Они мне с удовольствием и подробно рассказывали о своих воскресных встречах. Приглашали, говорили, давайте с нами, попоём, посидим, отдохнём. Но я не хотел мешать им в единственный выходной. Со мной у них будет возможность встретиться и на неделе.

Мотором команды-97 был Анатолий Чубайс. Он привёл в правительство много новых людей, и все они были собраны в единый интеллектуальный и волевой кулак его стараниями. Он добился жёсткой командной дисциплины. Он генерировал идеи.

Неформальным связующим звеном между мной и чубайсовскими ребятами стала Таня.

Я был в курсе всех их идей, всех споров, всех нюансов позиций. При этом наблюдал весь этот процесс со стороны. И мне очень нравилась команда, которую я патронировал и которой искренне симпатизировал. Нравилась своей молодой энергией и жаждой результата.

… Кстати, хотя Черномырдин и принял участие в кампании по уговариванию Немцова, внутренне он отнёсся к этому делу весьма насторожённо. Чубайса он хорошо знал, Немцова — нет.

И в своё телевизионное обращение по поводу прихода в правительство молодых реформаторов я вписал такую фразу: «Не бойтесь, Виктор Степанович, они не будут вас подсиживать!»

Он разволновался, стал звонить спичрайтерам: откуда взялась эта фраза? Они тоже были поражены — в окончательном согласованном тексте её не было. Конечно, я же сам вписал её от руки непосредственно перед выступлением, несмотря на все возражения помощников. Виктор Степанович заподозрил в этом какую-то кремлёвскую интригу, а зря. Мне действительно очень хотелось донести до него эту простую мысль: не бойтесь, Виктор Степанович! Просто не бойтесь, и все!

И постепенно Черномырдин принял эту позицию. Он понял: без этих дерзких, неуживчивых, порой неприятных молодых людей рывок не совершить. Экономика, застрявшая между несформировавшимся рынком и перманентным политическим кризисом, нуждается в коренных преобразованиях, в абсолютно новых подходах.

Я понимал, что правительство это может быть неустойчивым, подверженным разным бурям и страстям. Но нужно было рисковать, идти в наступление на тотальное экономическое болото. Молодая команда была готова. Они ждали только моего сигнала для осуществления своих грандиозных планов. Кто из них выживет в правительстве, кто выстоит в будущих передрягах, я ещё не знал. Не знал, кто сохранит свой ресурс, а с кем, возможно, придётся расстаться. Верил в их напор, в их страстное желание победить.

Начало работы правительства молодых реформаторов было воспринято всем обществом с огромной надеждой. И акулы бизнеса, и бабушки в деревнях внимательно вслушивались в то, что говорят «этот рыжий и этот кучерявый». По социологическим опросам, Немцов, который всегда умел говорить просто и живо, с прибаутками и анекдотами, в политических рейтингах быстро догнал и перегнал и Лебедя, и Лужкова, и даже Зюганова. Он опережал лидера коммунистов даже в сельской местности. «Боря Немцов даже в деревне на Зюганова наступает!» — веселился Чубайс.

Я обратил внимание, что на совместных встречах — я, Черномырдин, Немцов и Чубайс — два первых вице-премьера ведут себя по-разному. Чубайс говорил корректно, предельно сдержанно, старался выглядеть солидно и проявить с Черномырдиным полную солидарность двух понимающих в экономике людей.

Немцов никаких правил не признавал. Его слегка нагловатая интонация коробила Черномырдина. Он нервничал и непонимающе смотрел в мою сторону. Взгляд его красноречиво говорил: «Думаю, что Борис Ефимович не прав».

Встречи в таком составе мы проводили регулярно, почти каждую неделю. Если я был в отпуске, Немцов или Чубайс приезжали прямо в мою резиденцию вместе с командой своих специалистов, знакомили с проектами очередных решений.

Я пытался понять, как в них сочетаются юношеский задор и взрослое осознание своей цели. Чубайс с Немцовым отлично дополняли друг друга, казались тогда абсолютно непробиваемым тандемом.

В то время мы подготовили несколько здравых, давно назревших указов и постановлений правительства. Например, о конкурсе среди частных фирм, которые осуществляют госпоставки. Будь то лекарства для больниц или продукты для армии. Теперь такой госзаказ можно было получить, только представив на конкурс качественные характеристики и цену своего изделия. И побеждал тот, кто предлагал государству лучшие условия. Сразу был перекрыт один из основных каналов для злоупотреблений.

