накопилось»?

– Нет, мамочка, – донеслось опять из-под шляпы. – Я тебе должна сказать еще самое главное. Очень плохое!

Мама присела на стул возле чемодана:

– Ну? Что случилось?

– У нас с Таней… испортились отношения.

– Что? – удивилась Ирина Павловна. – Как же это они могли так сразу испортиться?

– А очень просто. С тех пор как Таня стала студенткой, она так воображает! Только станешь ей что-нибудь рассказывать, а она на часы смотрит. То ей в читальню надо, то на лекцию, то к подруге, то еще куда-нибудь. Скажешь ей: «Мне надо тебе что-то рассказать», а она: «Потом, сейчас не могу». Всегда, всегда ей некогда, и все мои дела для нее – пустяки. Ну вот ты не поверишь – я осталась без учебника географии. Новый предмет, такой трудный, столько названий разных, а я должна занимать книжку у девочек… Уж сколько раз я Тане жаловалась, а она все только обещает да обещает…

Рассказывая, Катя и на самом деле почувствовала, как у нее растет обида на Таню. По-настоящему она с Таней не ссорилась, но сейчас просто очень приятно было рассказывать маме, как трудно жилось без нее, и видеть, что мама, и не говоря ничего, отзывается на каждое слово.

Ирина Павловна слушала серьезно, внимательно, но потом потерла глаза – один, другой, и тут Катя заметила, что мама все-таки устала с дороги, что ей хочется спать, и еще поняла, что огорчила ее.

– Нет, Катенька, – сказала Ирина Павловна, снимая с нее шляпу и приглаживая ей волосы, – ты напрасно обижаешься на Таню. Ты тоже должна понять, что ей сейчас нелегко в новой обстановке. Нужно привыкнуть к профессорам, студентам… Учиться в институте не так-то просто, ты не думай! Это в школе учителя заботятся о каждом ученике, а в институте все надо самому – и конспекты составлять по книгам и лекции записывать… Если уж хочешь говорить серьезно, то раньше Таня о тебе всегда заботилась, а теперь ты сама должна подумать о ней.

В эту минуту из передней донесся звонок.

– Наверно, это она! – обрадовалась мама. – Подожди, Катюша, я сама открою.

Она быстро пошла, почти побежала к дверям, но дверь открылась не сразу. Ключ почему-то сейчас не поворачивался в руках у Ирины Павловны, хоть руки у нее были такие уверенные, ловкие – «золотые».

– Танюша, ты? – спросила она, и за дверью сейчас же раздался такой неистовый, счастливый вопль, что даже бабушка в кухне услышала и, прибежав, помогла маме справиться с непослушным ключом.

Это, конечно, была Таня. Она крепко обняла свою маму – и тут только заметила, что почти доросла до нее.

– Ну что у тебя в институте? – спросила Ирина Павловна, с улыбкой глядя на свою почти уже взрослую дочь.

– Скоро стипендию получу! – с гордостью ответила Таня. – А пока я заняла у бабушки немного денег… – Таня оглянулась и добавила шепотом: – На подарки.

– Кому же подарки? – спросила мама.

– Прежде всего самой же бабушке, – все так же тихо ответила Таня. – Ведь сегодня ее рождение.

Вместе с мамой она пошла в комнату и положила на стол свой портфель. Катя и Миша сразу оказались тут как тут, словно только и ждали этой минуты.

Таня вынула из портфеля узкую длинную коробочку и протянула ее брату.

– Это тебе, – сказала она, – цветные карандаши.

– А бабушке что? – спросил Миша.

– Сумочка, – сказала Таня. – А то на бабушкину смотреть страшно.

Катя и Миша осторожно погладили черную, блестящую сумочку.

– А вот это тебе, Катюша. Учебник географии. Наконец-то удалось достать. Уже четвертый раз в магазин забегаю.

Катя покраснела.

– Ой, спасибо! – тихонько сказала она, боясь встретить мамин взгляд, и взяла в руки новую книжку. На серовато-голубоватом переплете были нарисованы высокие сосны, зеленые елочки, желтые березки и мягко синела гладь реки.

