23

Перед уходом из отеля я нанесла на лицо лосьон для загара «Аросана», надела белые очки «Перрилат», взяла лыжи и палки «Кнайсл» и отправилась по обледеневшему тротуару к остановке чуть выше Шульхаус-сквера. Там я встала в очередь на синий фуникулер, который доставит меня (вместе с шестьюдесятью пятью втиснувшимися в него попутчиками) к Шантарелле, расположенной в горах ближайшей железнодорожной станции.

Главный недостаток Сент-Морица, подумала я, проходя мимо спортивного магазина Шеинга, возле которого были выставлены яркие разноцветные лыжи всевозможных моделей, заключается в удаленности горнолыжных склонов. Сойдя в Шантарелле, мне придется минут двадцать идти пешком до Саластрейнса или нанять сани с лошадью.

Саластрейнс!

Харри выбрал это место, потому что там катались новички. Я говорила ему, что Иэн был опытным горнолыжником. Ни один опытный горнолыжник не отправится в Саластрейнс. Пологие склоны предназначались для начинающих, детей, для школьных уроков физкультуры. Саластрейнс также славился большим рестораном под открытым небом для туристов, желающих загорать, есть жареную колбасу и пить grog mit rum.[46] Это заведение было всегда заполнено состоятельными людьми разных возрастов во всевозможных горнолыжных нарядах.

Сент-Мориц обладал какой-то агрессивностью, вызывавшей у меня одновременно ненависть и восторг. Все выглядели так элегантно, высокомерно, самодовольно, роскошно. Я часто спрашивала себя, какой вид имеют эти люди в будничной обстановке. Это место обладало ещё одним странным качеством: оно, похоже, пробуждало в едва ли не в каждом потенциального диктатора. Туристы толкались, никогда не принося извинений, проявляли грубость и безразличие к окружающим. Да, это был чаша, переполненная до краев эгоизмом и напором, достойных почившего Третьего рейха.

Я наконец оказалась в фуникулере зажатой между красивой загорелой немецкой парой, разменявшей седьмой десяток, и двумя молодыми француженками в собольих куртках и живописно залатанных синих джинсах – несомненно, массовых произведениях какого-то высокооплачиваемого международного дизайнера.

Я подозревала, что большинство людей из моего вагончика не сойдет в Шантарелле, а отправится до следующей остановки, Корвиглии, склоны которой привлекали многих лыжников среднего уровня… той самой Корвиглии, где через несколько часов Иэн и Джинна будут есть ленч в невероятно эксклюзивном «Корвиглия-клубе». Стать членом «Корвиглия-клуба» так же трудно, как уговорить руководство НАСА отправить штатского на Луну, однако Иэну это удалось. Иногда мой муж действовал так, словно был Гюнтером Саксом, Генри Фордом Третьим, Аристотелем Онассисом и шахом Ирана одновременно. Не играл эту роль, а верил в нее, что было ещё хуже.

Однако в постеле он проявлял удивительную пассивность, склонность к мазохизму, нуждался не только в цепях и плетках, но и в более изощренных сексуальных приспособлениях, любовью к которым славятся англичане.

Однако их большинство женится на порядочным англичанках – в отличие от моего мужа, желавшего, чтобы я проколола соски и вставила в них золотые кольца (мне было сказано, что этот обычай возник в 1899 году), что я отказалась сделать. Тогда он заказал для себя в специализированном магазине Мэйфера кожаный корсет с отделкой из серебристого ламе стоимостью в 120 фунтов стерлингов и несколько банок норвежского меда, чтобы намазывать им мои половые губы и клитор. Когда я уставала хлестать его, он с радостью слизывал с меня мед, благодаря таким образом за сладостное наказание.

Среди представителей всех национальностей, которых я знала, англичане, несомненно, больше всех любят испытывать боль. Сначала их шлепают няньки, потом их задницы постоянно горят под палками наставников.

– Sсheiss![47] – произнес ехавший в вагончике немец, обращаясь к своей жене.

