«ЕЛЬЦИН СОШЁЛ С УМА»

4 августа, в среду, утром я встречался с Волошиным.

Хотел посоветоваться с Александром Стальевичем, когда все-таки решать вопрос о новом премьере. В сентябре-октябре или сейчас — в августе.

Осенью, вполне возможно, внешние причины для отставки найдутся. Понятные для всех. Но нужно ли ждать, пока ситуация дозреет сама? Причина-то, в сущности, одна: Степашин не может быть политическим лидером на парламентских и президентских выборах.

Да, сейчас отставка будет выглядеть совершенно нелогичной. Ну так и не нужно искать для неё логичных причин: якобы не справляется с тем или с этим. Нужно назвать реальную причину отставки: Путин! Путин — тот человек, с которым я связываю свои главные надежды. Тот человек, в которого я верю и которому могу доверить страну.

Август — самая отпускная пора. Назначение Путина будет как гром среди ясного неба. Все мгновенно накалится. Но несколько амортизирующих недель, когда людям так не хочется влезать в политику, выходить из благостного настроения, у нас будут.

У Путина будет время, чтобы взять разгон.

… Вызвал секретаря и сообщил ему, что завтра две встречи. С кем — скажу позже. Волошина попросил готовить документы.

5-го, рано утром, я встретился с Путиным.

Я объяснил положение вещей. Предстоит жестокая борьба. Прежде всего — предвыборная. Но не только. Удержать ситуацию в стране под контролем будет непросто во всех областях. Очень тревожно на Северном Кавказе. Возможны какие-то политические провокации в Москве. Трудно понять, способен ли нынешний состав правительства удержать инфляцию. От того, как новый премьер поведёт себя в течение ближайших не только месяцев, но и недель, зависит буквально все. Зависит будущее страны.

«Я принял решение, Владимир Владимирович, и предлагаю вам пост премьер-министра».

Путин смотрел на меня внимательно. Молчал.

«Но это ещё не все, — продолжил я. — Вы примерно представляете, почему я вынужден отставить вашего предшественника. Я знаю, что Степашин ваш друг, тоже петербуржец, но сейчас нужно думать о другом. Ваша позиция должна быть предельно корректной, выдержанной, но твёрдой. Только так вы достигнете и авторитета в обществе, и успешного итога парламентских выборов».

«На кого будем опираться на выборах?» — спросил Путин. «Не знаю, — честно ответил я. — Будем строить новую партию. Я, как человек, который намучился с парламентом больше, чем кто бы то ни было в истории, знаю, насколько вам необходима твёрдая опора в Думе. Но главное — это ваш собственный политический ресурс, ваш образ. Создавать его искусственно не надо. Но и забывать об этой проблеме нельзя».

Путин задумался.

«Предвыборной борьбы не люблю, — признался он. — Очень. Не умею ею заниматься и не люблю».

«А вам и не придётся ею заниматься. Главное — ваша воля, уверенность. Ваши поступки. От этого все зависит. Политический авторитет либо приходит, либо нет. Вы готовы?»

«Буду работать там, куда назначите», — немногословно ответил Путин.

По-военному…

«А на самый высокий пост?»

Путин замешкался с ответом. Чувствовалось, что он впервые по-настоящему осознал, о чем идёт разговор.

«Не знаю, Борис Николаевич. Не думаю, что я к этому готов». — «Подумайте. Я верю в вас».

В кабинете висела напряжённая тишина. Каждый мельчайший звук я слышал очень отчётливо. Особенно ход часов.

У Путина очень интересные глаза. Кажется, что они говорят больше, чем его слова.

Кстати, как вообще появилась на моем горизонте кандидатура Путина?

Существует такое ненавистное мне понятие: «доступ к телу». Противно чувствовать себя «телом». Но это понятие обозначает, хотя и предельно цинично, реальную проблему любой власти. Регулярность и открытость контактов первого лица: с журналистами, творческой интеллигенцией, деловой элитой, представителями самых разных социальных слоёв и групп, наконец, со своими помощниками. Этим определяются работоспособность и демократичность аппарата. Не всегда работоспособный аппарат демократичен. И наоборот. В этом сложность и тонкая грань, которую надо уметь чувствовать.