– А это еще один маленький подарок Кате, – сказала Таня, вынув из портфеля что-то завернутое в бумагу.

– Опять – мне?

Катя еще больше смутилась.

Из свертка выпала, разворачиваясь и мягко струясь, белая атласная лента.

– Красивая какая! – прошептала Катя.

Таня посмотрела на Ирину Павловну:

– Понимаешь, мамочка, скоро у нас в школе большой вечер. Медали будут давать. И вот я подумала, что у Кати нет хорошей ленты.

– При чем же тут Катя? – улыбаясь, спросила Ирина Павловна. – Ведь медаль, насколько мне известно, будешь получать ты, а не Катя.

– Да, но нам сказали, что пригласят по нескольку учениц из каждого класса. Хороших, конечно. И прежде всего тех, у кого сестры – медалистки. И бабушку нашу пригласили. И, конечно, тебя, мамочка.

Катя захлопала в ладоши.

А Миша подумал и спросил:

– И меня?

Мама и Таня переглянулись. А Катя сказала:

– Правда, мамочка, возьмем его с собой.

Мама пожала плечами:

– Не знаю, Мишенька. Как-то неудобно… Получится вся семья.

Миша нахмурился.

– Да-а, – протянул он, – когда вы все – так не семья, а когда со мной – так уже семья?

Кате стало жалко Мишу.

– Знаешь, Мишенька, – сказала она, – там будет неинтересно!

– Ну и пускай! – проговорил Миша, и у него задрожал подбородок. – Я очень люблю, когда неинтересно!

Мама притянула его к себе:

– Не горюй, сынок! Помнишь, папа говорил, уезжая, что он на тебя надеется. Ты ведь теперь единственный мужчина в доме и должен вести себя мужественно. Разве ты видел когда-нибудь, чтобы папа плакал по пустякам?

– Он вообще не плачет, – сказал Миша.

– И ты вообще не плачь. Ну, Танечка, расскажи, что слышно у тебя?

– Ох, мамочка, сколько у меня всего накопилось! Без тебя так трудно жилось!

– И у тебя «накопилось»? – улыбнулась мама и, чуть прищурившись, посмотрела на Катю. – И тебе трудно жилось?

Катя отвела глаза, взяла свою книжку, ленту и потихоньку вышла из комнаты.

«Ладно, – подумала она, – пусть уж теперь Таня рассказывает».

В этот день Ирина Павловна и дети никак не могли наговориться друг с другом.

Когда все уселись за стол обедать, она вспомнила, что Миша еще ничего не успел рассказать.

– Ну что, Мишенька, – спросила она, разливая суп по тарелкам, – нравится тебе школа?

– Ничего, нравится, – ответил Миша. – Я уже получил целых три отметки! А другие мальчики – только по две или по одной.

– Какие же у тебя отметки?

– Просто пять, пять с минусом и четыре с плюнусом! – гордо сказал Миша.

Все засмеялись. Но Миша этого даже не заметил.

– Школа у нас – такой большой-большой дом, – говорил он с жаром, размахивая ложкой, – но там никто не живет, а все только учатся.

– А с кем тебя посадили? С хорошим мальчиком?

– Сначала с хорошим, а потом с плохим.

– Почему же с плохим? – удивилась Ирина Павловна.

– Чтобы я учил его хорошему.

– А чем же этот мальчик плохой?

– Он на уроке завтракает.

Все опять засмеялись.

– Он на уроке завтракает, а ты за обедом разговариваешь, – заметила бабушка, – и ложкой размахиваешь. Значит, и ты не очень-то хороший.

На минуту за столом стало тихо. Но Ирина Павловна сама уже не могла удержаться, чтобы не спросить:

– А из детского сада, с дачи, не жалко тебе было уезжать?

– Очень жалко! – сказал Миша. – Только я хотел скорей домой.

– И мне тоже под конец захотелось домой, – сказала Катя. – Я очень обрадовалась, когда увидела Таню из окошка нашего автобуса. Она как раз возле твоей фабрики меня ждала. Там и все родители собрались.

