Так вот, с газоном этим Таня намучилась. Его же надо сажать по инструкции. Всех мужчин в доме, помоложе, она заставляла копать, рыхлить… Однажды, когда её не было, я решил попить чаю на новой зеленой лужайке. Вынесли столик, поставили самовар, кресло. И вдруг вся мебель ушла в землю на полметра. Утрамбовать-то забыли! Тут приходит Таня. Начинает смеяться — я уже почти лежу на газоне, вытянув ноги.

Как-то я спросил: «Ты зачем его сажаешь? Мы же все равно отсюда уедем». Она говорит: «Ну и что? Пусть растёт».

… Пусть растёт.

Как у Тани газон, так и у меня есть неутолённая, но пламенная страсть — автомобили. Когда-то в ранней юности я водил грузовик. А потом за баранкой посидеть не получилось. Машина для меня — рабочее место. В машине, оборудованной специальным каналом связи, довольно часто раздаются звонки. Порой от президентов других государств, от премьер-министра, от секретаря Совета безопасности, от министров. С кем-то связываюсь я. Так что машина для меня — кабинет на колёсах.

Но когда кончается привычный путь из Кремля на дачу и президентский лимузин медленно-медленно подъезжает к дому, к машине бросаются внуки. Раньше это были Машка, Борька, а теперь Глеб с маленьким Ванькой. «Дедушка, прокати!» Мы садимся все вместе и делаем круг по дорожкам сада. Чёрная бронированная машина осторожно едет мимо тюльпанов и шиповника. Мне очень хорошо в эти минуты.

… Уже переехав в Москву, уже став опальным, я купил свою первую машину — серебристый «Москвич». Это было ещё в Госстрое. Решил, что буду теперь на работу ездить сам. И вот — первый выезд.

Справа от меня сидит охранник, сзади — семья. Переполненная улица Горького. Я постоянно оборачиваюсь, чтобы посмотреть на обстановку за моей машиной. В зеркало заднего вида плохо разбираю, что там происходит. Таня мне:

«Папа, смотри вперёд! Я тебя умоляю!» Еду на приличной скорости. Бледный охранник не спускает руку с ручного тормоза, чтобы в случае чего рвануть, если не будет другого выхода. Доехали без происшествий, слава Богу!

С тех пор Наина стоит насмерть, не даёт мне садиться за руль. «Боря, у тебя в семье полно водителей — зятья, дочери, внуки. Все будут счастливы отвезти тебя куда захочешь». Тем не менее недавно я прокатился по дорожкам дачи на своём президентском лимузине. Теперь-то я пенсионер, мне все можно.

Но страсть к вождению все-таки компенсировал — езжу на электрокаре. Причём гоняю будь здоров. Особенно люблю с горки и — прямиком в дерево. В последний момент сворачиваю. Так расслабляюсь. Недавно «прикреплённый», то есть охранник, который сопровождал меня в этом рискованном путешествии, во время поворота не удержался, вывалился наружу. Пришлось мне извиняться перед ним…

… Свою нереализованную любовь к вождению решил передать внучке. На 18-летие Кате подарил машину. Это был тот случай, когда с подарком я, кажется, не совсем «попал». Обе дочери — и Лена, и Таня — отговаривали меня: «Папа, зачем, это очень дорогой подарок, да у неё и прав нет, ездить не сможет». Но я настоял. Совершеннолетие все-таки. Подарил красивую красную машину — «шкоду».

Года два машина простояла на улице, Катя так за руль и не села. Но вот теперь Шура, Катин муж, начал ездить, получил права. Так что хоть и через два года, но подарок мой пригодился.

Думаю, дочери в детстве считали меня строгим папой. Если они подходили с дневниками, я всегда задавал один вопрос: «Все пятёрки?» Если не все, дневник в руки не брал.

