52

Когда через несколько часов Том въехал на кольцевую дорогу, окружавшую Лос Амантес, ему оставалось только поблагодарить Бога за то, что испанские правила уличного движения были гораздо более мягкими, чем английские. В противном случае его уже арестовали бы за управление автомобилем в нетрезвом состоянии. Стрелки часов приближались к трем утра. Алексис клевала носом возле Тома, а Харри храпел на заднем сидении. Том выключил зажигание.

– Эй, вы двое, – сказал он. – Мы приехали.

Алексис тотчас выпрямилась и посмотрела по сторонам.

– Я, должно быть, задремала. Ну и вечерок! У меня совершенно нет сил.

– Но ты получила удовольствие, да?

Она засмеялась в прохладную темноту.

– Наверно, да. Сейчас я ничего не помню от усталости. Разберусь во всем утром. – Алексис повернулась. – Просыпайся, Харри! Пора ложиться в постель.

Им вдвоем удалось затащить Харри в дом, раздеть и уложить в кровать. Они оставили его там храпящим с открытым ртом и безвольно раскинутыми руками.

– Завтра он придет в себя, – сказал Том.

– Завтра уже наступило, – хмурясь, ответила Алексис.

Том мог догадаться, что она думает и чувствует, как возмущена тем, что Харри пренебрег ею в первый же день. Том уже несколько часов гадал, как закончится этот вечер, как поведет себя Харри, насколько серьезными были его вчерашние слова:

"Может быть, я не очень-то рад перспективе жить в Лос Амантес с моей любимой сестричкой. Такое тебе приходило в голову?"

Нет. Вчера Том не поверил ему. Но судя по тому, как вел себя Харри в последние бурные часы, похоже, он не лгал, говоря, что с огорчением считает оставшиеся до приезда Алексис дни. Потому что сейчас, когда она была здесь, Харри обходился с ней, как с малознакомой женщиной, привязавшейся к ним во время увеселительной поездки с посещением cantinas на набережной Кампелло, живописного уличного кафе, элегантного ресторана и шумного ночного клуба в Аликанте.

Не вспомнив о других обязательствах и ответственности перед Алексис, связанных с завершением празднества, Харри тихо отключился, и его пришлось уложить в постель одного. Да, теперь Том верил ему. Одновременно радовался и огорчался такому повороту событий.

Радовался потому, что мог попытаться снова завоевать любовь Алексис.

Огорчался потому, что, возможно, Харри пожелает продолжить их гомосексуальную связь, которую Том находил постыдной и унизительной.

– Хочешь чашку горячего шоколада? – спросил он Алексис. – Это неплохое средство после такого вечера, оно поможет тебе заснуть.

Почему он сказал это? Меньше всего он думал о сне. После нескольких месяцев гомосексуального общения он умирал от желания позаниматься любовью с женщиной, с Алексис. Хотел убедиться в том, что не разучился это делать. Слава богу, она не была такой напряженной, как он.

– Спасибо, Том. Я не хочу шоколада. Смогу заснуть без него.

Однако Тому показалось, что она вряд ли сможет быстро заснуть, хоть и выглядела усталой. Она явно была напуганной, растерянной. Кто посмел бы обвинить её в этом? В какой-то безумный миг Том едва не придумал некое тактичное оправдание дурных манер Харри и его невнимания к Алексис, но потом он быстро образумился – таким образом он перерезал бы себе горло. Пусть Его Высочество защищается сам.

– Как здесь красиво, – сказала Алексис. – Как тихо. Только волны шумят.

Они вышли в патио и остановились лицом к морю – двое в чужой стране. Однако когда-то они были близки. Однажды в миг блаженной раскованности она прошептала: "Обожаю тебя, Том." Помнила ли она об этом?

– Ну, – Алексис потерла глаза и нечаянно размазала розовато-лиловые тени, – пожалуй, я пойду спать.

Сейчас она казалась ему ребенком, упавшим во время опасной игры и получившим синяк под глазом. Уязвимым, раненым, беззащитным. Так она выглядела. Не имела сейчас ничего общего с той женщиной, которая уверенно вошла в его модный дом в Фулхэме, якобы собираясь защитить честь падчерицы. Как потрясающе она тогда играла! Та стерва из высшего общества превратилась в слабую, растерянную девочку.

