1

Я всегда ненавидела мою мать и всегда любила Харри.

Харри – мой брат. Я не очень-то понимаю, как одно связано с другим возможно, никак, – но хотя мне всего двенадцать лет, я чувствую, что тут есть какая-то связь.

Харри тринадцать лет. Он замечательный. Нет, потрясающий. Сексуальный. Но все гораздо сложнее. Помните, в фильме «Гость на свадьбе» Фрэнки говорит, что хочет отправиться в медовый месяц со своим братом и его молодой женой, потому что «он – её часть»? Так я отношусь к Харри. У нас необычная любовь, и если бы он женился на ком-то, думаю, я бы умерла. Наверно, это должно означать, что я хотела бы выйти за него замуж. А ведь он мой брат! Любой человек с парой извилин и элементарными представлениями о христианской морали сказал бы, что мое отношение к Харри – грех. Я тоже это понимаю, но, похоже, мои чувства от этого не меняются.

В маленьком городке, где мы живем, есть три церкви. Мы ходим в пресвитерианскую, но я говорила с девчонками, которые ходят в католическую и лютеранскую церкви. Я старалась не сказать ничего лишнего, но они все посмотрели на меня как-то странно, словно знали мои истинные мысли. Я соврала, будто мне нужна информация для школьного сочинения на тему «Самый большой грех, который я могу придумать».

Одна из девчонок, Салли-Энн, обозвала меня лгуньей. Позже она пожалела об этом, крепко пожалела. Я отлупила её после уроков за хранилищем для льда, и она поплелась домой, напоминая бездомную кошку, едва уцелевшую в ночной схватке.

Салли-Энн – не первая из моих подружек, которой я задала трепку. Вообще-то я от природы тихая и застенчивая, но иногда на меня что-то находит, и я просто теряю голову. Становлюсь совершенно другим человеком диким. Наверно, виновата в этом моя индейская кровь. Салли-Энн однажды совершила ошибку – сказала мне, что девчонки тайно прозвали меня «дикой индеанкой».

– Если это – секрет, – спросила я дуреху, – почему ты выдаешь его мне?

– О, потому что ты вечно держишься так, словно ты какая-то особенная. Лучше нас всех.

У Салли-Энн были тогда прекрасные волосы – длинные, волнистые, светлые. Она ими ужасно гордилась. Я взяла ножницы и отрезала их чуть ниже ушей зигзагом. Я предупредила её, что если она пожалуется матери, то будет жалеть об этом до конца жизни, потому что в следующий раз я сниму с неё скальп. Она захныкала и сказала, что я – самая злобная тварь, какую она встречала, но с тех пор у меня больше не было проблем с местными девчонками. Они слишком боялись меня, чтобы что-то затеять.

Они не знали, что я сама многого боюсь. Например, ходить в школу. Я всегда дрожу от страха, когда учитель задает мне вопрос. Я встаю, и мое сердце выпрыгивает из груди. Даже если мне известен правильный ответ, от волнения я не могу его вспомнить.

Харри решил, что я забавно наказала Салли-Энн. Когда мы с Харри были моложе, мы иногда снимали с себя одежду и разглядывали друг друга. Зачем мы это делали? Не знаю. Это казалось частью дружбы. Однажды я взяла его штуковину в рот и пососала её, как леденец, только он оказался не сладким, а соленым и незнакомым на вкус. Если бы моя мать застукала нас, её хватил бы сердечный приступ. Она любит Харри. Меня она никогда не любила, но мне на это наплевать.

Неправда.

Меня это задевает, но что толку? Я отлично усвоила один урок. Если кто-то тебя не любит, ты не сможешь заставить его полюбить тебя, даже если речь идет о твоей матери. Я хочу, чтобы Харри целиком принадлежал мне. Моя мать меня не любит, и у меня нет отца, поэтому я хочу иметь Харри (он очень похож на нашего папу). Все очень просто.

У меня нет отца, потому что он погиб на той страшной войне, которая закончилась только что – в августе. Я никогда не прощу ФДР[1] за то, что он начал её. Да, я знаю, ему пришлось так поступить, когда япошки разбомбили Пирл-Харбор. Я вовсе не тупая, однако не знаю точно, где находится Пирл-Харбор, хотя наша географичка показала это место на большой карте мира. Мы все тут ненавидим ФДР. Считаем, что он продался. Он родился богатеньким и подставил свой народ.

– Предал его.

Так говорит моя тонкогубая мать, когда кто-то затрагивает эту тему. Потом она бормочет что-то о правах штатов, о том, что федеральные власти пытаются подмять все под себя, что ФДР любит только жидов и красных – такие вот вещи. Я слушаю её только вполуха. Меня не интересуют евреи, коммунисты, Гитлер, Муссолини, все происходящее в Европе. Европа для меня ничего не значит. Еще одно место на карте, вроде Айдахо и Пирл-Харбора.

География – это загадка. Я очарована только одной европейской страной – Испанией. Она кажется такой романтичной. Я всегда представляю себе Кортеса исполнителем фламенко в тесных брюках, и это забавляет Харри. Он тоже очарован Испанией. Можно ли относиться к ней иначе?

Думая об Испании, я представляю яркие, сочные тона – пурпурный, алый, разительно отличающиеся от цвета полинявших пастельно-розовых шляпок здешних барышень, в которых они ходят по воскресеньям в церковь. Я никогда не ношу таких шляпок. Пастельные краски нагоняют на меня тоску, я выросла в блеклом, черно-белом мире.

Вчерашний день определенно не был пастельным, но прежде чем я вернусь к нему, наверно, мне стоит рассказать, где мы живем. Это важно, как бы вы ни хотели избежать этого описания, верно? Так вот, к вашему сведению – мы живем в доме, построенном лично нашим отцом. Он сделан из отесанных бревен и находится возле одного из красивейших озер, какие вам доводилось видеть. Оно тянется миль на десять; меньше чем пятнадцать лет тому назад, ещё до моего рождения, по нему ходили пароходы. Мне жаль, что я этого не застала. Позже я вернусь к вопросу о пароходах и индейцах, но сейчас я хочу поговорить о вчерашнем дне. И о Харри.

Наверно, мне пора описать его. Сделать это – все равно что описать себя, так мы похожи. Я не хочу сказать, что он напоминает девчонку или я парня, это вовсе не так, просто мы проходили в школе законы Менделя, и я знаю, что мы с Харри должны были родиться с черными волосами и темно-карими глазами, если только мы не мутанты. Дело в том, что наш отец имел черные волосы и темно-карие глаза.

Наша биологичка (по совместительству – географичка) говорила, что эти гены – доминантные и отличаются от рецессивных, ответственных за голубые глаза и светлые волосы, которыми обладала противная английская родня моей матери. Англичане не первыми поселились возле озера Пилгрим-Лейк, хотя они и ведут себя, как коренные жители. На самом деле раньше всех здесь появились индейцы. Они, предки моего отца, пришли сюда пятнадцать тысяч лет тому назад. Но англичане отняли у них все земли с помощью какого-то странного договора, говорить о котором не любят. Вероятно, они стыдятся своего поступка.

Мой отец мертв. Он погиб где-то на Тихом океане, где бомбил проклятых япошек, один из которых убил его.

Вот почему вчерашний день так важен. Он стал вехой в моей жизни. И в жизни Харри тоже, хотя брат об этом ещё не знает. Понимаете, мой отец в течение года считался без вести пропавшим, и мы продолжали надеяться. Его не было в списках военнопленных; однажды мы получили письмо с известием об его исчезновении. Он просто растворился в небе, как Гленн Миллер.[2]

Люди из военного министерства никогда не говорят, что кто-то исчез, они выражаются более изысканно, но что это меняет? Я так сильно любила моего отца и вдруг прочитала это ужасное сообщение о том, что он больше не существует, что его не могут найти, что никто точно не знает о происшедшем. Харри тогда сказал:

– Не теряй надежду, Алексис. Кто знает? Может быть, он прячется где-то в джунглях.

– Или стал исполнителем фламенко, вроде Кортеса.

– Не смей так говорить, – закричала мать. – Это кощунство!

– Я просто пошутила, – попыталась оправдаться я, но не успела закончить предложение, потому что мать так сильно ударила меня по лицу, что к моим глазам подкатились слезы. Однако я сдержала их, чтобы мать не испытала удовлетворение от того, что я плачу. В детстве она часто видела меня плачущей. Она всегда била меня за всякие проступки и досыта насмотрелась на мои слезы, можете мне поверить. К тому же она никогда не любила моего отца, но сейчас, когда он исчез, изображала из себя страдалицу – эту роль она репетировала годами.

– Сейчас не время для шуток, – голос матери смягчился. – К тому же Харри прав. Возможно, отец жив. Один Бог знает правду.

Бог и Ван Джонсон. Я вспомнила фильм, в котором Ван Джонсон играл роль летчика вроде моего отца. После своей смерти он парил в небе, направляя других пилотов. Настоящий ангел-хранитель. Спасибо Луису Б. Майеру,[3] Дэррилу Зануку,[4] Джеку Уорнеру,[5] ФДР и прочим шишкам за то, что они пытались заставить меня поверить в реальность вымысла.

Но я не верила в него и никогда не поверю. Я рано начала ходить в кино. Убегала из школы, пробиралась к боковому входу в зал и смеялась над «Волшебником из страны Оз». Я умнее Джуди Гарленд.[6] Я поняла, что мой отец умер, прежде, чем мы прочитали об этом. Харри тоже знал о его гибели, потому что мы думаем одинаково, но, вероятно, он не хотел огорчать меня и скрывал свои мысли. Он делал это напрасно.

О'кей. Итак, вчерашний день.

– Благодарю тебя, Господи, за пищу, которую ты даруешь нам. Аминь, произнесла мать.

Мы с Харри и матерью только что сели, чтобы съесть воскресный ужин (то же мне дары – тушеные бычьи хвосты с клейкими лаймовыми бобами), когда к дому подъехал на велосипеде Микки Руни с телеграммой, датированной 14 октября 1945 года. Мать первой прочитала её и упала в обморок. Кажется, нашлись какие-то останки моего отца – должно быть, зубы, – и теперь все сомнения улетучились вместе с мыслями о плене. Смерть есть смерть, и я рада, что ФДР заплатил за неё своей кончиной, хоть это и звучит непатриотично. Если бы не он с его обещаниями уберечь нас от войны, мой отец был бы сейчас жив.

Нам пришлось вызвать к матери врача. Он прибыл, когда из радиоприемника доносился голос Джека Бенни.[7] Доктор дал матери какую-то нюхательную соль и порцию неразбавленного виски, которую ей удалось проглотить несмотря на свою ненависть к спиртному. Она называла его «дьявольским зельем» из-за того, что отец питал к нему слабость.

Потом она произнесла слова, которые я никогда ей не прощу.

– Вероятно, он нажрался, как свинья, и поэтому его подбили. Теперь я – вдова с двумя маленькими детьми, которых должна содержать.

Мы с Харри переглянулись, у нас обоих мелькнула одна мысль: на сцене снова появилась мученица. Но Харри, в отличие от меня, всегда был дипломатом.

– Все будет хорошо, мама. – Он нежно поцеловал её в щеку. – Мы с Алексис уже не дети. Мы можем каждый день после школы работать в магазине.

– Вы уже работаете там по субботам.

– Да, но ты сможешь уволить этого тупого парня, разносчика, и сэкономить восемь долларов в неделю.

Слова об экономии средств всегда воодушевляли мою мать. Она была невероятной скупердяйкой.

Мать не посмотрела на меня, а я – на нее. Она могла лишь: 1) думать о том, что ей удастся сберечь восемь долларов в неделю; 2) испытывать к себе жалость; 3) винить умершего и неспособного защитить себя человека в том, что он разбился, потому что был пьян.

Деннис Дэй запел что-то в «Шоу Джека Бенни», и Дон Уилсон стал рассказывать нам о всевозможных применениях «Джелло».

– Это и будет нашим десертом, – сказала мать, словно ничего не произошло. – Лаймовый «Джелло» с начинкой из персиков.

Да, все это было вчера – «Джелло», Джек Бенни, день ненависти к япошкам в семействе Маринго.

Сегодня утром мать, как обычно, встала в семь часов и отправилась на кухню готовить завтрак из полуфабриката «Ролстон». Его тошнотворный запах донесся до моей кровати. Больше всего на свете я ненавидела «сухие завтраки» – меня от них тошнило. Харри тоже их не выносил, хотя Том Микс и его «ролстоновские снайперы» превозносили товар до небес. Мы с Харри часто слушали рекламу Тома Микса, однако отдавали предпочтение Джеку Армстронгу, без устали нахваливавшему «Уитиз» – «лучший американский завтрак». Однако моя мать и слышать не хотела о «Уитиз» даже летом.

– Нельзя начинать день с холодных хлопьев.

Постучав в дверь, Харри вошел в комнату. На нем была укороченная матерью старая отцовская пижама. Вид у Харри был бодрый, почти счастливый.

– Ты чего такой радостный? – спросила я.

Он запел «Гимн авиаторов»: «Мы летим в небеса сквозь густые облака, чтоб обрушиться с высот на врага.»

Эта песня звучала как насмешка над отцом, и я внезапно поняла, что Харри никогда не любил его так сильно, как я. Он слишком стыдился его репутации городского пьяницы. И все же я не могла сердиться на Харри. Мне это никогда не удавалось.

– Я просто зашел узнать, как ты себя чувствуешь, – сказал он.

– Со мной все в порядке.

Он знал, что это неправда, и потрепал мои волосы.

– Встретимся внизу.

Запах «Ролстона» с каждой секундой становился все более назойливым, и вскоре мать позвала нас:

– Завтрак готов!

Я услышала, как Харри направился на кухню, но не сдвинулась с места. Я продолжала лежать. Через несколько минут мать заглянула ко мне, чтобы поинтересоваться, почему я ещё не умылась и не оделась.

– Я не пойду сегодня в школу.

– В чем дело?

– У меня болит голова.

Она потрогала мой лоб.

– У тебя нет температуры.

– У меня сильная головная боль.

Она не предложила мне принять аспирин, потому что мы не держали его в доме. Моя мать – такая яростная противница всяких лекарств, что во всем Пилгрим-Лейке трудно найти второй столь же незаполненный медицинский шкафчик, как наш.

– Постарайся поспать, – сказала она. – Ты выглядишь так, словно плакала всю ночь.

– Это преступление?

Мне на миг показалось, что она обнимет и поцелует меня, но я ошиблась. Мать относилась ко всяким проявлениям нежности не лучше, чем к аспирину.

– Если проголодаешь, в холодильнике лежат остатки ужина.

Произнеся эти теплые слова, она закрыла дверь, чтобы поехать на работу в старом пикапе «шевроле». Мать – сильная женщина, я отдаю ей должное. К тому же она, вероятно, подумала о том, что в её отсутствие верный продавец Деннис может заглянуть в кассу старой семейной лавки (известной также под названием «Универсальный магазин Маринго»), и мы недосчитаемся пары долларов.

– Собираешься пойти сегодня в кино?

Это снова появился Харри. Он уже был в коричневом шерстяном свитере, бежевых вельветовых брюках и своей любимой кожаной куртке.

– Там идет новый фильм с Хэмфри Богартом,[8] – сказал он.

Я действительно кое-что задумала, но посещение кино не входило в мои планы.

– Я неважно себя чувствую. Полежу в постели.

– Пока, Алексис.

Он тоже ушел. И вот я лежу в половине десятого в кровати, натянув плед до шеи и не ощущая никакой головной боли. В моей голове крутятся безумные мысли.

В полдень я позвоню Харри в школу, пока он не ушел на ленч, и попрошу его немедленно вернуться домой. Проявлю настойчивость. Потом пососу ему член, пока он будет ласкать меня. Да, вы не ослышались, члены демократической партии, именно этим и займемся мы, ваши дорогие невинные двенадцати – и тринадцатилетние отпрыски умершего пилота бомбардировщика.

А возможно, мы сделали бы это в любом случае, даже если бы наш отец остался жив. Кто знает? Только не наша мать, это уж точно.

Вдали высятся горы, они кажутся такими красивыми. Октябрь только начинается, но через несколько месяцев наступят холода, и горы покроются снегом. Девственно-белым снегом.

Мне пришла в голову невероятная идея. Сексуальная.

Я соблазню Харри. Вряд ли он устоит. Довольно с нас этих глупостей, детских забав. Да, именно это я и сделаю – соблазню его. Кажется, в словарях, которые я часто читаю, это называется половым актом. У меня есть для этого другое слово. Я трахну моего родного брата. О… Вдруг я залечу и рожу идиота? Это невозможно. У меня ещё не было месячных. Я не брею волосы под мышкой, хотя они уже появились – черные, вьющиеся.

Любопытно, что я почувствую, когда Харри сделает со мной этой. Будет ли мне больно? Надеюсь, да. Я хочу, чтобы Харри причинил мне боль. Может быть, она заглушит другую боль. Какой телефон в нашей славной каменной школе, куда мы ходим? Я никогда туда не звонила, но, зная нашу мать, нетрудно догадаться, что она обязательно записала этот номер в свою телефонную книжку на странице с заголовком «Куда звонить в экстренных случаях».

Мама, тут ты попала в точку. Потому что когда через пару часов я спущусь вниз, найду этот номер, позвоню Харри и попрошу его срочно примчаться сюда, это действительно будет экстренный случай.

2

Ровно в восемь тридцать Луиза Смит Маринго выехала задним ходом на своем пикапе выпуска 1938 года из гаража и отправилась в магазин, который принадлежал её семье на протяжении жизни трех поколений. Хотя сейчас он был известен как «Универсальный магазин Маринго», основал его Тедди Смит. Это было в конце прошлого века, когда дед Луизы выращивал на своей ферме овощи и фрукты, а Пилгрим-Лейк носил старинное индейское название – Большая Вода.

После гибели родителей Луизы во время опустошительного пожара в 1933 году магазин автоматически перешел к ней, поскольку она была их единственным ребенком. Выйдя за Марка ранее чем через год после несчастья, Луиза предложила заменить старую выцветшую вывеску с фамилией Смит на новую с фамилией Маринго.

– По-моему, это более уместно, – заявила Луиза. – Если ты понимаешь, что я хочу этим сказать.

На самом деле Луиза хотела этим сказать, что, выйдя за человека с более низким социальным статусом, она решила ответить на насмешки горожан подобной демонстрацией своей веры в мужа.

– Конечно, милая, – усмехнулся местный проказник. – Что тут плохого?

Его пренебрежительная реакция смутила и разочаровала Луизу. Она считала, что сделала щедрый и искренний жест, и лишь позже с изумлением поняла, что Марку это было до фонаря. Ему было наплевать на магазин, на жену, на ребенка, которого она вынашивала – его интересовала только местная «огненная вода», которая в этих краях сходила за спиртное.

Пикап внезапно остановился на главной дороге, ведущей к центру города, и Луиза выругалась. Посмотрела на приборы, показывающие уровень топлива и температуру охлаждающей жидкости. Все в порядке.

– Черт возьми.

Она никогда не произнесла бы этих слов в присутствии детей, но сейчас Луиза была одна, и никто её не услышал. Тем не менее она испытала чувство вины. В конце концов, Господь все слышит, верно? Так говорил её любимый дед Тедди, и Луиза ни разу не усомнилась в его правоте.

Она нажала ногой на стартер, потом на педаль газа, и к её огромному облегчению старая колымага завелась. И все же такая остановка была странным явлением; Луиза знала, что ей следует оставить машину в гараже Бака, чтобы там проверили, нет ли серьезных неполадок с карбюратором или свечами. Придется потратить пару долларов. Пожалуй, она подождет несколько дней, воздержится от немедленной поездки к Баку, чтобы не выбросить деньги на ветер.

Луиза вздохнула – не одно, так другое, – и продолжила трехмильную поездку в город. Ей приходилось периодически посматривать в зеркало, но она старалась не глядеть на себя, боясь расстроиться. В свои тридцать три года она выглядела весьма жалко со своими блеклыми, зачесанными назад волосами. Единственным косметическим средством, которым пользовалась Луиза, была ярко-красная помада, которую она покупала в местной аптеке; этот тон назывался «алой розой». Луиза считала, что он оживляет её бесцветное лицо. Она совершенно не сознавала, что помада выглядела вызывающе, почти вульгарно.

– А вот и наша алая роза, – насмешливо произносил кто-нибудь в одном из соседних магазинов, увидев, как Луиза вылезает утром из «шевроле».

Когда Луиза вышла за Марка, она подкручивала свои прямые светлые ресницы металлическими щипцами и смело накладывала коричневую тушь. Однажды вечером, на четвертом месяце беременности, когда она вынашивала Алексис, Марк пришел домой пьяным и сказал ей, что она напоминает резиновую куклу, которая пищит, если надавить ей на живот. Луизе показалось, что сейчас он с удовольствием ударит бы её в живот, но она скрыла свой страх.

– Проклятье! – крикнул он. – И как только меня угораздило впутаться в этот брак.

– Пожалуйста, не говори так в этом доме. И тебе нет нужды повышать голос.

– Да, моя дорогая. – Он отвесил неуверенный поклон. – Приношу мои искренние извинения.

– Кроме меня, тебя может услышать Харри.

– Ты рехнулась? Он спит наверху, как убитый. К тому же неужели ты думаешь, что двухмесячный малыш поймет, что значит «проклятье», даже если он действительно проснулся?

– Дети многое запоминают.

– Резиновая кукла.

С тех пор Луиза Смит Маренго перестала завивать ресницы и красить их тушью. Она не желала признаваться даже себе в том, что отчаянно завидует своей красивой дочери, глаза которой обрамляла необычная бахрома из прекрасных длинных черных ресниц. Иногда Алексис напоминала матери какую-то латиноамериканскую кинозвезду, что пользовались огромным успехом в тридцатые годы. Лупе Велес или Долорес Дель Рио. Луиза не помнила точно, кого именно. Она ходила в кино редко (только на бесплатные сеансы) и уж во всяком случае не на те фильмы, в которых больше всего наслаждались жизнью самые распущенные и порочные героини.

За все прожитые Луизой годы на её долю выпало мало удовольствий. Они предназначались кинозвездам и богатым людям вроде тех, что приезжали в Пилгрим-Лейк на лето, чтобы побаловать себя рыбной ловлей, прогулками под парусом, купанием в озере или просто отдохнуть от жизни в больших городах. Некоторые из них приезжали, чтобы пожить на природе, в роскошных густых лесах, окружавших Пилгрим-Лейк. Другие изучали поведение птиц.

Какими бы ни были их хобби, этих людей объединяло одно: они имели много денег и талоны на бензин с литерой «С». В годы войны такие талоны выдавали только тем, кто работал в стратегических отраслях промышленности. Поэтому Луиза решила, что отдыхающие военных лет были богаче тех, кто приезжал в Пилгрим-Лейк раньше.

Она всегда с нетерпением ждала появления городских богачей несмотря на то, что кое-кто из них надувал щеки или пытался съязвить – например, как босс из хартфордской страховой компании (может ли страховой бизнес считаться имеющим стратегическое значение), который пожелал знать, почему она не запаслась foie gras.[9] Кто-то сказал Луизе, что прежде он с семьей каждое лето отдыхал на юге Франции. Луиза растянула свои алые губы в лучшей улыбке, какую была способна изобразить, и ответила страховщику:

– Я даже не знаю, что это такое.

Это заставило его рассмеяться; он купил фунт дорогой немецкой колбасы и удалился с самодовольным видом, словно только что провернул исключительно выгодную сделку. Тоже самое можно было сказать о Луизе.

В промежутке времени между Днем поминовения и Днем труда прибыль магазина утраивались по сравнению с другими месяцами; в отсутствие Марка, прежде пропивавшего все деньги, Луизе удалось сколотить маленькое состояние. За четыре года, прожитых без мужа, она скопила восемь тысяч долларов. Вместе с пятью тысячами долларов, оставленными по завещанию дедом, получалась весьма кругленькая сумма. Луиза вложила часть денег в облигации военного займа, а остаток поместила на сберегательный счет в соседнем городке, подальше от любопытных и всеведущих соседей по Пилгрим-Лейку.

Ни Алексис, ни Харри не имели представления о том, сколько денег откладывает мать, и она не хотела, чтобы они знали это. Во всяком случае пока. Им могло прийти в голову, что они слишком хороши для маленького городка, в котором они выросли. Луиза подозревала, что в их головках уже затаилась такая мысль, и меньше всего хотела подкреплять её.

Теперь, когда смерть Марка стала несомненным и официально подтвержденным фактом, Луиза хотела, чтобы Харри по окончании школы стал управляющим «Универсального магазина Маринго». Что касается Алексис, то и для неё у Луизы были определенные планы – планы, достойные такой красивой и самоуверенной девочки с раскрепощенным сексуальным потенциалом, который она демонстрировала с рождения. Подумав о том, как сильно разнятся между собой её планы для двух детей, Луиза усмехнулась и переключила свои мысли на текущие проблемы.

(Через много лет Алексис скажет Харри в Париже: «Тебе не кажется странным, что своим завещанием она обрекла тебя на более тяжелую жизнь?»

И Харри ответит со злостью в голосе: «Ты так считаешь?»)

– Здравствуйте, миссис Маринго.

Молодой чисто выбритый человек в накрахмаленном белом пиджаке помахал ей от входной двери своего заведения, объединявшего аптеку и кафе, где подавали мороженое и гамбургеры. Эта торговая точка находилась в нескольких ярдах от не менее впечатляющего магазина Луизы.

Она тоже помахала ему.

– Доброе утро, Чарли.

Отец Чарли недавно пережил сердечный приступ, и Луиза восхищалась тем, как быстро и охотно молодой человек взял на себя сыновьи обязанности. Когда отца разбил паралич, Чарли было всего двадцать лет, он изучал химию в местном колледже, однако немедленно осознал, в чем заключается его долг. Хотя Луиза относилась с уважением к высшему образованию, ещё больше она уважала нечто другое: семейную сплоченность.

Это напомнило ей о том, что она должна связаться со своей свекровью и сообщить ей прискорбную весть о смерти Марка. Вероятно, Джулиана упадет в обморок от горя, поэтому Луиза боялась выполнить эту тяжкую обязанность, но не могла пренебречь ею. В подобных обстоятельствах её дед сказал бы: «Это тебе не кленовый сироп хлебать.»

Когда Луиза вышла из «шевроле», Чарли улыбнулся ей.

– Славное утро, верно, миссис Маринго?

Через несколько часов весь городок узнает о том, что её муж погиб, как герой. Зазвучат слова соболезнования, телефонные звонки. Люди будут заходить к ней, чтобы выразить сочувствие. Она возьмет себя в руки, чтобы вынести это. Сыграть роль безутешной немолодой вдовы.

– Боюсь, сегодня за ленчем ты увидишь только Харри, – сказала она Чарли. – Алексис осталась дома из-за головной боли.

– Я огорчен этим, мэм. – Он замолчал в нерешительности, и она поняла, что он машинально собрался предложить аспирин, но нелюбовь Луизы к лекарствам была известна всему Пилгрим-Лейку. – Надеюсь, она скоро почувствует себя лучше.

– Спасибо, Чарли.

Луиза разрешала Алексис и Харри ежедневно брать у Чарли их любимые гамбургеры, картофель фри и молочные коктейли, поскольку при маленькой школе, которую они посещали, не было столовой. Учебное заведение могло похвастаться лишь скромным помещением с длинными столами и скамьями, где дети поглощали сэндвичи, яблоки и другую принесенную из дома снедь.

Луиза не одобряла такое питание. Она предпочитала кормить детей горячими ленчами и мороженым – тем более что Чарли покупал у неё продукты, из которых готовилось то, что ели Алексис и Харри. В конце концов никто не назвал бы это расточительством.

После ленча они оба забегали в магазин Маринго, чтобы поприветствовать мать, поболтать с продавцом и разносчиком, взглянуть на доставленные утром товары. Но больше всего их привлекали печенье «Набиско» в прозрачной упаковке и бочонок с соленой капустой, плававшей в ароматном рассоле, который они, похоже, обожали.

Ну и пусть. Луиза радовалась возможности видеть их. Будучи работающей матерью, она считала важным общаться с детьми посреди рабочего дня, пусть даже всего несколько минут. Обычно она возвращалась домой не ранее шести часов, и иногда длительная разлука порождала в ней ощущение, что она пренебрегает материнскими обязанностями. Луиза ощущала себя виноватой подобное чувство было весьма тягостным для такой женщины, как миссис Маринго.

С ПОНЕДЕЛЬНИКА ПО ПЯТНИЦУ – РАСПРОДАЖА СО СКИДКОЙ!

Сушеные лаймовые бобы – 4 цента за фунт

Сигареты «Таргит» – 5 центов за пачку

Маргарин «Нако» – 8 центов за фунт

Свежие пончики с сахарной пудрой – 10 центов за чертову дюжину

Кулич – 11 центов за штуку

Чипсы – 13 центов за коробку

Мука – 14 центов за фунт

Свиная шейка – 22 цента за фунт

Говяжье филе – 35 центов за фунт

Карманные часы «Ингерсол» – 95 центов

Луиза невольно любовалась большими красными и белыми буквами, которые были буквально готовы соскочить с витрины «Маринго». Она каждую неделю продавала со скидкой десяток важнейших товаров, незначительно снижая цены, чтобы соблазнить домашних хозяек Пилгрим-Лейка, обычно совершавших основные закупки до пятницы или четверга. Этот простой способ оказывался на удивление эффективным.

Карманные часы «Ингерсол», которые она обычно продавала за доллар, пользовались большой популярностью среди местных подростков и поэтому непременно включались в еженедельный список. Харри сказал ей, что многие мальчики по несколько месяцев копили деньги, чтобы набрать необходимые девяносто пять центов и купить часы со скидкой в «Маринго». Сегодня она могла рассчитывать на то, что после школьных уроков три-четыре паренька придут к ней и с гордостью заплатят за вожделенную вещь.

– Доброе утро, миссис М. – Высокий лысеющий человек открыл перед ней дверь. – Я повесил объявление всего несколько минут назад. Выглядит неплохо, верно?

Это был Деннис, добродушный ирландец, работавший у неё продавцом с начала войны. Из-за больного сердца его признали негодным к армейской службе. Что касалось Луизы, то она считала его более чем пригодным к работе в магазине. Он был трудолюбивым, добросовестным и честным. Люди с такими качествами встречаются нечасто.

– Очень красиво, Деннис. – Он не только вешал это объявление, но и собственноручно изготовлял его, довольствуясь еженедельными двадцать пятью долларами и не требуя дополнительного вознаграждения. – Да, просто здорово.

– Спасибо, миссис М. Но мне вот что пришло в голову. Возможно, вместо того, чтобы постоянно выводить названия продуктов красным, нам стоит воспользоваться другой краской. Понимаете, для разнообразия. Возможно, ярко-синей.

Она посмотрела Деннису прямо в глаза и решила, что может начать с него.

– Если мы и сменим цвет, то, к сожалению, нам придется выбрать черный.

– Почему?

– Мистер Маринго умер. Он погиб на Тихом океане. Я узнала об этом только вчера вечером.

Деннис открыл рот, закрыл его, потом снова открыл.

– Мне очень жаль, миссис М. Это ужасно. Настоящее несчастье. Пилгрим-Лейк потерял уже шестерых. По правде говоря, я никогда не нахожу подходящих слов в такие моменты. Не умею выражать свое сочувствие.

– Вы это уже сделали.

Ее холодность смутила его. Она казалась такой бесстрастной. Может быть, она старается скрыть свою боль?

– Я понимаю, что это не мое дело, миссис М, но, может быть, вам стоит побыть сегодня дома? Не напрягаться на работе? Я охотно позабочусь обо всем сам.

– Вы очень внимательны, Деннис, но в этом нет необходимости.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

Он растерялся ещё сильнее.

– Я уже сказал, что это не мое дело, но я помню, как была потрясена миссис Финнеган, когда её сын погиб во время высадки союзников в Нормандии. Она целую неделю не вставала с кровати.

– Миссис Финнеган вечно валяется в своей кровати. – Луиза не терпела подобных слабостей. – Меня интересует, как продается говяжье филе. Возможно, мне следовало снизить цену до 32 центов вместо 35. Как вы считаете, Деннис?

Он с сомнением посмотрел на нее.

– Вы лучше в этом разбираетесь, миссис М.

– Вы правы. Так можно и продешевить. Ладно, я сейчас сниму пальто, и мы приступим к работе. Надеюсь, что поставщики из «Лэнд оф Лейкс» привезут сегодня арахисовое масло. Оно уже заканчивается.

– Да, верно.

Покинув растерянного Денниса, Луиса торопливо прошла в заднюю часть магазина, повесила там свое твидовое пальто, умыла руки над треснувшей раковиной и надела длинный белый фартук, в котором проводила свой насыщенный трудовой день. У неё было несколько таких фартуков, и она меняла их лишь тогда, когда они оказывались слишком сильно забрызганными кровью. На этом фартуке спереди темнело несколько пятен – совсем немного, но ей стало дурно от одного вида крови. Она внезапно испытала страх. Но почему? Чего она боялась? Прежде кровавые пятна совсем не тревожили её.

Она выпила стакан холодной воды и напомнила себе, что через несколько часов Харри заглянет сюда после ленча. Эта мысль радовала Луизу, сулила нечто приятное. Сегодня он придет один, без Алексис, своей дорогой сестренки. Луиза безумно любила Харри.

Почему она скрывала от Харри, что Алексис на самом деле не была его родной сестрой? Что человек, умерший на Тихом океане, в действительности не был его отцом? А главное – что она, Луиза Смит Маринго, любившая Харри, как никого в своей жизни, не была его настоящей матерью?

Мысль о том, что когда-нибудь ей придется поведать Харри все это, вызвала у Луизы панику. Она выпила ещё два стакана холодной воды и лишь после этого обрела способность встретить первого покупателя.

3

Урок гражданского права длился с десяти до одиннадцати. Этот предмет Харри недолюбливал. Он всегда нагонял смертельную скуку на мальчика, но сегодня внимание ускользало куда-то особенно часто.

– Харри, я задала тебе вопрос, – услышал он голос учительницы, миссис Конклин. – Я уже произнесла его дважды.

Харри оторвал взгляд от большого блокнота, в котором он к своему удивлению несколько раз вывел имя «Алексис». Чернила из испорченной ручки попали на пальцы, и он попытался вытереть их извлеченным из заднего кармана платком.

– Харри, – сказала миссис Конклин, – я спросила тебя, какая должность является в штате Нью-Йорк второй по значению после губернаторской, и до сих пор не услышала ответа.

Он не мог дождаться окончания урока, чтобы попасть на занятия по физкультуре – сегодня был день баскетбола.

– Должность главного прокурора, миссис Конклин. Извините, но, понимаете

Эта стерва не дала ему закончить фразу. Он собирался сказать, что его отец недавно погиб. Что он узнал об этом только вчера вечером и поэтому задумался во время урока. Все равно это было бы ложью, слабым оправданием рассеянности. Харри не видел отца уже более трех лет, но в душе мальчика ещё жили яркие воспоминания о его неприязни к человеку, который слишком много пил, плохо обращался со своей женой, уклонялся от работы в магазине, а также явно отдавал предпочтение Алексис.

Харри уважал отца только за то, что ему удалось вскоре после Пирл-Харбора попасть в армию в качестве пилота бомбардировщика. Принимая во внимание дурную привычку отца, казалось чудом, что он сумел взять себя в руки на некоторое время и сдать летный экзамен. Однако он получил право летать и погиб. В некотором смысле он умер героем.

И все же Харри не мог забыть слова, которые мать сказала вчера вечером доктору: Марк Маринго по существу умер так же, как жил – бродягой. Харри внезапно осознал, почему мать произнесла такую фразу. Отец отправился добровольцем сражаться за свою страну, чтобы оставить семью. От этой мысли горечь Харри, вызванная всей этой чертовой историей, только усилилась.

Настенные часы фирмы «Сет Томас» с причудливыми цифрами показывали без шести одиннадцать. Через минуту прозвучит звонок, урок по гражданскому праву закончится, и Харри побежит играть в любимый им баскетбол.

Баскетбол доставлял ему радость. Харри играл в нападении. В прошлом году во время матча с командой из соседнего городка он заработал наибольшее количество очков. Четырежды попал в кольцо во время игры и трижды выполняя штрафные броски. Итого одиннадцать очков. В этом году он выступит ещё лучше – главным образом благодаря тому, что восьмиклассников тренировал Уилл Уэлчман, превосходный парень, владевший современной баскетбольной техникой – в отличие от немолодого преподавателя физкультуры, чья спортивная жизнь давно закончилась.

– У тебя большой потенциал, Харри, – сказал Уилл несколько недель тому назад. – Ты получишь большие шансы, если будешь относиться к тренировкам серьезно.

Харри понимал, какие шансы имел в виду Уилл: в следующем году он должен был стать старшеклассником и мог попасть в другую команду, где играл сам семнадцатилетний Уилл. Он был старше Харри почти на четыре года. И выше его на пять дюймов. А член у Уилла был вдвое больше, чем у Харри.

– Я отношусь к баскетболу серьезнее, чем ко всей этой белиберде, которую здесь пытаются вдолбить мне в голову, – ответил тогда мальчик.

– Хорошо. – Уилл явно обрадовался. – У тебя есть природные способности. Поверь мне, их не приобретешь с помощью тренировок. Технику да, но только не врожденный дар.

Внезапно зазвенел звонок, извещавший об окончании урока. Без пяти одиннадцать. Харри убрал блокнот в парту. Имя Алексис преследовало мальчика, словно она загипнотизировала его и велела постоянно думать о ней. Делать это было нетрудно. Помимо баскетбола, Алексис являлась самым главным источником радости в его жизни. Он вспомнил, что после тренировки должен задать Уиллу один весьма деликатный вопрос. Он надеялся, что Уилл не посмеется над ним.

– Привет, Харри. – Уилл уже начал стягивать с себя бежевые брюки. – У тебя какой-то странный вид. Что-то случилось?

– Мой отец погиб на Тихом океане. Мы только вчера получили телеграмму.

– Какое несчастье, приятель. Мне очень жаль. Может быть, ты хочешь пропустить сегодня занятие?

– Нет, оно поможет мне отвлечься.

– Ну, если ты так считаешь…

Харри заставил себя улыбнуться.

– Считаю, тренер.

Но его волновала не смерть отца, а то, что Алексис лежит дома одна в кровати. Он знал, как выглядели пиписка Алексис и её черные вьющиеся лобковые волосы (почему они вились там несмотря на то, что на голове были прямыми?). Он не раз баловался с ней. А она не только ласкала его пиписку пальцами. Однажды, когда мать спала в другой части дома, Алексис взяла его конец в рот. Однако вопреки их совместным усилиям ей не удалось ничего оттуда высосать. Удовольствие соединялось с болью, и в конце концов Харри попросил Алексис остановиться.

– Тебе было приятно? – пожелала узнать она.

– Потрясающе, хотя немного больно.

– Возможно, из-за моих зубов. Я тебя кусала?

– Наверно, дело в этом. Давай попробуем в другой раз. Сейчас кожа слегка раздражена.

– В следующий раз я буду более осторожной.

Она вовсе не кусала его. Харри не знал, что они делали неправильно, но этот эпизод с Алексис произошел некоторое время тому назад, и с тех пор он узнал кое-что от других ребят. Теперь он собирался научить этому Алексис. Он сделает это в ближайшие дни.

– Уилл, я хочу спросить тебя кое о чем. – Харри решил скинуть этот камень с груди сейчас, до тренировки. – Это правда, что спортсмены должны обходить девчонок стороной?

На лице Уилла появилась улыбка старшего, более опытного мужчины.

– Ну и вопрос. Ты много занимался этим, Харри, и теперь беспокоишься?

– Я не беспокоюсь, я просто спрашиваю. – Харри начал снимать с себя свитер и вельветовые брюки. – Вчера я прочитал, что боксеры никогда не привозят своих жен на тренировочные базы. И бейсболисты не берут жен в дорогу. То же самое с футболистами. Поэтому я и захотел узнать, только и всего.

– На твоем месте я бы не стал беспокоиться насчет секса. Лично я не собираюсь от него отказываться. Готов поручиться, что любой знаменитый бейсболист имел столько женщин, сколько он сделал пробежек, если не больше. Но ты действительно должен заботиться о своем физическом состоянии. Я работаю на тренажерах, много бегаю, поднимаю тяжести и занимаюсь сексом – с твоего возраста. Не собираюсь отказываться от этой привычки. Могу сказать тебе это совершенно определенно.

Уилл посмотрел на обнаженного Харри.

– Ты неплохо оснащен. Скоро ты тоже займешься этим делом. Если уже не занялся.

– Так, слегка.

Харри не собирался признаваться в том, что ещё оставался девственником.

Он хотел Алексис так сильно не потому, что она была очень соблазнительной, а потому что любил её. Они вместе выросли, их жизни были нераздельными. Харри сознавал, что несмотря на греховность этого чувства, он любит Алексис так, как не сможет полюбить никакую другую девушку. Не сможет по очень простой причине: он никогда не узнает другую девушку так хорошо, как свою красивую, самоуверенную, дорогую сестренку.

4

Лишь в конце утра Луиза выкроила несколько мгновений и решила позвонить своей свекрови, Джулиане, чтобы сообщить ей о гибели Марка. Откладывать это было бы негуманно.

Страдающая артритом шестидесятитрехлетняя Джулиана Маринго выполняла ту же работу, какую она делала здоровой молодой девушкой. В прибыльные летние месяцы она служила официанткой в «Виндзоре», лучшем отеле Пилгрим-Лейка, где прежде раз в месяц обедали родители Луизы, умершие двенадцать лет тому назад.

Сама Луиза никогда не посещала «Виндзор». И не только потому, что это место стало возмутительно дорогим. Луизу приводила в ужас мысль о том, что её будет обслуживать свекровь. Это лишь подчеркнуло бы различие в общественном положении между её семьей и родными Марка. Она часто упрашивала Джулиану подыскать себе более приличную работу. Но так и не добилась результата.

Еще сильнее Луизу смущало то, что зимой, в отсутствие туристов, Джулиана зарабатывала на жизнь уборкой чужих домов. Ее муж Фрэнк давно загнал себя с помощью спиртного в могилу, оставив кучу неоплаченных счетов и платяной шкаф, забитый пустыми баночками из-под майонеза «Хеллман». Когда-то в них находился джин, который Фрэнк изготавливал в мрачные дни «сухого» закона. Для Луизы он всегда был источником чувства неловкости и стыда.

Что касается Джулианы, то ей, конечно, приходилось работать. Но простой прислугой за пятьдесят центов в час? «Бон ами», «Оксидол», «Спик энд Спэн» и половая мастика «Джонсон»[10] – вот что являлось главной опорой в профессиональной деятельности свекрови. Имея голландскую кровь, Джулиана не видела в ней ничего унизительного для себя.

– Всем известно, что Голландия – самая чистая страна в мире, – любила говорить женщина. – Поэтому я занимаюсь тем, что мне дается легко и естественно.

– Но вы же не в Голландии, – отвечала Луиза. – Никогда там не были. Вы родились в Пилгрим-Лейке, как и родители ваших родителей.

– Зачем останавливаться на моих деде и бабке?

Джулиана с удовольствием напоминала Луизе о том, что её предки высадились в Нью-Йорке ненамного позже предков невестки.

– Это лишь льет воду на мою мельницу.

– Вовсе нет. Чистота у меня в крови. Как алкоголь у индейцев. Они не могут пить, как другие люди. Быстро теряют разум. Бедный Фрэнк. Он никогда не готовил джин, как положено. Вечно экспериментировал. – Джулиана сочувственно засмеялась. – Этот человек потратил целое состояние на можжевеловые ягоды. Целое состояние.

В одиннадцать часов, продав (за тридцать пять центов) своему постоянному покупателю крупного цыпленка, Луиза попросила Денниса присмотреть за мясным прилавком, пока она будет разговаривать по телефону. Утром в понедельник, как и всю субботу, Джулиана не убирала чужую грязь эти полтора дня были её выходными. Пожилая женщина неизменно проводила первую половину понедельника в своем крошечном доме, наводила там блеск. Как трогательно, подумала Луиза, набирая знакомый номер.

– Алло, – сказала Джулиана после шестого гудка.

– Это я. Как поживаете?

– Немного простыла. Все остальное в порядке.

– Вы слишком много работаете, Джулиана. Вам следует уменьшить нагрузку.

– Ты позвонила, чтобы сказать это?

Луиза прочистила горло.

– Не совсем. Вы позволите пригласить вас сегодня на ленч? Я почти уверена, что Чарли подаст сегодня его фирменный бифштекс по-швейцарски, который вы так любите.

– Ты очень щедра, дорогая, тем более что сама никогда не бываешь в кафе. Что-то случилось?

– Я подумала, что мы обе получим от этого удовольствие. Только и всего.

– С детьми ничего не стряслось? – В голосе Джулианы появились ноты тревоги. – Они не попали в какую-то беду?

– Алексис дома, у неё разболелась голова. Я просто хочу угостить вас ленчем. Мне захотелось пошиковать.

– У тебя какой-то странный голос, Луиза.

– Встретимся у Чарли в полдень. Пожалуйста, Джулиана. Я настаиваю. Приходите.

– Но я ещё не натерла пол на кухне.

– Вы сможете заняться этим после ленча.

– Не могу. После ленча я должна отправиться к миссис Финнеган.

– Тогда вы можете натереть пол вечером.

– Пожалуй, да.

– Отлично. Значит, договорились. И не надевайте вашу сетку для волос.

– Я ношу её, лишь когда занимаюсь уборкой. Тебе это известно. Ты уверена, что с тобой все в порядке, Луиза?

– В полдень у Чарли.

Луиза положила трубку, боясь, что выложит ужасную весть раньше времени. Было бы слишком жестоко сообщать сейчас Джулиане о смерти Марка. Это следовало сделать при личной встрече. Сначала муж, потом дочь, а теперь ещё и единственный сын. Джулиана пережила трех самых близких ей людей. Как она воспримет известие об этой последней смерти? Несмотря на дурное поведение Марка он был её любимым ребенком – как Харри для Луизы. Странное дело – Джулиана даже не заподозрила, что с Марком что-то случилось.

– Через час я пойду перекусить со свекровью, – сказала Луиза Деннису. – У Чарли. Я не задержусь там. Днем в магазине затишье, так что, думаю, вы справитесь без меня.

– Буду защищать крепость. Не беспокойтесь.

Деннис задумался. Должно быть, произошло нечто серьезное, если его хозяйка собирается заплатить за свой ленч. Обычно она готовила в подсобке сэндвичи с ветчиной и сыром и ела их за мясным прилавком, а потом запивала эту еду молоком.

– Наверно, старушка ещё не знает о смерти мистера Маринго, – сказал Деннис.

– Да. Мне будет тяжело сообщать ей об этом.

– Конечно.

Но мысли Луизы уже переключились на бизнес.

– Я сейчас кое-что решила.

– Да?

Луиза посмотрела на нож для разделки мяса.

– Мне надоело отдавать даром куриные потроха. По-моему, я поступаю неправильно. Отныне мы будем продавать их по пять центов за фунт.

– Не знаю, миссис М. – На лице Денниса отразились сомнения. – Люди привыкли получать их задаром, как суповые кости и нутряное сало.

– Это другое дело. Их приходится отдавать бесплатно, не то вспыхнет революция. Но из куриных потрохов можно готовить отличные блюда. Почему мы должны отдавать их даром? Мы же не коммунисты.

– Мне никогда не приходило это в голову. И все же я должен признать, что вы, миссис М, как всегда, правы. Хотите, чтобы я изготовил объявление? Мы можем повесить его в пятницу, когда снимем объявление о распродаже.

– Буду вам благодарна, Деннис. И, пожалуйста, нарисуйте его черной краской, а не красной. Жители Пилгрим-Лейк отнесутся к новости с пониманием, узнав, что я овдовела.

– Конечно. Вам теперь надо зарабатывать больше денег. Конечно, честными способами.

Денниса внезапно посетила безумная мысль в ирландском духе. Что, если он напишет:

В память о моем дорогом усопшем супруге

МАРКЕ МАРИНГО,

погибшем при защите своего отечества,

отныне куриные потроха продаются

по цене 5 центов за фунт

ЛУИЗА МАРИНГО

Деннис вовремя прикусил язык. Миссис М, мягко говоря, не обладала избытком чувства юмора.

– Желаю приятного ленча, – сказал он позже, когда Луиза сняла запачканный фартук и разгладила синий трикотажный костюм, который в последнее время начал местами вытягиваться. – Насколько он может быть приятным в подобных обстоятельствах.

– Мы за все утро продали только говяжье филе, – отозвалась она. – И два куска свинины. Невольно усомнишься в бережливости людей, верно?

Луиза ушла на встречу со свекровью в кафе Чарли. Она давно не устраивала себе такого ленча, и эта перспектива почти опьянила её. С помощью дополнительных усилий она придала лицу обычное хмурое выражение.

– Сейчас не время для веселья и радости, – сказала она себе, молясь о том, чтобы Джулиана сумела сдержать проявления скорби по поводу смерти Марка. Однако предвидеть реакцию Джулианы было невозможно. Она была совершенно непредсказуемой женщиной. Состояние, потраченное на можжевеловые ягоды! Джулиане это преувеличение показалось забавным.

– Я встречаюсь за ленчем с моей свекровью, – сказала Луиза удивленному Чарли. – Она ещё не пришла.

– Да, мэм. Хотите сесть у окна?

Лишь один столик из шести был занят. Управляющий банка и кассир ели нечто похожее на крокеты (С ветчиной? Цыпленком? Лососиной?). Они оба вежливо кивнули Луизе. Местный почтальон пил кофе у прилавка. Он почтительно прикоснулся рукой к шляпе.

– Столик у стола – это хорошо. Как насчет этого?

Луиза указала на самый удаленный стол – вдруг с Джулианой случится истерика?

– Что у вас сегодня, Чарли?

– У нас есть бифштекс по-швейцарски, спагетти и котлеты, а также крокеты с цыпленком. Все блюда стоят сорок пять центов вместе с гарниром из риса или тапиоки.

– А кофе?

– Еще пять центов.

Луиза знала, что куриные крокеты готовятся из объедков, спагетти было слишком дешевым блюдом, поэтому наилучшим вариантом являлся бифштекс по-швейцарски. Она восхитилась Чарли, бравшего за кофе дополнительные пять центов. Да, он был хорошим бизнесменом. Она должна оставить десять центов чаевых.

– Надо подчеркивать положительное, уничтожать отрицательное, беречь ценное, избегать ненужного, – донесся из музыкального автомата голос Бинга Кросби.[11]

– Пожалуй, я закажу бифштекс по-швейцарски. – Луиза развернула маленькую белую салфетку и положила её себе на колени. – Я уверена, моя свекровь выберет то же самое.

– Он подается с горошком, морковью, картофелем, хлебом и маслом.

– Спасибо, Чарли.

– Рад вас обслужить, миссис Маринго. Ваш сын должен появиться здесь с минуты на минуту. Ручаюсь, он удивится, увидев вас.

Луиза не сочла нужным реагировать на дерзкую реплику, поэтому она промолчала, а Чарли отправился на кухню отдать распоряжения повару. Луиза заметила идущую по улице Джулиану. Она была невысокой полной женщиной в длинном сером бархатном платье, купленном в тридцатые года. Темно-серый кардиган, надетый поверх платья, когда-то принадлежал её покойному мужу. Аккуратно постриженные волосы Луизы также были серыми. Единство цвета нарушали лишь висевшие на шее жемчужные бусы. Женщины поцеловали друг друга в щеки, и Джулиана села за кленовый стол напротив своей невестки.

– Марк, да? – Блеклые глаза Джулианы молили о пощаде. – Просто скажи, да или нет.

– Да.

– Когда ты узнала?

– Вчера вечером.

Джулиана схватила бокал с водой и залпом выпила половину его содержимого.

– Ты должна была сразу же позвонить мне.

– Я решила, что лучше подождать до утра.

– Лучше?

– Я подумала, что если я скажу вам об этом вечером, вы не сможете заснуть.

– По-твоему, это потрясло бы меня так сильно?

– Возможно, я ошиблась, – произнесла наконец Луиза. – В таком случае извините меня.

– Я хорошо сплю. Я спала после смерти Фрэнка. Спала после смерти Кей. Сегодня я тоже буду спать. Знаешь, почему?

Луиза покачала головой, удивляясь самообладанию свекрови.

– Потому что если я не высплюсь, то не смогу работать. А если я не смогу работать, мне будет не на что жить. Все очень просто.

Кей была дочерью Джулианы, младшей сестрой Марка, настоящей матерью Харри. Луиза помнила её смутно, потому что Кей была младше её на три года. В семнадцать лет Кей убежала из Пилгрим-Лейка с парнем по имени Уилфред, слесарем из соседнего города. Никто в Пилгрим-Лейке, кроме ближайших родственников Кей, не знал о том, что она забеременела от Уилфреда. Девушка из-за чувства стыда не посмела родить ребенка в родном городе.

Уилфред обещал жениться на ней, но не сделал этого. Однако он подыскал им жилье в Рочестере, удаленность которого не позволяла сплетням о состоянии Кей просочиться в Пилгрим-Лейк. В 1932 году Кей умерла во время родов, и Уилфред поместил своего внебрачного сына Харри в дом малютки, отказавшись взять на себя отцовские обязанности. В письме Джулиане он лишь сообщил, что, к сожалению, не может сам позаботиться о ребенке и отправляется в поисках лучшей работы на Средний Запад. Больше Джулиана о нем не слышала.

Чтобы сохранить лицо, Джулиана пустила в Пилгрим-Лейке слух о том, что Кей вышла замуж за порядочного молодого слесаря из Рочестера. Семейная пара (по словам Джулианы) была очень счастлива и впоследствии перебралась в Детройт, где Уилфред нашел лучшую работу. В ту пору в Америке свирепствовала экономическая депрессия, и любой человек, имевший работу, вызывал восхищение и зависть. Долгое время состояние нации выражали две песни – «Да, у нас нет бананов» и «Брат, одолжи десять центов».

– Мы обе пережили немало семейных трагедий, – сказала Луиза.

– Это точно.

– И все же, когда я думаю о прошлом, оно кажется мне нереальным.

– Не думай о прошлом.

– Сейчас мне никуда от этого не деться.

Этим солнечным октябрьским днем 1945 года, когда Луиза сидела в кафе Чарли, воспоминания, которые она подавляла столько лет, внезапно вырвались из тайников души, чтобы в последний раз обрушиться на женщину.

5

Несчастья Луизы начались в 1932 году, когда она училась в колледже. Наивная, неопытная девушка отдалась Марку Маринго и вскоре забеременела. Позволив Марку соблазнить её, она совершила самую большую ошибку в своей жизни, но что она тогда знала? Ничего. Она была молодой незащищенной дурнушкой. А он – дерзким самоуверенным красавцем.

Луиза изумилась, когда однажды во время уик-энда он явился без приглашения в маленький колледж, где она училась. Он сказал, что захотел увидеть её.

– Меня? – Она уставилась на него, как идиотка. – Меня?

– Конечно, тебя. Почему бы и нет?

Они пили чай в гостиной для посетителей. Она навсегда запомнила глубокие старые кресла, обои с розочками, но в первую очередь – завистливые взгляды других девушек.

– Как ты добрался сюда? – спросила Луиза.

– Автостопом.

Чашка дрогнула в её руке.

– Вот это да. Где ты остановился?

– Я снял в городе комнату на уик-энд. Хочу сегодня пригласить тебя на обед. И не говори, что ты не можешь.

Луиза с трудом верила в реальность происходящего… Она не один год видела этого нахала в Пилгрим-Лейке, но никогда не разговаривала с ним. Он преодолел автостопом такое большое расстояние, снял жилье и пригласил её на обед. Все это было, как гром средь ясного неба. Еще никто не приглашал Луизу на обед. Несомненно, она только что услышала самое чудесное и романтическое предложение в своей жизни.

– Я охотно пообедаю с тобой, – сказала она.

– Отлично. Зайду за тобой в семь.

Могла ли она догадываться о его истинных намерениях? О том, что он решил улучшить свое социальное и финансовое положение, женившись на девушке, чей отец владел самым преуспевающим бизнесом в Пилгрим-Лейке – в отличие от его отца, городского пьяницы, служившего для всех объектом насмешек? Могла ли она подозревать, что у него был и другой мотив, не менее важный и значительно более коварный? Конечно, нет.

Они пообедали, отправились в его комнату и легли в постель. Несмотря на то, что во время неистовой любовной схватки он не снимал носков, а изо рта у него разило перегаром, Луиза влюбилась в него. Она не могла понять природы этого чувства. Она любила Марка и испытывала к нему отвращение. В их отношениях было что-то вульгарное, потрясающее и страшное.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Луиза не могла ничего сказать. Через два месяца девушка обнаружила, что она беременна.

– Я женюсь на тебе, – сказал Марк.

К счастью, родители Луизы были слишком заняты своим магазином, чтобы выкроить время для поездки к дочери. Они довольствовались еженедельными письмами. Поэтому ей удавалось скрывать все от них до того хмурого, дождливого вечера, когда она и Марк тайно поженились в конторе мирового судьи. Лишь после церемонии, уже в их арендованной комнате, Марк сообщил ей, что им придется усыновить Харри, ребенка его умершей сестры, и делать вид, будто это их сын.

Луиза решила, что она, несомненно, ослышалась.

– Кей умерла? О чем ты говоришь? Какой ещё ребенок? Кей живет в Детройте со своим мужем. Я это знаю. Мать пишет мне каждую неделю.

– Кей и рядом не была с Детройтом. Она умерла во время родов в Рочестере, так и не выйдя замуж. Этот негодяй Уилфред отказался жениться на ней. Это означает, что их сын – незаконнорожденный. Но я, черт возьми, это исправлю.

Луиза не могла переварить этот поток шокирующей информации. Она опустилась в единственное кресло, которое тотчас заскрипело. За окном усилился дождь. Он безжалостно хлестал по стеклу.

Изумление Луизы сменилось гневом.

– Ты меня обманул. Не сказал об этом ни слова до женитьбы. Ты дожидался этого момента, чтобы раскрыть рот.

– Мне пришлось так поступить. – Марк потянулся на тонком хлопчатобумажном покрывале. – У меня не было другого выбора. К тому же ты сама кое-что скрывала.

– Что?

– Ты хотела выйти замуж не меньше, чем я. Бесполезно отрицать это.

– Конечно, я хотела выйти замуж, но совсем по другим причинам. Я хотела жениться, потому что забеременела и влюбилась в тебя. Ты же стремился к этому, чтобы мы усыновили твоего незаконнорожденного племянника, и вовсе не любишь меня.

Марк сел, его глаза помрачнели, стали грозными.

– Я не желаю слышать слово «незаконнорожденный».

– А если я не соглашусь, – сказала Луиза, – на усыновление?

– Я брошу тебя, и ты больше меня никогда не увидишь.

Она пришла в ужас, поняв, что он не шутит. Ей пришлось быстро пошевелить мозгами.

– О'кей, допустим, мы усыновим ребенка Кей. Как мы сможем изображать, что он – наш сын, ведь мы только что поженились? Как это будет выглядеть?