Они спорили о чем-то, но мне не хотелось слушать. Немецкий язык всегда напоминает мне о герре Нувилере, поэтому я сосредоточила внимание на виде, открывавшемся из окна фуникулера. Картина была действительно потрясающей: изрезанные белые хребты, абсолютно ясное небо, темные ели, оранжевые, желтые, красные, зеленые, синие точки, движущиеся зигзагом по склону – вовсе не люди, а великолепно отрегулированные механические игрушки. Это зрелище было потрясающим, незабываемым. Как бы критично ни была я порой настроена, во всем мире нет второго такого места, как Сент-Мориц. Оно порождает собственную энергию, высоковольтное электричество. Все здесь создано для холодного, как лед, соблазнения.

Но моя встреча с Харри, происшедшая менее чем через полчаса, была жаркой, как сверкавшее в небе солнце. Я первой заметила брата, он прибыл туда раньше меня и стоял (как сообщил в записке) возле горнолыжной школы, наблюдая за тем, как инструктор ведет своих учеников по пологому склону без лыжных палок.

– Согните колени, – повторял этот человек с обветренным загорелым лицом. – Наклоните тело немного вперед! Расслабьтесь!

Все ученики казались ужасно испуганными, но они катились вниз. Некоторые из них падали, другим удавалось добраться с напряженными лицами до ровного места, третьи при этом смеялись.

– Они выглядят забавно, верно? – сказала я брату, подойдя к нему сзади.

Харри повернулся, услышав мой голос.

– Алексис.

На нем был ярко-красный горнолыжный костюм западного фасона, состоявший из брюк и куртки с черными полосками на плечах. Даже «водолазка» была красной – как и та, что алела на нем более десяти лет назад, когда он открыл дверь своего нью-йоркского дома и обнаружил у порога меня. С тех пор я не видела Харри в этом свитере. На наши тайные лондонские свидания он всегда являлся в костюме, рубашке и галстуке. Полагаю, Сара считала, что отправляться к портному в менее официальной одежде просто неприлично.

– Здравствуй, Харри. – Мой голос показался мне незнакомым, сдавленным. – Я не знаю, что сказать. Я по тебе скучала.

– Я тоже по тебе скучал. Сара болела. Поэтому мы отменили нашу весеннюю поездку в Англию. Мне жаль.

– Что с ней случилось?

Он раздраженно отмахнулся от моего вопроса.

– Не имеет значения. Она – ипохондрик. У неё вечно то одна болезнь, то другая. Сейчас, после смерти её отца, она не может простить себя за то, что не повидалась с ним в последний раз. Я не могу простить ей то, что она помешала мне встретиться с тобой. Я знал, что ты будешь ждать, ломать голову… – Печальное выражение лица сменилось улыбкой, которую я всегда обожала. – Ты выглядишь потрясающе, Алексис. Ты совсем не стареешь.

– Ты тоже выглядишь потрясающе.

Но это было ложью. Даже через мои солнцезащитные очки я могла видеть, что он определенно изменился со времени нашего последнего свидания. На его лице появились морщины, говорившие о беспутном образе жизни (возможно, они были не столь заметны в полумраке гостиничных номеров). Они напомнили мне о других морщинках на другом лице, которое я также когда-то любила: на лице нашего отца. И я тотчас поняла, что Харри злоупотребляет спиртным, как некогда – наш отец. Я могла лишь гадать, как давно это началось, насколько это серьезно, как он относится к этому и в какой степени это связано со мной. Или я льстила себе? Не думаю.

Наши голоса прозвучали одновременно.

– Где Иэн?

– Где Сара?

Мы оба засмеялись, но это не было забавным. Мы взялись за руки, обтянутые перчатками, как делали в детстве в Пилгрим-Лейке, когда были городскими изгоями, искавшими лишь друг в друге утешение и поддержку. Разменяв пятый десяток, мы по-прежнему походили на тех детей, льнувших друг к другу. Казалось, будто все случившееся с нами после жестокой вынужденной разлуки на самом деле не никогда не происходило, не шло в счет, ничего не значило, потому что мы с Харри попали в машину времени, которая не позволяет нам продвинуться вперед ни на один дюйм.

– Иэн катается с Джинной, – сказала я. – Они, вероятно, в Маргунсе или Тре Флюорсе. В нескольких милях отсюда.

– Значит, Джинна с вами. Она, должно быть, уже взрослая. Сколько…

– Ей восемнадцать.