Вообще эту задачу — отсечь от казны прилипал, сделать финансовые потоки прозрачными, а решения правительства невыгодными для принятия «теневых» решений, двойной бухгалтерии — обновлённое правительство ставило во главу угла.

Напор, с которым начали работу молодые реформаторы, как тогда их прозвали газетчики, был ошеломляющим. Естественно, не могло обойтись и без каких-то проколов. Знаменитые белые штаны, совсем непротокольные, в которых Борис Немцов вышел встречать президента Азербайджана Гейдара Алиева, навсегда останутся в истории новой российской дипломатии.

Ещё один эпизод, также связанный с Борисом Немцовым, — пересаживание чиновников на отечественные автомашины. Конечно, он исходил из самых благих побуждений. Зачем тратить деньги из российского бюджета на поддержку немецких или итальянских автогигантов, зачем приобретать для чиновников «ауди» или «фиаты», если можно купить наши «Волги» и «Москвичи». Как позже мне рассказывал Борис Ефимович, эта идея у него родилась спонтанно. Когда он приехал к себе домой в Нижний, увидел родную «Волгу», а рядом какие-то импортные «мерседесы» и «БМВ», то понял: если мы своим личным примером не поможем отечественному автомобилестроению, ему уже ничто не поможет.

Чиновники были в шоке. Они не хотели пересаживаться на постоянно ломающиеся автомобили. И чиновников можно было понять. Наши машины зимой не заводились от холода, летом перегревались от жары. Красивая идея вот-вот могла умереть. Немцов, который сам пересел с «мерседеса» на «Волгу», пришёл ко мне за поддержкой. Я сказал, что поддержу и словом, и делом.

В тот момент я готовил радиообращение на тему «Покупайте российское». О том, что есть отечественные товары, которыми мы можем гордиться. И что государство должно делать все от него зависящее, чтобы помогать российским предприятиям, выпускающим качественную продукцию. Попросил спичрайтеров вставить фразу про инициативу Немцова, сказать о том, что бюджетные деньги — в случае если отечественная промышленность выпускает товары, аналогичные импортным, — будут тратиться на наши, российские, изделия.

После этого я сказал начальнику своей охраны, что вместо «мерседеса» буду ездить на нашем «ЗИЛе». Правда, когда вышел на крылечко Кремля и увидел до боли знакомую машину, про себя чертыхнулся. С давних политбюровских времён не любил эти особые «ЗИЛы», которые даже в народе прозвали «членовозы», потому что они возили только членов Политбюро. Но делать было нечего, молодых надо было поддерживать.

Ну а Борины коллеги в администрации и правительстве продолжали саботировать его начинание. К тому же личным примером он не мог вдохновить своих друзей. Его машина ломалась, её приходилось постоянно менять. Апофеозом этой истории стал момент, когда в жару «Волга» первого вице-премьера перегрелась прямо на шоссе. Он вышел на дорогу, а мимо него проносились улюлюкающие водители. Немцова в тот момент знала вся страна. Он стоял грустный у дымящейся от перегрева машины. Идея не задалась.

Я же честно проездил какое-то время на «ЗИЛе». Потом решил не мучиться и с облегчением пересел на «мерседес».

Жалко, одним словом, что ничего из этого не вышло. Идея-то хорошая. Автомобили пока плохие…

В 97-м году в экономике наконец наметилась тенденция к росту. Пусть первая, неустойчивая, но это была победа. Чубайсовская команда очень чётко формулировала свои цели: это были так называемые семь главных дел правительства. В глазах всего общества программа молодых экономистов была сформулирована предельно чётко и ясно. Принятие Налогового кодекса и вступление его в силу с 1 января 1999 года — хватит платить непосильные налоги. Сокращение бюджетного дефицита, принятие Бюджетного кодекса — хватит жить не по средствам. Формирование эффективных собственников через приватизацию и процедуру банкротств — хватит терпеть скрытую безработицу, хватит попустительствовать воровству на бывших госпредприятиях. Начало реформы пенсионного обеспечения — без неё мы никогда не сможем добиться обеспеченной старости. Снижение темпа роста цен — не указом, а через экономические механизмы. Снижение доходности по государственным ценным бумагам — к сожалению, не было выполнено в 97-м, а быть может, это предотвратило бы последовавший кризис. Земельная реформа — вот он, камень преткновения для всех российских реформаторов!