– Никто в Пилгрим-Лейке не знает о том, что мы только что поженились. Мы скажем, что поженились год тому назад и держали это в тайне.

– В тайне? От моих родителей? Ты сошел с ума?

– Вовсе нет. Я должен позаботиться о добром имени моей несчастной умершей сестры и намерен сделать это во что бы то ни стало. Ты – моя жена и должна помочь мне.

– Но что скажут мои родители? С них достаточно и того, что я забеременела до свадьбы, но эту проблему я улажу. Вернуться домой беременной, да ещё с месячным сыном – это уже другое дело. Мои родители откажутся от меня.

– Нет, не откажутся.

– Они не поверят, что мы поженились год тому назад. Ни за что.

– Поверят, если ты скажешь им, потому что они захотят поверить тебе. – Марк казался таким же невозмутимым, как в тот день, когда он появился в колледже вроде бы на один уик-энд.

– Преждевременные роды – маленькая невинная ложь. То, о чем ты просишь – кощунство. – Но она попала в ловушку и знала это. – Даже если мои родители поверят в эту неубедительную историю, как быть с нашими друзьями и соседями по Пилгрим-Лейку? Их нам не провести.

Марк принялся скручивать сигарету.

– Они тоже поверят. Они не посмеют оскорбить недоверием таких добропорядочных и влиятельных горожан, как твои родители. Неужели тебе это не ясно? Все пройдет без сучка и задоринки.

– Нет. – Слезы, которые сдерживала Луиза, скатились по её щекам на воротник скромного платья, в котором она выходила замуж. – Это какой-то кошмар. Такое не случается в реальной жизни. А почему Уилфред не может усыновить Харри? Он – его настоящий отец.

– Мерзавец сделал ноги. Даже если бы он остался на месте, я бы не позволил такому подонку воспитывать моего родного племянника.

Марк пустил к потолку кольцо дыма.

– Ладно, с этим все решено. Мы усыновляем Харри, но он никогда не узнает об этом. И твои родители – тоже. Никто в Пилгрим-Лейке не узнает правду.

– Я буду её знать.

– Верно. Ты, я и Джулиана. Только мы трое. Когда ты родишь, новый ребенок ничего не узнает, потому что Харри уже будет с нами. Все будут относиться к обоим детям одинаково. Ребенок, появившийся вне брака и остающийся незаконнорожденным, всю жизнь несет на себе эту печать. Такая судьба не постигнет малыша моей сестры. Ни он сам, ни кто-то другой не заподозрят правду, и Харри будет чувствовать себя равным другим детям.

– Равным? – закричала Луиза, и из её глаз снова брызнули слезы. Как же, равным! Хотя индейские предки Марка по отцовской линии обосновались в районе Пилгрим-Лейка пятнадцать тысяч лет тому назад, а его голландские предки по материнской линии появились здесь двести лет тому назад, все равно его семья имела более низкий социальный статус, чем родные Луизы с их чисто английскими корнями.

Именно английская королева в начале восемнадцатого века заключила бесчестный земельный договор с простодушными индейцами из племени немси, которому принадлежали прародичи Марка. После совершения сделки англичане, а позже более жестокие голландцы начали осваивать ценные сельскохозяйственные угодья, и индейцы поняли, что контракт, легкомысленно подписанный ими с «голубоглазыми людьми», означал потерю принадлежавших им земель. Немси стали медленно, с горечью, отступать в дальние горные равнины, чтобы начать там новую жизнь.

Остались лишь немногие – например, прапрапрапрадед Марка. Он влюбился в голландскую девушку Маргит, и, пренебрегая традициями своего гордого народа, женился на ней. Потом, чтобы обрести свое место в белой общине, сменил фамилию Маринготоп, которой прежде гордился, на Маринго, и начал отрицать свое благородное индейское происхождение…

Из музыкального автомата Чарли доносилась песня «Дудочников»-«Твои слова и дела потрясают меня, я все больше влюбляюсь в тебя». Чарли предстал перед Луизой и Джулианой с ароматными бифштексами по-швейцарски на подносе. «Прежде думал я, что жить смогу без любви, теперь она – вся моя жизнь.»

– Я сейчас принесу хлеб и масло, – сказал Чарли.

– Семейные трагедии, – пробормотала Джулиана. – Да, мы обе вдоволь настрадались. Тебе пришлось усыновить Харри. Потом твои родители погибли в том ужасном пожаре. Моего мужа погубило спиртное. Моя дочь умерла при родах. А теперь Марк.

Однако к удивлению Луизы её свекровь оставалась спокойной, её глаза были сухими. Луиза подумала, что она сама вряд ли смогла бы сохранять такое самообладание, если бы с Харри что-то случилось. Конечно, не смогла бы. Она только сейчас осознала, что уже половина первого, а Харри ещё не появился. Ее кольнуло недоброе предчувствие. Что его задержало? Где он сейчас?

– Да, здесь подают щедрые порции, – сказала Джулиана. – Это нельзя отрицать.

Через мгновение Чарли принес блюдца с хлебом и маслом. Взяв вилки, женщины принялись медленно и молча поглощать дымящиеся сорокапятицентовые блюда.

6

За три минуты до полудня я взяла книгу об Испании, отправилась вниз, набрала телефон нашей школы и попросила позвать Харри Маринго.

– Он должен быть в раздевалке после урока физкультуры, – сказала я одинокой телефонистке, мисс Галант. – Будьте добры, передайте ему, что звонит сестра, мне надо сообщить ему нечто важное.

Я волновалась так сильно, что мое сердце отбивало чечетку. Однако моя решимость не ослабевала – я знала, что день познания наступил. Я провалялась в моей проклятой кровати все утро, обдумывая, как мне лучше соблазнить брата. Кажется, я разработала хороший план. Вряд ли Харри осмелится отступить, даже если будет готов умереть от чувства вины. Я тоже испытывала его, ну и что? Мы будем чувствовать себя виноватыми вместе. Любой глупец знает, что это лучше, нежели испытывать чувство вины в одиночестве.

– Алексис?

Голос Харри показался мне незнакомым, странным, далеким, и тогда я поняла, чем это объясняется: прежде мы никогда не разговаривали друг с другом по телефону. Сейчас мы как бы стали взрослыми, вроде Хэмфри Богарта и Лорен Баколл в «Иметь и не иметь», хоть я и не помню, чтобы они в этом фильме беседовали по телефону. Мы с Харри перестали быть детьми.

– Ты должен немедленно прийти домой, – сказала я. – Это очень важно.

– В чем дело?

– Это не телефонный разговор.

– Что-то стряслось?

– Пожалуйста, Харри. Не ешь ленч у Чарли. Приходи вместо этого домой.

– Тебе плохо? Может быть, мне стоит заглянуть в магазин и сказать маме. Если ты действительно разболелась.

Меньше всего на свете я хотела, чтобы Харри приближался к магазину или аптеке Чарли, где мать могла заметить его. Если я знаю мою мать, то она скоро увидит Харри, но это произойдет в месте, не имеющем отношения к торговле. Это произойдет прямо здесь, в нашем славном доме. На полу в гостиной лежит медвежья шкура. Она очень удобная.

– Садись на свой велосипед и приезжай домой.

Я сразу же положила трубку, боясь произнести ещё одно слово. Я знала, что мисс Галант прослушивала всю беседу. Она – старая дева, возможно, её нездоровый интерес к чужой жизни связан с этим, с отсутствием собственного мужчины, с необходимостью ухаживать за умирающей от рака матерью.

Я скажу кое-что о Пилгрим-Лейке. Здесь нет секретов. Или, как выражается моя мать, спрятанных в шкафу скелетов. Сейчас я ясно вижу её готовящей на ленч ежедневный сэндвич с сыром и ветчиной, который она запивала молоком. Я не хочу быть похожей на нее: заурядной, всегда одинаковой, скучной. Я скорее убью себя.

Не понимаю, почему мой отец когда-то женился на ней. Он, должно быть, потерял тогда рассудок. Он был таким красивым. По-моему, ему приходилось топить ошибку своей молодости в спиртном. Несчастливый брак подтолкнул его к бутылке. Люди смеются за нашими спинами. Они не смеют делать это у нас на глазах, потому что мы владеем магазином, вовремя оплачиваем счета, являемся уважаемой семьей. Я не хочу только выглядеть респектабельно, этого мне недостаточно. Харри – тоже. Мы оба хотим большего и добьемся этого.

Знаете, чего хотим мы с Харри? Чего всегда хотели? Мы хотим быть летними людьми. Мы часто говорим об этом. Мы не хотим жить здесь, как бы любезно ни держались с нами каждое лето богатые туристы. Мы хотим стать этими летними туристами и сорить деньгами, словно это обыкновенный мусор. Прошлым летом здесь была одна девочка, я никогда её не забуду. Ее родители ездили в длинном черном авто. Мать сказала, что это «кадиллак». Она произнесла это слово с восхищением, нет, с жадностью, потому что знала, что такие люди полезны для бизнеса. Во всяком случае, она надеялась на это.

Но девочка была моей ровесницей, ей исполнилось двенадцать лет. Она носила белую плиссированную юбку из акульей кожи и белую безрукавку из такого же материала. Она была загорелой, с покрытыми бесцветным лаком ногтями на ногах. Ее сандалии держались на двух узких ярко-зеленых ремешках. Волосы девочки прикрывал яркий платок с зелеными, розовыми и красными точками.

Я никогда не забуду её по множеству причин. Во-первых, потому что моя мать никогда не позволяла мне ходить в белом. Она считала этот цвет слишком марким. И ещё я никогда не видела девочек с педикюром. Она меня очаровала. Пробудила во мне зависть. Зеленые сандалии, зеленый платок на голове. Однажды, когда мы купались, она с озабоченным выражением лица сообщила мне, что ей необходимо беречь уши, потому что они недавно болели. Мне захотелось затолкать её голову в воду, даже если то, что она сказала о своих ушах, было правдой.

На самом деле она как бы говорила мне, что её семья в состоянии купить ей костюм-двойку из акульей кожи, стоивший, должно быть, целое состояние. Она могла прикрывать уши дорогими шелковыми платками. Всем своим видом девочка заявляла, что она лучше меня. И я в конце концов затолкнула её голову в воду, притворившись, будто это обычная шалость. Я знала, что она не посмеет ответить мне тем же самым. Я извинилась и объяснила, что мы все тут топим друг друга.

– Но мои уши, – сказала она. – Их нельзя мочить.

– Ты же в купальной шапочке. – Она была лимонно-желтой – точно такого же цвета, что и купальный костюм девочки. – С твоими ушами все будет в порядке.

Она тотчас выскочила из воды. Ее покрытые бесцветным лаком ногти заблестели под жарким дневным солнцем.

– Пожалуй, я скажу маме про уши.

Никто из нас не носил тогда купальные шапочки, хотя Чарли продавал их пожилым туристкам. Они стоили дорого. Двадцать девять центов. (Мы с Харри получали еженедельно на питание по двадцать пять центов.) Мать объяснила, что шапочки изготавливаются из резины, а этот материал во время войны в дефиците. Сколько бы они ни стоили, мне они казались смешными, я бы никогда не полезла в воду в этом идиотском наряде. Однако в тот день я заснула вся в слезах, помня, как выглядела белая акулья кожа на фоне загорелого тела.

– Алексис?

Я не слышала, как открылась входная дверь. Харри примчался домой так быстро, что я не могла в это поверить. Он прилетел ко мне – Господи, наш отец уже никогда не сможет это сделать. Самолеты вызывают у меня восторг, они могут доставить человека куда угодно, сделать его свободным.

– Я в гостиной.

Он вошел, и я подумала, что выгляжу не хуже Лорен Баколл. Возможно, даже лучше, хотя мы относимся к разным типам. И Харри. Даже в поношенном коричневом свитере и бежевых вельветовых брюках, переживших семь миллионов стирок, он был так же хорош собой, как наш отец. Но дело было не только в красоте, он обладал чем-то большим. Мы оба наделены этим, как и Марк Маринго (отныне я буду мысленно называть его именно так) – в отличие от нашей матери, мисс Галант и большинства зануд, проживающих в Пилгрим-Лейк. Я бы хотела знать, как это называется – то, что делает меня и Харри отличными от соседей, выделяет нас из общей массы.

– Ты все ещё в пижаме.

На мне была розовая шерстяная пижама, которую мать купила к Рождеству. Она подарила мне её и фигурные коньки. Харри получил сани для скоростного спуска, о которых он давно мечтал. Я не могла нарадоваться конькам, научилась кружиться и совершать прыжки лучше всех девчонок в городе. Что касается пижамы, то на ней были нарисованы кролики. Я не хочу носить одежду с кроликами. Я хочу носить платье, как у Лорен Баколл в «Иметь или не иметь» – элегантное, черное, открытое. У меня ещё нет грудей. Вероятно, они будут маленькими. Это меня не беспокоит. Лишь бы они появились.

– Конечно, в пижаме. Я болею. В чем я должна быть? В моей обычной одежде?

Харри, похоже, здорово смутился. Можно ли было упрекнуть его в этом?

– Алексис, я не понимаю. В чем дело? Почему ты позвала меня домой? Что происходит? Что-то стряслось?

Я не ручаюсь, что он произнес именно эти слова. Во всяком случае, он выпалил нечто похожее. Я его почти не слушала. Я воспринимала только интонацию, и она заставила меня занервничать. Мне передалось волнение Харри.

– Я изучаю Испанию.

– Испанию? – Харри уставился на меня так, словно я сошла с ума. Из-за этого ты не дала мне отправиться на ленч?

Я поняла, что он голоден и поэтому злится.

– Послушай, я могу подогреть вчерашнее тушеное мясо. Его там много. Мама сказала, что я могу им подкрепиться.

Я пошла на кухню и включила плиту фирмы «Таппан». Вспомнила забавную историю о том, как Харри однажды вечером дрочил со своими приятелями. Мальчишки так непохожи на нас. Мне и в голову бы не пришло заниматься чем-то подобным с подругами, хотя сама я часто ласкаю себя. Один раз даже пустила в ход морковку. С тех пор не могу есть морковь и всегда убираю её из гарнира.

Но при чем тут «Таппан»? Когда Харри занимался этим, то есть, я хочу сказать, дрочил, брызги «спущенки» попадали на плиту «Таппан» на кухне Миллеров, где мальчишки сидели возле стола, соревнуясь, чье пятно окажется большим. Харри клянется, что его «спущенка» полностью закрыла одну из букв «п».

Так он это называет – «спущенка». Харри, в отличие от меня, не заглядывает в словарь. Я называю это спермой. По правде говоря, она вызывает у меня панический страх. Чем я могу ответить на её извержение в физическом плане? И все же она завораживает меня. Я не могу забеременеть, потому что у меня ещё нет месячных. Я должна об этом помнить, это очень важно. Иначе я не смогла бы сделать то, что собираюсь сделать. Теперь меня не остановить и диким мустангам.

– Ну так как насчет тушеного мяса?

Он стоял возле меня. Мы оба смотрели на красные и золотистые вершины деревьев. Они пробуждали во мне печаль, хотя и были красивыми. Индейское лето. В словаре написано, что это – теплая и сухая пора, приходящая в Соединенных Штатах и Канаде в конце осени или начале зимы. Однако там не объяснено, почему это время назвали индейским летом. То есть в честь нас.

– Почему, Харри?

– Что почему?

– Индейское лето. Странно, правда?

Его голос был холодным, как здешняя погода в январе и феврале.

– Не знаю, о чем ты говоришь, Алексис.

Это на меня подействовало. Он не смеет проявлять такое безразличие ко мне только потому что голоден. Я не позволю ему. Я тоже проголодалась. Убедившись в том, что он не видит мою руку, повернула регулятор плиты на 50 градусов вместо 225. Харри ещё не знал, что мы не будем есть эти чертовы бычьи хвосты. Мы будем трахаться.

– Я рассматривала карты Испании. Вот чем я занималась все утро.

– Карты Испании?

Я уже говорила, что Харри, как и я, был всегда очарован Испанией, однако сейчас могло показаться, что мы никогда не касались этой темы. Мы стояли на расстоянии нескольких дюймов друг от друга, но он был где-то очень далеко от меня.

– Карты южной Испании, – уточнила я.

– Алексис, почему ты попросила меня прийти домой?

– Потому что я хочу показать тебе кое-что.

И тут я сделала то, что отрепетировала заранее. Я обняла моими руками в розовых кроликах обтянутые шерстяным свитером плечи Харри и крепко поцеловала его в губы. Я едва не потеряла сознание. Прежде мы никогда не целовались. Я почувствовала себя по-настоящему взрослой, как во время телефонного разговора. Мой рот стал влажным, как и рот Харри. Я не могла сказать, где заканчиваются мои губы и начинаются его – мы слились в поцелуе. Потом я отстранилась.

– В чем дело? – спросил он.

– Пойдем в гостиную, пока тушеное мясо подогревается. Это займет некоторое время, потому что я недавно достала его из холодильника, оно чертовски холодное.

– Мне не нравится, когда девчонки чертыхаются.

Я взяла его за руку, и мы пошли в комнату. Рука Харри была влажной.

– Но я же не просто одна из них, верно, Харри?

На его лице появилось странное испуганное выражение.

– Нет.

– Я – твоя дорогая сестренка, так ведь?

– Да.

– Скажи это.

Он не посмел посмотреть мне в глаза.

– Что сказать?

– Скажи: «Ты – моя дорогая маленькая сестренка, и это все меняет.»

– Я голоден, – сказал Харри. – Я только что играл в баскетбол и сейчас умираю от голода.

– Мясо скоро будет готово, – соврала я. – Обещаю.

Мы уже находились в гостиной. Харри сел на диван, который, сколько я помню, всегда был продавленным. Наверно, его пружины сломались. Но я, подобрав под себя ноги, села на бело-коричневую медвежью шкуру, лежавшую на середине комнаты. Сидя так, я ощущала себя настоящей индеанкой. Не могу это объяснить. Я знаю, что родители моей матери были англичанами, а у отца было совсем немного индейской крови, она смешалась с голландской, но это не имело значения. Что-то всегда остается в крови, как микробы, если такое сравнение допустимо. Я хочу быть красивой. Вижу себя в каноэ.

– Где карты?

Мы с Харри и прежде рассматривали Испанию, но мало что могли увидеть, потому что располагали картами Европы. Однако недавно я добралась автостопом до соседнего городка, где есть большая библиотека. Я нашла там более удобные карты, нежели те, что мы рассматривали в школе.

Эти новые карты находились в книге о южной Испании (мы интересовались только этой частью страны). Я вынесла книгу под курткой. Решила, что мы с Харри нуждаемся в ней сильнее других людей. Для них Испания была просто далеким местом, которое они не увидят ни разу за всю свою скучную жизнь. Но для меня и Харри она означала нечто гораздо большее – во всяком случае, будет означать, когда мы станем совсем взрослыми. Когда мы окажемся в южной Испании, это будет означать, что мы наконец стали летними людьми.

– Карты находятся здесь, – сказала я. – Они в книге, которую я держала в моей спальне. Позвонив тебе в школу, я принесла её сюда.

– Мама забеспокоится из-за того, что я не зашел в магазин после ленча.

Словно я этого не знала.

– Она просто подумает, что ты задержался у Чарли, и у тебя не осталось времени.

– Нет. Она догадается, что тут что-то не так.

Я должна была отвлечь его от мыслей о матери, вернуть к реальности.

– Посмотри сюда.

Я отошла к старому дубовому серванту, чтобы достать оттуда книгу о южной Испании. Я предполагала, что блестящая фотография на обложке сразу завладеет вниманием Харри, и оказалась права! Там был изображен замок Санта-Барбара, находящийся возле Аликанте. Сквозь проем арки виднелись причудливые каменные строения, возведенные на разных уровнях. На окнах были решетки, темный проход вел куда-то вглубь… кто знает, куда именно? Над замком синело такое яркое небо, что даже летний Пилгрим-Лейк показался мне похожим на Аляску.

– Где ты достала эту книгу? – заговорил наконец Харри.

– Я взяла её в библиотеке.

– Какой библиотеке?

Я назвала соседний городок.

– Мне пришлось добираться туда автостопом. Я захотела сделать тебе сюрприз. Ну, Харри, что ты об этом думаешь?

Он не мог оторвать взгляда от замка.

– Никогда не видел ничего подобного.

– Внутри много других фотографий. И карт, указывающих, где были сделаны снимки. Я прочитала всю книгу. Дважды.

– Где, ты сказала, находится этот замок?

– В местечке под названием Аликанте.

Харри открыл книгу и попытался найти Аликанте на карте. Сделав это, он сказал:

– Это ещё не крайний юг. Малага расположена гораздо южнее.

– Да, знаю, но Аликанте звучит гораздо более интригующе.

Я отвела Харри к медвежьей шкуре. По-моему, он был так потрясен картинкой на обложке, что не отдавал себе отчета в том, что делает, где находится, что говорит. Но он продолжал говорить.

– В другой части карты есть местечко Кадис. Оно тоже находится на юге.

Он начал называть города, расположенные южнее Аликанте, но я знала, что это ничего не изменит – в конце концов мы окажемся именно в Аликанте. Я была уверена в этом так же сильно, как и в том, что через пару минут произойдет нечто важное. Я знала, что это должно случиться – то, что мы сделаем сейчас на медвежьей шкуре, и что когда-нибудь мы отправимся жить в Аликанте.

Различие между этими двумя вещами заключалось лишь в том, что первую можно было приблизить, а вторую придется подождать (хотела бы я знать, как долго?). Но я добьюсь своего. Я дрожала от страха, но знала, что оба мои желания сбудутся.

– Что ты делаешь?

На вельветовых брюках Харри были пуговицы, и я начала их расстегивать. Белые трусы также были на пуговицах.

– Ты знаешь, что я делаю. Пожалуйста, положи книгу. Мы ещё посмотрим её позже.

Он положил книгу на медвежью шкуру и стал смотреть, как я снимаю с него брюки и трусы. Потом я мгновенно сдернула с себя пижаму с розовыми кроликами. Харри остался в одном свитере, но на мне уже не было ни единой нитки.

– Харри, я ужасно люблю тебя. Я хочу, чтобы ты сделал это со мной. Конечно, ты уже занимался этим с другими девчонками, но мне нет до этого дела. Они ничего не значат. Пожалуйста. Я знаю, тебе известно, как это делается. А мне – нет. Я ещё девственница.

И тогда – в тот самый момент, когда из кухни донесся запах тушеных бычьих хвостов, мой милый, дорогой братец произнес нечто такое, что я буду помнить всю жизнь. Потому что он мог солгать.

– Нет, Алексис, ты ошибаешься. Я тоже девственник.

– Тогда мы научимся этому вместе.

– Я люблю тебя, – сказал Харри.

Мы начали баловаться друг с другом, как прежде, но сейчас должно было произойти нечто новое. Он вставит в меня свою штуковину. Я умирала от нетерпения. Судя по его взгляду и учащенному дыханию, он тоже спешил это сделать. Внезапно Харри замер и посмотрел на меня печальными темными глазами. Я вдруг увидела его плывущим в каноэ.

– Это грех, Алексис. Ты сама знаешь. Ты – моя сестра. То, что мы собираемся сделать – ужасный грех.

– Мне плевать.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Ты позвала меня домой для этого, верно?

– Да.

Он наконец по-настоящему улыбнулся. На самом деле Харри верил в грех не больше, чем я.

– Вероятно, тебе будет больно, – сказал он. – Говорят, что девчонки в первый раз испытывают боль.

– Не равняй меня с девчонками. Хорошо?

На губах Харри все ещё играла улыбка, но его глаза пристально смотрели на меня.

– Хорошо. Ты моя маленькая испорченная сестренка.

– К тому же я хочу испытать боль.

На стене висел томагавк. Его повесил когда-то давно мой отец. Не знаю, где он нашел эту вещь. Возле боевого топорика находилась картина с изображением английского короля. Какого именно, не знаю, но на шее у него был белый кружевной воротник. Отсутствовала лишь фотография ветряной мельницы. К тому времени, когда штуковина Харри отвердела настолько, что он смог засунуть её в меня, я уже забыла, что висело на стене, а чего там не было.

Я могла лишь закрыть глаза и думать об испанских арках и подземных лазах, которые вели в неведомые, загадочные места.

7

Пока Алексис лежала на медвежьей шкуре, мечтая об испанских замках, её мать пыталась проглотить десерт из тапиоки в кафе Чарли и думала о том, как бы поскорее уйти отсюда.

Луиза Смит Маринго решила отказаться от кофе – не потому, что он стоил пять центов, а потому что больше не могла высидеть здесь ни одной минуты. Она просто должна была выбраться на улицу.

– Но если вы хотите кофе, Джулиана, оставайтесь здесь, – сказала она свекрови, которая вычистила тарелку из-под бифштекса по-швейцарски последним кусочком хлеба с маслом.

– Я бы выпила чашечку, – призналась Джулиана. – Я должна прибраться днем у миссис Финнеган, мне потребуются дополнительные силы. Она очень неряшливая женщина. Должна сказать, у неё в доме сущий бардак. Однажды я пришла к ней и обнаружила, что она не спустила за собой воду в туалете.

– Пожалуйста, Джулиана. Мы ведь за столом.

– Извини, дорогая. Я знаю, как ты расстроена.

– Да, это так.

– Потерять мужа… – Джулиана вздохнула, вспомнив о кончине собственного супруга, старого самогонщика, изготовлявшего джин в ванной. Я знаю, что у тебя на душе.

На самом деле Джулиана ничего не знала, и Луиза не собиралась объяснять ей, что нервничает вовсе не из-за смерти мужа. Отсутствие Харри казалось необъяснимым. Что с ним стряслось? Где он? Стрелки приближались к часу, а он так и не пришел на ленч. Зная, с каким нетерпением дети ждут гамбургеры и молочные коктейли, Луиза могла только подозревать (нет, бояться), что Харри задержало нечто страшное. Но что? Несчастный случай? В таком случае она бы уже услышала о нем, Пилгрим-Лейк был маленьким городком. Что могло произойти, кроме несчастного случая? Луиза жестом позвала Чарли.

– Моя свекровь хочет чашечку кофе. Принесите, пожалуйста, счет. Я должна срочно отправиться домой. Боюсь, что-то произошло.

– Домой? – сказала Джулиана. – Я думала, что у Алексис всего лишь болит голова. С ней ведь не случилось что-то более серьезное, нет? Ты от меня ничего не скрываешь?

Луизе захотелось укусить свой язык за то, что она выдала свои планы и тем самым насторожила свекровь. Ее удивляли собственные подозрения, хоть они и были неясными, расплывчатыми.

– Когда я уходила утром, у Алексис слегка подскочила температура. Я уверена, что сейчас с ней все в порядке, но будет лучше, если я взгляну на девочку.

– Ты не сказала мне о температуре.

Луиза молча помолилась о том, чтобы Господь не покарал её за эту маленькую невинную ложь. Неужто она понесла за свою жизнь мало наказаний?

– Я не хотела тревожить вас, Джулиана. У вас и так много проблем. Но я буду чувствовать себя лучше, если загляну на несколько минут домой и проверю Алексис.

– Тогда ступай, дорогая. Это тебя успокоит. Тебе сейчас только больного ребенка и не хватает. После гибели Марка и вообще.

Когда Чарли подошел к ним со счетом, Луиза достала из сумочки десятицентовик и положила его на кленовый столик.

– Извините меня, миссис Маринго. – Чарли в смущении перевел взгляд с одной женщины на другую. – Я только что услышал о мистере Маринго. Просто не нахожу слов. Позвольте принести вам обеим мои глубочайшие соболезнования.

– Спасибо, – ответила Джулиана.

Значит, слух уже начал распространяться. Луиза не удивилась этому.

– Кто вам сказал? – спросила она.

– Почтальон. Помните, когда вы вошли, он пил кофе возле прилавка?

– Да, помню. – Луиза встала и машинально расправила свой мешковатый синий трикотажный костюм. – Вы не видели сегодня моего сына, Чарли?

– Нет, мэм. Не видел. Это странно – ну, то, что он не пришел сюда. Чарли нервно засмеялся. – Возможно, он нашел более дешевое кафе.

– Например? Отель «Виндзор?»

Чарли покраснел.

– Извините меня. – Он ушел, чтобы обслужить других посетителей.

– Тебе не стоило отвечать ему так сурово, – сказала Джулиана. – Он лишь позволил себе безобидную маленькую шутку.

– Сегодня мне не до шуток.

– Может быть, Харри тоже заболел? – Джулиана побледнела. – Ты скрываешь от меня что-то плохое, Луиза.

– Харри здоров. Успокойтесь. Наверно, он решил подольше потренироваться на баскетбольной площадке, только и всего. Вы знаете этих мальчишек. А теперь выпейте кофе и доешьте десерт. Мы поговорим позже.

– Если Алексис стало хуже, немедленно позвони миссис Финнеган – я буду там. Я, её единственная бабушка, имею право быть в курсе таких вещей.

Нетерпение Луизы возрастало с каждой минутой.

– Если состояние Алексис ухудшится, я обязательно позвоню вам. Не беспокойтесь.

– Хорошо. Спасибо, что пригласила меня на ленч, дорогая. Это большая щедрость с твоей стороны.

– Это вы доставили мне удовольствие.

Мысли Луизы метались из стороны в сторону, уносились вдаль. Она не могла дождаться мгновения, когда выйдет из аптеки и сядет в машину. Слава Богу, она не оставила её в гараже Бака, не то пикап уже был сейчас бы, вероятно, в полуразобранном состоянии.

– Не изнуряйте себя, Джулиана, слышите?

Женщины поцеловали друг друга в щеки.

– Я просто выполняю мою работу. – Джулиана уставилась серыми глазами на кофе. – И рассчитываю на то, что другие тоже выполнят свою. Надеюсь, эта ленивая миссис Финнеган не забудет сегодня спустить за собой воду в туалете. Всему есть предел, ты ведь это знаешь?

Луиза ничего уже не знала. Ничего не слышала. Ее сердце билось так сильно, что она с трудом думала. Она не испытывала такого страха с того времени, когда на втором месяце беременности услышала от Марка, что они должны усыновить Харри. Алексис и Харри. Алексис и Харри. Алексис. Харри. В течение трехмильной дороги домой эта мелодия снова и снова звучала в её голове.

Лишь одна посторонняя мысль вторглась в сознание женщины: Джулиана превратилась в старуху.

8

На медвежьей шкуре осталось лишь небольшое пятнышко крови – я ждала сильного кровотечения. Также меня удивила безболезненность первых движений, разорвавших плеву или как она там называется.

Наслушавшись в школе девчоночьих рассказов, я полагала, что потеря девственности сопряжена с ужасной, невыносимой болью и кровотечением. Помню, Салли-Энн однажды сказала, что в первый раз девушка кричит, как раненый зверь – так велики физические страдания. Поскольку Салли-Энн призналась в том, что сама она ещё была девственницей, я спросила её, где она почерпнула такую захватывающую информацию.

– Конечно, я услышала это от матери. А ты что думала? Уж она-то должна знать.

Теперь я поняла, что мать Салли-Энн не смогла бы отличить жареную кукурузу от пареной репы, даже если бы её ткнули лицом в тарелку. Или же отец Салли-Энн (местный сантехник) был безжалостным садистом. По правде говоря, он производил впечатление мягкотелого человека, находящегося под каблуком у собственной жены. Я видела его вблизи, когда он пришел прочищать сток нашей кухонной раковины, забившийся жиром и отходами. Но говорит ли о чем-то внешность? Теперь я знаю, какой обманчивой она может быть.

Высказывания моей матери на запретную тему были типичным примером её поразительной замкнутости.

– Ты слишком молода, чтобы задавать такие вопросы.

– Мне уже двенадцать лет. У меня в любой миг могут начаться месячные. Как только это произойдет, я стану женщиной.

– Может быть, так написано в медицинских книгах, но даже если они начнутся завтра, ты все равно останешься ребенком.

– Я знаю некоторых девочек, которые уже не девственницы.

– Кто это? Как их зовут? Ты с ними дружишь?

– Нет, но я слышала, как они разговаривали возле школы.

– Это ужасно!

– Что ужасно? То, что они разговаривали или то, чем занимались?

– Все. И то, и другое. Это отвратительно. Постыдно. Я не хочу, чтобы ты их слушала. Уходи. Держись подальше от этих шлюх.

– Я ухожу от них. Именно поэтому я спрашиваю тебя – потому что не хочу спрашивать их.

– О чем?

– Как это было в первый раз.

Мать сжала свои узкие губы, накрашенные помадой «Алая роза», так плотно, что они практически исчезли с её лица.

– Когда придет время и ты станешь взрослой, ты сама все узнаешь.

– Больше ничего не скажешь, мама?

– Это тебе не пикник. Мне больше нечего сказать.

– Это действительно так неприятно?

– Веди себя, как подобает леди, Алексис.

– Леди носят белые перчатки и выглядят, как Оливия де Хэвиленд.

– Ты чересчур остроумная.

Наша беседа состоялась всего несколько месяцев тому назад. Больше мы не разговаривали на эту тему. Мать сама поставила точку на нашем общении. Довольно, больше не приставай ко мне и веди себя, как леди.

– Что тут забавного? – спросил Харри.

Я не заметила, что рассмеялась перед тем, как Харри задал мне вопрос. Он лежал на медвежьей шкуре возле меня с обнаженным торсом. Должно быть, он в какой-то момент снял свитер, но я не помню, когда. Все происшедшее было ярким, ослепляющим сном – коротким и столь насыщенным, что я не могла разделить его на отдельные части.

– На самом деле это пикник – вот почему я смеюсь.

Я пересказала ему то, что услышала от мамы.

– Не хватает только жареного цыпленка, картофельного салата и пива. Я все ещё смеялась. – Подожди, я забыла муравьев.

Я чувствовала, что Харри смотрел на меня пристально, внимательно, с нежностью. Он перекатился на бок и обнял меня своими красивыми нежными руками. Мы всего несколько минут тому назад перестали заниматься любовью, и он, вероятно, понял, что я ещё не пришла в себя окончательно. Он выглядел так, словно тоже парил в воздухе.

– С тобой все в порядке, Алексис?

– Я чувствую себя прекрасно. Никогда ещё не чувствовала себя лучше. Это было правдой, я ощущала себя взрослой женщиной, и меня переполняла гордость. Я наконец это совершила! – Это было замечательно!

– Надеюсь, я не причинил тебе боли. Я старался.

– Мне совсем не было больно. – Я поцеловала его темные ресницы, столь похожие на мои. – Честное слово, не было.

– Но ты ощущаешь внутри жжение?

– Небольшое. Оно меня не беспокоит, мне даже приятно. Ведь это сделал ты.

Он посмотрел на темно-красное пятно, образовавшееся на шкуре, коснулся его пальцем и слизнул кровь. Теперь вы понимаете, почему я люблю Харри, почему буду любить его всегда, что бы он ни делал? Потому что я это он, а он – это я.

Упоминание о матери оттолкнуло нас друг от друга. Даже отсутствуя, она оказывала плохое влияние, разделяла нас, убивала теплоту наших отношений. Возможно, когда-нибудь я обрету способность любить мать, но сейчас я ненавидела её сильнее, чем когда-либо. Я стыдилась моей ненависти, это чувство было нехорошим. Потом я внезапно заплакала.

Харри приблизился ко мне, крепко обнял меня.

– Что с тобой, Алексис? В чем дело? Пожалуйста, скажи мне.

– Я не знаю. – Я всхлипывала, хотя это было непохоже на меня. Просто я подумала о папе. Мы уже никогда его не увидим.

– Никогда.

– С этим трудно смириться. Со словом «никогда». Оно чем-то похоже на «невозможно».

Мои слезы падали на обнаженное плечо Харри. Его кожа была такой красивой и теплой. Я помню, как ещё маленькой девочкой прикасалась к отцу до его ухода на войну. Вечерами меня обычно укладывал в постель именно он, а не мать. Однажды, когда меня мучил кошмар (на улице грохотал гром и сверкали молнии), папа зашел в мою спальню и обнял меня, как это делал сейчас Харри.

Отец и Харри даже пахли одинаково. Этот свежий, чистый аромат напоминал запах сосен. Вокруг Пилгрим-Лейка много сосен. Вероятно, он проник в нашу кровь. Вероятно, я тоже пахну сосной. Никогда прежде не думала об этом. Сам человек не может понять, как он пахнет. Узнать это можно только от других.

– Как я пахну? – спросила я Харри.

– Ты не пахнешь.

– Нет, я говорю не о плохом запахе. Как пахнет моя кожа? Она должна как-то пахнут. Твоя же пахнет.

– Ну и как?

– Сосной.

– Правда?

– Да, мне нравится, как ты пахнешь.

– Наверно, ты пахнешь маргаритками, – сказал Харри, немного подумав. – Это – самое точное сравнение.

– Маргаритки – мои любимые цветы.

– Я не знал.

– А я думала, что ты знал. Я всегда любила маргаритки. Хочу, чтобы ты знал обо мне все, Харри.

– Я тоже хочу знать о тебе все. – Он поцеловал мои ресницы, и я перестала плакать. – Что ты чувствовала, когда я…?

– Это было замечательно. Не могу описать.

– Попытайся.

– Мне показалось, что по моему телу прокатилась мощная горячая волна. Но это ощущение было очень естественным. Я хочу снова его испытать. Я ответила на твой вопрос?

– Да.

– А что чувствовал ты?

– Я нервничал, – признался Харри. – Я был недостаточно твердым. Но Уилл сказал, что очень скоро я буду твердым, как камень.

– Кто такой Уилл?

– Уилл Уэлчман. Новый тренер по баскетболу. Он заканчивает школу.

– Ты не расскажешь ему о нас, нет, Харри?

– Я не расскажу никому. Это никого не касается.

– Честное индейское?

– Честное индейское.

Это была наша старая тайная шутка. Теперь нас связывала новая тайна, гораздо более серьезная.

– Господи! – Харри сел так внезапно, что я ударилась плечами о пол. Интересно, который час? Должно быть, мне уже давно следовало вернуться в школу. Я так ничего и не съел.

В нашей гостиной не было часов – они стояли только на кухне. Я сама понятия не имела о том, который сейчас час, но в отличие от Харри мне не было до этого дела.

– Что подумает мама? – сказал Харри. – Я не заглянул в магазин после ленча. Должно быть, она уже запаниковала.

Он начал вставать, но я потянула его вниз.

– Какая разница? Ты прогулял дневные уроки. Что касается мамы, то ты её знаешь. Она так занята своей распродажей, что забыла про нас. Для неё важны только деньги.

Я коснулась его практически безволосого паха. У меня уже появились волосы. Я хотела знать, в чем тут причина. Хотела сделать так, чтобы Харри снова отвердел и смог все повторить. Надеялась, что теперь он не будет спешить и продержится дольше. Словно прочитав мои мысли, он сказал:

– Из меня что-то вырвалось. Это произошло очень быстро. Я не мог сдержаться. Ты это почувствовала, Алексис?

– Да, в меня что-то втекло.

– Я не хочу, чтобы это текло. – Он нахмурился. – Я хочу, чтобы это стремительно вырывалось.

Он принялся целовать и нежно покусывать мои соски. Он снова стал моим. Книга о южной Испании по-прежнему лежала возле нас. Я коснулась её свободной рукой. При этом я наблюдала за тем, что Харри делает со мной, а я – с ним.

– Помнишь замок в Аликанте? – сказала я.

Он не мог говорить. Он взял две мои плоские груди в рот, словно они были единым целым, и я почувствовала, как в моем животе затрепетали бабочки.

– Скоро у меня будут груди, Харри. Я хочу иметь их ради тебя.

Он приподнялся и впился в мои губы.

– Мы будем летними людьми. Верно?

– Да. Возможно, через пять-шесть лет.

Потом он снова отвердел и смог овладеть мной. На этот раз он сделал это медленно, потому что уже не волновался так сильно. Я не стала закрывать глаза, как прежде. Я хотела все видеть. Глаза Харри были открыты, он наблюдал за тем, как входит в меня.

– Тебе больно?

– Нет, приятно, – сказала я.

Наконец он полностью проник в меня, и мы замерли на несколько мгновений, слившись в единое целое. Харри начал двигаться. Я хотела двигаться вместе с ним, но не знала, в каком направлении и как это надо делать. Возможно, он не хотел, чтобы я двигалась. Возможно, он хотел, чтобы я лежала абсолютно неподвижно. Все это было таким таинственным, в моей голове возникало множество вопросов. Мои глаза оставались широко раскрытыми, в комнату проникал солнечный свет, я начала слегка ерзать. Харри улыбнулся мне, как бы говоря, что я поступаю правильно. И вдруг я увидела мать.

Она стояла не далее двух метров от нас. Смотрела на нас. Мы не слышали, как старый «шевроле» подъехал к дому. Харри не знал о её присутствии, пока он не заметил выражение, появившееся на моем лице в тот миг, когда мои глаза и глаза матери сцепились в безмолвной схватке. Харри перестал двигаться, словно почуявший опасность дикий зверь. Он открыл рот, чтобы произнести что-то, но мать опередила его. Из её горла вырвался неистовый крик:

– Господи милостивый!

Мне почему-то ударил в нос проникший в комнату сильный запах тушеных бычьих хвостов.

9

Услышав голос матери, Харри запаниковал. Я никогда не забуду появившийся на его лице откровенный ужас – даже если проживу миллион лет. Его член обмяк внутри меня. Харри вытащил его и медленно повернулся, осознавая реальность.

– Мама, – еле слышно прохрипел он. – Что ты здесь делаешь?

Потрясенная, остолбеневшая мать все же сумела произнести:

– Оденьтесь, вы оба. Немедленно!

Я решила послать её к черту. Не двигаться. Если она хочет, чтобы я оделась и выглядела прилично (как леди), ей придется самой одевать меня. Но Харри встал и мгновенно оделся.

– Бесстыдник! – закричала она на него. – Ты ничем не лучше твоего отца. Нет, даже хуже. Как ты мог совершить такое? Да ещё со своей сестрой! Ты знаешь, что такое грех?

Харри пробормотал что-то. Он сожалеет, что расстроил её. Может быть, он действительно сожалел о случившемся, хотя я в этом сомневаюсь. Однако я определенно ни о чем не сожалела. Я была рада. Рада тому, что мы с Харри сделали это, и тому, что мать застала нас на месте преступления.

– Я сказала – оденься, Алексис!

Она села в старое кресло-качалку и покачалась в нем. Казалось, она хотела успокоить себя таким образом. Но этот способ не сработал.

– Вот, Алексис.

Харри протянул мне мою пижаму с розовыми кроликами, которую я отбросила в сторону.

– Возможно, твой брат – распутник, однако даже у него остался какой-то стыд. Он хотя бы прикрылся в присутствии матери.

– Ты его родила, – сказала я. – Ты уже видела его обнаженным. Я не вижу необходимости вечно прикрываться.

Ярость матери представляла из себя забавное зрелище. Можно подумать, что если я раздета, то это просто конец света. Ее глаза были готовы выскочить из орбит, словно она никогда не видела меня нагой. Бедный Харри. Он не знал, что ему сделать, он казался попавшим в ловушку между двумя рассерженными женщинами. Загнанным и виноватым. Но это я выманила его из школы. Я все затеяла.

– Харри не виноват. – Я заставила мать опустить глаза. – Я позвонила ему в школу и заставила прийти домой.

– Он тебя изнасиловал.

– Нет. Ничего подобного.

Мать перевела взгляд на Харри.

– Я её не насиловал, – сказал Харри. – Честное слово.

– Я его соблазнила, – добавила я, снова почувствовав себя Лорен Баколл.

– Что?!

– Именно так, мама. Если ты хочешь ругаться и обвинять кого-то, обвиняй меня. В прошлом ты во всем винила меня. На этот раз ты будешь права. Потому что ответственность за случившееся лежит на мне. Я соблазнила моего брата и, более того, рада этому.

– Погоди, Алексис. – Харри не хотел, чтобы я брала всю вину на себя. – Возможно, начала все ты, но я это довел дело до конца.

Мать уже перешла за черту крайней ярости. Она выглядела так, словно собиралась упасть в обморок.

– Вы оба омерзительны.

– Мы любим друг друга, – Харри шагнул к ней.

– Не прикасайся ко мне.

Он остановился в растерянности.

– Мои собственные дети.

Не знаю, сколько раз она повторила эти три слова. Потом сказала:

– Сын-развратник и дочь-шлюха. Вот кого я вырастила.

– Пожалуйста, мама, – произнес Харри. – Постарайся не переживать.

– Не переживать? Это все, что ты можешь мне сказать?

– Это больше не повторится. Обещаю тебе. Клянусь.

– Лжец. Отныне твое слово уже ничего не значит для меня. Лжец. Выродок.

Харри побледнел.

– Ты – засохшая старая слива. Вот в чем твоя проблема.

Она не отреагировала на его слова, будто была глухой. Ее блеклые голубые глаза глядели на озеро, горы, красные и золотистые деревья. Не знаю, на что она смотрела. Возможно, на остатки индейского лета. Внезапно меня охватила жалость к матери, и я встала. Она заплакала и подняла руки, чтобы закрыть ими свои глаза, но тут что-то привлекло её внимание. Она уставилась на мой пах. Потом громко закричала.

– Господи, что он с тобой сделал? Ты истекаешь кровью.

Я посмотрела вниз, туда, куда глядела она. По моим ногам текла кровь. Ее было много, гораздо больше, чем на медвежьей шкуре, где осталось маленькое пятнышко.

– Ты пострадала, – закричала мать. – У тебя внутри рана. Он что-то сделал с тобой.

Я заметила испуг на лицах Харри и матери, но поняла, что со мной все в порядке. Ничего страшного не произошло. Во рту у меня появился странный привкус, я не могу описать его, но он был незнакомым. Я направилась к матери, оставляя на полу капли крови.

– Мама, со мной все в порядке. Харри не причинил мне вреда. Это наконец случилось. У меня начались месячные.

Она меня не слышала. Она поникла в кресле-качалке, склонив голову на обтянутое синим трикотажем плечо.

– Она потеряла сознание, – сказал Харри. – Как вчера, когда принесли телеграмму.

– Вызови доктора Дира.

Пока Харри разговаривал по телефону, я трясла мать, пытаясь оживить её, но ничего не добилась. Доктор приехал очень быстро. Он поискал пульс, приложил ухо к груди. Потом закрыл глаза.

– Ваша мать умерла. От сердечного приступа.

Мы с Харри уставились друг на друга, потеряв дар речи.

– Бедные дети, – сказал доктор Дир. – Вчера – ваш отец, а сегодня мать.

На мне уже была пижама с розовыми кроликами. Мы успели до прибытия доктора Дира стереть кровь с пола. Он покачал головой.

– Не знаю, что сказать.

Мы тоже не знали, что сказать, но что-то говорило мне о том, что нас посетила одна и та же мысль: это был наш первый скрепленный кровью договор – первый, но определенно не последний.

10

Это был первый приезд Харри Маринго в Париж.

В его голове снова и снова крутились слова старой песни: «Апрель в Париже – каштаны в цвету, праздник средь зеленой листвы». Да, это действительно был апрель, но Харри прилетел сюда отнюдь не на праздник. Ему предстояло в четыре часа встретиться с одним из ведущих банкиров города, Иэном Николсоном, которого он никогда прежде не видел.

Харри за все прожитые им двадцать семь лет ещё ни разу так не волновался.

«Мистер Николсон, я бы хотел получить линию кредитов на общую сумму в пять миллионов долларов для финансирования трех фильмов с Сарой Эймс, моей женой, в главных ролях.»

Какими бы безумными ни казались ему эти слова, он собирался произнести именно их. Что ответит Иэн Николсон?

«Мой дорогой коллега, я восхищаюсь вашей смелостью, вашей – как это назвать? – предприимчивостью. Я восхищаюсь актерским талантом вашей жены, я видел её в нескольких английских фильмах. Однако оценим ситуацию трезво. Пять миллионов долларов? Миссис Эймс фактически не знают в Америке. Что касается вашей личной профессиональной подготовки…»

Неудивительно, что руки Харри увлажнились. Он посмотрел на свои ухоженные ногти так, словно они принадлежали другому человеку. Еще вчера он постригся, побрился и сделал маникюр в самой модной парикмахерской Беверли Хиллс, у Фредди. Точнее, в салоне стилиста – так в Беверли Хиллс называют парикмахерские.

К Фредди ходили самые знаменитые и богатые люди, а также представители другой, третьей, пограничной группы, к которой принадлежал Харри – те, кто хотел как можно скорее попасть в одну из двух первых. Возможно, когда это случится, он перестанет называть стилистов парикмахерами. Пока что это слово пробуждало воспоминания о старом мистере Рейли, отце Денниса, с его сверкающей лысой головой, запахом сигар и простым тазиком для бритья в пораженных артритом пальцах. Человек может уехать из Пилгрим-Лейка, с грустью подумал Харри, но может ли он выбросить Пилгрим-Лейк из своей души?

Хотя это клише было одним из старейших в мире, оно по-прежнему оставалось более чем справедливым. Он оттолкнул его от себя с той же решимостью, с какой убежал от удушающей затхлости маленького родного городка и всего, что воплощал в себе Пилгрим-Лейк. Алексис повезло. Благодаря завещанию матери она рано вырвалась оттуда и попала в модный швейцарский интернат, в то время как он, любимец Луизы, должен был до конца своих дней управлять универсальным магазином в Пилгрим-Лейке. Смириться с безрадостной участью.

Даже после своей смерти Луиза Смит Маринго держала его в своих объятиях, но он перехитрил её. Теперь их надежный, трудолюбивый, упорный продавец Деннис владел магазином и был счастлив. Харри продал его Деннису за десять тысяч долларов вскоре после знакомства с Сарой. Мать, должно быть, перевернулась в могиле. Что бы она сказала, увидев сейчас сына в двубортном костюме в синюю полоску, с щегольской гвоздикой в петлице, галстуком в белый горошек, в ручной работы туфлях из крокодиловой кожи и плаще от Берберри? Что бы произошло, если бы она увидела, как он совсем недавно ел у Лезерра бифштекс, приготовленный по рецепту Дюма, и полыхающее суфле на десерт? Или как он остановился вчера вечером в отеле «Ланкастер». Эту гостиницу рекомендовала его жена.

– Она элегантна, респектабельна и отличается высоким уровнем сервиса. К тому же находится недалеко от Елисейских полей. Она тебе понравится. Она похожа на «Клэридж».

Сара замолчала, вспомнив, что Харри никогда не был ни в Лондоне, ни в других европейских городах, и до их встречи удалялся от Пилгрим-Лейка не более чем на несколько сотен миль. И то лишь благодаря тому, что в конце концов получил баскетбольную стипендию сиракузского колледжа.

– В любом случае «Ланкастер» придется тебе по вкусу, – добавила Сара. – Похож он на «Клэридж» или нет.

Он поцеловал её, потому что любил это делать, а также для того, чтобы заткнуть ей рот – она имела привычку слишком много болтать. Как обычно, её губы раскрылись в жадном ожидании. Она только что вернулась домой после долгих дневных съемок на студии и ещё была в костюме для верховой езды, который почти не снимала на протяжении всей работы над её первых, почти законченным, голливудским фильмом.

Парижские девушки, заметил Харри, возвращаясь в настоящее, обладали узкими талиями, тонкими стройными ногами и небольшими грудями. Несмотря на физическое сходство, каждой удавалось сохранять индивидуальный стиль, быть отличной от других. Какие ощущения испытал бы он, занимаясь любовью с одной из этих крошек? Он надеялся выяснить это по завершении рабочего дня. Его снова кольнула одна мысль: согласится ли Иэн Николсон участвовать в этом авантюрном проекте? Харри не мог подвести себя, а в первую очередь – Сару, так верившую в него.

– Николсон, должно быть, странный человек, – сказала она однажды, если проводит столько времени во Франции. Ты знаешь, дорогой, какие мы, англичане, шовинисты, как дискомфортно чувствуем себя за границей. Мы не можем долго находиться вдали от королевской гвардии. По правде говоря, я страдаю от ностальгии.

– Как давно Николсон живет в Париже?

– По-моему, лет девять-десять. Насколько мне известно, он женат на очень красивой француженке. Основная часть его банка, конечно, находится в Лондоне, но наш Иэн, похоже, вечный скиталец. Думаю, у тебя есть шанс получить эти деньги.

Она никогда не видела человека, которого называла «нашим Иэном», однако утверждала, что её отец несколько лет тому назад заключил с ним какую-то сделку. Наполняя в их находящемся в Беверли Хиллс бунгало стоимостью в сто двадцать пять долларов в сутки два бокала шампанским «Дом Периньон» 1939 года розлива, Харри ощущал себя деревенским мужланом. Сара настояла на том, чтобы они остановились здесь на время съемок картины «Хорошенькое дельце», где она исполняла главную роль. Сначала Харри пришел в ужас от гостиничных цен, но потом махнул на них рукой – ну и пусть, это её деньги. Он спустил свои десять тысяч долларов за первый год их экстравагантного брака. Да, Сара обладала деньгами, талантом, связями. Иногда он спрашивал себя, почему она вышла за него, имея возможность сделать лучший выбор.

– Дело в том, что ты – суперлюбовник, – объяснила она. – И в глубине души – супернегодяй. Мне нравится оба этих качества. Ты также моложе меня на пять лет. Муж всегда должен быть моложе. Во всяком случае, хотя бы немного.

Он казался себе жеребцом, слугой и альфонсом в одном лице. Самым ужасным было то, что до недавнего времени ему нравилось это ощущение. Сейчас оно начало пробуждать в нем чувство вины. В последнее время у него появились проблемы со сном. Когда ему наконец удавалось заснуть, его преследовали кошмары со зловещими фигурами и головоломными проблемами. Харри никогда не спрашивал себя, почему он женился на Саре. В этом не было никакой тайны. Она была наиболее интригующей женщиной из всех, каких он встречал в жизни, за исключением… но это происходило так давно, в другом мире. Он уже четырнадцать лет не видел Алексис.

Да, матери удалось разлучить их. Стерва. Жалкая, эгоистичная, мстительная стерва. Ее адвокаты отказывались сообщить ему местонахождение Алексис, она сама не написала ему ни единого слова, не прислала ни единой открытки – даже когда он женился на Саре, и известие о свадьбе замелькало в газетах всего мира. Почему? Возможно, Алексис умерла. Он вздрогнул, допустив такую возможность. Его мучили кошмары из-за сестры (или из-за Сары?). Прекрасная Алексис была так похожа на него во всех отношениях. Трудно представить себе двух более непохожих внешне женщин, чем Сара и Алексис, и даже по прошествии столь длительного времени Харри было трудно смириться с тем, что ему не суждено снова увидеть сестру. Это было бы не просто слишком жестоко, но и невообразимо, находилось бы за пределами человеческого понимания. За границами всего, что можно вытерпеть.

– Ты улетел куда-то за миллион миль, – упрекнула его Сара. – Вернись назад. О чем ты думаешь?

Он никогда не смог бы рассказать ей об Алексис. Не расскажет о сестре никому. Сара была его женой, и он по-своему любил её, но Алексис оставалась для Харри самым близким человеком, «вторым я». Связующая их нить никогда не оборвется окончательно.

– Я думал о тебе, дорогая, – сказал он. – Ты так много работаешь.

Он подал ей шампанское, и она потянула его к дивану, на котором лежала. Он не стал сопротивляться. Один год брака убедил его в том, что голубоглазая обладательница розовых сосков, леди Сара Констанс Эймс-Маринго, как правило, в конце концов добивалась своего. Почему бы и нет? Ее отец был пятым графом. Она редко говорила о нем, разве что иногда упоминала расположенное где-то в Суррее семейное поместье – точно так же, как Харри редко вспоминал своего отца, лишь однажды упомянув о том, что он погиб на войне. Это объединяло их – помимо секса и сходных честолюбивых устремлений: она хотела стать известной всему миру кинозвездой, а он – её продюсером, фактической властью, стоящей за троном.

– Дорогой, ты собираешься сесть? – обратилась она к высокому обладателю атлетического тела, которое ей, похоже, не могло надоесть. – Мне так одиноко. На съемочной площадке крутится столько людей, но я думаю только о тебе.

Несмотря на то, что диван был огромным (как и его двойник у противоположной стены бежево-коричневой комнаты), Харри устроился у ног Сары. Он ощущал запах её желания, который заполнял собой комнату, обволакивал его. Она потягивала шампанское, почти прикрыв глаза. Потом поставила бокал, напоминавший по форме бутон тюльпана, на стол и начала ласкать свои груди. Она знала, что Харри возбуждает это зрелище. Так было всегда с момента их знакомства в Пилгрим-Лейке, куда она приехала, чтобы оправиться в одиночестве от «нервного истощения». Позже он обнаружил, что тогда она пережила очередной психический срыв – один из длинной череды.

– Не сиди так, просто потягивая шампанское, дорогой.

Она уже добилась того, что её соски отвердели, и продолжала теребить их пальцами, скрестив руки на груди. Правая касалась левого соска, а левая – правого. На красивом лице Сары блуждала счастливая, жадная, ненасытная улыбка.

– Сделай что-нибудь, Харри. Помоги мне немножко.

Харри поставил свой бокал возле бокалы Сары. Она не знала, что к его возбуждению примешивалось некоторое отвращение. Большие груди манили Харри, одновременно пробуждая в нем страх. Он не мог отрицать, что они завораживают его и при этом кажутся чем-то враждебным. Ему казалось, что они недвусмысленно требуют, чтобы их касались, ласкали, целовали, сосали, покусывали, заливали спермой. Похоже, Сара желала этого ежеминутно, и утолить её голод было нелегко.

– Помочь тебе? – произнес Харри. – Но ты прекрасно обходишься без меня, Сара. Делаешь все так здорово.

– И все же хуже, чем это делаешь ты.

Он положил руку между её бедер и ощутил выделившуюся влагу. Окна были закрыты шторами, кондиционер работал почти бесшумно, и на темный пол падал лишь один тонкий луч вечернего калифорнийского солнца – луч надежды. Надежды на что? – спросил себя Харри. На развод? Нелепая мысль. Однако сейчас он впервые пожалел о том, что познакомился с этой непонятной и требовательной женщиной.

– У меня был такой тяжелый день, – вздохнула она. – Я смертельно устала. Все время находилась на солнце. И ужасно хочу расслабиться. Сними с меня сапоги, дорогой, ладно? Позже мы закажем в номер что-нибудь экстравагантное.

Харри принялся покорно расстегивать бежевые габардиновые брюки. Он стянул их с округлых бедер и крепких мускулистых ног. Ее щиколотки, как и ступни, не отличались изяществом. Она была крупной женщиной. Под брюками находились трусики телесного цвета, пояс и чулки. Харри снял трусики и посмотрел на золотистые лобковые волосы. Постриженная растительность имела форму сердечка. Эта картина всегда будоражила Харри… с той минуты, когда он впервые увидел её в лесу возле Пилгрим-Лейка («Давай совершим дальнюю прогулку, – сказала Сара, – ты ведь хорошо знаешь эти места.») Реакция Харри до сих пор оставалась неоднозначной – к возбуждению примешивалось отвращение. До встречи с Сарой он переспал с множеством женщин, видел и делал буквально все – во всяком случае, так он считал. Однако Сара разбудила в нем совершенно новые ощущения. После знакомства с ней все прежние женщины превратились в тусклые тени – все, кроме одной.