Лена и Таня — очень разные. Лена была душой большой школьной компании. Они часто ходили в походы, в наши уральские леса, на все выходные. Наина волновалась, но зря — друзья у Лены были просто замечательные. До сих пор Лена встречается и переписывается с теми ребятами. В этом она похожа на нас с Наиной. (Мы тоже связей с прошлым никогда не теряли.) Поступила в тот же институт, что и родители, — Уральский политехнический. На тот же строительный факультет. Это у нас родство душ, совершенно точно. Лена училась прекрасно, любила книги, ходила в музыкальную школу. Классическая натура. Цельная. Характер мой.

А Таня была фантазёркой. Сначала хотела стать капитаном дальнего плавания: ходила в яхт-клуб, учила семафорную азбуку. Увлеклась волейболом, играла серьёзно, за сборную уральского «Локомотива». Потом, можно сказать, сбежала из дома. Уехала учиться в Москву. У нас в Москве никого абсолютно не было, кроме одной нашей однокурсницы. Но и та жила в коммуналке. Так что жить Тане предстояло в общежитии. Наина была категорически против Таниного отъезда. Но я сказал: "Раз решила, поезжай… "

Мне кажется, у нас вполне патриархальная, уральская семья. Такая же, как у моего отца. В ней есть некая условная высшая инстанция — дед. Есть человек, чьё мнение авторитетно.

И если эта инстанция есть, всем становится очень удобно решать свои проблемы, которые частенько возникают между детьми и родителями. Есть проблема — иди к деду. Но все знают, что лучше решить проблему самому. Обращаются в крайних случаях. Так уж повелось.

Например, у Тани с Борей какой-то конфликт. Борька упрямо жмёт на маму: а если я к деду пойду и он разрешит? Таня отвечает, подумав: ну, пойди. Но всегда успевает добежать до меня раньше, согласовать позиции. И Борька ни разу не подвёл, если мы договорились. Моё слово для него — закон.

Катя и Боря — старшие мои внуки. Родились с разницей в год. Кате, дочке Лены, исполнилось 20, сейчас взяла академический отпуск, сидит с младенцем.

Борис учится за границей. Он тоже Ельцин, хотя и младший. Парень с характером, иногда непростым, но, может, именно это и нужно мужчине?

Таня очень сомневалась, когда принималось решение отправлять его учиться за границу. Долго выбирала школу.

Главным критерием считала строгую дисциплину и учебную нагрузку. Оттого и остановилась на школе для мальчиков в Винчестере.

Когда она мне рассказала об условиях жизни там, я сначала даже не поверил. Жил Борька, естественно, в общежитии, в комнате на шестерых. Спал на двухъярусной кровати, так что, когда садился на кровать, ногами сразу упирался в соседа. Для занятий — стол, компьютер, все без излишеств. Для вещей — шкаф. Плюс ранний подъем, чтобы успеть привести себя в порядок: ботинки должны быть начищенными, рубашка — белой и наглаженной.

И вот так три года.

Не мудрено, что при такой жизни все сердечные привязанности у него здесь, в уютной и ласковой Москве.

Сейчас переписывается с нами по Интернету, пишет смешные послания.

Кстати, с перепиской связан ещё один забавный эпизод. Как-то в телефонном разговоре с Тони Блэром я вдруг обмолвился: «Тони, а ты знаешь, что в Англии учится мой внук, ему там довольно одиноко, может, черкнёшь парню пару строк?»

Каково же было наше удивление, когда Боря позвонил и рассказал, что за переполох случился в его школе: туда пришло официальное письмо на гербовой бумаге от премьер-министра Великобритании, в котором он желал моему внуку успехов в учёбе и даже… приглашал в гости. Но Борис уже настолько хорошо знал английский, что разобрался в лексических тонкостях и понял, что приглашение сугубо формальное и не нужно немедленно садиться в такси и мчаться на Даунинг-стрит.

А вот младшую мою внучку, Машу, ей сейчас 17 лет, се родители Лена и Валера, наверное, одну за границу никогда бы не отпустили. Ни под каким видом.

Маша — прелестная девушка, очень красивая, к тому же поэтическая натура (на дни рождения часто дарила мне свои творения), ну как такую отпустишь?

