Широкие массы быстро восприняли этот импульс и… на время забыли о текущей политике.

… Однако главные силы вовсе не собирались разбегаться на каникулы. Все участники политического процесса были готовы к решающему сражению. И вскоре оно началось.

После отставки, причины которой действительно не были очевидны для широких слоёв общества, рейтинг Евгения Максимовича Примакова ещё вырос — от двадцати процентов в мае до тридцати к июлю. Аналитики дружно заговорили о том, что с таким-то запасом прочности бывший премьер-министр может смело идти на думские выборы — конечно, во главе нового движения. А потом, как победитель, и на президентские.

Движение, позвавшее Примакова, очень быстро нашлось. Его формальным и неформальным лидером был Юрий Михайлович Лужков. Оно называлось «Отечество», и на него были потрачены все ресурсы московского мэра. Лужков ездил по стране, лично встречался с региональными лидерами. Губернаторы, обеспокоенные отсутствием на горизонте сильного премьера, будущего центра власти, той пустотой, которая образовалась после отставки Примакова, начали быстро становиться под знамёна московского мэра.

Одна область, другая, третья, десятая, двадцатая бодро салютовали своему новому «Отечеству». Идеологией движения стал центризм. Идейно-политическим рупором — «третья кнопка», или «новое центральное телевидение», финансировавшееся также Лужковым.

Казалось бы, центристы. Что ж тут плохого? На фоне раздроблённых демократических сил, которые раз за разом проигрывали коммунистам парламентские выборы, можно было бы только приветствовать и эту партию, и эту идеологию. Но…

Критику политического оппонента, особенно в предвыборный период, я понимаю и вполне приемлю. Это почти обязательная для цивилизованного общества политическая практика.

Но когда идёт не критика, а целенаправленное создание образа общенационального врага — извините. Вот это уже не нормальная предвыборная борьба, а советская пропаганда. Именно советские методы борьбы с политическим противником и были избраны промосковскими СМИ.

Ельцинский режим продал Родину иностранному капиталу. Это он виноват в том, что за рубеж вывозятся миллиарды долларов ежегодно. Это он создал систему коррупции. Это он устроил «геноцид русского народа», это он повинен в падении рождаемости, в катастрофическом положении отечественной науки и образования, медицины и культуры. Вокруг президента сложилась мафиозная семья, настоящий бандитский клан.

…Таково было содержание ежедневных политических программ третьего канала телевидения. Этот нехитрый набор идей транслировался, внедрялся в сознание по-разному: и дежурными клише, и конкретными «сенсационными» разоблачениями — там украли завод, а там — целую нефтяную отрасль положили в карман. Темой номер один, конечно, была тесная связь Кремля и Бориса Березовского, этого политического «монстра» современной России, который все и устроил из-за плеча Бориса Ельцина. Обвиняли, конечно, и в том, что я спровоцировал финансовый кризис (чуть ли не мировой), и в том, что едва ли не уничтожил «честного» прокурора Скуратова.

Я пытался понять: неужели те, кто все это затеял, думают, что именно такая грубая, топорная работа сможет принести им успех на выборах, доверие населения?

Долгое время я пытался разобраться: что же произошло в наших отношениях с Юрием Михайловичем? Ведь мы когда-то были друзьями. Я с огромным уважением относился (и продолжаю, кстати, относиться) к его градостроительной деятельности, к его неутомимости и энергии. Мэр всегда поддерживал политический курс на реформы, на свободное предпринимательство, потому что именно этот курс давал ему возможность превратить Москву в красивый, благоустроенный город, с чистыми улицами, сияющими витринами, с современной инфраструктурой. Город, в котором приятно жить.

Но после невероятно помпезного, пышного 850-летия Москвы у мэра, очевидно, совсем закружилась голова. Он стал все больше вмешиваться в общероссийские политические дела, при этом не желая замечать, по пословице, огромных брёвен в своём мэрском глазу.