– А теперь – мои подвязки, дорогой.

Она имела в виду пояс с резинками. Он уже начинал привыкать к различию между их словарями.

– Ты насквозь промокла, – сказал Харри.

– Я сегодня дважды мастурбировала в гримерной. В промежутках между дублями. Правда, я испорченная?

Он не был уверен в том, что она говорит правду. Она часто произносила что-то, желая шокировать его. Подразнить. Разбудить воображение. Она была отличной актрисой – отрицать это не имело смысла.

Через мгновение она начала ласкать себя, раздвинула свои лобковые волосы, позволяя Харри увидеть розовую плоть. Он отхлебнул шампанское, не отводя глаз от Сары. Она нуждалась в его пристальном взгляде, удовлетворявшем её безграничный нарциссизм.

– Это уже лучше, – сказала Сара. – Гораздо, гораздо лучше. Ты присоединишься ко мне, дорогой?

Харри лениво протянул руки к её грудям. Они ждали его нежных прикосновений, которые заставляли Сару стонать подобно раненой рыси. Потом Харри пустил в ход свой язык, и на сосках заблестела слюна. Сара продолжала ласкать себя, её тело ритмично затрепетало. Харри целовал, лизал, покусывал её, пока она не добралась до своего первого победного оргазма. Только после этого дрожащая женщина позволила ему раздеться и заняться с ней любовью по полной программе…

Пять миллионов долларов.

По старым американским меркам эта сумма была огромной. Такие цифры с трудом умещались в сознании Харри. Не усмехнется ли приветливый (как утверждала Сара) Иэн Николсон, услышав такую дерзкую просьбу? Однако банкир согласился встретиться с Харри.

Он свернул с длинной улицы, тянувшейся вдоль сада, и оказался на Рю де Риволи среди темных торговых рядов.

Летние люди. Он и Алексис обещали друг другу, что станут ими. Где она сейчас, что делает, с кем живет? Ни один мужчина не сможет встать между ними. Саре тоже не удалось сделать это. Жены, мужья, любовники. Другие люди не имели значения, они были лишь средством для достижения цели.

11

Иногда, когда мне хватает мужества, я размышляю о моей жизни. Мне кажется, что на самом деле за мои двадцать шесть лет я прожила не одну жизнь. Один Бог ведает, что меня ждет в будущем: новые имиджи, повороты судьбы, различные маски. Боюсь ли я этого? Возможно, да. Но ещё я испытываю любопытство. Мне всегда хотелось изучать мир. Я от рождения была любопытной – в отличие от матери, которая умерла, почти ничего не повидав.

– Шоффе, не шевелись!

– Извините, мадам. Я больше не буду двигаться, обещаю вам.

Приближался вечер. Я находилась в знаменитом Доме моды мадам Терезы. Она примеряла на мне коричневое бархатное платье, опускавшееся ровно на два дюйма ниже колен. Оно предназначалось для июльского показа. Мадам что-то в нем не устраивало, она неистово втыкала булавки, а я заставляла себя стоять неподвижно, помня о том, что мне платят весьма неплохо по парижским меркам.

– Когда-нибудь я воткну булавку в твое самое нежное место, если ты будешь крутиться.

– Я не останусь у вас в долгу, мадам.

– Не забывайся.

– А вы всегда владели собой, когда были молоды?

Когда эти слова сорвались с моего языка, мне захотелось откусить его. Больше всего на свете мадам не любила напоминаний о своем возрасте. Судя по газетным заметкам, он находился в интервале от пятидесяти одного года до шестидесяти двух лет. Точную цифру знала только сама мадам, некогда славившаяся своей красотой. Конечно, её раздражали красивые молодые манекенщицы. Мы постоянно напоминали ей об утраченной молодости.

Шоффе Нувилер.

Так меня теперь зовут. Мои уши до сих пор не привыкли к новым имени и фамилии. Алексис Маринго больше не существует. Я – парижская манекенщица. Мадам Тереза борется с Шанель и Шиап за право называться ведущим дизайнером и первой стервой в мире высокой моды. Она отыскала меня в жалком парижском кафе на Буль Миш и дала новое имя. Она с ходу заявила: «Довольно сидеть здесь с интригующим выражением на бледном лице!» Потом решила, что я нуждаюсь в новом имени, и потребовала, чтобы я перекрасила волосы. Я не хотела менять имя и яростно заявила об этом.

– Chaffe au rouge.[12] Да, я вижу тебя именно огненно-рыжей.

Когда она насмехалась над кем-то, на её лице появлялась безжалостная улыбка. Я работала продавщицей в «Галери Лафайет» и едва сводила концы с концами – эта работа была отнюдь не самой увлекательной и высокооплачиваемой. Я понимала, что мне пора подумать о моем будущем.

– Хорошо, – согласилась я. – Называйте меня Шоффе, если хотите. Когда я начинаю работать?

– Встань. Я хочу увидеть, как ты ходишь.

Я сделала несколько смелых шагов.

– Все в порядке?

– Хорошо. Даже очень хорошо. Большинство девушек не умеет ходить. Они выбрасывают вперед ступни, а ты – бедра. Правда, ты почти слишком высокая.

– Мой рост – 178 сантиметров.

– Значит, ты будешь моей самой высокой манекенщицей. Придется немного над тобой поработать. У меня уже есть две брюнетки с прямыми волосами. Мне ни к чему ещё одна. Это породит однообразие.

– Но мои волосы, возможно, – лучшее, что у меня есть.

– Oubliez-vous les cheveus.[13] Они скрывают лицо. Мы пострижем твои волосы, покрасим их в рыжий цвет, сделаем химию и тогда увидим твое лицо. Оно станет символом моих творений. Во всяком случае, на какое-то время… Карьера манекенщицы – отнюдь не вечный праздник.

Я не дала волю охватившему меня возмущению. Это произошло несколько лет тому назад. Я до сих пор стараюсь держать себя в руках. Мне приходится делать это, работая у мадам. Она не потерпела бы попытки бунта (даже от Рене, её некогда обожаемой бывшей любовницы). Подобные выходки угрожали бы процветанию созданной мадам империи. Она утверждала, что выстроила её своими руками, но на самом деле ей оказывали значительную финансовую помощь влиятельные мужчины из Англии, Франции, Германии, Италии и Швейцарии. Она отвергала все обвинения, отрицала существовавшие связи.

– Я добилась всего своим трудом, – часто говорила мадам. – Никто мне не помогал. Никто не дал ни гроша. Я карабкалась наверх, пуская в ход ногти и зубы.

Хотя я не была в Штатах уже четырнадцать лет и, вероятно, никогда не вернусь туда, в отдельные моменты мне кажется, что я – такое же порождение Америки, как яблочный пирог. При этом во мне столько же индейского, сколько в томагавке моего отца. Я – такая же частица Англии, как Вестминстер, и Голландии, как Ригсмузеум. Иногда я чувствую, что во мне смешались воедино все национальности мира. Я родилась в Штатах, получила образование в Швейцарии, работала во Франции. Я не стану упоминать все страны, в которых жила – из-за страха окончательно запутаться в своих духовных корнях.

– Думаешь, можно покинуть родину и навсегда порвать связь с ней? спросила я Еву сегодня утром, когда мы готовились отправиться на работу. Покинуть и избежать расплаты?

Ева была моей соседкой по комнате, она тоже работала у мадам Терезы.

– О, не знаю. Мы же покинули родину, верно?

– Да, но ты помолвлена с испанцем, вы оба копите деньги, чтобы пожениться и вернуться в Аликанте.

– Да, это правда.

– Значит, на самом деле вы сохранили духовную связь с Испанией.

– Думаю, да.

Ева иногда держалась возмутительно, однако обычно мы с ней ладили. Вероятно, потому что мы сильно отличались друг от друга. Она легко выносит перепады моего настроения – они причиняют страдания только мне одной. Я никогда не знаю, что выкину в следующую минуту.

– Ты вышла замуж за горнолыжного инструктора, – неожиданно сказала Ева.

– Да, я тогда училась в том проклятом интернате в Гстааде. Герр Нувилер. Негодяй!

– У него нет имени? Ты никогда не произносила его.

Мы продолжали одеваться. Наши груди были плоскими, как оладьи, а тела – такими тонкими и костлявыми, что мы их просто не ощущали. Они служили вешалками, на которые мадам надевала свои последние творения. Мы казались себе бесполыми созданиями, однако иногда поздно вечером, страдая от скуки, беспокойства, отчаяния и бессонницы, занимались любовью. Мы отличались от Рене, которая открыто и радостно признавалась в том, что является стопроцентной лесбиянкой, и весьма забавно рассказывала о своих связях с известными клиентками мадам (конечно, когда наша хозяйка не могла её услышать).

Однажды Рене развлекалась в позе «шестьдесят девять» с черноволосой графиней у неё дома. Неожиданно в спальню вошел муж, который должен был в это время присутствовать на каком-то важном совещании. Бросив один беглый взгляд на кровать, он сказал: «О, извините меня, дамы. Я ищу мои таблетки от изжоги.» После этого он тотчас покинул комнату.

Рене могла при желании рассмешить манекенщиц мадам Терезы до желудочных колик. Она исключительно остроумно и откровенно описывала свои приключения.

Мы питались салатом-латуком и обычно ложились спать в десять часов вечера. Все манекенщицы мадам работали до изнеможения. Мы имели право поправляться или худеть не более чем на килограмм, чтобы подогнанные по фигуре наряды не пришлось переделывать к июльскому показу. Нам хорошо платили – мы получали в день сумму, эквивалентную сорока американским долларам… то есть двадцать тысяч старых франков в неделю. Наша квартира стоила двадцать тысяч франков в месяц, она была нам вполне по карману. Листья латука, постное мясо молодого барашка, вода «перье», один аперитив за вечер. И все. Другие женщины, ничего не знавшие о нашей жизни, завидовали нам.

– Если он был таким негодяем, – спросила Ева, – почему ты вышла за него?

– Я страдала от одиночества. Находилась во враждебном окружении. Была единственной американкой в этой школе… Родители остальных учениц были отвратительно богатыми… На самом деле к тому времени я уже потеряла мать и отца, они умерли раньше. Муж требовал, чтобы я становилась перед ним на колени перед тем, как мы занимались любовью. Я должна была произносить: «Zu Befehl!»

– Что это означает?

– К вашим услугам, – ответила я. – Поэтому я развелась с ним.

– Мужчины все немного странные, когда дело доходит до секса.

Она произнесла эти слова со вздохом, её хорошенькое личико немного погрустнело, словно она сочувствовала моей тяжкой доле. Однако я подозревала, что она считала меня глупой, наивной идеалисткой. Ева обладала чудесной кожей и большими темно-коричневыми глазами, которые тщательно подводила тушью «Аркансил». Я так же тщательно сбривала волосы под мышками.

– Я не позволю вам являться на работу похожими на уборщиц! закричала однажды мадам. – Вы все – мое отражение. Вы должны выглядеть безупречно. С'est entendu?[14]

Еще несколько минут, и мы с Евой будем выглядеть безупречно в наших обманчиво простых черных платьях. Мы отправимся на метро на Рю дю Фобур Сент-Оноре, находящуюся в прелестном Восьмом округе. Мы жили в Семнадцатом округе возле парка Монсо, известного своими черными лебедями. К сожалению, мы не могли любоваться потрясающими птицами с нашего балкона – наша квартира была расположена недостаточно высоко.

Я наконец надела зеленые контактные линзы, которые носила по требованию мадам.

– Ненавижу их, – сказала я Еве. – Но что я могу поделать? Она хочет, чтобы я была рыжеволосой и зеленоглазой.

– Эти цвета идут тебе.

– Я перестаю походить на себя.

Ева красила соски. Она делала это только перед свиданием с Эдуардо. Ему нравилось, что их цвет постоянно менялся. Сегодня они были пурпурными. Думаю, этим она компенсировала свою плоскогрудость. Он занимался с ней анальным сексом – она говорила, что всем испанским мужчинам это нравится.

– А тебе? – спросила я.

Она пожала своими узкими шелковистыми плечами.

– Это не имеет значения. Завтра мне исполнится двадцать три года. Я хочу выйти замуж и бросить эту ужасную работу.

– Разве мы все не стремимся к этому?

– Иногда мне кажется, будто она приносит тебе удовольствие. По-моему, тебе нравится, что тебя везде узнают. Я наблюдала за тобой. Твое лицо начинает светиться от радости, когда ты замечаешь, что тебя узнали. Ты словно читаешь мысли людей: «Это Шоффе, лучшая манекенщица мадам Терезы. Правда, она выглядит потрясающе?»

Еву не огорчало, что лучшей манекенщицей была не она. Девушка не проявляла никаких признаков ревности. Однако я слегка завидовала ей. Она обладала моими большими темными глазами и черными волосами. Из-за неё я ощущала себя обманщицей. Я воспользовалась биде. Поскольку у нас был только один санузел, Ева помочилась возле меня.

– Мы с тобой совсем лишены стыдливости, – заметила я.

– Чего нам стыдится? Мы лишь отправляем естественные потребности.

Она выросла не в Пилгрим-Лейке среди пуритан, а в Испании, стране наших с Харри грез, да ещё именно в Аликанте! Это было самым невероятным совпадением из всех, с которыми я когда-либо сталкивалась. Я до сих пор помню украденную из библиотеки книгу с изображенным на обложке замком Санта-Барбара и то, как мы занимались любовью в тот судьбоносный для нас день.

Однако я скрывала от всех, что у меня есть брат. Даже от Иэна, за которого собиралась выйти замуж, как только он разведется с этой цепкой стервой Полетт. Возможно, если бы Харри не женился, я бы не стремилась к браку, но он взял в жены англичанку. Она даже имела титул: её звали леди Сара Констанс Эймс. Она была актрисой. Их свадьбу освещали в «Тайм Интернейшнл», в колонке светской хроники. В журнале «Мари Клер» появилась небольшая заметка с фотографией счастливой пары. Сара была грудастой блондинкой. Харри выглядел так эффектно, что я невольно ахнула, увидев, как он смотрит на меня с блестящей журнальной страницы. Я ещё никогда так не страдала от ревности, не казалась себе столь безжалостно брошенной, хотя сама покинула Харри. Я не писала ему из Швейцарии, оборвала все нити, велела адвокатам моей матери хранить в тайне мое местонахождение. Я пыталась забыть о существовании брата.

Даже сейчас я мучилась, думая о нем слишком часто. Он пробуждал во мне ужасные и прекрасные воспоминания. Я заставляла себя выбросить Харри из моей памяти. Говорила себе, что он, как и Алексис Маринго, остались в далеком прошлом. Все, чем мы занимались друг с другом, было детскими забавами. Ева имела четырех братьев и двух старших сестер. Она собиралась выйти замуж за Эдуардо, работавшего официантом на Монмартре. Можно было ожидать, что она подыщет себе человека с более высоким общественным положением, но его работа, как и её собственная, ничего не значила для Евы. Я должна признать, что Ева обладала какой-то неброской, чисто испанской загадочностью.

Иногда мне хотелось разделять её скромные ценности, но я знала, что это желание было безнадежным и сулило только муки. Я была искусственным продуктом, а она – натуральным. Поэтому я утешала себя мыслями о том, что когда расплывшаяся Ева будет вынашивать четвертого ребенка, а Эдуардо бегать за семнадцатилетними девственницами и возвращаться по ночам домой, чтобы в миллионный раз трахнуть свою жену в задний проход, я буду стройной и желанной супругой Иэна Николсона, объектом всеобщего восхищения. Ева, вероятно, даже не станет переживать из-за такой участи. У неё чрезвычайно развит материнский инстинкт, она непременно добьется своего, в то время как я… Что, если она права, и Иэн не разведется с Полетт? Что, если она права? Я потратила на эти отношения два года и теперь не могла отступить назад. Я определенно не становилась моложе. Эта мысль повергла меня в состояние паники. Иногда мне хотелось убить Полетт, чтобы она не мешала мне.

– Шоффе, теперь ты можешь снять платье, – сказала мадам. – Я воткнула все булавки. Что ты делаешь сегодня вечером?

– Встречаюсь с любовником.

– Очень жаль. Я надеялась, что ты пообедаешь со мной. Не люблю есть в одиночестве.

Постучав, в комнату вошла служанка.

– Вам звонят, Шоффе. Какой-то джентльмен.

Прежде чем я успела что-то ответить, мадам произнесла:

– Запиши фамилию и телефон этого джентльмена. Скажи ему, что Шоффе перезвонит позже.

– Но это, возможно, Иэн, – запротестовала я.

– Ты ему перезвонишь. Пусть он подождет… не будь слишком доступной.

– Проблема в том, что я действительно хочу быть с ним.

– Тем более это следует скрывать. У тебя красивые груди и превосходные длинные ноги. Я хочу, чтобы сегодня вечером ты надела темно-зеленое платье из муслина. Это одна из моих лучших работ, все пытаются скопировать её. Пусть он поведет тебя в ресторан с ярким освещением. Ты знаешь, что являешься для меня отличной рекламой.

– Спасибо, мадам.

Она провела рукой по моей спине.

– У тебя эффектная спина. Меня называют старой лесбиянкой. Но это неправда. Я – одинокая труженица, которой приходится конкурировать с Фатом и Ларошем, Балменом и Мейнбошером.

Она никогда не упоминала Шанель и Чиапарелли, своих главных соперниц-женщин. Она отказывалась признавать их существование (как и свою бисексуальность и связь с Рене). Однажды, когда я сказала, что проходила мимо дома Эльзы Чиапарелли на Рю де Берри, мадам велела мне замолчать.

– Она использует только шокирующий розовый цвет. Не желаю ничего слышать о ней и её монотонных работах.

Я надела простое кимоно, которые мы носили в промежутках между примерками, и посмотрела на висевшие на стене часы. Стрелки показывали без пяти минут пять.

– Если я не позвоню ему сейчас, он может уйти, а я не знаю, где мы обедаем.

Мадам шлепнула меня по ягодице – она нечасто позволяла себе такой игривый жест.

– Будь у меня дочь, я бы хотела, чтобы она походила на тебя. Звони своему богатому любовнику. Надеюсь, он поведет тебя в «Люка-Картон».

– Возможно, мы отправимся в «Серебряную башню».

Мы обе засмеялись, зная, что это ресторан для туристов. Там мы не рискуем попасть на глаза знакомым Полетт… Однажды я сказала ему, что мне приснился сон, в котором я убила его жену. Это было ложью, я лишь хотела увидеть реакцию Иэна. Изумление, страх. Мужчины не любят женщин, склонных к насилию. Они боятся их. Мне следовало догадаться об этом. Но к изумлению и страху Иэна примешивалась гордость. Мысль о том, что любящая его женщина совершает во сне убийство ради достижения своей цели, потешила тщеславие банкира, хотя он никогда не признался бы в этом.

– Не забывай, – предупредил он меня, – что Полетт – мать моего ребенка.

Матери. Женщины, которые старше меня. Они внушали мне страх, из-за них я ощущала себя девчонкой – двенадцатилетней девственницей, которой я была перед внезапной кончиной матери. Моя совесть запятнана кровью. Я никогда не ношу ничего красного. Я никогда не любила Харри. Наверно, я фригидная. Потому что я всегда любила Харри.

– Vite, vite![15] – сказала мадам Тереза. – Чего ты ждешь?

– Да, мадам.

С моих губ едва не сорвалось: «Да, maman[16]».

12

Войдя ровно в четыре часа в кабинет Иэна Николсона, Харри испытал одновременно облегчение и страх.

С одной стороны, Харри был на несколько дюймов выше банкира, что тотчас придало молодому человеку дополнительную уверенность. С другой стороны, Николсон действительно встретил его весьма любезно. Банкир был в элегантном костюме, сшитом на Сэвил-Роу, он говорил на безупречном английском и обладал непринужденными манерами. Николсон явно учился в лучших учебных заведениях и получил прекрасное образование.

«Несомненно, он закончил Итон или Винчестер, – предположила Сара. – А затем Кембридж.»

Харри спросил себя, не бросятся ли в глаза этому рафинированному англичанину провинциальное происхождение посетителя и воспитание, полученное в колледже благодаря баскетбольной стипендии. Даже если Иэн Николсон что-то заметил, он никак не выдал этого, пожимая руку Харри.

– Рад с вами познакомиться, мистер Маринго. – Рукопожатие Николсона оказалось более крепким, чем мог предполагать Харри. – Надеюсь, перелет был не слишком тяжелым.

– Слава Богу, он прошел без неприятных неожиданностей.

– То есть гладко, как говорите вы, американцы, верно?

Сражение между Старым светом и Новым уже началось, подумал Харри. Схватка между продавцом и покупателем. Он пожалел о том, что не учился в гарвардской школе бизнеса и что его мать владела магазином в маленьком городке. Сушеные лаймовые бобы: 4 цента за фунт. Жаль, что его отец был алкоголиком, а не председателем правления «Дженерал Моторс».

– Да, можно сказать, что гладко, – согласился Харри.

– Пожалуйста, сядьте. – Николсон указал на кресло в стиле Людовика XIV, стоявшее напротив безупречно отполированного стола из красного дерева. – Хотите что-нибудь выпить? Может быть, виски? В последнее время этот напиток вошел здесь в моду. Французы почему-то считают его экзотическим.

– Вероятно, потому что в этой стране виски стоит очень дорого.

При упоминании о деньгах Николсон улыбнулся. Харри его улыбка показалась приятной, однако загадочной. Николсон был директором известного банка, хитрым, проницательным человеком лет сорока пяти со светлыми волосами, рыжеватыми усами и голубыми, почти мутными глазами. Его лицо с тонкими точеными чертами казалось антиподом смуглого, изменчивого, чувственно-красивого лица Харри. Любопытно, женщины какого типа находят Николсона привлекательным, подумал Харри. Он не смог представить себе это, но почувствовал, что они, вероятно, составляют целую армию. Эта мысль смутила молодого человека.

– Может быть, вы предпочтете коньяк? Или кофе? Выберите сами яд, который вам по вкусу.

– Кофе и коньяк, если можно.

Николсон нажал указательным пальцем левой руки кнопку переговорного устройства.

– Мишель, принесите, пожалуйста, кофейник.

Он встал, прошел по комнате, открыл дверцу высокого шкафчика, достал оттуда два резных бокала и бутылку пятизвездочного «Курвуазье». Бар находился за спиной у Харри, в углу просторного кабинета. Он заметил его, войдя в комнату. Повернувшись в кресле, Харри увидел множество бокалов и различных бутылок со спиртным. Там было все – от «Дюбонне» до «Джека Дэниэлса». Он вспомнил мутноватые голубые глаза Николсона. Может быть, этот человек слишком много пьет? Сара не говорила об этом. Николсон вернулся к столу, налил по щедрой порции коньяка в оба бокала и протянул один из них Харри.

– Ваше здоровье, – сказал банкир. В этот момент кто-то постучал в дверь. – Entrez.[17]

В кабинет вошла хорошенькая девушка лет двадцати с небольшим. Она принесла резной поднос с высоким белым кофейником, двумя золотисто-белыми чашечками, сахарницей и двумя чайными ложечками. Девушка молча наполнила чашечки почти до краев дымящимся черным кофе и поставила их перед каждым из мужчин.

– Больше ничего не надо, сэр? – спросила она Николсона с легким акцентом в голосе и бросила лишь один взгляд на Харри.

– Нет, спасибо, Мишель.

Харри посмотрел вслед бесшумно удалившейся секретарше. Овальный персидский ковер поглощал звуки её шагов. Даже прикрытое свободным бежевым костюмом из мохера (имитация модели Шанель), тело девушки выглядело весьма соблазнительно. Мишель казалась настоящей парижанкой. Здесь девушек не штампуют по единому образу и подобию, как в Америке, подумал Харри. Каждая из них отличалась каким-то индивидуальным штрихом. В случае Мишель это была брошь с изображением леопарда, находившаяся не на отвороте пиджака, а сзади, на талии. Девушка словно желала привлечь к себе внимание не только при своем появлении, но и при уходе. Именно с такой крошкой Харри хотел переспать этой ночью.

– Если вы действительно так заинтересованы, как мне кажется, это обойдется вам примерно в десять тысяч франков. Не говорите, что я не предупредил вас, mon copain.[18]

Харри решил, что он ослышался.

– Извините?

– Сейчас конец апреля – fin du mois,[19] как говорят в этом восхитительном и практичном городе. Ее кошелек, должно быть, уже опустел.

– Но она работает у вас. – Возможно, долгий перелет плохо повлиял на его мозги. – Я хочу сказать, что у неё есть работа. Она – секретарша, а не

– Проститутка? – Смех Николсона прозвучал искренне, заразительно. Конечно, нет. Мишель родилась в прекрасной лионской семье, её отец известный адвокат. Одно никак не мешает другому.

Харри почувствовал себя идиотом. Он уставился на собеседника в ожидании объяснения.

– В Париже много девушек вроде Мишель – возможно, если бы кому-то удалось их пересчитать, общее количество составило бы не одну тысячу. Понимаете, мы, бизнесмены, выдаем им зарплату раз в месяц. Так здесь принято. Мы платим в начале месяца, и, к моему стыду, не слишком щедро.

– Вы хотите сказать мне, что из-за вашей необычной традиции им приходится пополнять свои доходы, обслуживая мужчин за деньги?

– Никто не заставляет их это делать, но они все обладают весьма экстравагантными вкусами по части нарядов. Можно даже сказать, что они помешаны на одежде. Вправе ли мы обвинять их в этом, ведь они живут в мировой столице моды? Я готов поручиться, что сейчас Мишель мечтает о туалетах для летнего отпуска. Проблема заключается в отсутствии необходимой суммы. Несомненно, после работы вы найдете мою секретаршу возле Рон-Пуан. А если не её, то какую-то другую девушку.

Харри залпом проглотил свой коньяк, почти не дегустируя его. У американца пропал интерес к вкусу спиртного.

– Потрясающе, – произнес он.

– Не делайте такое изумленное лицо.

– Но я действительно изумлен. Почему я должен скрывать это?

– Конечно, не должны, мой дорогой.

– Я не умею притворяться. Я слишком прямолинеен. Как большинство американцев.

Он правильно выбрал слова и тон, в них заключался уместный вызов. Харри заметил, как сузились мутноватые голубые глаза Николсона, и понял, что не ошибся. Чтобы получить от Николсона то, в чем нуждался Харри, ему следовало играть по своим правилам, оставаться на своей территории. Он никогда не победит этого вежливого английского франкофила с помощью другой тактики. Он должен быть прямолинейным, конкретным американским провинциалом. Наивным. Возможно, простоватым. Что ж, таким он и был на самом деле, в этом и заключалась его сила, которую Харри только что начал ощущать.

– Я лишь хотел подчеркнуть, что здесь девушки вроде Мишель считаются вполне респектабельными. И к тому же чистыми, – сказал Николсон. – Но держитесь подальше от Левого берега, там вы можете нажить себе неприятности. Ясно?

– Ясно. – Харри закурил «Честерфилд». – Я ценю вашу заботу, мистер Николсон, честное слово. Однако я преодолел девять тысяч миль не для того, чтобы поговорить о шлюхах. – Он преднамеренно воспользовался этим словом. Я прилетел сюда, чтобы поговорить о пяти миллионах долларов.

Резкий переход к делу заставил Николсона растеряться. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы открыть свой рот с узкими губами.

– Пять миллионов долларов. Солидная сумма. В чем именно заключается ваше предложение, мистер Маринго?

Он больше не называл Харри mon copain. Они перешли к бизнесу. Харри выпустил струю дыма в сторону амуров, украшавших собой потолок в стиле рококо, и собрался ответить на вопрос, но вдруг зазвонил один из изящных золотисто-белых телефонов, стоявших на столе Николсона справа от банкира. Харри догадался, что этот аппарат подключен к личной линии. Будучи левшой, Николсон пользовался им редко. Харри заметил, что на левом телефоне банкира, предназначенном для работы, стоял семизначный номер – как в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. На правом телефоне, трубку которого только что неловко поднял Николсон, цифры отсутствовали. Умный, хотя и очевидный, шаг.

– Алло!

Пауза.

– О, дорогая, как хорошо, что ты перезвонила так скоро. – Он повернулся к Харри. – Извините меня. – Приблизив трубку к губам, Николсон сказал. – Я на это надеялся. Женщина, у которой ты работаешь, – настоящее чудовище. Я уверен, что эта старая ведьма могла позволить тебе поговорить со мной раньше.

Пауза.

– Что? La communication est tres mauvaise.[20] О, сейчас для этого нет времени, Шоу-фэ. Я разговариваю с посетителем, твоим соотечественником. Он подмигнул Харри, не теряя темпа беседы. – Я позвонил тебе, чтобы сказать, что сегодня не смогу с тобой встретиться. Пожалуйста, дорогая, не сердись. Я не виноват. Разве что в некотором смысле. Сегодня Джинне исполняется три года, я совершенно забыл об этом. Видишь, какой я негодяй?

Пауза.

– Я обещаю возместить тебе моральный ущерб. Давай встретимся завтра за ленчем.

Пауза.

– Я знаю, что обычно ты этого не делаешь из-за твоей стервы, но ты можешь придумать какой-то предлог. Меня бы вполне устроил вечер, но я должен отправиться в Цюрих. Скажи ей, что тебе надо сходить к доктору. Наври что-нибудь. Господи, я готов задушить эту женщину. Она – сущий Цербер.

Пауза.

– Ты сделаешь это? Не сомневаюсь, ты добьешься своего, дорогая. Встретимся в час в грилль-баре «Ритца».

Пауза.

– Слишком многолюдно? О, Господи. Она действительно Цербер. Ладно, дай мне подумать. «Эскарго-Монторгель». И я не желаю выслушивать отказ. Я закажу столик наверху – ты знаешь, что там обслуживают целую вечность. Это послужит уроком старой ведьме. Jusqu'a demain. Au revoir.[21]

Он положил трубку и испустил вздох, вполне понятный любому мужчине. Харри не стал исключением. Любовь, проблемы, роман. Стоит ли все это хлопот, головной боли, риска? Любопытно, кто эта дама, подумал Харри. Шоу-фэ, с ударением на последнем слоге. Перед отъездом из Калифорнии Харри посещал курсы французского. Он попытался понять значение странного имени, но ему в голову не пришло ничего разумного.

Возможно, это какое-то прозвище. Но Иэн дал понять, что она американка. Вдвойне загадочно. Черт возьми, почему он ломает голову над личной жизнью Иэна Николсона?

– Извините, что я прервал нашу беседу, – сказал банкир. – Перед тем, как зазвонил телефон, я спросил, в чем заключается ваше предложение.

Возможно, этот звонок спас бы Санни Листона, но не Харри Маринго.

– Я хочу организовать съемки трех фильмов с моей женой в главных ролях. Для этого требуется пять миллионов долларов. Я подумал, что вас, возможно, заинтересует этот проект.

– Почему бы вам не найти какой-то банк в вашей стране?

– У меня нет собственности в Штатах, мне нечего заложить. Там мне было чертовски трудно раздобыть пять миллионов долларов. Но я скажу вам, чем я располагаю: лучшим независимым дистрибьютором, прекрасным писателем, который сейчас пишет сценарии, режиссером, уставшим от бюрократизма крупных кинокомпаний, и Сарой Эймс.

– Звучит впечатляюще, – без энтузиазма произнес Николсон.

– Я тоже так считаю, – уверенно сказал Харри.

– Что представляет из себя первый сценарий?

– Это трагедия с множеством комичных моментов.

– Любопытно. Тема?

– Не знаю.

– Не знаете?

– Да. Сценарист её обдумывает. Он, как всегда, предложит нечто блестящее.

– Вы хотите сказать, что он ещё ничего не написал?

– Ни единого слова. Он не начнет писать, пока не увидит солидную сумму. Он – знаменитость. – Харри назвал фамилию писателя. – Если вы читали один из его бестселлеров или видели последний фильм с Джоном Хьюстоном, снятый по его сценарию, вы не станете сомневаться в способностях этого человека.

– Я читал его книги. Он, несомненно, обладает талантом в области черного юмора. Но если мы имеем в виду один и тот же фильм, то он, честно говоря, не слишком хорош.

– Режиссер вырезал лучшие сцены. Теперь писатель требует, чтобы ему предоставили право окончательного одобрения.

– И он ещё не написал ни единого слова. – Николсон вздохнул. – Должно быть, я сошел с ума, если обсуждаю подобный проект. Кто будет дистрибьютором?

– «Юнайтед Артистс».

Иэн Николсон открыл коробку с упмановскими сигарами, отрезал у одной из них кончик с помощью массивного золотого ножа «Картье» и закурил. Его глаза уже не казались мутноватыми, они стали ясными и яркими.

– Я вовсе не хочу обвинить вас во лжи, но мне трудно поверить в то, что компания «ЮА» согласилась распространять картину с ещё ненаписанным сценарием и актрисой, имя и лицо которой ничего не говорят американцам. Это возможно, лишь если героя сыграет Марлон Брандо.

– Ее партнером станет неизвестный французский актер.

– Тогда я отказываюсь вам верить. А без «Юнайтед Артистс» у вас нет ничего, это ваш первый покупатель, главный источник денег. Зарубежный прокат – это, конечно, хорошо, но без Соединенных Штатов… – Он покачал головой. – Я видел вашу жену в нескольких английских фильмах Рэнка. По-моему, она – очень талантливая актриса. Но если вы назовете её фамилию любой чикагской официантке, она посмотрит на вас с недоумением.

– Только не после выхода на экраны «Хорошенького дельца».

– Что это такое?

– Дорогостоящий фильм, который сейчас снимается в Голливуде одной из крупнейших кинокомпаний, с Сарой в главной роли. Премьера запланирована на сентябрь. Пять месяцев пролетят быстро.

– Кто ваш режиссер?

Харри назвал фамилию одного из самых молодых и талантливых голливудских режиссеров, выдвинутого год назад на соискание «Оскара».

– Он снимает Сару в «Хорошеньком дельце».

– Он действительно хорош, – согласился Николсон.

– К тому же сам монтирует свои фильмы. Это очень важно. Мы сэкономим время и средства.

– Я начинаю понимать, почему «Юнайтед Артистс» заинтересовалась вашим проектом. Где вы собираетесь снимать эти картины?

– На европейской натуре. Здесь содержание съемочной группы обойдется дешевле. Не надо платить жадным голливудским профсоюзам за сверхурочные, если рабочий день окажется дождливым. Также можно обойтись без дублирования. Этот процесс слишком сложен и дорог. Мы используем субтитры. Я приехал сюда, мистер Николсон, по простой причине. Мне нужна кредитная линия на пять миллионов долларов – в такую сумму обойдется съемка этих фильмов. Такой кредит позволит снять и раскрутить картины подобающим образом. Сейчас мне срочно требуются шестьсот тысяч долларов. Без них мы не можем приступить к работе.

Глаза банкира были сейчас уже не просто ясными. Они стали жесткими, блестящими.

– Откуда взялась эта цифра?

Харри достал из кармана своего костюма маленький клочок бумаги и придвинул его к Николсону. Банкир начал изучать строчки, отпечатанные самим Харри на пишущей машинке «Оливетти», взятой напрокат в отеле Беверли Хиллс. Он выучил на память этот список.

$125 000… «Юнайтед Артистс»

125 000… режиссер

100 000… аренда студии

75 000… сценарист

75 000… озеро Комо

50 000… агентство по связям с общественностью

50 000… поездки

Итого: $600 000

– При чем тут озеро Комо?

Харри начал получать удовольствие от беседы.

– Я хочу собрать там основных членов съемочной группы. Мы проведем на озере первую встречу. Это лучший способ познакомить людей друг с другом, настроить их на совместную работу, дать им представление о той фантастической картине, которую мы намерены снять.

Озеро Комо, расположенное в Северной Италии, было идеей Сары. Харри понятия не имел об этом местечке.

«Мы арендуем роскошную виллу, – сказала она. – Все будет безупречным. Моторные лодки, превосходная еда, заснеженные горные вершины на заднем плане. Впечатляющее, живописное окружение растопит лед.»

– Должен признать, это красивая идея, – сказал Николсон. – И при этом весьма экстравагантная.

– Затраты окупятся до последнего цента. Я ориентируюсь на Каннский и Венецианский кинофестивали, которые притягивают к себе высший международный свет, собирающийся в Монако. Вы можете считать эти фестивали обыкновенными балаганами, но они всегда оказываются в центре внимания прессы. Это послужит мощной рекламой. Такое паблисити нельзя купить за деньги.

– Кажется, я вспоминаю необыкновенное фото Дианы Дорс, сделанное несколько лет тому назад во время Венецианского фестиваля. Она стояла в гондоле. Ее бикини было отделано песцом и бриллиантами стоимостью в 125 тысяч фунтов. Моя жена сказала, что она никогда не видела такой вульгарной картины, и мне пришлось согласиться с ней, однако…

– Вы это запомнили.

– Совершенно верно. Это была незабываемая картина.

– Именно это я и имею в виду. Конечно, я не позволю Саре такую безвкусную выходку, да она и сама никогда бы не совершила её. Как и София Лорен. Однако мы появимся там перед фотоаппаратами всех этих paparazzi.[22]

– Вы очень уверены в себе, мистер Маринго, верно?

– Если это так, то лишь потому, что я верю в то, что делаю.

Возникла длинная пауза.

– Прежде чем мы углубимся в детали, по-моему, нам следует определиться с процентами. Несомненно, вам отлично известно, что мы назначаем несколько более высокую ставку, нежели акционерные банки. Однако именно поэтому вы находитесь здесь, а не у «Беркли», верно?

Харри кивнул.

– Вы более предприимчивы, охотнее идете на риск.

– Да, правильно. Такой банк, как «Беркли», не подпустил бы вас к себе ближе, чем на расстояние пушечного выстрела. Надеюсь, вы извините меня за такой оборот речи.

– Сколько процентов вы попросите?

– Десять.

То, что названная цифра превышала на три пункта обычную, не удивило Харри. Он ждал этого.

– Мы имеем здесь дело с весьма рискованным проектом. Весьма рискованным. – Похоже, Николсон смаковал звучание этого слова. – Поэтому необходимо обсудить одну небольшую деталь.

Харри усомнился в том, что речь пойдет о мелочи.

– Наше участие остается под вопросом, – сказал Николсон. – Я пока не беру на себя никаких обязательств, но если мы решим ввязаться в это дело, нам придется образовать холдинговую компанию. Стоимость одной акции будет чисто номинальной, допустим, сотня франков. Но я попрошу пятнадцать процентов всего пакета. Вы согласны?

Харри кивнул во второй раз. «ЮА» запросила двадцать процентов суммарной прибыли от фильма, Николсон – десять процентов от гипотетического кредита плюс пятнадцать процентов акций холдинговой компании, которая будет по существу владеть фильмом.

– Когда ваша картина обретет успех, мы продадим вам наши акции…

Николсон продолжал говорить… Харри периодически кивал. Сообщение было ясным, недвусмысленным, таким, какое он ожидал услышать. Однако теперь, когда оно наконец прозвучало, Харри снова занервничал. Ему не следовало есть на десерт суфле, которое сейчас прожигало дырку в его желудке. Черт с ним, с желудком, ему следует думать о своем банковском счете (пока несуществующем).

Даже если Николсон даст ему пятимиллионный кредит, даже если первый фильм будет успешно отснят и получит первую премию в Каннах или Венеции, даже если он, Харри, будет признан лучшим молодым американским продюсером шестидесятых, совершившим революцию в киноиндустрии, даже если его назовут гением, опередившим на световые годы своих современников… не окажется ли он в конце концов без единого цента в кармане? Если это случится, он, несомненно, потеряет леди Сару Констанс Эймс-Маринго. Он мог смириться с любой перспективой, кроме этой. Она была его пропуском в мир, о котором он давно мечтал.

Возможно, ему не следовало покидать Пилгрим-Лейк. Там он знал себе цену, мог быть самим собой. Теперь притворство стало сутью его жизни, ему приходилось следить за каждым своим шагом. Возможно, он стремился забраться слишком высоко.

– Как вы собираетесь назвать создаваемую вами компанию? – услышал Харри вопрос Николсона.

– «Маринготоп Продакшнс».

– Что означает «топ»?[23]

– То, куда мы поднимемся.

– Неплохо придумано.

– Когда-то наша фамилия звучала именно так. В моих жилах течет кровь индейцев. Англичане обманули моих предков, отняли у них землю, насиловали их женщин.

– Похоже, вы прибыли сюда за контрибуцией. Я должен обдумать ваш проект, – сказал Николсон. – Поговорить о нем с моими партнерами. Как долго вы пробудете в Париже?

– Это зависит от вас.

– Я должен улететь завтра на несколько дней в Цюрих. Сейчас мне пришло в голову, что я смогу обсудить ваше предложение с моими швейцарскими коллегами. Убить одним выстрелом двух зайцев.

– Когда я смогу узнать ваше решение?

– Сегодня понедельник. Пожалуй, через неделю. Где вы остановились, мистер Маринго?

– В Ланкастере.

– Я позвоню вам, как только смогу сказать что-то определенное.

– Буду ждать.

Чего? – подумал Харри. Очередного обмана? Карие глаза молча сцепились с голубыми, и голубые не моргнули. Неужели спустя два столетия история повторится? Или обернется реваншем?

Обмениваясь рукопожатиями, мужчины чувствовали, что они как бы бросают друг другу вызов. Никто из них не мог предвидеть зловещий исход.

13

– Как приятно снова увидеть вас, мадемуазель Шоффе. Вы прекрасно выглядите. Как всегда, tres chic.[24] Что я могу вам принести?

Этот официант в тщательно отглаженном блестящем черном пиджаке, работавший в популярном кафе на бульваре Капуцинов, был моим старым знакомым. Не знаю, почему я решила прийти сюда после работы – это заведение находилось в противоположной стороне от моего дома. Офис Иэна располагался неподалеку, мы иногда встречались в этом кафе. Вероятно, поэтому меня тянуло сюда. Нет, я вовсе не рассчитывала натолкнуться на него, надеяться на это было бы глупо, я знала, что он сразу отправится домой, на обед в честь дня рождения дочери. Но мне, идиотке, хотелось ощущать, что он где-то рядом.

Неудивительно, что Ева осуждала мои отношения с Иэном. Я могла понять её точку зрения. Что за радость сидеть здесь в одиночестве в половине седьмого этим чудесным вечером?

Мысль о ждавшем меня длинном вечере угнетала меня. Я не знала, чем занять себя. Мне не хотелось идти в кино, я не знала, кому позвонить. Из-за Иэна я давно перестала встречаться с другими мужчинами. Женщины? Я работала с ними девять часов в день, и мне этого было более чем достаточно. Ева и Эдуардо, вероятно, уже вернулись в нашу квартиру. Ева, конечно, готовит для них половину бараньей ноги, haricots verts и pommes frites.[25] Только Эдуардо может есть жареный картофель. Для манекенщиц мадам Терезы картофель был под строгим запретом, однако Ева однажды поделилась со мной ужасным секретом. Она сказала, что, убрав со стола тарелки и отправившись с ними на кухню (Эдуардо, как истинный испанец, никогда туда не заглядывал), схватила несколько кусочков жареного картофеля, сунула их в рот, чтобы ощутить вкус соленых, пропитанных маслом, хрустящих палочек, а потом выплюнула все в мусорное ведро.

– Пожалуйста, мадемуазель Шоффе.

Официант поставил передо мной высокий бокал с блестящей красной жидкостью и графин с содовой. В бокале плавали три кубика льда. Некрепкое «кампари», разбавленное содовой, позволит мне убить время. Я посмотрела на мой ежедневный, порядком надоевший красный напиток. Иногда я брала сухой «мартини». Если я выпивала более одного бокала, мне приходилось отказывать себе за обедом в хлебной корочке. Неудивительно, что Ева тайком жует картофель.

– Вы встречаетесь здесь с вашим другом? – спросил официант.

– Я нигде с ним не встречаюсь, Жак. Сегодня он выполняет свои семейные обязанности. Вероятно, я отправлюсь обедать в бистро. Oeufs sur le plat.[26]

– Такая красивая, – вздохнул он, – и одинокая. Это несправедливо. Кто знает? Вы можете в любой момент встретить более подходящего мужчину. Такое случается всегда.

Он имел в виду – более подходящего для брака. Кафе было заполнено посетителями. Я заняла последний свободный столик. Кто-то крикнул: «Garson!»,[27] и Жак ушел. Автомобили двигались вдоль тротуара от одной пробки к другой, однако мне никогда не было тесно в Париже, несмотря на людские толпы, нескончаемый поток автомобилей, непрерывную суету. Париж казался мне садом, я любила его, однако знала, что не останусь здесь навсегда – судьба готовила мне что-то иное. Париж был лишь промежуточной, а не конечной станцией метро.

Пара за соседним столиком узнала меня и принялась оценивать с вежливым интересом… Они рассматривали мою золотистую соболью шубку от «Ревиллона» (подарок Иэна к моему дню рождения), зеленое шелковое платье от мадам Терезы с вышитой у шеи знаменитой буквой «Т». Появляясь в туалетах мадам Терезы, я всегда следила за тем, чтобы шубка оставалась частично распахнутой – тогда люди могли увидеть и узнать очередное творение моей хозяйки. В благодарность за эту рекламу мадам несколько раз в году дарила мне свои произведения.

Меня тянуло на приключение. У меня так давно не было никаких приключений. Мне хотелось напиться, поесть pommes frites, разорвать на клочки зеленое шелковое платье, позвонить жене Иэна и рассказать ей пару смачных историй о том, как вел себя в постели её дорогой муженек.

«Возможно, с тобой он действительно импотент, Полетт…»

Я бы наврала ей с три короба, умолчала бы о том, что Иэну не удается долго сохранять эрекцию. Сказала бы, что со мной он – настоящий сексуальный гигант, Жильбер Беко, Жерар Филип, Альбер Камю. Да, сегодня я была настоящей дикой индеанкой. Но мне следовало выспаться, чтобы хорошо выглядеть. Слава Богу, между нашими с Евой спальнями находилась просторная гостиная. Пообедав в бистро, я могла вернуться домой и лечь в постель с начатым романом Колетт. Прочитав несколько страниц, я бы выключила лампу. Эдуардо тем временем трахал бы Еву в зад, а она мечтала бы об уходе с работы.

Мое тело нуждалось в сне после длинного, тяжелого дня, но моя душа требовала радости. Я выбрала неподходящую работу, это было ясно, меня больше бы устроил брак с Иэном…Я представила себе восхитительное позднее утро в постели, служанку, приносящую мне кофе с молоком и круассаны, газеты, почту, записную книжку. Потом она наполнила бы для меня ароматную ванну. Такая заманчивая перспектива заставила меня испытать боль разочарования. Мне захотелось отправиться в новую дискотеку «Ле Шандель», находившуюся возле моего дома. Я должна была освободиться от моего разочарования, подцепить безликого незнакомца, который позже неистово позанимался бы со мной любовью. Сегодня я не нуждалась в нежности, хотела быть животным. Мы не стали бы разговаривать, обошлись бы без слов. За нас говорили бы наши тела.

– Pardonner-moi, mademoiselle, mais avez-vous une allumette?[28]

Я увидела высокого темноволосого человека, стоявшего передо мной с сигаретой в руке. На нем был темно-синий двубортный костюм в полоску. Он говорил по-французски с сильным акцентом. Его почти черные глаза смотрели на мои зеленые (ставшие такими благодаря контактным линзам). На его губах блуждала знакомая чувственная улыбка, намерения незнакомца были прозрачными, как вода в Пилгрим-Лейке. Я почувствовала, как кровь хлынула к моей голове, ноги превратились в ледышки, сердце вывернулось наизнанку. Я не могла произнести ни единого слова. Я смотрела на моего брата Харри.

– Une alumette?

– Да, спички, – произнес он по-английски, указав на мою дымящуюся сигарету «житан» и свой «честерфилд». – Если вас это не затруднит.

Я поискала дрожащими руками в сумочке от «Эрмеса» коробок спичек с отпечатанной надписью «Дом Терезы». Протянула его Харри и жестом предложила ему сесть. Возле меня стоял свободный стул.

– Merci beaucoup.[29] Вы видите официанта?

Я помахала рукой Жаку, и он подбежал ко мне, оценивая Харри многозначительным, истинно французским взглядом. Конечно, он думал о моих марьяжных перспективах. Если бы он знал, что смотрит на моего любимого брата, он бы умер от шока. Мне самой казалось, что я умираю от потрясения. Я не могла это пережить – спустя четырнадцать лет Харри материализовался в Париже, возле моего стола, попросил спички у меня, его сестры, которую когда-то обожал, лишил девственности, а сейчас совершенно не узнавал. Это неузнавание подействовало на меня странным образом. Оно оскорбляло меня и бросало мне вызов. Как он смеет не видеть меня за зелеными контактными линзами, покрашенными и завитыми волосами, не понимать, что я – Алексис? Это было потрясающе, восхитительно!

– Что будет пить месье? – спросил Жак.

– Виски со льдом, пожалуйста.

Жак одобрительно кивнул за спиной Харри.

– Вы здесь впервые? – спросила я моего брата.

– Вы говорите по-английски! – произнес этот глупец.

Я не знала, плакать мне или смеяться.

– Да, я – американка.

– Не может быть. В вашей речи нет ничего американского.

Правда? Как странно.

– Какой же, по-вашему, у меня акцент?

– Точно не скажу. Какой-то иностранный. Словно вы изучали английский как второй язык.

Я совсем запуталась в моих личностях, перестала понимать, кто я такая на самом деле. Это действовало угнетающе.

– Очень интересно, – сказала я.

– Возможно, это игра моего воображения. Увидев вас сидящей здесь в одиночестве, я почему-то решил, что вы – француженка. Возможно, дело в вашей одежде, не знаю. – Он заколебался, изучая меня. – Но вы – не француженка.

– Верно. Вы разочарованы?

– Нет, конечно.

Его энергичное возражение убедило меня в том, что он действительно огорчился. В конце концов, что за удовольствие познакомиться с американкой во время первого приезда в Париж? Он мог остаться дома. Его жена была англичанкой. Леди Сара Констанс Эймс-Маринго. Журнал «Мари-Клер» утверждал, что в кинематографе её знали просто как Сару Эймс, однако в личной жизни она предпочла воспользоваться титулом и оттенить его фамилией мужа. Однажды Иэн сказал мне, что такой привилегией обладают титулованные англичане. Хотела бы я знать, влюблен ли Харри в свою жену. Если нет, все равно он занимался с ней любовью, как я – с Иэном.

Когда я год назад прочитала о женитьбе Харри, мое желание выйти за Иэна значительно усилилось. Меня охватили ревность и растерянность. Я знала, что смогу конкурировать с леди Сарой, лишь обзаведясь собственным супругом, хоть это и звучало весьма странно.

Конкурировать? Я впервые откровенно призналась себе в том, что по-прежнему борюсь за нераздельную любовь Харри. Наверно, меня подтолкнуло к этому внезапное и неожиданное столкновение с ним. Встреча с ним оказалась как мощнейшим ударом по моей самодостаточности. Сейчас это ощущение рассыпалось на мелкие осколки. Я поняла, что больше всего на свете хочу позаниматься этим вечером любовью с Харри.

– Вы отдыхаете? – спросил он.

– Нет, я живу здесь. Париж сейчас – мой дом.

– О, вы добровольно отправились в изгнание. Из какого вы штата?

– Последним добровольным изгнанником был Хэмингуэй.

Жак поставил перед Харри бокал с виски, и Харри заплатил за оба наших напитка.

– Выпьете еще? – спросил он меня.

– Mille grazie, signore – molto gentile – ma no.[30]

– Испанский?

– Итальянский.

Французский, немецкий и итальянский (не испанский). Этим трем языкам меня учили в великолепной школе, в которую меня отправила наша славная мамочка. После смерти её мотивы оказались такими же загадочными, как и при жизни. Почему, черт возьми, спрашивала я себя? Почему она решила отправить меня в дорогой эксклюзивный швейцарский интернат? Ведь она так меня ненавидела. Возможно, в этом и заключалась причина. Она, должно быть, понимала, какой одинокой и несчастной я там буду. Она оказалась права. Своим завещанием она вынудила Харри остаться в скучном, бесперспективном Пилгрим-Лейке и присматривать там за магазином. Несомненно, ей удалось разлучить нас. Во всяком случае, на четырнадцать лет. Когда я видела брата в последний раз, мы оба плакали. Прежде я никогда не видела Харри плачущим. Вернувшись вместе с нами с похорон, наша бабушка Джулиана сказала:

«Бедные, бедные дети. Сироты. Что с вами будет? Вы хотите жить со мной? Мой дом слишком тесен. Возможно, мне следует перебраться к вам. Вы слишком молоды, чтобы жить самостоятельно. Я бы хотела знать желание вашей дорогой умершей мамы.»

Мы быстро выяснили его. На следующий день к нам пришел адвокат матери (мы трахались всю ночь). Он сообщил нам плохие новости. Даже Джулиану удивил связанный со Швейцарией замысел матери.

«Какое странное завещание. Однако я уверена, что у Луизы были свои причины так поступить.»

Моя мать настаивала на том, чтобы Джулиана продала или сдала в аренду свой дом и переехала в наш, чтобы заботиться о Харри. Именно это она сделала, как только проклятый поезд увез меня из Пилгрим-Лейка, с которым были связаны мои неизгладимые воспоминания, подальше от моих друзей, от Харри. В двенадцать лет я осталась без родителей, без девственной плевы, без дома. Многие ли мои сверстницы могли сказать о себе такое? Я помахала рукой на вокзале. Мы с Харри не произнесли ни слова. Заговорила только Джулиана:

«Береги себя, Алексис. Очень скоро мы снова будем вместе.»

Памятные прощальные слова. Позже я получила от неё очень грустное письмо, в котором она пыталась как можно деликатнее объяснить мне, что согласно необычному завещанию матери я могла вернуться в Пилгрим-Лейк только по достижении восемнадцатилетнего возраста и окончании школы.

Я ни разу не написала Харри – Господь ведает, не потому, что уважала желания матери. Я боялась невыносимой боли. Я не могла смириться с тем, что буду только переписываться с Харри, лицемерно отрицая все, что мы значили друг для друга. Это было бы отвратительной ложью. Иногда мне казалось, что я могу сохранить психическое здоровье, лишь пытаясь как можно лучше приспособиться к новому и враждебному окружению. Герр Нувилер помогал мне в этом. Сначала он учил меня кататься на лыжах, а потом – трахаться. Я не умела становиться на колени у кровати, как послушная маленькая Лолита. Но герр Нувилер не мог заменить Харри. Никто не мог сделать это.

У МЕНЯ ЕСТЬ ДЛЯ ТЕБЯ НОВОСТЬ, ДОРОГАЯ МАМОЧКА, ГДЕ БЫ ТЫ НИ НАХОДИЛАСЬ СЕЙЧАС. МЫ ЗАЙМЕМСЯ ЭТИМ СНОВА. ЧТО ТЫ НА ЭТО СКАЖЕШЬ, ЖАЛКАЯ СТЕРВА?

14

– Между прочим, – сказал Харри, – как вас зовут?

– Шоффе, – ответила она.

Шоу-фэ. Услышав это имя, Харри едва не уронил бокал с виски. Возможно ли это? Неужели…? Может быть, это распространенное французское имя. Но она не была француженкой. Как и женщина, с которой разговаривал Иэн Николсон.

Я разговариваю с посетителем, твоим соотечественником.

Именно эти слова произнес Николсон. Харри запомнил их. Николсон отменил свидание с этой женщиной. Неужели это она? Совпадение казалось невероятным, Харри не верил в подобные случайности. Ему хотелось спросить: «Вы знакомы с Иэном Николсоном?» Но он справился с этим желанием и произнес:

– Интересное имя. Как оно пишется?

– Ш-о-ф-ф-е. Ударение на «е». Оно означает – «раскаленная».

– Это правда?

Она улыбнулась, и он подумал об Алексис. Их улыбки были похожими, они обе обладали тонкими верхними губами и более полными нижними. Где сейчас Алексис? В эту самую минуту?

– Почему у вас французское имя, если вы – американка?

– Это идея родилась у моей работодательницы. Chaffe a rouge.[31] Она считает, что я – раскаленная докрасна.

Подруга Николсона работала у какой-то женщины, настоящего чудовища. Совпадения нагромождались одно на другое.

– Значит, это нечто вроде псевдонима, – сказал Харри.

– Да. Можно так сказать.

– Как вас зовут на самом деле?

Она снова улыбнулась.

– Я скажу вам это позже.

Он увидел под золотистой собольей шубкой маленькую грудь – полную противоположность сариного бюста с угрожающими сосками. Харри предпочитал женщин с небольшими грудями, он часто спрашивал себя, какие изменения претерпела Алексис в этой области. В двенадцать лет она была совершенно безгрудой, верхняя часть её тела могла принадлежать мальчику. Иногда Харри задумывался о том, что говорили о нем подобные предпочтения. Он поиграл с мыслью о том, что он – латентный гомосексуалист, потом отверг эту пугающую гипотезу. Нет, он женился на Саре не из-за её грудей, не для того, чтобы доказать себе, что он – настоящий, стопроцентный, гетеросексуальный американец. Он женился на ней, потому что ему нравились её акцент, титул, английское происхождение, деньги. Сейчас на него произвела впечатление явно дорогая шубка Шоффе. Это подарок Николсона?

– У вас в Париже дела? – спросила она.

– Вы угадали.

– Позвольте мне угадать, какие именно.

– Хорошо, но сначала скажите мне, нельзя ли угостить вас ещё одной порцией того, что вы пьете?

– Это «кампари». Нет, спасибо. Я должна следить за моим весом. Понимаете, я – манекенщица.

– У кого вы работаете?

– У Терезы.

Настоящее чудовище – Тереза? Вполне возможно. Тереза была мировой знаменитостью, все слышали о том, какая она стерва.

– Я бы хотел переспать с вами, – сказал Харри.

Она даже не поморщилась.

– Удивительно. Я думала о том же самом.

Харри потерял дар речи. Он не мог поверить в свое везенье.

– Я знаю место, – сказала она.

– У тебя?

– Нет, мы не можем туда пойти. Моя соседка по квартире пригласила на обед своего дружка. Это было бы слишком опасно.

– Тогда что за место ты имеешь в виду?

– Гостиница для любовников, mueble, – сказала она. – Поскольку мы не останемся там на всю ночь, комната обойдется всего в семь тысяч франков.

Восемь долларов? В какую дыру она собирается отвести его?

– Там чисто?

– Ты – настоящий американец. – Она засмеялась. – Это все, о чем вы способны думать? Чисто ли там? Не обворуют ли, не ограбят ли, не отравят ли вас? Это смешно.

– Мне не нравится, когда надо мной смеются. Меня это не забавляет. К тому же ты тоже американка.

Она перестала улыбаться, нахмурилась.

– Извини. Я не хотела тебя оскорбить. Честное слово. Как тебя зовут?

– Харри.

– Ты очень красив, Харри.

Лишь когда она встала, Харри понял, какая она высокая. Ее рост составлял около ста семидесяти восьми сантиметров – Харри сделал скидку на трехдюймовые каблуки из крокодиловой кожи. Рост Сары составлял лишь сто шестьдесят восемь сантиметров. Харри собрался изменить ей впервые за все время их брака. Он знал, что должен испытывать чувство вины, но не ощущал его.