Мы оба подумали о том, что Харри видел Джинну только однажды – в тот вечер, когда он убил её мать и няню. Джинне тогда было три года.

– Славное семейное воссоединение на рождественские каникулы, сказала я.

Голос Харри прозвучал ещё более саркастично.

– Представляю.

– Джинна только что закончила школу. В следующем месяце она отправится в университет.

– Трудно поверить, что прошло столько времени.

– Потерянного времени, – напомнила ему я. – Ты ещё не сказал, где сейчас Сара. Или ты здесь один?

– Как бы не так. Сара принимает минеральные ванны в отеле. О ней заботится её личная нянька.

– В каком отеле?

– «Энгадин».

– Какое совпадение. Мы остановились там же.

Харри снова улыбнулся, темные очки закрывали его глаза.

– Знаю, – сказал он, ободряюще пожав мою руку.

Но я едва не отпрянула.

– Знаешь? Откуда?

– Я подозревал, что Иэн выберет роскошный «Энгадин», и навел справки, прежде чем заказать нам номер. Мне сказали, что вы забронировали номера с пятнадцатого декабря.

У меня сжалось сердце.

– Да, мы приехали неделю тому назад.

– А мы – вчера вечером.

– Я не видела вас за ужином.

– Сара очень устала. Мы попросили принести еду в наш «люкс».

Мое сердце сжалось ещё сильнее.

– Харри, почему так важно, чтобы ты и Сара оказались в одном отеле со мной и Иэном?

– Потому что мы станем близкими друзьями, – произнес мой брат тоном, показавшимся мне очень знакомым. Этим тоном Харри говорил в Париже, в «Доме Франсуазы», когда он согласился убить Полетт. – Большими, близкими друзьями. Я хочу, чтобы сегодня во время чаепития вы с Иэном оказались в «Чеза Веглия». Скажем, в половине шестого?

«Чеза Веглия», расположенный напротив знаменитого «Палас-отеля» маленький сельский ресторан, пользовался большой популярностью, особенно между пятью и семью часами вечера, когда люди после катания на лыжах заходили туда выпить местного бренди, виски или подогретый кларет под названием Gluhwein. Проголодавшийся человек мог также заказать там восхитительные альпийские деликатесы.

– Что произойдет в «Чеза Веглия»?

– Мы с Сарой появимся там.

– И?

– Либо Иэн узнает меня, либо я узнаю его.

Мне стали приходить в голову препятствия и проблемы.

– Эта ситуация может оказаться неловкой, опасной, – сказала я. – Мы с тобой вроде бы не знакомы. Между нами не должно быть никакой связи, потому что…

– Полетт?

– Да.

– Ты не знаешь меня. Я не знаю тебя. Не беспокойся, Алексис. Положись на твоего брата.

– Иэн не подозревает, что у меня есть брат. Я сказала ему, что была единственным ребенком в семье.

– Забавно. Я тоже сказал Саре, что я – единственный ребенок.

– Я также сказала Иэну, что моя девичья фамилия – Стормс. Он спросил меня об этом, когда мы поженились.

– Стормс, – произнес Харри.

– Я должна была что-то сказать, и поскольку ты тогда появлялся в Париже, я, конечно, не могла назвать фамилию Маринго. Иэн вспомнил бы, что это твоя фамилия.

– Что насчет твоего старого паспорта?

– Там значится фамилия Нувилер. Я получила швейцарское гражданство во время моего первого брака с жалким горнолыжным инструктором.

Харри вздохнул.

– Ты хотя бы получила дорогое европейское образование. Я оказался в худшем положении. Да, Сара знает, что мои родители владели универсальным магазином. Ей плевать на это. Что известно Иэну о занятии твоих родителей? Или ты сказала ему правду?

– Не говори ерунду, Харри. Иэн думает, что мой отец был преуспевающим адвокатом, а мать – светской красавицей, обожавшей принимать гостей. Самой очаровательной и изысканной хозяйкой в Пилгрим-Лейке. Я придумала себе новых родителей. Решила, что таким образом стану более привлекательной для Иэна.

– Ты всегда была ужасной лгуньей, – с восхищением произнес Иэн.