Том схватил Алексис за плечи и крепко прижал к себе. Поцеловал так, как уже давно не целовал женщину. Должно быть, его голод бросался в глаза, потому что она не оказала сопротивления, не попыталась остановить Тома. Вместо этого она обмякла, растворилась в его объятиях, словно тоже изголодалась по мужчине (хотя такая возможность не приходила ему в голову). Он ощущал её груди через свитер, они прижимались к его торсу. Он чувствовал сладковатый вкус её губной помады, знакомый запах духов, контакт с мягкой и одновременно упругой кожей. Он начал вспоминать, как приятно заниматься любовью с женщиной. Как он мог забыть это?

Она вдруг усмехнулась.

– В твоей комнате или в моей?

Он засмеялся. Все так просто.

– В моей.

– Хорошо.

Когда она была в сандалиях без каблуков, их головы находились на одном уровне. Он взял её за руку и повел в свою комнату, располагавшуюся в конце длинного темного коридора. Спальни Тома и Харри были отделены друг от друга кухней и столовой. Когда они вошли в комнату, соленый запах моря уступил место нежному аромату последних летних цветов.

Они разделись при свете луны и бросились на кровать, словно дикие звери, спешащие растерзать друг друга. Быстро, быстро, медленно. Они торопились, наслаждаясь каждым мгновением и постоянно помня о том, что утром при ярком солнечном свете им придется объяснять свое смелое поведение. Самим себе. Друг другу. Харри. Они беззвучно молились о том, чтобы утро никогда не настало.

Первым проснулся Том.

Он потер щетину на своей щеке, взглянул на часы и лишь потом вспомнил об обнаженной женщине, которая лежала рядом с ним, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в подушку. Часы показывали десять минут девятого. Он спал меньше четырех часов, однако чувствовал себя божественно. Он нежно поцеловал Алексис в затылок, стараясь не потревожить её. Она застонала, что-то произнесла, обхватила рукой подушку, потом с пугающей внезапностью села в кровати.

– Господи! Который час? Где я? Я видела очень странные сны. Озера. Я каталась на коньках по замерзшему озеру. – Она тряхнула головой. – Нет. Мы катались. Я и Харри, когда были детьми. Мне снился Пилгрим-Лейк!

Потом к ней вернулись воспоминания о истекшей ночи, и она улыбнулась.

– О, Том, я так рада, что это ты. Я лишь жалею о моей растерянности и чувстве вины.

Он поцеловал её в губы.

– Доброе утро. Ты ещё не настолько проснулась, чтобы чувствовать себя виноватой. К тому же для этого нет оснований.

– Да?

Без косметики, со спутанными волосами, она казалась более беззащитной и похожей на ребенка, чем когда-либо. Том воспрянул духом, поняв, что вчерашнее впечатление не было его хмельной фантазией. Она действительно была вовсе не той Алексис, которую он знал в Лондоне. Утратив атрибуты роскоши, стоявшего за ней влиятельного мужа, маску строгой мачехи, она стала просто красивой, желанной, восхитительной женщиной.

Он захотел снова позаниматься с ней любовью и принять душ. Ему показалось забавным соединить два столь разных желания, удовлетворить их одновременно и таким образом справиться с дилеммой.

– Чему ты улыбаешься? – спросила она.

– Я представил нас занимающимися любовью в душе.

– Что тут смешного?

– Ты слишком высокая, – сказал он. – Вряд ли у нас получится.

– На самом деле я недостаточно высокая. Я всегда могу надеть туфли на шпильках. – Она казалась совершенно серьезной. – Тогда мы сумеем это сделать.

– Этим ты занимаешься с Харри?

Он был готов застрелить себя за то, что сказал это. Алексис нахмурилась, её голос изменился.

– Я уже давно ничем не занимаюсь с Харри. Я должна напомнить тебе об этом?

Он тотчас испытал искреннее чувство вины.

– Алексис, прости меня. Сам не знаю, почему я сморозил такую глупость. Я раскаиваюсь. Прости меня.

– Конечно.

– Нет, я хочу, чтобы ты действительно простила меня.

Она виновато улыбнулась.

– Хорошо. Ты растерян не меньше моего. Нам надо о многом поговорить.

– Знаю.