– Нам надо найти такси, – сказала она. – Пешком туда не дойти. Гостиница находится в Семнадцатом округе.

В машине он взял молодую женщину за руку. Ее кожа была очень нежной, аромат духов – чертовски возбуждающим («Ле флер» Терезы?) Он не мог дождаться того момента, когда увидит её обнаженной. У нее, конечно, невероятно длинные ноги и красивые, небольшие, упругие груди. Какую позицию она предпочитает? Какие противозачаточные средства? Возможно, она настроена лишь на «шестьдесят девять». Она ничего не сказала о деньгах для себя, только о стоимости комнаты, и это порадовало Харри, потому что он где-то читал, что все девушки по вызову и проститутки обязательно заранее сообщают стоимость услуг. С другой стороны, возможно, любительницы, подрабатывавшие в конце месяца, действовали иначе. Иэн Николсон должен был предупредить его об этом. Черт возьми, как можно было забыть о такой важной информации!

Харри никогда в жизни не платил за секс и гордился этим. В Пилгрим-Лейке он имел репутацию местного жеребца. Вряд ли он не затащил в койку хотя бы одну девушку из его родного городка, во многих случаях инициатива исходила от них самих. В колледже часто возникала давка, все ученицы мечтали переспать с парнями из баскетбольной команды. Если бы он смог стать профессиональным игроком, женщины буквально рвали бы его на части, он слышал немало невероятных историй о сексуальных подвигах спортсменов. Но на первом году обучения что-то погасило его энтузиазм, необходимый для достижения профессионального уровня.

«Не жесткость, не грубая сила, – вспоминал он многократные наставления тренера, – а выносливость, скорость и физическая форма. Вот ключи к успеху в баскетболе.»

Однако он понял, что прежде всего его привлекают именно жесткость и грубая сила. Один из одноклассников, с которым ранее занимался отец, начал учить Харри карате, и с этого момента у юноши пропал интерес к баскетбольному мячу и добытым очкам. Ему надоели пасы, защита, обманные финты. А главное – взаимодействие с партнерами, которого требовала эта игра. Он предпочитал совершенствоваться в одиноком, сугубо индивидуальном искусстве самообороны. Оно соответствовало его характеру.

После окончания колледжа Харри вернулся в Пилгрим-Лейк и универсальный магазин Маринго. Новые девушки… Наконец появилась Сара…

– Мы приехали, – сказала Шоффе.

Расплатившись с водителем, он заметил аккуратное здание из серого камня – несомненно, пункт их назначения. На одной стене висела небольшая бронзовая табличка с надписью «Дом Франсуазы». Никакой неоновой вывески, ничего привлекающего внимание, никаких явных намеков. Если бы он прошел мимо этого здания один, ему никогда бы не пришло в голову, что это гостиница для любовников. Гостиница. У них не было никаких вещей, даже сумки!

– У нас нет даже чемодана с одеждой, – сказал он.

Шоффе нажала кнопку звонка.

– Успокойся. Нас бы не пустили сюда с чемоданом.

Миниатюрная пожилая женщина с седыми волосами, стянутыми в пучок, открыла дверь и небрежно посмотрела на них. Харри понял, что для оценки посетителей ей требовалось лишь одно мгновение. Она выглядела так же заурядно, как само здание. Своей невзрачностью она напоминала его бабушку-голландку, Джулиану, в возрасте около пятидесяти пяти лет. (Он по-прежнему поддерживал связь с Джулианой, которая не одобряла его женитьбу на Саре. Эта английская актриса-шлюха – такой была первая реакция Джулианы. Хотя в дальнейшем она воздерживалась от высказываний на эту тему, Харри подозревал, что его бабушка упрямо и непоколебимо придерживалась своего исходного мнения.)

– Bon soir, Madame, Monsieur,[32] – сказала седая женщина.

– Bon soir, Madame, – отозвалась Шоффе, отводя её в сторону.

Женщина проводила их к лифту с коваными решетками и установила рычаг в положение, обозначенное цифрой «4». Выйдя из кабины, они проследовали за ней по коридору. Тишину нарушил лишь чей-то смех, после которого прозвучал сдавленный женский крик. Они остановились возле комнаты с надписью «Мария Антуанетта». Женщина отперла дверь и протянула ключ Харри. Он впервые в жизни видел дверь без ручки на внешней стороне.

– A bientot, Madame, Monsieur.[33]

Она ушла в своем длинном черном платье, напоминая Харри черную кошку, крадущуюся по ночным закоулкам. Харри сосредоточил внимание на комнате и был приятно удивлен её интерьером. Он увидел огромную кровать с ароматизированными простынями в цветочек, зеркальные изголовье и потолок, три стены, обклеенных обоями «под шелк». Четвертая стена была расписана изображением бегущей вприпрыжку по полю влюбленной пары в костюмах восемнадцатого века. На заднем плане виднелись овцы и пастушки с хлыстами в руках.

– Давай повесим нашу одежду, – сказала Шоффе.

Повернувшись, Харри обнаружил, что она уже сняла шубку и платье. Девушка стояла перед ним в открытом кружевном бюстгальтере с расположенной впереди застежкой, прозрачных черных чулках со швом и узком черном поясе. Черные шелковые трусики, отделанные кружевами, лежали на полу возле кровати. На ногах у Шоффе остались туфли из черной крокодиловой кожи с каблуками высотой в три дюйма. Волосы на лобке были абсолютно черными. Должно быть, он задержал свой взгляд на них, потому что она сказала:

– Нет, от природы я вовсе не рыжая, как ты можешь видеть.

То, что она красила волосы, не разочаровало Харри, который провел последний год среди людей из мира кино, но его встревожило нечто другое. Он не знал, чем вызвано беспокойство. Его сердце затрепетало, как бы предупреждая об опасности. Подобное случалось с ним перед очередной схваткой в Пилгрим-Лейке с одним из местных парней.

– Нашу одежду, – сказал он. – Да, конечно.

Он принял ванную за гардеробную и тотчас понял, что здесь нет никакой гардеробной. Ее заменяли крючки на стене. Ему стало ясно, почему Шоффе сказала, что в чемоданах для одежды нет нужды. В санузле находились унитаз, ванна, душ, рукомойник и биде, а также комплект выстиранных полотенец и простыней. Он попал вовсе не в бордель. Где он, черт возьми? Харри снял пиджак, рубашку, галстук, повесил их на крючок, потом избавился от туфель и носков, стянул с себя брюки и трусы, повесил их на второй крючок. Однажды Сара сказала ему, что на свете нет более комичного зрелища, чем раздетый мужчина в носках и туфлях.

Он шагнул к Шоффе и осторожно коснулся застежки бюстгальтера, через который виднелись её маленькие груди.

– Ты позволишь?

– Пожалуйста.

Единственный крючок тотчас выскочил из петли. Харри повесил бюстгальтер поверх своего галстука в клеточку. Ему понравилось, как выглядели эти два предмета, висевшие один на другом. Потом он подошел к Шоффе сзади и обхватил руками её груди, зная, что она ощутит его эрекцию своими красивыми упругими ягодицами.

– Как приятно, – сказала она.

Шоффе легла на простыню, и он увидел её дважды – один раз на кровати, другой раз – отраженной в зеркальном изголовье. Двойная картинка действовала возбуждающе, но он почувствовал что-то еще… его сердце снова затрепетало. Или оно не переставало отчаянно биться все это время? Он начал целовать её груди. Соски были не розовыми, как у Сары, а светло-коричневыми, цвета кофе с молоком. Сквозь аромат духов пробивался слишком знакомый мускусный запах, он пугал Харри, лишал спокойствия. Дыхание громко отдавалось в его ушах, оно напоминало ураган, о котором пела Эдит Пиаф. Шоффе двумя руками подняла его голову.

– Я бы хотела снять туфли, – сказала она.

– Я это сделаю.

– Спасибо.

Наклонившись, чтобы снять туфли, он почувствовал, что она делает что-то у изголовья кровати, но не оглянулся. Сняв туфли из крокодиловой кожи, он медленно повернулся и посмотрел на Шоффе. Блестящие зеленые глаза исчезли, точнее, они стали такими же темными, почти черными, как его собственные

– Здравствуй, – сказала она. – Я – Алексис.

15

Харри уставился на нее, потом на две маленькие зеленые контактные линзы, лежавшие на прикроватной тумбочке, куда их положила Шоффе – нет, Алексис, – пока он снимал с неё туфли. Его мозг работал так же отчаянно, как и сердце. Сейчас на ней были только черные чулки, прикрепленные к узкому черному поясу. Когда Харри наконец обрел дар речи, его голос напоминал скорее лягушачий, нежели человеческий.

– Я не верю. Это невозможно. Однако это правда. Ты на самом деле Алексис. Такое не происходит в жизни. И все же это случилось. Алексис. Шоффе. Я не знаю, как тебя называть.

У него пропала эрекция.

– Алексис. – Внезапно она показалась ему очень усталой, словно этот маскарад стал для неё непосильной нагрузкой. – Алексис. Пожалуйста, Харри Алексис.

В последующие недели, месяцы, годы он будет вспоминать их несвязную беседу, словесный калейдоскоп признаний, жестокие обвинения, поток нежности. Кто знал, с чего начать, и как это сделать? Годы разлуки были долгими, болезненными, безмолвными. Затянувшееся мучительное молчание завершилось отчаянной попыткой примирения.

Алексис казалась совершенно спокойной. Ему же казалось, будто он тонет.

– Черт возьми, что ты делаешь в Париже?

– Я же сказала тебе, что живу здесь. Уже пять лет.

– Почему в Париже?

– Это показалось мне естественным выбором после швейцарской строгости и дисциплины.

– Значит, все это время ты находилась в Европе.

– Да. А где, по-твоему, я должна была жить?

– Не знаю. Как я мог это узнать? Ты ни разу не написала мне. – Он ощущал себя глупцом, ребенком. – Ни одного письма за четырнадцать лет.

– Пожалуйста, Харри, не усугубляй мое чувство вины. Я хотела написать тебе, ты должен мне поверить, но я не могла заставить себя.

– Почему?

Она печально покачала головой.

– Потому что это не имело смысла. Для нас обоих. Я знала, что нам обоим будет только хуже, поэтому решила забыть тебя.

– И?

– Отчасти мне это удалось. Я продолжала жить. Так обычно поступают люди. Продолжают жить. Ты продолжал жить.

– И ты действительно забыла меня?

– Нет. А ты?

– Нет.

Они посмотрели друг на друга, потом на их отражения в зеркальном потолке.

– Ты изменилась, – сказал Харри. – То есть осталась прежней, однако разница все же есть. Я не имею в виду рыжие волосы и контактные линзы. Должно быть, на тебя повлияла та школа. Люди, с которыми ты встречалась. Европа. Языки. Ты стала такой светской, искушенной. Рядом с тобой я кажусь себе мужланом.

– Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя так, – сказала она с опозданием в четырнадцать лет. – К тому же это неправда.

– Это правда, и ты это знаешь. Я остался парнем из маленького американского городка. Ты – человек мира.

– Вовсе нет, – жалобно произнесла она. – Я тоже выросла в Пилгрим-Лейке. Думаешь, легко избавиться от корней?

– Похоже, тебе это удалось.

Он интуитивно нанес удар в её самое уязвимое место: Алексис казалась себе обманщицей, надевшей чужую маску.

– Ты заставляешь меня чувствовать себя фальшивкой.

– Au contraire, моя дорогая. Ты держишься очень естественно. Поздравляю тебя. Ты провела даже меня, твоего брата.

– Ты жесток, Харри.

Он действительно был жестоким, эгоистичным. Она права. Что он знал о тех кошмарах, которые она пережила после их расставания? Мог ли заглянуть в её сердце? Это беспокоило его сильнее всего. Она удрала от него, устремилась вперед, выжила, добилась благополучия. И все же он видел за безупречным фасадом её страдания.

– У тебя роман с Николсоном?

– О, Господи. – Она явно растерялась. – Как ты это узнал? Кто тебе сказал?

– Можно сказать, что ты сама. Я был днем в его кабинете, когда ты позвонила

– В кабинете Иэна?

– Да, по делу. Естественно, я слышал лишь то, что говорил он, но этого было достаточно. Он называл тебя Шоффе, и когда мы встретились в кафе… согласись, это довольно редкое имя. Он также сказал, что ты американка.

– Это просто невероятно. – Она закрыла лицо руками. – Чистое сумасшествие.

Он понял, что она плачет, и тоже заплакал. Им снова было двенадцать и тринадцать лет, они прощались на железнодорожном вокзале, только сейчас боль была более сильной, она длилась дольше, она накапливалась много лет и наконец вырвалась наружу.

– Ты влюблен в свою жену? – спросила Алексис.

– Да. Нет. Это трудно объяснить. Это нечто другое. Не то, что у нас с тобой.

Она вытерла щеки тыльной стороной руки, совсем как маленькая девочка. Она была такой бледной.

– То, что было у нас, не может повториться с другим человеком.

– Я люблю тебя.

– До сих пор?

– Всегда.

Он принялся покрывать её лицо нежными поцелуями, и они оба задрожали. Они как бы целовали самих себя.

– Это нереально. И все же совершенно реально, – произнесла Алексис.

– Это правда. Мы снова вместе.

– Слишком поздно.

Он вздохнул.

– Знаю.

Теперь, когда он признал поражение, она посмотрела на него обвиняюще.

– Ты всегда можешь получить развод.

– Я не хочу разводиться.

Он с удивлением понял, что это правда. Как бы он ни любил Алексис, он не хотел разводиться с Сарой.

– Но ты не влюблен в свою жену.

– А ты влюблена в Николсона?

Она не ответила. В этом не было необходимости. Его ответ вполне подходил и ей. Да. Нет. Это трудно объяснить. Это нечто другое. Не то, что у нас с тобой.

– Полагаю, ты приехал сюда без Сары.

– Как странно слышать её имя из твоих уст.

– Здесь она или нет?

– Она в Калифорнии. Снимается там в фильме.

– Слава Богу. Думаю, я бы сейчас не вынесла её присутствия в Париже. – Алексис с тихим стоном упала на подушки. – Это было бы последним ударом.

– Почему бы тебе не снять все остальное и не забраться под простыню? Ты дрожишь.

– Да.

Она сняла пояс, удерживавший чулки, бросила все на пол. В спешке Алексис сделала на чулке затяжку. Ее ногти были алыми и длинными. Харри вспомнил то время, когда они были короткими и бесцветными. Его сестра выросла, ей двадцать шесть лет. Он пропустил её превращение из девочки в женщину. Он никогда не возместит себе эту потерю. Харри мысленно проклял свою мать, безжалостно отнявшую у него многое. Нет. У них обоих. Алексис тоже понесла потери. Любопытно, ощущала ли она это так же остро, как он.

Выяснить это можно было только одним способом. Занявшись с ней любовью.

Начав ласкать её, Харри решил, что делает это не для того, чтобы выяснить, насколько Алексис соскучилась по нему, а для того, чтобы узнать, насколько он сам соскучился по ней за эти годы. Кого он обманывал? Господи, самого себя! Этого запутавшегося глупца. Ну конечно. Его мотивы были не столь рассудочными, как ему хотелось думать. Он льстил себе, веря в ложь.

Он вовсе не проверял, как относится к нему Алексис.

Харри потребовались четырнадцать лет разлуки, чтобы признаться себе раз и навсегда – в том, что он готов на все ради Алексис. Он не мог сделать только одно из-за их близкого кровного родства: жениться на сестре и подарить ей детей. Но кроме брака и рождения детей он полностью находился в её распоряжении – так было с момента её рождения, происшедшего через девять месяцев после его появления на свет. (Возможно, их отец был пьяницей, но отнюдь не импотентом.)

– О, Харри.

Ее оргазм удивил его, показался неожиданным. Харри не ждал такой мощной кульминации. Алексис корчилась, ерзала, отодвигалась от него и одновременно прижималась к нему. (Или это он прижимал её к себе?) Он никогда не видел, чтобы женщину трясло так сильно, это была серия конвульсий. Он проявил уважение к её физиологии. Сейчас она не нуждалась в нем, хотя именно он вызвал такое состояние Алексис. Ее тело жило своей жизнью, оно унесло её от Харри, само генерировало волны наслаждения, и Харри мог лишь наблюдать за этим с восхищением, страхом и неприязнью.

Он хотел, чтобы она желала его, нуждалась в нем так же сильно, как он – в ней. Постоянно! Во всех отношениях! Он хотел, чтобы она зависела от него, чтобы она говорила:

«О, Харри, мне нужна твоя помощь.»

Вместо этого она произнесла:

– О, Харри…

Это означало следующее: я кончаю сама, спасибо за удовольствие, друг, надеюсь, тебе тоже было хорошо.

Его оргазм, происшедший через несколько минут, оказался слабым, неудовлетворительным. Когда он кончал с Сарой, ему казалось, что его голова улетит сейчас куда-то, но разве из-за этого он любил Сару больше, чем Алексис? Нет. Определенно, нет. Потому что обладал Сарой. Эмоционально, сексуально, как угодно. Алексис всегда ускользала от него, испытывала более интенсивные оргазмы, чем он, была более сильной личностью. Харри хотел быть сильным. Значительным. Он отчаянно хотел быть важным для единственного человека, который имел для него значение: для Алексис.

Потом они поцеловались, обнялись, как дети, сели в постели и заговорили. О прошлом. Алексис хотела узнать так много.

– Что произошло с «Универсальным магазином Маринго?»

– Помнишь Денниса?

– Нашего верного, преданного продавца?

– Точно. Так вот, теперь он владеет магазином. Я продал его Деннису примерно год тому назад, после того, как решил жениться на Саре и переехать на Западное побережье.

– Ты жалеешь?

– О магазине или женитьбе на Саре?

– О том и о другом.

– Нет. Нисколько.

Она вздрогнула, помолчала. Потом спросила:

– Джулиана ещё жива?

– Да, жива и по-прежнему убирается в домах, если в это можно поверить. Она – крепкая старушка, но сильно обижается из-за того, что ты не писала ей столько лет. Она боялась, что с тобой что-то произошло. Например, несчастный случай. Я тоже боялся. Иногда говорил себе, что ты, должно быть, умерла.

– Бог знает, что я не раз хотела покончить с собой. Это чудо, что я ещё жива. Ты действительно беспокоился обо мне, Харри?

– Часто. Очень часто.

– Если бы ты захотел меня найти, Джулиана сказала бы тебе, где я. Она знала название швейцарской школы. Ты мог заставить её поведать тебе это.

– Я пытался. Она не говорила. Вечно твердила, что такова воля нашей матери. Ты помнишь, какой упрямой могла быть Джулиана. Закончив школу, ты исчезла. Никто не знал, где ты находишься. Ты поступила жестоко, Алексис. Джулиана сходила с ума от волнения, она не могла разыскать тебя. Ты словно провалилась под землю. Почему ты так поступила?

– Я уже сказала тебе, что хотела забыть прошлое. Все очень просто. Я захотела создать для себя совершенно новую жизнь и сделала это. Стала другим человеком. Шоффе Нувилер. – Она опустилась ещё глубже в подушки. – Я вышла замуж в Швейцарии. И развелась.

Потребовались минуты, чтобы последнее признание проникло в мозг Харри. Когда это произошло, его душевная боль только усилилась. За четырнадцать лет их разлуки сестра прожила множество жизней, о которых он никогда не узнает всего, сколько бы ни расспрашивал её. Нувилер. Он не станет задавать Алексис вопросы относительно её таинственного бывшего мужа. Какую пользу это принесло бы?

– У тебя есть дети?

– Нет, – ответила она. – Я была очень осторожной. С самого начала знала, что этот брак был ошибкой. Не хочу говорить о нем.

Харри испытал облегчение, узнав об отсутствии детей. Теперь он понял, почему не спорил с Сарой, отказывавшейся заводить детей. Единственной женщиной, с которой он хотел иметь детей, была Алексис, и об этом следовало забыть. Что-то говорило Харри о том, что они оба проживут до конца своих дней, не оставив потомства. Эта мысль была печальной, тягостной.

– Насколько серьезен твой роман с Николсоном?

– Он весьма серьезен.

– И для него тоже?

– Не злись, Харри.

– Я хочу защитить тебя. Это – обязанность брата. Не хочу видеть мою маленькую сестренку несчастной.

– Она не пострадает. Она выйдет замуж за этого человека.

– Так вот чего ты хочешь?

– Да.

Харри расстроился сильнее, чем он считал возможным.

– Понимаю.

– Ты шокирован?

– Почему я должен быть шокирован?

– Потому что я нахожусь в постели с тобой.

– Мы забрались в постель раньше, – напомнил он ей с горечью в голосе.

Она посмотрела на него из другого мира – мира медвежьих шкур, красных и золотистых деревьев, одинокого томагавка, висевшего на стене гостиной.

– Иэн получит развод, и тогда мы поженимся.

Она словно выучила эту фразу наизусть и произнесла её без уверенности и надежды, как бы для того, чтобы убедить себя в том, что это правда.

– Так говорит Иэн? – спросил Харри.

– Примерно так.

– Ты лжешь, Алексис. Ты всегда врала неубедительно. Но я познакомился с Иэном. Он не показался мне человеком, который готовится к разводу. По-моему, его вполне удовлетворяет существующая ситуация. Наличие жены и любовницы. Это – мечта любого мужчины.

– Я ненавижу его жену. Готова убить её.

Харри едва не проигнорировал последнюю фразу, сочтя её обычной болтовней разочарованной любовницы, но на лице Алексис появилась гримаса, которую он уже видел много лет тому назад, сразу после произошедшей на их глазах смерти матери. Она выражало чисто животное торжество и человеческое презрение. Он навсегда запомнил её.

– Не болтай ерунду, Алексис.

– Я говорю серьезно.

Она лукаво посмотрела на Харри.

Он попытался придать своему голосу легкомысленное звучание.

– Ты не можешь убить женщину только потому, что хочешь выйти замуж за её супруга. В такой ситуации ты стала бы подозреваемой номер один. Полиция тотчас разоблачила бы тебя.

– Другими словами, у меня есть очевидный мотив?

– Верно.

Алексис улыбнулась ему, утопая в море подушек и прикрываясь натянутой простыней до подбородка.

– Но у тебя нет никакого мотива. Правильно, Харри?

То, о чем он мечтал несколько минут тому назад, стало реальностью. Она просила его о помощи.

– Правильно, Харри? – повторила Алексис.

Она давала ему шанс стать необходимым. Преподносила ему такую возможность на серебряном блюдечке «Дома Франсуазы».

16

Как только Харри свыкся с ощущением своей нужности, значительности, важности для будущего счастья Алексис, он испытал беспокойство. И весьма сильное.

В течение одного короткого мига он попытался убедить себя в том, что ослышался, неправильно истолковал намеки Алексис. Но он знал, что это не так. Он слишком хорошо понимал, что имеет в виду Алексис, что она хотела от него. Он холодел от страха и умирал от желания ублажить её, доказать свою необходимость. Но он должен действовать осторожно.

– У меня не только нет мотива для убийства жены Николсона, – ответил он. – Я больше чем кто-либо на свете заинтересован в том, чтобы она была жива.

– Почему?

– Потому что я пытаюсь заставить Николсона финансировать мой кинопроект. Именно этим я занимался сегодня днем в его кабинете. Я пытался получить от Николсона пять миллионов.

– Это большие деньги.

– Несомненно.

– Что сказал Иэн?

– Пока ничего. Он обещал подумать и дать мне ответ на следующей неделе.

– Значит, пока вопрос о деньгах висит в воздухе?

– К сожалению, да.

Алексис уже не улыбалась, она строила планы.

– Полиция никогда не заподозрит тебя. Ты выше любых обвинений. Посмотри на себя их глазами. Ты счастлив в браке с очаровательной кинозвездой. Ты – элегантно одетый американский бизнесмен, а не какой-нибудь одурманенный наркотиками поэт-битник. А главное, ты нуждаешься в Николсоне. Его симпатии. Его уважении. И, как ты сам только что сказал, его деньгах. Зачем тебе убивать его жену?

– Совершенно ни к чему.

Алексис так увлеклась своим сценарием, что Харри мог с равным успехом обращаться к ветру.

Его охватило сильное возбуждение. Совершить преднамеренное убийство и выйти сухим из воды – это будет захватывающим приключением. Безумным, но захватывающим. И он совершит этот поступок ради Алексис, его любимой сестры – сознание этого только усиливало восторг. То, что он обдумывал хладнокровное уничтожение женщины, не сделавшей ему ничего плохого, уже казалось несущественным обстоятельством.

– Сколько ей лет? – спросил он.

– Около сорока.

Немолодая женщина. Это Харри понравилось. Он воспользуется одним из двух приемов карате в зависимости от того, что на ней будет надето. Отлично подойдет что-нибудь с отворотами – блузка, жакет, халат. В противном случае он нанесет три смертоносных удара. Оба метода гарантировали смерть, даже если бы жена банкира оказалась амазонкой.

– Она – миниатюрная женщина, – сказала Алексис. – С узкой костью. Тонкая. Типичная парижанка.

– Не слишком сильная. – Харри встал с кровати и начал расхаживать по красивой, тускло освещенной комнате. – Она станет легкой добычей, произнес он наконец.

Они продолжили разговор. Алексис явно давно вынашивала этот замысел.

Харри задумался.

– Иэн сказал, что будет отсутствовать в течение нескольких дней.

– Да. Вероятно, он вернется в Париж в четверг вечером либо в пятницу.

– Это означает, что мне надо все сделать завтра или в среду.

Алексис попыталась справиться с зевком.

– Думаю, да.

То, что она могла так невозмутимо обсуждать столь отчаянную затею, лишь подчеркивало различие между ними. Харри переполняло возбуждение, чувство страха, собственной значимости, волнения. Он хотел быть таким бесстрастным, как Алексис. С другой стороны, весь риск ляжет именно на него… Однако он решил совершить эту акцию. Он убьет жену её любовника, и она сможет выйти замуж за своего избранника! Нельзя выразить свою преданность лучшим образом, подумал Харри, изумленный, озадаченный и напуганный собственным альтруизмом. Возможно, дело было вовсе не в альтруизме, и он просто готовил почву для будущей услуги, которую ему окажет Алексис.

17

На следующий день, когда Алексис и Иэн, держась за руки, наслаждались аперитивом на втором этаже «Эскарго-Монторгель», Харри поглощал в своем «люксе» «Ланкастера» суфле из форели и беседовал по телефону с Сарой, находившейся в отеле «Беверли Хиллс» (5 часов утра по калифорнийскому времени), а Полетт Николсон ела холодное мясо и салат у себя в квартире с няней своей дочери. Трехлетняя Джинна сидела между женщинами, неохотно глотая овощной суп.

Иэн произносил следующие слова: «Шоффе, ты не представляешь, как мне не хочется покидать тебя сейчас. У тебя такой расстроенный вид. Но я вернусь через несколько дней, мы отправимся в какое-нибудь великолепное место и отпразднуем наше воссоединение.»

Алексис отвечала ему так: «Мадам убьет меня за трехчасовое опоздание, но сейчас, когда я нахожусь с тобой, эта опасность кажется мне ничтожной. Я буду ужасно скучать по тебе, дорогой.»

«Этот мерзавец должен отправиться по делам в Швейцарию, – говорил Харри, – поэтому окончательное решение вопроса откладывается. Я не рассчитывал на мгновенное чудо, но теперь мне придется пробыть в Париже дольше, чем я собирался.»

«Будет приятно наконец-то провести тихий вечер дома. Я так устала от оперы, балета, кино, театра, светской жизни», – произнесла Полетт.

Роуз, няня-англичанка, обратилась к девочке: «А теперь, Джинна, съешь овощной суп и вытри рот.» Потом она сказала своей хозяйке: «Да, мадам, тихий вечер – это чудесно.»

Женщины, точно две заговорщицы, с радостным предвкушением улыбнулись друг другу поверх трехлетней девичьей головки.

Через несколько минут пришла экономка, чтобы убрать тарелки и поставить на стол вазу со свежими фруктами, кофе для женщин и клубничный крем для Джинны. В отличие от Роуз, экономка была приходящей. Она появлялась в квартире на авеню Фош каждое утро в семь часов, чтобы приготовить завтрак, ленч и обед для четырех членов семьи. Роуз выписали из Лондона незадолго до родов Полетт.

Иэн настоял на том, чтобы они пригласили для ребенка обученную английскую няню вопреки возражениям жены. В то время Полетт не могла понять, почему им не подходит француженка, но Иэн проявил твердость. Полетт обнаружила, что как бы он ни восхищался французским образом жизни, он мог быть на удивление упрямым в некоторых вопросах.

И на удивление бесчувственным.

Полетт вспомнила их свадьбу. Сначала они прошли через гражданскую церемонию в Париже, потом было решено устроить официальное церковное бракосочетание на юге Франции, где родители Полетт владели старым замком, расположенным в долине Дордони. Это была красивая, но невозделанная сельская местность, совершенно непохожая на роскошное средиземноморское побережье – единственную часть Франции, с которой был знаком Иэн. Он казался отсутствующим во время приготовлений к шикарной свадьбе со множеством приглашенных на уик-энд гостей.

В замке кипела бурная деятельность. Там суетились четыре подружки невесты, дяди, тети, двоюродные братья и сестры, несколько нанятых служанок и экономка. Портниха вносила последние изменения в наряды. Все пребывали в состоянии крайнего возбуждения – кроме жениха, читавшего в гостиной «Файненшл Таймс». Иэн казался воплощением английской невозмутимости. Он словно забрел в чужой дом и был вынужден задержаться там на несколько минут, пока местный механик чинит его автомобиль, сломавшийся где-то неподалеку. Он демонстрировал полную отстраненность и отсутствие интереса к происходящему. Полетт не могла забыть эту картину.

Столь же незабываемым (хотя и по совсем иным причинам) оказалось для Полетт первое впечатление от Роуз Пай. Англичанка приехала в дом Николсонов, чтобы взять на себя обязанности няни ребенка, который должен был скоро появиться на свет. Хотя Полетт могла родить в любую минуту, ей удавалось на протяжении всей беременности сохранять свой обычный роскошный имидж. Она поправилась только на пять килограммов и уделяла большое внимание своим туалетам и макияжу.

Полетт была светской тридцатисемилетней женщиной, а Роуз неискушенной двадцатитрехлетней няней. В своей круглой фетровой шляпе с поднятыми полями, простом синем платье и пальто англичанка напоминала Полетт поблекшую, бесстрастную старую деву. Однако её рекомендовали как превосходную няню. Полетт вздохнула и показала девушке её комнату, находившуюся рядом с детской, в дальнем от спальни Николсонов конце квартиры.

«Здесь очень мило, – сказала Роуз, обведя взглядом простую, безупречно чистую, спартанскую комнату с умывальником в одном углу, креслом и гардеробом в другом и только что застеленной односпальной кроватью. Дверь соединяла комнату с примитивной ванной. – Очень мило, мадам.»

«Надеюсь, вам здесь будет удобно.»

«О, несомненно.»

«Возможно, разобрав вещи, вы захотите осмотреть детскую. Может быть, предложите что-то изменить.»

«Да, конечно. Я не задержусь, мадам.»

Девушка привезла с собой только один чемодан средних размеров абсолютно новый, блестящий и вульгарный.

«Вы впервые за границей?»

«Да, мадам. – Роуз прошла по комнате, чтобы посмотреть в окно, на котором висели шторы. – Но, как я сообщила в письме, свободно говорю по-французски. Я долго учила его.»

Только сейчас Полетт заметила, что у девушки была легкая хромота, которую ей удавалось искусно скрывать. Полетт восхитилась её усилиями. В то же время она невольно спросила себя, является ли хромота следствием какой-то болезни вроде полиомиелита или существует от рождения. Почему-то физический недостаток Роуз уменьшил боязнь Полетт родить неполноценного ребенка. Хотя француженка не считала себя суеверной, она чувствовала, что Господь прислал в их дом хромоножку в качестве доброго предзнаменования. Он как бы заверял, что наследник Николсонов родится сильным, здоровым и физически совершенным.

Через несколько дней родилась именно такая девочка – Джинна Дженнифер Николсон.

Свободные вечера Роуз (когда она не сидела с ребенком) были редкими, но она никогда не жаловалась. Молодые кавалеры в студенческой одежде, которые заезжали за ней на мотоциклах, выглядели весьма прилично. Сама Роуз уделяла мало внимания нарядам, зато в рабочее время исполняла свои обязанности очень прилежно. Двойная жизнь няни обеспокоила бы Полетт, если бы не безупречная профессиональная подготовка девушки. Полетт пришлось согласиться с Иэном в том, что Роуз можно без колебаний доверить уход за их дочерью. Что касается ночных поездок в кафе экзистенциалистов, расплодившиеся на Левом берегу… то девушка была ещё молодой, любопытной и имела право на развлечения, убеждала себя Полетт. Несомненно, Роуз заслуживала своим упорным трудом какой-то отдых.

И все же Полетт не могла справиться с завистью, когда серьезная дневная Роуз превращалась в светящееся от радости вечернее существо. Сначала француженка думала, что завидует лишь молодости Роуз. Лишь когда Роуз прожила у них около года (и Иэн завел роман с работавшей у Терезы швейцарской манекенщицей), Полетт сумела признаться себе, что её чувства к Роуз были гораздо более сложными, чем она поначалу считала. Однако, обладая тактом и практичностью, она проявила терпение и через некоторое время выяснила, что, несмотря на обилие поклонников мужского пола, сексуальность девушки не была такой однонаправленной, как могло показаться на первый взгляд. Полетт не хотела напугать Роуз, а главное – потерять квалифицированную няню.

Полетт беспокоилась напрасно. В постели Роуз оказалась таким же сокровищем, как и за её пределами. По иронии судьбы (Полетт подумала об этом, потягивая кофе во время ленча), они стали любовниками, когда Иэн отправился по делам в Цюрих. В этот скучный швейцарский город. В этот прекрасный город. Он всегда будет занимать особое место в сердце Полетт. Она поняла, что ждет сегодняшнего любовного свидания с таким же пылом, как и два года тому назад. Нет. С большим.

Джинна перестала есть клубничный крем.

– Когда папа вернется домой?

– Папа уехал всего на несколько дней. Он будет дома к уик-энду. А теперь, пожалуйста, доешь десерт и вымой руки. Роуз принесет твое пальто.

– Мне надоело гулять в Лесу.

Женщины переглянулись. Вечерние прогулки устраивались главным образом для того, что Джинна устала и после ужина и шестичасового купания рано заснула. Этому также способствовал вечерний бокал разбавленного красного вина. Роуз сказала, что без свежего воздуха и вина исключительно живая малышка будет бодрствовать половину ночи, не давая спать остальным домочадцам. Полетт охотно согласилась. Нелегко впервые стать матерью в тридцать семь лет. Сейчас, когда Полетт стукнуло сорок, её терпение истощилось ещё сильнее.

Она и Иэн в течение десяти лет безуспешно пытались завести ребенка, и наконец чудо свершилось. Однако, несмотря на охватившие Иэна радость и гордость, вскоре после первого дня рождения Джинны он завел роман с манекенщицей. Полетт даже знала, как её зовут: Шоффе Нувилер. Одна из продавщиц в «Балмене» заботливо сообщила ей это. Иэн не догадывался о том, что Полетт знает все об этой связи. Будучи типичной практичной парижанкой из высшего общества, Полетт не собиралась предъявлять мужу обвинения и устраивать сцену. Большинство бизнесменов имело любовниц, и, подобно Полетт, их жены притворялись, будто не знают об этом. В конце концов, когда Иэну надоест его подружка, он вернется к жене. Так обычно поступают мужья. Единственная проблема заключалась в том, что после её собственного романа с Роуз вряд ли их секс когда-нибудь станет прежним.

Сегодня они будут заниматься любовью в той кровати, которую Полетт делила с Иэном. Однажды Джинна проснулась после кошмара и забрела в смежную комнату, где обычно спала Роуз. Не обнаружив няни, девочка заплакала и побежала к спальне матери. К счастью, любовные радения только что закончились. Роуз успела надеть свой хлопчатобумажный халат, Полетт была в одном из своих многочисленных пеньюаров ручной работы. Женщины курили сигареты и потягивали арманьяк. Полетт лежала в постели, Роуз сидела в шезлонге. Растерянная Джинна вбежала в комнату с мокрыми от слез щеками.

– J'ai eu un mauvais reve, – закричала она, – et Rose n'etait pas dans la chambre a coucher![34]

– Роуз не могла заснуть, и она пришла сюда поговорить со мной, сказала Полетт, положив девочку под плед. – Ты хочешь поспать здесь со мной до утра?

– Да, мама. Можно?

– Конечно, дорогая. И ты больше не увидишь плохих снов, обещаю тебе.

– Роуз тоже может здесь спать?

– Наверно, Роуз захочет вернуться в свою комнату.

– Да, – сказала Роуз. – Спасибо за арманьяк, миссис Николсон, и за нашу беседу. Теперь я чувствую себя гораздо спокойнее.

– О чем вы говорили? – спросила Джинна. – Обо мне? Или о папе?

– Мы говорили о тебе, моя драгоценная, – сказала Полетт.

Джинна прижалась к матери.

– Я люблю, когда говорят обо мне. Можно я засну, держась за твое колье с рубином? Ты знаешь, как оно мне нравится.

Восемнадцатикаратный рубин, висевший на золотой цепочке с бриллиантами, был любимой игрушкой Джинны. Этот подарок Иэн преподнес своей жене в прошлом году ко дню рождения. Рубин стоил двести тысяч американских долларов, а цепочка с бриллиантами – двадцать пять тысяч. Для Джинны это была всего лишь красивая, блестящая игрушка, за которую она любила держаться.

Полетт надела леопардовую шубку, чтобы встретиться в три часа со своей косметичкой. Она надеялась, что сегодняшняя ночь будет тихой, спокойной. Если бы в тот раз Джинна ворвалась в спальню на десять минут раньше… Полетт вздрогнула, представив себе последствия, потом быстро прогнала от себя эту мысль. Не стоит печалиться в такой чудесный день, перед ещё более восхитительным вечером.

– Я смогу поесть в Лесу мороженое? – спросила Джинна няню, когда они направились к двери.

Полетт не услышала ответ Роуз. Она посмотрела в зеркало на леопардовую шубку и спросила себя, не следует ли перешить её к зиме. Но какой фасон выбрать? Тут было о чем подумать. Она решила посоветоваться со специалистами из «Ревиллона». Она мысленно посмеялась над собой, потому что обладала чувством юмора. Половина мира летит в пропасть, американцы оправляют обезьянок на Луну, беспорядки в Алжире усиливаются, королева Елизавета не разрешает своей сестре выйти замуж за человека простого происхождения.

А меня, подумала Полетт, беспокоит один вопрос – стоит ли перешивать леопардовую шубку!

Миссис Николсон щедро окропила себя духами «Жоли мадам» и решила, что, принимая во внимание все обстоятельства, она может считать себя чертовски везучей женщиной.

18

В девять тридцать вечера Харри зашел в шикарный цветочный магазин на Елисейских полях и попросил две дюжины желтых роз на длинных стеблях. Он провел предыдущую ночь с Алексис в mueble, занимаясь любовью и отрабатывая провинциальный акцент – Харри учился говорить, словно выходец из какого-то французского захолустья.

– Тебя определенно нельзя принять за парижанина, – сказала Алексис, но и за американца тоже. Особенно если ты попрактикуешься в произношении.

Продавщицы из «Ле Флер Мажестюоз» посмотрели на бедно одетого молодого человека и явно удивились тому, что парень в столь убогом костюме может позволить себе нечто более дорогое, нежели пучок несвежих фиалок.

– Это для моей матушки, которая лежит в больнице, – объяснил он. Доктора говорят, что надежды нет.

– Mes regrets, Monsieur, mes regrets profonds.[35]

– Merci, Madame.[36]

Когда девушка отправилась за розами, Харри пришло в голову, что сейчас, когда он был в черной «водолазке», черных хлопчатобумажных брюках (тайком позаимствованных у Эдуардо, приятеля Евы), кепке, темных очках и потрепанном плаще с блошиного рынка, даже родная мать не узнала бы его. Он расплатился за цветы монетами, а не купюрами, словно заранее копил гроши для такого печального случая. Потом поправил солнцезащитные очки, чтобы продавщица не увидела его якобы заплаканных глаз, и тихим голосом поблагодарил её за сочувствие.

– Pauvre jeune homme,[37] – пробормотала она, когда Харри зашуршал о пол подошвами стоптанных башмаков, снятых ранее со спавшего на набережной Сены клошара.

Моросил мелкий дождь, воздух был сырым, неприятным. Продавщица тщательно завернула розы, чтобы защитить их от непогоды, и Харри решил прогуляться по Елисейским полям до квартиры Николсона. Алексис подробнейшим образом описала здание на авеню Фош и планировку апартаментов. Однажды она провела там ночь, когда Полетт, Джинна и няня навещали живущих на юге Франции родителей миссис Николсон.

– В подъезде установлена большая дубовая дверь, – сказала Алексис. Ты нажмешь расположенную слева кнопку звонка, и консьержка впустит тебя.

– Даже не зная, кто я такой?

– Да, потому что её квартира с маленьким двориком находится справа. Она откроет окно и увидит тебя. Эта старуха весьма ленива. Тебе достаточно сказать, что ты принес цветы для миссис Николсон. Позаботься о том, чтобы она их увидела. Поэтому желтые бутоны подойдут вечером лучше красных. Они более заметны.

– И что дальше?

– Она позвонит в квартиру Николсонов и тем самым сообщит, что к ним кто-то поднимается. Там нет домофона, и она не сможет поговорить с Полетт. Для консьержки ты – доставщик цветов. Эти розы на длинных стеблях произведут на неё впечатление, поверь мне. Особенно если ты скажешь, что они от мистера Николсона. Ей и в голову не придет остановить тебя.

– О'кей, это звучит достаточно разумно. Но зачем Полетт впускать меня? Скорее всего она возьмет цветы у двери, возможно, даст мне чаевые и пожелает доброй ночи, верно?

Алексис усмехнулась.

– Придумай что-нибудь сам, мой дорогой братец. Если ты отправишься туда около десяти часов вечера, они уже давно закончат ужинать, ребенок будет спать, и я предвижу только одно осложнение – Роуз, няня, может ещё бодрствовать. Но, как я уже сказала, её спальня находится в противоположном конце квартиры.

– Консьержка позвонит Николсонам. Где находится звонок?

– В прихожей.

– Значит, Роуз не сможет услышать его?

– Возможно что угодно. Но если ты появишься там слишком поздно, когда Роуз наверняка будет спать, консьержка насторожится. Роуз – это опасность, с которой тебе придется смириться.

– Похоже, я подвергаю себя большой опасности по причинам, которые даже мне остаются непонятными.

Алексис привлекла его к себе и обхватила своими руками.

– Конечно, они тебе известны. Мы станем летними людьми, помнишь?

– Это кажется необычным способом достижения нашей цели, – сказал Харри, и они снова предались любви в комнате Марии Антуанетты в «Доме Франсуазы»…

Сейчас, стоя перед большой дубовой дверью и нажимая кнопку звонка, на который должна была ответить консьержка, Харри спросил себя, не сошел ли он с ума. Потому что он совсем не волновался. Это было самым удивительным. Он ощущал почти нечеловеческое спокойствие и отстраненность. Возможно, отчасти это объяснялось его маскировкой. Кепка скрывала его черные волосы. Он поправил солнцезащитные очки, протер стекла. Моросящий дождь усилился; в этот ветреный, промозглый вечер Харри выглядел, как бедный, низкооплачиваемый доставщик товаров. В своей дешевой, поношенной одежде он вызывал жалость у любого человека, обладавшего хоть каплей сострадания.

Консьержка ответила на звонок, и Харри прошел во внутренний дворик, соответствовавший описанию Алексис. Она не сказала, что там будет очень темно. Свет проникал туда только из комнаты консьержки. Все жильцы, похоже, задвинули шторы, спасаясь от влажного вечернего воздуха. В приоткрытом залитом дождем окне появилось женское лицо.

– Qui est la?[38]

Ее голос напоминал скрип гравия.

– Я принес цветы для миссис Николсон в квартиру номер пять, – сказал Харри, старательно имитируя сельский говор, который он оттачивал предыдущей ночью с Алексис.

– C'est un peu tard pour les livraisons.[39]

– Знаю, что поздно, но цветы прислал мистер Николсон.

Он поднял длинный пакет, верхняя часть которого была освобождена от оберточной бумаги, чтобы консьержка могла увидеть желтые розы. Вряд ли она разглядит его самого в темной одежде – разве что только смутные очертания фигуры.

Она пожала плечами.

– Tres bien.[40]

Женщина захлопнула окно, словно все это дело не стоило её времени и внимания.

Пока все идет хорошо, подумал Харри, прикрыв розы оберточной бумагой. Лифт был таким же, как в «Доме Франсуазы», он казался слегка устаревшим по сравнению с аналогичными американскими устройствами, и на мгновение Харри почувствовал себя актером из французского фильма, пытающимся вспомнить свою незначительную реплику.

На каждом этаже находилась только одна квартира. Выйдя из кабины и нажав кнопку звонка возле цифры «5», Харри машинально посмотрел на часы. Они показывали без девяти минут десять. Он не знал, кто откроет дверь, и это неведение терзало его. Однако Харри приготовился к тому, что он может увидеть перед собой Роуз. Он надеялся, что этого не случится, но все же был совершенно готов к такому повороту событий.

Алексис сказала ему о наличии дверного «глазка», через который жильцы могли посмотреть на посетителя. В ожидании Харри закрыл лицо букетом. Никто не отвечал, и он позвонил снова. Из-за двери не донеслось ни единого звука. Его посетила ужасная мысль: вдруг обе женщины рано легли спать и не слышат звонка? Он вспомнил, как Алексис сказала ему, что Полетт страдает бессонницей и принимает снотворное. В отсутствие мужа она могла рано закончить вечер. Что касается Роуз, то она, возможно, относилась к числу женщин, которые спят, как убитые.

Что, если никто не подойдет к двери?

Харри решительно нажал кнопку звонка, молясь о том, чтобы не разбудить маленькую дочь Николсонов. В этом он нуждался меньше всего. Сейчас, в этот противный дождливый вечер, он впервые за время этой дьявольской миссии занервничал. Когда надежда почти покинула его, он услышал тихий голос женщины: «Кто там?» Харри повторил легенду о доставке цветов, которую несколько мгновений тому назад изложил консьержке. После недолгой паузы дверь квартиры номер «5» наконец открылась.

Перед ним определенно стояла Полетт, он узнал её по точному описанию Алексис (которую она составила отчасти со слов Иэна, но главным образом со слов мадам Терезы, однажды встретившую Полетт в свете и возненавидевшую женщину за пристрастие к произведениям её конкурента Балмена). Полетт была миниатюрной, с короткими вьющимися каштановыми волосами, карими глазами и ямочкой на подбородке. Описание полностью соответствовало реальности, за исключением одного момента. Эта женщина, считавшаяся воплощением элегантности, сейчас была растрепанной, шелковый пеньюар с лацканами был перехвачен поясом небрежно (возможно, в спешке?), на ногах отсутствовала обувь, глаза округлились от страха. Чего она испугалась? Кого? Невзрачного доставщика цветов? Нет, решил Харри. Тут таилась какая-то неувязка.

И тут он понял, что от Полетт исходил запах, перебивавший даже сильный аромат её духов. Харри узнал этот запах, он слишком часто сталкивался с ним в своей холостяцкой жизни. От Полетт пахло С-Е-К-С-О-М. Она занималась с кем-то любовью, и Харри помешал ей. Этим объяснялись её вид, явный страх. Однако она побоялась не ответить на звонок. Но почему? Харри не знал этого, однако было ясно, что страх – именно страх – заставил её подойти к двери, даже не надев тапочки. Ногти на её ногах были ухоженными и покрашенными бледно-розовой краской. Где-то в квартире находился мужчина, любовник, которого она пригласила к себе на вечер, поскольку муж находился в Цюрихе.

Человек! Это была единственная возможность, к которой Харри не подготовился. Он попытался быстро оценить ситуацию. Маленький человек? Или большой? Испуганный человек, лежавший сейчас в постели другого мужчины. Испуганный человек мог оказаться опасным. Человек, к которому Иэн приставил детектива? Это могло объяснять страх Полетт – возможно, за ней присматривал нанятый Иэном сыщик. Она, должно быть, запаниковала, услышав звонок, и решила, что нежелание открыть дверь послужит неоспоримым доказательством её вины. Какая глупость, подумал Харри, ей следовало притвориться спящей.

Он шагнул в прихожую и вручил Полетт мокрый букет роз.

– Ваш муж попросил передать вам это сегодня вечером.

– Мой муж? – Она произнесла эти слова так, словно у неё не было мужа – во всяком случае, такого, который имел обыкновение присылать ей розы. – Как странно. – Потом она, похоже, овладела собой. – Это очень мило.

Дверь закрылась за спиной Харри. Из большой темной квартиры не доносились никакие звуки. В апартаментах царила зловещая тишина. Он должен действовать быстрее, чем запланировал, работа будет не слишком трудной. Ему здорово повезло – на Полетт был шелковый пеньюар с лацканами.

– Спасибо за доставку, – сказала Полетт. – Вечер неважный, вы, похоже, продрогли. Вам следует отправиться домой. Вы дрожите.

– Нет, миссис Николсон, это вы дрожите.

Услышав эти слова, она отпрянула, пояс её пеньюара развязался, из-под него выглянуло стройное, белое, ухоженное тело. По красивой ноге текла какая-то жидкость. Сперма. Или слюна. Разобрать в полутьме точнее было невозможно. Алексис ничего не знала об этом адюльтере, не подозревала о нем. Откуда ей было знать? Зачем Николсону признаваться своей любовнице в том, что жена наставляет ему рога? Нет, сделать это ему не позволила бы мужская гордость, чувство собственного достоинства. Весьма некстати, подумал Харри об этом досадном сюрпризе.

– Un pourboir,[41] – сказала Полетт, лихорадочно ища что-то. – У меня есть несколько франков в сумочке.

Она отодвинулась от Харри не более чем на пару дюймов, когда он нанес первый болезненный удар. Его правая рука врезалась в область верхней губы. Перестав видеть, женщина отчаянно заморгала, из её глаз брызнули слезы, из носа потекла кровь. Второй удар, такой же беззвучный и стремительный, как первый, пришелся ниже подбородка, в щитовидный хрящ, и Харри мог бы на этом остановиться, если бы у него было время. Полетт упала бы на пол, и через несколько минут отек привел бы к смерти от удушья.

Но у него не было времени, к тому же существовал гораздо более эффективный, быстрый и надежный способ. Ухватившись за лацканы пеньюара, он изо всех сил потянул их в противоположные стороны. Обращенные вовнутрь костяшки пальцев пережали две сонные артерии на обеих сторонах тонкой шеи. Женщина перестала кричать, сердце остановилось.

Полетт Николсон была мертва. Харри снова посмотрел на часы. С того момента, как он вошел в квартиру номер 5, прошло менее трех минут. Он проверил пульс, чтобы убедиться в том, что его миссия выполнена. Сомнений не было. Среди рассыпавшихся двух дюжин желтых роз лежал труп. Цветы казались последней данью уважения от неизвестного поклонника. На теле не осталось ни единого отпечатка пальцев.

– Mon Dieu![42]

Услышав испуганный женский крик, Харри повернулся. Из спальни, которую Алексис назвала главной, вышла, прихрамывая, обнаженная, истерично визжащая женщина

– Кто вы такой? Зачем вы это сделали? Что вам нужно?

Было уже поздно броситься к двери. Няня увидела его. Даже при наличии маскировки он не мог в этот критический момент пойти на риск. Он стоял, глядя сквозь солнцезащитные очки на Роуз, которая опустилась на колени возле своей мертвой хозяйки и зарыдала.

– Кто вы? – повторяла она. – Почему вы сделали эту ужасную вещь? Вас нанял мистер Николсон? Или вам нужны деньги, драгоценности?

Эти слова стали последними словами Роуз Пай. Убить её оказалось труднее, чем Полетт, потому что она была голой – он не мог воспользоваться относительно простым методом, требовавшим наличия лацканов. Однако, поскольку она уже лежала на полу, ему не пришлось наносить первые два удара или попытаться повалить её. Ему оставалось сделать следующее: прижать её к полу в особом положении (однокашник хорошо обучил его этому приему), блокировать движения рук и ног, а затем нанести один смертельный удар точно в левую сонную артерию. Правая сторона оказалась более удобной из-за положения, в котором находилась женщина. На самом деле подошла бы любая сонная артерия.

Затем Харри быстро прошел в спальню Николсонов и схватил первую драгоценность, которая попалась ему на глаза. Это было колье, с которым Джинна играла всего несколько часов тому назад. Засунув украшение в карман купленного на блошином рынке плаща, Харри направился к входной двери и переступил через безжизненные тела двух женщин, распростертые на персидском ковре в нескольких дюймах друг от друга.

Когда он надел перчатки и повернул ручку двери, в конце длинного коридора появилась маленькая фигурка в изящной ночной рубашке. Джинна потерла глаза, словно только что вырвалась из ужасного кошмара и не могла отличить сон от реальности. К тому моменту, когда из её горла вырвался истошный крик, Харри уже вышел из здания и зашагал по авеню Фош, насвистывая себе под нос.

19

– Полетт и няня? – сказала я. – Не могу в это поверить. Какое потрясение ты, должно быть, пережил.

– Потрясение – не то слово, – сказал Харри. – Я решил, что в постели Полетт лежит какой-то мужчина, это само по себе было бы опасным, но увидеть вышедшую из спальни обнаженную прихрамывающую женщину, понять, кто она такая и чем они занимались… я был совершенно не готов к этому. Ты не подозревала?

– Нет.

Мы находились в моей спальне, Харри менял одежду Эдуардо на костюм, который он оставил у меня перед тем, как отправиться на авеню Фош. Я все ещё не могла поверить, что он сделал это – убил Полетт ради меня (ликвидация Роуз была совершенно случайной и не шла в счет.) Я не смогла бы придумать ничего более лестного для меня: он любил меня так сильно, что согласился убить по моей просьбе, пренебрег огромной опасностью, которая заключалась для него в таком поступке. Пусть даже, как я уверяла Харри прошлой ночью, полиция никогда не заподозрит его. Если только он как можно скорее уберется из моей квартиры.

Не знаю, какой извращенный ход мыслей заставил меня уговорить Харри воспользоваться «водолазкой» и брюками Эдуардо для совершения убийства Полетт. Этот шаг был рискованным. Возможно, это понравилось нам обоим. Мы любим риск, опасность, возбуждение.

– Сейчас без двадцати двенадцать, – сказала я Харри. – Тебе надо поторопиться. Не забудь воспользоваться задней лестницей.

К счастью, здание, где я жила, было не слишком роскошным, и в подъезде не сидела консьержка, но меньше всего мы хотели, чтобы Харри столкнулся с кем-то из жильцов. Поэтому он поднялся сюда по задней лестнице, чтобы взять одежду Эдуардо и оставить свою собственную.

– Что ты собираешься сделать с этими вещами? – спросил он, указывая на кепку, плащ, башмаки и солнцезащитные очки.

– Не беспокойся. Ты выполнил свою часть работы. Я выполню мою. Отправляйся в «Ланкастер» и не звони мне, что бы ни случилось. Ни сюда, ни на работу. Ты ведь понимаешь, как это важно? Мы не должны поддерживать связь между собой в ближайшее время.

Хотя я действительно любила Харри, как ни смогла бы полюбить ни одного другого мужчину, это не мешало мне предвкушать мою будущую жизнь в качестве миссис Иэн Николсон. Словно одно было никак не связано с другим, каким бы странным ни казалось такое положение.

Харри осторожно взял меня за плечи.

– Я хочу позаниматься с тобой любовью – прямо сейчас! Но мы должны быть благоразумными, верно?

– Да, дорогой.

Мы обменялись долгими, страстными, неблагоразумными поцелуями, которые обожгли наши души, оставили на них дымящиеся клейма. Сейчас, как и в двенадцатилетнем возрасте, я знала, что мы с Харри всегда будем вместе, сколько бы разлук нас ни ждало, какими бы долгими они ни были. Наши судьбы ещё не подвели нас к окончательному соединению, такие вещи, как время, темп жизни, нельзя подталкивать и подгонять. Они как бы обладают собственным разумом, и если вы не отдадитесь во власть течения, то непременно утоните. Вот в чем все дело. Я знала это, как и Харри. Самым потрясающим, восхитительным казалось то, что нам не было нужды говорить об этом, мы понимали друг друга без слов.

Если вы принадлежите друг другу, как мы с Харри, вам нет необходимости обсуждать некоторые моменты, особенно наиболее важные. Вы ощущаете все сердцем. Мне жаль людей (вероятно, их на свете процентов девяносто пять, если не больше), которые никогда не испытывали такой близости. В некотором смысле это чувство сильнее любви. Оно одновременно мистическое и невероятно реальное. Вероятно, здесь есть нечто сверхъестественное – я имею в виду полное взаимное отождествление между мной и Харри. Возможно, оно способно возникнуть только у людей, знающих друг друга с рождения.

– Хорошо, я ухожу, – сказал Харри, восстанавливая с помощью расчески свою явно дорогую прическу. – Береги себя, Алексис. Надеюсь, у тебя все сложится так, как ты хочешь.

– Ты имеешь в виду – с Иэном?

– Да.

– Надеюсь, у тебя тоже все получится. С Иэном.

– Он определенно стал центральной фигурой для нас обоих, верно?

– Лишь на мгновение, – напомнила я Харри. – Мы сами – центральные фигуры.

Харри оценивающе посмотрел на мое тело, прикрытое рыжим пеньюаром, лицо без косметики и завитые рыжие волосы, стянутые поясом от пеньюара.

– Из тебя получится красивая невеста, – сказал он.

– А ты снимешь три весьма успешных фильма.

– Думаешь, Иэн согласится финансировать мой проект?

– Я в этом уверена. Хотела бы я знать, когда мы встретимся снова.

Харри улыбнулся, прощая меня.

– И где?

Он вышел в дверь, и я осталась одна с остатками его маскировки. Сразу же надела перчатки из кожи антилопы, аккуратно свернула свитер и брюки Эдуардо, положила их обратно в шкаф Евы, где она их всегда хранила. Брюки ещё были влажными от дождя, но к утру они высохнут, к тому же ни Ева, ни Эдуардо не имели оснований подозревать, что эти вещи когда-либо покидали квартиру.

Потом я взяла кухонные ножницы и порезала кепку, плащ, перчатки и обувь Харри на мелкие кусочки. Башмаки были такими старыми и поношенными, что расчленить их на части не составило труда (повозиться пришлось только с подошвами). Я положила все в бумажный пакет, бросила туда солнцезащитные очки и спрятала его в моем шкафу за ярдами шелка, шифона, тафты и бархата, составлявшими подаренную Терезой коллекцию туалетов. Завтра я избавлюсь от этого пакета.