Ещё один важный проект вёл Борис Немцов. Назывался он скучно — реформирование жилищно-коммунальной системы, но касался практически любого человека и был чрезвычайно важен для становления нормальной экономики страны. Дело в том, что с социалистических времён тепло, газ, электричество, которые поступают людям в дома, дотируются государством. Откуда берутся деньги? На предприятия «вешаются» невыносимые налоги, и из них идут дотации на ЖКХ. Из-за этого российские предприятия неконкурентоспособны. Идея была простой: дотации оставить только для малоимущих — пенсионеров, многодетных семей и т. д., для всех остальных граждан медленно, но твёрдо поднимать цены на содержание жилья.

Другой важнейший проект — им занимался Олег Сысуев — реформирование социальной сферы. В наследство от советского прошлого нам досталась очень широко распространённая, но бедная и совершенно обезличенная система социальных дотаций. Правительство готовило переход от системы социальной помощи всем без разбору (даже тем, кто в ней не нуждался) к системе адресной социальной поддержки действительно нуждающихся.

Увы, многие из этих «главных дел» так и остались нереализованными. По многим причинам. Основная — бешеное сопротивление левой Думы. Коммунистических депутатов, контролирующих парламент, гораздо больше устраивала ситуация тотальной бедности, когда государство распределяло, когда человек мог только униженно что-то выпрашивать для себя у власти.

Когда люди бедные и неустроенные, они всегда будут голосовать за коммунистов. Сильные и свободные — никогда.

К сожалению, практически все программы правительства требовали изменений в законодательстве, а значит, поддержки Думы. И здесь я Чубайсу ничем не мог помочь. В Думе нас ожидало жёсткое блокирование всех инициатив.

Однако то, что было в силах нового правительства, они пытались делать. В Белом доме появилось много молодых, новых лиц. Чубайс привёл свою испытанную команду молодых экономистов: Кудрина, Игнатьева, Бойко и других. Многие работают в правительстве до сих пор.

Немцов привёз из Нижнего Новгорода своих молодых менеджеров: Бревнова, Савельева и других. Среди них был и Сергей Кириенко. Всем им было едва за тридцать. Отслеживая их судьбы, я сейчас ясно вижу: далеко не все они выдержали испытание большими должностями, огромной ответственностью, некоторые ушли с этих должностей со скандалом.

Но тогда все были полны надежд… В том числе и я.

Я надеялся, что уже во второй половине 1997-го — начале 1998-го мы все почувствуем, как что-то меняется в стране.

И тут случилось то, чего я никак не ожидал. Грянула война банков.

… Настоящая информационная война.

Именно тогда я впервые узнал, что это такое. Аукцион по «Связьинвесту» заполнил все первые полосы газет. ОРТ и НТВ каждый день выдавали какие-то малопонятные бюллетени типа: «Смерть врагам и конкурентам». На дикторов было жалко смотреть. Они сидели в экранах испуганные, таращили глаза на телесуфлер, стараясь ничего не перепутать в этом наборе слов.

Сначала я не обращал на это внимания. Аукционы — обычная практика. В них всегда есть победители и проигравшие, всегда есть недовольные. Но тут происходило что-то из ряда вон выходящее. С несколько бледным видом, но твёрдо мои помощники убеждали меня, что ничего особенного не происходит. Конкурентная борьба — нормально. Борьба двух групп за влияние — классика бизнеса.

«Да, но почему у нас вся пресса поделена на два лагеря? Почему у нас в программе „Время“ каждый день говорят про этот „Связьинвест“?» — спрашивал я.

Настала пора разобраться с разгоравшимся конфликтом.

… Наиболее заинтересованным лицом в покупке акций «Связьинвеста» был Владимир Гусинский. Он долго договаривался с участниками проекта внутри правительства. Договаривался с военными, ФСБ, ФАПСИ, боролся за то, чтобы военные частоты сделать гражданскими, хотел создать с помощью западных инвестиций мощную современную компанию по производству и обслуживанию средств связи и телекоммуникаций.

Гусинский с полным основанием претендовал на покупку акций «Связьинвеста».