– Знаешь, мамочка, как было все торжественно! – перебила сестру Таня. – Ребят встречали с музыкой. Представь себе – духовой оркестр играет, и вдруг подкатывает новенький автобус. Изо всех окошек пионеры выглядывают – загорелые, черные, как воронята, а в руках целые снопы полевых цветов. И вот смотрю: наша Катюшка выскакивает. Выскочила – и прямо мне на шею. «Распишись, – говорит, – что меня получила». Как будто она телеграмма или груз какой-нибудь.

– Не какой-нибудь, а очень ценный, – сказала Ирина Павловна, похлопывая сидящую с ней рядом дочку по спине. – Потому и с музыкой встречали. Ну, «вся семья», доедайте котлеты, на сладкое у нас – пирог.

– А какой? – спросила Катя. – С чем?

Она знала, что бабушка всякий праздник отмечает каким-нибудь пирогом: день рождения детей – обязательно кренделем, день рождения папы и мамы – слоеным пирогом, ватрушкой или даже настоящим – точно из кондитерской – тортом. А вот какой пирог приготовила она ради своего рождения?

– Знала бы, что мама приедет, – сказала бабушка, – напекла бы что-нибудь получше. А так – просто пирожок с повидлом.

– Самый мой любимый, – сказал Миша.

Бабушка погладила его по голове:

– Ты у меня молодец. Что ни дай ему – все у него самое любимое. Нарежь, Иринушка.

Ирина Павловна придвинула к себе блюдо с пирогом, на минутку задумалась и потом уверенно и решительно провела ножом по румяной корочке.

– Ну что ж, придвигайте тарелки, отпразднуем день рождения бабушки.

Бабушка вздохнула:

– Какой тут праздник без папы! Вот если бы и он дома был! Правильно говорит пословица: «Семья вместе – душа на месте».

– Ничего не поделаешь, – сказала мама. – Уж придется нам этот пирог без него съесть… А когда он приедет, другой испечем.

– Он с капустой любит, – сказал Миша.

Катя замотала головой:

– Нет, с яблоками.

– И с яблоками испеку и с капустой, – успокоила их бабушка. – Только бы приезжал поскорей.

Настал день Таниного праздника. Уже с самого утра Катя волновалась так, словно медаль и в самом деле предстояло получить не Тане, а ей. Людмила Федоровна сказала вчера, что хорошо было бы, если бы Катя на школьном вечере поздравила сестру. И Катя, придя из школы, начала придумывать свое выступление.

Дома была та веселая суета, которая всегда бывает перед большими праздниками. Таня гладила, мама на кухне месила тесто, бабушка взбивала белки, а Катя в большой комнате колола для торта грецкие орехи. Ради Таниной медали бабушка решила испечь свой самый знаменитый «новогодний» торт.

Все были заняты, и Катя, не стесняясь, могла говорить вслух все, что придет в голову.

– «Дорогая сестра, поздравляю тебя!» – повторяла она, делая ударение на каждом слове и щелкая щипцами орехи. – «Обещаю тебе учиться…» Нет, не так! – Она поморщилась, нажимая на щипцы. – «Обещаю тебе, что буду учиться так же, как ты, и тоже получу золотую медаль». Золотую! А вдруг никакой не дадут? «Обещаю тебе учиться только на пять».

Катя вздохнула. Приветственная речь не получалась. Надо было немножко подкрепиться. Она отправила в рот половинку ореха, но орех оказался горьким, и пришлось съесть еще два, чтобы заглушить горечь.

«Что же делать? – думала Катя. – Что сказать?»

Советоваться со своими ей не хотелось. Не спросишь ведь: «Таня, как мне тебя поздравлять?» Она скажет: «Не надо никак». У мамы спросить? Тоже как-то неловко… «Спрошу у Людмилы Федоровны», – решила Катя.

Она отнесла на кухню две тарелки – одну с ядрышками, другую со скорлупой, – умылась, причесалась, надела белый передник и с белыми пышными лентами в косах пошла в школу. Ждать, пока выберется из дому «вся семья», было свыше ее сил.

