«ПРЕМЬЕРСКИЙ ПОКЕР»

Подсчёт голосов сопровождал всю мою политическую карьеру. Помню прекрасно, как считали «по головам» в немыслимо огромном зале Дворца съездов, как академик математики ходил по рядам с бумажкой и карандашом на горбачевском съезде народных депутатов СССР. Это когда меня выбирали членом Верховного Совета в 89-м году, а Политбюро этого очень не хотело.

Помню страсти уже в хасбулатовском российском Верховном Совете. Когда мне пытались объявить недоверие, отправить в отставку весной 93-го. Все эти крики из зала. Вытаращенные глаза депутатов, как всегда, с пафосом: «обнищание народа», «разворовали Россию». Сколько лет одно и то же.

Я всегда себя убеждал: и это тоже демократия.

И вот, в самом конце моей политической карьеры, — импичмент. Сколько лет шли к этому коммунисты? Почти восемь лет. Или шесть? Не знаю, с какого момента считать. Я эти бесконечные попытки меня устранить, вычеркнуть помню гораздо раньше 1991-го. Странно, что и они, и я прекрасно понимаем: это уже ничего не решает. Это спектакль. И тем не менее…

И тем не менее в России мышление символическое у всех. Импичмент — символ долгожданного для коммунистов конца ельцинской эпохи. Принудительного конца. Преждевременного. Хоть на месяц, но раньше положенного срока.

Ради этого символа, ради очередного политического шоу ведётся огромная, напряжённая работа.

Процедура импичмента — юридическая. В сущности, это суд. Меня судят люди, никогда не принимавшие крупных политических решений. Не знакомые с механизмом принятия этих решений. И тем не менее в их руках сегодня — судьба президента России. Несмотря на то что голосование поимённое, решение это будет безличным: сотни депутатов прячутся за спины друг друга, в мелькающих на синем экране цифрах нет живых лиц, глаз, голосов. Есть механика политической интриги, вечная, как сама жизнь, переманивание на свою сторону колеблющихся и неустойчивых.

Я столько лет тащу этот груз ответственности за все и за всех, что одно это голосование не может, не должно изменить и не изменит итог всей моей биографии.

Ну, так что там у нас на синем экране для цифр?

Противостояние с парламентом, с законодателями — моя боль. Нет, не моя. Боль всей страны. Поэтому итоги парламентских выборов важны сейчас, в 99-м, не менее, чем выборы президента. Парламент должен наконец представлять реальные общественные интересы.

Все понимают, что эти коммунисты — не хозяева страны, не имеют они ни поддержки в обществе, ни политической воли, ни интеллектуального ресурса. И все-таки им удаётся консолидировать ту часть народа, которая не смогла найти себя в новой жизни, находится в подавленном, неустроенном состоянии.

И благодаря этой «консолидации от противного», консолидации слабых, обездоленных, неуверенных в себе и своей жизни людей, коммунисты получали до 1999-го стабильное большинство в парламенте. Другая, здоровая, более или менее активная часть общества разобщена, разбита. Не видит своих лидеров.

Чубайс, Немцов, Кириенко, Хакамада, по сути дела, не стали ещё настоящими лидерами. Технологи, менеджеры, специалисты. Нет у молодого поколения политиков общенациональной фигуры, способной сплотить целые социальные слои. Наверное, кто-то из них может стать символом нового поколения, лидером студенчества, молодёжи, компьютерных мальчиков и девочек, людей XXI века. Но и для этого нужно ещё много работать, долго развиваться их движению. Хотя, безусловно, это мои политические «крестники».

Явлинский долгое время казался мне хорошей, сильной фигурой, я думал, настанет тот момент, когда он сможет собрать вокруг себя мощное демократическое движение.

Однако «Яблоко» все больше и больше превращается в «раскольничью секту». В кружок диссидентов, инакомыслящих, которые действуют по старому шаблону советской эпохи: все, что от власти, — это зло. Все компромиссы — зло. Любые договорённости — на наших условиях. Все, что происходит, — осуждаем. Голосуем всегда против.

Такого подхода современная политика не приемлет. Вокруг давно другая, реальная страна, другая, реальная жизнь. Лидеры «Яблока» этого признавать не хотят.

Позиция Явлинского, его фракции такая — голосование по пункту обвинения о Чечне будет свободным. Явлинский голосует против меня. Но члены его фракции — по свободному выбору. Не вижу смысла в этой политической каше. Давление? Демонстрация?

Мне кажется, Явлинский запутался в своей стратегии. Возглавлять протестный, но при этом демократический электорат (знаю по себе, по демократам конца 80-х) — значит, быть в необычайно сильном энергетическом поле, иметь большое преимущество в инициативе и идеях.