«Если мы ему дадим какие-то преимущества, аукцион будет не аукционом, а подтасовкой, издевательством над самой идеей аукциона! — убеждал меня Чубайс. — Есть другие финансовые группы, другие инвесторы, которые тоже с полным правом претендуют на „Связьинвест“. Для нас должен быть единственный критерий оценки победителя: кто больше заплатил, тот и выиграл».

Аргументы Чубайса были абсолютно железные, красиво, логически выстроенные. Энергия в отстаивании своей позиции, как всегда, огромная.

Позднее, посмотрев книгу Анатолия Борисовича «Приватизация в России», я понял суть конфликта, понял, в чем был не прав или не совсем прав первый вице-премьер.

Такую сложную и неустойчивую систему, как российская экономика, нельзя было столь резко бросать «из огня да в полымя».

Переход от первого этапа «приватизации по Чубайсу», когда при продаже госсобственности государство вынуждено было давать скидку отечественным банкам и компаниям, ко второму, когда заработали реальные рыночные механизмы, произошёл практически мгновенно, почти без предупреждений и сигнальных флажков. Участники аукционов, привыкшие к старым схемам, как будто лбом упёрлись в неожиданно возникшую стену.

«Может быть, начнём не со „Связьинвеста“, раз он вызывает такую бурю споров?» — спрашивали тогда многие у Анатолия Борисовича. Но он стоял на своём. Доказывал, что только таким образом российская экономика оживёт.

"Борис Николаевич, без инвестиций, причём без зарубежных инвестиций, без создания компаний с зарубежным капиталом мы бюджет не наполним, социальные проблемы не решим, и главное — не будет рывка, которого вы ждёте. А они к нам придут, если будут уверены в прозрачности, честности проводимых в России аукционов по продаже госсобственности.

Если государство меняет правила игры, банки должны подчиниться. Наши же банкиры считают себя полными хозяевами в стране. Они и после выборов хотят продолжать стричь купоны. Надо однажды обломать им зубы! Иначе ничего не сможем добиться, если этого не сделаем", — говорил Чубайс.

Время показало: он оказался заложником этой борьбы. Он вынужден был, искренне не желая этого, использовать одни финансовые группы в борьбе с другими, играл на противоречиях внутри деловой элиты. Не сумел сохранить дистанцию. В результате новые правила игры Чубайс использовал как политическую дубинку.

Особенную ярость вызывало у него отчаянное сопротивление Гусинского и Березовского. А ведь эти два бизнесмена были именно теми людьми, которые в феврале 96-го предложили Чубайсу возглавить предвыборный штаб, вместе с ним создали мощную команду интеллектуалов, которая способствовала общей победе на президентских выборах. «Ничего страшного, Борис Николаевич, — говорил Чубайс. — Как тогда они к вам приползли, потому что некуда было деваться, так и теперь приползут». Рыночник по мировоззрению, он был абсолютным большевиком по темпераменту, по подходу. Это меня смущало.

И ещё. Смущала необратимость последствий такого скандала внутри одной, по большому счёту, команды.

Каждая новая оголтелая статья против Чубайса и Немцова, каждый новый телевизионный пасквиль вызывали во мне приступы глубочайшего раздражения. «Неужели они не понимают, что таким силовым напором на президента они ничего не добьются?» — думал я, раскрывая очередную порцию утренних газет. Попытка вновь что-то переделить, используя для этого огромные информационные ресурсы, вызывала большую тревогу.

Возвращаясь к тому периоду, я теперь достаточно ясно вижу причины заставшей нас врасплох банковской войны. Младореформаторы пытались преодолеть несоответствие наших законов реальной экономической ситуации — одним рывком. Резко поменять правила, как я уже говорил выше.

Но недаром же существует общий принцип — новые экономические правила всегда вводят с отложенным действием. Новые налоги, новые тарифы, новые ставки — их объявляют заранее, чтобы рынок успел к ним адаптироваться, и вводят через какое-то время. Но хотелось быстро. Хотелось немедленно.

Другая сторона вопроса состояла в том, что финансовые капиталы за время выборов превратились в политические. Банкиры стали пытаться прямо и непосредственно влиять на власть, управлять страной из-за спины политиков. Только-только мы ушли от угрозы путча, коммунистического реванша, только-только у нас появились нормальные институты гражданского общества, как вдруг — новый опасный вызов.