Несмотря на ранний час, школьный зал был уже заполнен школьницами. В первом ряду перед сценой чинно сидели со своей учительницей самые маленькие – первоклассницы. Их было семь, и каждая из них держала в руках по букету цветов.

Катя обошла весь зал, ища глазами Людмилу Федоровну. Учительницы нигде не было.

Стали собираться гости. Вера Александровна, директор школы, встречала гостей. Среди них был один, очень высокий человек со звездой Героя на светло-сером пиджаке.

– Артемов! – строго и чуть улыбаясь сказала ему пожилая учительница в очках. – Почему ты явился без пионерского галстука?

– Простите, Марья Семеновна! – ответил высокий, вытянувшись перед ней, как провинившийся школьник, и шаря в кармане. – Я не успел его выгладить к празднику…

Все засмеялись. А Вера Александровна пошла навстречу новым гостям. Тут было много незнакомых Кате людей, и вдруг она увидела своих – маму, бабушку и Мишу (все-таки пришли всей семьей!). У бабушки на плечах была старинная кружевная шаль, а в руках – новая сумочка. Вера Александровна усадила бабушку и Мишу в первом ряду, а маму взяла под руку и увела на сцену, где уже собрались за длинным столом, накрытым красной скатертью, учителя и гости.

Катя пробралась к своим одноклассницам. За рядами стульев, где расселись гости, на скамьях лесенкой выстроились школьницы: впереди – поменьше ростом, за ними – побольше, а у стены – самые большие.

Внезапно наступила тишина. Пронесся шепот: «идут!» – и в зал одна за другой вошли семь девушек – семь медалисток. Среди них шла и Таня.

На сцене и в зале все поднялись и стоя захлопали. Девушки совсем смутились и поглядывали друг на друга, не зная, что им теперь делать. Наконец зал утих, и медалистки прошли на приготовленные для них места.

И странное дело, в эту минуту Кате почему-то стало жалко Таню. Ей вспомнилось, как перед выпускными экзаменами Таня говорила, что она «ровно ничего не знает», и все расстегивала и застегивала пуговку под воротничком. Ей вспомнилось, сколько дней Таня просидела за книгами и тетрадями, и сейчас, может быть, в первый раз Катя по-настоящему поняла, как много терпения и труда нужно было потратить Тане и ее подругам, для того чтобы заслужить право на сегодняшний праздник.

А тем временем Вера Александровна уже успела поздравить своих бывших учениц.

– Я не сомневаюсь, что им предстоит большая, интересная, полезная жизнь, – сказала она. – Из стен нашей школы вышло немало людей, которыми гордится вся наша страна. Вот и сейчас среди наших гостей находится наш бывший ученик, Герой Советского Союза – Андрей Артемов.

Весь зал так и загремел. Школьницы хлопали изо всех сил. Андрей Артемов встал и, обернувшись к Вере Александровне и к учителям, тоже захлопал.

Катя оглядывалась по сторонам, ища глазами Людмилу Федоровну, но ее почему-то все еще не было…

«Дорогая сестра!» – начала Катя снова сочинять в уме свое поздравление, но волна новых аплодисментов заставила ее прислушаться к тому, что делалось на сцене. Это приветствовали завуча Марью Семеновну.

Суховатая и резкая, Марья Семеновна была грозой всей школы. Ее все боялись, но в то же время и уважали, а самые старшие, дойдя до последнего класса, обычно начинали ее крепко любить. Поправив на носу очки, Марья Семеновна поднесла к глазам какую-то бумагу и начала читать вслух:

– «Выписка из приказа по Московскому городскому отделу народного образования…»

И когда Катя услышала:

«За выдающиеся успехи и отличное поведение наградить золотой медалью

Снегиреву Татьяну Сергеевну», —

она очень удивилась, что Таня вдруг стала «Татьяной Сергеевной» и что о ней знают в Московском городском отделе народного образования.

Кончив читать приказ, Марья Семеновна дрогнувшим голосом сказала:

– Мне трудно сейчас говорить. Вы и без слов понимаете… Она махнула сердито рукой и, вынув платок, протерла стекла очков.