Все вращалось вокруг Харри.

– Послушай, Том, – она нервно потеребила свои волосы, – я приехала в Испанию, чтобы быть с Харри. В этом заключалась вся идея. Весь план. Он возник очень-очень давно, ещё до Сары, до Полетт. Поэтому я здесь. Что касается вчерашнего вечера, то я не понимаю, что произошло, почему Харри обошелся со мной так холодно, равнодушно. Но это должно иметь логическое объяснение.

Она посмотрела на Тома так, словно ждала, что он предоставит ей это объяснение. Чтобы уйти от такой необходимости, он спросил:

– Кто такая Полетт?

– О, это была первая жена Иэна. Мать Джинны. Не знаю, почему я упомянула её, наверно, дело в похмелье. Я неважно себя чувствую. Но вернемся к главному. К Харри. Наверно, я почувствовала себя уязвленной, когда он пренебрег мною вчера вечером. Уязвленной сильнее, чем мне тогда показалось.

– Ты хочешь сказать, что находишься в этой постели только потому, что Харри не пригласил тебя в свою?

Она покраснела от справедливости его упрека.

– Не представляй все так грубо. Это не так.

Ему хотелось тряхнуть её, ударить по лицу.

– Ведь правда, Алексис? В чем причина? Скажи мне, не стесняйся.

– Ты мне очень нравишься. Этой ночью ты был так нежен. Все было чудесно.

– Это звучит скучно.

– Пожалуйста, Том. – Она положила руку ему на плечо. – Не надо меня ненавидеть. Я лишь стараюсь говорить правду. Не хочу тебе лгать.

– Я бы предпочел услышать ложь.

– Не думаю.

Он отступил.

– Может быть, ты права.

– Я бы тоже предпочла, что ты не лгал, – сказала она. – Если тебе что-то известно о Харри, скажи мне.

У него снова сжалось сердце.

– Мне нечего сказать.

– Зато мне – есть.

– Да? – Он постарался придать голосу небрежное звучание. – И что же?

– В начале вчерашнего вечера я забралась в комнату Харри. Перед тем, как мы отправились обедать. Я увидела пустую бутылку «перно», два бокала, две смятые подушки. Что происходит, Том? У Харри есть подружка?

Том начал делать приседания на кровати.

– Тебе предстоит узнать многое об алкоголиках – вот все, что я могу сказать.

Она, похоже, искренне заинтересовалась.

– Например?

– У них бывают странные привычки, – сказал он в промежутке между вдохами. – Например, они порой пользуются одновременно двумя бокалами. Понимаешь, они забывают, где поставили первый, поэтому идут за вторым. Третьим. Восьмым. Иногда комната Харри выглядит так, словно накануне там кутили двадцать человек. Ты удовлетворена моим ответом?

– Отчасти.

Том замер, не закончив приседание.

– Неужели тебя всерьез занимает тайна двух бокалов? Не может быть, чтобы ты до сих пор думала об этом.

– Они оба были использованными, – неуверенно сказала она.

– У Харри нет подружки. Просто он – человек, который пьет из двух бокалов, спит на двух подушках и, вероятно, проснется сегодня с парой голов. И довольно об этом!

– Тебе ни к чему так сердиться.

Но он сердился. На себя. Сердился, испытывал растерянность, был не в ладах с самим собой. Хотел сказать Алексис, что Харри потерял к ней интерес и боялся её приезда. Что, если называть вещи своими именами, драгоценный братец разлюбил её. В другой ситуации Том не колебался бы и секунды, но тут была одна проблема.

Том боялся, что Харри отомстит ему, сказав Алексис об их гомосексуальной связи, продолжавшейся эти последние одинокие месяцы (такими они теперь казались Тому). Он не хотел, чтобы Алексис знала об этом. Он боялся, что она узнает правду, заранее испытывал стыд. Она сочтет его полным ничтожеством. И тогда он окончательно потеряет её.

Это непременно произойдет, если он не сумеет оправдать свое гомосексуальное поведение и доказать Алексис, что мотивы его действий были чисто корыстными. Что он осуществлял план, способный не только обелить его, но и сделать героем в её глазах. Тогда Харри может говорить ей что угодно, и это не будет иметь значения. Но что это за план? Он должен быть чертовски хорошим. Оригинальным. Блестящим.