В сегодняшней России, да и в мире, слово «олигарх» применительно к представителям нашего бизнеса звучит непременно с криминальным оттенком. Между тем к криминалу эти люди не имеют ровно никакого отношения. Это не воровские бароны и не главы мафиозных кланов. Это представители крупного капитала, которые вступили с государством в тесные и сложные взаимоотношения. Именно это привлекает к ним пристальное внимание общества, именно это заставляет и журналистов, и правоохранительные органы изучать их жизнь и деятельность почти под микроскопом. На самом деле влияние крупного капитала на власть неизбежно практически в любой стране. Весь вопрос в том, какие формы приобретает это влияние.

Попытаюсь объяснить, как я видел эти процессы.

Когда Россия, став независимым государством, приступила к экономическим преобразованиям, в первую очередь нужно было решить две важнейшие задачи: отпустить цены, то есть ввести реальный рынок, насильно, жёстко, как приказали сажать картошку при Петре I. И второе — создать частную собственность. Значительная часть государственной собственности должна была стать частной. Это было и политической, и экономической задачей одновременно. Без этого никакие реформы не возможны вообще. Делать это нужно было быстро. Делать во что бы то ни стало — пусть даже с ошибками, под свист недовольных (при любом разделе собственности обязательно бывают недовольные) — создавать класс собственников.

Даже если новый собственник бывшего государственного предприятия оказывается слабым, он все равно в конце концов вынужден перепродать свою собственность другому, более умелому и рачительному хозяину, что и происходило у нас.

Говорят, что наша собственность была при продаже недооценена. Мол, продали её за бесценок. Создавали искусственные барьеры, чтобы не пустить на аукционы западный капитал.

Да, абсолютно правильно. Продали за так называемый бесценок, относительный, конечно, — за сотни миллионов долларов. Конечно, если бы эти компании — нефтяные, металлургические, химические и т. д. — находились в Западной Европе или в Америке, они стоили бы на порядок или даже на порядки дороже.

Верно и другое. Западные деньги на наш рынок действительно приходили очень сложно. Но иначе в России не появились бы свои российские капиталисты, свои российские собственники. Ясно, что всего через пять лет после крушения социализма конкурировать с западным капиталом отечественные бизнесмены не могли.

Но даже и тех денег (относительно небольших), которые были заплачены за приватизированные предприятия, в России тоже не было. Откуда же деньги взялись? Это были кредиты, которые смогли занять российские предприниматели на западном финансовом рынке. То есть опять-таки западные деньги.

Возникает вопрос: почему же наши предприниматели не могли в кредит взять больше денег, тогда ведь и государство смогло бы продать свои предприятия дороже? А причина простая: больше никто не давал. Именно столько, сколько смогли заплатить российские бизнесмены, столько и стоило на тот момент данное предприятие. Ни больше и ни меньше.

Обращаю внимание, что основной этап приватизации практически закончился к 96-му году. Только единицы предприятий были приватизированы после 96-го. В том числе и знаменитый «Связьинвест».

Запад боялся вкладывать большие деньги в Россию, боялся одалживать большие деньги российским бизнесменам. Наши же предприниматели — рисковали. Рисковали крупно. Понятно, что, если бы выборы 96-го года выиграли коммунисты, первое, что они сделали бы, — национализировали всю собственность. Поэтому, заплатив сотни миллионов долларов, отечественные бизнесмены были кровно, в буквальном смысле, заинтересованы в стабильности власти, её преемственности.

Вот она — эта точка отсчёта. Вот ответ на вопрос: почему власть и бизнес оказались рядом?

В марте 96-го года бизнесмены сами предложили оказать помощь моему предвыборному штабу. Никто их об этом не просил, обязательств перед ними никаких не было. Они пришли не Ельцина защищать, а себя, свой бизнес, свои потраченные сотни миллионов долларов, которые им надо вскоре возвращать.

…Теперь о стоимости предприятий. Капитализация купленных у государства приватизированных предприятий, как я уже говорил, была на порядок меньше, чем если бы это предприятие находилось в другой, более стабильной стране. Значит, в чем был заинтересован наш бизнесмен в первую очередь? В политической стабильности. Чем стабильнее общество, тем выше стоимость, капитализация предприятия, тем богаче предприниматель. Если общество нестабильно или впереди выборы с непредсказуемым исходом — предприятие может вообще ничего не стоить. Что и случилось перед выборами 96-го года. Поэтому бизнесмены готовы были вкладывать любые деньги в политическую стабильность, в политику. Отсюда их сверхактивное участие в политических процессах России.