В бытность Сергея Филатова главой администрации, а Виктора Илюшина моим первым помощником (потом эти две должности были совмещены) встречи с Батуриным, Лившицем, Сатаровым, Пихоей, Красновым и другими помощниками были регулярными — раз в месяц, иногда раз в два месяца. Именно Илюшин был инициатором этих встреч. Иногда наступала длительная пауза. «Доступ к телу» бдительно перекрывался службой безопасности. Коржаков ревновал к «гнилым интеллигентам». Так продолжалось до начала президентских выборов 1996 года.

Потом наступил второй срок моего президентства. И Чубайс, и Юмашев, и Волошин сделали встречи с заместителями главы администрации рутинным ритуалом, обязательным еженедельным событием. Слушая, как новые молодые ребята раз в неделю докладывают мне о своих делах, я не мог не отметить эти разительные перемены. Знали бы они, какая борьба раньше шла за приём в этом кабинете, какие кипели страсти. Только по контрасту с этой системой работы я наконец осознал, в каких советских рамках мыслил общение с президентом мой прежний аппарат, «ближний круг».

Путина я приметил, когда он возглавил главное контрольное управление администрации, затем стал первым заместителем Юмашева (по региональной работе). В Кремле он появился в марте 1997 года. Иногда Путин оставался за старшего. И тогда встречаться нам приходилось чаще. Путинские доклады были образцом ясности. Он старательно не хотел «общаться», как другие замы, то есть излагать свои концепции, воззрения на мир и на Россию; казалось, специально убирал из наших контактов какой бы то ни было личный элемент. Но именно поэтому мне и хотелось с ним поговорить! Поразила меня и молниеносная реакция Путина. Порой мои вопросы, даже самые незамысловатые, заставляли людей краснеть и мучительно подыскивать слова. Путин отвечал настолько спокойно и естественно, что было ощущение, будто этот молодой, по моим меркам, человек готов абсолютно ко всему в жизни, причём ответит на любой вызов ясно и чётко.

Вначале меня это даже настораживало, но потом я понял — такой характер.

… Летом 1998-го нас застала практически врасплох «рельсовая война». Бастующие шахтёры перегораживали железнодорожные магистрали, отрезая от центра Сибирь и юг России. Это была катастрофическая ситуация, каждый такой день приносил многомиллионные убытки, которые били по наименее обеспеченным людям — пенсионерам и бюджетникам, но главное — это создавало реальную угрозу массовых политических беспорядков. Во всероссийском масштабе. Я встретился с Николаем Ковалёвым, тогдашним директором ФСБ. Он был почти что в панике, по разговору я понял, что ситуация для него новая и как с ней быть, он не знает. Я мог его понять — вроде бы забастовки не по его ведомству, но тем не менее угроза безопасности страны явно существовала. Политическая борьба — это одно, перерезанные транспортные артерии — совсем другое.

Ковалёв, кадровый чекист, хороший профессионал, испытывал внутреннюю огромную антипатию к бизнесу, к его представителям. Ничего не мог с собой поделать, не любил людей с большими деньгами, и постепенно его ведомство переключилось на поиск новых врагов: искало компромат на коммерческие банки, на отдельных бизнесменов. Я не забыл и то, как в 1996-м следователи ФСБ активно занялись выдуманным «делом Собчака». Все это была единая политическая линия.

… Тогда, летом 1998-го, я задумался: кого ставить вместо Ковалёва? Ответ пришёл мгновенно: Путина!

Во-первых, он немало лет проработал в органах. Во-вторых, прошёл огромную управленческую школу. Но главное, чем дольше я его знал, тем больше убеждался: в этом человеке сочетаются огромная приверженность демократии, рыночным реформам и твёрдый государственный патриотизм.

Путину сообщили о его назначении в момент вручения указа. Вот как это было.

Я находился в отпуске в Шуйской Чупе. Туда ко мне прилетел Кириенко и привёз проект указа о назначении Путина. Я подписал его не колеблясь. 25 июля 1998 года Путин был назначен директором ФСБ.

После возвращения из отпуска я имел с ним большой разговор. Предложил вернуться на военную службу, получить генеральское звание.

«А зачем? — неожиданно ответил Путин. — Я уволился из органов 20 августа 1991 года. Я гражданский человек. Важно, чтобы силовое ведомство возглавил именно гражданский. Если позволите, останусь полковником запаса».

Довольно долго мы обсуждали кадровые проблемы ФСБ. Ситуация там была сложная. Многие сильные профессионалы ушли в частные структуры, многие готовы к увольнению в запас. Надо восстанавливать авторитет спецслужб, который был так сильно подорван в обществе после 1991 года. Надо сохранить традиции, оставшихся профессионалов и вместе с тем сделать их работу менее политизированной.

