Глава 5. Россия и мир

Лица и голоса

Произошло невероятное. То, во что я и сам не верил до 19 августа 1991 года. Новая, как говорят злопыхатели, «ельцинская» Россия заняла место Советов в международной политике. Унаследовав всю драматическую историю СССР, начиная с 1917 года. Не говоря уж о наследстве Российской империи, которое мы тоже весьма явственно ощущаем.

Я ещё не мог осознать до конца значимость произошедшей перемены, когда раздались первые телефонные звонки западных лидеров. 19 августа 1991 года. Самое начало путча. Не до оценок тогда было.

Первое, что меня поразило на фоне нашего отечественного хаоса, полного правового, политического беспредела, — это ясность реакции западных политиков.

Практически все они определились в ситуации мгновенно. А ведь им это сделать было гораздо труднее, чем, скажем, Назарбаеву или Кравчуку, которые вели осторожные переговоры с ГКЧП, а на мои восклицания смущённо-виновато отвечали, что «у нас пока все спокойно, сейчас мы определимся».

Конечно, сравнивать реакцию западных лидеров и реакцию лидеров бывших «наших» республик — некорректно. Одни просто выражали своё мнение и оказывали моральную поддержку, другие находились под прицелом советских танков.

Итак, кто же мне звонил?

Премьер-министр Великобритании Джон Мейджор. Он позвонил первым, выразил поддержку демократической России и уверенность, что все кончится для нас хорошо. Британцы подтвердили свой моральный авторитет в мировой политике.

Геополитический баланс в мире всю послевоенную эпоху держался на оси СССР — США. Политиком номер один для американцев в нашей стране по-прежнему оставался Горбачёв. А если он действительно болен? А если он все же поддержит ГКЧП, то есть свою же собственную команду? А если Ельцин — «калиф на час», и ситуация изменится за считанные минуты? Мораль моралью, а дело-то придётся иметь тогда все же с бывшими горбачевцами, с Янаевым, например? Президент США не мог, не имел права не задуматься и над этим аспектом. Но Джордж Буш не просто позвонил, он немедленно начал организовывать международную поддержку России, вести переговоры с лидерами стран НАТО, делать политические заявления и так далее. Господин Буш однозначно проявил себя в первую очередь как нравственный политик.

Джордж Буш старше меня. Он представитель фронтового поколения. И для меня его поддержка в человеческом плане была неоценима.

Гельмут Коль. Он в тот день оказался на охоте, далеко в горах. Многие говорят, что мы с ним похожи внешне, оба крупногабаритные, есть схожесть и в привычках, во взглядах на жизнь, в манере поведения. Я всегда испытывал к нему особую симпатию.

Несмотря на все трудности, Гельмут Коль смог со мной соединиться. И я думаю, что он бы это сделал в любом случае, даже если бы в Москве уже стреляли танки.

…Про танки сказал Буш. Он сказал: если вы вырветесь из танковых тисков, это будет окончательная победа, Россия проложит себе путь в цивилизованное сообщество государств.

Звонили премьер Италии, премьер-министры Испании, Франции, лидеры Аргентины, Японии, Канады. Всем им огромное спасибо. Солидарность была продемонстрирована — не в какой-то затяжной, долгосрочной политической кампании, а мгновенно, сразу, когда определяться надо было за минуты.

То, что западные страны не стали выжидать, оказалось неожиданностью для ГКЧП. Вечером того же дня они невнятно пробурчали на пресс-конференции о «преждевременной реакции» и «вмешательстве во внутренние дела».

Теперь, задним числом, я понимаю причины такой быстрой и однозначной реакции. Ну, во-первых, западные аналитики давно уже «вычислили» путч, он для них неожиданностью не был. У нас в стране никто не верил, сама мысль об этом казалась дикостью, а со стороны-то виднее. И, наконец, несмотря на всю неясность ситуации с Горбачёвым (которая, впрочем, для западных разведок, я думаю, стала ясна в считанные часы), путч выглядел хотя и страшно, но уж слишком карикатурно, грубо, я бы сказал, глупо, чтобы колебаться по вопросу о доверии к самозванному руководству СССР.