24

Когда Иэн вернулся к пяти часам вечера в «Энгадин» после двух восхитительных горнолыжных спусков (один он совершил утром, а второй днем, после долгого обильного ленча в «Корвиглия-клубе»), мой муж обрадовался, застав Алексис более спокойной и сговорчивой, чем она была утром, когда они расставались после завтрака.

Джинна сразу отправилась в свой номер, чтобы снять ботинки и оставить там снаряжение. Иэн сказал, что позвонит ей, как только они с Алексис решат, где они хотят выпить.

– Привет, дорогой, – сказала Алексис, поглядев на вошедшего мужа. Хорошо провел время?

– Восхитительно. Снег был безупречным. Просто великолепным.

Она наконец искренне улыбнулась.

– Я рада.

– А чем ты занималась весь день?

Алексис лежала в бархатном шезлонге с романом Агаты Кристи в руке, раскрытом на одной из последних страниц.

– Читаю об очередном расследовании мисс Марпл, – ответила она.

После пятнадцати лет совместной жизни Иэн знал, что его жена никогда не читала книг о мистере Пуаро – она почему-то не выносила маленького бельгийского детектива. Также он знал, что когда Алексис бралась за книгу о мисс Марпл, она прочитывала её до конца, не вставая с кресла.

– Я боюсь потерять нить повествования, – так она это объясняла.

Иэн снял лыжные ботинки и поставил их за дверью, чтобы их почистили к завтрашнему дню.

– Значит, ты вовсе не выходила из номера?

– Нет. Я совсем разленилась, верно?

– Все в порядке, если ты хорошо провела время, дорогая. Только это имеет значение. Сент-Мориц для того и существует, чтобы каждый делал то, что ему нравится.

Он налил себе щедрую порцию виски из полированного бара и выпил спиртное, сделав два быстрых глотка. Жидкость показалась ему приятной, теплой, она тотчас добралась до пальцев ног и задержалась там. Потом он развел огонь в камине и постоял спиной к нему. Его ноги вспотели под толстыми черными носками от дневной нагрузки. Он сменит носки после возвращения из бара, когда будет переодеваться к вечеру. Если бы он пожелал сменить носки сейчас, ему бы пришлось снимать с себя горнолыжный костюм, а потом снова надевать его. В это время полагалось появляться на людях только в горнолыжном костюме, так было принято.

Поступить иначе мог лишь человек, который, как Алексис, в этот день вовсе не катался на лыжах. На ней были красивый белый свитер, белые шерстяные шорты и толстые колготы. На губах Алексис горела помада её любимого темно-оранжевого оттенка. Перед выходом из гостиницы она наденет высокие сапоги из рыжей лисы, подходившие к её длинной лисьей шубы. Прикроет свои черные, как смоль, волосы, зеленой замшевой кепкой. Алексис всегда сообщала мужу, какие на ней цвета. Будучи дальтоником, Иэн воспринимал все цвета, кроме красного и синего, как различные оттенки серого.

Он знал, как долго она колдовала над своим обликом, добиваясь безупречной гармонии. Однажды в Лондоне, когда они опаздывали на прием, она попросила его достать из шкафа нефритовые серьги, и он случайно натолкнулся на составленный Алексис трехстраничный список. Там перечислялись все её наряды и их допустимые сочетания. Иэна восхитила подобная педантичность жены. Однако его возмущала холодная таинственность Алексис. Несмотря на многие прожитые с ней годы он до сих пор не понимал до конца свою жену. Возможно, поэтому не бросал её. Иэн, как и Алексис, любил загадки, но предпочитал сталкиваться с ними в жизни, а не в романах.

– Мы пойдем в бар выпить? – спросил он. – Я обещал позвонить Джинне, как только мы решим, где встретимся.

– В бар? – Ее большие темные глаза посмотрели куда-то вдаль, внимание Алексис уплыло в сторону от Иэна. – О, дорогой, я бы хотела немного подышать свежим воздухом.

– «Швейцерхоф»? Туда надо пройтись. Это пойдет тебе на пользу.

– Но ты же не выносишь «Швейцерхоф». Ты сам сказал это вчера. Это место кажется тебе – как ты выразился?

– Чересчур модерновым.