Путин очень грамотно провёл реорганизацию ФСБ. По-человечески поступил с Ковалёвым, не мешал ему решать какие-то свои бытовые проблемы. Мелочь, но в военной среде очень важная. Составил новое штатное расписание. Новая коллегия включала в себя, помимо замов, начальников Московского и Ленинградского УФСБ. Несмотря на то что впоследствии пришлось вывести за штат многих сотрудников, реорганизация прошла спокойно, я бы сказал, чисто. Путинская структура ФСБ, как показало время, оказалась вполне рабочей.

… Он вступил в должность в очень сложное время. Не время, а пороховая бочка.

Путин сделал очень жёсткое заявление осенью по поводу политического экстремизма, когда казалось, что антисемитская волна, поднятая Макашовым, вот-вот выплеснется на улицы. Думаю, что многих его холодный взгляд и почти военная точность формулировок удержали от хулиганства и провокаций. Путин пытался не оставлять в покое ни одну радикальную группировку в Москве. Все они стали кричать в прессе, что наступила эпоха «полицейского государства».

Но самое главное — Путин занял очень твёрдую политическую позицию. Я уже писал об этом выше. Постоянные столкновения с премьер-министром, который хотел включить ФСБ в круг своего влияния, не смущали Путина. Он не давал себя использовать в политических играх. И в этом отношении его моральный кодекс был настолько твёрд, что даже я поражался, — в тогдашних хитросплетениях власти было не мудрено запутаться и более опытному человеку, но у Владимира Владимировича всегда был единственный чёткий критерий — моральность того или иного поступка. Порядочность того или иного человека. Он всегда был готов расстаться со своей высокой должностью, но не сделать того, что шло вразрез с его пониманием чести.

Он не торопился в большую политику. Но чувствовал опасность более чутко и остро, чем другие, всегда предупреждал меня о ней.

Когда я узнал о том, как Путин переправлял Собчака за границу, у меня была сложная реакция. Путин рисковал не только собой. С другой стороны, поступок вызывал глубокое человеческое уважение.

… Понимая необходимость отставки Примакова, я постоянно и мучительно размышлял: кто меня поддержит? Кто реально стоит у меня за спиной?

И в какой-то момент понял — Путин.

5 августа. Я вызвал в кабинет Степашина и Волошина. Степашин сразу разволновался, покраснел.

«Сергей Вадимович, сегодня я принял решение отправить вас в отставку. Буду предлагать Владимира Владимировича Думе в качестве премьер-министра. А пока прошу вас завизировать указ о назначении Путина первым вице-премьером».

«Борис Николаевич, — с трудом выговорил Степашин, — это решение… преждевременное. Я считаю, что это ошибка».

«Сергей Вадимович, но президент уже принял решение», — заметил Волошин.

«Борис Николаевич, я очень вас прошу… поговорить со мной наедине».

Я кивнул, и мы остались один на один.

И он начал говорить… Говорил долго. Лейтмотивом было одно: «Я всегда был с вами и никогда вас не предавал». Сергей Вадимович вспоминал события 91-го и 93-го годов, события в Будённовске и Красноармейске. Обещал исправить все свои ошибки, немедленно заняться созданием новой партии.

Понимая всю бессмысленность этого разговора, я никак не мог прервать Степашина. Все было правильно: верный, честный. Никогда не предавал. И никаких причин для отставки. Кроме одной, самой важной: не тот человек — в нынешней борьбе нужен другой! Но как ему это объяснить?

Вот здесь я и почувствовал, что у меня кончается терпение.

«Хорошо, идите, я подумаю», — как можно более спокойно сказал я.

Степашин вышел. В дверях прошептал Волошину: «Что вы тут на меня наговорили? Вы что, с ума сошли, в такой момент?»

Настроение было ужасное.

Вызвал Волошина и зло сказал: «Что вы медлите? Несите указы! Вы же знаете моё решение!»

Он принёс указы на подпись.

«Вы Степашину сами скажите об отставке. Я с ним встречаться больше не буду», — сказал я.

Волошин не стал долго спорить. Только заметил: «Борис Николаевич, может быть, подумаете до понедельника… Вы лучше меня знаете, только президент может говорить премьеру об отставке».

Да, Волошин был прав. Я решил, что встречу со Степашиным я проведу в понедельник утром.