Это был пролог к новой международной политике в отношении России.

Я вспоминаю эпизод, который произошёл в Кэмп-Дэвиде. На переговорах присутствовала верхушка американской власти: президент, госсекретарь, советник по безопасности — четыре-пять человек. В углу зала, где должны были состояться переговоры, стоял столик с соками и кофеваркой. Я обратил внимание на то, как по-домашнему выглядел господин Бейкер — в водолазке, в пиджаке с кожаными заплатками на локтях. Помню, как, кажется, господин Чейни попросил его: «Джимми, налей мне соку, пожалуйста». «Джимми» налил себе и ему, и это было абсолютно естественно и непринуждённо, без кокетства и пижонства.

У нас начальники прочно сидели бы в креслах, и молодой человек в неизменных смокинге и «бабочке», склонившись, подносил бы им сок на подносах.

Я подумал тогда: почему они такие? Да потому, что они абсолютно независимые люди. Абсолютно независимые — в том числе и от президента, — работающие ради идей, ради дела.

Мы пока ещё слишком зависимы от власти, мы зависимы от дач, машин, «вертушек» и бронированных дверей, которые власть даёт. Избавление от этой зависимости идёт очень туго.

Ну а от чего по большому счёту зависим лично президент Ельцин? Или — от кого?

Видимо, в первую очередь от своего «я». От того образа, который сам себе создал и который создали окружающие. Волевого, решительного, жёсткого политика. Это раз.

Во-вторых, я очень зависим от мнения людей, которых уважаю. А таких немало. Далеко не каждый способен на меня повлиять, но бывает, что слово, брошенное вскользь, или строчка в огромной газетной статье заставляют совершенно изменить ход мыслей.

Ну и в-третьих, у меня есть свои представления и принципы, с которыми я, как и большинство нормальных людей, ничего не могу поделать. Впитанные с детства, они сильнее меня.

Маргарет Тэтчер и Гельмут Коль

Среди тех, кто звонил мне 19 августа, я ещё не назвал Маргарет Тэтчер. J

Таких людей в мировой политике единицы. К их мнению будут прислушиваться всегда, независимо от занимаемой ими должности.

Но даже в этом узком кругу г-жа Тэтчер выделяется особо.

Именно в то лето, когда меня пригласили в Испанию на злополучный семинар, который для меня закончился на операционном столе, был у нас договор с госпожой Тэтчер, что я заеду в Англию, встречусь с ней. В то время я был в оппозиции, не был ни председателем Верховного Совета, ни президентом, но тем не менее она, женщина независимая, пригласила меня, хотя мало кто из лидеров горел желанием встретиться со мной — оппозиционером.

Я прилетел в Лондон, приехал на Даунинг-стрит, 10, в резиденцию премьер-министра Великобритании. Встреча продолжалась 45 минут, причём такая получилась беседа, что я просто не помню, был ли с кем-нибудь у меня более интересный разговор.

Удивительное осталось у меня ощущение от этой встречи. Маргарет Тэтчер спустилась вниз, поздоровалась со мной, повела в дом. В кабинете — два дивана, между ними столик. Я сел, она села напротив. И мы как-то далековато оказались друг от друга. Там нас было трое мужчин — переводчик, главный советник премьер-министра, я, но госпожа Тэтчер вдруг поднялась и сама подтащила свой диван прямо к столу, чтобы быть ближе. Так просто, серьёзно. И настолько быстро и энергично, что мы ничего не успели сделать. Я слегка замешкался, потом тоже встал и подтащил свой диван — а он оказался довольно тяжёлый, даже для мужчины. Интересно. Вообще, она человек очень самобытный, естественный.

И вот, уже глаза в глаза, мы проговорили в таком быстром темпе, очень оживлённо.

Ей интересно было узнать, о чем думает главный оппонент её любимца Горбачёва. Природная жадность к новым впечатлениям заставляла Маргарет Тэтчер все время задавать вопросы, в ответ формулировать свою позицию и опять задавать вопросы. А я, конечно, с огромным увлечением следил за ходом её мысли, за логикой одного из самых мощных политиков Запада.