– Том, в чем дело? – спросила Алексис. – У тебя такое странное лицо.

– Я думаю.

– О чем?

– О нас с тобой.

– Расскажи.

Он не мог. Куда бы ни сворачивали его мысли, все дороги вели к Харри. Том помнил обрывок их беседы, состоявшейся накануне приезда Алексис. Харри вкрадчиво произнес:

"Мы неплохо проводим время вдвоем, верно?"

Это время было ужасным, понял сейчас Том. Во всяком случае, с его точки зрения. Но, очевидно, Харри так не считал, он хотел продолжать их отношения. Он сам сказал это. Однако признался, что не хочет бросать Алексис. Он словно ощущал себя связанным с нею старой клятвой о том, что они станут летними людьми. Старой детской мечтой. Иначе почему бы Харри утверждал, что Алексис по-прежнему любит его, что он имеет преимущество во времени перед Томом в отношении её чувств?

Почти сорок три года, торжествующе сказал тогда Харри.

Том растерянно покачал головой.

Харри хотел иметь преимущество перед Томом в отношении Алексис. И одновременно преимущество перед Алексис в отношении Тома! Черт возьми, чего он добивается? Это казалось абсурдом. Чем-то нелепым. Тому пришла в голову ужасная мысль.

Харри хотел их обоих.

– Что случилось? – спросила Алексис. – Ты побелел.

– Мне страшно.

Но паника быстро прошла, он почувствовал, что кровь возвращается к его лицу, услышал биение сердца, ощутил искривившую губы улыбку.

– Почему? – спросила Алексис.

Том хотел ответить, но мысли крутились в его голове так быстро, что он не мог говорить связно. Он попытался сначала навести в них порядок. Он скажет Алексис о деньгах, деньгах Харри, и о том, как позволил Харри использовать его физически, потому что разработал план (да, это то, что требуется!). Для осуществления этого плана они оба должны некоторое время потакать причудливым сексуальным желаниям Харри. Потом – Том мысленно усмехнулся – потом никакого Харри не будет.

– Я боюсь, что нам, возможно, придется позволить Харри добиться

Не успев объяснить, что он имеет в виду, Том услышал, как в дверь тихо постучали. Дверь открылась, и в комнату вошел сам Харри. Когда он увидел интимную сценку, его лицо медленно расплылось в улыбке.

– Добиться? – Харри потер покрасневшие глаза. – Пока что я добился только того, что проснулся с жесточайшим похмельем. Если это можно назвать достижением. О чем вы говорите?

– Ни о чем, – сердито ответил Том.

Он был возмущен бесцеремонностью Харри. Подслушать их беседу, а потом ввалиться без приглашения! Каков наглец! Том почувствовал, что дрожит от ярости.

– Знаешь, – обратился Харри к Алексис, – с косой ты очень похожа на индеанку. Muy india, muy bonita.[65] Я уже сто лет не видел, чтобы ты заплетала так волосы. Тебе это очень идет.

Вместо того, чтобы выразить недовольство вторжением брата и прогнать его отсюда, она сказала:

– Мне сегодня приснились мы оба. Мы снова стали детьми и катались на коньках по замерзшему озеру. Помнишь, какими холодными были зимы?

Харри сел на край кровати со стороны Алексис, совершенно не замечая Тома.

– Конечно, помню. Мы обмораживали носы. Да, то были дни невинности.

Тому показалось, что он просто не существует. Они не замечали его. Они ушли в свой собственный мир кровного родства, где нет места посторонним. Брат и сестра, друзья детства, любовники в зрелости, убийцы.

Том хотел убить Харри.

Он только сейчас осознал, как сильно хочет этого. И не только для того, чтобы безраздельно владеть Алексис, хотя этот момент был важным. Но не менее существенными были деньги, которые достанутся ему и Алексис, если Харри умрет. Он и Алексис – единственные наследники. Харри сам сказал ему это вскоре после приезда Тома в Испанию.

Приятная новость раскрылась, когда Харри отдал Тому двадцать пять тысяч фунтов, которые изначально обещал ему за помощь в липовом шантаже. Ввиду происшедшего двадцать пять тысяч казались Тому каплей в море. Особенно когда он думал о том, сколько денег досталось Харри в результате смерти Сары. Похоже, Харри недооценивает важную роль, сыгранную Томом в интриге с убийством.