– Да, ты сказал именно так. Как насчет бара «Креста» в «Стефани»?

Иэн отпрянул от камина, словно пламя опалило его задницу.

– С Джинной? Ты в своем уме? Этот певец из Глазго непременно появится в баре «Креста».

– Из Эдинбурга, – поправила она Иэна, глядя на обрамленные розовой каймой темно-синие горы. – Он из Эдинбурга, дорогой.

– Мне плевать, будь он хоть кузеном Рейнера из Монако. Мне не нравится, чем все это пахнет, совсем не нравится. И я хочу, чтобы ты поддержала меня. Будет кстати, если ты согласишься со мной. Хотя бы на словах.

– Почему? Джинна никогда не прислушивается к моему мнению.

– Это только потому, что ты ей ничего не говоришь. То есть ничего важного. Не пытаешься воспитывать её.

Ее взгляд снова уплыл куда-то за окно. Ей скучно? Она чем-то огорчена, раздражена? Иэн знал, что её жизнь когда-то круто изменилась, но изображал неведение, понимая, что она не хочет делиться с ним прошлым. В последние годы он объяснял внезапные перемены её настроения, долгие периоды молчания, упреки, упорную бессонницу тем, что она перестала ощущать себя привлекательной из-за проклятой менопаузы. Ирония судьбы заключалась в том, что он желал Алексис так же сильно, как и прежде. Сейчас, когда Иэн стоял без обуви на энгадиновском мохеровом ковре (стоившем небольшое состояние), он вдруг понял, что не хочет никуда идти, что вместо этого предпочел бы позаниматься любовью со своей женой. Сумка «Гуччи», лежавшая в одном из трех больших шкафов, ждала, чтобы из неё вытащили сексуальные аксессуары для забав.

– Алексис?

Она узнала перемену в его голосе, он заметил это по выражению её обычно непроницаемых глаз и сам почувствовал, как изменился его тон. Он никогда ещё не слышал в нем таких нот. Его голос впервые звучал просяще, умоляюще. Ему пришлось снова произнести её имя.

– Алексис?

Она откинула назад голову и улыбнулась мужу.

– Нет, дорогой. Не сейчас. После того, как мы выпьем.

Конечно, она была права. В этот час не полагалось заниматься любовью, как и снимать с себя горнолыжный костюм. Он обманывал себя, сказав, что Сент-Мориц существует для того, чтобы каждый занимался тем, что ему нравится. Возможно, кому-то это удавалось, но не Иэну Филипу Николсону, при малейшей возможности следовавшему правилам (традициям, традициям!). К тому же приятно надеть сапоги с меховой отделкой, куртку из овчины и показаться на людях с высокой, красивой, безупречной женой. И тут его осенило. Почему он не подумал об этом прежде?

– Я нашел идеальное решение и не приму возражений, – сказал Иэн. Насчет того, где мы можем выпить. Раз мы решили сделать это, давай поспешим. Я позвоню Джинне, пока ты одеваешься.

Она состроила скучающую гримасу.

– Можешь не говорить мне. Это бар в «Кулме».

– Ошибка.

– «Монополия»?

– Снова не угадала.

Алексис вздохнула.

– Хорошо, я сдаюсь.

– «Чеза Веглия». Это такое дорогое заведение, что жалкий рок-певец, откуда бы он ни был родом, не наскребет денег, чтобы появиться там.

Иэн поднял трубку и попросил телефонистку соединить его с дочерью. Он не увидел лукавую улыбку, заигравшую на темно-оранжевых губах Алексис, когда она послушно начала убирать свои волосы под зеленую замшевую кепку, идеально подходившую ей.

«Чеза Веглия», один из наиболее роскошных ресторанов Сент-Морица, напоминал небольшое альпийское шале. Даже сейчас, в четыре часа сорок пять минут, он уже был заполнен более чем наполовину. Там стояли длинные блестящие деревянные столы и скамейки, официантки работали в традиционных швейцарских костюмах, состоявших из изящных белых блузок с набивными рукавами, расшитых жилеток, прикрывавших бюст, и ярких широких юбок в сборку. На каждой девушке был безупречно белый фартук; официантки с приветливыми улыбками подавали напитки крепким, загорелым посетителям, которые оживленно беседовали на разных языках и жизнерадостно смеялись.