Но как раз в этом у Явлинского есть огромный пробел. Молодёжь, интеллигенция хотят получить от «Яблока» позитивную программу. А её нет.

… Сегодняшнее голосование в этом смысле чрезвычайно показательно.

«Предметный урок демократии», который хочет преподать всем Явлинский, слишком дорого может стоить тем, у кого есть желание жить в нормальной, демократической России.

Так кто же такие они, парламентарии, накопившие против меня столько обвинений — в развале того, сего, в очередном «геноциде русского народа», в чеченской трагедии?

В сущности, настоящих политических лидеров (кроме Зюганова, Явлинского, Жириновского, которые жёстко работают на свой электорат) среди них нет. Но эти трое — лидеры, скажем так, специфические. А все остальные?

По сути дела, в российском парламенте образца 1995 года достаточно много случайных людей. Наш политический спектр пока ещё очень рыхл, в нем нет настоящих партий, нет устоявшихся демократических традиций, нет этики политической борьбы.

Поэтому в парламенте так мало профессионалов. И довольно много примитивных лоббистов. Но я уверен, что это — дело поправимое. Когда-нибудь будет у нас хороший, приличный парламент. Пока же нужно работать с таким, какой есть.

Я не верю, что депутаты проголосуют за импичмент. Их болтовня о принципах в очередной раз станет бесплатной рекламой в программах новостей. Я знаю, что у них нет шансов противостоять моей политической воле.

Геннадий Селезнев, спикер Думы, после отставки Примакова твёрдо пообещал: «Вот теперь импичмент действительно неизбежен». Я же был убеждён в обратном: после отставки Примакова отрицательного результата голосования уже не будет. Я обезоружил депутатов, тех, кто ещё в чем то сомневался, своей твёрдой решимостью.

… Иду дышать в сад. Смотреть на майское небо. Все равно голосов им не хватит и на этот раз.

После отставки Примакова был один для меня очень важный, но почти никем не замеченный психологический момент.

Несмотря на все угрозы стачек, демонстраций, несмотря на обещания губернаторов пойти в атаку на президента, если он тронет правительство, несмотря на устойчиво высокий рейтинг Примакова, его отставка была воспринята всеми очень спокойно.

Внимание общества тут же переключилось на проблему импичмента. Импичмент психологически «съел» отставку. И ещё одна, самая главная причина: общество категорически не хотело никаких политических потрясений, оно было против любых слишком активных действий.

То есть мой расчёт оказался точен. Ну а теперь все зависело от результатов голосования.

Сам Евгений Максимович молчал, ничего не комментировал, ждал. Надо отдать ему должное — очень не хотелось ему, опытному, мудрому политику, втягиваться в опасные игры. Расчёт у него был совершенно другой. Тем не менее взрывоопасная ситуация с импичментом могла затянуть и его, со всей его неспешностью и аккуратностью. Его пытались использовать, вовлечь в политическую драку.

Очень многое зависело от того, какую кандидатуру премьер-министра внесёт президент после голосования. Ведь с этого момента, по сути, начинался старт президентской кампании 2000 года.

Вариантов у меня было несколько. Точнее, всего три. И очень важно было правильно их взвесить, соотнести, распределить на будущее.

… Хотя на самом деле существовала и четвёртая кандидатура.

Но сейчас, в конце апреля — начале мая, я её уже не рассматривал. Игорь Иванов, министр иностранных дел. К Иванову долго и внимательно присматривалась моя администрация, имея в виду то обстоятельство, что он долго проработал вместе с Примаковым. С ним провели ряд предварительных разговоров. «На президентские и парламентские выборы пойду только в тандеме с Евгением Максимовичем, — говорил Иванов. — Пусть он возглавит проправительственную партию на думских выборах. В этом случае мне будет гораздо спокойнее работать премьером».

Нормальная цеховая солидарность дипломатов. Но политическая борьба летом этого года обещает быть настолько жаркой, что тут уже не до солидарности. Иванов из премьерского списка выпал. А жаль. Иметь такую молодую сильную фигуру в запасе было бы хорошо.

Итак, кто у меня в списке сейчас? Николай Аксененко, министр путей сообщения. Тоже хороший запасной игрок. Опять он в моей «премьерской картотеке». Аксененко вроде бы по всем статьям подходит. Решительный, твёрдый, обаятельный, знает, как с людьми говорить, прошёл долгий трудовой путь, поднялся, что называется, от земли. Сильный руководитель.

Однако Дума изначально относится к нему неприязненно, встретит в штыки. Это хороший вариант, чтобы заранее разозлить, раздразнить Думу. Подготовить её к конфронтации. А потом выдать ей совсем другую кандидатуру.

Вот только какую? Степашина или Путина?