– Я так не думаю, – сказал Харри.

– Ты позволишь мне указать на несколько важных моментов, которые ты упускаешь из виду?

– Пожалуйста.

– Хорошо, – сказал Том. – Если бы не я, тебе и Алексис не удалось бы совершить убийство безнаказанно. Если бы не я, полиция не арестовала бы Джинну. Если бы не я, Иэн не гнил бы сейчас в тюрьме. Если бы не я, ты не был бы сегодня чертовски богатым человеком. Я занимался любовью с Джинной и Алексис. Я обеспечил мотивы и алиби. Ты бы не смог провернуть это дело без меня. Я сыграл важную роль в его осуществлении. Что ты на это скажешь?

Харри только рассмеялся.

– Я обещал тебе двадцать пять тысяч и не прибавлю ни цента. Это мое последнее слово.

– Ты продолжаешь изумлять меня своей щедростью.

Харри к тому времени уже выпил полбутылки "перно".

– На самом деле я гораздо добрее, чем ты думаешь. Я включил тебя и Алексис в мое завещание. Пятьдесят на пятьдесят.

– Как бы не так.

– Клянусь Богом.

– Я верю насчет Алексис, – сказал Том. – Но меня?

– Не сомневайся. Тебя и мою сестру. Кому ещё я могу оставить деньги?

В конце концов Том поверил ему – не потому, что Харри был пьян. Самоуверенность Харри была так велика, что он считал себя вечным. Словно прочитав мысли Тома, Харри сказал:

– Естественно, я намерен пережить вас обоих.

Сейчас Том ломал голову над тем, знает ли Алексис о завещании брата, известно ли ей, что речь идет о миллионах фунтов (Сара оказалась богаче, чем думал Харри). Придется сказать ей все. Позже. Сейчас она и Харри отдались во власть их особой, личной ностальгии.

– Вчера я думал о Джулиане, – произнес Харри. – Она была славной старушкой, правда?

– Я помню её рассказы о том, как наш дедушка, Фрэнк, в годы сухого закона готовил джин в ванной.

– Эти истории возмущали маму.

– А что её не возмущало?

– Возможность быстро наварить баксы.

Алексис кивнула.

– Хотела бы я знать, жива ли сейчас Джулиана.

Судя по их лицам, они оба были сейчас где-то далеко. Если бы они посмотрели на Тома, то увидели бы на его лице такое же выражение.

Если Харри умрет.

Конечно, ему понадобится помощь Алексис…

53

Джинна в конце концов разыскала Джулиану Маринго.

Старуха, которой перевалило за девяносто, была ещё жива, хотя и почти ослепла. Когда Джинна нанесла ей первый визит, она находилась в сверкающем хромом и стеклом доме для престарелых вПилгрим-Лейке.

Поиски были долгими и порой заводили в тупик. К счастью, Джинна обладала отличной памятью, иначе она никогда бы не вспомнила, как называется место, где родились Алексис и Харри. Без этой информации ей было бы не за что зацепиться. Но удача оказалась на её стороне.

Сейчас девушка стояла в приемной дома престарелых. Она представилась деловитой женщине-администратору. Встреча с Джулианой была назначена на два тридцать, Джинна пришла чуть раньше.

– Вы подождете в гостиной для посетителей? – сказала дежурная. Миссис Маринго сейчас на процедурах. Вы скоро сможете её увидеть.

– Спасибо, – Джинна направилась в гостиную.

– Не забывайте, – крикнула вдогонку дежурная, – она – старая женщина и быстро устает.

– Я не забуду.

Джинна прошла в гостиную и села. Ей казалось, что уже в течение нескольких месяцев, после жестокого и несправедливого осуждения отца, она только и делала, что старалась вспомнить все об Алексис и Харри. Она упорно копалась в своей памяти, вытаскивая оттуда крохи информации, обрывки бесед, прежде казавшихся ничего не значащими, разрозненные факты, которые могли оказаться важными.

Она просеивала поток сведений, сортировала их, оценивала и взвешивала, складывала и вычитала, почти теряя рассудок в попытках отыскать ключ к отношениям этой пары, которые казались ей чем-то большим, нежели случайным знакомством. Чем-то гораздо большим.