Может быть, один из самых интересных для меня моментов был в самом конце нашего разговора. Я напористо спросил премьер-министра: «Госпожа Тэтчер, я хотел донести до вас главное, в мире появляется новая реальность — Россия. Не только Советский Союз, с которым у вас хорошие отношения. Теперь есть и Россия. Важно, чтобы вы это знали. Готовы ли вы идти на контакты — торговые, экономические — с новой свободной Россией?»

Маргарет Тэтчер во время всего разговора на любой вопрос отвечала быстро. Но на этот раз она сделала паузу, задумалась. Потом ответила: «Господин Ельцин, давайте немного подождём. Пусть Россия станет новой и свободной. И тогда… Все возможно». Она улыбнулась.

Когда я возвращался с Даунинг-стрит, подумал про себя: она не сказала «нет». Для первого знакомства и первой встречи — уже хорошо. А то, что госпожа Тэтчер и вместе с ней многие-многие политики мира вскоре узнают, услышат о новой России — в этом я не сомневался ни на мгновение.

Кстати, провожать меня она пошла до машины. Вижу, ей шепчут: не по протоколу, не по протоколу. Она рукой на них махнула, спустилась к машине, там мы попрощались. Все было по-человечески тепло и трогательно.

Вот такой же след госпожа Тэтчер оставила в политике — самобытный и искренний. Женщина, сломавшая политический диктат мужчин. Первая леди, благодаря которой искренность поступка стала играть роль в дипломатии.

Для меня личность Маргарет Тэтчер важна ещё вот почему. Она пример того, как на протяжении многих лет политик остаётся верен себе, проходя через все испытания. Меняются приоритеты, страна переживает целый ряд политических кризисов, а сколько же за эти годы премьер-министру Великобритании пришлось выдержать жесточайших баталий в парламенте! Да практически по каждому новому принимаемому закону, не говоря уж о налогах, — какие кипели страсти, кампании в прессе, демонстрации. Однако правительство упорно шло своим курсом. И все это Маргарет Тэтчер совершала со своей неизменной улыбкой, которая с каждым годом становится по-женски все более обворожительной.

…Гельмут Коль. Когда я говорю о нем «мой друг Гельмут» — это не фамильярность. Недавно мы вместе отдыхали на Байкале, он был там по моему приглашению. Мне было интересно наблюдать, как он ловит рыбу, как смеётся, как точно и легко формулирует интересные идеи. Я его повёл в баню. На берегу Ангары замечательная русская баня, из огромных столетних брёвен, дух в парилке исключительный, только такой и может быть в настоящей деревенской баньке. Она стоит прямо на берегу реки, и после парилки мы с ним бегом в воду, а она холодная, обжигает. Он дивился на изумительную природу, на наш Байкал, для немцев же такой простор — редкость. Вот тогда мы с ним долго, хорошо разговаривали.

Нам с Гельмутом Колем везёт на достопримечательные места. Одна из важных для меня встреч с канцлером ФРГ произошла во время его краткой остановки в Москве в начале 93-го года. Мы встретились в правительственном особняке на Юго-Западе столицы, знаменитом тем, что раньше он принадлежал КГБ, и Крючков, готовясь к августовскому путчу, самые секретные встречи проводил именно здесь.

Гельмута Коля это известие позабавило, он с большим интересом стал оглядываться по сторонам.

Я хотел обсудить с ним принципиальный для меня вопрос: если я пойду на ограничение деятельности парламента, как, на его взгляд, Запад отреагирует на мои действия. Конфиденциальность разговора вполне соответствовала историческим традициям места, где мы встретились.

Мне было ясно, что для Запада существуют некие основополагающие демократические ценности. И в данном конкретном случае я на одну из таких ценностей покушаюсь. При этом я не боялся задать этот вопрос канцлеру Германии. Наши отношения были искренними и открытыми. Я знал, что мои намерения не будут превратно истолкованы.

Он поддержал меня, выразив уверенность, что и другие лидеры «семёрки» с пониманием отнесутся к жёстким, но необходимым мерам для стабилизации ситуации в России.