Когда Лена с Валерой уехали отдыхать в отпуск за границу на пару недель, Маша жила с нами в Горках-9. И вдруг прибегает однажды вечером: «Дедушка, пожалуйста, поговори с мамой, пусть она меня отпустит на дискотеку!» Оказывается, мама строго руководит Машей даже из-за границы.

Я как мог строго сказал: «Маша, можешь идти на дискотеку. Под мою ответственность!»

Или случай с Катей.

Когда она поступила на исторический факультет МГУ и проучилась несколько недель, у нас с ней произошло «выяснение отношений». Она пришла и сказала чуть не плача: «Деда, пожалуйста, прикажи, чтобы с меня сняли охрану!» Пока я работал президентом, у всех членов семьи были так называемые прикреплённые. Такова неписаная кремлёвская традиция, которой уже много десятков лет.

Но Катя взяла и разрушила эту традицию. «Понимаешь, деда, ну, это… смешно. Я выхожу из аудитории, а они, бедные, там стоят. Ну пожалуйста, ну я прошу!» Наверное, Кате было и впрямь не очень ловко перед однокурсниками. И пришлось разрешить. Даже, помнится, что-то вроде расписки я писал начальнику службы. Под мою ответственность сняли с девушки охрану. А другая бы, наверное, гордилась и нос задирала.

Очень хочется защитить моих дочерей, внуков от постоянного, назойливого внимания журналистов. После 96-го года накатила эта волна пошлых, лживых публикаций о них в жёлтой прессе.

И то, что у Тани бурный роман с Чубайсом, и что Катя на самом деле в вуз не поступала, а прошла по блату, и что Боря в Лондоне влюбился в какую-то русскую фотомодель, а Маша сама стала фотомоделью, сбежала из дома, рекламирует одежду то ли Гуччи, то ли Версаче. И прочая чепуха.

Ну ладно, несправедливо достаётся взрослым — Тане, Лене, зятьям Валере и Лёше, — они за эти годы закалились, уже не удивляются ничему. Но вот когда внуков задевают этой ложью, ранят их, я с трудом сдерживаюсь. Они ведь сильно переживают.

Помню, после той публикации про Борин лондонский роман от него тут в Москве чуть не ушла девушка, с которой он дружил. Понятно, как это все остро воспринимают подростки!..

Мои дочери пролили много слез, потеряли много нервов и здоровья из-за этих статей. Ведь материнскому сердцу не объяснишь, что это крест, который несут все известные люди, его надо терпеть и не обращать ни на что внимания.

Мне бы очень не хотелось, чтобы тень от моего имени ещё долго вот так ложилась на дочерей и внуков. Надеюсь, постепенно эта волна все-таки сойдёт на нет.

Многих, наверное, интересует: что там с нашими сверхдоходами? Иными словами — богатый ли я человек? Честно говоря, не знаю… Смотря по каким меркам судить. Давайте посмотрим, что у меня есть, чего у меня нет.

Итак, я живу на государственной даче. Владею (совместно с женой) недвижимым имуществом, а именно дачей в Одинцовском районе Московской области. Площадь дачи — 452 квадратных метра. Площадь участка — четыре гектара.

Есть у меня и машина марки «БМВ», купленная в 1995 году.

Есть квартира в Москве, на Осенней улице. Есть холодильники на даче и холодильник дома. Есть несколько телевизоров.

Мебель (диваны, кресла, пуфики, шкафы — и так далее). Кое-какая одежда. Украшения жены и дочерей. Теннисные ракетки. Весы напольные. Ружья охотничьи. Книги. Музыкальный центр. Диктофон.

Теперь немного о том, чего у меня нет совсем.

Ценных бумаг, акций, векселей — нет.

Недвижимости за рубежом (вилл, замков, дворцов, ранчо, ферм, фазенд и асиенд) — нет.

Счётов в зарубежных банках — нет.

Отдельных драгоценных камней — нет.

Золотых рудников, нефтяных скважин, алмазных копей, земельных участков за рубежом — нет.

Яхт, самолётов, вертолётов и прочего — нет.