Пока что она не добилась успеха, но не сдалась. Ее решимость только окрепла, стала более неистовой. В один прекрасный день, обещала себе Джинна, она им покажет, где раки зимуют.

Она знала, что её отец не убивал Сару. Как и она сама. Поэтому оставались только Алексис и Харри. То, что они были убийцами, ясно, как божий день. Но до подтверждения её подозрений и пересмотра дела ещё далеко.

Джулиана станет ниточкой, пусть даже весьма тонкой. Джинна надеялась, что старая женщина приподнимет завесу тайны, окутывавшую отношения юного Харри с его подругой Алексис (урожденной Стормс). Джинна чудесным образом вспомнила девичью фамилию Алексис. Конечно, она могла спросить Иэна, но не хотела обременять его своими опасениями, волновать проводимым ею расследованием. Ему и так было не по себе.

Джинна поняла причину этого, впервые приехав в Дартмур. Снаружи тюрьма выглядела, как серый лагерь с воротами времен наполеоновских войн и маячившими в тумане мрачными корпусами. Иэн сказал, что никому ещё не удалось совершить успешный побег из этого места, во что было легко поверить. Окрестности представляли из себя одно бескрайнее черное болото, где беглец не смог бы найти временное убежище.

В Дартмуре все было серым, включая одежду заключенных. Серые штаны, серый галстук, серая куртка. Только рубашка Иэна была голубой, как его глаза. Джинна радовалась тому, что отец страдал цветовой слепотой и не мог видеть свое собственное посеревшее лицо. За несколько недель, прошедших с его ареста по обвинению в убийстве Сары Маринго, он постарел лет на десять. Однако старался казаться бодрым, оптимистичным, скрыть от Джинны свою подавленность. Однако изможденное, серое лицо Иэна выдавало его.

– Привезти тебе что-нибудь? – спросила отца Джинна перед уходом. Тебе что-то нужно?

– Да. – Он помолчал и улыбнулся. – Я бы не назвал это предметом первой необходимости, но кое-что мне бы помогло.

– Да, папа? Что это?

– Канарейка.

В первый момент ей показалось, что она ослышалась. Девушка уставилась на отца.

– Ты сказал – канарейка?

Он уже улыбался во весь рот, демонстрируя почти детский энтузиазм.

– Нам разрешено держать в камерах маленьких птиц. Конечно, при условии, что мы будем кормить их и чистить клетки.

Может быть, у него слегка помутился рассудок из-за тягот заключения?

– Понимаю, – сказала Джинна.

– Я знаю, что это звучит странно, но ты не представляешь, как одиноко здесь может быть. Особенно по ночам, когда свет выключен. Живая, дышащая канарейка… это уже общество.

Джинна поцеловала отца в щеку, сдерживая слезы.

– Я привезу тебе её через месяц. Обещаю.

– Пожалуй, я назову её Рудольфом.

– Кто такой Рудольф?

– Знакомый из Цюриха. Он много щебетал, но никогда не говорил ничего путного.

Возвращаясь на поезде в Лондон, Джинна записала в блокнот слово «канарейка», откинула голову на высокую спинку сиденья и предалась размышлениям.

Она вспомнила свою первую встречу с Сарой и Харри Маринго, происшедшую во время рождества в Сент-Морице, когда ясным, холодным днем после катания на лыжах Иэн повел её и Алексис в "Чеза Веглиа". Они заказали горячие напитки, чтобы согреться. Девушка и сейчас ощущала аромат дымящегося citron presse, видела Алексис, потягивавшую подогретый кларет, когда она, Джинна, спросила Харри, где он родился.

Почему этот вопрос так встревожил Алексис?

Джинна вспомнила явную растерянность мачехи и спросила себя, не было ли это связано с признанием Алексис, что она родилась в том же провинциальном городке, что и Харри – Пилгрим-Лейке. Название показалось Джинне романтичным, и она сказала об этом. Но, возможно, Алексис не находила ничего романтичного в том, что она выросла, по словам Харри, в маленьком, захолустном, ничем не примечательном городке на окраине штата Нью-Йорка.

Вряд ли ты найдешь его на карте, сказал тогда Харри.