Утром я положила его в фирменную сумку мадам Терезы. Сильное похмелье помешало Еве пойти на работу. Я отправилась одна к станции метро на пятнадцать минут раньше обычного. Вместо того, чтобы сойти на моей обычной станции, я проехала ещё две станции и затем выскочила из вагона вместо с другими работающими парижанами – спешащими сонными людьми, которые окончательно придут в себя не раньше чем через час. Окруженная этой ничего не видящей толпой, я достала бумажный пакет и бросила его в ближайшую урну на углу какой-то безликой улицы.

– До сих пор не могу поверить, что они мертвы. – Я отлично играла свою роль с мадам, притворяясь, будто только услышала об убийстве из новостей.

– Тебе придется выждать подобающее время, чтобы наше набожное, лицемерное общество не обвинило тебя, а потом, Шоффе, ты станешь законной миссис Иэн Николсон. А мне придется подыскать новую манекенщицу. Что ж, c'est la guerre.[43] Где, по-твоему, ты будешь жить? Вы останетесь в Париже?

Я знала, что Иэн не захочет остаться в Париже после случившегося. Я так полюбила этот прекрасный, очаровательный, романтический город. Вероятно, Иэн пожелает вернуться в Лондон.

День прошел без каких-либо событий. В полдень я, как обещала, позвонила Еве. Она показалась мне такой же оглушенной похмельем, как и утром, когда я покинула её.

– Убиты жена Иэна и няня, – сказала я. – Ты можешь в это поверить?

Но даже эта шокирующая информация не пробилась сквозь пелену, окутавшую её сознание.

– Это ужасно, – вот все, что она сказала. – Ты не принесешь вечером аспирин? Моя голова раскалывается.

– Конечно.

Возвращаясь домой, я купила большую склянку с аспирином и экземпляр вечерней газеты. Двойное убийство освещалось на первой странице, там были большая фотография растерянной, плачущей Джинны и два маленьких снимка Полетт и Роуз. DEUX FEMMES BRUTALEMENT ASSASSINEES![44] – сообщал заголовок «Пари-суар». Согласно заметке мотивы убийства оставались неясными, и хотя полиция не исключала ограбление, возможно, речь шла о преступлении во имя страсти.

Мистер Иэн Ф. Николсон, директор известного коммерческого банка, согласно газете, прервал свою деловую поездку в Цюрих и вернулся в Париж, узнав сегодня утром о трагическом происшествии. Он сотрудничал с уголовной полицией, помогая ей найти подсказку относительно того, кто пожелал убить красивую светскую женщину и английскую гувернантку её дочери.

В газете не было намеков на то, что женщины предавались лесбийской любви перед нападением убийцы. Однако, по словам мадам Терезы, это упоминалось по радио. Странно. Никто из жертв не стал объектом изнасилования со стороны убийцы, замаскировавшегося под доставщика цветов и не оставившего отпечатков пальцев. «Очень профессиональная работа, написал репортер, почти восхищаясь мастерством Харри. – Крайне загадочное дело.»

– Несколько минут тому назад звонил Иэн, – сказала Ева, когда я вошла в её спальню. – Он обещал перезвонить в течение часа.

– Каким тебе показался его голос?

– Очень взволнованным, но Иэн старался держать себя в руках. Он ведь англичанин. Он очень хотел поговорить с тобой.

– Должно быть, он находится в состоянии шока, – сказала я; телефон в гостиной снова зазвонил. – Извини меня, это, вероятно, Иэн.

Это действительно был он.

– Шоффе, дорогая… – Его голос был напряженным, сдавленным. – Это просто невообразимый кошмар. Я провел полдня в полиции и до сих пор не могу поверить в реальность случившегося. Кому понадобилось совершить такое ужасное преступление?

Почему все спрашивают меня?

– Несомненно, это дело рук маньяка.

– Несомненно.

– Я не могу выразить, как я сочувствую тебе, Иэн. Откуда ты звонишь?

– Из дома, дорогая.

– Ты не считаешь, что тебе следует быть более осторожным, разговаривая по телефону? В данных обстоятельствах?

– Что ты имеешь в виду? Я определенно не убивал их. О, Господи. – Он тихо заплакал. – Ты знаешь, что негодяй украл очень дорогое колье с рубином, принадлежавшее Полетт? Но полиция не считает ограбление истинным мотивом преступления. Они думают, что это – всего лишь дымовая завеса.

– И что за ней скрывается?

– Ревность. Ревнивый любовник.

– Чей именно?

– Моей жены или Роуз.

– Но я не понимаю. Даже если одна из женщин имела любовника, почему он должен был ревновать?

– О, Господи, – снова произнес Иэн. – Все хуже, чем ты предполагаешь. Полетт и Роуз находились в любовной связи, этот сумасшедший узнал это и пришел в ярость. Во всяком случае, это версия полиции. Поэтому они не купились на имитацию ограбления.

– Полетт и Роуз? Но газеты ничего об этом не сообщали – во всяком случае, «Пари-суар».

– Знаю. По просьбе полиции пресса пока что не раскрывает лесбийский аспект истории. Полиция считает, что её работа облегчится, если убийца будет думать, что ищут просто грабителя, похитившего драгоценности. Я не знал о их любовной связи.

Я заколебалась и едва не сказала ему о радиосообщении, услышанном мадам этим утром. Он и так был достаточно взволнован.

– Как Джинна? – спросила я наконец.

– Врач дал ей слабое успокоительное, я нанял нянек для круглосуточного дежурства. Она все ещё в шоке. Она проснулась в тот момент, когда преступник покидал квартиру. Слава Богу, что она не встала с кровати раньше. Он мог убить и её.

– Право, Иэн, по-моему, нам не следует продолжать этот телефонный разговор. Ради тебя.

В трубке надолго воцарилась тишина. Не знаю, плакал он или просто сидел в опустевшей квартире – человек, чья жизнь перевернулась за одну ночь. Несчастный, разъяренный, агонизирующий мужчина, который в эту горестную минуту мог обратиться только ко мне.

– Я хочу видеть тебя, Шоффе.

– Я тоже хочу тебя видеть, но, думаю, будет разумней, если мы немного подождем. Полиция обязана включить тебя в список подозреваемых. Возможно, они прослушивают твой телефон.

– Мне плевать. Я невиновен и хочу видеть тебя. – Он помолчал в нерешительности. – Я люблю тебя, Шоффе. До этой минуты я не понимал, как сильно люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

Мы договорились встретиться и пообедать завтра вечером у меня. Это будет первая еда, которую я приготовлю моему будущему мужу. Я задумалась о том, что мне подать на стол.

20

Положив трубку, я решила приготовить что-нибудь для нас с Евой. Поскольку у нас закончились бакалейные изделия, мы обойдемся омлетом. Но у меня наконец-то пропал аппетит. Обычно в это время дня я умирала от голода, а сейчас меня беспокоила ноющая боль в желудке. Я много думала о Харри, о том, что он делает, что чувствует теперь, когда все закончилось. Испытывает ли он сожаление? Я – нет.

Ева тоже не слишком проголодалась. Я смешала две порции «кампари» с содовой и принесла их в спальню. Моя соседка все ещё читала газету и уже добралась до седьмой страницы.

– Пей медленно, – сказала я. – И ничего не говори. У тебя появится аппетит.

Она перевернула страницу, и я увидела внизу маленький заголовок: «АНГЛИЙСКАЯ АКТРИСА ПОЛУЧИЛА ТРАВМУ НА СЪЕМОЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ.» С полосы на меня смотрела жена Харри, Сара Эймс, лицо которой я запомнила по двум фильмам Рэнка.

– Дай мне это.

К изумлению Евы, я выхватила газету из её рук. По данным информационного агентства «Пари-суар», Сара Эймс была выброшена лошадью из седла во время съемок последней сцены фильма «Хорошенькое дельце». Актриса скатилась со склона холма. Ее немедленно доставили в больницу «Ливанский кедр», где группа специалистов диагностировала серьезное повреждение позвоночника. Врачи сомневались в том, что мисс Эймс сможет когда-либо ходить. Режиссер фильма не смог объяснить причину несчастного случая. Он заявил, что мисс Эймс ездила на этой лошади в течение всего периода съемок, животное было обучено для работы в кино, а сама актриса была опытной наездницей. В конце заметки упоминалось, что Сара Эймс замужем за своим американским менеджером, Харри Маринго, в настоящее время улетевшим по делам в Париж.

– В чем дело? – спросила Ева, пристально глядя на меня. – Ты побледнела.

Я пробормотала что-то насчет того, что Иэн участвует в важной финансовой сделке, связанной с Сарой Эймс, и что теперь проект не состоится.

– Бедный Иэн, – добавила я. – Похоже, фортуна отвернулась от него. Ему за один день досталось со всех сторон.

– Ты действительно его любишь? – спросила Ева, тронутая моим сочувствием.

Она не знала, что я сдерживала слезы, боясь заплакать из-за Харри, а вовсе не из-за Иэна. Харри так хотел снять эти три фильма со своей женой в главных ролях, а теперь это стало невозможным. Что он будет делать, вернувшись в Калифорнию?

– Конечно, я люблю его. Почему, по-твоему, я оставалась с ним последние два года? Роман с женатым человеком – небольшое удовольствие.

– Похоже, я судила о тебе превратно, – сказала Ева. – Ты не такая холодная и эгоистичная, как я всегда считала. Пожалуйста, прости меня.

– Тут нечего прощать.

Я отправилась на кухню, чтобы взбить яйца для нашего omelette aux fines herbes.[45] Но я не могла избавиться от тревоги за Харри и его будущее. Оно казалось таким неясным. Я очень сочувствовала Харри. Оказалось, как и Иэн.

– Он очень предприимчивый малый, – сказал Иэн следующим вечером, поглощая приготовленную мною на обед телятину. – Как жаль, что карьера его жены оборвалась. Я собирался предоставить ему кредит. Решил, что это будет захватывающей авантюрой, чем-то свежим для скучного старика.

– Ты вовсе не скучный старик, дорогой.

– Полиция тоже так считает. Она следит за мной со вчерашнего дня. Агент в штатском находится сейчас на другой стороне улицы.

Мое сердце забилось чаще.

– Я знала, что нам следует немного подождать, говорила тебе об этом, Иэн. Столь скорая встреча представляет для нас опасность.

– Опасность? Что они могут доказать? Что я из-за тебя нанял человека для убийства моей жены и няни? Это абсурд.

– Почему они следят за тобой?

– Наверно, хотят проверить все версии, даже самые невероятные. Это их работа.

– Значит, они совсем не продвинулись в расследовании?

Иэн положил вилку и вытер рот.

– Нет, дорогая, и я сомневаюсь в том, что они когда-либо добьются успеха. Они даже не располагают словесным портретом преступника, знают лишь его рост и то, что он говорит по-французски с провинциальным акцентом. Это сообщила полиции продавщица из цветочного магазина – единственный разглядевший его человек. Консьержка видела только букет желтых роз и стоявшую в тени фигуру.

Меньше чем через двадцать четыре часа после совершения преступления газеты начали называть его «убийством с желтыми розами».

– Когда состоятся похороны? – спросил я.

– Завтра.

Я вздрогнула.

– Все это так ужасно.

– Постарайся не думать об этом. Мы больше не будем обсуждать эту тему. Давай больше никогда в жизни не говорить о случившемся.

Свист чайника прервал нашу беседу. Я пошла в кухню и налила кипяток в кофейник, надеясь, что кофе придется Иэну по вкусу. На десерт у нас был апельсиновый пирог. Должна сказать, что он целиком достался Иэну. Даже после убийства я должна была по-прежнему заботиться о моей талии.

21

Мой брак с Иэном оказался тихим несчастьем.

Тихим только потому что Иэн – англичанин, он не любит сцены, словесные и физические баталии. Он считает все это слишком вульгарным. Его методы основаны на лицемерии, увертках, вербальных уколах и коварном эмоциональном шантаже.

– Счет за последний месяц от «Хэрродса» был, скажем так, не маленьким, верно? Я заметил, что у тебя сформировалась довольно сильная привязанность к одному из их отделов. «Дизайнерскому залу». Кажется, он так называется, дорогая?

Словно он этого не знал.

– Я не сознавала, что моя любовь к «Дизайнерскому залу» вышла из-под моего контроля, – ответила я, потягивая кофейный напиток, в котором отсутствовал кофеин. – Извини. Я буду более экономной.

Зная Иэна, я подозревала, что он был способен без предупреждения закрыть все мои счета. «Тебе необходим урок» – так он прокомментировал бы эту акцию, наслаждаясь своей финансовой властью.

– Пожалуйста, постарайся запомнить, – он вздохнул, – что вопреки твоим ложным представлениям, я не обладаю – повторяю, не обладаю безграничным богатством, Алексис.

Он перестал называть меня Шоффе, как только мы поженились и переехали в Лондон. Думаю, мое французское имя слишком сильно ассоциировалось в его сознании с убийством Полетт и Роуз, со всем, что он хотел оставить в Париже. Также я носила это полусветское имя до того, как обрела респектабельный статус миссис Иэн Филип Николсон.

– Я уже сказала, что впредь буду более экономной, – напомнила я ему.

– Спасибо.

Мы завтракали на нашем балконе, выходящем на озеро (сейчас замерзшее), в экстравагантном отеле «Энгадин» в Сент-Морице. Иэн настаивал, чтобы я завтракала с ним каждое утро, хотя в это время я была сонной, раздражительной, к тому же не выносила запах копченой рыбы – все это было ему отлично известно. Мои давнишние парижские мечты о поздних, неторопливых завтраках в постели были раздавлены тираном, в которого превратился Иэн.

Когда я была его любовницей, он обращался со мной заботливо, с нежностью – несомненно, потому что боялся потерять меня. Теперь, когда я стала женой Иэна, его поведение изменилось, стало феодальным, собственническим – как я обнаружила, типичным для людей его поколения из верхушки английского общества.

Поступай так, не делай этого, ходи сюда, не ходи туда, веди себя, как я говорю, помни, кто господин…

И все же я мирилась с его невыносимыми приказами, потому что мы жили очень, очень обеспеченно, и я не знала, как бы я вышла из положения, вздумай он заменить меня более молодой женщиной. Моя антипатия к мужу, даже периодическое презрение к нему, были для меня менее важными, чем мое полное финансовое благополучие.

Деньги деньги деньги.

И все же в Париже меня интересовали не только его деньги. Я искренне любила тогда Иэна, любила так сильно, как только могла любить кого-то, кроме Харри…

– … снег сегодня, похоже, идеальный, – услышала я полный неподдельной радости голос Иэна.

Качество снега, финансы и наручники (плюс некоторые кожаные и резиновые аксессуары для нетрадиционного секса) – вот единственные вещи, которые вызывали энтузиазм у этого ублюдка, за которого я вышла замуж. Однако его сексуальный энтузиазм – самый неприятный, отталкивающий. Иэн не может простить мне то, что я – одна из немногих женщин, способных доводить его в постели до безумия. Он тяготится своей сексуальной зависимостью от меня, но одновременно нуждается в ней, как в своей вонючей копченой лососине.

Тем не менее я решила, что не позволю мужу испортить мне настроение в этот чудесный, ясный, зимний день – идеальный для катания на лыжах. По правде говоря, Иэн был прав насчет снега.

Для человека, не катающегося на лыжах, снег – это то, без чего можно прекрасно обойтись, либо чистое, поэтичное покрывало, опускающееся зимой на землю. Но для горнолыжников вроде Иэна, Джинны и меня, проводящих короткие и дорогостоящие рождественские каникулы, снег – это то, из чего соткана мечта. Именно она ждала нас сегодня в шикарном, экстравагантном, безупречно живописном, стервозно-динамичном, суперснобистском Сент-Морице, где отель «Энгадин» лидирует среди своих альпийских конкурентов, задавая свои величественные стандарты.

– Хотите услышать интересное определение Сент-Морица? – спросила я своего мужа и падчерицу, однако никто из них не проявил большого любопытства. – Кто-то назвал его международной тусовкой европейской аристократии и американских денежных мешков.

– Неплохо сказано, – произнес Иэн, оторвав взгляд от копченой лососины и яиц. – Правда, несправедливо упущена роль Англии в превращении Сент-Морица в то, чем он является сегодня.

– При чем тут Англия, папа? – спросила Джинна.

– При том, что если бы не один заблуждавшийся, но упрямый английский лорд, мы, возможно, не сидели бы здесь сейчас, во всяком случае, в такой роскошной обстановке. Я запамятовал его имя. В 1865 году он заключил знаменитое пари с Иоганном Бадруттом, владельцем гостиниц, о том, что зимой в Лондоне теплее, чем в Сент-Морице. Бадрутт, чьи потомки владеют сегодня «Палас-отелем», принял вызов и выиграл. С того времени начал развиваться зимний туризм, и, поспешу добавить, англичане стали первыми поклонниками собственного изобретения: лыжных каникул. До заключения пари люди приезжали сюда только летом.

Эта история не заинтересовала почти отсутствующую Джинну (кто мог упрекнуть её в этом?), словно девушку беспокоили более важные вопросы. Кажется, я знала, какие именно. Наигранно-скучающее выражение, появлявшееся на её лице всякий раз, когда Иэн хотел произвести на дочь впечатление своей эрудицией, часто огорчало его. Он старался завоевать одобрение Джинны, её любовь – в большей степени, чем мою, которую принимал как должное. И все же он заставлял себя проявлять строгость, когда ситуация требовала этого.

– На самом деле Сент-Мориц, – сказала Джинна, намазывая медом очередной круассан, – это скопление пустых людей, которых объединяет только их высокий достаток.

Я улыбнулась, Иэн нахмурился, и Джинна невозмутимо засунула булочку в свой маленький восемнадцатилетний ротик. Да, моя падчерица – очень взрослая и своенравная девушка, которая, по мнению Иэна, безумно похожа на свою покойную мать. Не могу судить, насколько он прав, потому что никогда не была знакома с Полетт. Я лишь помню смутное описание, услышанное от Иэна, и более детальное – от мадам Терезы: по их словам, Полетт была миниатюрной, узкокостной, с короткими вьющимися каштановыми волосами и ямочкой на подбородке. Они оба упустили потрясающую улыбку, которая превращала просто хорошенькую девушку в невероятно очаровательную. Зная об этом, Джинна одаривала окружающих своей улыбкой исключительно редко, лишь в самые ответственные моменты.

Например, она сделала это сейчас, через несколько минут после её саркастической реплики в адрес этого швейцарского рая. Она пыталась уговорить отца отпустить её после обеда в одну из маленьких гостиниц, «Альпину». Джина не хотела идти с нами в роскошный клуб «Принц-регент»… дар отеля «Энгадин» графам и шахам, кинозвездам и миллиардерам, нефтяным шейхам, плейбоям и диктаторам, герцогам и герцогиням, элегантным бывшим девушкам по вызовам из Берлина, вышедших замуж за известных промышленных магнатов, сливкам международного света, а также менее блестящим личностям, готовым выложить пятьдесят долларов за бутылку виски ради возможности потереться плечами на сверкающей танцплощадке из черного дерева с людьми, чьи фотографии они видели в журналах типа «Пари Матч», «Харперс энд Куин» и «Ди Элегант Фрау».

– Что ты имеешь против клуба «Принц-регент»? – спросил Иэн свою дочь.

– Ничего. По-моему, он подходит для тебя и Алексис, но вы меня старше. Я предпочитаю проводить время с моими ровесниками. Что тут удивительного, папа?

Обворожительная улыбка.

Иэн закончил поглощать лососину, которая, благодаря прохладному горному воздуху не пахла так ужасно, как в нашей лондонской столовой.

– Ты хочешь сказать, – произнес он, – что предпочитаешь побыть возле этого жалкого шотландского рок-певца, группа которого выступает в «Альпине».

– Том вовсе не жалкий, как и его группа, – запротестовала Джинна. Их концерты уже несколько лет пользуются успехом во всей Европе и Англии. Перед приездом в Сент-Мориц на Рождество они выступали в манчестерском «Бель Вью» и борнемаутском «Зимнем саду»

Она замолчала, поняв, что мы с Иэном изумленно уставились на нее.

– И где же ты почерпнула эту интересную информацию? – спросил Иэн. Мне казалось, что ты видела Тома только один раз, когда мы оба были с тобой. Или тебе удалось ускользнуть и встретиться с ним за моей спиной, вопреки моему явному нежеланию?

– Нет, папа, я не ускользнула. У тебя нет причин говорить, как средневековый отец. Я знаю, в каких городах они играли, потому что вчера днем случайно встретила на катке их барабанщика.

Мы провели в Сент-Морице одну неделю, и Джинна познакомилась со своим героем в первый же вечер. Иэн согласился пойти в «Альпину», потому что хотел порадовать своего единственного ребенка. Я пошла, чтобы порадовать Иэна. Ситуация забавляла меня, хотя я старалась не показывать это. Внезапное увлечение Джинны… нежелание Иэна уступить даже на йоту… мое полное безразличие к ним обоим. Мне Том МакКиллап показался заурядным, смазливым, полуталантливым молодым человеком, пытающимся добиться успеха в сфере с весьма жесткой конкуренцией. Только и всего. Я не догадывалась о той огромной роли, которую ему было суждено вскоре сыграть в наших жизнях.

Джинна поерзала в кресле и обратилась к отцу.

– Не понимаю, как ты можешь быть таким несправедливым, предубежденным. Ты видел Тома только один раз, в течение трех секунд. Как ты можешь произносить такие резкие суждения?

– А ты видела его на несколько секунд больше, чем я. Как ты могла увлечься человеком, о котором ничего не знаешь?

– Я просто решила, что он… славный, талантливый, искренний. А вчера барабанщик рассказал мне немного об их группе. Он тоже из Эдинбурга. Они все оттуда, папа. Поэтому группа называется «Касл Рок». Это гора, около которой возник Эдинбург, она считается потухшим вулканом. Барабанщик сказал, что это место расположено очень высоко, в нескольких сотнях футов над уровнем море, оттуда открываются прекрасные виды.

Иэн тщательно вытер губы – я видела, как он делает это, на протяжении последних пятнадцати лет. Сегодня он воспользовался салфеткой «Энгадин-отеля» с вышитыми серебристыми буквами, красовавшимися также на полотенцах и простынях – «ЭО». Особенность вышивки заключалась в том, что она блестела, как длинное, скованное льдом озеро, находившееся ниже Энгадинской долины, в юго-восточной Швейцарии.

– Барабанщик случайно не рассказал тебе о происхождении Тома? спросил Иэн. – Чем занимается его отец?

Джинна поставила чашку с «Овомалтином» на блюдце так резко, что оно зазвенело.

– Честное слово, папа, это все, о чем ты способен думать? О деньгах, положении?

– Я считаю такой вопрос вполне разумным и допустимым в данной ситуации.

– Какой ситуации?

– Когда тебе исполнится двадцать один год, ты станешь очень богатой девушкой.

Джинна поняла, что попала в ловушку, выбраться из которой можно было только с помощью лжи. Зная Иэна, располагавшего связями в области частного сыска, она не решилась обмануть его.

– Очень хорошо. – Она театрально вздохнула, словно находилась в безнадежном положении, потому что её не понимал даже родной отец. Слегка побледнев под красивым загаром, она ответила: – Отец Тома владеет баром. Ну, теперь ты удовлетворен?

– Я мог догадаться, – сказал Иэн.

Его собственный загар был светло-бронзовой маской, скрывавшей многие морщины и позволявшей пятидесятидевятилетнему Иэну выглядеть значительно моложе своего возраста. Даже сейчас мой муж оставался красивым, импозантным мужчиной. Я замечала, что женщины смотрят на него на склонах, катке, в бассейне, кафе, ресторане, на площадке для танцев.

Конечно, в «Энгадине» все смотрят на всех – прежде всего чтобы понять, кто перед ними: супербогач, какая-нибудь знаменитость или простой смертный. Но даже хотя люди не могут отнести Иэна к одной из этих категорий, они часто задерживают на нем свои взгляды, когда процесс идентификации заканчивается безуспешно. Они, похоже, чувствуют, что он важная персона. Иэн тоже это ощущает.

Хотя я нахожу его отталкивающим, мне приходится признать, что сейчас он выглядит эффектнее, чем в более молодые годы. Его седеющие светлые волосы, блестящие голубые глаза, отличная осанка и самоуверенный вид оттеняют надменные манеры, которые многим женщинам кажутся неотразимыми. Я видела, что сегодняшний день не был исключением.

Иэн смотрелся великолепно в закрывавшем шею свитере сапфирового цвета и синих, тщательно подогнанных штанах от Богнера. Трехцветная куртка висела на спинке кресла в ожидании момента, когда по окончании завтрака Иэн наденет и застегнет её, чтобы отправиться на манящие склоны. Там он натянет на голову шерстяную вязаную шапочку с козырьком, повидавшую не один горнолыжный сезон в Сент-Морице и явственно демонстрировавшую это.

– Возможно, они – не «Бэй Сити Роллерс» или «Ху», – сказала Джинна отцу, – но и не бедняки. Только в одном Манчестере Том зарабатывал за неделю больше двух тысяч долларов.

– Речь идет не о деньгах, – отозвался Иэн. – Тем более не о деньгах, которые определяются весьма переменчивыми вкусами публики. Поэтому сделай одолжение – избавь меня от вульгарных цифр.

Джинна, проживавшая в стодолларовом номере чуть дальше по коридору от нашего пятисотдолларового «люкса», тотчас ответила отцу:

– Знаю, что ты собираешься сказать, папа. Воспитание. Общественное положение. Хорошая школа. Происхождение. Все такое. Поэтому ты относишься к Тому неодобрительно. Потому что он не принадлежит к высшему классу. К нашему классу.

– Совершенно верно. – Иэн одарил её своей редкой улыбкой. – Теперь, когда ты закончила, давайте отправимся на гостиничном вертолете в Корвиглию. Оттуда мы сможем подняться по канатной дороге в Пиз Нэр и спуститься по восточному склону в Маргунс.

– Если хочешь знать правду, я предпочитаю Гстаад. Как и Дэвид Найвен, – зловещим тоном произнесла Джинна. – Там уютнее, чем в Сент-Морице.

Терпение Иэна начало иссякать.

– Похоже, ты не сознаешь, что большинство твоих сверстниц отдало бы год жизни за возможность провести рождественские каникулы таким образом. К тому же склоны в Гстааде даже нельзя сравнить со здешними. Поэтому перестань демонстрировать свою верность Гстааду только потому, что ты учишься там.

– Училась там, – поправила его Джинна. – Я уже закончила, помнишь?

Иэн ответил что-то, но я не слушала их, отключившись от этих голосов. Я не хотела, чтобы мне напоминали об эксклюзивной школе с пансионом в Гстааде, где училась Джинна. По иронии судьбы и воле матери я попала в двенадцатилетнем возрасте в это же заведение. Мы с Джинной ели одни и те же сливочные булочки в одних и тех же уличных кафе, учились кататься на лыжах на одних и тех же трассах, привыкали к очарованию деревянных коттеджей, на стенах которых висели часы с кукушкой. Только у Джинны хватило ума не выйти замуж за своего горнолыжного инструктора, который, как она недавно сообщила мне, был австрийским деспотом и мастером головокружительных, захватывающих дух скоростных спусков.

– Ты бы видела, как он мчался по склонам, – с восхищением произнесла Джинна. – Этот сукин сын, даже стоя на месте, выглядел так, словно мчится со скоростью девяносто миль в час.

Я уже сказала перед завтраком Иэну, что не буду кататься с ними сегодня утром, но, возможно, присоединюсь к ним днем. К моему удивлению, он воспринял мое заявление безропотно, хотя я ожидала возражений. Вероятно, он ошибочно решил, что я, будучи опытной лыжницей, все же недолюбливала этот вид спорта из-за неприятных ассоциаций, связанных с моим ужасным первым браком. Если Иэн предпочитал так думать, меня это устраивало. Но истинная причина моего сегодняшнего отказа покататься на лыжах не имела никакого отношения к герру Нувилеру. Нет. Она была связана с моей первой (и единственной) любовью. С Харри.

– Из Маргунса мы спустимся в Тре Флюорс, – сказал Иэн Джинне. – Потом вернемся в Маргунс.

Все складывалось в соответствии с моими надеждами.

– Что мы будем делать в Маргунсе? – обеспокоенно спросила Джинна.

– Поднимемся по канатной дороге в Корвиглию и поедим в клубе.

– Хорошо, папа.

– Тогда надевай свою куртку, бери снаряжение, и мы отправимся в путь. Время идет. Нам потребуется не меньше двух часов, чтобы добраться до Пиз Нэр.

Пиз Нэр – это самая высокая гора, с которой можно скатиться в южную сторону. Ее высота составляет почти десять тысяч футов. Однако мой муж и падчерица – превосходные горнолыжники, поэтому я могла не волноваться за них. Я лишь обрадовалась тому, что они будут далеко от нас с Харри.

22

Три месяца тому назад я получила от него странную открытку. Хотя это была не первая весточка, присланная Харри со времени нашей встречи в Париже, она показалась мне весьма серьезной и необычной. И весьма провокационной.

В начале шестидесятых я тайно провела с Харри в Нью-Йорке неделю любви и нежности. Это драгоценный, беззаботный период оставался ярким воспоминанием. Мы делились друг с другом тем, что произошло с нами обоими.

– Сара парализована от пояса и никогда не будет ходить, – сказал тогда Харри. – К тому же её характер изменился. Она стала упрямой, злой, капризной. Сама распоряжается деньгами. У меня есть маленький счет, его хватает только на мелкие расходы. Похоже, это позволяет ей ощущать, что я хорошо оплачиваемая сиделка. Это похоже на правду. Сара стала невыносимой.

– Мы оба в одинаковом положении. Мы живем на чужие деньги, на деньги людей, которых мы не любим, которых не можем выносить. Мы пожертвовали всем ради финансовой обеспеченности, но проблема в том, что мы не можем распоряжаться этими средствами. Нам выдают мелочь, точно в детстве.

– Я думал, что твоя жизнь с Иэном – то, к чему ты стремилась, сказал Харри.

– Так оно и было когда-то. Но из этого ничего не вышло. Ты не понимаешь, что я говорю? Я несчастна.

– Почему ты не уходишь от него?

– Потому же, почему ты не бросаешь Сару. Я привыкла к легкой жизни. Я в ловушке. Куда я могу пойти? Что буду делать? Снова работать манекенщицей? Я слишком стара и избалована.

Харри посмотрел на меня.

– Твои волосы уже не рыжие и не завитые.

Он словно хотел, чтобы они были прежними, или чтобы я снова имела ненатуральные зеленые глаза – что угодно, лишь бы мои черные от природы волосы не напоминали о нашем сходстве, о том, что я была его любимой сестрой, ради которой он однажды совершил убийство, которую не мог забыть.

– Что ты делаешь в Нью-Йорке? – спросила я его.

– Пишу роман.

– Роман?

Он засмеялся.

– Книгу о Голливуде. Взгляд изнутри. Я пытаюсь заработать какие-то деньги, обрести финансовую независимость, пытаюсь уйти от Сары…

Но он не порвал с ней, роман не принес денег.

После той недели в Манхэттене мы с Харри продолжали встречаться украдкой, мимолетно, нервозно, мы оба боялись, что Сара или Иэн разоблачат нас. Мы никогда не проводили вдвоем больше нескольких часов, и всякий раз расставались с обновленным ощущением боли и сожаления… сожаления о том, что мы вынуждены снова покидать друг друга, и боли, вызванной мыслью о том, что лишь через год сможем урвать у нашей строго упорядоченной жизни несколько драгоценных часов свободы от наших супругов-собственников.

Наши встречи, короткие и опасные, всегда проходили в лондонских гостиницах. Я не могла найти предлог для поездки за границу, не вызвав у Иэна подозрений, и поскольку Сара начала каждую весну навещать своего отца в Суррее, Харри удавалось ускользать в Лондон, ссылаясь на встречу с портным. Конечно, это означало, что ему действительно приходилось отыскать портного и потратить часть «нашего» времени на примерки, чтобы потом продемонстрировать жене новый костюм или куртку для прогулок.

Хотя мне было легче уйти из дома (я якобы ходила днем по магазинам), я возненавидела эти гостиничные номера (мы никогда не встречались дважды в одном отеле), непроницаемые лица портье, торопливую любовь, спешное одевание, необходимость покидать гостиницу порознь и разбегаться в разные стороны. И все же, если бы не эти свидания, мучительные и печальные, вряд ли бы я смогла выносить мой брак. Во время нашей последней встречи Харри сказал то же самое о своем браке, и мы оба признались, что с годами терпеть наши длительные разлуки становилось все труднее.

– То, что я нахожусь вдали от тебя – это жестокая пытка, – сказал Харри, глотая поданное в номер виски. – Из-за этого я вдвое сильнее ненавижу Сару. Ситуация сводит меня с ума. Но если бы я не видел тебя хоть раз в год, я бы окончательно чокнулся.

Мы находились в маленьком отеле в Челси. Я помню, что там были обои с белыми и голубыми цветами, за окном шел дождь.

– Что мы будем делать? – спросила я, замечая, что неизменно задаю один и тот же вопрос, и Харри постоянно дает практически один и тот же ответ.

– Не знаю, но что-нибудь придумаю. Мы не можем так жить. Это бесчеловечно.

В этом году Харри не прислал мне весной традиционную записку с сообщением о дате своего прибытия в Англию. Обычно во втором сообщении он называл дату, время, гостиницу и фамилии, под которыми нам предстояло зарегистрироваться. Но на сей раз я не получила ни одного послания.

Я подходила к стойке «до востребования» на главном почтамте, расположенном на Трафальгарской площади, несколько раз в неделю, с конца марта до конца мая, и всякий узнавала, что для меня ничего нет. Наконец однажды, когда я почти потеряла надежду, клерк вручил мне письмо из Нью-Йорка. Конечно, эту короткую записку отправил Харри. В ней сообщалось, что этой весной он и Сара не прибудут в Лондон. Он обещал связаться со мной.

Я огорчилась, растерялась. Он свяжется со мной? Когда? Где?

Я проклинала Харри за туманность сообщения. Сколько мне придется ждать новой весточки? Проклинала себя за то, что так и не разорвала любовную связь с братом. Проклинала Иэна и Сару за то, что они разлучают нас. Проклинала жизнь за то, что она так несправедлива.

Я ждала… ждала… и однажды сентябрьским утром, когда я вовсе не думала о Харри, в дом принесли письмо. Иэн уехал в офис, а уборщица запаздывала. Записка Харри была такой короткой, что я до сих пор помню её содержание:

«Дорогая!

Крайне необходимо, чтобы ты и Иэн приехали на Рождество в Сент-Мориц. Встретимся наедине на склоне в Саластрейнсе, возле горнолыжной школы, в субботу, 22 декабря, в 11 часов утра. С любовью, Харри.»

Я посмотрела на мои абсурдно дорогие украшенные бриллиантами часы «Грима». До девяти часов оставалось несколько минут, значит, мне следовало поторопиться… принять ванну, надеть оранжевые штаны и оранжевую куртку с клетчатым черно-белым узором. Под неё я надену мою любимую черную кашемировую «водолазку».

К сорока одному году женщины часто начинают нервничать. Впереди маячит «полтинник» со всем, чем грозит этот возраст. Самым странным было то, что я не могла представить себя пятидесятилетней, это казалось нелепым, жестоким. Я всегда казалась себе едва разменявшей третий десяток. Но я уже не была молодой девушкой вроде Джинны и ненавидела за это падчерицу. У неё вчера начались месячные, она сообщила об этом Иэну и мне. Она сказала, что чувствует себя отвратительно.

Я не испытываю этих неприятных ощущений, потому что уже год не менструирую, хотя Иэн и не знает об этом. Да, пугавшие меня перемены начались. Возможно, если бы у нас с Иэном были дети, я бы не переживала так сильно, возможно, даже обрадовалась бы избавлению от ежемесячных мучений. Но у нас не было детей. Гинеколог, осматривавший меня несколько лет тому назад, считает, что причина в аборте, который я сделала после поездки в Нью-Йорк, забеременев от Харри.

«Его сделали неграмотно, – сказал врач, обследовав меня. – Если вы действительно хотите детей, как утверждаете, почему вы не сохранили беременность? Тем более что в 1963 году в Англии аборты были запрещены. Если вы не покидали страну, вам мог сделать операцию только доктор, лишенный права на медицинскую практику.»

«Да, верно.»

Недоумевающий гинеколог покачал головой.

Могла ли я сказать ему, что умирала от желания родить малыша, но это был бы ребенок моего брата? Могла ли я объяснить, что хотя никогда не считала мои отношения с Харри противоестественными (такими мне казались мои отношения с Иэном), я все же не могла игнорировать древнее табу относительно инцеста и опасность того, к чему должно было привести его нарушение: появление на свет физически или умственно неполноценного ребенка?

Я вздрогнула, подумав об этом. Я хотела иметь красивого малыша от Харри, живого, дышащего напоминания о том, как сильно мы любили друг друга. Но риск был чересчур велик. Генетика давала мне слишком мало шансов.

Иэн, естественно, не знал об этом аборте, как и о наступившей менопаузе. Я не сообщала ему о своем бесплодии, стыдясь этого факта. Я не знала, почему, но все равно стыдилась. Скажу ли я правду Харри? Я всегда делилась с Харри всем, и он поступал так же. У нас нет секретов друг от друга, никогда не было, однако мне страшно признаться ему в том, что я никогда не смогу родить. Возможно, я боюсь, что он разлюбит меня, что я перестану казаться ему привлекательной. В любом случае нет нужды говорить ему об этом сейчас.

Встав, чтобы наполнить нашу восьмифутовую ванну из зеленого мрамора, я снова спросила себя, в заключается крайняя необходимость нашего присутствия в Сент-Морице. Что именно имел в виду Харри? В мою голову закралось подозрение. Незадолго до получения мною письма Харри отец Сары скончался от сердечного приступа (английские газеты сообщали о смерти графа). Это означало, что теперь Сара лично располагала большим состоянием. Я помнила слова Харри, произнесенные сначала в Нью-Йорке, а потом ещё раз через несколько лет, когда я спрашивала его, не думает ли он об убийстве своей жены.

«Постоянно, – повторил он свой ответ. – Но у неё ещё нет достаточного количества денег. Она получит их после смерти её отца.»

Теперь старик умер. Эта пугающая и радостная мысль не выходила из моей головы, когда я, сняв атласный пеньюар и комбинацию, легла в восхитительно ароматную ванну, где собиралась понежиться некоторое время, чтобы потом надеть горнолыжный костюм и отправиться в Саластрейнс на свидание с моим безнравственным братом.

23

Перед уходом из отеля я нанесла на лицо лосьон для загара «Аросана», надела белые очки «Перрилат», взяла лыжи и палки «Кнайсл» и отправилась по обледеневшему тротуару к остановке чуть выше Шульхаус-сквера. Там я встала в очередь на синий фуникулер, который доставит меня (вместе с шестьюдесятью пятью втиснувшимися в него попутчиками) к Шантарелле, расположенной в горах ближайшей железнодорожной станции.

Главный недостаток Сент-Морица, подумала я, проходя мимо спортивного магазина Шеинга, возле которого были выставлены яркие разноцветные лыжи всевозможных моделей, заключается в удаленности горнолыжных склонов. Сойдя в Шантарелле, мне придется минут двадцать идти пешком до Саластрейнса или нанять сани с лошадью.

Саластрейнс!

Харри выбрал это место, потому что там катались новички. Я говорила ему, что Иэн был опытным горнолыжником. Ни один опытный горнолыжник не отправится в Саластрейнс. Пологие склоны предназначались для начинающих, детей, для школьных уроков физкультуры. Саластрейнс также славился большим рестораном под открытым небом для туристов, желающих загорать, есть жареную колбасу и пить grog mit rum.[46] Это заведение было всегда заполнено состоятельными людьми разных возрастов во всевозможных горнолыжных нарядах.

Сент-Мориц обладал какой-то агрессивностью, вызывавшей у меня одновременно ненависть и восторг. Все выглядели так элегантно, высокомерно, самодовольно, роскошно. Я часто спрашивала себя, какой вид имеют эти люди в будничной обстановке. Это место обладало ещё одним странным качеством: оно, похоже, пробуждало в едва ли не в каждом потенциального диктатора. Туристы толкались, никогда не принося извинений, проявляли грубость и безразличие к окружающим. Да, это был чаша, переполненная до краев эгоизмом и напором, достойных почившего Третьего рейха.

Я наконец оказалась в фуникулере зажатой между красивой загорелой немецкой парой, разменявшей седьмой десяток, и двумя молодыми француженками в собольих куртках и живописно залатанных синих джинсах – несомненно, массовых произведениях какого-то высокооплачиваемого международного дизайнера.

Я подозревала, что большинство людей из моего вагончика не сойдет в Шантарелле, а отправится до следующей остановки, Корвиглии, склоны которой привлекали многих лыжников среднего уровня… той самой Корвиглии, где через несколько часов Иэн и Джинна будут есть ленч в невероятно эксклюзивном «Корвиглия-клубе». Стать членом «Корвиглия-клуба» так же трудно, как уговорить руководство НАСА отправить штатского на Луну, однако Иэну это удалось. Иногда мой муж действовал так, словно был Гюнтером Саксом, Генри Фордом Третьим, Аристотелем Онассисом и шахом Ирана одновременно. Не играл эту роль, а верил в нее, что было ещё хуже.

Однако в постеле он проявлял удивительную пассивность, склонность к мазохизму, нуждался не только в цепях и плетках, но и в более изощренных сексуальных приспособлениях, любовью к которым славятся англичане.

Однако их большинство женится на порядочным англичанках – в отличие от моего мужа, желавшего, чтобы я проколола соски и вставила в них золотые кольца (мне было сказано, что этот обычай возник в 1899 году), что я отказалась сделать. Тогда он заказал для себя в специализированном магазине Мэйфера кожаный корсет с отделкой из серебристого ламе стоимостью в 120 фунтов стерлингов и несколько банок норвежского меда, чтобы намазывать им мои половые губы и клитор. Когда я уставала хлестать его, он с радостью слизывал с меня мед, благодаря таким образом за сладостное наказание.

Среди представителей всех национальностей, которых я знала, англичане, несомненно, больше всех любят испытывать боль. Сначала их шлепают няньки, потом их задницы постоянно горят под палками наставников.

– Sсheiss![47] – произнес ехавший в вагончике немец, обращаясь к своей жене.

Они спорили о чем-то, но мне не хотелось слушать. Немецкий язык всегда напоминает мне о герре Нувилере, поэтому я сосредоточила внимание на виде, открывавшемся из окна фуникулера. Картина была действительно потрясающей: изрезанные белые хребты, абсолютно ясное небо, темные ели, оранжевые, желтые, красные, зеленые, синие точки, движущиеся зигзагом по склону – вовсе не люди, а великолепно отрегулированные механические игрушки. Это зрелище было потрясающим, незабываемым. Как бы критично ни была я порой настроена, во всем мире нет второго такого места, как Сент-Мориц. Оно порождает собственную энергию, высоковольтное электричество. Все здесь создано для холодного, как лед, соблазнения.

Но моя встреча с Харри, происшедшая менее чем через полчаса, была жаркой, как сверкавшее в небе солнце. Я первой заметила брата, он прибыл туда раньше меня и стоял (как сообщил в записке) возле горнолыжной школы, наблюдая за тем, как инструктор ведет своих учеников по пологому склону без лыжных палок.

– Согните колени, – повторял этот человек с обветренным загорелым лицом. – Наклоните тело немного вперед! Расслабьтесь!

Все ученики казались ужасно испуганными, но они катились вниз. Некоторые из них падали, другим удавалось добраться с напряженными лицами до ровного места, третьи при этом смеялись.

– Они выглядят забавно, верно? – сказала я брату, подойдя к нему сзади.

Харри повернулся, услышав мой голос.

– Алексис.

На нем был ярко-красный горнолыжный костюм западного фасона, состоявший из брюк и куртки с черными полосками на плечах. Даже «водолазка» была красной – как и та, что алела на нем более десяти лет назад, когда он открыл дверь своего нью-йоркского дома и обнаружил у порога меня. С тех пор я не видела Харри в этом свитере. На наши тайные лондонские свидания он всегда являлся в костюме, рубашке и галстуке. Полагаю, Сара считала, что отправляться к портному в менее официальной одежде просто неприлично.

– Здравствуй, Харри. – Мой голос показался мне незнакомым, сдавленным. – Я не знаю, что сказать. Я по тебе скучала.

– Я тоже по тебе скучал. Сара болела. Поэтому мы отменили нашу весеннюю поездку в Англию. Мне жаль.

– Что с ней случилось?

Он раздраженно отмахнулся от моего вопроса.

– Не имеет значения. Она – ипохондрик. У неё вечно то одна болезнь, то другая. Сейчас, после смерти её отца, она не может простить себя за то, что не повидалась с ним в последний раз. Я не могу простить ей то, что она помешала мне встретиться с тобой. Я знал, что ты будешь ждать, ломать голову… – Печальное выражение лица сменилось улыбкой, которую я всегда обожала. – Ты выглядишь потрясающе, Алексис. Ты совсем не стареешь.

– Ты тоже выглядишь потрясающе.

Но это было ложью. Даже через мои солнцезащитные очки я могла видеть, что он определенно изменился со времени нашего последнего свидания. На его лице появились морщины, говорившие о беспутном образе жизни (возможно, они были не столь заметны в полумраке гостиничных номеров). Они напомнили мне о других морщинках на другом лице, которое я также когда-то любила: на лице нашего отца. И я тотчас поняла, что Харри злоупотребляет спиртным, как некогда – наш отец. Я могла лишь гадать, как давно это началось, насколько это серьезно, как он относится к этому и в какой степени это связано со мной. Или я льстила себе? Не думаю.

Наши голоса прозвучали одновременно.

– Где Иэн?

– Где Сара?

Мы оба засмеялись, но это не было забавным. Мы взялись за руки, обтянутые перчатками, как делали в детстве в Пилгрим-Лейке, когда были городскими изгоями, искавшими лишь друг в друге утешение и поддержку. Разменяв пятый десяток, мы по-прежнему походили на тех детей, льнувших друг к другу. Казалось, будто все случившееся с нами после жестокой вынужденной разлуки на самом деле не никогда не происходило, не шло в счет, ничего не значило, потому что мы с Харри попали в машину времени, которая не позволяет нам продвинуться вперед ни на один дюйм.

– Иэн катается с Джинной, – сказала я. – Они, вероятно, в Маргунсе или Тре Флюорсе. В нескольких милях отсюда.

– Значит, Джинна с вами. Она, должно быть, уже взрослая. Сколько…

– Ей восемнадцать.

Мы оба подумали о том, что Харри видел Джинну только однажды – в тот вечер, когда он убил её мать и няню. Джинне тогда было три года.

– Славное семейное воссоединение на рождественские каникулы, сказала я.

Голос Харри прозвучал ещё более саркастично.

– Представляю.

– Джинна только что закончила школу. В следующем месяце она отправится в университет.

– Трудно поверить, что прошло столько времени.

– Потерянного времени, – напомнила ему я. – Ты ещё не сказал, где сейчас Сара. Или ты здесь один?

– Как бы не так. Сара принимает минеральные ванны в отеле. О ней заботится её личная нянька.

– В каком отеле?

– «Энгадин».

– Какое совпадение. Мы остановились там же.

Харри снова улыбнулся, темные очки закрывали его глаза.

– Знаю, – сказал он, ободряюще пожав мою руку.

Но я едва не отпрянула.

– Знаешь? Откуда?

– Я подозревал, что Иэн выберет роскошный «Энгадин», и навел справки, прежде чем заказать нам номер. Мне сказали, что вы забронировали номера с пятнадцатого декабря.

У меня сжалось сердце.

– Да, мы приехали неделю тому назад.

– А мы – вчера вечером.

– Я не видела вас за ужином.

– Сара очень устала. Мы попросили принести еду в наш «люкс».

Мое сердце сжалось ещё сильнее.

– Харри, почему так важно, чтобы ты и Сара оказались в одном отеле со мной и Иэном?

– Потому что мы станем близкими друзьями, – произнес мой брат тоном, показавшимся мне очень знакомым. Этим тоном Харри говорил в Париже, в «Доме Франсуазы», когда он согласился убить Полетт. – Большими, близкими друзьями. Я хочу, чтобы сегодня во время чаепития вы с Иэном оказались в «Чеза Веглия». Скажем, в половине шестого?

«Чеза Веглия», расположенный напротив знаменитого «Палас-отеля» маленький сельский ресторан, пользовался большой популярностью, особенно между пятью и семью часами вечера, когда люди после катания на лыжах заходили туда выпить местного бренди, виски или подогретый кларет под названием Gluhwein. Проголодавшийся человек мог также заказать там восхитительные альпийские деликатесы.

– Что произойдет в «Чеза Веглия»?

– Мы с Сарой появимся там.

– И?

– Либо Иэн узнает меня, либо я узнаю его.

Мне стали приходить в голову препятствия и проблемы.

– Эта ситуация может оказаться неловкой, опасной, – сказала я. – Мы с тобой вроде бы не знакомы. Между нами не должно быть никакой связи, потому что…

– Полетт?

– Да.

– Ты не знаешь меня. Я не знаю тебя. Не беспокойся, Алексис. Положись на твоего брата.

– Иэн не подозревает, что у меня есть брат. Я сказала ему, что была единственным ребенком в семье.

– Забавно. Я тоже сказал Саре, что я – единственный ребенок.

– Я также сказала Иэну, что моя девичья фамилия – Стормс. Он спросил меня об этом, когда мы поженились.

– Стормс, – произнес Харри.

– Я должна была что-то сказать, и поскольку ты тогда появлялся в Париже, я, конечно, не могла назвать фамилию Маринго. Иэн вспомнил бы, что это твоя фамилия.

– Что насчет твоего старого паспорта?

– Там значится фамилия Нувилер. Я получила швейцарское гражданство во время моего первого брака с жалким горнолыжным инструктором.

Харри вздохнул.

– Ты хотя бы получила дорогое европейское образование. Я оказался в худшем положении. Да, Сара знает, что мои родители владели универсальным магазином. Ей плевать на это. Что известно Иэну о занятии твоих родителей? Или ты сказала ему правду?

– Не говори ерунду, Харри. Иэн думает, что мой отец был преуспевающим адвокатом, а мать – светской красавицей, обожавшей принимать гостей. Самой очаровательной и изысканной хозяйкой в Пилгрим-Лейке. Я придумала себе новых родителей. Решила, что таким образом стану более привлекательной для Иэна.

– Ты всегда была ужасной лгуньей, – с восхищением произнес Иэн.

24

Когда Иэн вернулся к пяти часам вечера в «Энгадин» после двух восхитительных горнолыжных спусков (один он совершил утром, а второй днем, после долгого обильного ленча в «Корвиглия-клубе»), мой муж обрадовался, застав Алексис более спокойной и сговорчивой, чем она была утром, когда они расставались после завтрака.

Джинна сразу отправилась в свой номер, чтобы снять ботинки и оставить там снаряжение. Иэн сказал, что позвонит ей, как только они с Алексис решат, где они хотят выпить.

– Привет, дорогой, – сказала Алексис, поглядев на вошедшего мужа. Хорошо провел время?

– Восхитительно. Снег был безупречным. Просто великолепным.

Она наконец искренне улыбнулась.

– Я рада.

– А чем ты занималась весь день?

Алексис лежала в бархатном шезлонге с романом Агаты Кристи в руке, раскрытом на одной из последних страниц.

– Читаю об очередном расследовании мисс Марпл, – ответила она.

После пятнадцати лет совместной жизни Иэн знал, что его жена никогда не читала книг о мистере Пуаро – она почему-то не выносила маленького бельгийского детектива. Также он знал, что когда Алексис бралась за книгу о мисс Марпл, она прочитывала её до конца, не вставая с кресла.

– Я боюсь потерять нить повествования, – так она это объясняла.

Иэн снял лыжные ботинки и поставил их за дверью, чтобы их почистили к завтрашнему дню.

– Значит, ты вовсе не выходила из номера?

– Нет. Я совсем разленилась, верно?

– Все в порядке, если ты хорошо провела время, дорогая. Только это имеет значение. Сент-Мориц для того и существует, чтобы каждый делал то, что ему нравится.

Он налил себе щедрую порцию виски из полированного бара и выпил спиртное, сделав два быстрых глотка. Жидкость показалась ему приятной, теплой, она тотчас добралась до пальцев ног и задержалась там. Потом он развел огонь в камине и постоял спиной к нему. Его ноги вспотели под толстыми черными носками от дневной нагрузки. Он сменит носки после возвращения из бара, когда будет переодеваться к вечеру. Если бы он пожелал сменить носки сейчас, ему бы пришлось снимать с себя горнолыжный костюм, а потом снова надевать его. В это время полагалось появляться на людях только в горнолыжном костюме, так было принято.

Поступить иначе мог лишь человек, который, как Алексис, в этот день вовсе не катался на лыжах. На ней были красивый белый свитер, белые шерстяные шорты и толстые колготы. На губах Алексис горела помада её любимого темно-оранжевого оттенка. Перед выходом из гостиницы она наденет высокие сапоги из рыжей лисы, подходившие к её длинной лисьей шубы. Прикроет свои черные, как смоль, волосы, зеленой замшевой кепкой. Алексис всегда сообщала мужу, какие на ней цвета. Будучи дальтоником, Иэн воспринимал все цвета, кроме красного и синего, как различные оттенки серого.

Он знал, как долго она колдовала над своим обликом, добиваясь безупречной гармонии. Однажды в Лондоне, когда они опаздывали на прием, она попросила его достать из шкафа нефритовые серьги, и он случайно натолкнулся на составленный Алексис трехстраничный список. Там перечислялись все её наряды и их допустимые сочетания. Иэна восхитила подобная педантичность жены. Однако его возмущала холодная таинственность Алексис. Несмотря на многие прожитые с ней годы он до сих пор не понимал до конца свою жену. Возможно, поэтому не бросал её. Иэн, как и Алексис, любил загадки, но предпочитал сталкиваться с ними в жизни, а не в романах.

– Мы пойдем в бар выпить? – спросил он. – Я обещал позвонить Джинне, как только мы решим, где встретимся.

– В бар? – Ее большие темные глаза посмотрели куда-то вдаль, внимание Алексис уплыло в сторону от Иэна. – О, дорогой, я бы хотела немного подышать свежим воздухом.

– «Швейцерхоф»? Туда надо пройтись. Это пойдет тебе на пользу.

– Но ты же не выносишь «Швейцерхоф». Ты сам сказал это вчера. Это место кажется тебе – как ты выразился?

– Чересчур модерновым.

– Да, ты сказал именно так. Как насчет бара «Креста» в «Стефани»?

Иэн отпрянул от камина, словно пламя опалило его задницу.

– С Джинной? Ты в своем уме? Этот певец из Глазго непременно появится в баре «Креста».

– Из Эдинбурга, – поправила она Иэна, глядя на обрамленные розовой каймой темно-синие горы. – Он из Эдинбурга, дорогой.

– Мне плевать, будь он хоть кузеном Рейнера из Монако. Мне не нравится, чем все это пахнет, совсем не нравится. И я хочу, чтобы ты поддержала меня. Будет кстати, если ты согласишься со мной. Хотя бы на словах.

– Почему? Джинна никогда не прислушивается к моему мнению.

– Это только потому, что ты ей ничего не говоришь. То есть ничего важного. Не пытаешься воспитывать её.

Ее взгляд снова уплыл куда-то за окно. Ей скучно? Она чем-то огорчена, раздражена? Иэн знал, что её жизнь когда-то круто изменилась, но изображал неведение, понимая, что она не хочет делиться с ним прошлым. В последние годы он объяснял внезапные перемены её настроения, долгие периоды молчания, упреки, упорную бессонницу тем, что она перестала ощущать себя привлекательной из-за проклятой менопаузы. Ирония судьбы заключалась в том, что он желал Алексис так же сильно, как и прежде. Сейчас, когда Иэн стоял без обуви на энгадиновском мохеровом ковре (стоившем небольшое состояние), он вдруг понял, что не хочет никуда идти, что вместо этого предпочел бы позаниматься любовью со своей женой. Сумка «Гуччи», лежавшая в одном из трех больших шкафов, ждала, чтобы из неё вытащили сексуальные аксессуары для забав.

– Алексис?

Она узнала перемену в его голосе, он заметил это по выражению её обычно непроницаемых глаз и сам почувствовал, как изменился его тон. Он никогда ещё не слышал в нем таких нот. Его голос впервые звучал просяще, умоляюще. Ему пришлось снова произнести её имя.

– Алексис?

Она откинула назад голову и улыбнулась мужу.

– Нет, дорогой. Не сейчас. После того, как мы выпьем.

Конечно, она была права. В этот час не полагалось заниматься любовью, как и снимать с себя горнолыжный костюм. Он обманывал себя, сказав, что Сент-Мориц существует для того, чтобы каждый занимался тем, что ему нравится. Возможно, кому-то это удавалось, но не Иэну Филипу Николсону, при малейшей возможности следовавшему правилам (традициям, традициям!). К тому же приятно надеть сапоги с меховой отделкой, куртку из овчины и показаться на людях с высокой, красивой, безупречной женой. И тут его осенило. Почему он не подумал об этом прежде?

– Я нашел идеальное решение и не приму возражений, – сказал Иэн. Насчет того, где мы можем выпить. Раз мы решили сделать это, давай поспешим. Я позвоню Джинне, пока ты одеваешься.

Она состроила скучающую гримасу.

– Можешь не говорить мне. Это бар в «Кулме».

– Ошибка.

– «Монополия»?

– Снова не угадала.

Алексис вздохнула.

– Хорошо, я сдаюсь.

– «Чеза Веглия». Это такое дорогое заведение, что жалкий рок-певец, откуда бы он ни был родом, не наскребет денег, чтобы появиться там.

Иэн поднял трубку и попросил телефонистку соединить его с дочерью. Он не увидел лукавую улыбку, заигравшую на темно-оранжевых губах Алексис, когда она послушно начала убирать свои волосы под зеленую замшевую кепку, идеально подходившую ей.

«Чеза Веглия», один из наиболее роскошных ресторанов Сент-Морица, напоминал небольшое альпийское шале. Даже сейчас, в четыре часа сорок пять минут, он уже был заполнен более чем наполовину. Там стояли длинные блестящие деревянные столы и скамейки, официантки работали в традиционных швейцарских костюмах, состоявших из изящных белых блузок с набивными рукавами, расшитых жилеток, прикрывавших бюст, и ярких широких юбок в сборку. На каждой девушке был безупречно белый фартук; официантки с приветливыми улыбками подавали напитки крепким, загорелым посетителям, которые оживленно беседовали на разных языках и жизнерадостно смеялись.

– Я вижу три свободных места, – сказала Джинна. – Напротив той женщины в кресле-каталке.

Иэн обвел взглядом зал с деревянными стропилами. Любой физический недостаток тотчас пробуждал в нем расположение к несчастному страдальцу. Иэн гордился своим здоровьем и физическим состоянием и сочувствовал людям, которым повезло меньше, чем ему. Он знал, что Алексис устроена противоположным образом; любая болезнь или увечье вызывали у неё отвращение, она боялась постареть. Сейчас он заметил на её лице бесстрастную маску, под которой она пыталась скрыть свою неприязнь.

– Папа, ты видишь, кого я имею в виду? – сказала Джинна. – На ней шубка из норки, она беседует с красивым брюнетом.