Моя жена, мои дочери, Лена и Таня, не открывали банковских счётов ни в швейцарских, ни в английских, ни в каких-либо ещё зарубежных банках, у них нет замков и вилл, земельных участков за границей, нет акций зарубежных компаний, заводов или шахт. Нет и никогда не было.

Так, ну а сколько у меня денег? Тут должно быть все точно, до копеечки. Для этого нужно взять мою последнюю декларацию о доходах. На счетах в Сбербанке России (валютном и рублёвом) по состоянию на 1 января 1999 года у меня находилось восемь миллионов четыреста тридцать шесть тысяч рублей. За 98-й мой доход составил сто восемьдесят три тысячи восемьсот тридцать семь рублей.

… Да, я не бедный человек. Мои книги издавались и продолжают издаваться во всем мире. Деньги российского президента лежат в российском банке. Так оно и должно быть…

Никогда ни я, ни члены моей семьи не получали никаких доходов от приватизации, от каких-либо сделок, связанных или с моей должностью или с моим влиянием. Все наши доходы абсолютно открыты и прозрачны.

А то, что я могу поехать со всей семьёй в любую точку земного шара, отдохнуть и попутешествовать, — мне кажется, я это заслужил.

Необходимое дополнение: все сведения взяты из декларации, поданной в Министерство по налогам и сборам 31 марта 1999 года. Это моя последняя декларация, которую я заполнял как президент.

Надеюсь, на эту тему — достаточно?

… На Новый год у меня всегда одна и та же роль — я Дед Мороз. Всегда собираемся всей семьёй: я, Наина; Лена и её муж Валера; Таня и её муж Лёша; три моих внука, дети Лены, — 20-летняя Катя, 17-летняя Маша и двухлетний маленький Ванька; два внука, дети Тани, — 19-летний Борис и четырехлетний Глеб. Итого пять внуков и один правнук, сын Кати, Санечка.

В этот последний Новый год Катя впервые пришла со своим мужем, Шурой. Я ещё раз внимательно к нему присмотрелся: отличный парень. Катя учится на историческом факультете МГУ, а Шура — там же, в университете, на факультете психологии. Познакомились, между прочим, ещё в школе. А говорят, романтики больше нет.

Недавно у Кати родился сын. Я стал прадедом, а Наина — прабабушкой.

… Кстати, Катина самостоятельность проявилась не только в этом раннем браке. Она вообще у нас девушка своевольная, с моим характером.

На Катиной свадьбе я, к огромному сожалению, присутствовать не мог: лежал в больнице с пневмонией. Катя и Шура сами приехали ко мне, я их поздравил, пожелал счастья. Говорят, свадьба была совершенно необычная: весёлая, без официоза и помпезности, заводная. Мама Шуры — учитель русского языка и литературы в той же школе, где они и учились вместе. На её глазах весь этот роман происходил. Не каждая мама проявит столько выдержки и понимания — дети же!

А на свадьбе был забавный случай. Внук Борька, который слегка опоздал, да и вообще оказался не совсем в курсе происходящего, потому что примчался на свадьбу из Англии, увидел Шуру, которого знал по Катиной компании, и удивлённо спросил: «Шур, а ты что здесь делаешь?» На что Шура ответил: «Как что? Я жених!»

С подарками и поздравлениями вообще бывали некоторые казусы. Году в восьмидесятом сделал Тане шикарный подарок: фирменные горные лыжи и ботинки. Это тогда был жуткий дефицит, а я знал, что Таня мечтает о настоящей горнолыжной экипировке. Купил ей лыжи «Элан» — так горнолыжная фирма называлась. Таня поехала в зимние каникулы на Домбай. И тут выяснилось, что подарить-то я подарил, но и лыжи, и ботинки чуть ли не на мой рост и размер. Лыжи длинные, ботинки на ноге болтаются. В общем, каждый съезд с горы стал для неё настоящим мучением. Но зато потом, когда она купила себе лыжи нормального размера, уже не каталась, а просто летала.