Через несколько месяцев я смог убедиться в точности прогноза Гельмута Коля. В сентябре — октябре 93-го года и сам Коль, и все лидеры стран Запада однозначно поддержали мои шаги, предпринятые для выхода России из тяжёлого политического кризиса.

Впрочем, говорили мы не только о политике. Например, я делился с ним своими воспоминаниями.

В мае 86-го года, ещё будучи кандидатом в члены Политбюро, я был по приглашению немецкой компартии с официальным визитом на их съезде, и после окончания форума меня повезли на экскурсию на какое-то предприятие в Руре. После осмотра цехов я оказался в зале отдыха для рабочих. Я был буквально потрясён. Сколько я бился в Свердловске, чтобы создать рабочим приличные условия. Чтобы построили сауну, чтобы в комнатах отдыха стояли нормальные кресла, чтобы можно было в перерыве попить чаю, послушать музыку. Но здесь… Меня пронзила простая мысль: мы никогда не будем так жить.

Это не просто богатство. Это — привычка все делать с умом. Привычка, которая присуща именно немцам — нашим, так сказать, антиподам в смысле скрупулёзности, внимательности к мелочам, к быту, к практической стороне жизни.

И когда мне кажется, что и у нас что-то меняется в этом плане, я всегда вспоминаю господина Коля…

Билл Клинтон и Джордж Буш

По старшинству надо бы сказать в обратном порядке: Джордж Буш и Билл Клинтон. И по хронологии наших отношений. Но именно Билл Клинтон сейчас — президент США. От него зависит в мировой политике настолько много, что порой я ему искренне сочувствую.

И вот что мне бросилось в глаза. Во время предвыборной кампании между Бушем и Клинтоном шла достаточно резкая полемика, можно сказать даже сильнее — конфронтация. Но как только прошли выборы, как только выяснилось, кто победил… Вот уже Буш помогает Клинтону, Клинтон помогает Бушу.

У нас в такой ситуации политики стали бы смертельными врагами на все последующие годы. А они охотно разговаривают друг с другом по телефону, советуются. Или вот, скажем, я разговаривал с Биллом Клинтоном, и он сказал: «Я не только поддерживаю Договор, но и поздравляю вас вместе с Бушем с этой огромной победой, которую вы одержали». (Речь шла о подписанном мною и Бушем январском Договоре о сокращении стратегических вооружений. Буш через две недели должен был покинуть Белый дом, Клинтону оставалось столько же до вступления в должность президента США.)

У Буша в период выборов был психологический слом, настолько тяжёлый, что даже в Москву информация доходила. Мне говорили, что он по нескольку часов сидит неподвижно и смотрит в одну точку. Я ему звонил, пытался как-то подбодрить.

Мне это чувство острого одиночества знакомо. Иногда организм не выдерживает напряжения. Этой постоянной внутренней собранности, взвинченности. И тут нужно только стиснуть зубы, взять себя в руки, чтобы вообще не раскиснуть, не бросить все, не уйти в отставку. Поэтому, как мне кажется, я Буша понимал.

Мне казалось, что его изберут. Сработает американский консерватизм. Республиканская партия всегда позже начинала кампанию, но энергичнее финишировала.

Но в этот раз получилось иначе. Уж очень необычен Клинтон. Молодой, красивый — выглядит для своих лет просто прекрасно. Хорошее образование, воспитание. Быть может, эта фигура означает какой-то новый американский прорыв?

Джордж Буш находился как бы три срока на вершине власти. Восемь лет в качестве вице-президента в эпоху Рейгана. Четыре года он был президентом США. Двенадцать лет. Очень много.

А если мои года посчитать, и у меня с окончанием президентского срока будет уже восемь лет в большой политике. А если начинать с Политбюро, то уже все десять. Но по-настоящему моя политическая карьера началась позже, как раз с изгнания из Политбюро.