Стыдилась ли Алексис своего скромного происхождения? – подумала Джинна, приближаясь к Лондону. Однако согласно прозвучавшим в тот день воспоминаниям Харри семья Алексис процветала и пользовалась уважением в Пилгрим-Лейке, её отец был успешным адвокатом и героем войны, а мать красивой женщиной, которая рано умерла, заранее позаботившись об отправке дочери в престижную швейцарскую школу. Черт возьми, чего тут можно стыдиться?

Сойдя с поезда на Паддингтонском вокзале и спустившись в метро, Джинна все ещё размышляла об этом. Во время пересадки на Оксфорд-секес ей пришла в голову одна мысль: что, если по какой-то причине Алексис солгала насчет своего происхождения? Но это казалось маловероятным, неправдоподобным и означало бы, что Харри тоже врет. Зачем? Что им приходится скрывать? Джинна понятия не имела об этом, но загадка интриговала её, и девушка решила отыскать ответы.

С того дня прошло пять месяцев.

Пока что все её старания разыскать родных Алексис оказывались бесплодными. В мэрии Пилгрим-Лейка отсутствовали соответствующие записи и какие-либо упоминания о Стормсах. Возможно, Алексис родилась в другом месте и переехала в Пилгрим-Лейк в раннем детстве, подумала Джинна. В таком случае она должна была оставить следы в одной из местных школ. Снова пустота. Алексис Стормс там не училась. В городских архивах Стормсы не значились.

Это обстоятельство насторожило Джинну, и она переключила свою энергию на поиски семьи Харри Маринго. Здесь ей повезло больше. Да, когда-то существовал "Универсальный магазин Маринго", сообщили девушке в коммерческой палате Пилгрим-Лейка. Но это было очень давно. Теперь на этом месте стоял большой современный супермаркет. Что касается самих Маринго, то в живых осталась только миссис Джулиана, недавно отправившаяся в дом для престарелых.

Попытки Джинны связаться с Джулианой Маринго по почте оказались безуспешными. Медики сообщили девушке, что миссис Маринго сейчас девяносто три года, она страдает артритом и старческим слабоумием, поэтому не может отвечать на письма. В состоянии ли она принимать посетителей? Да, если гость не задержится надолго и не будет чрезмерно волновать пациентку, нуждающуюся в отдыхе.

Именно тогда Джинна поняла, что ей следует сделать. Она купила билет на рейс компании «БОАС» до Нью-Йорка, собрала вещи и в отсутствие Алексис и миссис Кук выскользнула из дома. Она подумала, не оставить ли Алексис записку с указанием ложного места своего нахождения, но потом сочла это слишком милосердным. Пусть Алексис волнуется и ломает голову. Если только она способна волноваться о чем-то или ком-то, кроме своей алчной, эгоистичной, безжалостной персоны.

Джинна впервые оказалась в Америке. Она провела насыщенный уик-энд в Манхэттене, осмотрела все достопримечательности, а потом отправилась на автобусе на окраину штата. Наконец девушка попала в Пилгрим-Лейк, где находился дом для престарелых под названием "Земной рай".

Большие часы на стене показывали половину третьего – точное время свидания с Джулианой Маринго. Джинна встала и прошла по раскрашенному коридору. Ее сердце громко стучало. Глупо волноваться по поводу того, что обещало стать тягостной и, вероятно, бесполезной встречей, но Джинна ничего не могла с собой поделать. Что-то подсказывало ей, что после месяцев пустых раскопок и поисков она наконец пришла в нужное место, к нужному человеку.

Постучав в дверь комнаты, Джинна подумала о том, что даже не знает, кем доводилась старая женщина Харри. Джулиана могла быть дальней свояченицей Харри и почти не помнить его.

– Вы что, весь день там собираетесь стоять? – раздался на удивление громкий голос.

Джинна набрала воздуха в легкие, толкнула дверь и вошла в комнату.

54

Я едва не умерла, когда Харри невозмутимо вошел в спальню Тома и застал меня там обнаженной, растрепанной. Но мое присутствие, похоже, не смутило брата, он воспринял его как нечто должное. Казалось, он знал, что это должно было произойти, и почти радовался этому.

Почему? Потому что он напился и не смог заняться со мной любовью вчера ночью? Однако ни один мужчина не способен на такую душевную щедрость – если ему не наплевать на женщину.