После выборов весь российский рынок — капитализация всех наших предприятий — увеличился в несколько раз. Так мировой рынок отреагировал на политическую стабильность в России. Стоимость всех крупных компаний, купленных за сотни миллионов, сразу перевалила за миллиард.

Так что те, кто пытается представить российских олигархов как примитивных отмывателей денег или тех, кто даёт взятки, наживаясь на приватизации, мыслят очень плоско. Или, пользуясь терминологией сыщиков, идут по ложному следу.

Тем не менее настало время, когда привычка олигархов влиять на политику, на власть, на общество стала небезобидной для страны. Необходимо было ввести этот процесс в какие-то чёткие рамки. Аукцион по «Связьинвесту» был одной из первых таких попыток.

Я не сразу осознал масштабы этого явления и всю его опасность. Да, в политику вступили большие деньги. Именно эти «политические» деньги представляют сейчас серьёзную угрозу для развития России. Уже не коммунисты, не гражданская война или смута, не местный сепаратизм, не наши доморощенные наполеоны в генеральских погонах — а большие деньги, которые пожирают друг друга и заодно сносят всю политическую конструкцию, выстроенную с таким трудом.

Финансовая элита пыталась управлять государственными делами по-разному: одни банки брали в оборот московских чиновников, мэрию, другие работали с губернаторами, третьи — как Березовский или Гусинский — бросали все ресурсы на создание мощных телекомпаний, печатных холдингов, то есть, по сути, пытались монополизировать СМИ. Помню, какая битва разгорелась за обладание старейшей газетой России — «Известиями». Представители двух конкурирующих компаний буквально гонялись за сотрудниками редакции, чтобы первыми скупить акции. Некоторые журналисты начали работать на новых собственников сначала неохотно, а потом уже с упорством и страстью, достойными лучшего применения.

Новые, неожиданно возникшие в тихих банковских офисах нелегитимные центры власти, центры влияния на политику, грозили сильно изменить всю конфигурацию гражданского общества. Страна ещё никогда не сталкивалась с подобной ситуацией. Демократические ценности нельзя продавать и покупать, но из-за привычки влиять на политику всеми способами многие посчитали, что именно так можно и нужно делать.

Все это было довольно горько осознавать…

Ещё до аукциона по «Связьинвесту» Валентин Юмашев по моей просьбе встретился с Потаниным и Гусинским. Владимир Потанин после ухода из правительства считал себя свободным от моральных обязательств перед коллегами и сражался за новый бизнес всеми возможными способами.

Юмашев предложил им решить проблему мирно, без информационной войны и без подкладывания бомб под правительство: «В конце концов, вы можете договориться между собой. Вложить деньги в „Связьинвест“ пятьдесят на пятьдесят. Драка, которую вы ведёте, убийственна для вас, а главное, для всех остальных».

Однако его предложение, как говорится, не нашло понимания.

На аукционе 25 июля 1997 года были вскрыты два конверта. Оба инвестора привлекли иностранных партнёров.

С одной стороны были испанцы, с другой — известный предприниматель Джордж Сорос.

В конверте Гусинского была означена сумма меньшая, чем в конверте Потанина. И эта разница стоила нам двух жесточайших правительственных кризисов и, возможно, одного финансового.

Жестокая борьба без правил внутри деловой элиты расшатывала не только экономику, она цепляла и политику, нарушала устойчивость всей системы.

Один из моих помощников тогда сказал: «Не удивлюсь, если через год у нас будет во главе администрации какой-нибудь генерал, а правительство возглавит коммунист». Этот прогноз показался мне чересчур мрачным. Кто бы мог предположить, что через год во главе администрации действительно окажется генерал Николай Бордюжа, а премьер-министром будет явно тяготеющий к коммунистам Евгений Примаков!

Позднее я узнал, что Гусинский и Березовский пытались доказать Чубайсу, что банк Потанина, пользующийся, по сути дела, государственными деньгами, деньгами таможни, так же как в случае с «Норильским никелем», поставлен правительством в заведомо более выигрышные условия. Но им в ответ звучало: а «Сибнефть» Березовского? А НТВ Гусинского — кто ему выделил престижный метровый диапазон, кто дал льготы на сигнал, разве не государство? Спор был бесконечным.