– Я вижу три свободных места, – сказала Джинна. – Напротив той женщины в кресле-каталке.

Иэн обвел взглядом зал с деревянными стропилами. Любой физический недостаток тотчас пробуждал в нем расположение к несчастному страдальцу. Иэн гордился своим здоровьем и физическим состоянием и сочувствовал людям, которым повезло меньше, чем ему. Он знал, что Алексис устроена противоположным образом; любая болезнь или увечье вызывали у неё отвращение, она боялась постареть. Сейчас он заметил на её лице бесстрастную маску, под которой она пыталась скрыть свою неприязнь.

– Папа, ты видишь, кого я имею в виду? – сказала Джинна. – На ней шубка из норки, она беседует с красивым брюнетом.

Вблизи блондинка в кресле-каталке казалась более старой, поблекшей, усохшей, нежели издали. Роскошная шубка из норки не позволяла рассмотреть её тело. Иэна удивил безупречная английская речь женщины, свидетельствовавшая о хорошем происхождении.

– Я немного подвину мое кресло, – сказала она и оглянулась, чтобы убедиться, что никого не побеспокоит. – Сейчас. Всем будет удобно.

Когда Иэн, Алексис и Джинна протиснулись на свои места, темноволосый человек собрался снова придвинуть кресло вперед, но женщина проявила ловкость (годы тренировки, с грустью подумал Иэн), и через мгновение все пятеро удобно расположились полукругом.

– Спасибо, мадам, – сказал Иэн и небрежно улыбнулся брюнету.

Женщина пила виски, в её голосе присутствовали скрипучие ноты, но глаза были ясными, ярко-синими. Они казались украшением осунувшегося лица. Иэн подумал, что когда-то они были очень эффектными.

– Это маленькое кресло весьма подвижно, – сказала она. – Если бы только оно могло подниматься по ступенькам, я бы не знала проблем.

– Для этого у тебя есть я, дорогая, – впервые заговорил темноволосый мужчина в ярко-красном лыжном костюме.

– О, вы американцы! – выпалила Джинна. – Как моя мачеха.

Харри и Алексис переглянулись, как бы признавая общность своего происхождения.

– Это ваша мачеха? – спросил Харри Джинну, которая, как заметил Иэн, с момента их прибытия сюда не отводила глаз от красивого незнакомца. Он показался банкиру смутно знакомым, хотя Иэн не мог вспомнить, где его видел.

– Да, верно, – сказала Алексис. – Меня зовут Алексис Николсон… мой муж, Иэн… моя падчерица, Джинна.

– Очень рад с вами познакомиться. Это моя жена, Сара, а меня зовут Харри Маринго. – Он допил сливовое бренди и поискал глазами официантку. Отличный напиток. Превосходно согревает после дня, проведенного на склонах.

В обычной ситуации Иэн заговорил бы о горных лыжах, но сейчас кое-что отвлекло его от этой темы. Маринго. Весьма редкая фамилия. Бывший деловой партнер или клиент? Знакомый Алексис по картинной галерее? Может быть, он встречался с ним несколько лет тому назад в «Корвиглия-клубе»? Или эта фамилия попадалась в одной из книг Агаты Кристи о мисс Марпл, которые он иногда почитывал, чтобы заснуть?

Это не имело значения. Рано или поздно он вспомнит. Сейчас он нуждался в виски. Несмотря на то, что на нем была куртка из овчины и сапоги с мехом, его ноги снова начали мерзнуть. Когда улыбающаяся официантка наконец подошла к столику, Иэн заказал бокал Gluhwein для Алексис, citron presse[48] для Джинны, виски для себя и миссис Маринго и сливовое бренди для её мужа.

– Мой черед, – сказал Иэн, когда им подали напитки. – Ваше здоровье.

– Ваше здоровье, – отозвались остальные, поднимая бокалы.