Путина или Степашина?

Министр внутренних дел и директор Федеральной службы безопасности. Оба начинали в Петербурге, оба работали с Собчаком. Оба — интеллигентные силовики. Люди нового поколения, молодые, энергичные, мыслящие. Но какая огромная разница в характерах!

Степашин слишком мягок, немножко любит позировать, любит театральные жесты. Я не уверен в том, что он будет идти до конца, если потребуется, сможет проявить ту огромную волю, огромную решительность, которая нужна в политической борьбе. Без этих черт характера я президента России себе не представляю.

У Путина, наоборот, воля и решительность есть. Знаю, что есть. Но интуиция подсказывает: выводить Путина на ринг политической борьбы ещё преждевременно.

Он должен появиться позже. Когда слишком мало времени для политического разгона — плохо. Когда слишком много — может быть ещё хуже. Общество не должно за эти «ленивые» летние месяцы привыкнуть к Путину. Не должна исчезнуть его загадка, не должен пропасть фактор неожиданности, внезапности. Это так важно для выборов. Фактор ожиданий, связанных с новым сильным политиком.

Чрезвычайно тяжёлая ситуация. Путина ставить пока ещё рано. Эту паузу нужно кем-то заполнить. Заполнить чисто технически. Что называется, для отвода глаз.

Ничего не поделаешь, эту роль придётся доверить симпатичному, порядочному Сергею Вадимовичу. Разумеется, я постараюсь объяснить ему, что вопрос о будущем, о президентских выборах ещё открыт. И у него тоже есть шанс себя проявить.

А фамилию Путина называть не буду. Ни в коем случае!

Практически об этом варианте не знает ещё никто. В том числе и сам Путин. В этом сила. Огромная сила неожиданного политического хода. Такие ходы всегда помогали мне выигрывать всю партию, порой даже безнадёжную. Реакция Думы и Совета Федерации после голосования по импичменту на фамилию «Путин» непредсказуема. Они его плохо знают, не понимают, что это за фигура. Но главная опасность заключена в другом.

Путин и Примаков — два бывших разведчика, два представителя спецслужб, занимают в общественном сознании одну нишу, они как бы вытесняют друг друга. Для Примакова фамилия «Путин» — мощнейший раздражитель. Реакция Евгения Максимовича может быть тяжёлой. Возможно, будет полное отторжение и даже, это я тоже не могу исключать, ответная атака со стороны Примакова. А после его отставки, после голосования по импичменту нужна хотя бы какая-то предсказуемость. Передышка.

… Эту передышку может дать только Степашин. К нему Примаков относится доброжелательно. (Позднее, летом, когда Евгений Максимович вплотную задумался о президентстве, у него даже возникла идея внести изменения в Конституцию, вновь ввести пост вице-президента, и все это для того, чтобы предложить Сергею Вадимовичу вместе идти на выборы: Примаков — президент, Степашин — вице-президент.)

Тем не менее тактический ход с «временным премьером» таит в себе определённую угрозу. За несколько месяцев своего премьерства Степашин да и многие другие наверняка поверят в то, что он — основной кандидат власти на выборах-2000. Не слишком ли я усложняю ситуацию? Не закладываю ли мину замедленного действия?

Короче говоря, стоит ли ждать с Путиным?

Возвращаясь теперь, почти год спустя, к событиям тех майских дней, не могу не признать — внутреннее моё состояние было довольно тревожным. Слишком долго, практически с начала 1998 года, продолжался в России правительственный кризис. Почти полтора года. Такие случаи бывали, конечно, в мировой практике. Бывали и в развитых странах — Италии, Японии, Франции. Но даже в Италии 70-х годов, где премьер менялся несколько раз в год (республика-то парламентская), в экономическом смысле была гораздо более стабильная обстановка.

… В России каждый новый премьер порождал свою специфическую проблему. Например, оставить у власти молодых реформаторов в августе 1998 года можно было, только установив в стране чрезвычайное положение! Ни больше ни меньше. Менеджерское, технократическое правительство Кириенко не имело никакого политического ресурса (проще говоря, доверия, влияния на общество). Не могло договориться ни с Думой, ни с профсоюзами, которые устроили нам «рельсовую войну», ни с деловой элитой. И при этом для проведения в жизнь своего жёсткого курса ему была необходима полная, абсолютная поддержка общества. Или — беспрекословное подчинение! Ну не мог я пойти на чрезвычайное положение. Не те годы, не та эпоха. И Россия — это не Чили, не Аргентина.

Примаков, наоборот, обладал огромным политическим ресурсом. Но его правление грозило полным откатом реформ. Полным крахом даже тех зачатков экономической свободы, да и вообще демократических свобод, которые удалось выпестовать и сохранить за эти годы. Не говоря уж о свободе слова, сохранении нормальной политической конкуренции.