Из-за стола поднялся старый учитель. Он подошел к краю сцены и, опираясь на палочку, тихим голосом начал:

– Ну что же сказать вам? Я не умею красно говорить. Ведь я – математик…

И он должен был остановиться, потому что раздались аплодисменты, хотя он ничего еще не успел сказать.

– Сейчас осень, – продолжал он. – Правда, только по календарю. А на самом деле погода стоит такая, как весной. И здесь – весна. – И старый учитель посмотрел на девушек-медалисток. – Настоящая весна.

И еще он сказал, что некоторые из его учениц выбрали профессию математиков и что он этому искренне рад.

«Он-то рад, – подумала Катя, – а вот им каково? Всю жизнь задачи решай! Нет, я бы ни за что не согласилась».

А между тем учителя один за другим вставали перед своими ученицами. Преподавательница литературы, которую в школе все называли «литератор», сказала, что для учителя самая большая награда за его труд – это радость видеть, как растет человек, как он идет все дальше и дальше.

Наконец настала самая торжественная минута. Вера Александровна и Марья Семеновна сошли по ступенькам в зал и встали у маленького столика – слева у сцены. И тут только Катя заметила, что на столике разложены красные коробочки.

– Логинова Лидия – золотая медаль! – объявила Марья Семеновна.

И Танина лучшая подруга, Лида, с длинными светлыми косами, в синем бархатном платье, подошла к столику. Вера Александровна протянула ей коробочку, пожала руку, и Лида уже хотела убежать, но Марья Семеновна вернула ее обратно:

– Расписаться забыла!

Лида взяла ручку и нагнулась над столиком, и как раз в это время к ней подошла одна из первоклассниц с букетом.

– Я хочу сказать поздравление, – проговорила она, и все, затаив дыхание, прислушались.

Лида, улыбаясь, смотрела на первоклассницу, похожую на большую куклу в школьной форме.

– Дорогая девочка! – продолжала первоклассница, закинув голову. – Горячо поздравляю тебя с веселой наградой!

– С веселой? – улыбаясь, переспросила Лида.

– С высокой, – подсказал шепотом кто-то из учителей.

– С высокой, – спокойно повторила первоклассница и начала снова: – Дорогая девочка! Горячо поздравляю тебя с высокой наградой – с золотой и серебряной медалью!

– Сразу с обеими? – засмеялись в зале.

– Желаю тебе, – продолжала девочка, нисколько не смутившись, – в вашей будущей жизни…

Веселый смех заглушил последние слова ее «речи». Она спокойно посмотрела по сторонам и пошла на место, унося с собой букет.

– Цветы, цветы отдай! – закричали ей со всех сторон.

Девочка вернулась и сунула Лиде в руки цветы.

Катя тихонечко слезла со скамейки и прошла вперед. Она знала, что теперь уже совсем скоро ей придется выступать. Ей было и страшно и весело. «Ну, если первоклассницы не боятся, то мне и подавно нечего», – решила Катя.

Наконец вызвали к столику Таню. От радости и волнения Таня, так же как и Лида, забыла, конечно, расписаться, и для нее, так же как и для Лиды, нашлась «пара» – маленькая первоклассница. У этой была темная челка на лбу, а на голове – пышный бант. Белый передник ее торчал спереди пузырем.

– Дорогая девочка! – сказала баском первоклассница и вдруг замолчала.

– Ну что, маленькая? – спросила Таня, не зная, как ей помочь.

– Я… – начала опять первоклассница, – я… я… букет!

И она протянула Тане цветы, но не ушла, а продолжала стоять, закинув голову.

– Иди, иди на место! – донесся шепот со сцены.

Первоклассница оглянулась, сказала спокойно:

– Отдала!

И, сообразив наконец, что больше от нее ничего не требуется, убежала.

А Таня, обхватив одной рукой цветы, а другой прижимая к себе красную коробочку с медалью, оглядела весь зал и прерывающимся от волнения голосом начала:

– Я не готовилась к своему выступлению…

– Вот и хорошо! – сказал старый учитель.