В этот же день мне позвонил Чубайс. Очень настойчиво стал просить о встрече. Я сразу понял, о чем пойдёт речь. Это ускорило решение, подстегнуло его, хотя Чубайс, напротив, хотел меня притормозить. Назначил встречу с ним на 9.15, а со Степашиным — на 8 утра.

Кстати, несколько позже я узнал, какую атаку на администрацию, и в первую очередь на Путина, предпринял Чубайс.

Он, видимо, ни на минуту не сомневался, что я принимаю ошибочное решение, ведущее нас к катастрофическим последствиям.

Прежде всего Чубайс встретился с самим Путиным. Предупредил его о том, какие страшные удары его ждут в публичной политике. Главный аргумент был таков: Путин никогда не был на виду, не знает, что это такое. И лучше отказаться сейчас самому, чем потом под влиянием обстоятельств.

Путин сказал: извини, но это решение президента. Я обязан его выполнить. Ты на моем месте поступил бы точно так же.

Тогда Чубайс решил действовать через администрацию. В воскресенье, пока возникла неожиданная пауза (не зря я так не любил этих пауз при принятии важного решения), он предложил собраться узким кругом: Волошин, Юмашев, Таня.

Чубайс приводил такие аргументы: после достаточно болезненной для общества отставки Примакова немотивированная отставка Степашина будет воспринята как полное разложение Кремля. Как политическая агония. Все решат, что президент совсем сошёл с ума. Это и будет сигналом для наступления со всех сторон: Думы, Совета Федерации. Тогда остаётся только включить последний ресурс — «массовые выступления трудящихся». Вспомните «рельсовую войну», говорил Чубайс. Это делается «на раз». А разъярённый Лужков, который может вывести на Красную площадь десятки тысяч? Неужели вы этого не чувствуете? Да, я согласен, Путин лучше, и выбор президента правильный. Но все равно, у Ельцина нет ни политических, ни моральных ресурсов снять Степашина и поставить Путина.

И тогда вдруг Волошин предложил совершенно неожиданный вариант: «Если сейчас оставить Степашина, в этом случае администрацию должны возглавить только вы, Анатолий Борисович. Я не сомневаюсь в высоких человеческих качествах Сергея Вадимовича. Но если вы уверены в его победе, становитесь мотором всей команды, мы же будем вам помогать».

Это предложение наверняка было для Чубайса абсолютным шоком. Он работал в РАО ЕЭС, ключевой монополии государства. И положение, когда он был в стороне, но при этом управлял политической ситуацией, его вполне устраивало. Он не хотел возвращаться в администрацию. Но другого выхода не было. Чубайс дал понять, что готов.

Об этом эпизоде позже мне рассказал Волошин.

Я всегда доверял политическому чутью Анатолия Борисовича. И в критические моменты он не раз убеждал меня в своей правоте. И все-таки в тот момент, говоря откровенно, шансов изменить моё решение у Чубайса не было никаких. То, что я невероятно рискую, когда ставлю практически на «чрезвычайного» премьера, было очевидно. Но в отличие от Чубайса, который просчитывал ситуацию исключительно логически, я интуитивно чувствовал мощь и силу Путина, перспективность этого шага. И ещё — атмосферу, возникшую в обществе.

Общество было готово воспринять новую фигуру, и фигуру достаточно жёсткую, волевую. Несмотря на полный раздрай в политическом истеблишменте, люди должны были поверить Путину. Да, это был огромный риск. Действие без всякого запаса прочности.

И тем не менее за все эти годы мне удалось создать такую ситуацию, при которой выход за рамки Конституции ни для кого уже не был возможен. Политический ресурс был именно в этом — несмотря на продолжавшийся правительственный кризис, никто бы не решился выйти с дубьём на президента и на нового премьера. Тем более если этим премьером станет Путин, недавний директор ФСБ.

Думаю, Чубайс и сам почувствовал мою решимость.

8 восемь часов утра состоялась встреча у меня в Горках: Путин, Аксененко, Степашин, Волошин.

Мы поздоровались со Степашиным, но никому, кроме меня, он руки не подал. Я не стал тянуть: «Сергей Вадимович, я подписал указы о назначении Путина первым вице-премьером и о вашем уходе в отставку». Степашин насупился: «Я этот указ визировать не буду».

Вмешался Аксененко: «Перестаньте, Сергей Вадимович!»

Путин остановил Аксененко: «Николай Емельянович, человеку и так тяжело. Давайте не будем».

«Хорошо, — сказал Степашин. — Я подпишу. Из уважения к вам, Борис Николаевич».