Вообще все даты и дни рождения членов нашей семьи я запомнить, конечно, не в состоянии. Наина всегда мне подсказывает. Мы договариваемся о подарке от всей семьи. В последнее время «проколов» почти не бывает.

Порой посреди семейного торжества, посреди шума, смеха, праздничной суеты вдруг наступает тишина. Тогда ко мне подходит кто-нибудь из дочерей: «Папа, ты здесь?» Это значит, я застыл на полуслове, задумался. Мне очень неудобно за такие внезапные паузы перед своими домашними, я изо всех сил пытаюсь себя контролировать — но… ничего не выходит. Вроде бы я весь погружён в эту домашнюю жизнь, в эти счастливые минуты покоя — и вдруг откуда-то из глубины, из подсознания выплывает мысль о том, что было вчера, или о том, что будет завтра. Политика, который мирно прогуливается в воскресный день с семьёй по дорожке парка, многое может заставить оцепенеть — то, чего уже не поправишь, и то, что завтра ждёт своего решения. То, что необходимо сделать сейчас или через месяц. То, что ждёт страну после очередного политического решения. И я застываю на месте, замолкаю, ухожу в себя.

Лена, моя старшая дочь, как я уже сказал, окончила Уральский политехнический институт. Как и мы с Наиной, выбрала профессию строителя. Но переехала в Москву, и по семейным обстоятельствам пришлось уйти с работы. Посвятила себя семье, дому.

Честно говоря, я немного переживал из-за этого. Да и она переживала. У неё были прекрасные способности. Она в школе, в институте легко и хорошо училась. Но… сидела с маленькой Катей, потом с Машей, устраивала дом, быт. И увлеклась этой стороной жизни.

Лена, например, потрясающе вяжет. Причём только руками, никаких вязальных машин она не признает. Может одновременно читать, смотреть телевизор, разговаривать и… вязать. За день, по-моему, может связать любую вещь. Её кофты, свитеры, шарфы я ношу не просто как мягкую тёплую одежду. Это для меня нечто большее, как… пироги Наины… Как стихотворения Маши. Это мои жизненные талисманы. Они защитят от всех страхов и тревог.

Лена — человек, который любит во всем порядок, гармонию, красоту. Сейчас занялась своим садом (хотя поначалу не очень-то любила садово-огородную жизнь), и в саду у неё появилась экзотическая «альпийская горка»: цветы, камни. Кусочек альпийских лугов в Подмосковье. Лена не пропускает ни одной крупной выставки, обожает импрессионистов, интересуется старинной архитектурой, историческими памятниками. В общем, отвечает в нашей семье за эстетику.

Но когда началась моя предвыборная кампания 96-го года, Лена тоже по-настоящему включилась в политику. Она помогала в организации поездок по стране Наины, вычитывала и помогала править все её интервью, готовила выступления, короче, работала в предвыборном штабе. И ни разу не пожаловалась, не попыталась отстраниться.

Господи, сколько же было связано страхов, тревог, даже страданий с появлением на свет Ваньки!

Как мы с Наиной волновались!

Лене было уже около сорока, когда она решилась на третьего ребёнка. По-моему, смелый поступок.

Впрочем, смелый поступок Лена совершила уже тогда, когда вышла замуж за штурмана гражданской авиации Валеру Окулова. Проводы — каждый день. Несколько часов дома — и снова в небо. Лена стала разбираться в моделях самолётов, выучила все их технические характеристики, стала различать самолёты даже по звуку. И мы все понимали — почему. Лена волновалась за мужа, который летал по всей стране, а потом и по всему миру.

К тому же Валера был любителем совершенно уникального вида спорта — спускался по горным рекам на катамаранах, причём по рекам шестой, высшей категории сложности. И ждать его — тоже было непросто.

Пешком Лена с Валерой исходили Камчатку, на катамаранах проплыли почти по всей Карелии. А в тяжёлые спортивные походы Валера ходил с друзьями, без Лены.

Однажды Валерии катамаран перевернулся, и товарищи искали его целые сутки. Он все-таки выплыл, чудом остался жив. С трудом представляю себе, что пережила Лена.