Таня засмеялась и вздохнула. Катя хорошо знала эту привычку старшей сестры – волнуясь, вздыхать и смеяться попеременно.

– Не падай духом, Танюша! – подбодрила ее Вера Александровна. – Говори смелее!

– Я и не падаю, – сказала Таня и перевела дыхание. – Мне хочется сказать вам, Вера Александровна, и вам, Марья Семеновна, и вам, Виктор Петрович, и всем, всем учителям нашим – спасибо за все! – Таня опять перевела дыхание. – Я в детстве хотела обязательно стать летчицей. Как Марина Раскова. Потом мечтала стать артисткой. Но вот прочла книги великого русского педагога Ушинского, Макаренко, стала приглядываться к труду учителей в нашей школе – и поняла, какой это увлекательный и благородный труд… труд учителя. – Она хотела еще что-то сказать, но вдруг встряхнула головой и неожиданно закончила: – Ну, в общем…

И все поняли, что это «ну, в общем» значит, и дружно захлопали. Таня уже собралась убежать, но тут она увидела рядом с собой Катю и с удивлением на нее посмотрела.

– Дорогая сестра! – начала Катя прерывающимся от волнения голосом и, увидев, что бабушка плачет, растерялась. Она секунду помолчала и снова начала, но совсем не теми словами, которые она придумывала дома. – Танечка, – сказала она, – поздравляю тебя! Я знаю, как ты умеешь учиться. И всего добиваться. А вот я еще так не умею… Но я постараюсь.

Таня чуть-чуть улыбнулась.

– Нет, правда постараюсь! – сказала Катя. – Вот увидишь…

Вокруг зашумели аплодисменты. И Катя, забыв, что она еще хотела сказать, не оглядываясь, побежала на место.

Когда же она немножко успокоилась, то увидела, что раздача медалей уже кончилась и Вера Александровна и Марья Семеновна опять заняли свои места за столом президиума.

– А теперь, – сказала Вера Александровна, обращаясь к залу, – у нас будет урок. Да-да, не удивляйтесь, – самый настоящий урок! Представьте себе, что мы не в зале, а в классе, и что перед нами доска. Предлагаю учителям вызвать кого-нибудь из своих бывших учеников, и пусть они расскажут, пригодились ли им в жизни наши уроки. И я надеюсь, – Вера Александровна поглядела с улыбкой на сидящих за столом учителей, – что вы на этот раз будете не слишком строгими. Виктор Петрович, начните-ка вы.

Старый учитель вынул из кармана записную книжечку, заглянул в нее, словно в классный журнал, и вызвал:

– Артемов, прошу к доске!

Андрей Артемов кивнул головой и, улыбаясь, поднялся с места. Он не пошел к трибуне, а чуть облокотился на спинку стула и начал просто и непринужденно:

– Мне особенно приятно выступить сегодня на вашем вечере потому, что я сам учился в этой школе и окончил ее. Это еще было до войны. Когда на нашу страну напали гитлеровские полчища, мне пришлось воевать. А когда война кончилась, я поступил в строительный институт и вот теперь участвую в строительстве одного из самых больших зданий в Москве – нового здания университета…

Андрей говорил так, словно ничего особенного не было в его судьбе: воевал… работаю… Дело обычное! Все воевали и все работают…

Но когда он окончил, старый учитель сказал:

– Молодец. Пять с плюсом!

На следующий день, в воскресенье, с утра до ночи лил дождь. Но и этот день все равно был очень хороший. Все были дома – и старшие и младшие. Таня никуда не торопилась, долго разбирала свои школьные тетрадки и одну из них – самую красивую, «общую», в коленкоровом переплете и еще нетронутую, только с надписью на первом листке: «Т. Снегирева», – подарила Кате. А после вечернего чая все долго сидели за столом, рассматривали Танину медаль, говорили про учителей и вспоминали о том, что было на школьном вечере. И было даже как-то особенно уютно оттого, что по стеклам змеились искристые полоски дождевых капель и форточка поскрипывала от ветра.

– После вашего ухода, – продолжала Таня, неторопливо перемывая чашки, – мы опять танцевали, как летом на выпускном балу. Только не так долго…