А бревна были не маленькие. Москва действительно собирала в местную казну такое количество денег с банков и фирм, которые они вынуждены были платить именно Москве, а не стране, что хватало и на пышные празднества, и на невероятную архитектуру, и на политические амбиции. При этом мэр Москвы яростно отрицал все: и этот дикий налоговый перекос, и мздоимство своих чиновников, и беспомощность своей московской милиции. Не только отрицал, но и подавал в суд на журналистов после каждой критической публикации. Любил Лужков, разумеется, только тех журналистов, которые боролись со мной. Суды аккуратно присуждали победу Лужкову — вероятно, «за явным преимуществом». Ведь судьи в Москве получают надбавку от московского правительства и поэтому зависят от мэрии.

Все это я до поры до времени не замечал… просто из любви к нашему городу, из-за того, что московские экономические реформы были для меня важнее отдельных административных недостатков и политических заскоков неутомимого градоначальника.

Однако во время осеннего кризиса 1998-го мне, после почти годичного перерыва в общении (в последний раз мы близко сталкивались как раз на праздновании юбилея Москвы в 1997-м), пришлось все же обратить внимание на изменения в личности Юрия Михайловича. Или на те его черты, которые я раньше просто не замечал.

Не могу назвать это прямым лицемерием. Тем не менее в острых ситуациях, которые касались его лично, Юрий Михайлович научился занимать удивительную позицию: внешне — принципиальность и искренность, а внутри — жёсткий, абсолютно холодный расчёт.

…Так случилось во время осеннего кризиса 98-го, когда Юрий Михайлович публично, перед телекамерами пообещал не мешать Черномырдину при его утверждении в Думе и не сдержал этого слова.

Он ухитрился «не заметить» очевидного в деле Скуратова и сделал все от него зависящее, чтобы заблокировать его отставку.

Наконец, он стал открыто нападать на президента.

Летом началась кампания дискредитации меня и моей семьи, серия проплаченных публикаций в нашей, а потом и в зарубежной прессе, причём именно в той прессе, которая многие годы была каналом «слива информации» для КГБ. И Лужков не погнушался немедленно выступить с официальным заявлением, в котором потребовал (именно так!) предъявить доказательства моей невиновности. Говорил, что будет верить во все, пока не будет этих доказательств. Помнится, это меня особенно поразило. А как же презумпция невиновности?

…Я привык к оскорблениям в жёлтой прессе, в неразборчивой в средствах депутатской среде. Но ещё никогда политик федерального уровня не попирал мои человеческие права так грубо и беззастенчиво.

Для меня очевидно: Лужков не мог не знать, что обо мне пишут заведомую ложь, ничем не доказанную и не подтверждённую. Но видимо, азарт политического игрока заставил его не считаться с этим.

… Все это, наверное, было бы смешно. Но — при других обстоятельствах. По характеру Юрий Михайлович — совсем не политик. Все его «чрезвычайные» выступления — то по поводу защиты российского производителя, то по поводу Севастополя, то по поводу пересмотра итогов приватизации — вызывают у серьёзных людей оторопь. Ценят, конечно, Лужкова москвичи, прощают все его политические слабости, но по причинам, очень далёким от политики. Просто москвичи, как и все нормальные люди, любят, когда о них заботятся.

И мэр вполне мог бы и дальше заниматься любимым делом, любимым городом, я бы тоже его с удовольствием в этом поддерживал. Наверное, критиковал бы, но все-таки поддерживал. Но Москвы Лужкову было уже мало. Ему хотелось гораздо большего.

Летом 1999 года началось медленное сближение Примакова и Лужкова. Примаков, как всегда, отмалчивался, осторожничал. Лужков, пока ещё на ощупь, пытался просчитать варианты, кто из них может быть при определённом раскладе президентом, кто премьером или лидером крупнейшей фракции… Кстати, Лужков вовсе не собирался уступать дорогу отставному премьеру. Наоборот, расчёт мэра был другим: «тяжеловес» Примаков со своим высоким рейтингом прокладывает дорогу в Думу «Отечеству», Лужков консолидирует вокруг себя абсолютное большинство депутатов, становится премьером, а затем, автоматически, и президентом 2000 года.

Этот тандем на выборах в Думу мог получить такой оглушительный перевес (тем более с коммунистами Примаков договариваться уже умел, и неплохо), что дальнейшие выборы — президентские — теряли бы всякий смысл.

Ведь если мои прогнозы верны и на выборах в Думу красно-розовые (коммунисты и «Отечество») возьмут твёрдое конституционное большинство, они сразу же получат не только колоссальное политическое преимущество, но и вполне легитимную возможность двумя третями голосов внести любые поправки в Конституцию! В частности, и отменить институт президентства в стране.