Вблизи блондинка в кресле-каталке казалась более старой, поблекшей, усохшей, нежели издали. Роскошная шубка из норки не позволяла рассмотреть её тело. Иэна удивил безупречная английская речь женщины, свидетельствовавшая о хорошем происхождении.

– Я немного подвину мое кресло, – сказала она и оглянулась, чтобы убедиться, что никого не побеспокоит. – Сейчас. Всем будет удобно.

Когда Иэн, Алексис и Джинна протиснулись на свои места, темноволосый человек собрался снова придвинуть кресло вперед, но женщина проявила ловкость (годы тренировки, с грустью подумал Иэн), и через мгновение все пятеро удобно расположились полукругом.

– Спасибо, мадам, – сказал Иэн и небрежно улыбнулся брюнету.

Женщина пила виски, в её голосе присутствовали скрипучие ноты, но глаза были ясными, ярко-синими. Они казались украшением осунувшегося лица. Иэн подумал, что когда-то они были очень эффектными.

– Это маленькое кресло весьма подвижно, – сказала она. – Если бы только оно могло подниматься по ступенькам, я бы не знала проблем.

– Для этого у тебя есть я, дорогая, – впервые заговорил темноволосый мужчина в ярко-красном лыжном костюме.

– О, вы американцы! – выпалила Джинна. – Как моя мачеха.

Харри и Алексис переглянулись, как бы признавая общность своего происхождения.

– Это ваша мачеха? – спросил Харри Джинну, которая, как заметил Иэн, с момента их прибытия сюда не отводила глаз от красивого незнакомца. Он показался банкиру смутно знакомым, хотя Иэн не мог вспомнить, где его видел.

– Да, верно, – сказала Алексис. – Меня зовут Алексис Николсон… мой муж, Иэн… моя падчерица, Джинна.

– Очень рад с вами познакомиться. Это моя жена, Сара, а меня зовут Харри Маринго. – Он допил сливовое бренди и поискал глазами официантку. Отличный напиток. Превосходно согревает после дня, проведенного на склонах.

В обычной ситуации Иэн заговорил бы о горных лыжах, но сейчас кое-что отвлекло его от этой темы. Маринго. Весьма редкая фамилия. Бывший деловой партнер или клиент? Знакомый Алексис по картинной галерее? Может быть, он встречался с ним несколько лет тому назад в «Корвиглия-клубе»? Или эта фамилия попадалась в одной из книг Агаты Кристи о мисс Марпл, которые он иногда почитывал, чтобы заснуть?

Это не имело значения. Рано или поздно он вспомнит. Сейчас он нуждался в виски. Несмотря на то, что на нем была куртка из овчины и сапоги с мехом, его ноги снова начали мерзнуть. Когда улыбающаяся официантка наконец подошла к столику, Иэн заказал бокал Gluhwein для Алексис, citron presse[48] для Джинны, виски для себя и миссис Маринго и сливовое бренди для её мужа.

– Мой черед, – сказал Иэн, когда им подали напитки. – Ваше здоровье.

– Ваше здоровье, – отозвались остальные, поднимая бокалы.

Иэн снова обратил внимание на то, что Джинна, похоже, очарована Харри Маринго, который по возрасту годился ей в отцы. Возможно, она просто прирожденная кокетка, подумал он. В конце концов она наполовину француженка, это у них в крови. И все же ему не понравилось поведение дочери. Позже он поговорит с ней. Она буквально раздела мистера Маринго своими глазами. Потом сняла с себя куртку, чтобы продемонстрировать верхнюю часть своего тела. Иэну показалось, что она выставила вперед груди, чтобы они не остались незамеченными. Он переглянулся с Алексис, лицо которой было таким же каменным, как утром, когда она провожала его на гору. Джинна, напротив, имела радостный, довольный, счастливый вид.

– Скажите мне, мистер Маринго, – произнесла она. – Из какого вы штата?

К удивлению Иэна, Алексис поперхнулась напитком…

25

– Вино попало не в то горло, – удалось произнести Алексис спустя минуту. – Иэн, дай мне, пожалуйста, стакан воды.

Ее лицо побледнело.

– Я принесу, – сказал Харри Маринго. – Я сижу с краю.

Когда он вернулся с водой, она медленно отпила её. Дыхание стало нормальным, на лице появился румянец.

– С тобой все в порядке, дорогая? – спросил Иэн. – Ты хочешь уйти?

– Нет, все в порядке. Честное слово.

Две пары за соседним столиком тихо запели что-то на немецком языке. Сейчас «Чеза Веглия» был до отказа заполнен красивыми, элегантными людьми, наслаждавшимися жизнью. Как приятно находиться здесь, подумал Иэн, наконец согревшись. По возвращении в отель они с Алексис позанимаются любовью, немного поспят, примут ванну и переоденутся к обеду. Он уже начал испытывать легкий голод, от ленча осталось лишь смутное воспоминание. «Энгадин» славился своей великолепной кухней. Гостиничные повара были мастерами своего дела. Он рассчитывал полакомиться roti de veau[49] или poussin.[50]

– О, мистер Маринго, – услышал Иэн голос Джинны, – вы так и не ответили на мой вопрос. Откуда вы родом? Надеюсь, я не слишком любопытна. Видите ли, я никогда не была в Америке, однако очарована этой страной.

– Я родом из маленького городка, находящегося на окраине штата Нью-Йорк. Он вряд ли показался бы вам очаровательным.

– Почему?

– Он мал, провинциален и незначителен. Вряд ли вы найдете его на карте. Он называется Пилгрим-Лейк.

– Пилгрим-Лейк, – протянула Джинна, взбалтывая свой напиток. – Звучит романтично.

Алексис посмотрела на Харри с удивлением и растерянностью в своих больших глазах.

– Как странно. Я тоже родом из Пилгрим-Лейка.

– Вы шутите, – сказал Харри Маринго.

– Вовсе нет. Я родилась и выросла именно там.

– Это правда, – сказал Иэн. – Она несколько раз упоминала этот город. Какое странное совпадение.

– Да, – согласилась Алексис. – Просто невероятное.

– Мы, вероятно, учились в одной школе. – Харри с любопытством уставился на Алексис. – Какой была ваша девичья фамилия?

– Стормс.

Он постучал пальцами по полированному деревянному столу.

– Стормс. Стормс. Подождите минуту. Ваш отец был адвокатом?

– Да. – Алексис снова побледнела. – Да, совершенно верно.

– А потом он стал летчиком, его сбили, он погиб на войне.

– Правильно. Но откуда вам это известно…?

Иэн никогда не видел Алексис такой растерянной. Обычно она казалась абсолютно владеющей собой, если не ледяной. И снова его охватило странное ощущение – похоже, он уже когда-то встречался с этим Маринго. Но где? Когда? Кто их познакомил? Возможно, он просто походил на какого-то знакомого.

– Я хорошо помню вашу семью, – сказал Харри Маринго, обращаясь к Алексис.

– Правда?

Он засмеялся скромно, застенчиво.

– В этом нет ничего удивительного, ваш отец был известным адвокатом, а позже – героем войны. Несомненно, вы должны понимать, что в таком маленьком городке, как Пилгрим-Лейк, ваша семья была очень известной и уважаемой, в то время как моя… в общем, мы принадлежали совсем к другому слою общества. Вероятно, поэтому вы не вспомнили меня. Надеюсь, вы извините меня, мистер Николсон, но я должен признаться в том, что пережил школьное увлечение вашей женой, когда мы были ещё детьми.

– Правда? – сказала Алексис. – Извините, но я не могу вас вспомнить.

– Ну конечно. Вы даже не замечали моего существования. В вас были влюблены многие мальчишки. Вы не смотрели в нашу сторону. Должно быть, мы казались вам слишком простоватыми.

Иэн был доволен, что его жена уже в таком раннем возрасте являлась объектом мужского восхищения. Ему также понравилась причина этого: высокое социальное положение её семьи.

– Я даже помню вашу мать, – продолжил Харри. – От неё всегда пахло духами. Она периодически сама заглядывала в наш магазин. Неизменно покупала самое дорогое мясо и отборные деликатесы – лучшее, что мы могли предложить. Она была настоящей леди, но мы редко имели удовольствие обслуживать её, потому что, как правило, покупками занималась ваша экономка.

– Ваш магазин? – сказала Алексис.

– «Универсальный магазин Маринго» в Пилгрим-Лейке. Он принадлежал моей семье.

Алексис удостоила его покровительственной улыбки.

– Конечно. Теперь я знаю, кто вы такой. Вы иногда доставляли нам бакалейные товары на вашем велосипеде.

– Верно. Я часто привозил вам продукты домой, пока ваша мать не умерла так внезапно. – Лицо Харри стало печальным. – То, что она скончалась в таком раннем возрасте, потрясло нас всех. Вам, вероятно, было лет одиннадцать, когда это случилось.

– Двенадцать.

– А потом вы исчезли из Пилгрим-Лейка. Внезапно. Ходили слухи, что вас отправили учиться в Европу. Это правда?

– Да. В Швейцарию.

– Дорогая, – вставил Иэн, – ты должна быть польщена тем, что даже маленькой девочкой произвела такое неизгладимое впечатление на мистера Маринго. Это должно быть весьма лестным.

– Да. – Алексис снова превратилась в ледышку. – Однако, по правде говоря, я бы хотела оставить эту тему. Все происходило так давно. Воспоминания о прошлом причиняют мне боль.

– Конечно, конечно, – торопливо согласился Харри. – Как глупо с моей стороны было заговорить об этом. Наверно, я потерял контроль над собой, услышав, что вы родом из моего городка. Извините меня за бестактность, миссис Николсон.

Алексис ответила ему величественным кивком, потом обвела зал нетерпеливым, раздраженным взглядом, и Иэн внезапно пожалел этого славного мистера Маринго, оказавшегося в неловком положении. Этому парню явно здорово досталось в жизни, да ещё с самого детства. Иметь жену-инвалида небольшое удовольствие, как бы сильно он ни любил её. Иэн увидел, что Маринго сжал своими пальцами обтянутую перчаткой руку жены и начал нежно массировать её, потом поцеловал женщину в лоб и спросил, не хочет ли она ещё виски.

– С удовольствием, – ответила миссис Маринго. – Спасибо, дорогой.

– Твое желание…

Взаимная искренняя преданность этой пары не может не трогать, с легким недоумением подумал Иэн. Подобная близость оставалась для него непонятной, хоть он по-своему и любил Алексис. Его чувства были плотскими, а не романтическими. Фетишистскими, а не духовными. Он, как и все английские мужчины, имел чувственные потребности и удовлетворял их, когда ему хотелось. Например, вскоре после женитьбы на Алексис он завел восхитительную связь со своей французской секретаршей, Мишель. Единственная ошибка заключалась в том, что он выложил все Алексис (да ещё с пикантными подробностями).

«Она делает минет лучше, чем ты, – сказал он тогда жене. – Она позволяет мне перед сексом прикреплять к грудям насос для откачки молока, который используют кормящие матери. Благодаря этому размер её бюста увеличивается с тридцать четвертого до тридцать шестого. Она не такая плоскогрудая, как ты.»

«Она сбривает волосы с лобка, набивает ими трубку и курит её. Потом проделывает то же самое с моими волосами.»

«Она перевязывает мой член старым школьным галстуком и заставляет меня терпеть целый час, а сама тем временем сжимает мои яйца и бьет их длинной тростью. Я получаю огромное наслаждение. Она садится на меня верхом и хлещет палкой по моим ягодицам, пока на них не появится кровь. Я кончаю три раза.»

После Мишель он звонил по различным газетным объявлениям, написанным эзоповым языком – особенно часто по тем, где упоминалась порка.

Он рассказывал Алексис и об этом. Она не простила его.

– Папа. – Джинна потянула отца за рукав, как делала в детстве, требуя внимания. – Ты не услышал ни одного произнесенного нами слова. Мистер и миссис Маринго тоже остановились в «Энгадине». Правда, это здорово?

Иэн не мог представить себе, почему она так возбуждена, пока не понял, что её влечение к Харри Маринго только усилилось. Он никогда ещё не видел Джинну такой. Она трепетала от мысли о том, что живет в одной гостинице с предметом своей внезапной влюбленности. Она даже не задумывалась о том, что гостиница была огромной, с более чем тремя сотнями номерами. Это обстоятельство никоим образом не уменьшало её плохо скрываемую радость. Увидев пылающее страстью лицо девушки, можно было решить, что она и Маринго занимают «люкс» для новобрачных.

Однако сегодня утром она могла говорить только о шотландском рок-певце. Она так переменчива. Возможно, это хороший знак. От этого Маринго она хотя бы не получит никакого поощрения, однако Иэн не имел подобной уверенности в отношении Мистера Рок-н-ролл. С момента их появления в «Чеза Веглия» Маринго вежливо, но решительно делал вид, что не замечает голодных взглядов, которые бросала в его сторону Джинна. То, что этот человек был с женой, похоже, совсем не смущало Джинну. Если такому поведению учат в гстаадской школе, то слава Богу, что она скоро отправится в университет, где её ждут более серьезные науки, подумал Иэн.

– Сколько времени вы собираетесь провести в Сент-Морице? – спросил Иэн чету Маринго.

– Сразу после Нового года мы вернемся в Гилфорд.

– Красивое место. Вы постоянно там живете?

– Нет, до недавнего времени мы жили в Америке. Понимаете, несколько месяцев тому мой отец умер и оставил мне… то есть нам… свое имение. Оно очаровательное, правда, Харри?

Маринго поцеловал жену в щеку.

– Мне, бедному провинциальному пареньку, кажется, что оно выглядит на миллион долларов, дорогая.

Миллион долларов. Пять миллионов долларов. В сознании Иэна мелькнуло что-то связанное с Парижем. Ну конечно! Вот почему лицо Харри Маринго показалось ему знакомым. Он был дерзким молодым американцем, пришедшим к нему за пятимиллионным кредитом для финансирования авантюрного, но интригующего кинопроекта.

Мозг Иэна отчаянно заработал, складывая элементы головоломки. Он слегка повернулся, чтобы посмотреть на Сару Маринго – некогда известную, пышнотелую, сексапильную английскую актрису Сару Эймс.

Было трудно поверить в то, что эта усохшая женщина средних лет в кресле-каталке и живая, энергичная, светловолосая кинозвезда – один и тот же человек, однако это являлось несомненным фактом. Пятнадцать лет тому назад во время съемок в Голливуде она упала с лошади. Иэн отлично знал, как сильно может измениться человек за такой период. Несомненно, это произошло с ним. Маринго тоже изменился, его лицо стало более жестким, оно говорило о страданиях и боли. Любопытно, каким бизнесом он сейчас занимается, подумал Иэн, но счел неудобным поинтересоваться этим.

И все же он испытывал любопытство. Чувство неловкости? Ерунда, сказал себе Иэн. Трудно упрекнуть его в том, что он не профинансировал пятимиллионный проект Маринго, это стало невозможным после того, как Сара Эймс, леди Сара Эймс (вспомнил Иэн) оказалась парализованной в результате несчастного случая и больше не могла играть в будущих фильмах мужа. Какая трагедия для них обоих, подумал Иэн. Его давно уже ничего не трогало так сильно. Какая ужасная трагедия! Потом он понял, что Алексис что-то шепчет ему на ухо. Ее голос был взволнованным.

– Давай вернемся в отель и позанимаемся любовью.

Иэн не удивился бы сильнее, если бы она заявила, что хочет спуститься на лыжах в обнаженном виде по северному склону Пиз Нэр. Он ужасно обрадовался. Ощутил появление эрекции.

– К сожалению, нам пора возвращаться, – смущенно сказал он чете Маринго. – Человек моего возраста нуждается в дневном сне. Без него я не смогу отправиться в ночной клуб после обеда. Было приятно познакомиться с вами.

Он и Харри Маринго обменялись рукопожатиями.

– Какому клубу вы отдаете предпочтение? – спросил Харри.

– Тот, что находится в отеле. «Принц-регент». Он ничем не хуже остальных, к тому же туда не надо идти по обледеневшим тропинкам, как в «Палас». Если у вас с женой есть соответствующее настроение, почему бы вам не выпить там с нами?

– Вы очень любезны, – сказал Харри. – Мы это сделаем с удовольствием, верно, дорогая?

Сара продемонстрировала поверх бокала неразбавленного виски загадочную улыбку.

– Превосходная идея. Тем более что знакомство с вами доставляет мне большое удовольствие. – Она насмешливо посмотрела на Джинну, глаза которой были все ещё прикованы к Харри. – Очень, очень большое.

– Отлично, – сказал Иэн. – Встретимся в одиннадцать? В половине двенадцатого? Я закажу столик на мою фамилию.

– Мы придем, – Харри помахал рукой на прощание.

– J'adore le Prince Regent's Club,[51] – радостно заявила Джинна, когда они вышли втроем из теплого «Чеза Веглия» на прохладный, чистый, горный воздух. – Я тоже хочу пойти.

Иэн изумленно уставился на дочь.

– Но сегодня утром ты сказала

– Что этот клуб – для людей в годах?

– Да.

– Я изменила свое мнение, папа. Почему я должна бегать за ним? Пусть он найдет меня, если я его интересую.

– Полагаю, ты имеешь в виду твоего бедного шотландского рок-певца.

– Он вовсе не беден, но я имею в виду его.

Алексис нервно покусывала губы, что она делала крайне редко. Она не могла не заметить вульгарную демонстрацию со стороны Джинны её интереса к Харри Маринго, и это явно обеспокоило женщину. Она, как и Иэн, несомненно понимала, что Джинна изменила свое отношение к клубу «Принц-регент» исключительно в надежде снова увидеть Маринго. Возможно, Алексис заботилась о благополучии Джинны больше, чем он считал, подумал Иэн, взяв под руки двух самых любимых и непонятных ему женщин.

– J'adore St. Moritz, – пропела Джинна. – Comme elle est belle![52]

26

Когда мы вернулись в «Энгадин», я едва владела собой.

Иэн находился в таком же состоянии, но по другой причине. Он завелся из-за моего предложения заняться любовью, в то время как я сердилась, была разъяренной, ненавидела Джинну за её флирт с Харри в «Чеза Веглия».

Меньше всего на свете я предвидела, что Джинне понравится мой брат и что она устроит такой спектакль, демонстрируя нам всем свое увлечение. Именно из-за этого я заставила Иэна уйти из ресторана: я не могла выносить поведение Джинны. То, что Харри притворялся игнорирующим её беззастенчивое внимание, не обмануло меня даже на секунду. Точно так же я не принимала всерьез нежное обращение брата с его подурневшей женой. Он умел убедительно играть, и поэтому я испытывала сейчас страх. Что, если Харри на самом деле нашел Джинну сексуально привлекательной, несмотря на его показное безразличие?

Я представила Харри, ласкающего в постели её упругое восемнадцатилетнее тело, и мне стало дурно от ревности. Вряд ли Джинна была девственницей, её умные карие глаза говорили об опыте. В таком возрасте она должна трепетно реагировать на ласки искушенного мужчины, а Харри, несомненно, обладал большим опытом общения с женщинами. Он принялся бы экспериментировать с Джинной, испробовал бы все, чтобы найти нужный подход, и довел бы её до экстаза. Я почти слышала стоны и крики падчерицы – похожие на те, которые мне скоро предстояло издавать самой.

Удивлены? Почему?

Сексуальные пристрастия Иэна иногда казались мне привлекательными. Правда, не всегда – для этого я должна находиться в определенном настроении, быть рассерженной на кого-то. Мысли о Харри и Джинне стремительно трансформировали мою злость в неистовое желание. Когда речь идет о любви, для меня важен объект. Только с Харри я способна быть нежной и, что важнее, более чувственной, чем с любым другим мужчиной.

С Иэном я становлюсь другой, превращаюсь в животное, почти лишенное всего человеческого. Опускаюсь ужасно низко. Иэн может обладать моим телом, но мое сердце принадлежит Харри. Даже сейчас, снимая лыжный костюм и аккуратно вешая его в шкаф, я готовилась к нашему странному, безличному сексу. Иэн тоже готовился… к тому, чтобы я помучила его отказом воспользоваться ремнями, хлыстами, наручниками из нашей сумки «Гуччи» – во всяком случае, пока он не удовлетворит меня полностью. Потом он будет умолять. Отлично. Я получаю удовольствие, видя, как он превращается в жалкую карикатуру на мужчину, это доставляет мне наслаждение, мне нравится смеяться над ним. Он так часто унижал меня в прошлом разными способами, что мои желания стали извращенными, я замечаю эту метаморфозу со страхом, радостью и сожалением. Я думаю, что в детстве могла быть скромной, доброй, идеалистичной девочкой, но мать вылечила меня от всего этого своей подлой жестокостью. И теперь я стала такой же жестокой, какой была она, хотя меньше всего хотела копировать её.

– Две украшенные блестками рождественские елки с хрустальными сосульками, – сказал Иэн, медленно раздеваясь. – Одна в гостиной, другая здесь. «Энгадин» позаботился обо всем, верно, дорогая?

– Их, должно быть, поставила горничная, пока мы были в «Чеза Веглия».

– Это трогательно, – добавил Иэн, снимая штаны. – Какая забота.

Проявлением заботы (за пятьсот долларов в сутки) был также второй камин, установленный в нашей чиппендейловской золотисто-мраморной спальне. Две рождественские елки, два камина, высокие конусообразные свечи по обеим сторонам огромной, манящей кровати. Я не сразу поняла, что камины были электрическими, пожаробезопасными, практичными. Да, «Энгадин» определенно думает обо всем.

– Швейцарцы – самые предупредительные люди на свете, – сказала я. И, вероятно, самые изобретательные. Благодаря своим комфортным отелям они создали богатую, процветающую страну.

Иэн пробормотал что-то о низких процентных ставках в Швейцарии и затем спросил:

– Ты получаешь удовольствие от Рождества, дорогая? Ты ведь знаешь, что мы приехали сюда за этим. Чтобы пожить в свое удовольствие.

Я подумала о Харри.

– Я чувствую себя превосходно.

Мы уже оба полностью разделись. Я была одного роста с Иэном, но Харри был выше меня. Что он делает в эту минуту? Пробирается в комнату маленькой Джинны? Я усомнилась в том, что он решится на такой рискованный и глупый поступок. Небо за окном было пурпурным, вдали светились огоньки вилл, внизу темнело замерзшее озеро, готовясь засверкать в лунном свете.

– Почему бы тебе не зажечь свечи? – сказала я Иэну, который тотчас исполнил мое желание.

Комната приобрела соблазнительный розовый оттенок. Я легла на ароматные простыни и улыбнулась человеку, который был моим мужем. Он на мгновение смутился. Или разыграл смущение.

– Ты не хочешь —?

– Нет, – ответила я.

Он уже начал обретать эрекцию, представив, как я хлещу его плетками, цепями или кожаными ремнями, с которыми мы всегда путешествовали.

– Но я думал

– Возможно, позже, – сказала я, медленно раздвигая мои длинные ноги.

Иэн смотрел на меня, стоя у изножия кровати. Мой муж знал, что если он не исполнит мое желание, я не сделаю то, чего хочет он, и это доведет его до безумия. У него не было выбора, потому что он никогда не мог принудить меня к чему-то в вопросах секса – в отличие от финансовых. Мне приходилось проявлять строгость с Иэном ради сохранения моих финансовых привилегий. Если бы я слишком часто делала то, чего ему хотелось, он бы потерял ко мне уважение и закрыл бы мой счет в одном из наиболее роскошных лондонских магазинов.

– Чего ты ждешь? – сказала я. – Забирайся в кровать.

– Хорошо.

Он лег возле меня, блестя влажными голубыми глазами. Обдал меня запахом виски, попытавшись поцеловать мои губы. Я не позволила ему. Поцелуи – нечто слишком интимное. Я укусила его губу в качестве предостережения, которое он тотчас понял.

– Ты возбуждена? – спросил он.

– Еще нет. – Это было ложью, садомазохизм всегда заводил меня. – С чего мне быть возбужденной? Что ты для этого сделал?

– Ничего. Но ты знаешь, что я хочу возбудить тебя. Мне нравится, когда ты заводишься, дорогая.

Лежа справа от меня, он обнял меня левой рукой, схватил мою левую руку и отвел её назад, чтобы я не могла пошевелить ею. Его пальцы были очень сильными. Он знал, что мне нравится чувствовать себя пленницей. Потом он начал похлопывать по моему паху другой рукой, сначала слабо, шлеп-шлеп-шлеп, потом чуть сильнее, ШЛЕП-ШЛЕП-ШЛЕП, и наконец он уже не шлепал, а бил меня, но я не ощущала боли, мне было приятно, мое влагалище увлажнялось.

– Еще, – сказала я.

Испытывая наслаждение, я ненавидела Иэна. Но ненависть доставляет особое удовольствие, я знала, что меня ждет серия оргазмов, после которой я буду ненавидеть мужа ещё сильнее. Я всегда берегла мою любовь для Харри. Могла быть нежной только с Харри, но не с Иэном, приравнивавшим нежность к слабости.

– Достаточно, – сказала я, имея в виду шлепки.

– Ты уверена, что больше не хочешь?

– Абсолютно.

– Хорошо.

Он проник в меня пальцем, целуя мой левый сосок. Я позволяла Иэну заниматься этим как можно дольше, потому что чем дольше ему приходилось ждать вознаграждения, тем большее удовольствие оно ему доставляло, и сукин сын оказывался в моей полной власти, чего я и добивалась.

– Тебе приятно? – спросил он.

Я была совершенно мокрой.

– Это потрясающе. Не останавливайся.

– Хорошо. Ты знаешь, что я не остановлюсь.

Но через несколько минут он замер.

– Перевернись на животик.

Англичане на всю жизнь остаются школьниками. Вечно используют такие слова, как «животик», «задница», «пороть», «обжиматься».

– Я буду пороть тебя, – произнес Иэн голосом маленького мальчика (услышали бы сейчас этого могущественного банкира его деловые партнеры). Сколько ударов ты хочешь получить? Десять?

– Это слишком много. – Мой голос был ледяным, как темневшее внизу озеро. – Достаточно пяти.

Шлепки приятно обжигали ягодицы. Не будь у меня очень выносливой индейской кожи, Иэн причинил бы мне вред. Я никогда не позволяла Иэну делать это – во всяком случае, в физическом смысле. Это было моей привилегией, которой я пользовалась позже.

– Тебе нравится? Тебе нравится? – повторял он, обрушивая свою тонкую руку на мой зад.

– Да, однако достаточно. Теперь я хочу кончить.

Я легла на спину и позволила ему снова заняться моим клитором. Его левая рука нежно ласкала мой левый сосок. Я парила в воздухе, не ощущая собственного веса, и вдруг почувствовала во рту знакомый привкус, всегда возвещавший о приближении оргазмов.

– О, не останавливайся, не останавливайся…

Возможно, я кричала, возможно, шептала, честное слово, не знаю, потому что, кончая, я не отдаю себе отчета в том, что делаю и говорю. Волны оргазма накатились на меня безжалостной чередой, казалось, им не будет конца. Я укусила Иэна в плечо и снова закричала, прося его не останавливаться. Мне казалось, что я трепещу и корчусь целую вечность, но, вероятно, до того момента, когда я смогла открыть глаза и сфокусировать их на Иэне, прошло всего несколько секунд. Его эрекция была уже полной, воздух в комнате казался горячим, липким и влажным.

– Прикоснись ко мне, – сказал он. – Сожми мою мошонку. – Он был слишком хорошо воспитан, чтобы произнести слово «яйца». – Сожми её посильней.

– Не хочу. Я боюсь, что ты тотчас кончишь.

– Не кончу. Обещаю тебе.

Смеясь над ним, я встала с кровати и прошла в ванную, чтобы смыть влагу. Она вызывала у меня ощущение дискомфорта. К тому же мне следовало вновь обрести контроль над ситуацией, чтобы пройти через оставшуюся часть нашего обычного сексуального ритуала.

– Пожалуй, я воспользуюсь коричневым ремнем, – сказала я, вернувшись в спальню и подойдя к шкафу с запертой сумкой. – Знаешь, тем, тонким.

Его голос прозвучал еле слышно.

– Как скажешь, дорогая.

Однако я была так разъярена заигрываниями Джинны с Харри, что тотчас передумала. Задница Иэна была толстой, удары цепями не вызовут кровотечения, если я буду бить несильно. Возможность кровотечения беспокоила меня только потому, что я боялась зайти слишком далеко. Вдруг я не сумею быстро его остановить? Мы не могли отправиться обедать с кровью на безупречных брюках моего мужа.

– Что ты делаешь? – спросил он, услышав звон цепей, которые я достала из сумки, предварительно отперев её.

– Я передумала. Ляг на живот.

Я вернулась с цепями и коричневым ремнем к кровати. Иэн, выполнивший мое распоряжение, лежал на животе. Он имел забавную привычку слегка приподнимать ягодицы, как бы в счастливом предвкушении.

– Закрой глаза, – сказала я. – И жди! Ты понял?

Еще бы он не понял! Иэн закрыл глаза и вздрогнул, не зная, когда обрушится первый удар, в какое место он попадет и насколько будет сильным. Неведение вносило свой вклад в его возбуждение. Он не видел меня. Я сидела с прямой спиной в позе индийских йогов, скрестив ноги, держа в одной руке цепи, а в другой – коричневый ремень. Я была сейчас сосредоточенной и властной.

– Ты готов? – спросила я.

– Да, дорогая.

Восхитительные льняные простыни «Энгадина» частично заглушили его голос.

– Хорошо, – сказала я.

Я сидела неподвижно, улыбаясь самой себе, стараясь думать только о Иэне, но не о Харри. Я отлично помнила всю стандартную процедуру, однако чтобы она не стала смертельно скучной (в конце концов мы были женаты пятнадцать лет), старалась как можно сильнее варьировать её. Темп и длительность – вот что менялось. Секунда? Пять секунд? Пять минут? Медленно? Сильно? Еще сильнее? Или лишь намек на наказание? Он не знал, когда я ударю, с какой силой. Однажды, когда я находилась в особенно хорошем настроении, я заставила его ждать (молча) целых тридцать минут, сохраняя полную неподвижность. В тот раз он кончил при первом ударе. Но сегодня мы не могли потратить тридцать минут, если хотели принять ванну, одеться, пообедать и встретиться с Харри и Сарой в клубе «Принц-регент».

– Попроси, – сказала я.

Он заколебался – лишь на одно мгновение.

– Ударь меня.

– И это все?

– Ударь меня, пожалуйста.

– Что еще?

– Пожалуйста, дорогая. Пожалуйста, не мучай меня так.

– Почему бы и нет? Ты заслуживаешь этого, верно?

– Да, да. Я заслуживаю избиения. Я приму наказание молча, только не заставляй меня ждать слишком долго.

Я положила под него подушку, чтобы ягодицы поднялись ещё выше.

– Пожалуйста, пожалуйста, – почти заскулил он.

Сначала прозвучал щелчок коричневого ремня. Этот звук рассек звездную тишину Сент-Морица. Затем восхитительно громко зазвенели золотые цепи Картье, опустившиеся на одну из ягодиц Иэна. Он подождал в почтительном молчании (зная, что если он откроет рот, я остановлюсь, и ему придется подрочить самому, чтобы кончить на покрытую блестками елку, пока я буду безучастно дочитывать книгу Агаты Кристи), и я опустила цепи на другую ягодицу. Потом я начала действовать очень быстро, пуская в ход то ремень, то цепи и думая о французском определении этого странного наслаждения: le vice anglais.[53] Внезапно я остановилась и спросила Иэна, как он себя чувствует.

– Лучше. Теперь, когда ты наказываешь меня за плохое поведение, гораздо лучше.

– Перевернись.

Он сделал это, и я увидела, что он пытается справиться с тяжелым дыханием. Я коснулась его члена, который был уже очень твердым и слегка влажным.

– Негодный мальчишка.

– Я ничего не могу поделать. Когда я возбужден, капля спермы выходит наружу. Я близок к оргазму.

– Еще рано.

– Как скажешь.

Я несильно ударила по его пенису ремнем, держа в другой руке цепи, к которым был прикован взгляд Иэна.

– Восхитительно, – сказал он. – Сделай ещё раз.

– Нет. Ты получил достаточно для одного вечера.

На его лице появилась тревога.

– Нет! Ты не можешь сейчас остановиться!

Я сделала вид, будто передумала.

– Господи, ты действительно вел себя плохо, верно?

– Очень, очень плохо, – согласился он. – Пожалуйста, накажи меня как следует. Пожалуйста, дорогая.

– Я не хочу, чтобы ты так кончил. Не хочу этого. Ты должен кончить в меня. Ясно?

– Да, да. Я кончу в тебя, обещаю, но, пожалуйста, ударь меня ещё раз.

Мой смех был искренним. То есть искренне жестоким.

– Только один раз, Иэн? Ты ведь так сказал?

– Да, да, да, да.

Конечно, он лгал. После ещё одного раза он попросит продолжения, но не получит его. Я хотела получить длинную рысью шубу стоимостью около 13 000 фунтов стерлингов, которую недавно видела в рекламе «Харпер энд Куин». Я могла добиться своего только одним способом: сделать так, чтобы Иэн не добился своего. Во всяком случае, таким способом, каким он хотел. Половой акт ничего для него не значил, но мне он нравился, и после всех моих целенаправленных усилий я чувствовала, что заслужила награду.

– Очень хорошо, – сказала я наконец. – Я сделаю это ещё один раз. Сильно.

– Спасибо.

Фьюить!!!

– О, Господи! – произнес он, корчась от наслаждения. – Сделай ещё раз, умоляю тебя.

В ответ на его мольбу я бросила кожаный ремень и цепи на пушистый персидский ковер и сказала:

– А теперь, сукин сын, поднимайся и трахни меня!

У него не было выбора. Он сделал то, что ему велели, быстро и мощно кончил, подрожал несколько мгновений и сказал, что я восхитительная, просто потрясающая женщина, обладать которой – огромное наслаждение…

Где-то вдали ударили в церковный колокол. Половина девятого. Пора принять ванну и с респектабельным видом войти в величественный, освещенный хрустальными люстрами ресторан отеля «Энгадин». Думая о том, какое платье мне надеть – шифоновое с бисером от Сент-Лорана или креповое c высоким лифом от Богана, я услышала голос Иэна:

– Если ты не захочешь воспользоваться хлыстом и цепями, ты хотя бы привяжешь меня позже к кровати? Я обещаю, что не издам ни единого звука

Я ответила Мистеру «Дурдом» молчанием. Но чтобы показать, что я не была совершенно бессердечной, позволила ему облизать пальцы на моих ногах, что он сделал с большим мастерством. Через несколько минут я оттолкнула его ногой.

Я решила надеть платье от Сент-Лорана.

27

Харри не любил смотреть на обнаженную плоть Сары. От этого зрелища по его коже ползли мурашки. К вечеру она надела желтое шелковое платье без рукавов, позволявшее видеть её тонкие, дряхлеющие руки. Обычно она носила одежду с длинными рукавами. Вкатив её кресло в темный зал клуба «Принц-регент», он спросил себя, почему до сих пор остается мужем этого живого призрака. Его утешало лишь то, что он будет им ещё недолго.

– Добрый вечер, сэр. – К Харри подошел метрдотель. – Для вас заказан столик?

– Да, мы встречаемся с мистером и миссис Николсон. Они заказали столик на их фамилию.

Метрдотелю пришлось воспользоваться маленьким фонариком, чтобы пробежать взглядом по списку. Ансамбль играл оглушающе громко, пары отплясывали на переполненной площадке с неистовой энергией. Стены и потолок клуба были покрыты дымчато-зеркальными пластинами, единственными источниками света являлись стоявшие на столиках маленькие, пахнущие хвоей свечки. Харри с удивлением отметил, что многие находившиеся здесь представители элиты тем не менее были в солнцезащитных очках.

Все это напоминало показ экстравагантных мод, происходивший под звуки рок-музыки. Здесь демонстрировались почти все мыслимые вечерние туалеты, от платьев из парчи в восточном стиле до дизайнерских джинсов с бриллиантами и серебристых гаремных костюмов. Харри никогда в жизни не видел в одной комнате столько красивых женщин – даже в те времена, когда они с Сарой жили в Беверли Хиллс и постоянно посещали голливудские приемы.

– Пожалуйста, следуйте за мной, – сказал метрдотель с легким поклоном. – Ваши друзья ещё не прибыли, но я вижу, что есть заказ на пятерых. Надеюсь, мадам здесь будет удобно.

За большим круглым столом могли легко уместиться восемь человек, но возле него стояли лишь четыре удобно размещенных кресла. Николсон, несомненно, объяснил метрдотелю, что кресло Сары потребует дополнительного пространства. Стол находился в стороне от площадки для танцев, что также понравилось Харри. Люди будут проходить мимо Сары нечасто.

– Чудесное место, – сказала Сара метрдотелю, ответившему ещё одним быстрым прусским кивком. – Пожалуйста, попросите официанта принести нам бутылку «Хейг и Хейг», воду «перье» и лед.

Метрдотель повернулся к Харри за подтверждением. Харри кивнул, хотя в душе его кипела ярость. Когда Сара не разыгрывала из себя покорную влюбленную женщину, она любила отдавать приказы. Любила показывать посторонним, что она распоряжается семейными финансами.

– Полагаю, мисс Николсон проведет с нами этот вечер, поскольку заказан стол на пятерых, – сказала она Харри после ухода метрдотеля. Надеюсь, ей удастся держать себя в руках лучше, чем днем. Кокетливая маленькая стерва.

Харри ответил жене небрежным тоном. Он не был настроен спорить.

– Она ещё ребенок. Ты знаешь, какими бывают девчонки в этом возрасте. Они кокетничают со всеми мужчинами подряд. Для них это безобидная забава.

Харри похлопал по холодной руке жены, как бы заверяя Сару в том, что она может не беспокоиться по поводу своего верного мужа. Он даже гордился тем, как ловко игнорировал знаки внимания со стороны Джинны. Он чувствовал, что его дипломатичность не осталась незамеченной Иэном Николсоном.

Харри задело то, что Николсон, похоже, не вспомнил об их встрече в Париже, происшедшей пятнадцать лет тому назад. Да, прошло немало времени, но все равно это показалось Харри странным. Неужели в тот день он произвел на банкира такое слабое впечатление? В таком случае он должен исправить его, изображая преданность Саре, держась вежливо с Алексис и заботливо, добродушно отвергая Джинну.

– Я думаю о том, следует ли мне напомнить Николсону, что мы однажды встречались в Париже, – сказал он Саре. – Каково твое мнение, дорогая? Он, похоже, действительно забыл.

– Я бы тоже хотела забыть весь тот кинопроект и причину, по которой он не осуществился.

– Извини. Я не хотел всколыхнуть неприятные воспоминания. – Она словно обвиняла его в том несчастном случае с лошадью. – А вот и наше виски.

Когда официант подошел к столу, Сара сказала:

– Харри, дорогой, постарайся сегодня не пить слишком много. В последнее время от тебя разит, как от бочки с самогоном. Даже кое-что из твоей одежды отдает спиртным. Это просто отвратительно.

Господи, ему захотелось задушить её прямо сейчас в роскошном клубе «Принц-регент». Она была озлобленной старой мегерой, и он слишком долго терпел её оскорбления. Неудивительно, что он стал злоупотреблять алкоголем. Только так он мог спасаться от её вечных требований и унизительных замечаний, сохранять психическое здоровье.

– Вот они, – сказала Сара. – И маленькая Мисс Выпускница в невероятно вульгарном платье.

Они на самом деле эффектная, колоритная троица, подумал Харри, игнорируя замечание Сары относительно платья Джинны – длинного, ярко-красного, с узкими бретельками, отлично сидевшего на сексуальной фигуре девушке. Было заметно, что она обходилась без лифчика. На Иэне был безупречно сшитый двубортный смокинг цвета ночного неба с черными атласными лацканами и пуговицами. Алексис – очаровательная Алексис – появилась в свободном шифоновом платье цвета лайма с расшитым бисером лифом.

Рядом с ней Сара выглядела блекло, безвкусно в своем светлом вечернем платье. Лиф просто висел на женщине, поскольку её груди (как и многое другое) усохли после несчастного случая. Неудивительно, что она завидовала плавным линиям юной Джинны.

– «Редерер Кристал»? – спросил Иэн Алексис и Джинну. Они обе кивнули в тот момент, когда рок-группа внезапно смолкла.

– А я собиралась спросить мистера Маринго, не согласится ли он потанцевать со мной, – сказала Джина, игнорируя хмурый взгляд отца.

– К сожалению, такие быстрые танцы не для меня, – солгал Харри. Понимаете, возраст.

Услышав голос Сары, он испытал раздражение.

– Но ты же превосходно их танцуешь, дорогой.

Она вечно испытывала его. Если он пойдет танцевать с Джинной, упрекам не будет конца. Если откажется, то благодаря Саре покажется Николсонам невежливым лжецом. Она всегда обрекала его на поражение, и поэтому он должен убить её.

Точнее, не он, а Алексис.

Какой бы малореальной ни казалась такая перспектива, у Харри было зловещее предчувствие, что как только он найдет подходящий способ, они с Алексис смогут вдвоем провернуть это дело. Он знал, что может рассчитывать на её полное содействие. Согласие Алексис встретиться с ним в Сент-Морице ободрило Харри, а после их короткого дневного разговора он почувствовал себя ещё более уверенно. Первоначальный страх Алексис, связанный с необходимостью привести Иэна в «Чеза Веглия» и возможными последствиями этого поступка, быстро исчез, когда Харри потребовал, чтобы она доверилась ему, положилась на него.

Главным было то, что Алексис хотела верить ему. Она стремилась вырваться из своего нелепого брака не меньше, чем он – избавиться от Сары. И хотя Алексис не знала о возможных опасностях, её манили перспектива приключения и, что более важно, запретный соблазн их соединения в ближайшем будущем. Он понимал Алексис. В конце концов они были братом и сестрой, ближайшими по крови родственниками. Их головы всегда работали одинаково изощренно и безжалостно.

– Вы катаетесь на лыжах, мистер Маринго? – спросил Иэн Николсон.

Харри оторопел.

– Если бы я не катался, что могло привести меня в Сент-Мориц?

На лице у Сары появилось презрительное выражение, у Джинны скучающее, у Алексис – смущенное, у Николсона – сочувствующее.

– Тогда я догадываюсь, что вы приехали сюда впервые, мистер Маринго.

Харри почувствовать себя неловко.

– Да, верно.

– Вам нечего стыдиться. Просто многие постоянные гости Сент-Морица приезжают сюда исключительно ради удовольствий, не связанных с катанием на лыжах, и поэтому могут тратить свою энергию, всю ночь танцуя и поглощая спиртное. – Николсон едва притронулся к дорогому шампанскому. – Им не надо вставать рано утром, чтобы провести пару часов на склоне.

Харри сдержал желание отхлебнуть виски.

– Понимаю вас, мистер Николсон, но я обожаю этот вид спорта, хотя и не являюсь искусным горнолыжником.

– В таком случае вы должны брать уроки. Здесь есть превосходный инструктор. Его зовут

Фамилия утонула в завывании саксофона, пропевшего первые ноты «Я буду любить тебя всегда». Рок-группа исчезла, её место занял более консервативный ансамбль. Джинна тотчас подалась вперед.

– Мистер Маринго, вы, конечно, не сможете отказать мне в этом танце.

К удивлению Харри Николсон засмеялся – похоже, ситуация на самом деле позабавила банкира.

– Боюсь, моя дочь неисправима. Но если вы способны вынести это, почему бы вам не потанцевать с ней? Если вы откажетесь, мне придется заменить вас, а я предпочел бы посидеть здесь, наслаждаясь обществом двух очаровательных дам.

Джинна уже встала, и теперь, получив зеленый свет от её отца, Харри тоже поднялся с кресла и добродушно развел руками, как бы сдаваясь. Сейчас он потанцевал бы с Кинг-Конгом, если бы Иэн это санкционировал.

К тому же Джинна могла оказаться полезным источником информации, которая пригодится ему в дальнейшем, когда они все вернутся в Англию, и он разработает план убийства. Хотя Алексис была готова к сотрудничеству, он не хотел выпытывать у неё информацию о странностях Иэна, его уязвимых местах, слабостях. Он боялся разбудить своим любопытством спящие страхи Алексис.

Когда тебя любят…

Привлекательная певица пела старую песню. Харри держал Джинну в своих руках на блестящем черном полу площадки для танцев. Дымчатые зеркала окутывали их пеленой интимности, которой Харри пытался сопротивляться вопреки усилиям Джинны. Ее тело, обтянутое открытым красным платьем, прижималось к его темно-бордовому смокингу и брюкам. Он ощущал её соски, живот, бедра. Девичьи ноги Джинны почти заключали его в дразнящие, соблазнительные объятия.

Харри предпринял попытку освободиться, но её руки оказались более сильными, чем он мог предположить. К тому же меньше всего ему хотелось ввязаться в явную борьбу с ней на глазах у других членов их компании. Он мог лишь надеяться, что они сидят достаточно далеко и не способны разглядеть в темноте наступательные действия Джинны.

– Как насчет того, чтобы позаниматься со мной любовью? – сказала она.

Столь прямолинейный подход вызвал у Харри изумление.

– Тебе не кажется, что я немного староват для тебя?

– Нет. По-моему, ты чертовски сексуален.

– Я также чертовски женат.

– Ну и что? Мне нет до этого дела.

– Но мне – есть, – сказал Харри.

– Ты, верно, шутишь. Ты, конечно, изменяешь жене.

– А вот и нет, но, уверяю тебя, если бы и изменял, то не с девушкой, которая по возрасту годится мне в дочери.

– Что за предрассудки? Ты заговорил, как мой отец. В любом случае я тебе не верю. Ты слишком привлекателен, чтобы хранить верность жене-инвалиду. Кого ты дурачишь?

– Никого, – сказал Харри, думая о том, что при других обстоятельствах он трахнул бы её прямо здесь и, вероятно, насладился бы каждым мгновением этого акта. – Я никого не дурачу, а меньше всего – тебя. По-моему, тебе следует завести приятеля-ровесника. Ты очень хорошенькая девушка.

– А ещё я очень хороша в постели.

Харри со смущением ощутил возникающую эрекцию.

– Если ты так хороша в постели, то у тебя, должно быть, есть парень, который говорит тебе об этом. Или в данный момент у тебя пауза между романами?

Какое счастье быть с тобой…

Джинна на миг сбилась с ритма, потом овладела собой, и в её голосе появились новые ноты вызова.

– Раз уж ты выразился так забавно, признаюсь, что меня действительно интересует кое-кто, но мой отец возражает против моего выбора. Должна добавить, весьма категорично. Ты не знаешь моего отца.

– Чего я о нем не знаю?

– Какой он сноб. Какой он подозрительный. Недоверчивый.

– Недоверчивый?

Джинна по-прежнему прижималась к нему, но Харри чувствовал, что это вызвано отчаянием, а не желанием.

– Мой отец отнесется с недоверием к любому заинтересовавшему меня мужчине, если этот человек не принадлежит к верхушке общества.

– Догадываюсь, что твой приятель не принадлежит к ней.

– Он не мой приятель, во всяком случае, пока что. Мы познакомились только на прошлой неделе, и с того времени папа практически приковал меня к себе. Он боится, что Том использует меня в финансовом отношении.

– Каким образом твой друг Том зарабатывает на жизнь?

Джинна посмотрела на Харри с отвращением.

– Теперь ты говоришь в точности как папа.

– Я сделал это не нарочно, хотя, должен сказать, я способен понять чувства твоего отца.

– Можешь? – Отвращение сменилось горечью. – Правда можешь?

– Думаю, да. – Харри почувствовал, что у него рождается идея. – Но я также могу понять твои чувства и хотел бы помочь тебе, если ты позволишь.

– Тогда позанимайся со мной любовью.

– Я не понимаю. Ты только что сказала

– Да, да. – Раздражение Джинны нарастало с каждой секундой. – Том меня интересует. Он замечательный. Том – основной вокалист и гитарист рок-группы, выступающей сейчас в Сент-Морице. Том очень талантлив, ужасно привлекателен и вовсе не беден. Его группа давала концерты во всей Англии и Европе, они записываются, зарабатывают деньги и, вероятно, станут знаменитыми, как «Бэй Сити Роллерс». Однако объяснить это отцу просто невозможно.

– И все же я не понимаю. Если ты так увлечена этим Томом, не знаю его фамилию, почему ты стремишься переспать со мной? Я хочу сказать следующее: если твой отец возражает против такого человека, как Том, представь себе, как он отнесется к кому-то вроде меня. Я старше тебя на двадцать четыре года и обременен женой-инвалидом. Твой отец счел бы меня отъявленным негодяем, по сравнению с которым Том – божий дар.

– Его фамилия – МакКиллап. – На лице Джинны появилась странная довольная улыбка, которую Харри прежде не замечал. – В этом-то все и дело.

– В чем? В том, что его фамилия – МакКиллап?

– Нет, глупец. Я пытаюсь образумить моего отца. Если бы ты переспал со мной, это, возможно, раскрыло бы отцу глаза. Он, вероятно, понял бы, что, запрещая мне встречаться с Томом, он толкает меня на более катастрофические крайности.

– Спасибо за комплимент.

Но Джинна, похоже, не заметила его сарказм.

– Ты не понимаешь, насколько серьезна ситуация. Если я свяжусь с Томом или кем-то подобным ему, отец лишит меня денег, которые я должна получить по достижении двадцати одного года Он сказал мне это сегодня, когда мы ели ленч в «Корвиглия-клубе». Мой отец – средневековое чудовище. Он всегда был таким, и не только со мной. С Алексис тоже. А до Алексис – с моей матерью.

Харри не мог поверить своим ушам, однако несчастная девушка, похоже, говорила совершенно серьезно.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он. – При чем тут Алексис и твоя мать?

– При всем. О, ты не понимаешь моего отца!

– Я пытаюсь его понять.

– По правде говоря, дело не только в общественном положении. Мой отец – ревнивый собственник, когда речь идет о самых близких ему женщинах. Мою мать убили, когда я была маленькой девочкой. Не знаю, известно ли тебе это.

– Я читал об этом где-то, – сказал Харри.

– Думаю, тогда все и началось. Когда убили мою мать. – Джинна, похоже, затерялась в собственном мире печальных и болезненных воспоминаний. – Понимаешь, убийцу так и не нашли. Осталось неизвестным, кто это был, как он проник в квартиру. Но у них есть гипотезы. Много убедительных гипотез. Существующих и поныне.

– У них? Кого ты имеешь в виду?

– У французской полиции и моего отца. Сразу после происшедшего полиция решила, что это – преступление во имя страсти. Мой отец тоже так думал. И сейчас думает. Но кое-что остается загадкой. Мою няню убил тот же человек. Поэтому полиция не могла понять, с кем связано это преступление во имя страсти, у кого был роман – у моей матери или у Роуз, моей няни. Полиция полагает, что одна из женщин имела любовника. Поэтому он попал в квартиру. Этого человека впустила моя мать или Роуз. Или, возможно, он имел собственный ключ и сам воспользовался им.

– Если это правда, зачем ему было убивать их обоих?

– Я доберусь до этого через секунду. Главное заключается в том, что мой отец убежден, абсолютно убежден в том, что интрижку завела не няня. Он считает, что моя мать изменяла ему, что она сама открыла дверь в тот ужасный вечер. Понимаешь, папа уехал по делам в Цюрих, поэтому горизонт был чистым.

Харри испытал изумление. Нет. Потрясение. Шок.

Много лет тому назад, когда Алексис прилетела к нему в Нью-Йорк, она сказала, что Иэн решительно не согласен с версией французской полиции… и считает, что убийство было совершено из корысти, ради похищения колье с рубином. Более того, по словам Алексис, Иэн был уверен, что роман завела няня, а не Полетт.

Больше они никогда не возвращались к обсуждению убийств. И не потому, что тема была исключительно неприятной. Существовал также временной фактор: после торопливой любви в различных лондонских гостиницах у них оставались считанные драгоценные минуты, чтобы подержать друг друга в объятиях. Затем они вставали с кровати, надевали респектабельные костюмы и респектабельные маски. И все же Харри не забывал о том, что сказала Алексис о мнении Иэна относительно двух этих убийств. Эта теория явно противоречила тому, что сообщила сейчас Джинна.

Харри с трудом двигался под музыку – такой сильной была его растерянность.

Кто-то из них лгал. Алексис либо Джинна. Но кто именно? И почему? Зачем Джинне врать? С другой стороны, Алексис всегда была превосходной лгуньей.

Какую глупость он совершил, подарив Саре колье. Он поддался тщеславию – пожелал доказать, что не только она может преподносить подарки. Сейчас колье лежало наверху, в шкатулке Сары. Как глупо он поступил, дав ей это украшение! Не просто глупо. Это было чистым сумасшествием, безумием. Слава Богу, что она не надела его сегодня.

– И все же мне непонятно, почему этот человек убил двух невинных женщин. Ведь он пришел на любовное свидание.

– Думаю, он явился неожиданно. Они не ждали его прихода. Более того, я думаю, что он застал мою мать и няню в постели. Или понял, что они только что были в постели. Он убил их, потеряв голову от ревности. Потом забрал колье с рубином, чтобы создать иллюзию, будто с самого начала планировал хищение.

Сердце Харри застучало очень громко.

– Почему ты думаешь, что у твоей матери была сексуальная связь с Роуз?

– У меня есть основания так считать, – тихо, загадочно сказала Джинна.

– Значит, ты не веришь в теорию твоего отца насчет любовника матери?

– У неё была любовница. Хотя убийства произошли, когда мне было всего три года, у меня сохранились странные воспоминания – не знаю, как это объяснить, но у меня осталось впечатление, что мою мать и Роуз связывали отношения, выходившие за рамки чисто профессиональных. Дети более наблюдательны, чем обычно считается. Их сознание не заполнено всяким мусором.

– Я тебя не понимаю.

– У детей интуиция развита лучше, чем у взрослых. Они многого не понимают, но запоминают все и часто оказываются способными воссоздать цельную картину из отдельных эпизодов, объяснить их. Поэтому хотя отец был прав, считая, что в жизни моей матери присутствовал другой человек, он ошибался насчет пола этого лица.

Харри не на шутку испугался.

– Если твоя мать, как ты считаешь, поддерживала связь с Роуз, тогда кем был человек, убивший их обеих? Думаешь, приятелем Роуз?

– Возможно, это был знакомый Роуз, – сказала Джинна, заплодировав певице – песня закончилась. – А возможно, какой-то маньяк, не знавший обеих женщин, но увидевший их в квартире и пожелавший овладеть одной из них. Точно не знаю. Убийца мог быть просто неизвестным сексуальным маньяком. Во всей этой истории есть нечто непонятное мне. Нечто очень странное. Необъяснимое.

Харри не понравились слова Джинны. Девушка была слишком проницательной, невероятно восприимчивой. Когда они направились к столу, Джинна сказала:

– Из-за охвативших отца подозрений он перестал доверять женщинам. Включая Алексис и меня. Я убеждена, что он нанял детектива, который следит за нами. Он думает, что мать обманула его, и не намерен допустить, чтобы Алексис или я сделали то же самое. Он хочет владеть нами обеими. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Ее голос повысился до истерического уровня, однако он тонул в ещё более громком шуме ночного клуба.

– Мой отец – безрассудный ревнивец, уверяю тебя. Это ужасно! Я не могу вразумить его относительно Тома и обратиться за помощью к Алексис, потому что ей наплевать. На самом деле мне не к кому обратиться, кроме тебя. Если бы ты только согласился подыграть мне…

– Переспав с тобой, да?

– Да, черт возьми, да.

– Я был бы рад оказать тебе эту услугу, но если твой отец действительно такой собственник, как ты утверждаешь, эта идея, по моему, не слишком хороша.

На лице Джинны появилась злая, презрительная, пугающая гримаса.

– Ты такой же, как другие. Как все эти так называемые взрослые. Жалкие ничтожества, не смеющие воспользоваться шансом. Боящиеся рискнуть. Моя несчастная мать хотя бы обладала смелостью. Мне плевать, если у неё был роман с Роуз, она делала то, что хотела, чего нельзя сказать о вас, жалких лицемерах.

К удивлению Харри, она заплакала.

– Если бы моя мать была сегодня жива. Она бы отнеслась к моим проблемам с пониманием.

– Пожалуйста, не плачь. – Харри обнял её за дрожащие обнаженные плечи. – Вероятно, все не так плохо, как тебе кажется. Твой отец просто пытается защитить тебя.

– Ерунда. Том – славный, порядочный парень. Меня не надо защищать от него. Я нуждаюсь в защите от таких людей, как ты, твоя жена, Алексис и мой проклятый отец. Вот от каких.

Значит, Иэн – ревнивый собственник. Эта информация понравилась Харри больше всего остального, сказанного Джинной. Его опасения начали рассеиваться, в голове возникали конструктивные мысли… На сцене появлялся новый, ещё не знакомый Харри человек, который мог сыграть стратегически важную роль в его планах.

– Где играет твой друг Том? В какой гостинице? Я бы хотел послушать его, если он так хорош, как ты утверждаешь.

– Он не просто хорош. Он великолепен. Он и его группа, «Касл Рок», сейчас в отеле «Альпина». Как я сказала тебе, Том – певец и гитарист. Передай ему, что я люблю его, если действительно отправишься туда.

– Я это сделаю, – солгал Харри.

Они вернулись к уютному столику на пятерых. Харри изумился тому, как быстро Джинна перестала плакать, оказавшись перед пугавшим её отцом. Значит, она действительно боялась его (несомненно, как и Алексис), подумал Харри, ещё с большим интересом размышляя о зловещей, согласно описанию Джинны, личности Николсона. Харри придвинул кресло Джинны, она села и улыбнулась остальным членам компании.

– Мистер Маринго – весьма искусный танцор, – сказала девушка.

Алексис пила шампанское, Сара – виски, но Иэн Николсон не притрагивался к спиртному. Он посмотрел своими холодными голубыми глазами на Харри.

– Мистер Маринго также весьма искусный бизнесмен, – сказал банкир. Мы давно встречались в Париже. Я только что вспомнил. Кажется, это произошло в 1959 году, или я ошибаюсь, мистер Маринго?

– Верно, в 1959 году, – ответил Харри. – Пожалуйста, называйте меня Харри.

– Хорошо. Если вы обещаете называть меня Иэном.

Ансамбль заиграл «Это был чудесный год».

28

Харри и Сара занимали соседние спальни в их энгадиновском «люксе» стоимостью семьсот долларов в сутки. В комнате Сары стояли две придвинутые друг к другу кровати, одна из которых предназначалась для прослужившей у них много лет сиделки, мисс Старк. Харри должен был спать в другой спальне один – за исключением тех случаев, когда Сара пожелает заняться любовью. Ее перенесут в его кровать для того, что Харри называл «тяжким испытанием».

Поскольку днем ранее они прибыли в Сент-Мориц поздно вечером, Сара была уставшей и предпочла остаться в одиночестве (к радости Харри), но сейчас, после длительных возлияний в клубе «Принц-регент», миссис Маринго начала издавать звуки, значение которых Харри отлично понимал.