9 августа я выступил с телеобращением к нации: "Сегодня я принял решение об отставке правительства Сергея Вадимовича Степашина. В соответствии с Конституцией я обратился в Государственную Думу с просьбой утвердить Владимира Владимировича Путина в должности Председателя Правительства Российской Федерации. Убеждён: работая на этом посту, он принесёт большую пользу стране, и россияне будут иметь возможность оценить деловые и человеческие качества Путина. Я в нем уверен. Но хочу, чтобы в нем были также уверены все, кто в июле 2000 года придёт на избирательные участки и сделает свой выбор. Думаю, у него достаточно времени себя проявить. Я знаю хорошо Владимира Владимировича, давно и внимательно наблюдал за ним, когда он работал первым вице-мэром Санкт-Петербурга. Последние годы мы работаем с ним бок о бок.

… Руководить правительством — это тяжёлая ноша и серьёзное испытание. Справится — в этом я уверен, — и россияне окажут ему поддержку".

«ВТОРАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ»

8 сентября 1999 года, отвечая на вопрос журналистов, Владимир Путин сказал: «Россия защищается: на нас напали. И поэтому мы должны отбросить все синдромы, в том числе и синдром вины».

Много воды утекло с тех пор, как были сказаны эти слова. Многое изменилось и в Чечне, и вокруг неё. Однако синдром вины все же есть. Есть непонимание. Даже в самой России. Но чаще Запад пытается внушить нам это чувство вины. Хочу поговорить как раз на эту тему. Высказать и свою точку зрения на этот больной вопрос.

То, что ситуация в Чечне на грани, нам всем было ясно. Ещё 5 марта в Грозном, прямо с борта самолёта, который должен был через пару минут вылететь в Москву, был нагло, демонстративно захвачен генерал Шпигун, ни много ни мало заместитель министра внутренних дел! Аслан Масхадов, который вплоть до этого эпизода продолжал настаивать на сотрудничестве своих правоохранительных органов с Россией в деле освобождения заложников, потерял всякий контроль над ситуацией, всякую власть в Чеченской республике. Мы понимали, что ситуация может вступить в новую страшную фазу открытого противостояния.

Назначение Владимира Путина исполняющим обязанности председателя правительства происходило на фоне вторжения чеченских боевиков в Дагестан. Оно началось буквально через два дня после моего указа. Как мне потом признавался Владимир Владимирович, в тот момент он совершенно не думал ни о своей политической карьере, ни о будущем президентстве. Новый премьер решил использовать предоставленные ему, как он думал, два-три месяца для решения одной-единственной задачи — спасения федерации, спасения страны.

Ослабление государственной машины, ослабление спецслужб и армии, которое закономерно последовало после распада СССР, грозило дать вторичные метастазы уже в новый организм — в новую Россию.

Путин одним из первых почувствовал эту страшную опасность.

Он понимал, что ситуация в Чечне грозит перекинуться на весь Северный Кавказ, а затем, при таком развитии событий, мусульманские сепаратисты при поддержке извне могли бы начать процесс отделения от России и других территорий.

Такой мощный взрыв сепаратизма внутри страны грозил её окончательным распадом на несколько частей, религиозно-этническим конфликтом по всей территории, гуманитарной катастрофой гораздо большего размера, чем это случилось в Югославии… Этот сценарий прочитывался легко. Гораздо сложнее было найти в себе мужество и волю не допустить такого развития событий.

Путин обратился ко мне с просьбой предоставить ему абсолютные полномочия для руководства военной операцией, для координации действий всех силовых структур. Я не колеблясь поддержал его. Практически на моих глазах, за какие-то считанные недели, он переломил ситуацию в работе наших силовых ведомств. Каждый день он собирал их руководителей у себя в кабинете, каждый день вновь и вновь заставлял объединять все ресурсы силовиков в единый кулак.

Кстати, в этот момент я сознательно и целенаправленно начал приучать общество к мысли, что Путин — это и есть будущий президент. Газетные обозреватели были полны недоумений, сомнений, тревог: я в полном объёме доверял Путину то, что прежде не доверял никому. Каждую субботу он проводил встречи с силовыми министрами по ситуации в Чечне. Вёл Путин и расширенные заседания Совета безопасности. Представлял интересы России на международном саммите в Осло. Вручал награды, принимал послов иностранных государств, делал все больше и больше официальных политических заявлений. Мне было очень важно, чтобы люди начали привыкать к Путину. Начали воспринимать его как главу государства. Я был уверен в том, что все идёт правильно.