То есть президентские выборы им могут просто не понадобиться…

В любом случае они получат такой разгон, такой широкий манёвр (в их руках будут судьба правительства, любые законопроекты, Уголовный, Гражданский, Налоговый кодексы), что дальнейшая борьба с ними станет просто бессмысленной.

Иными словами — все должно решиться не летом 2000-го, а осенью 1999-го.

Оставалось буквально два-три месяца.

В июле я не раз и не два говорил с Сергеем Степашиным об этой ситуации. Спрашивал: как он считает, почему губернаторы идут к Лужкову, которого раньше порой весьма недолюбливали, как всегда недолюбливают столицу в губерниях? «Ведь это же очевидно, Сергей Вадимович. Нужно создать твёрдый центр власти, собрать вокруг себя политическую элиту страны. Проявите решимость, попробуйте перехватить у них инициативу».

И в какой-то момент я понял, что наш диалог не получается. Степашин всячески подчёркивал, что он член президентской команды, верный и преданный, вдохновенно рассказывал о планах. Но как только речь заходила о главной политической проблеме, немедленно сникал.

«Осенью все наладится, Борис Николаевич, я вас уверяю».

А что наладится?

Мне было ясно, что неотвратимо близится новый раунд острейшей политической борьбы. Последняя схватка за политический выбор страны. Степашин способен кого-то на время примирить, но не способен стать политическим лидером, бойцом, идейным противником Лужкова и Примакова на выборах в Думу. А надо создавать новую политическую партию. И к этому я готов.

Но вот к чему я не был готов совершенно — так это к удару в спину со стороны единомышленников.

А удар не замедлил последовать. От умного, интеллигентного телеканала — НТВ. В передаче «Итоги» обозреватель Евгений Киселёв показал «схему президентской семьи». Эти фотографии на экране чем-то напомнили мне стенд «Их разыскивает милиция». Я такие стенды в Свердловске очень часто видел: на территории заводов, на автобусных остановках, возле кинотеатров. Там красовались личности пьяниц, воров, убийц, насильников.

Теперь «милиция» в лице НТВ «разыскивала» мою так называемую Семью: мою дочь, Волошина, Юмашева…

Всем этим людям, включая меня, приписывалось подряд все что можно: счета в швейцарских банках, виллы и замки в Италии и Франции, взятки, коррупция…

Передача по НТВ повергла меня в шок. Скучный поток демагогии по третьему каналу, в мэрской прессе, по большому счёту, был безвреден, хоть и неприятен: от него за версту разило ремесленной, наспех состряпанной пропагандой. А вот здесь, конечно, поработали мастера своего дела. Ложь умело пряталась за «фактическими деталями». Это уже была настоящая провокация. И настоящая травля.

Впрочем, тогда, летом 99-го, меня интересовало не происхождение всей этой лжи, а совсем другие вещи. Как вообще могли Малашенко и Гусинский, люди, достаточно близко знавшие Таню, её характер, довольно тесно с ней общавшиеся, вылить на экран эти потоки грязи? Ведь они-то лучше всех остальных понимали, что это ложь.

…В середине лета Валентин Юмашев, который, как и прежде, старался найти какой-то выход из этого конфликта, встретился с Гусинским и Малашенко. На прямой вопрос: «Что происходит?» — был получен не менее прямой ответ: «Уберите Волошина».

Волошина требовали убрать, потому что он попытался поставить заслон системе, при которой холдинг «Медиа-Мост» Русинского брал у государства кредиты, но не возвращал их, продлевая год за годом. А Волошин потребовал, чтобы кредит, полученный у Внешэкономбанка, был наконец Гусинским возвращён. За что и получил мгновенный ответный удар.

«Но при чем тут Борис Николаевич? При чем тут Таня? Какое она имеет отношение ко всему этому? Вы же прекрасно знаете, что никаких счётов, никаких замков нет. Вы сознательно врёте», — ответил тогда Юмашев.

«Уберите Волошина, и давление прекратится».

Валентин пытался объяснить, что шантаж, грубый «наезд» не сработают никогда. Так действуют гангстеры, да и то только в гангстерских романах. Но его собеседники были глухи к этим аргументам. Да и ко всем остальным тоже.