Алкоголь всегда возбуждал её. На Харри спиртное влияло противоположным образом. В последние годы он пил слишком много, и жалобы Сары на то, что он пренебрегает супружескими обязанностями, звучали все чаще и чаще, становились все более настойчивыми и невыносимыми. В дополнение к этому с недавнего времени, когда у неё возникало желание заняться любовью, она говорила, как маленькая девочка.

– Ты-ы не хо-о-чешь потрахать крошку Сару?

Еще не сняв вечерней одежды, они сидели в её спальне; мисс Старк, тактично прикрыв дверь, читала в гостиной последний номер «Женского журнала». Немолодая мисс Старк, прослужившая у них достаточно долго, всегда знала, что ей следует делать, а что – нет.

Хотя она казалась Харри странным безликим существом, не имевшим других видимых интересов, кроме ухода за Сарой и чтения всех издаваемых английских журналов для женщин, он благодарил Бога за такую помощницу. Он знал, что в случае необходимости всегда может рассчитывать на мисс Старк, и этот вечер не был исключением.

– Да, Сара, – произнес он как можно спокойнее, – я бы хотел позаниматься с тобой любовью, но прежде мне необходимо подышать свежим воздухом. Пройтись быстрым шагом. Я задыхаюсь после прокуренного клуба. Можешь меня подождать? Я скоро вернусь.

Она надула губы, как ребенок.

– Ты не хочешь поцеловать перед уходом маленькую Сару?

Он покорно поцеловал её в увядающую щеку и обещал быстро вернуться. Потом надел поверх вечернего костюма черное замшевое пальто и сказал мисс Старк, что леди Сара утомлена.

– Пожалуйста, сразу после моего ухода сделайте ей инъекцию «валиума», – попросил он.

Мисс Старк понимающе кивнула. Сара подумает, что ей вводят обезболивающее – её постоянно мучили реальные или кажущиеся боли. Харри не знал, в какой степени эти страдания были подлинными, а в какой – мнимыми, и не обращал на них внимание. Эта стерва будет спать, когда он вернется из отеля «Альпина», где выступали Том МакКиллап и его группа.

– Я обо всем позабочусь, – сказала сиделка.

– Спасибо, мисс Старк. Не представляю, как бы мы без вас обходились.

Харри вышел из «люкса», зашагал по застеленному красным ковром коридору, спустился на лифте вниз и оказался на улице. В два часа ночи залитый лунным светом Сент-Мориц выглядел потрясающе. Харри надеялся, что застанет группу Тома. Он уже давно не стремился к встрече с кем-то так сильно, как сейчас, подумал Харри, осторожно двигаясь по обледеневшей тропе к гостинице «Альпина».

Он вспомнил, как вчера проезжал мимо «Альпины», когда их с Сарой везли от железнодорожной станции к «Энгадину». «Альпина» сохранилась в его памяти благодаря эффектной блондинке, стоявшей под козырьком гостиницы. Она была в длинной золотистой шубе из котика и, похоже, ждала кого-то.

Эта женщина напомнила ему, как выглядела в далеком прошлом Сара, когда она ждала его, а он спешил на свидание к ней. Сейчас он хотел оказаться подальше от нее, торопился к другому человеку, но боялся ускорить шаги и поскользнуться на коварном льду.

Его окружала чернота. Кроме месяца и россыпи звезд, все вокруг Харри было черным, как его изготовленное на заказ пальто. Черные сосны, черные горы, черные шале. Чернота была бархатной, она охватывала все, сочувствовала всему, прощала все. Она давала Харри мужество и веру в то, что Том МакКиллап и его группа ещё будут выступать, когда он доберется до «Альпины».

Он застал их.

Портье направил его вниз, в «Альпина Грилль Рум». Этот ресторан вечером превращался в дискотеку. Пятеро молодых людей в клетчатых юбках и гольфах играли на гитарах, электрооргане и ударных. Один человек стоял впереди с гитарой и пел.

Вокалист выглядел лет на двадцать пять. У него были не очень длинные по современным молодежным меркам волосы песочного цвета, квадратная челюсть, вздернутый вверх нос и, как у Джинны, очаровательная улыбка. На стене за сценой горели буквы: КАСЛ РОК – КЛАССНАЯ ГРУППА ИЗ ЭДИНБУРГА.

Не снимая пальто, Харри сел за пустой столик на двоих и осмотрелся по сторонам. Увидел тонированные стекла, темные стропила у потолка, свисающие фонари, шторы с красными, бежевыми и зелеными пятнами. Ресторанчик был симпатичным, чисто швейцарским, но его посещала в основном молодежь, что было нетипичным для супердорогого Сент-Морица. Когда к Харри подошла официантка, он заказал пиво «Креста Старбир» и спросил, как долго будет играть ансамбль.

– Они скоро закончат. – Женщина казалась усталой. – Gott sei dank![54]

В другом конце зала находился бар. Харри заметил его, лишь когда официантка вернулась с пивом. У стойки сидела та самая блондинка, которую он видел вчера стоящей под козырьком гостиницы. Он мог поклясться, что не ошибся. На ней была знакомая ему золотистая шуба из котика. Только сейчас женщина показалась Харри более старой, чем в первый раз. Свет фонаря падал на её лицо, принадлежавшее не хорошенькой юной девушке, а сорокалетней женщине, которая когда-то была хорошенькой юной девушкой. Он снова подумал о Саре. С грустью, горечью, отвращением, но в первую очередь с ненавистью.

Харри отхлебнул отличное немецкое пиво и понял, что взгляд блондинки был прочно прикован к Тому МакКиллапу, исполнявшему со звучными завываниями песню о регби, любви и наркотиках. Глаза блондинки имели выражение, слишком хорошо знакомое Харри: они говорили о желании, страсти. Делай со мной что хочешь, детка…

Клюнет ли Том? – подумал Харри. Или уже клюнул? Вдруг Тому МакКиллапу нравятся женщины в возрасте? Харри даже не смел надеяться на это. В таком случае осуществить задуманное станет ещё легче, если только Том отреагирует желательным образом. Харри сделал очередной глоток, и песня закончилась. Барабанщик и органист вышли вперед, чтобы вместе с тремя гитаристами поблагодарить публику за аплодисменты.

И все же эта аудитория, этот зал были маленькими. Если Том и его группа так талантливы, как утверждала Джинна, почему они выступают на Рождество в скромном отеле, а не совершают турне по Англии или Америке? Не интересовавшийся рок-музыкой Харри не мог знать, насколько известна группа «Касл Рок», каков её потенциал, выпустила ли она собственные диски. Но он собирался выяснить это.

Несколько девчонок бросились к сцене, главным объектом их восхищения был Том МакКиллап, который давал автографы. Поцеловав одну из поклонниц в макушку, он одарил её своей обаятельной, волнующей улыбкой. Даже в клетчатой юбке и гольфах он выглядел очень сексуально. Его улыбка казалась какой-то мальчишеской. Харри вспомнил Джеймса Дина и Донни Осмонда. Молодые девушки тащились от них (говорят ли ещё так?), у более зрелых женщин пробуждалась материнская нежность.

Харри сам немного завелся. Он определенно предпочел бы переспать с Томом МакКиллапом, нежели с Сарой, которая, как он надеялся, будет дрыхнуть без задних ног, когда он вернется в «Энгадин». Сара не догадывалась о гомосексуальных связях, которые Харри пережил за прошедшие годы.

Иногда его удивляло, что он стал обретать сексуальное удовлетворение с помощью мужчин. Однако Сара была маниакально ревнивой по отношению к другим женщинам, так что мужчины оказались для него более безопасными партнерами. Она почему-то никогда не догадывалась о том, что многие «дружки» (излюбленное определение Сары), которых Харри приводил домой на обед, были его любовниками, с которыми он всего несколько часов тому назад занимался сексом.

Или она, возможно, подозревала правду, но находила такое положение дел менее опасным и поэтому никогда не обсуждала его, за что Харри испытывал к ней благодарность, смешанную с горечью. Это являлось тем немногим, за что он действительно был благодарен Саре, потому что ему не хотелось считать себя гомосексуалистом. Пойти на это его вынудили обстоятельства, и только.

Пять участников «Касл Рок» покинули сцену и разошлись по ресторану. Харри собрался встать и подойти к Тому МакКиллапу, но вдруг увидел, что МакКиллап протиснулся сквозь стайку льнувших к нему поклонниц и быстро приблизился к сидевшей у бара блондинке.

– Это, вероятно, его мать, – услышал Харри голос одной из девчонок, обратившейся к своей подружке.

– Он определенно втрескался в свою мать! – отозвалась она.

Они были англичанками и стоически пережили свою неудачу. Отвергнутые поклонницы, сохранив мужество, покинули «Альпина Грилль Рум». Выходя из ресторана, они уже обсуждали, каким будет завтрашний снег.

Но Харри сосредоточил внимание на МакКиллапе и блондинке, поцеловавшей рок-музыканта в губы, как только он оказался возле нее. Долгий поцелуй поведал Харри о том, что эту пару определенно связывали близкие отношения. Черт возьми! Сколько времени они продолжаются, насколько серьезны? Возможно, это просто рождественский роман, возможно, у неё есть деньги, что должно нравиться МакКиллапу.

Харри знал о рок-музыкантах только одно – практически все они, как и боксеры, вышли из бедных семей. Эти карьеры позволяли при достаточном таланте прорваться в мир, войти в который другим путем даже не стоило мечтать – мир богатства, славы, известности, изобилия доступных женщин (или мужчин).

Деревянная кукушка на часах над баром возвестила о том, что уже два часа. Та же самая птаха сообщила Харри, что Том МакКиллап относится к категории людей, находящих оба пола одинаково привлекательными и без колебаний потакающих своим желаниям в любой удобной ситуации.

Харри встал, решительно затянул пояс своего шестисотдолларового пальто и пошел выяснять, права ли маленькая птаха.

29

Через два дня, вечером, Джинна Дженнифер Николсон обдумывала, что ей надеть к обеду и празднованию Рождества, которое она ждала без большой радости. Многоязычная светская толпа, немолодые люди, поглощение пищи и спиртного, неискренние улыбки и пустая болтовня. Какая скука!

Она перебрала множество висевших в шкафу вечерних туалетов, рассеянно потрогала каждый. Это тоже нагоняло скуку – ежедневное переодевание к обеду, драгоценности, косметика, подходящие аксессуары, укладка волос и обработка ногтей в косметическом салоне «Энгадина» (membre du syndicat haute coiffure francais et coiffure artistique suisse[55]). Однако несмотря на эту впечатляющую аттестацию, стилист закрепил волосы Джинны лаком, прежде чем девушка успела остановить его. Джинна не выносила лак и расчесала волосы, как только поднялась к себе в номер.

Обнаженная девушка остановила свой выбор на закрытом коричневом платье от Биба с пышными рукавами, шоколадных атласных туфельках и сумочке. Это сделает папу и мачеху почти счастливыми, чего они заслуживали. Платья от Биба были сексуальными, хотя и закрывали почти все тело. Иэн не сможет сказать, что его дочь «выглядит как шлюха» – так он выразился недавно, когда она надела длинное макси-платье с узкими бретельками, позволявшее всем и каждому видеть её соски. Сегодня он определенно не сможет сказать нечто подобное. Она даже наденет бюстгальтер. Можно ли выглядеть респектабельнее?

Одеваться ещё было слишком рано. Она подошла к большому окну и посмотрела, как снег опускается на Сент-Мориц. Почему-то он казался ненастоящим в этом красиво упакованном, придуманном мире. Джинна прикоснулась к хрустальным сосулькам, которые висели на стоявшей у окна рождественской елке, и фальшиво запела во весь голос «Рудольф, красноносый северный олень».

Ничего не произошло. Никто не возмутился.

– Viva Biba![56] – закричала она своей несуществующей аудитории.

Потом девушка упала на душистые простыни и разревелась. Однако даже плача, она невольно спрашивала себя, настоящие это слезы или просто очередной театральный реквизит. Красивая, богатая и одинокая девушка обливается слезами среди роскошных декораций, известных под названием Сент-Мориц. Что тут удивительного? Возможно, она тоже подцепила эту болезнь – она уже девять дней находится среди людей, зараженных притворством.

И все же она не верила в это. Была слишком критично настроена к окружающим, чтобы уподобиться им. Будь она такой, как они, она бы радостно предвкушала ждавший её вечер, не боялась бы его, не ощущала бы, что все сговорились против нее. Джинна вытерла глаза о подушку, села, обхватила руками свое маленькое обнаженное тело и вспомнила, как Харри отверг её два дня тому назад в клубе «Принц-регент».

Это определенно стало последней каплей, безжалостным ударом, потому что на самом деле она вовсе не хотела переспать с ним. Она не могла получить даже то, чего не хотела. Она лишь собиралась шокировать отца и продемонстрировать ему (как сказала Харри), что по сравнению с мистером Маринго Том был божьим даром.

Нет, Харри сам указал на этот факт. Какая разница, кто это сказал? Это было правдой. При мысли о Томе у неё подгибались колени, и если она не убежит тайком от отца в «Альпину», то вряд ли получит шанс случайно встретиться где-нибудь с Томом.

То, что Том не занимался тем, чем обычно занимаются приезжающие в Сент-Мориц люди, только подогревало интерес Джинны. Сама она испробовала все развлечения, за исключением «Креста Ран», опасной санной трассы. «Креста Ран» был уникальной достопримечательностью Сент-Морица, подобного спуска нет ни на одном другом горнолыжном курорте мира. Джинну удивляло, что столь опасная трасса вообще существует. Вчера утром она поднялась к расположенному выше гостиницы «Кулм» месту старта, чтобы посмотреть, что представляет из себя эта крутая забава.

Мужчины разных национальностей в касках, больших очках, сапогах с острыми шипами, кожаных щитках на коленях и локтях, стояли в очереди, чтобы сесть в маленький алюминиевый тобогган длиной примерно в четыре фута. По звучащей из рупора команде инструктора очередной человек устремлялся головой вперед по узкому ледяному желобу с коварными поворотами к Селерине – деревушке, расположенной в долине на расстоянии в три четверти мили от места старта. При везении смельчак добирался туда целым и невредимым.

Тобогганы представляли из себя тонкие алюминиевые листы (их недаром называют «скелетами»). Гонщик мог попытаться избежать травмы или гибели, перемещая свое тело в ту сторону, в которую он хотел повернуть сани. Перемещение корпуса назад приводит к торможению, а если смельчак хочет превысить среднюю скорость, равную восьмидесяти милям в час, ему достаточно сдвинуться вперед. Если человек запаникует и пожелает выйти из соревнования, он может упереться шипами на сапогах в лед и остановиться, но, по словам одного участника-американца, это считается проявлением трусости.

Джинна не удивилась, узнав, что трассу «Креста Ран» создал англичанин. Будучи наполовину англичанкой, она понимала характерный для англосаксов стоицизм, породивший «спорт», поклонники которого подвергали себя опасности разбить свое лицо, сломать ключицы, позвоночник и ещё Бог знает что лишь ради восхищения нескольких соотечественников и толпы восторженных девчонок, которые после завершения гонок ждали храбрецов в гостиничном баре «Санни». Затем следовал ленч с поглощением спиртного. Плюс секс, подумала Джинна. Особенно для торжествующего победителя.

Но хотя Джинна считала себя отчасти англичанкой, она в большей степени ощущала себя француженкой. Это было одной из многих причин, по которым она до последней недели боялась отправиться в следующем месяце в лондонский «Королевский колледж». Ей становилось дурно от одной мысли об этом. Он охотно поехала бы в любое учебное заведение континента, лишь бы не возвращаться в смертельно скучную Англию – конечно, эта идея принадлежала отцу. Он надеялся, что по окончании «Королевского колледжа» она получит работу в министерстве иностранных дел, выйдет замуж за перспективного молодого дипломата и займет место в приличном обществе.

Джинна не поднимала бунта только потому, что через несколько лет, отшлифовав свое владение иностранными языками, она сможет найти работу в нью-йоркской штаб-квартире ООН, в брюссельском офисе ЕЕС или Европейском парламенте, который находится в Страсбурге. Все эти организации нуждались в переводчиках. Но после встречи с Томом МакКиллапом её отношение к учебе в лондонском университете сильно изменилось.

Джинна встала и снова подошла к окну. Снегопад не остановился, а даже усилился. Если он продолжится, завтра утром все склоны будут покрыты толстым слоем рассыпчатого снега, который она любила. По глубокому снегу могут кататься только опытные лыжники вроде нее. Она научилась этому благодаря долгим тренировкам на склонах Гстаада.

Да, она была превосходной горнолыжницей, знатоком иностранных языков (французского, немецкого, итальянского и испанского), а также восемнадцатилетней девственницей. Возможно, последней восемнадцатилетней девственницей, оставшейся в западном мире.

Причина, по которой она ещё не переспала с мужчиной, заключалась в отсутствии у неё такого желания. До встречи с Томом она просто не испытывала соблазна. Иногда это сильно её беспокоило. Равнодушие к сексу было нетипичным для француженки явлением, и Джинна спрашивала себя, нет связано ли оно с каким-то физическим расстройством – например, гормональным.

Она втайне подозревала, что истинная причина связана с убийствами матери и няни, которые Джинна пережила в трехлетнем возрасте. Она до сих пор помнила смутные очертания человека в черном, убежавшего из их квартиры и оставившего там обнаженные тела мертвых женщин, которых она любила больше всего на свете.

Маленькие дорожные часы, лежавшие возле кровати, показывали четверть десятого. Джинна решила начать неторопливо одеваться, поскольку обед подадут в десять. Алексис и Иэн сейчас, вероятно, пьют в баре коктейли с четой Маринго. Эти пары, похоже, здорово подружились, потому что её отец, обычно проявлявший английскую холодность к иностранцам, вчера вечером предложил, чтобы они сидели за одним столом до конца праздников. Харри Маринго встретил эту идею с энтузиазмом, а его несчастная жена – с натянутой улыбкой.

– Это будет чудесно, – сказала Сара. Выражение её лица не соответствовало произнесенным ею словам.

Джинна знала, что Сара Маринго ревновала её, и это показалось девушке смешным. Харри был не в её вкусе, Джинну никогда не тянуло к мужчинам с темными волосами и глазами. Она снова вспомнила тень незнакомца, убившего её мать и Роуз. Он был темным, как та ночь и квартира с единственной полосой света, падавшей из открытой спальни родителей.

Нет. Брюнеты вроде Харри Маринго могут возбуждать других женщин, но только не её. Более того, он даже не нравился Джинне. Был слишком светским, лощеным, самоуверенным. Однако она так переживала из-за Тома, что похвасталась Харри насчет того, что чертовски хороша в постели. На самом деле она ужасно боялась оказаться в решающий момент никудышной любовницей.

А он должен скоро наступить, подумала она с твердой убежденностью, надевая через голову эластичный бюстгальтер и поправляя его на своих маленьких грудях. Интересно, нравятся ли Тому маленькие груди?

Ее первая и единственная встреча с Томом произошла не совсем случайно. Отец так хотел, чтобы она хорошо провела праздники, что когда они приехали сюда на прошлой неделе, он согласился сводить её после обеда в «Альпина Грилль». Естественно, Алексис тоже не стала возражать, с презрением подумала Джинна. Алексис согласилась бы полететь на Марс, если бы Иэн предложил это, лишь бы только он не закрыл её счет и не оставил без очередной шубы. Алексис была помешана на мехах. В её обширной и обожаемой коллекции насчитывалось более десяти роскошных шуб. В тот вечер, когда они отправились в «Альпину», она надела бежевую шубу из шиншиллы.

Как только взгляд Джинны упал на Тома, она тотчас потеряла голову от желания. Она никогда не понимала фанаток – девушек, следовавших по всему миру за рок-звездами, визжавшими от восторга, а иногда падавшими в обморок во время выступлений. Джинна считала их в лучшем случае дурочками, если не идиотками.

Но когда она услышала, как Том поет и играет на гитаре, она испытала нечто подобное, ощутила возбуждение, которое он вызывал у аудитории. Том обладал магнетизмом, электрической энергией, с которой Джинна ещё никогда не сталкивалась, аурой из жизненной силы и обаяния, заставившей девушку тотчас решить, что он будет её первым любовником. Когда группа «Касл Рок» устроила перерыв, Джинна бросилась к сцене, прежде чем Иэн и Алексис успели её остановить.

Она впервые совершила подобный поступок и знала, что отец будет потрясен. Ей не было до этого дела. В тот драгоценный момент она хотела только одного – поговорить с зеленоглазым блондином, который пел так страстно, коснуться Тома, сказать ему о её чувствах, заставить его ответить на них.

– Я считаю, что вы великолепны, – обратилась она к музыканту, когда он шагнул вниз. – Просто великолепны.

Он довольно усмехнулся.

– Большое спасибо.

– Вероятно, вы слышите это постоянно, но я ещё никому не говорила такое. – Она казалась себе неловкой, пошлой. – Никогда не разговаривала с профессиональным музыкантом.

– Не бойся. Мы не кусаемся.

Джинна взяла его за руку. Она была очень теплой и действовала успокаивающе.

– Я здесь с моим отцом и мачехой. Вон они. – Она со страхом в глазах указала на их столик. Вы не могли бы выпить с нами? Пожалуйста, не отказывайтесь.

– Боюсь, что не могу. Это запрещено здешними правилами. Нам нельзя пить с посетителями. Извини.

– Хотя бы на несколько минут… – Она была в отчаянии, боялась потерять его. – Пожалуйста. Неужели вы не можете один раз нарушить правила?

– Милая, я бы охотно это сделал, но администрация свернет мне шею.

Он назвал её милой! Она почувствовала слабость, головокружение. Если бы кто-то сказал ей, что она может испытывать такие чувства к человеку, которого только что встретила (да ещё к человеку в юбке!), она бы не поверила, сочла бы это вульгарным. Но в том, как стучало её сердце, как пересохли её губы, не было ничего вульгарного. Она увидела краем глаза, что отец взволнованно уставился на нее, а Алексис просто сидела с улыбкой Греты Гарбо на лице.

– Я хочу вас снова увидеть, – быстро сказала Джинна. – Я должна вас увидеть. Вы не представляете, как это важно. Понятия не имеете

– Эй, милая, успокойся! Не волнуйся так. Это не конец света. Где ты остановилась?

– В «Энгадине».

Он тихо свистнул.

– Недурно. Должно быть, твой папа – богач.

Она решила проигнорировать эту нетактичную реплику относительно финансового положения её отца.

– Вы позвоните мне? В «Энгадин»? Я в 406-ом номере. Меня зовут Джинна Николсон. А как зовут вас?

– Том МакКиллап.

– Вы мне позвоните?

– Постараюсь, – сдался он, – но до Рождества я буду очень занят. Честно говоря, мне будет нелегко это сделать. Ты живешь в Лондоне?

– Да. Я вернусь туда в следующем месяце. Почему вы спросили? Вы тоже там живете?

– Если можно так сказать. Мы много путешествуем. Но Лондон – наша база. У нашей группы есть дом в Фулхэме.

– Чудесно. Через несколько недель я начну учиться в Королевском колледже. – Сейчас она была готова зацеловать Иэна с ног до головы за то, что он уговорил её поступить в университет. – Наша квартира находится на Маунт-стрит, нас можно найти в телефонном справочнике. Николсон. Но вам не стоит ждать так долго. У вас, вероятно, найдется свободное время в течение двух ближайших недель. Почему бы вам не позвонить мне завтра? Мы можем покататься на лыжах.

– Я не катаюсь на лыжах, – с виноватой улыбкой сказал Том. Профессия не позволяет мне рисковать моими конечностями и другими частями тела.

Она собралась спросить его, чем он занимается, когда не покоряет девичьи сердца в «Альпина Грилль Рум», но вдруг увидела приближающегося к ним Иэна, губы которого были неодобрительно сжаты.

– О, папа. – Она попыталась говорить невозмутимо, раскованно, однако её голос дрогнул. – Разреши познакомить тебя с Томом МакКиллапом. Том, это мой отец.

Мужчины обменялись рукопожатиями. Джинна заметила девушек, пытавшихся приблизиться к Тому. Но они были на удивление воспитанными, хоть и размахивали предназначенными для автографов клочками бумаги. Они как дети, подумала Джинна, чувствуя себя с каждой минутой все более взрослой.

– Очень приятно, мистер Николсон, – непринужденно произнес Том.

Иэн нахмурился.

– К сожалению, моя дочь слишком импульсивна. Я приношу извинения за её поведение. А теперь, если вы нас простите, нам пора уходить. Уверен, ваши поклонницы не станут возражать. – Он бросил презрительный взгляд в сторону возбужденных девушек. – Мне было очень приятно с вами познакомиться.

Прежде чем Джинна успела раскрыть рот, Иэн увел её. Она и Алексис поспешили за мистером Николсоном к двери, точно беженцы, спасающиеся от оккупантов. Джинна тотчас перестала ощущать себя взрослой.

– Право, папа! – вот все, что ей удалось произнести, когда их окутал колючий ночной воздух Сент-Морица. – Как ты мог?

– Мне неприятно видеть, как моя дочь выставляет себя на посмешище из-за какого-то смазливого рок-певца. Я видел, как он схватил тебя за руку.

Алексис закуталась в свою шубу из шиншиллы и, как обычно, ничего не сказала.

– Том не хватал меня за руку. Это я схватила его руку!

Иэн промолчал. Он словно считал её недостойной его беседы. Однако он любит меня, подумала Джинна, когда они в неловком молчании шагали назад к «Энгадину».

Джинна сама не сознавала, как повлияло на неё то, что она выросла без матери. Из-за этого она рано повзрослела в некоторых практических вопросах, ей пришлось стать более самостоятельной, но она была лишена теплоты, необходимой для эмоционального развития женщины.

Джинна знала, что мать Алексис внезапно умерла, когда её мачехе было двенадцать лет. Однако она не догадывалась, какими похожими они были, несмотря на кажущиеся различия. Вторая жена отца всегда оставалась для Джинны загадочной, красивой, ледяной золотоискательницей, и хотя презирать Алексис было трудно, так же трудно было симпатизировать ей.

Но сейчас, когда Джинна сидела перед трюмо и накладывала макияж, её мысли были посвящены не Алексис. Они были крепко прикованы к Тому. Позвонит ли он ей до их отъезда из Сент-Морица? Она терзала себя этим вопросом. Почти не рассчитывала на его звонок, однако молилась о том, чтобы он позвонил ей.

«Молитвы – это послания, которые ангелы доставляют Господу», сказала однажды Роуз.

А вдруг он влюблен в кого-то? – внезапно подумала Джинна. Почему эта мысль не приходила ей в голову раньше? Возможно, в эту самую минуту Том мечтает о другой женщине так же мучительно, как она, Джинна, мечтала о нем.

Она впервые познала безжалостность любви и связанные с ней переживания. Эти чувства не понравились девушке. Она ощутила собственное бессилие, которое испугало её, заставило понять, что ей остается только ждать.

Том действительно мечтал о другом человеке, и если бы Джинна узнала, о ком именно, она бы не просто оторопела. Она пережила бы потрясение. Потому что речь шла об известном ей человеке, с которым она очень скоро будет сидеть за одним столом. О человеке, который ей не нравился.

30

Освещенный люстрами ресторан отеля «Энгадин» был роскошным, величественным. На каждом столе стояли свежие цветы в изящных хрустальных вазах, камчатные салфетки ждали, когда посетители вытрут ими свои безупречные губы, листья филодендронов льнули к колоннам, поддерживавшим барочный потолок. В противоположных концах зала сверкали две большие рождественские елки.

Официанты ожидали сигналов от обедающих, бесшумно спешили по толстому розовому ковру, чтобы выполнить полученные распоряжения, улыбались, кивали, слушали. Но в первую очередь они наблюдали за гостями, занимавшими около трех сотен обтянутых бархатом кресел. Эти люди, в свою очередь, игнорировали все, кроме подаваемых блюд, наливаемых в бокалы вин, а также жемчугов, изумрудов и бриллиантов, сверкавших на их соседях по столу.

Джинна невольно подумала о миллионах голодающих индийцев, обрадовалась, что не принадлежит к их числу, рассердилась на себя за то, что опоздала на пятнадцать минут. В самое последнее мгновение, когда девушка уже собралась покинуть номер, она вдруг опять расплакалась, после чего ей пришлось снова краситься. Она надеялась, что никто из их компании не заметит, какими красными и опухшими были её глаза. Но Джинна беспокоилась напрасно. Она поняла это, как только увидела две семейные пары.

Господи, да они все в стельку пьяны! – тотчас подумала изумленная девушка. Даже Алексис, редко выпивавшая больше одного бокала вина, казалась совершенно захмелевшей. Она с глупым видом смеялась над какой-то только что прозвучавшей репликой Сары Маринго. Со стороны могло показаться, что эта четверка – многолетние близкие друзья.

– Дорогая, – сказал Иэн, когда официант усадил Джинну в свободное кресло между Алексис и Харри. – Где ты была? Мы уже начали беспокоиться. Я собирался позвонить в твой номер.

Прежде чем Джинна ответила ему, он помахал рукой и сказал:

– Это не имеет значения. Ты наконец здесь и выглядишь чудесно. Просто восхитительно. Приступай к икре. Мы уже съели наши порции.

В лежавшем перед ней меню значилось: икра иранская севрюжья.

Джинна погрузила серебряную ложечку в блестящий черный бисер, намазала икру на кончик тоста и откусила его. Потрясающе! Официант налил ей шампанского, потом заново наполнил остальные бокалы.

– Ваше здоровье! Ваше здоровье!

Эти слова звучали, как песнопения дикарей. Какое количество шампанского поглотила эта четверка в баре? – спросила себя Джинна. Весьма приличное, судя по их раскрасневшимся и поглупевшим физиономиям. Выпившие люди никогда не отдают себе отчета в том, какими глупыми они кажутся трезвым, подумала Джинна, когда Харри начал рассказывать забавную историю, случившуюся в те благословенные годы, которые они с Сарой провели среди американских кинозвезд.

– Когда мы жили в Беверли Хиллс, там была знаменитая киноактриса, лесбиянка, которую повсюду сопровождала пахучая афганская борзая по кличке Луис. Актриса и Луис везде появлялись вместе, её никогда не видели без него. Он даже приходил на съемочную площадку, когда актриса снималась…

История тянулась бесконечно долго, но Джинна перестала слушать после первых фраз. Кое-что другое привлекло её внимание: рубиновое колье Сары Маринго. Джинна мысленно перенеслась на пятнадцать лет назад, вспоминая рубиновое колье матери, с которым она играла в детстве – колье, похищенное убийцей двух женщин.

С того момента Джинна видела другие рубиновые колье, но они никогда не напоминали ей то, что принадлежало матери, так сильно, как это. Оно покоилось на высохшем бюсте несчастной женщины. Большой, красный, овальный камень блестел на украшенной бриллиантами цепочке. Джинна помнила, как он ласкал и согревал её пальцы. Она опустила ложечку с икрой, внезапно напуганная дурным предчувствием.

Харри Маринго закончил историю о кинозвезде. Слушатели дружно рассмеялись, когда он произнес:

– Так Луис превратился в Луизу!

Иэн первым заметил, что его дочь не смеется. На её лице было странное выражение.

– Что-то случилось, Джинна? – Он с беспокойством посмотрел на неё поверх серебра, хрусталя и фарфора. – Ты заметно побледнела. Что с тобой, дорогая?

– Колье Сары.

– Ну и что?

– Оно выглядит точно так, как то, что принадлежало маме.

За столом воцарилось неловкое молчание. Наконец Иэн произнес:

– О каком колье ты говоришь?

Джинна, конечно, знала, что её отец – дальтоник, но также она знала, что ему легче всего распознать два цвета – красный и синий. Он должен был увидеть, что на Саре висит рубин, должен был узнать его овальную форму и сверкающую цепочку с бриллиантами. Должен был вспомнить. Неужели ему удалось вычеркнуть все из памяти?

– Колье с рубином, – сказала Джинна. – Украденное в тот вечер, когда были убиты мама и Роуз. Ты не мог забыть его, папа. Ты сам подарил его маме.

Сара Маринго вздрогнула, её рука машинально поднялась к висевшему на шее украшению.

– Твоя мама была убита… Я понятия об этом не имела… Я бы не стала надевать его сегодня… О, бедная девочка, мне так жаль!

Иэн разрывался между желанием отругать дочь, затронувшую столь неприятную тему, и желанием утешить её, потому что лицо девочки выражало страдание. Она явно заново переживала старый кошмар. Сам Иэн давно выбросил его из своей памяти.

– Джинна, – произнес он мягко, но твердо, – ты ставишь миссис Маринго в очень неловкое положение. Она не виновата в том, что владеет украшением, похожим на то, что принадлежало твоей покойной матери. Думаю, нам следует немедленно оставить эту тему и продолжить обед.

– Но колье не просто похоже на мамино! – возразила Джинна.

– Что именно ты имеешь в виду? – спросил Иэн, теряя терпение.

– По-моему, это оно и есть!

В этот момент официант принес второе блюдо. Быстро протрезвевшей компании обед показался бесконечным. Второе блюдо представляло из себя норвежских омаров с набором соусов.

– Не говори ерунду, – сказал Иэн Джинне. – Колье просто выглядит, как мамино.

– Нет, я так не думаю.

– Господи, когда умерла мама, тебе было только три года. Подумай сама, что может запомнить трехлетний ребенок?

Джинна положила немного майонеза на своего омара, хотя она и потеряла аппетит.

– Что это был восемнадцатикаратный кроваво-красный рубин.

– Ты этого не помнишь, – сказал Иэн, выбирая грибной соус. – Ты много позже слышала мои слова.

– Возможно. – Джинна обратилась к Саре Маринго. – Он действительно такой?

– Джинна! – Иэн не поверил своим ушам. – Ты в своем уме? Я хочу, чтобы ты немедленно извинилась перед миссис Маринго. Ты меня поняла?

– Не понимаю, за что я должна извиниться. Я лишь задала простой конкретный вопрос.

Сара выдавила сок из половинки лимона на холодного омара, покрытого слоем сыра.

– Не волнуйтесь, Иэн. Ваша дочь весьма наблюдательна. Это действительно кроваво-красный восемнадцатикаратный рубин. Мой муж подарил его мне на годовщину свадьбы.

Все посмотрели на Харри – единственного из сидевших за столом человека, который пренебрег соусами и ел самого омара.

– Верно, – сказал он. – Я подарил колье Саре на вторую годовщину нашей свадьбы.

– Надеюсь, вы не сочтете меня бестактной, – сказала Джинна, – если я спрошу, где вы его купили?

– Ты действительно проявляешь бестактность, – вмешался Иэн. – Это абсолютно не твое дело!

– Я купил его в Беверли Хиллс. – ответил Харри. – У «Ван Клифа и Арпелса».

– Сколько лет тому назад? – спросила Джинна.

– Четырнадцать.

– Видишь, папа? – На лице Джинны появилось торжествующее выражение. Вполне вероятно, что это мамино колье, похищенное пятнадцать лет тому назад, прошедшее через несколько рук и затем легально проданное мистеру Маринго. Такую возможность нельзя исключить.

– Респектабельные коммерсанты вроде Ван Клифа и Арпелса не торгуют ворованными драгоценностями, – заметил Иэн, с каждым мгновением все сильнее сердясь на дочь.

– А если фирма не знала, что колье ворованное? Уверяю тебя, это мамина вещь. Я убеждена в этом!

– Я считаю эту беседу проявлением дурного тона. – Иэн опустошил ещё один бокал шампанского, которое не пьянило его. – Не понимаю, чего ты хочешь добиться. Но давай ради развлечения предположим, что это и правда то самое колье. Ну и что? Что это доказывает, кроме того, что мистер Маринго купил его по неведению? Что ты хочешь сказать, Джинна? Сегодня рождественский вечер. Мы должны наслаждаться жизнью, а не копаться в мрачном прошлом.

– Тебе не кажется чересчур странным совпадением, что человек, возможно, купивший колье мамы, оказался сегодня за одним столом с нами? Вероятность того, что это могло произойти случайно, равна одной двадцатимиллионной. Или ещё меньше.

– Может быть, мистер Маринго вовсе не покупал колье. – В голос Иэна закрались саркастические ноты. – Может быть, он убил твою мать и украл её украшение. Какова, по-твоему, вероятность этого?

– Это начинает напоминать изощренный сюжет Агаты Кристи, – сказала Сара. – Слишком невероятно.

– О, вы тоже её читаете? – спросила Алексис. – Я – поклонница этой писательницы. Особенно люблю романы про мисс Марпл.

– Я отдаю предпочтение Пуаро, несмотря на его противную напыщенность.

– Так кто из нас поднимает мрачную тему, – обратилась Джинна к отцу, – говоря о мистере Маринго и убийстве?

Но к раздражению девушки её, похоже, никто не услышал. Сара и Алексис сосредоточенно обсуждали достоинства и недостатки Джейн Марпл и Эркюля Пуаро. Харри расправился с омаром и погрузился в изучение меню. Иэн тоже перестал есть, вид у него был отсутствующий, словно он обдумывал более важные дела.

Например, индекс «Файненшл Таймс», подумала возмущенная Джинна. Где их воображение, любопытство, любовь к приключениям? От этих качеств не осталось и следа. Девушка с мрачной решимостью набросилась на омара, чувствуя себя ещё более одинокой, чем обычно.

Алексис так нервничала, что с трудом сохраняла свою бесстрастную маску. Ей приходилось прилагать большие усилия, чтобы её голос не дрожал, когда она говорила с Сарой о проницательной старой мисс Марпл. При этом она постоянно думала о том, что Харри сошел с ума, если он позволил своей жене надеть сегодня это проклятое колье.

Что с ним произошло, черт возьми? Он в самом деле рехнулся? Неужели он не понимал, как сильно рискует? Или он не в состоянии остановить Сару, которая делает то, что ей заблагорассудится? Вероятно, все обстояло именно так, но теперь уже это не имело значения. Иэн непременно вспомнит (нельзя игнорировать его зловещую шутку), что Харри находился в Париже во время убийства Полетт.

Иэн обладал хорошей памятью. И все же он не имел оснований связывать Харри со смертью Полетт, сказала себе Алексис. Никаких оснований. Похожее колье с рубином. Украденное колье. Ну и что? Во все времена драгоценности похищали и продавали ничего не подозревающим покупателям. Иэн подумает, что произошло странное совпадение, вероятность которого составляет, по словам Джинны, одну двадцатимиллионную. Или нет?

– Да, – приветливым тоном сказала Алексис Саре, – я согласна, что заключения мисс Марпл основаны на индуктивном мышлении. Пуаро больше склонен к дедукции, верно…?

Харри молча проклинал себя прежде всего за то, что он подарил Саре колье с рубином. Какой опасности он подвергал себя, делая это! Каким молодым идиотом был в то время! Но кто мог предположить, что колье, импульсивно украденное в Париже, появится через пятнадцать лет в Сент-Морице и окажется узнанным дочерью его законной владелицы?

Может быть, мистер Маринго вовсе не покупал колье, сказал Иэн Николсон. Хотя эти слова были произнесены с сарказмом, Харри не улыбнулся. Шутка была пугающе близкой к реальности. В начале вечера он пытался уговорить Сару не надевать колье, сославшись на то, что оно не подходит к светло-бежевому шелковому платью.

«Оно слишком кричащее», – сказал Харри.

Сара лишь засмеялась.

«Не говори глупости, дорогой. Кроваво-красные рубины чересчур дороги, чтобы казаться кричащими.»

Да, она была права насчет стоимости. Когда Иэн покупал колье, цена одного только камня составляла около двухсот тысяч долларов. С того времени его стоимость, должно быть, возросла втрое – и это не считая цепочки с бриллиантами. Но Харри не решился сказать что-то ещё на эту тему, боясь пробудить в Саре подозрения. Она пожелала бы узнать, почему он так упорно настаивает на том, чтобы она не надевала в этот праздничный вечер свое маленькое сокровище. Сара все ещё наивно верила, что он купил колье на деньги, выигранные им в Лас-Вегасе за рулеточным столом. Будет лучше, если она сохранит эту убежденность. Харри хотелось задушить маленькую стерву Джинну за её проницательность, за то, что она навела отца на опасные мысли. Может быть, мистер Маринго вовсе не покупал колье…Может быть, он убил твою мать и украл её украшение.

Харри понял, что пожилой человек обращается к нему.

– Извините?

– Страховка. Надеюсь, вы застраховали это прелестное колье.

– Конечно, – солгал Харри.

– Вы поступили благоразумно. Лишь после трагедии я обнаружил, что вор украл единственную незастрахованную драгоценность Полетт. Невероятная глупость с моей стороны. Я попросил Полетт позвонить нашему агенту и договориться обо всем. Обычно я сам занимался такими вещами, но в тот момент был ужасно занят каким-то делом. – Иэн покачал головой, как бы не веря в то, что поступил так опрометчиво. – Очевидно, Полетт забыла позвонить страховщику.

Харри изобразил сочувствие.

– Как досадно.

– Да, – задумчиво произнес Иэн. – Очень досадно.

Мозг Харри лихорадочно работал. Колье, купленное в начале пятидесятых. Незастрахованное. Для Харри это означало, что выяснить происхождение вещи, идентифицировать её исключительно трудно. Его беспокоило только одно обстоятельство. Если Иэн что-то заподозрил, он может связаться с «Ван Клифом и Арпелсом» и выяснить, было ли продано четырнадцать лет тому назад некоему Харри Маринго колье с кроваво-красным рубином. Хранят ли торговцы драгоценностями свои записи в течение четырнадцати лет? Вероятно, да, но сообщат ли они такую информацию незнакомому человеку? Харри сомневался в этом, однако все равно испытывал беспокойство. Он снова углубился в изучение меню…

Иэн спрятался за маской бизнесмена, как обычно делал на важных встречах, когда не хотел демонстрировать присутствующим свои чувства. Сейчас он злился на Джинну за её возмутительную невежливость. Хорошая жена дипломата получится из девушки, поднимающей тему, которая могла только поставить в неловкое положение Сару и Харри, расстроить её отца и показаться неприятной его второй жене.

Прежде чем Джинна спустилась в ресторан, они четверо проводили время приятно и беззаботно. Но ей удалось испортить им отдых, разделить их всех между собой, и Иэн был уверен, что знает причину её поведения. Джинна отомстила ему за то, что он запретил ей общаться с шотландским рок-певцом. Он искренне заботился о её интересах, но она не понимала этого. Не хотела видеть его искреннее отцовское желание защитить её. Безрассудно видела в нем монстра, преграждающего ей путь к счастью. Что ж, пусть ему не нравится это, но он предпочитает быть в её глазах чудовищем, нежели добреньким, мягкотелым отцом, позволяющим своей любимой дочери испортить свою молодую жизнь.

Ладно, ничего страшного. Сейчас, кроме Джинны, его больше всего беспокоила Сара. Она сильнее всего пострадала от грубого допроса Джинны, однако будучи воспитанной англичанкой, леди Сара Констанс Эймс-Маринго отреагировала на ситуацию с достоинством и юмором. Иэну не хотелось думать о том, какими были её истинные мысли. Более того, он не мог обвинить её в них. Она имела право чувствовать себя оскорбленной, хотя и не показала этого.

Что касается Харри Маринго, то он держался очень хорошо несмотря на то, что был американцем сомнительного происхождения. Иэн невольно признался себе в том, что за последние сорок восемь часов стал восхищаться честностью и скромностью мистера Маринго, хоть Харри и не проявлял большого энтузиазма в поисках дела, которое мог бы назвать своим. Он казался совершенно не знающим, как ему распорядиться своей жизнью. Человек, лишенный честолюбия так охарактеризовал его Иэн, вспомнив энергичного парня, пришедшего в 1959 году в парижский банк за пятью миллионами. Нынешний Харри не имел ничего общего с тем молодым продюсером.

Возможно, преданность Маринго своей жене-инвалиду помешала ему реализовать себя в бизнесе. Харри, несомненно, был предан Саре, много лет удовлетворял все её желания. Эта жизнь не могла быть легкой и радостной такой, на какую рассчитывал Харри, вступая в брак. Может быть, подумал Иэн, Маринго женился исключительно из-за денег, а после несчастного случая решил смириться с тягостной ситуацией. Или он вовсе не находил её тягостной. Несомненно, его труды хорошо оплачивались.

Согласно представлениям Николсона, в женитьбе на богатой титулованной женщине не было ничего безнравственного, но лениво скользить по такой жизни, не стараясь сделать что-то самому (вовсе не обязательно добиться успеха, главное – приложить силы) – это уже казалось Иэну весьма настораживающим.

Иэн заметил официанта, приближавшегося к ним с жареным гусем и гарниром. К черту все эти размышления о Харри Маринго. Еще будет время проверить искренность этого человека, когда они вернутся в благоразумную Англию. Иэн сосредоточился на гусе. Любопытно, какая в нем начинка? Наверняка, там есть яблоки, сливы или каштаны. Его рот наполнился слюной…

Сара задыхалась от усталости. Вежливая беседа с Алексис о Эркюле Пуаро требовала от неё воистину геркулесовых усилий – так сильно она расстроилась из-за этой маленькой сучки Джинны, на которую Харри положил глаз. Он не мог отвести от неё взгляда, жадно ловил каждую её фразу о рубиновом колье убитой матери. Словно это интересовало Харри! Словно кого-то из них интересовала эта мрачная тема. Джинна просто воспользовалась ею, чтобы привлечь к себе их внимание – в первую очередь внимание Харри.

Вчера ночью Харри занимался любовью с Джинной. Сара знала это благодаря безошибочной интуиции, которой обладает каждая обманутая женщина. Она ощущала исходивший от них запах секса и умирала от ревности. Сара пошевелилась в своем кресле, с горечью думая о том, что никогда не сможет ходить, наслаждаться полноценной жизнью, быть для Харри настоящей женой.

Если бы она могла ходить, стоять, двигаться, то превратила бы их обоих в кровавое месиво. Они заслужили это, прячась за её спиной, словно она была дурочкой и не догадывалась о происходящем. Сара помнила о том якобы обезболивающем уколе, который мисс Старк сделала ей вечером два дня тому назад, когда они с Харри вернулись из клуба «Принц-регент» и она захотела позаниматься любовью.

Харри, очевидно, не хотел заниматься любовью. Во всяком случае, с женой, иначе он бы не велел мисс Старк дать ей снотворное. В итоге она находилась в глубоком забытьи, когда Харри вернулся со своего позднего свидания с Джинной. Харри держал Джинну в своих объятиях, раздевал её, ласкал, любовался упругим девичьим телом. Нет. Не просто любовался. Испытывал волнение, которое давно уже не вызывала у него Сара.

Ей хотелось заплакать. Когда-то она была такой красивой, желанной. Она ещё помнила восхитительный секс, которым занималась с Харри до того, как стала инвалидом. Это были яркие чувственные ощущения, которые она давно не испытывала. Сейчас, занимаясь с ней любовью, Харри лишь исполнял возложенную на него обязанность, а не удовлетворял собственное желание. Она вызывала у него отвращение и знала это. Конечно, ему нравятся девушки вроде Джинны – здоровые, цветущие, жизнерадостные. Это было естественным. Это было невыносимым.

Сара с нетерпением ждала конца рождественских каникул, после которых она и Харри смогут вернуться в Суррей, в их убежище. Там не было посторонних. Возможно, она изменит прическу, купит соблазнительные наряды, будет укреплять вялые мышцы с помощью ежедневного массажа. Она перестала следить за собой. Возможно, ещё не поздно снова завоевать её привлекательного мужа.

Сара погладила кроваво-красный рубин, думая о том, как глупо поступил Харри, попросив её не надевать сегодня колье. Рубин был её талисманом, она беззвучно просила его помочь ей. Пожалуйста…

Трапеза наконец начала приближаться к завершению, поняла Джинна, когда появились сладости и чашечки. Она съела слишком много просто от скуки и ощущала тяжесть в желудке. Джинна отказалась от десерта и не положила сахар в кофе. В любом случае сахар вреден для кожи.

Но подобные соображения не остановили остальных членов компании, включая её мачеху, заказавшую, как обычно, кофейный напиток «Хэг» без кофеина и добавившую в него большую порцию сахара и белый порошок, который она принимала от бессонницы. Джинна заметила, что Харри Маринго явно заинтересовался этим порошком. Он даже спросил о нем Алексис.

– О, это сложная смесь, – ответила Алексис. – Мне выписал её один химик, друг Иэна. Слава Богу, она мне действительно помогает.

– Не рано ли принимать её сейчас? – сказал Харри. – Вы же собираетесь посмотреть праздничное представление.

– Нет, не рано, это мне в ней и нравится. Снотворное почему-то действует только через три часа после приема. Особенно после такого обильного обеда, как сегодняшний.

– Она давно страдает бессонницей, – с сочувствием произнес Иэн. – Это ужасная вещь.

– Да, наверно, это адские муки, – согласился Харри.

Алексис продолжала помешивать «Хэг», Харри продолжал смотреть на нее. Джинне показалось, что они преднамеренно стараются не встречаться взглядами. Темные глаза, прямые черные волосы, необычно большой рост, нечто жестокое в линии подбородка. Только сейчас Джинну поразило физическое сходство между Харри и Алексис.

Задумчиво потягивая свой кофе, она подумала, что со стороны их можно было принять за брата и сестру.

31

Следующая неделя пронеслась без каких-либо событий до самого последнего дня.

Мы предавались обычным развлечениям, которым предаются богатые люди в Сент-Морице. Катались на лыжах и коньках, плавали в закрытом бассейне, вкусно ели, умеренно пили (за исключением Харри), крепко спали – на всех, кроме меня, горный воздух действовал как естественное снотворное.

Я по-прежнему принимала мой порошок, к которому здорово привыкла. Я хотела полностью отключиться, чтобы ни одна тревожная мысль не посещала меня, не будоражила мое воображение. Мысли, которых я старалась избежать, были связаны с убийством Сары. Как я совершу его, когда придет время? Это будет трудным? Вдруг я дрогну в решающий момент, и она останется в живых? Я невольно вспоминала, как ответил мне Харри, когда я сказала, что катаюсь на лыжах лучше его.

– Да, но можешь ли ты убить лучше меня?

Мне не хотелось считать себя потенциальной убийцей, это определение казалось слишком грубым. Однако меня не пугала и не отталкивала перспектива уничтожения Сары. Благодаря её смерти мы с Харри обретем полноценную жизнь. Я могла думать только об одном: о нашем скорейшем воссоединении. Я не питала ненависти к Саре, она была лишь препятствием для моего полного счастья.

Тем не менее я испытывала облегчение оттого, что в течение нашей последней проведенной в Сент-Морице недели она появлялась редко. За исключением часов нашего сидячего времяпрепровождения, она в основном принимала успокаивающие и якобы восстанавливающие минеральные ванны в «Энгадине», а мы пребывали во власти неистового ритма, характерного для недели между Рождеством и Новым годом.

Однажды днем я даже уступила Иэну и привязала его к кровати на два часа кожаными ремнями. В течение этого времени я мучила мужа тем, что отказывалась его мучить. Но жалобные просьбы Иэна о наказании следовало в конце концов удовлетворить. Уклониться от этого было нельзя.

– Пожалуйста, Алексис. – Он почти плакал. – Я жду.

Стоя в кожаной маске палача и кожаном фартуке с узором в средневековом стиле (все это было приобретено в самом эксклюзивном лондонском магазине дисциплинирующих и воспитательных аксессуаров), я приказала ему контролировать свои порочные желания.

– Не могу. О, не могу, – простонал он. – Всего один удар.

– Нет.

Неудивительно, что люди считают меня холодной. Сексуальный облик, который я принимала для Иэна, постоянно влиял на мое общественное лицо. Ради удовлетворения типично английских причуд мужа мне приходилось превращаться в кусок льда, лишенный жалости и сострадания – эти два чувства Иэн хотел видеть в своем любимом мучителе меньше всего на свете.

Пока я думала, в какое место нанести первый удар, хлыст в моей руке оставался неподвижным. Иэн лежал распростертым на животе. Возможно, лучше всего начать со спины. Конечно, для того, чтобы вызвать у него разочарование. Потом опустить хлыст на ягодицу, подальше от ануса и мошонки, чтобы не доставить максимальное наслаждение слишком скоро. О, это искусство требовало изощренности, тем более что Иэн нуждался в порках так же часто, как в его любимых бифштексах и пироге с печенкой (но, слава Богу, не как в копченой лососине, входившей в его ежедневный рацион!)

Чтобы Иэн почувствовал себя наказанным подобающим образом, ему следовало быстро нанести один за другим около двадцати ударов. Но для меня самой трудной частью была подготовка, танталовы муки, угрозы, словесное наказание, намеки на сладостную боль, которую он скоро испытает, если будет вести себя, как от него требуют, полное унижение Иэна, которого я добивалась.

Как он любил произносимые шепотом приказы, как ему нравилось страдать в стоическом молчании, ожидая их! Он наслаждался предвкушением не меньше, если не больше, чем самим наказанием. Всем известно, что ровесников Иэна, представителей элиты английского общества, секли в школе, и это формировало их сексуальные наклонности. Их любовь к острой пище и крепким напиткам, похоже, тоже усиливает потребность в такой сексуальной стимуляции, как порка. Одно уравновешивает другое. И это считается достойным воспитанием, признаться в котором не стыдился ни один известный мне англичанин. Словно желая подтвердить мои наблюдения, Иэн начал цитировать лорда Байрона:

Эти строки здорово заводили его, но, будучи надежно привязанным к кровати, он мог только корчиться. Иэн сам научил меня привязывать его так, чтобы он оставался практически неподвижным. Сделать это не составляло большого труда, хотя дома в Лондоне у нас есть два приспособления для иммобилизации конечностей, которые обеспечивают максимальную фиксацию. Одно удерживает раздвинутыми ноги, второе – руки. Эти весьма простые устройства обтянуты мягкой резиной и замшей. Иэн настаивал, чтобы я взяла их в Сент-Мориц, но я испугалась таможенного досмотра и сказала, что обойдусь без них.

– Молчать! – сказала я.

Он тотчас перестал декламировать Байрона.

– Я говорила тебе, что не желаю слышать эти стихи. Ты преднамеренно ослушался меня, да?

– Да, – ответил он сдавленным от страсти голосом.

– Очень хорошо. Готовься к наказанию.

Он лежал, как труп, с закрытыми глазами, но я видела, насколько он возбужден. Я опустила плетку на его бледную спину. Иэн насладился прозвучавшим щелчком. Его тело вздрогнуло от удовольствия, он ждал следующего удара, который я решила нанести по чувствительной задней стороне коленных суставов. Я доберусь до его ягодиц примерно через пять ударов, когда он будет готов кончить. Так я и сделала. Я могла бы подумать, что он подскочит к потолку, когда плетка коснется его зада, но я знала, что он сдерживает себя, растягивает удовольствие до последнего двадцатого удара, к которому обычно терял контроль над собой. Наконец он взорвался в восхитительном оргазме, его белое тело сжалось и распрямилось, загорелое лицо (с плотно закрытыми глазами) в момент экстаза повернулось в сторону. Срывавшиеся с губ звуки тонули в постельном белье, да я и не стремилась их услышать…

Так прошла неделя – в порке и катании на лыжах.

Джинна больше не произнесла ни слова о колье с рубином, Иэн – тоже. Мне хотелось спросить его, что он думает о версии Джинны насчет ограбления, но боялась показаться слишком заинтересованной этой темой. Я неохотно решила, что (как говорят англичане) не стоит будить спящую собаку. За всю неделю я не провела наедине с Харри ни одной минуты. Мы встречались каждый вечер за обедом, иногда на склонах, и нам удавалось поддерживать видимость того, что мы были лишь весьма поверхностно знакомы в детстве. Меня переполняло желание позаниматься любовью с Харри, но обстоятельства исключали такую возможность. Следовало дождаться возвращения домой и осуществления наших планов.

Иногда я замечала, что Иэн изучает Харри, как деловой документ, который он принес домой с работы, но мой муж воздерживался от каких-либо заявлений.

Я время о времени беседовала с Сарой о мисс Марпл и мистере Пуаро, но лишь потому, что больше нас ничего не связывало, а мы хотели казаться вежливыми. Джинна вообще не раскрывала рта, за исключением тех случаев, когда к ней обращались. Ее чувства к Тому МакКиллапу вовсе не упоминались, однако я подозревала, что он по-прежнему занимает мысли девушки. Я больше не ревновала Харри. Сейчас уже было ясно, что её первоначальное заигрывание с ним было либо проявлением отчаяния, либо попыткой разозлить отца. Заметив, что Харри не отвечает на дерзкие провокации Джинны, Иэн проникся к нему симпатией. Плохие манеры дочери раздражали Иэна.

– Ты вызываешь у мистера и миссис Маринго чувство неловкости, – так прокомментировал он ситуацию. – Пожалуйста, перестань это делать.

Единственным человеком, продолжавшим верить в то, что Харри неравнодушен к Джинне, была Сара. Я поняла это только потому, что Сара лезла из кожи вон, стараясь быть вежливой с Джинной. Типично английская черта: чем сильнее ваша антипатия к кому-то, тем корректнее вы обращаетесь с этим человеком. Иногда это называют так – убивать любезностью. В любом случае, какое это имеет значение? Джинна не играет никакой роли в наших планах, думала я, и это лишь свидетельствовало о том, насколько я была неподготовленной к событиям, которым предстояло развиться быстрее и драматичнее, чем я могла вообразить.

И вот наступил наш последний день в сказочном Сент-Морице. Иэн, Джинна и я должны были уехать первыми. Перед отбытием мы позавтракали внизу в ресторане. Наш багаж и горнолыжное снаряжение находились в холле, счета были оплачены, нас согревали свитера, твидовые брюки и шубы. Две недели в Сент-Морице уже начали превращаться в подобный сну маскарад, а мы – в благоразумных обитателей Лондона.

– С Новым Годом, друзья. Надеюсь, я вам не помешал. – Харри неожиданно присоединился к нам, когда мы пили кофе. – Сиделка Сары собирает наверху вещи. Я поспешил вырваться из хаоса.

Он был в толстом свитере и лыжных штанах. Харри выглядел так, словно его мучило жестокое похмелье. Я подумала о нашем отце и его знаменитых запоях, которые так возмущали мать. Вспомнила Пилгрим-Лейк. Сейчас он был таким же замерзшим, как озеро за окном ресторана. Люди катались там на коньках, как и здесь. К моим глазам подступили слезы. Я оплакивала прошлое, его заплесневелых призраков и тайные сожаления. Внезапно впервые за многие годы я затосковала по Джулиане. По моему смешному родному городку. По худенькой двенадцатилетней девочке, соблазнившей собственного брата. Я тосковала по себе.

Мы поболтали о пустяках, Иэн заплатил за завтрак, и мы собрались уезжать. Харри прошел с нами в вестибюль, где быстрее, чем обычно, бегали коридорные, а портье деловито работали за стойкой. Со всех сторон доносились английские, немецкие, французские, итальянские фразы, деньги переходили из рук в руки, отдавались распоряжения, звучали слова прощания.

Иэн и Харри пожали друг другу руки. Они уже раньше обменялись английскими адресами и телефонами. Харри пожелал нам приятной дороги, Иэн сказал то же самое Харри.

– Мы позвоним вам и Саре, как только вернемся к нормальной жизни, сказал Иэн. – Возможно, вы приедете к нам на обед.