Иэн снова обратил внимание на то, что Джинна, похоже, очарована Харри Маринго, который по возрасту годился ей в отцы. Возможно, она просто прирожденная кокетка, подумал он. В конце концов она наполовину француженка, это у них в крови. И все же ему не понравилось поведение дочери. Позже он поговорит с ней. Она буквально раздела мистера Маринго своими глазами. Потом сняла с себя куртку, чтобы продемонстрировать верхнюю часть своего тела. Иэну показалось, что она выставила вперед груди, чтобы они не остались незамеченными. Он переглянулся с Алексис, лицо которой было таким же каменным, как утром, когда она провожала его на гору. Джинна, напротив, имела радостный, довольный, счастливый вид.

– Скажите мне, мистер Маринго, – произнесла она. – Из какого вы штата?

К удивлению Иэна, Алексис поперхнулась напитком…

25

– Вино попало не в то горло, – удалось произнести Алексис спустя минуту. – Иэн, дай мне, пожалуйста, стакан воды.

Ее лицо побледнело.

– Я принесу, – сказал Харри Маринго. – Я сижу с краю.

Когда он вернулся с водой, она медленно отпила её. Дыхание стало нормальным, на лице появился румянец.

– С тобой все в порядке, дорогая? – спросил Иэн. – Ты хочешь уйти?

– Нет, все в порядке. Честное слово.

Две пары за соседним столиком тихо запели что-то на немецком языке. Сейчас «Чеза Веглия» был до отказа заполнен красивыми, элегантными людьми, наслаждавшимися жизнью. Как приятно находиться здесь, подумал Иэн, наконец согревшись. По возвращении в отель они с Алексис позанимаются любовью, немного поспят, примут ванну и переоденутся к обеду. Он уже начал испытывать легкий голод, от ленча осталось лишь смутное воспоминание. «Энгадин» славился своей великолепной кухней. Гостиничные повара были мастерами своего дела. Он рассчитывал полакомиться roti de veau[49] или poussin.[50]

– О, мистер Маринго, – услышал Иэн голос Джинны, – вы так и не ответили на мой вопрос. Откуда вы родом? Надеюсь, я не слишком любопытна. Видите ли, я никогда не была в Америке, однако очарована этой страной.

– Я родом из маленького городка, находящегося на окраине штата Нью-Йорк. Он вряд ли показался бы вам очаровательным.

– Почему?

– Он мал, провинциален и незначителен. Вряд ли вы найдете его на карте. Он называется Пилгрим-Лейк.

– Пилгрим-Лейк, – протянула Джинна, взбалтывая свой напиток. – Звучит романтично.

Алексис посмотрела на Харри с удивлением и растерянностью в своих больших глазах.

– Как странно. Я тоже родом из Пилгрим-Лейка.

– Вы шутите, – сказал Харри Маринго.

– Вовсе нет. Я родилась и выросла именно там.

– Это правда, – сказал Иэн. – Она несколько раз упоминала этот город. Какое странное совпадение.

– Да, – согласилась Алексис. – Просто невероятное.

– Мы, вероятно, учились в одной школе. – Харри с любопытством уставился на Алексис. – Какой была ваша девичья фамилия?

– Стормс.

Он постучал пальцами по полированному деревянному столу.

– Стормс. Стормс. Подождите минуту. Ваш отец был адвокатом?

– Да. – Алексис снова побледнела. – Да, совершенно верно.

– А потом он стал летчиком, его сбили, он погиб на войне.

– Правильно. Но откуда вам это известно…?

Иэн никогда не видел Алексис такой растерянной. Обычно она казалась абсолютно владеющей собой, если не ледяной. И снова его охватило странное ощущение – похоже, он уже когда-то встречался с этим Маринго. Но где? Когда? Кто их познакомил? Возможно, он просто походил на какого-то знакомого.

– Я хорошо помню вашу семью, – сказал Харри Маринго, обращаясь к Алексис.

– Правда?

Он засмеялся скромно, застенчиво.

– В этом нет ничего удивительного, ваш отец был известным адвокатом, а позже – героем войны. Несомненно, вы должны понимать, что в таком маленьком городке, как Пилгрим-Лейк, ваша семья была очень известной и уважаемой, в то время как моя… в общем, мы принадлежали совсем к другому слою общества. Вероятно, поэтому вы не вспомнили меня. Надеюсь, вы извините меня, мистер Николсон, но я должен признаться в том, что пережил школьное увлечение вашей женой, когда мы были ещё детьми.