Валентин, с трудом подбирая слова, передал мне содержание разговора с Гусинским и его замом. Непонимание и горечь были ещё больше, чем тогда, когда я смотрел ту передачу. Когда же прекратится эта война компроматов?

Сколько можно?

В то же время удивляться тут было нечему. Меня травили всегда. В разное время, по разным поводам. При Горбачёве — за инакомыслие, в 91-93-м годах — за непопулярные меры, за «шоковую терапию», после 96-го — за мои болезни. Били всем, что попадалось под руку. Это то, с чем мне всегда приходилось жить. Выдержу и теперь.

Правда всегда одна. Правда остаётся, ложь рано или поздно исчезает. Что они будут делать потом, после выборов, когда выяснится, что у меня, моей семьи всего этого нет: нет вилл, замков, нет алмазных копей и золотых рудников, нет многомиллионных счётов за границей? Снова будут врать, изворачиваться?

Сейчас надо думать не об этом. Главное — это успех на парламентских выборах. На политическое давление мы ответим своим политическим давлением. На их информационную войну — своей ответной кампанией, не менее жёсткой. Сейчас надо взять себя в руки. До декабря, до выборов, остаётся совсем немного времени…

Кстати, сейчас лучше видны причины возникшего тогда политического противостояния без коммунистов.

Вообще это было необычно, непривычно и для граждан России. Некоторых даже повергало в растерянность. Если происходит схватка двух партий или групп, ориентированных на реформы, на рыночную экономику, — значит, победят в итоге коммунисты. Так тогда думали многие.

Но в том-то и был парадокс политической ситуации: чтобы не победило тоталитарное прошлое, и нужно было противостоять лужковскому «Отечеству».

Дело в том, что в тот момент столкнулись два понимания новой России, две силы, которые по-разному видели этот путь.

Лужковская модель капитализма не предполагала свободы слова, свободы в идеологии, свободы политической конкуренции. Это была модель сословного, чиновничьего, жёстко-бюрократического капитализма «для своих».

… И другая модель, к которой стремились и деловая элита России, и президентская команда, — это модель демократического рынка, где нет диктата чиновника и государства.

Вот перед таким выбором стояла страна, быть может, даже не осознавая этого.

… Да, схемы политического противостояния меняются, но остаются общие закономерности. Среди таких закономерностей лета 99-го я хочу назвать ещё две. Первая — травля президента была первым по-настоящему сильным информационным вирусом, поразившим общество. От такого вируса, навязанного электронными средствами массовой информации — какой-то фобии, кампании запугивания или охоты на информационного «врага», — не застраховано сегодня ни одно общество. Такова сила СМИ, которые сегодня могут оказаться сильнее всей государственной машины. Запустить такой вирус, такой «чёрный шар» способен любой фанатичный, предвзятый или охваченный жаждой политической мести «независимый» прокурор, любое частное лицо, любая финансовая группировка, были бы деньги. А влияние на политику таких «чёрных шаров» огромно. На Западе, как мы видим, не меньше, чем у нас. Защищаться от такого вируса, отличать политический «заказ» от нормального общественного мнения очень трудно. Журналисты утверждают, что защититься нельзя.

Да, человек, который вступает в публичную политику, обязан знать, что таковы правила игры, что он должен быть готов к потокам лжи. Но все-таки очень хочется, чтобы игра была честной.

И вторая закономерность — в обществе ещё существует тоска по «партии старого типа». Эту тоску воплотил в жизнь Лужков в своём «Отечестве». Вдруг по Москве зашагали дружными рядами люди в одинаковых синих куртках, одинаковых кепках, зашагали стройными колоннами, поехали на хорошо организованные митинги на бесплатных автобусах. Похоже, именно такую «новую партию» готовили нам чиновники московской мэрии. Что это было? Фантом «советской демократии», когда партия, комсомол и профсоюзы вот так выстраивали людей «для свободного волеизъявления»? Или тоска по чему-то хорошо организованному, управляемому, безгласному?

Не знаю. Но людей в синих куртках и коричневых кепках запомнил хорошо. Что ж! Зато теперь у каждого есть по хорошей бесплатной куртке. И по бесплатной кепке.