Лена совершенно беззаветно предана дому, семье, своим близким, своим детям. Для неё в этом нет мелочей, нет «проходных» моментов. Бездна вкуса, упорства. Для неё всегда очень важно жить своим домом, самой «выращивать свой сад». Особенно теперь, с появлением Ваньки и внука Санечки (моего правнука), я просто физически порой ощущаю, как она держит на плечах весь свой дом, воспитание и образование детей. Это огромная работа для женщины. Всю душу строителя Лена вложила в эту работу. Пожалуй, только теперь я начал осознавать это в полной мере, когда подросли девочки — Катя и Маша — и я вдруг воочию увидел, сколько в них вложено Лениной любви и тепла.

Лена все делает идеально, все — на сто процентов. Это уникальный человек. Ничего наполовину, ничего кое-как. Иногда я даже удивляюсь. Однажды я увидел, как Лена читает полугодовалому Ваньке сказки Пушкина. «Лена, ты что, он же ничего пока не понимает». «Нет, папа, — сказала она, — я хочу, чтобы он уже сейчас слышал настоящую музыку слов». Засыпает у нас Ванька только под классическую музыку.

Муж Лены, Валерий Окулов, руководит компанией «Аэрофлот». Крупнейшей российской авиакомпанией. А быть женой большого руководителя очень тяжело.

Когда Валеру выдвинули на этот пост, он пришёл со мной посоветоваться. Не помешает ли это мне, не создаст ли неловких ситуаций? Я сказал, что такие вещи надо решать самому. Препятствовать карьере я ни в коем случае не хочу. Надо отдать должное Валере — он никогда не заводит дома разговоров о работе, о своих проблемах. Отвечает иногда на мои вопросы: как дела? какие перспективы? Но не больше. Я благодарен ему за понимание и такт. В этом есть настоящий мужской характер.

Мужчины работают, женщины воспитывают внуков. Для Наины роль сначала бабушки, потом прабабушки оказалась совершенно естественной. Она готова тратить на это столько времени, сколько нужно. Лена и Таня, например, часто пытаются освободить её от части работы по дому и уговаривают не готовить на обед малышам домашние котлеты.

«Мама, — говорят они, — когда приходят гости, ты и так по три часа стоишь у плиты. Ну хотя бы в обычные дни побереги себя! Этим мелким все равно что есть. Для них пока все равно, какая еда — твоя или не твоя, просто мясо или котлеты».

Но бабушка считает, что её котлеты гораздо лучше, чем все то, что может приготовить повар.

Убедить её готовить реже практически невозможно. Торты из множества коржей от Наины Иосифовны помнят, наверное, все наши гости. В этом есть что-то трогательное — своим домашним, собственноручным угощением Наина как будто пытается нас всех от чего-то уберечь, оградить.

Впрочем, этому имеется и более прозаическое объяснение — Наина просто очень любит готовить. Кроме того, десять лет подряд есть одно и то же, только то, что готовят повара, одну и ту же «правильную» кухню, по рецептам бывшего девятого управления, подчас надоедает.

На нашей даче есть одно чудесное сооружение — русская печь под навесом. Там мы иногда встречали Новый год. Наина пекла блины. И тут же, у печи, мы их ели, пили шампанское, а стол заносило снегом, да и блины тоже.

Уха, шашлыки, блины на природе — моя давняя любовь. Особенно люблю завидовскую уху, по специальному егерскому рецепту. В ведре варится чуть не десять сортов рыбы, потом, помимо всего прочего, закладываются огромные помидоры, и в самом конце в ведро на секунду с шипением опускается большая дымящаяся головешка, чтобы был запах костра, и заодно специфический вкус рыбьего жира отбивается.

… На островках посреди завидовских озёр летом стоят копны сена. Иногда забирался туда, забывал обо всем на свете. Засыпал.

И напряжение уходило.

Вообще охота, рыбалка — дело особое. Я начал охотиться в Свердловске, там пристрастился. Был у нас специально оборудованный «уазик» с двумя печками, чтобы зимой отогреваться. Охотился на лося. Как обычно, охотники строятся в линию, стоят «на номерах». На чей номер лось выйдет, тому повезло — стреляй. Там научился и ходить на глухаря.