Надо сказать, интересная произошла с Джорджем Бушем метаморфоза. Было видно, как он переживал во время предвыборной кампании — республиканцы все время отставали. В каждом штате выступал. Колоссальный труд. А когда не выбрали — ему как-то стало легче, сработал защитный механизм какой-то. Проснулась новая энергия. И вот — договор СНВ-2.

В Америке хорошие традиции. Когда президент уходит, конгресс принимает решение — построить бывшему президенту дом в любом месте, по его желанию. И сохранить за ним президентскую библиотеку.

С Джорджем Бушем у нас сложились очень дружеские отношения. Звонит и Барбара Буш. Я надеюсь, она приедет в гости, и Наина хорошо её встретит, они прекрасно проведут время.

А с Бушем мы договорились играть в теннис. Это будет очень принципиальный матч.

Лех Валенса и Вацлав Гавел

Президент Польши и президент Чехии.

Я не раз встречался с ними. И скажу, что определённая психологическая трудность в общении есть. Над нами висит проклятое наследие СССР, который был самозваным «старшим братом» в отношениях между странами. Гавел и Валенса обязаны соблюдать по отношению к России некую дистанцию, обязаны перед своими народами. Я это понимаю.

Однако ведь нас объединяет не просто общность исторической судьбы — восточноевропейский лагерь, социализм. Нас объединяет и то, что впервые на мировую политическую арену так смело шагнули бывшие диссиденты. Гонимые. Так или иначе подвергавшиеся преследованию люди.

Гавел сидел в тюрьме, он участник «пражской весны», писатель. Валенса много лет боролся во главе рабочего движения, «Солидарности». Они не просто лидеры политические, но и национальные. Вокруг них в какой-то момент объединилось все общество. Они стали символами крупнейших исторических событий. Хотя сейчас им очень трудно.

Это интересно — появление в мировой политике таких фигур. Номенклатура есть в каждой стране. Слой людей, которые формируют власть, держат в руках ключевые посты. Сохраняют стабильность. Но рано или поздно через этот слой прорываются новые фигуры. На Западе, конечно, нет таких грандиозных перемен. Но и почти во всех странах «семёрки» произошла крупная перетряска «верхов». Возможно, мир подспудно готовится к каким-то новым, очень серьёзным изменениям.

Первый мой визит в Польшу прошёл чрезвычайно напряжённо. Одна из основных претензий поляков на переговорах была такова: наши военные составы, которые идут через Польшу, вывозя войска из Восточной Германии, — это ущерб экономике Польши. Поэтому Россия должна платить компенсацию.

Причины такого жёсткого наступления Валенсы в общем-то понятны. Конечно, существование в мировом пространстве такой махины, как СССР, — вещь непростая. Можно отменить название — СССР, но нельзя отменить накапливавшиеся годами проблемы. Поляки жили все эти годы с ощущением, что именно СССР задавил процветание страны, потенциал её экономики. И это национальное самоощущение выразилось в таких тяжёлых для нас и не очень понятных требованиях.

Однако второй визит в Польшу прошёл совсем иначе. Мне удалось, как я стараюсь делать всегда, найти какую-то затаённую болячку в истории наших отношений. Известно, что КГБ пытался управлять процессом разгрома профсоюза «Солидарность». Я привёз Леху Валенсе копии документов комиссии Суслова («теневого» лидера брежневского Политбюро). Это было целое досье на «Солидарность». Польские и советские чекисты разобрали по косточкам всю подноготную лидеров рабочего движения. Порой эти документы страшно было читать — до того жестоким был кэгэбэшный рентген. Я хлопнул по папке и сказал: «Здесь есть все. Берите». Валенса слегка побледнел.

Президент Польши сообщил, что польский сейм в ближайшее время будет переизбираться, конституция это позволяет. Заметив мой живой интерес к этой теме, он в шутку сказал: «Да распустите вы свой Верховный Совет, выберите новый. А те, старые депутаты, пусть сидят, заседают, их очень скоро все забудут». Я улыбнулся заманчивой идее.

Отдавать старые долги пришлось и в Праге. Признание того, что вторжение СССР в 1968 году являлось агрессией, было чрезвычайно важно для Вацлава Гавела. Для всего чешского народа.