Чувство правоты, точного шага. Его ни с чем не перепутаешь.

Ситуация в Дагестане постепенно возвращалась в мирное русло, под наш контроль.

… Вот тогда-то и прозвучали страшные взрывы в Буйнакске, потом в Москве. Многоэтажный жилой дом на улице Гурьянова, через неделю — на Каширском шоссе. Затем последовал взрыв дома в маленьком провинциальном Волгодонске. Из-под обломков спасатели доставали тех немногих, кто остался в живых, доставали мёртвые тела. Телевидение транслировало на всю страну непрерывный страшный репортаж.

Над страной навис настоящий страх. Люди не могли спокойно спать, ночами дежурили у подъездов своих домов, в панике срочно переселялись на дачные участки, бежали в деревни, к родственникам и знакомым, даже в другие республики СНГ.

… Расчёт террористов был точен. Однажды, в Будённовске, в 1995 году, они уже применяли эту тактику. Только теперь их дьявольский замысел был ещё страшнее: теперь они пытались взять в заложники не районную больницу, как тогда, в Будённовске, а целую страну. Они надеялись, что, устав от страха, ожидания, ужаса, государство отступит, оставит бандитов в покое, безропотно отдаст им Дагестан.

К счастью, этого не произошло.

Нашёлся человек, который остановил страх. И этим человеком стал Путин.

Его жёсткие заявления, подкреплённые началом военной операции на территории Чечни — бандиты будут найдены и уничтожены везде, где бы они ни находились, — стали главным политическим событием осени 1999-го. Путина упрекали за то, что он выражается грубо, резко, употребляет жаргон. Может ли премьер великой страны говорить такие недопустимые для него в любой другой ситуации слова: «мочить в сортире»? Но именно потому, что Путин в тот момент абсолютно не думал о своей репутации, о своём имидже, не надеялся на то, что его политическая карьера будет продолжена после чеченских событий, он нашёл единственно правильный тон и правильные слова. В них была не ненависть к террористам, а презрение к ним. Не тревога, не озабоченность стали лейтмотивом этих выступлений, а холодная уверенность в своей силе настоящего защитника, мужчины.

… Именно эти заявления, порой далёкие от дипломатического стиля, принесли Путину в короткий срок огромную популярность в России.

Он не рисовал образ врага и не пытался разжечь в россиянах низкие шовинистические инстинкты. Я глубоко убеждён, что причина популярности как раз в том, что Путин сумел внушить людям надежду, веру, дать ощущение защищённости и спокойствия. Он не играл словами, он искренне и твёрдо отреагировал на события, так, как ожидали от него десятки миллионов людей в России.

Путин дал людям обеспеченные государством гарантии личной безопасности. И люди поверили лично ему, Путину, что он сможет их защитить. Это стало главной причиной взлёта его популярности.

Страна, загипнотизированная правительственными кризисами, давно не имела столь позитивной идеологии. И то, что создал эту идеологию молодой, только что пришедший во власть политик, произвело на всех очень сильное впечатление.

Путин избавил Россию от страха. И Россия заплатила ему глубокой благодарностью.

Но при этом нельзя забывать и о тяжких последствиях войны. Да, сегодня есть масса фактов, свидетельствующих о том, что во «второй чеченской» пострадали мирные жители. Люди потеряли свои дома, имущество, многие мирные чеченцы лишились жизни, здоровья. Однако должна ли российская армия нести ответственность за эту беду?

… Может ли кто-нибудь представить себе такую ситуацию, чтобы российские солдаты прятались в домах мирных жителей, стреляли оттуда по вооружённому противнику, подставляя тем самым своих женщин и стариков под ответный огонь? Думаю, никто.

Издали война видится совсем иначе. У нас, в России, практически все люди понимают, за что воюют российские солдаты. Почему они там воюют. Тем не менее кадры, которые день за днём в течение многих месяцев показывали телекомпании мира, убедили международное общественное мнение в том, что якобы идёт агрессия против мирного населения, против народа. Повторю то, что говорил уже не раз, то, что российские представители объясняли западным партнёрам тысячу раз: Россия воюет против агрессора — созданных на территории Чечни террористических банд, в составе которых множество наёмников из арабского мира, из Афганистана, даже из Юго-Восточной Азии. Это хорошо вооружённая (порой по последнему слову техники), обученная армия убийц. Армия экстремистов, которые на самом деле не имеют ничего общего с подлинным исламом.