Но приехал в Москву и за политическими страстями напрочь забыл об охоте. Хватало для психологической разгрузки нового увлечения — тенниса.

… А в 91-м году с мужем Тани, моим зятем Лёшей, в небольшой компании, впервые поехали в Завидово. Лёша тоже оказался страстным охотником. Вот тогда я и увидел, какое это уникальное, потрясающее место — Завидово. Благородный олень, марал, лесной кабан — всех этих животных здесь разводят в охотхозяйстве. Озера, болота. Утиная и гусиная охота. Охота на глухарей с подхода.

Весной, когда глухарь поёт брачную песню, нужно в лесу ждать рассвета, выбрать место, чтобы в первых солнечных лучах он запел где-то рядом с тобой. И когда глухарь токует, в самом конце, когда он уже захлёбывается от любви и перестаёт слышать весь мир от своих глухариных чувств, ты делаешь несколько шагов и в предрассветном сумраке видишь его силуэт.

Это очень редкая, очень таинственная и волнующая охота.

Утиная охота на зорьке — самая динамичная. Бьёшь птицу влёт, стараешься достать её точным выстрелом с лодки. Это уже почти спорт. Настолько азартный, что иногда возвращаешься домой с огромным, величиной с ладонь, чёрным синяком на плече.

… Мне подарили за мою жизнь множество ружей, у меня их целая коллекция. Но вот парадокс — ни с одним ружьём мне не было охотиться так комфортно, так удобно, как с первым моим карабином «Чёски-Зброев» («чезет», называют его охотники) калибра 30-0, 6. Охочусь с ним уже двадцать лет. Так привык, столько стрелял из этого карабина, что даже когда ложе приклада у него треснуло, попросил замотать изолентой и продолжал стрелять. Конечно, заказал «чезет» новой модели, привезли мне его — нет, не те ощущения. И вот хожу со старым. Удивительная штука — привычка.

Охота — дело коллективное. Но я не люблю собирать большие мужские компании, езжу в Завидово чаще всего с Наиной. А охочусь с егерями, реже — в обществе Лёши или других гостей. В этом целительном охотничьем одиночестве для меня есть что-то важное. Какая-то компенсация.

Мне нужно побыть одному.

На охоте царит особый, бодрый, здоровый дух. Никогда не забуду, как один зарубежный гость, когда плыли на катере по озеру, все посматривал на чёрный чемоданчик на дне лодки. Думал, что ядерный. Старался держаться от чемоданчика подальше, все норовил на краешек лодки отсесть. Я его не разубеждал. А когда на острове чемоданчик открыли и достали оттуда две бутылки водки и солёные огурчики, гость долго смеялся. Ядерный же чемоданчик «плыл» в соседнем катере, под охраной офицеров.

В своё время я, как и большинство людей, не считал зазорным поднять на празднике рюмку-другую за здоровье. Но какой же вал слухов, сплетён, политической возни поднимался в обществе, на страницах газет по этому поводу! Теперь даже трудно в это поверить…

Традиционно русский образ жизни жёстко диктовал: не пить на дне рождения — нельзя, не пить на свадьбе друга — нельзя, не пить с товарищами по работе — нельзя. Я к этой обязаловке всегда относился с тоской, пьяных людей не выносил, но… в какой-то момент почувствовал, что алкоголь действительно средство, которое быстро снимает стресс.

Кстати, в связи со всем этим в памяти всплывает одна история, 94-го года. Тогда, во время поездки в Берлин, все телекомпании мира передали кадры: нетрезвый Ельцин дирижирует военным оркестром.