Я жёстко выступил против пересмотра итогов аукциона, хотя эту идею поддерживали многие. На Чубайса были нацелены не только журналистские перья и речи воинственных депутатов. За пересмотр аукционов по «Связьинвесту» и «Норильскому никелю» выступил министр внутренних дел Куликов, и даже Черномырдин выразил ряд серьёзных сомнений. Словом, в борьбу удалось вовлечь самые разные политические силы, все пытались использовать эту ситуацию в своих интересах.

Я счёл своим долгом публично заявить о поддержке правительства. «Споры закончены», — сказал я журналистам по поводу итогов аукциона. И настоял на том, что экономический блок правительства имеет в этом вопросе приоритет перед всеми остальными. «Связьинвест» остался у Потанина.

Однако чувство тревоги не покидало. Яростный тон прессы, взаимные нападки, почти оскорбления не оставляли иллюзий — после окончания аукциона война между правительством и финансовой элитой страны не только не закончилась, но вступила в новую фазу. Необходимо открытое вмешательство президента, моё прямое давление на обе конфликтующие стороны. И я решил встретиться с банкирами.

15 сентября этот «круглый стол» в Кремле состоялся. Присутствовали на нем Фридман (Альфа-банк), Смоленский («СБС-Агро»), Гусинский («Мост-банк»), Ходорковский («МЕНАТЕП»), Виноградов («Инкомбанк»), Потанин (ОНЭКСИМбанк).

Мне казалось, что момент для встречи благоприятный. Обстановка кремлёвских залов действует на человека безотказно. Он чувствует, что пришёл в гости к государству, а не к доброму дедушке. Банкиры напряжённо слушали, некоторые записывали. Мысль у меня была простая: если вы думаете и дальше стричь купоны с казны, ничего не получится. Если мы хотим выжить, роль государства надо укреплять. Во всех сферах. Отделять бизнес от государства. Не бояться финансового контроля со стороны правительства.

Банкиры были как будто полностью согласны. Они говорили в один голос, что этот конфликт всем осточертел. Что они готовы играть по новым правилам. Но эти правила должны быть «длинными», они не могут меняться каждый месяц, каждый квартал. «Давайте действовать согласованно, давайте прекращать давление на правительство». — «Да, конечно, Борис Николаевич». После встречи все расходились вроде бы очень довольные друг другом.

Однако я чувствовал, что на самом деле они не стали моими союзниками. Я упёрся в стену.

Интересно, что Потанин был как под стеклянным колпаком — меня не покидало неуловимое чувство, что он отдельно от всех остальных. После встречи в зале стояла какая-то непривычная тишина. Я много раз проводил подобные совещания. Сотни раз. И всегда добивался хоть какого-то нужного результата. Самые разные люди вынуждены были уступить, в чем-то пойти на компромисс. Я им не давал иного выхода. А тут — за обещаниями, за улыбками — вот эта тишина. Похоже, ни одна из сторон не считает себя виноватой. Нет поля для компромисса. Нет конкретных уступок ни с той ни с другой стороны.

Чубайс и Немцов решили действовать на опережение.

4 ноября они приехали ко мне в Горки.

Начал Чубайс: «Борис Николаевич, готовится мощный накат на правительство. Это будет большой политический кризис». — «Я знаю». — «По этому поводу мы к вам и пришли. Все нити кризиса в руках Березовского и Гусинского. Информационную войну надо кончать. Если вы уберёте Березовского из Совета безопасности, он моментально потеряет свой вес, его мнение никого не будет интересовать, конфликт закончится».

Я смотрел на них и вспоминал, как всего год назад Анатолий Борисович приходил ко мне и убеждал в том, что Березовского надо назначить заместителем секретаря Совета безопасности. Он говорил, как важно таких умных, пусть даже и сложных, неординарных людей, как Березовский, приглашать работать во власть. Я тогда с ним согласился.

И что произошло за год? Березовский поглупел? Или во власти уже не нужны умные люди? Вопросы бессмысленные. Не стал я напоминать Чубайсу тот наш разговор. Я понимал, что он сам его хорошо помнит.