Казалось бы, у каждой отставки были свои веские причины…

Но тогда, в мае 1999-го, затянувшийся правительственный кризис висел надо мной как дамоклов меч.

И все-таки после мучительных раздумий я пошёл на то, чтобы растянуть этот кризис ещё на несколько месяцев. То есть предложил Думе кандидатуру Степашина. Зная, что почти неминуемо буду с ним расставаться.

Идти на третье подряд политическое обострение (после отставки Примакова и голосования по импичменту) было слишком рискованно. Степашин был стопроцентно проходной кандидатурой в Думе, во многом благодаря лояльному отношению Примакова.

Да, уже внося кандидатуру Степашина, я знал, что сниму его. И это знание тяжёлым грузом висело на мне.

Честно говоря, чувство страшноватое. Ведь люди воспринимают события непосредственно, сегодня, сейчас. Они радуются и волнуются, негодуют и страдают — в этой, нынешней, ситуации. А ты живёшь и знаешь, что эта ситуация изменится, причём ровно через два месяца или через месяц, причём именно таким образом. И нет никакой радости от этого знания. Наоборот — тяжесть. Приходится брать на себя ответственность за судьбы людей, за порой трудно прогнозируемые последствия того или иного шага. Я знаю это чувство — когда посреди разговора, посреди обычной встречи вдруг как чёрная тень по комнате пробежит. Предрешенность того или иного поступка, той или иной политической судьбы даёт о себе знать постоянно. И ты вынужден крепко держать эту ношу, не выпускать наружу свои мысли.

И вот ещё что.

Путин должен появиться неожиданно. Когда наши политические оппоненты проявятся до конца. Когда в разгаре будет настоящая предвыборная борьба. Когда его решительный характер и жёсткость пригодятся в полной мере.

… Но не только этот политический анализ останавливал меня от последнего, откровенного разговора с Путиным, который продолжал руководить Советом безопасности и ФСБ, ведать не ведая о моих планах.

Мне его было и по-человечески жалко. Я собирался предложить ему не просто «повышение по службе». Я хотел передать ему шапку Мономаха. Передать ему своё политическое завещание: через победу на выборах, через нелюбимую им публичную политику во что бы то ни стало удержать в стране демократические свободы, нормальную рыночную экономику.

Донести эту ношу до 2000 года будет очень и очень непросто. Даже такому сильному, как он.

Итак, решено. Вношу кандидатуру Степашина. Но мне нравится, как я завернул интригу с Аксененко. Этакая загогулина. Думцы ждут именно его, готовятся к бою. А я в этот момент дам им другую кандидатуру.

Вызываю главу администрации Александра Волошина. Он идёт писать представление, а я нажимаю кнопку телефона Геннадия Селезнева, спикера Думы.

Произнёс длинную вводную фразу и, в конце концов «оговорившись», сказал: «Аксененко». Положил трубку и подумал: вот удивятся, когда прочитают — Степашин. Ничего, полезно будет.

Кандидатура Степашина прошла с первого раза. Легко, без напряжения. В газетах на следующий день писали, что Кремль очень хитро построил игру. Все ждали неприятного Аксененко и с облегчением проголосовали за приятного Степашина.

МЭР ИДЁТ В АТАКУ, ИЛИ БЕСПЛАТНАЯ КЕПКА

В начале лета Москва, как обычно, замирает. Пустеют улицы. Как-то обыденней и скучней становятся голоса ведущих теленовостей. Дума разъезжается на каникулы.

Многие вывозят детей за город, да и сами живут в основном на даче, пользуясь редкими хорошими солнечными днями. Элита тоже начинает жить тихой садово-дачной жизнью, стараясь скорей удрать из душной столицы.

Это — всего лишь настроение. Но настроение, бывает, очень многое определяет в обществе.

Начало лета 1999-го тоже не стало исключением из этого правила. Было видно невооружённым глазом, как народ устал от политики. Не прекращавшийся с сентября по май кризис утомил буквально все слои населения. Не было сил ни протестовать по поводу Примакова, ни строиться в коммунистические колонны, ни даже обсуждать нового премьера.

Премьер между тем всем нравился. Если оставить в стороне внутренние склоки в правительстве — а широкой публике они совершенно неинтересны, — перед телекамерами Степашин просто расцветал. Много ездил, встречался с губернаторами. Активно, живо, с удовольствием проводил заседания правительства. Произвёл очень хорошее впечатление на западных лидеров. Но самое главное — он создавал в обществе своим немножко наивным оптимизмом ту самую атмосферу, по которой все так соскучились, атмосферу пусть непрочной, но все-таки передышки.