Это были тяжёлые для меня дни. Со стороны такое поведение могло показаться диким, нелепым. Но я-то знал, чего не знали ни мои помощники, ни журналисты, ни все яростные обличители. Стресс, пережитый в конце 93-го года, во время путча и после него, был настолько сильным, что я до сих пор не понимаю, как организм вышел из него, как справился. Напряжение и усталость искали выхода. Там, в Берлине, когда вся Европа отмечала вывод наших последних войск, я вдруг почувствовал, что не выдерживаю. Давила ответственность, давила вся заряженная ожиданием исторического шага атмосфера события. Неожиданно для себя не выдержал. Сорвался…

Что я чувствую сейчас, когда показывают ставшие уже журналистским штампом кадры, на которых я дирижирую тем злополучным оркестром? Не стыд, не безразличие, не раздражение, тут другое какое-то чувство. Я кожей начинаю ощущать состояние тревоги, напряжения, безмерной тяжести, которая давила, прижимала меня к земле.

Я помню, что тяжесть отступила после нескольких рюмок. И тогда, в этом состоянии лёгкости, можно было и оркестром дирижировать.

После этого случая группа помощников президента обратилась ко мне с письмом: я своим поведением, своими экспромтами наношу вред самому себе, наношу вред всей нашей совместной работе.

Извиняться перед помощниками не стал. Вряд ли кто-то из них мог помочь мне. Дистанция между нами была слишком велика. Я ходил по сочинскому пляжу и думал: надо жить дальше. Надо восстанавливать силы. Постепенно пришёл в себя.

С тех пор все, что вызывало изменения в моем обычном состоянии — бессонницу, простуду, обычную слабость, — списывали на влияние алкоголя. Я знал об этих разговорах, но отвечать на них считал ниже своего достоинства.

… Ну а что было делать? Доказывать всем, что сердце и давление, которые оказывают влияние на речь и походку, постоянные стрессы и бессонница, лекарства, которые мне приходилось в связи с этим принимать, не стоит путать с алкогольным синдромом? Бить себя в грудь?

Все это было унизительно и противно. И в какой-то момент я понял: что бы я ни говорил по этому поводу — не поверят, сочтут за слабость.

Я понял главное: ненависть, истерику, клевету вызывают сама моя фигура, моя упрямая воля, мой характер. Если бы не пресловутый алкоголь — били бы за что-то другое. Нашли бы другую уязвимую точку. Но били бы все равно обязательно.

Не лучше ли просто не замечать?

И я действительно перестал замечать эти разговоры.

Затем был тяжелейший 95-й год. Инфаркт. А после операции врачи сказали: максимум, что вы можете себе позволить, — бокал вина. С тех пор я не нарушаю этот запрет.

Мы с Наиной вместе вот уже больше сорока лет. Никогда не расставались. Никогда не уезжали отдельно в отпуск. Никогда не делили пополам нашу жизнь…

Я помню её молоденькой восемнадцатилетней девчонкой, студенткой. Помню, когда она работала в крупнейшем проектном институте Свердловска, успевала не только позаниматься с девочками и приготовить ужин, но ещё полночи гладила мне костюм. Пока он не становился идеальным. Я же был первым секретарём. Первым. И должен был выглядеть соответственно.

Наина отдала мне столько душевных и физических сил, что говорить об этом — у меня не хватает слов. Без неё я никогда бы не выдержал стольких политических бурь. Не выстоял. Ни тогда, в 87-м, ни в 91-м, ни позже. И до сих пор, когда она уже счастливая бабушка, могла бы спокойно заниматься внуками, ей приходится столько сил отдавать мне.

Наина — удивительно искренний, непосредственный человек. Она очень своеобразно переживает наши политические драмы. Не раз обращалась ко мне с такими словами: «Боря, может, поговорите с Лужковым? Может быть, он просто ошибается? Ведь должен он прозреть!» Я улыбаюсь, обещаю: да, конечно, встретимся, поговорим. Если бы политику делали такие люди, как Наина, другая была бы у нас политика.

Кстати, с Лужковым связана одна интересная, даже смешная деталь. Долгое время Юрий Михайлович, который живёт с нами по соседству, присылал нам молоко со своей фермы, от своей, так сказать, коровы. А потом перестал. Как раз летом 98-го, когда возглавил свою партию. Такое вот совпадение.