– Я знаю, что это доставит удовольствие нам обоим, – ответил Харри. И я уверен, что Сара присоединится к моему приглашению навестить нас в Суррее. Вы сможете провести там уик-энд, если найдете время.

Автомобили подкатывали к гостинице и уезжали от нее. «Ягуары», «мерседесы», «порше», «роллс-ройсы».

– Значит, мы прощаемся, – я повернулась к Харри.

– Ты хочешь сказать – Auf wiedersehen.[57]

Мы оба улыбались, соединявшая нас нить была сейчас более крепкой, чем когда-либо.

Прежде чем кто-либо из нас смог произнести какое-то слово, Иэн махнул мне и Джинне рукой, говоря этим жестом, что автомобиль ждет нас, чтобы доставить на вокзал. Я зашагала вперед, потом повернулась и помахала на прощанье Харри. Он ответил мне тем же, слегка вздрогнув. Его губы безмолвно произнесли «Я люблю тебя». Мы напоминали героев фильма с внезапно пропавшим звуком. Но я знала, что мы скоро исправим этот дефект. Очень скоро. Он должен быть устранен к счастливому финалу.

Я тоже тебя люблю, беззвучно сказала я Харри.

Потом я побежала через холодный, многолюдный вестибюль навстречу яркому альпийскому солнцу. Впереди маячил счастливый финал.

32

Как всегда после короткого отсутствия, я нашла Лондон очаровательным.

Я люблю улицу, на которой мы живем, с её тихими, самодовольными магазинами и ненавязчиво-респектабельным обликом. Неважно, что вы покупаете – вазу эпохи Мин в ближайшей антикварной лавке (название которой указано на витрине) или сэндвич с сыром и помидором в «суперсаме». В любом случае ваша покупка освящена одной и той же печатью одобрения. Вам молчаливо дают понять, что вы сделали правильный выбор. Возможно, больше всего меня восхищает в Лондоне эта его черта: тонкое высокомерие.

Лондону действительно нет дела до того, что вы о нем думаете. Если Сент-Мориц – это восхитительный павлин с ярким распущенным хвостом, требующий, чтобы его заметили, и возмущающийся невниманием, то Лондон – это невозмутимый изящный чистокровный жеребец, абсолютно уверенный в том, что он завоюет первый приз в Эскоте, и поэтому не нуждающийся в праздном узнавании.

– Учти, – сказал Иэн перед отъездом в Сити, – Лондону две тысячи лет, а Сент-Мориц – младенец, которому исполнилось сто десять лет. Этим отчасти объясняется разница в атмосфере. Возраст… Хммм. Сент-Мориц… Он напомнил мне о довольно интересном мистере Маринго.

Он помолчал, и я ощутила, что мое сердце готово вырваться из груди.

– Почему бы тебе не пригласить эту пару на обед на следующей неделе? Например, в среду. По-моему, в этот вечер по ТВ нечего смотреть.

– Я позвоню и узнаю, свободны ли они. – Мне удалось ответить мужу совершенно нормальным голосом.

– Хорошо.

Иэн поцеловал меня в щеку, пожелал мне приятного дня (не спросив, чем я собираюсь заняться), и спокойно, неторопливо удалился. Мой муж отражает ритм города, в котором мы живем. Именно в таком ритме, в этой спокойной атмосфере я сейчас нуждаюсь больше всего на свете, потому что никогда в жизни не испытывала столь сильного волнения.

Когда? Где? Каким образом?

Эти вопросы крутились в моем сознании, пока я занималась будничными делами, ожидая того времени, когда будет удобно сделать телефонный звонок. Когда, где, каким образом я убью Сару? Я ломала над этим голову, принимая ванну, одеваясь, делая макияж, обсуждая с нашей домработницей миссис Кук обеденное меню на ближайшие дни.

Я чувствовала, что если бы те же вопросы и сомнения мучили меня в каком-нибудь нервном, торопливом городе вроде Нью-Йорка или Рима, мои страхи отразились бы на моем лице, а руки начали бы дрожать. Но прожив в английской столице шестнадцать лет, я научилась не хуже коренных лондонцев сохранять внешнее спокойствие в моменты волнения и паники.

Часы показывали десять утра, за окном моросил хмурый январский дождь. В квартиру проникал тусклый свет. В четыре тридцать снова начнет темнеть. Я помню ослепительное солнце Сент-Морица, нежно-голубое небо, свежий горный воздух, и мне трудно поверить в то, что все это существует на нашей планете, что другие люди наслаждаются этим в данную минуту. Я бы не думала о Сент-Морице, если бы не Харри и новый пакт, заключенный нами на склоне Саластрейнса о нашем превращении в летних людей.

По-прежнему волнуясь, я взяла телефонную трубку и набрала гилфордский номер, который мне дала Сара. После нескольких гудков я услышала голос Харри.

– Алло.

Я почему-то предполагала, что мне ответит Сара, и растерялась, услышав брата.

– Алло, – наконец произнесла я, едва сдерживая переполнявшую меня нежность. – Это Алексис Николсон. Как вы поживаете?

– Отлично. Просто отлично. Рад вас слышать.

Я поняла, что Сара находится где-то рядом, и он не может говорить свободно.

– Я звоню, чтобы пригласить вас и Сару на обед на следующей неделе. В среду, если вам это удобно.

– Одну минуту. – Через мгновение он снова заговорил – очевидно, посоветовавшись с Сарой. – Среда нам прекрасно подходит. Мы очень рады. В какое время?

– В семь. Это вас устроит?

– Вполне, – сказал Харри. – Буду ждать с нетерпением. Можно ещё раз записать ваш адрес?

Будто он не хранился в его сердце. Но мы совершили весь ритуал, потому что нас слушала Сара – Сара, которую мне скоро придется убить и которую я сейчас так вежливо приглашала на обед. Убийцами рождаются или становятся? – спросила себя я, говоря Харри, что мы тоже с нетерпением ждем встречи. Но прежде чем я успела обдумать этот вопрос, мне пришлось попрощаться и занести приглашение в красный кожаный ежедневник, пометив запись звездочкой, чтобы напомнить Иэну продублировать её в своем календаре. О, мы весьма организованные люди.

Я удивилась, увидев перед собой собственную фамилию – Маринго. Ощутила острую боль утраты. Сара украла мою фамилию, выйдя замуж за Харри. Более того, я утратила свое прошлое, сказав Иэну, что моя девичья фамилия Стормс. Мне всегда казалось несущественным, какую фамилия я ношу, но сейчас это вдруг стало для меня исключительно важным. Убив Сару, я не только верну себе Харри, изначально принадлежавшего мне на законном основании, но и вновь обрету то, что было моим в ещё большей степени: мою фамилию.

– В следующую среду к нам придут на обед гости, – сказала я миссис Кук, когда она вернулась с покупками. – Можете приготовить что-нибудь простое, что я сумею подогреть?

Она удивилась, зная мою нелюбовь к кухне и домашнему хозяйству.

– Конечно, мадам. Но вы уверены, что не хотите, чтобы я осталась и подала еду?

– Думаю, в этом нет необходимости. – Я небрежно махнула рукой. – Это наши знакомые по Сент-Морицу. Ничего важного.

– Как вам будет угодно, мадам. Возможно, подойдет пудинг с мясом молодого барашка. – Миссис Кук явно питала слабость к баранине. – С брюквой, морковью и картофелем. И креветочный салат для аппетита.

Я надела шубку из рыжей лисы, схватила первый попавшийся зонтик и выскочила в дверь. Оказавшись на улице, я тотчас поняла, что мне некуда пойти, нечем занять себя в ближайшие два часа, и подумала, не вернуться ли мне назад. Но внезапно заточение в обществе славной миссис Кук показалось мне ещё более невыносимым, и я зашагала по Маунт-стрит в сторону Парк-лейн. Для утешения я сказала себе, что мне полезна физическая нагрузка. Чтобы утешить себя ещё сильнее, я обхватила влажную шубку из рыжей лисы и подумала о том, что именно в ней Харри видел меня в последний раз.

Когда он увидел меня в следующую среду, на мне был новый черный костюм из джерси и подаренные Иэном на свадьбу жемчуга. Я снова обрела спокойствие. Во всяком случае, внешнее. Моя душа разрывалась на части, несмотря на проглоченную часом ранее двойную дозу «либриума».

Здравствуйте, здравствуйте.

Рады вас видеть.

О, какая чудесная квартира!

Мы все уже смыли с себя загар, верно?

Позвольте взять вашу шубу.

Присаживайтесь, пожалуйста.

Что будете пить?

(Позже все это покажется происшедшим очень быстро, но тогда я не видела этому конца.)

– Запарковались без проблем? – спросил Иэн Харри.

В ту пору все обсуждали трудность парковки в лондонском центре, а также опасности езды в состоянии опьянения.

– Каждый человек, отправляющийся на обед или деловой ленч, почти непременно превышает лимит в восемьдесят миллиграммов, – сказала Сара. – На самом деле это вопрос индивидуальной терпимости к алкоголю и водительских способностей, верно?

Она снова восхитилась золотисто-черной мебелью, стоящей в нашей гостиной, медово-бежевым интерьером, коврами из шкур, леопардовыми подушками, отделанными под черепаший панцирь стенами, картинами Флемиша.

– Как необычно, – сказала она мне. – Вы сами это сделали?

– Нет, мне помогали профессионалы.

– Очень необычно, – повторила Сара.

Она хотела сказать – ультрасовременно. Как правило, англичанки не любят такой стиль, но он их интригует.

Она откинулась на мягкую, золотистую спинку дивана (именно в таком положении она будет сидеть в момент своего отравления) и сказала:

– Ваша очаровательная падчерица обедает сегодня с нами?

– Нет, Джинна занимается у своей подруги по колледжу. Они подкрепятся пиццей из кафе.

Сара изобразила на лице ужас, и я произнесла:

– Вы напомнили мне о еде.

Я отправилась на кухню якобы для того, чтобы проверить пудинг, на самом деле не нуждавшийся в моем внимании. Я ненавижу кухни – они напоминают мне о моей матери и её скучной жизни. Думая о матери, я всякий раз испытывала смесь из отвращения, злости и жалости. Если бы только у меня была другая мать, часто думала я… более счастливая, более нежная, более любящая себя самую… на этом мои бесплодные мечты обрывались. Прошлое не изменить – в отличие от настоящего и драгоценного будущего.

Когда мы собрались обедать, Сару пришлось снова посадить в кресло и отвезти в столовую. Там Харри поднял её и поместил в темное бамбуковое кресло, стоявшее у прямоугольного стола. Столовая была отделана красным деревом и бамбуком в китайском стиле, и Сара снова отметила оригинальность обстановки. Однако её голос прозвучал иначе, более хрипло, чем прежде, я поняла, что она слегка опьянела.

Она успела выпить два бокала почти неразбавленного виски, которое, похоже, ударило ей в голову. В Сент-Морице я ни разу не видела её даже немного захмелевшей. Внезапно она показалась мне уязвимым, беззащитным, непривлекательным инвалидом с большим количеством денег, чем то, которое она могла потратить, и не любившим её мужем. Но я вовремя овладела собой. Худшее, что я могу сделать, это начать жалеть Сару Маринго, сидевшую напротив меня в безвкусном розовато-лиловом платье. Я должна видеть в ней врага, если собираюсь осуществить мои ещё не прояснившиеся планы.

К тому времени, когда мы добрались до салата и сыра, которые я по французскому обычаю подала после основного блюда, я почти потеряла надежду на то, что сегодня Харри сообщит мне или сделает нечто существенное. Возможно, он собирался написать или позвонить мне в отсутствие Сары. Что он мог предпринять сейчас? Вдруг я услышала, как он сказал что-то Иэну о своем портном.

– Я договорился встретиться с ним в ближайший понедельник, – сообщил Харри. – По поводу заказанного мною костюма. Хотя должен признать, что в последнее время мне не очень-то нравится его работа. Возможно, вы знаете это ателье.

Иэн кивнул, когда Харри назвал фамилию портного, ателье которого находилось на Сэвил-Роу, неподалеку от нашего дома. Это был тот самый портной, которым Харри пользовался в прошлом как предлогом, чтобы оставить Сару у её отца в Суррее и встретиться со мной в одной из гостиниц.

Пользуясь своим особым кодом, Харри просил меня увидеться с ним в понедельник. Но в каком отеле? В какое время? Под какой фамилией мне надо зарегистрироваться? Надо набраться терпения и подождать, сказала я себе, пытаясь справиться с волнением. Несомненно, Харри продумал эти детали. Меня охватило огромное чувство облегчения, я буквально ожила.

Когда мы вернулись в гостиную, Харри пересадил Сару на диван, закрыл её бедра и ноги длинной меховой накидкой. Он производил впечатление преданнейшего из мужей. Кто смог бы догадаться, что он тайно планирует избавиться от женщины, за которой так заботливо ухаживает? Я поставила пластинку с Девятой симфонией Бетховена и подождала, когда Иэн подаст кофе – он всегда брал эту обязанность на себя. Неожиданно вместо него в комнату вошла Джинна, удивив нас всех.

– Добрый вечер, – сказала она, улыбаясь во весь рот. – Я вас испугала? Вы не слышали, как я хлопнула дверью? Или Людвиг заглушил все остальные звуки? Алексис вечно жалуется, что я произвожу много шума.

Казалось, что она пребывает в исключительно хорошем настроении. Она и выглядела превосходно в кружевном желтом свитере, берете такого же цвета и узких синих джинсах. Как настоящая француженка, подумала я, вспомнив о её галльском происхождении. Полетт гордилась бы дочерью, если бы могла видеть её сейчас.

– Ты не издала ни звука, – сказала я.

– Невероятно. Должно быть, я исправляюсь.

Она подобающим образом поздоровалась с четой Маринго, плюхнулась на обитое бархатом кресло и спросила:

– А где папа? Он спрятался?

– Я здесь, дорогая.

Иэн остановился в дверях, держа в руках серебряный поднос с четырьмя чашечками для кофе. Только одна моя чашечка была заранее наполнена «Хэгом». Также на подносе стоял уотрерфордский графин, в который Иэн, должно быть, налил свой любимый коньяк.

– А для меня нет кофе? – спросила Джинна.

– Мы не ждали тебя так рано. – Иэн посмотрел на висевшие над камином часы – они показывали половину десятого. – Как продвигаются твои занятия?

– Великолепно, – ответила Джинна и захихикала, что было непохоже на нее.

– Ты сегодня в отличном настроении, – сказал Иэн.

Она пожала плечами.

– Почему мне не быть в отличном настроении? Вечер прошел очень продуктивно.

– Ты, должно быть, получаешь удовольствие от учебы, – ледяным тоном произнесла Сара, напомнив мне о том, как она невзлюбила Джинну в Сент-Морице, как ревновала из-за нее. – Какова твоя основная специальность?

– Французский язык. И испанский как второй.

– И все же я думаю, что тебе следовало выбрать немецкий вместо испанского, – сказал Иэн, наливая Саре кофе в чашечку, которую он поставил перед ней на низкий стеклянный столик. – Впрочем, не будем об этом.

– После четырех лет, проведенных в Гстааде, я до конца жизни буду сыта немецким, – сказала Джинна.

– Это уж точно, – согласилась я, добавив, как и Сара, две ложечки сахара в мой кофе. Я чувствовала, что Харри смотрит на меня.

– Я вижу, вы обходитесь без вашего обычного снотворного порошка, сказал он. – Значит ли это, что теперь ваш сон наладился?

– Напротив, я сплю ещё хуже, – честно призналась я.

Я думала о том, что Джинна не похожа на самую себя. Она была радостной, возбужденной. Мне трудно было понять, почему она так ликовала после вечера, потраченного на занятия в обществе подруги. У Джинны всегда было не слишком много подруг.

– Иэн боится, что у меня образуется зависимость от барбитуратов, сказала я. – Он назначил себя домашним фельдшером.

– Я сам предпочитаю обходиться без лекарств, – смущенно вставил Иэн.

– Мой муж пытается перевоспитать меня, уменьшая дозу. Верно, дорогой?

– Пожалуй, да.

Я поднесла чашечку с «Хэгом» к моим губам. Из-за сахара я почти не ощущала привкуса снотворного, но знала, что даже если бы Иэн утроил обычную дозу, все равно я не смогла бы сегодня заснуть. Я не волновалась так с того последнего утра в Сент-Морице, когда мы с Харри провели наедине несколько памятных мгновений в вестибюле «Энгадина».

«Здесь холодно, слишком холодно, – сказал он тогда. – Это не наш климат. Мы станем летними людьми. Никогда не забывай об этом, Алексис.»

Я не забыла. Я хотела одного – знать, когда мы приступим к делу.

Выпив несколько порций коньяка и послушав Бетховена, мы завершили вечер. Пожелали доброй ночи нашим гостям. Джинна уже ушла спать наверх. Харри поблагодарил меня за чудесный обед, мы обменялись рукопожатиями, и я почувствовала, что он сунул мне в руку клочок бумаги. Я улыбнулась и быстро сунула руки в карманы моего костюма из джерси.

33

Харри потребовалось тридцать семь минут, чтобы добраться из его величественного гилфордского дома в убогую лондонскую гостиницу.

Он доехал на поезде до вокзала Ватерлоо, потом на такси до «Адамс-отеля». На поезде до Лондона можно добраться гораздо быстрее, чем на автомобиле, и этот способ передвижения обеспечивал большую анонимность после прибытия в город. Нет, они с Алексис могли не опасаться встречи с кем-то из знакомых. Здесь живут отбросы общества, подумал Харри, осматривая невзрачный район. Он предпочел бы встретиться с Алексис в более привлекательном месте, нежели серая, забытая Богом гостиница, похоже, устраивавшая людей двух типов: тех, кто не мог позволить себе нечто лучшее, и тех, кто по какой-то причине был вынужден скрываться.

Дав на чай пожилому портье, который провел его наверх, Харри закурил сигарету «плейерс», сел в потертое кресло и стал ждать Алексис. Она появилась весьма скоро.

– Я доехала на метро от Грин-парка, – задыхаясь, произнесла Алексис. – Мне казалось, что я присутствую на маскараде. Я не знала, чего лишаюсь, постоянно пользуясь такси.

Харри оценил её стремление превратить печальную ситуацию в игру, но понял по выражению её глаз, что она не меньше его сожалела о необходимости скрываться.

– Позволь мне повесить твое пальто, – сказал он.

Она отдала ему дорогое, но неброское черное пальто, которое надела, чтобы не привлекать к себе внимание эффектной шубкой. Он повесил его на погнутую металлическую вешалку (других здесь не было) и закрыл дверь шкафа.

– Мне жаль, что мы вынуждены встречаться таким образом. – Харри потушил сигарету. – Но это продлится недолго. У тебя не было проблем с уходом?

– Нет. – Хотя её глаза оставались грустными, она улыбалась. – Почему мы держимся так официально? Ты не собираешься поцеловать меня?

– О, дорогая…

Она шагнула в его объятия так естественно, словно никогда не покидала их. Харри всегда удивлялся тому, как быстро они с Алексис подхватывают нити их близости после длительной разлуки. Прежде они тотчас легли бы в постель, боясь потерять драгоценные минуты, но сегодня им надо было о многом поговорить, составить планы. Любовь подождет, решил Харри.

Алексис, похоже, пришла к тому же решению, потому что вместо того, чтобы начать раздеваться, как обычно делала, она села на край накрытой синелью кровати и сказала:

– О'кей. Говори.

Употребленный Алексис американизм удивил Харри, показался ему неуместным. Харри посмотрел через пыльное стекло на поток машин, в котором преобладали красные двухэтажные автобусы с адресованными туристам броскими рекламными призывами посетить исторические достопримечательности Лондона. Он слышал, что «Адамс-отель» сам имел интересное прошлое, но почему-то сомневался в этом.

– Мне кажется, что яд – самое разумное средство, – начал Харри. – Вот мое предложение: скоро вы снова пригласите Сару и меня на обед. После трапезы, когда Иэн принесет поднос с кофе, твоя чашка будет содержать цианистый калий, который Иэн сам туда положит, думая, что это – твой обычный снотворный порошок. Затем ты перепутаешь ваши с Сарой чашки, наша дорогая Сара выпьет отравленный кофе и через несколько минут умрет. Цианистый калий действует быстро.

Сначала полиция заподозрит в убийстве меня, поскольку у меня есть убедительный мотив: после смерти Сары я наследую её состояние. Потом, когда станет известным, что не я, а Иэн имел доступ к цианистому калию, полиция изменит свою точку зрения. Зачем Иэну было убивать Сару? Совершенно незачем. Однако он мог иметь причины убить тебя и пытался это сделать – так решит полиция, – только его план обернулся неожиданностью.

Кофейные чашки оказались переставленными, и моя бедная невинная жена по ошибке выпила твой «Хэг». Эту версию подкрепит тот факт, что цианистый калий найдут только в одной чашке с «Хэгом», а не с обычным кофе. Иэн навсегда отправится в тюрьму, я получу деньги Сары, и мы с тобой наконец обретем возможность быть вместе.

Харри замолчал, довольный тем, как четко он изложил свой план.

– Ну? Что ты думаешь?

– Что ты сумасшедший, – тотчас ответила Алексис.

Харри нахмурился.

– Я боялся, что ты произнесешь нечто подобное.

– Что ещё ты мог от меня ждать? – повысила она голос, потом встала и прошлась по комнате. – Это самая безрассудная, невообразимая идея, которую я когда-либо слышала. В ней столько слабых мест, что я не знаю, с чего начать.

– Начни с чего угодно, и ты поймешь, что она не такая безумная, как тебе показалось.

– О'кей. Цианистый калий. Где, по-твоему, я должна его достать?

– Ты – нигде. У меня есть немного цианистого калия, и установить его происхождение практически невозможно. Я купил это вещество в Нью-Йорке, когда решил стать фоторепортером. Это была одна из множества моих несостоявшихся карьер. Оно используется профессионалами для снижения плотности негативов. Следующий вопрос.

– Это вещество – белое? – спросила Алексис, слегка обезоруженная его невозмутимым ответом. – Как мое снотворное?

– Конечно, иначе я бы не предложил воспользоваться им. Однако цианистый калий – не порошок, а кристаллы размером с рисовое зернышко.

– Это плохо. Иэн немедленно заметит разницу.

– Да, если ты заменишь снотворное цианистым калием, и нет, если ты смешаешь эти два вещества.

– Зачем Иэну убивать меня? Какой у него мотив? Нас считают счастливой парой. Это покажется абсурдом.

Харри улыбнулся. Именно этого вопроса он и ждал.

– Иэн захочет убить тебя, потому что безумно приревнует тебя к любовнику.

– К любовнику?

– Да.

– Но к кому? Ты хочешь, чтобы я изобразила, будто у меня есть любовник, или чтобы я на самом деле —?

– На самом деле.

Она медленно встала. Зашнурованные кожаные сапоги темно-красного цвета обтягивали её длинные ноги. На Алексис были темно-серая твидовая юбка, «водолазка» цвета красного вина, жакет и серебряные украшения, блестевшие в обшарпанной комнате. За окном потемнело; похоже, дело шло к дождю.

– Погода в Лондоне меняется стремительно, – сказал Харри. – Чего нельзя сказать о людях. Они остаются прежними на протяжении многих лет. Как Иэн. Не забывай – когда были убиты Полетт и Роуз, все сочли, что это сделал некто близко знавший одну из женщин. Вероятно, Полетт.

– При чем тут она?

– Когда Джинна даст показания о ревнивом характере отца, полиции придется принять во внимание, что главной женской фигурой в парижском деле могла быть Полетт, а не Роуз. Они решат, что Полетт завела адюльтер, а Иэн, вероятно, узнал об этом и убил её. Или нанял убийцу. Ему определенно не пойдет на пользу нераскрытое убийство первой жены, по-прежнему висящее над ним. Можешь быть уверена, что следователь поднимет то дело.

– Я не поняла твои слова о якобы ревнивом характере Иэна. С чего ты это взял?

– Мне так сказала Джинна. В Сент-Морице. На самом деле она даже обрисовала некоторые детали. Заявила, что он относится к дорогим ему женщинам, как средневековый тиран с развитым чувством собственности. Думаю, показания единственной дочери Иэна окажутся бесценными.

– Но это абсурд. Я никогда не замечала проявлений ревности со стороны Иэна.

– Возможно, у него не было причин для ревности. Однако, полагаю, он не обрадуется, узнав о твоей связи с Томом. Отнюдь не обрадуется. – Харри выдержал паузу, чтобы его слова получше проникли в сознании Алексис. – Как и Джинна, – добавил он.

– С Томом? – Она искренне удивилась. – С каким Томом? О ком ты говоришь? Кто этот Том?

– Шотландский рок-певец, кумир Джинны, группа которого выступала в Сент-Морице. Тот самый, в которого влюбилась Джинна. Именно его ты и соблазнишь.

На этот раз Алексис не просто села на кровать, как прежде. Она как бы погрузилась в нее, ища спасения от этого безумия. Выражение тревожного интереса на её лице сменилось откровенным страхом, и, несмотря на слабое отопление, она начала покрываться испариной. На верхней губе Алексис появились маленькие капельки пота.

– Это какая-то нелепая шутка, Харри. Я не нахожу её забавной.

– Это не шутка.

– Но Том? Этот жалкий клоун? Ты, конечно, не можешь ожидать, что я

– Что ты займешься с ним любовью? Почему бы и нет?

– Нет, – глухо произнесла Алексис. – Это смешно. Тут нечего обсуждать. Я на это не пойду.

Харри был готов к такому осложнению. Он быстро встал, подошел к шкафу за своим пальто и надел его.

– Куда ты? – обеспокоенно спросила Алексис.

– Похоже, мне больше нечего сказать.

– Но ты не можешь уйти просто так.

– В данных обстоятельствах я не вижу смысла оставаться здесь.

Подойдя к двери, он услышал её подавленный голос.

– Харри, подожди минуту.

Он вопросительно повернулся.

– Пожалуйста, – взмолилась она. – Не бросай меня так. Это нечестно.

– Нечестно? Странно слышать такое от тебя. Это ты поступаешь нечестно. Я изрядно потрудился, совершенствуя этот план, шлифуя мельчайшие детали, а ты сидишь тут, как трусливый ребенок, и отказываешься выполнить твою часть из-за личной антипатии. Неужели ты не понимаешь, что это для нас – единственный шанс быть вместе? Думаешь, мне это по душе? Думаешь, мне будет приятно сознавать, что ты спишь с другим мужчиной? Думаешь, у меня нет чувств? Господи, Алексис, пошевели своими мозгами!

Она ещё никогда не видела Харри таким рассерженным. Это немного испугало её, но одновременно успокоило. Его страстный взрыв показывал, что Харри не был тем бессердечным, расчетливым манипулятором, каким казался. Он страдал. Однако охотно шел на страдания ради осуществления мечты их детства. Значит, и она должна пойти на это.

– Почему мне необходимо соблазнить именно Тома? – спросила Алексис, понимая, что уже сдалась.

– Не только соблазнить, но и оставить улики, которые обнаружит Иэн. Улики, явно свидетельствующие о том, что ты дерзко изменила ему с парнем, который по возрасту годится тебе в сыновья.

Алексис побледнела при упоминании о её возрасте.

– Повторяю, почему именно Том?

– По ряду причин. Во-первых, Джинна без ума от него, она придет в ярость, узнав – она непременно узнает правду, – что он предпочел ей тебя, её мачеху. Она станет злой, мстительной. Можно ли отплатить тебе лучшим способом, чем сказать отцу о том, что происходит у него за спиной? Мы хотим, чтобы она сделала именно это. Потому что тогда Иэн взорвется от ревности.

– Иэн не из тех, кто взрывается.

– Любой мужчина взорвется, если его спровоцировать достаточно сильно. – Харри снова сел, но не снял своего пальто. – Это подводит меня к следующей причине, делающей Тома самым подходящим кандидатом для осуществления наших целей. Иэн уже питает антипатию к нему и всему, что олицетворяет парень. Ко всей молодежной контркультуре. К синдрому хиппи. Поэтому Иэн придет в более сильную ярость от того, что ты обманываешь его с лабухом вроде Тома, которого он терпеть не может, чем если бы ты изменила ему с каким-то неизвестным молодым человеком. Я делаю акцент на слове молодой. Сколько лет Иэну? Шестьдесят?

– Пятьдесят девять.

– Еще лучше. Мужчины боятся шестидесятилетия. Боятся простатита, импотенции, высокого давления, сердечного приступа, безвозвратной потери молодости. Особенно если они женаты, как Иэн, на женщине, которая значительно моложе их. Том представляет из себя весьма реальную угрозу для Иэна. И весьма неприятную.

– Но ты совсем не знаешь Тома, – возразила Алексис. – Почему ты думаешь, что мне будет легко соблазнить его? Вероятно, он предпочитает девушек его возраста. Я могу не показаться ему привлекательной.

– Я уверен, что ты не утратила своих навыков, Алексис. Ты – очень красивая, эффектная, сексапильная женщина. Думаю, нашему Тому будет лестно твое внимание.

Алексис посмотрела на Харри.

– Нашему Тому? Что ты имеешь в виду?

– Ничего. Это просто оборот речи.

– Весьма необычный, если принять внимание, что ты даже не знаком с этим человеком.

– Нет, знаком, – тихо сказал Харри.

– Что?

– Я сказал, что знаю Тома. Знаю его достаточно хорошо. Мне известно, что он встречался с Джинной в прошлую среду, когда мы с Сарой обедали у вас дома. Когда Джинна сказала, что занимается у подруги.

– Не понимаю. Как тебе удалось узнать об этом, если даже мы с Иэном

– Поверили вранью Джинны?

– Да.

– Все очень просто. Я познакомился с Томом в Сент-Морице, и мы продолжили нашу дружбу в Лондоне. Он живет в Фулхэме. Я несколько раз был у него.

– Я даже не подозревала.

– Что? Что он был с Джинной в среду или что я знаю его лично?

– Ни то, ни другое, – сказала Алексис. – Чем он занимался с Джинной?

– Любовью.

На улице снова пошел дождь, заволакивая небо пеленой. Капли негромко барабанили по одинокому стеклу.

– Это для меня чересчур неожиданно. – Алексис растерянно покачала головой. – Внезапное появление на сцене Тома. Оно осложняет ситуацию, да?

– Напротив. Упрощает её. Том уже оказался бесценным.

– Каким образом?

– Подготовив почву. Лишив девственности Джинну, которая теперь увлечена им ещё сильнее, чем прежде. – Харри засмеялся. – У тебя удивленный вид, Алексис.

– Удивленный? Я потрясена. Джинна – девственница? Не могу в это поверить. Ты не шутишь, говоря, что на прошлой неделе она переспала с Томом? Что он стал её первым мужчиной?

– Да.

– Ты уверен?

– Настолько, насколько можно быть уверенным в этом, не присутствуя там лично. Помнишь, какой удовлетворенной казалась Джинна, когда она вернулась домой в среду? Как радостно она хихикала?

– По-твоему, это произошло в тот вечер?

– Да.

– Я не думала, что на свете ещё остались девственницы. Но почему Том сообщил тебе об этом? Это кажется странным.

– Он не говорил мне. Я велел ему сделать это. Должен сказать, что я бросил ему вызов. Ты знаешь, как тщеславны мужчины. Возможно, тут не было большого вызова, поскольку Джинна сама проявляла интерес к Тому. Нам необходимо, чтобы Джинна была без ума от Тома – думаю, это с ней уже произошло, потому что она звонит ему каждый день, – и испытывала к тебе ненависть, что произойдет скоро, если наш план увенчается успехом.

– Каков следующий шаг?

– Завтра ты позвонишь Тому и скажешь, что хочешь поговорить с ним наедине. Насчет Джинны. Он согласится. Догадается, что ты все узнала о них и сердишься. Вместо этого он обнаружит, что ты ревнуешь.

– Ревную?

– Конечно. Ты находишь его привлекательным. Возможно, дело в его мальчишеском очаровании. Возможно, тебя подстегивает соперничество с твоей падчерицей. Это достаточно распространенная ситуация. Так или иначе, в конце концов ты попадаешь в его постель и оказываешься столь потрясающей, что ему не остается ничего другого, как попросить тебя о новом свидании, о продолжении романа. Ты тоже захочешь его продолжить.

– Как долго?

– Отнюдь не вечно. Столько времени, сколько понадобится Джинне и Иэну для того, чтобы узнать о происходящем. Как я уже сказал, ты оставишь маленькие улики. Иэну надо будет ослепнуть, чтобы не понять, что ты обманываешь его. Он придет в ярость. Джинна будет в ярости, потому что Том предпочел тебя. Но твой роман с Томом также послужит другой очень важной цели. Он заставит полицию снять с тебя подозрения в убийстве Сары.

– С меня?

– Поскольку ты тоже имеешь доступ к цианистому калию, полиция начнет копаться не только в жизни Иэна, но и в твоей. Сначала они могут подумать, что существует любовная связь между тобой и мной, что ты хотела избавиться от Сары, чтобы мы могли быть вместе. Но вскоре они узнают о тебе и Томе и пересмотрят свою точку зрения. Твой роман с Томом собьет их с истинного следа. Если ты увлечена смазливым рок-певцом, какой у тебя может быть мотив для убийства Сары?

– Никакого.

– Верно. Но Иэн, который хотел убить тебя, имеет древний, как мир, мотив – ревность. И ревность Иэна будет засвидетельствована его собственной дочерью, что сделает ситуацию безупречной.

– По-твоему, полиция непременно придет к заключению, что убили не ту женщину, да? Ты в значительной степени рассчитываешь на это.

– Я очень верю в Скотланд-Ярд, – сказал Харри.

Алексис достала сигарету. Харри зажег её золотой зажигалкой фирмы «Данхилл», подаренной ему Сарой к сорокадвухлетию. Хотя Харри восхищался изысканным подарком, он не любил все напоминавшее о его возрасте. Ему казалось, что он растратил половину жизни на достижение бессмысленных целей и в результате потерял интерес ко всему. Он хотел изменить ситуацию. Он сможет сделать это с помощью Алексис. Он любил только её. Когда придет время, он избавится от Тома.

– Меня смущает одно обстоятельство, – сказала Алексис.

– Какое?

– Если Том изначально не имел намерения звонить Джинне, почему он передумал? Почему позволил тебе повлиять на него? Этот вызов его мужскому самолюбию не мог оказаться таким непреодолимым. Девушки постоянно бросаются к его ногам. Зачем ему понадобилась Джинна?

Харри знал, что рано или поздно Алексис задаст ему этот вопрос. Он размышлял о том, сказать ей правду или солгать. В конце концов он решил открыть ей часть правды – часть, способную наилучшим образом послужить его целям.

– Мы с Томом очень подружились в Сент-Морице, – медленно произнес Харри. – Однажды провели вместе почти всю ночь. Сара воображает, что я был с Джинной, но я был с Томом. И мы встречались несколько раз в Лондоне. Думаю, можно смело утверждать, что Том полюбил меня. Очень полюбил. А когда любишь кого-то, то хочешь помочь этому человеку. Ты меня понимаешь?

Алексис побледнела. Ее рука с сигаретой задрожала. На мгновение Харри испугался, что она сейчас потеряет сознание, но потом он сказал себе, что его сестра – не из тех женщин, которые падают в обморок.

– Я и не догадывалась, – удалось наконец выговорить ей со слезами на глазах. – Никогда не подозревала. О, Харри, почему?

– Что ты имеешь в виду? Почему с Томом? Или почему с другими?

Она спрятала свое лицо в складки серой твидовой юбки. Плечи Алексис вздрагивали, но из её горла не вырвалось ни единого звука. Рука с зажженной сигаретой почти касалась потертого ковра. Харри подошел к Алексис и обнял её, поняв, что его признание потрясло её гораздо сильнее, чем он предполагал. Она была искушенной женщиной и знала, как много на свете бисексуалов. Но он не ожидал, что его слова причинят ей такую боль.

– Алексис, дорогая, это не так ужасно, как ты думаешь. – Он погладил её длинные черные волосы. – Том – просто удобный вариант. Он почти ничего для меня не значит. Пожалуйста, поверь, что мои чувства к Тому, пусть даже вполне искренние, никоим образом не вытесняют из моей души чувства, которые я испытываю к тебе. Это и не могло случиться. Никто не может быть для меня столь важным, как ты. Ни мужчина, ни женщина. Никто. Я люблю только тебя, Алексис.

Она подняла голову и посмотрела на него. Слезы высыхали на её лице.

– Я думала, что знаю о тебе все, Харри. Вот что причиняет мне такие страдания. Я думала, что, несмотря на наши долгие разлуки, мы делимся друг с другом всем, остаемся честными. Теперь я гадаю, что ещё мне неизвестно, что ещё ты утаил.

– Ничего, – солгал он, – кроме причины, по которой я давно переключился на мужчин.

Она остановила его.

– Я не хочу слышать.

– Думаю, тебе следует это узнать. Вероятно, это принесет пользу. К тому же ты только что сказала, что хочешь знать обо мне все.

– Возможно, мне лучше оставаться в неведении. Мне было неприятно думать о том, что ты занимаешься любовью с Сарой, однако я понимала, что ты это делаешь – что тебе приходится это делать. Я мирилась с этим, считала это частью той ловушки, в которую ты попал из-за твоего брака. Такой же ловушки, в которой нахожусь я. Как мне ни было противно, я могла представить тебя занимающимся сексом с Сарой. Даже с другой женщиной, безликой незнакомкой. Но я была не готова услышать о Томе. Не знаю почему, но это кажется мне чем-то худшим. Я не могу соперничать с мужчиной. Это другое измерение. Нечто такое, с чем я не могу бороться.

– Тебе нет нужды с этим бороться. В том-то и дело. Том не представляет опасности для тебя, для нас. Совсем наоборот. Он работает на нас. Мы используем Тома, что быть вместе. Том – просто пешка. Неужели ты этого не понимаешь, Алексис?

– Я пытаюсь понять.

Харри посмотрел на часы.

– Уже поздно. Я должен скоро уйти.

– О, Господи, мы снова расстаемся! Я больше не в силах это выносить, Харри. Не в силах терпеть эти бесконечные, ужасные расставания. Я болею оттого, что разлучена с тобой. Когда мы не вместе, мне кажется, что я просто не существую.

– Я – тоже.

– Я хочу, чтобы мы были вместе столько, сколько мы хотим… чтобы мы могли разговаривать, заниматься любовью, делать все, что хотим, без этой постоянной спешки.

– Есть только один путь к этому. Но мой план тебе не нравится.

Она отошла назад к кровати и принялась расстегивать юбку.

– Что ты делаешь? – спросил Харри.

– Раздеваюсь. А на что ещё это похоже?

– У нас нет времени заниматься любовью, Алексис.

– Нет, есть. – Она вдруг язвительно улыбнулась. – Ты можешь сказать Саре, что задержался у портного. Или что тебя сбил грузовик. По правде говоря, мне нет дела до того, что ты ей скажешь.

– Но я должен поспеть на поезд!

– Будут другие поезда.

– Почему ты улыбаешься?

– Ты не закончил твой оригинальный план.

Она уже сняла юбку, жакет, свитер и осталась в зашнурованных темно-красных сапогах и черных трусиках.

– Ты ещё не объяснил мне, как я должна обменяться с Сарой чашками и не оставить на них отпечатков пальцев.

Харри улыбнулся и начал снимать галстук.

– Я думал, ты не спросишь.

34

Том МакКиллап находился один в своем элегантном фулхэмском доме. В тот момент, когда зазвонил телефон, он работал над новой песней. Сначала Том решил не отвлекаться, но потом вспомнил, что Харри несколько дней тому назад предупредил его о скором звонке Алексис.

– Все готово, – торжествующе сообщил Харри. – Она согласилась поговорить с тобой насчет Джинны. Но помни – она не знает, что ты посвящен в план. Поэтому прояви выдержку, когда она постарается соблазнить тебя. Сначала веди себя так, будто соблазнить тебя нелегко.

– Не понимаю, почему ты держишь её в неведении, – с недоумением сказал Том. – Не проще ли будет, если ты скажешь ей, что я согласился принять участие в твоем плане с соблазнением? Тогда ей не придется прилагать большие усилия.

– Не беспокойся насчет того, сколько сил ей придется затратить, чтобы уложить тебя в постель. Пусть потрудится на славу. Это поможет убедить её в том, что ты – ничего не ведающий статист. Мы же не хотим объяснять ей, что поделим деньги на троих – она может заупрямится. Сейчас она думает, что получит, как и я, половину.

– Ты чертовски хитрый тип, – сказал Том. – Как тебе удалось подбить эту даму на такую смелую авантюру?

– Так же, как и тебя. Ей нужны деньги.

– Должно быть, она здорово в них нуждается.

– Как и все мы, верно? – заметил Харри.

Харри нравился Тому, музыкант восхищался своим другом, хотел походить на него. Как и сам Том, Харри был когда-то мальчиком из малообеспеченной семьи, решившим вырваться из бедности и добившимся своего. В некоторой степени. Жениться на деньгах, как правильно заметил Харри, – совсем не то же самое, что иметь собственный капитал. Именно поэтому ради присвоения некоторой части состояния Иэна Николсона Харри прибег к помощи Тома. Он пообещал Тому двадцать пять тысяч долларов, не облагаемых налогами. За это Том должен был всего лишь сломать целку крошке Джинне, а затем вступить в непродолжительную связь с её мачехой!

Шантаж, возможно, кажется кому-то грязным словом, но оно нравилось Тому – тем более что Харри сказал, что самому певцу не придется лично участвовать в вымогательстве. Всю эту процедуру возьмет на себя Харри. Шагая по захламленной комнате к телефону, Том улыбался и насвистывал. Что-то подсказывало музыканту, что он вступает в полосу везения.

– Вы меня не знаете, – донесся женский голос с другого конца линии, меня зовут Алексис Николсон. Я – мачеха Джинны.

– Джинны? – Тому удалось изобразить голосом недоумение. – Какой Джинны? Вы, кажется, ошиблись номером.

– Я говорю с Томом МакКиллапом? – надменным тоном спросила женщина.

– Да, это я.

– Значит, я правильно набрала номер, и вам нет смысла притворяться. Джинна мне все рассказала про вас двоих. Можете догадаться, как я встревожена. Мне надо вас увидеть. Когда мы можем встретиться? Желательно сделать это поскорей.

Том усмехнулся в зеркало. Он несомненно был красивым парнем с зелеными глазами, валившими с ног женщин, а порой и мужчин вроде Харри.

– Может быть, прямо сейчас?

– Сейчас? – Ее голос дрогнул. – Я собиралась

– Послушайте, миссис Николсон. Я очень занят. Если вы так сильно хотите меня увидеть, я предлагаю вам приехать сюда немедленно.

– Какой у вас адрес?

– Я живу на Фулхэм-роуд, – сказал Том. – Хотя вы вряд ли знакомы с этим районом. Здесь живут nouveau riche.[58]

– Я удивлена, что вы способны выговаривать такие слова, – Алексис положила трубку.

Улыбнувшись, Том возвратился к своей бас-гитаре и нотам. Песня, которую он сочинял, требовала какой-то новой запоминающейся мелодии. Люди реагируют на «прилипчивую» мелодию, постоянно напевают её. Несколько популярных песен дают шанс попасть в список хитов «Мелоди Мейкерс» или «Саундс», возможно, даже в самое известное телешоу Би-Би-Си «Топ оф зе Попс».

Такими надеждами он вдохновлялся каждый раз, начиная сочинять новую песню, но они материализовались только раз, когда сингл с «Зимней любовью» стал бестселлером. Он и его товарищи обезумели от радости (именно тогда они купили дом за 35 000 фунтов стерлингов в модном Фулхэме), но это случилось два года тому назад. С того времени группа медленно сдавала свои позиции. Если в ближайшее время им ничего не обломится, они не смогут внести очередной взнос за дом, который много значил для Тома, был символом принадлежности к новой лондонской аристократии шестидесятых, выросшей на ниве кинобизнеса, моды и поп-музыки.

Тому хотелось, чтобы этим утром ребята находились здесь, как обычно происходило, когда он приступал к сочинению новой вещи. Он нуждался в обмене идеями, экспериментах с различными инструментами, в моральной поддержке друзей, помогавшей ему в работе. Но парни ушли по своим делам… на свидание с девушкой, в бар, к знакомым в Уэст-Энд.

Ну и черт с ними, подумал он. Может быть, это даже к лучшему, поскольку к нему должна приехать Алексис Николсон. Ему ни к чему присутствие в доме четырех товарищей, наблюдающих за тем, как он имитирует сопротивление чарам гостьи. Тома воодушевляли не только обещанные Харри деньги, но и тот факт, что кто-то составит ему компанию.

Том не любил одиночество. Он не привык к нему. Он вырос в многоквартирном муниципальном доме, среди эдинбургской бедноты, и был старшим ребенком в семье, где насчитывалось пятеро детей. Неподалеку находился Мюррейфилд – цитадель городских снобов. Именно там Тома впервые заворожила роскошная жизнь. Эти впечатления надолго поселились в его душе.

Том решил повысить свое общественное положение. Будь он проклят, если ему, как отцу, придется заправлять жалким баром – так он сказал своим родным, с сарказмом прозвавшим его «миллионером». Тому эта шутка не показалась забавной. Музыка была одним из немногих шансов для такого парня, как Том, и он ухватился за него, решив, что если «Битлз» сумели добиться успеха, то и он сможет это сделать.

Сейчас, после восьми лет изнурительных гастролей и разочаровывающих переговоров со звукозаписывающими компаниями, Том начал спрашивать себя, не напрасны ли его усилия. Возможно, он просто не обладал качествами, необходимыми для того, чтобы забраться на вершину. Положение также усугублял его возраст.

Хотя он выглядел значительно моложе своих двадцати пяти лет (этому способствовали юбка шотландского горца, гольфы, тщательное бритье перед выступлением), все конкуренты Тома знали, сколько ему на самом деле. В подростковом мире поп-музыки двадцать пять лет – почти старость. Кажется, только Мику Джаггеру и Полу МакКартни удавалось успешно справляться с бременем возраста, но они принадлежали к музыкальной элите.

В дверь позвонили.

– Здравствуйте, – произнесла женщина в роскошно черно-белой шубке. Я – Алексис Николсон.

Несмотря на то, что капюшон шубки частично скрывал её лицо, было ясно, что она – красавица. Том не мог поверить своему везению, он решил, что Харри пошутил насчет её возраста. Или она владела секретом вечной молодости. Ее можно было дать меньше тридцати.

– Пожалуйста, проходите, – сказал он, внезапно подумав о собственном виде.

Ей, похоже, не было до этого дела. На большинство женщин итальянский вязаный свитер и дизайнерские брюки Тома произвели бы благоприятное впечатление, но Алексис прошла мимо него, словно он вовсе не существовал. За ней тянулся шлейф из тонкого аромата.

Значит, это и есть немолодая мачеха Джинны! Харри напомнил себе, что должен разыграть холодность, но понял, что сделать это будет нелегко. Увидев, как она подвинула мандолину, последний экземпляр «Экспресс» и пару чьих-то носок, чтобы сесть на современный диван из хрома и кожи, Том ощутил охватившее его волнение.

– Извините за беспорядок, – сказал он. – Пятеро холостяков. Что ещё можно ожидать?

– Где остальные?

В углу комнаты находился небольшой помост, на котором репетировала группа. Сейчас, когда никто не сидел за ударными и электроорганом, он казался мрачным и заброшенным. Только висевшие на стене большие фотографии выступающей группы оживляли покинутую музыкантами комнату.

– Они все ушли, – ответил Том. – По своим делам. Они вернутся нескоро, если вас беспокоит это.

– Меня ничто не беспокоит, – произнесла Алексис тем же надменным тоном, которым она говорила по телефону.

– Рад это слышать. – Черта с два он позволит ей запугать его. Хотите чашку чаю, миссис Николсон? Или кофе? Вы ведь американка, да?

Проигнорировав его последний вопрос, она сказала:

– У вас случайно нет «Хэга»?

– «Хэга»? Что это такое? – Он почувствовал себя провинциалом. – Это напоминает «хаггис» – шотландское средство от недержания мочи.

Его шутка не произвела на неё впечатления.

– Ничего страшного. Меня устроит кофе.

– Я вернусь через секунду.

Том нашел «Нескафе» и поставил чайник на плиту. Ему пришло в голову, что он должен предложить гостье спиртное или сигареты, чтобы она расслабилась. Несмотря на её самоуверенный вид, она явно нервничала, придя сюда под вымышленным предлогом. Как ей удается сохранять такой апломб, такое агрессивную надменность, будучи такой же участницей шантажа, как и он сам? – удивился Том. Возможно, её высокомерие объяснялось суммой, которую она рассчитывала получить. Ее доля, вероятно, значительно больше обещанной ему.

Прежде Том не принимал во внимание такую возможность. Сейчас, подумав о ней, он понял, как мало ему известно о всей операции. Он лишь услышал от Харри, что они попросят у Иэна Николсона семьдесят пять тысяч фунтов стерлингов в обмен на обещание не разглашать тот факт, что жена и падчерица банкира спят с одним и тем же сомнительным типом.

– Вот и я, – сказал Том, одаривая Алексис своей отрепетированной артистической улыбкой и подавая ей кофе. – Вижу, вы уже подружились с Зимой.

Она гладила рыжую кошку, зашедшую в комнату из сада.

– Я гадала, как её зовут.

– Мы назвали её Зимой в честь нашего первого хита «Зимняя любовь». Том скромно умолчал о том, что этот хит был их единственным. – Она настоящая красавица, правда?

– Да. Я люблю кошек.

– Я тоже.

– Ну, теперь, когда обмен любезностями завершен, перейдем к делу. Она пила кофе без молока, с двумя ложечками сахара. – Вы знаете, почему я здесь.

– Полагаю, из-за Джинны.

– Как интересно, – с сарказмом в голосе произнесла Алексис. – Я думала, что у вас нет знакомых с этим именем. Во всяком случае вы так сказали по телефону.

– Я солгал вам, миссис Николсон. Так что насчет Джинны?

– Я хочу, чтобы вы немедленно перестали с ней встречаться.

– Это приказ?

– Называйте это как хотите. Только оставьте её в покое.

– Почему я должен так поступить?

– Потому что я требую этого.

Не прошу. Требую!

– Послушайте, леди

– Оставьте этот тон, – предупредила она ледяным голосом. – Джинне ваши манеры, точнее, их отсутствие, может показаться экзотическим, но мне нет.

– Извините меня. – Он встал и насмешливо поклонился. – Я не знал, что нахожусь в обществе особы королевской крови. Вероятно, мне следовало поцеловать вам руку или что-то еще.

– Вы можете поцеловать мой зад, если хотите. Только перестаньте встречаться с моей падчерицей. Это все, что я хочу вам сказать.

Если бы Том не знал правду, он бы поверил в её искренность, в то, что она пришла сюда из-за падчерицы. Она определенно умела играть, ей нельзя было отказать в этом. Она играла дерзко, но убедительно.

– А если я откажусь?

– В таком вы поступите, как очень глупый молодой человек. Отец Джинны ещё не знает, что вы с ней подружились, если можно так сказать. Но уверяю вас, что если ему станет об этом известно, вы наживете себе больше неприятностей, чем вы способны переварить. Вероятно, вы поняли по вашей короткой встрече с ним в Сент-Морице, что он не любит вас и таких типов, как вы.

Том ощутил вспыхнувшую в нем злость.

– Каких именно?

– Хищных.

Том подошел к тому месту, где лежала его гитара, взял её и сыграл несколько аккордов из сочиняемой им песни. Он должен был успокоиться.

– Я – простой шотландский парень, миссис Николсон. Я даже не понимаю, что означает это определение.

– Его применяют к негодяям, использующим других людей в корыстных целях.

– Знаете, миссис Николсон, – сказал он, сдерживая ярость, – вам следует быть более осторожной, говоря с другими людьми. У меня тоже есть чувства.

– Очень сомневаюсь в этом. Если бы они у вас были, вы бы дважды подумали, прежде чем соблазнить невинную девушку вроде Джинны. Девственницу, если выражаться точно.

– Невинную? – Возмущение не помешало ему изумленно рассмеяться. – Это шутка. Вы не знаете свою падчерицу, миссис Николсон. Она едва не разорвала на мне одежду.

– Но до прошлой среды Джинна была девственницей. Или вы это отрицаете?

– Нет, не отрицаю. Почему я должен это отрицать? Я не стыжусь происшедшего. Я определенно не принуждал Джинну делать что-то против её воли. Мне не пришлось её принуждать. Ваша падчерица оказалась самой сексуально агрессивной девственницей, с которой я когда-либо сталкивался. Называя вещи своими именами, можно сказать, что она фактически затащила меня в постель.

Алексис отодвинула чашечку кофе. Ее длинные коралловые ногти заблестели в лучах холодного январского солнца.

– Она утверждает, что вы её изнасиловали.

– Что?

– Вы меня слышали.

– Я вам не верю. Это абсурд. Вы лжете. Джинна никогда бы не сказала такое.

Алексис встала, подошла к Тому и ударила изумленного парня по лицу.

– Как вы смеете называть меня лгуньей? Кем вы себя считаете? Вы всего лишь жалкий, распущенный лабух. Меня ещё никогда так не оскорбляли.

Эта сучка – сумасшедшая, подумал Том, откладывая в сторону свою гитару. Что за странный способ соблазнения мужчины? Потом, к своему изумлению, он ощутил знакомую пульсацию в его дорогих итальянских брюках. Он так привык к тому, что женщины вешаются ему на шею, что до настоящего момента не понимал, как наскучила ему их доступность. Напротив, высокомерие Алексис Николсон взбудоражило его, подействовало возбуждающе.

– Значит, я – жалкий и распущенный, да? – Злость и сексуальное желание Тома слились в единый полыхающий пожар чувств. – Таким вы меня считаете?

– Совершенно верно.

– Вы сами напросились, – пробормотал он.

Том схватил её за воротник и одним быстрым, резким движением разорвал ткань коралловой блузки. Пуговицы полетели на пол. Кошка выбежала из комнаты. Часы пробили два раза. Больше ничего не произошло. К удивлению Тома она не попыталась прикрыть свои обнаженные груди или защитить себя каким-то образом. Она просто стояла на месте, её длинные черные волосы падали ей на плечи, стальные глаза презрительно выдерживали его взгляд. На её губах блуждал легкий намек на улыбку.

– Что вы собираетесь сделать теперь? – спросила она.

– Трахнуть вас, миссис Николсон. Если понадобится, сделать то, что я не сделал с Джинной. Изнасиловать вас. – Растерзать, подумал он. – И вам это понравится.

– Посмотрим, – сказала она, когда Том схватил её.

35

Джинна вернулась домой из университета в ещё большем смятении, чем то, которое она испытывала, отправляясь туда. Она провела большую часть дня, переводя весьма содержательные «Мысли» Паскаля на английский и думая о Томе МакКиллапе на странном, бессловесном языке любви. Даже всезнающий Паскаль, похоже, терялся, размышляя об этом чувстве. Ему пришлось позаимствовать суждения Корнеля.

«Согласно Корнелю причины, порождающие любовь, вполне реальны, а её последствия ужасны.»

Джинна не нуждалась в гениях 17-го века, чтобы понять это. Том не звонил ей с прошлой среды, когда он избавил её от ненавистной девственности, и она стремительно сходила из-за этого с ума. Пять дней молчания. Сегодняшний не считается. Еще нет, подумала она, бросив плащ на кресло и помчавшись на кухню, где миссис Кук с усердием полировала серебро.

– Для меня нет сообщений? Кто-нибудь звонил?

– Кто-то звонил, мисс, но не вам. Вашей мачехе.

– О. – Шесть дней молчания. – Где моя мачеха?

– Отправилась за покупками.

Джинна не знала, почему она задала этот вопрос. Алексис вечно ходила по магазинам. Это занятие составляло её главный интерес в жизни, она посвящала себя ему ревностно, страстно, пылко. Оно помогало заглушить скуку и разочарование.

Теперь, когда Джинна снова жила дома, она поняла, каким пустым, незаполненным, лишенным любви было существование Алексис. Прежде Джинна была слишком молода, чтобы понять ситуацию. Она решила никогда не становиться такой, как её мачеха.

Внизу зазвенел дверной звонок.

– Любопытно, кто это может быть, – сказала миссис Кук.

Это была Алексис. На этот раз она пришла с пустыми руками. Обычно они были заняты покупками, а губы женщины – плотно сжатыми от усталости. Сейчас она казалась ликующей, счастливой.

– Я оставила дома ключи. – Алексис засмеялась, её коралловые губы были одного цвета с брюками, видневшимися под длинной шубой из рыси. Право, какая оплошность.

– Я думала, что ты делаешь покупки, – сказала Джинна.

– Верно, дорогая. Я велела доставить все сюда.

– Что ты купила?

– Сейчас вспомню. – Глаза Алексис радостно заблестели. – Блузку, шарф и ремень в «Эрмесе». Желтую фарфоровую розу в «Алджернон Эспри». Я решила, что она – именно то, в чем нуждается наша кухня. В дополнение к розе я купила фарфоровую вербу с сережками.

– Господи, – пробормотала миссис Кук. – Это уже чересчур экстравагантно, мадам.

– Ерунда. В каждой лондонской кухне должны стоять фарфоровые роза и верба с сережками.

– Для чего? – сказала миссис Кук самой себе.

Джинна изучающе посмотрела на мачеху. Алексис не относилась к числу людей, которые забывают ключи, к тому же она держалась странно, словно была слегка захмелевшей.

– Ты выглядишь не так, как после хождения по магазинам, – сказала Джинна.

– Правда? – Алексис снова засмеялась. – Почему ты так решила?

– У тебя счастливый, умиротворенный вид. После магазинов твое лицо становится напряженным.

– Я не знала, что ты такая наблюдательная.

– К тому же я чувствую твои духи. – Ее мачеха по-прежнему пользовалась духами «Ле Флер», которые выпускала Тереза. – Обычно аромат уже исчезает к этому часу.

Алексис повернулась к миссис Кук.

– По-моему, эта девушка напрасно тратит свое время на изучение языков. Ей следовало бы отправиться в школу, где готовят сыщиков. Однако это не беда. Я уверена, что Скотланд-Ярд обойдется без её помощи. А теперь, если вы меня извините, я отправлюсь наверх принять ванну. – Она кивнула Джинне. – Боль в ногах. Верный признак долгого хождения по магазинам.

На следующий день, после занятий по испанскому, Джинна позвонила в «Алджернон Эспри» на Брутон-стрит и представилась как миссис Иэн Николсон. Имитируя американский акцент, сказала, что хочет удостовериться в том, что заказанные ею фарфоровые роза и верба с сережками будут доставлены к званому обеду, который она запланировала на конец недели. Через несколько минут продавщица сказала, что согласно их записям миссис Николсон в последнее время ничего не заказывала.

Ее догадка подтвердилась.

Алексис завела любовника. У Алексис роман. Кто этот человек? Подозревает ли что-то отец? Ей, Джинне, следует присматривать за мачехой в дальнейшем. Девушка вздохнула и решила прогуляться по набережной. Темза была сегодня мутной, четыре больших корабля, пришвартованных к пристани, подчеркивали мрачность атмосферы. Отец сказал ей, что королевское судно «Хризантема» использовалось во время Второй мировой войны для обучения матросов торгового флота стрельбе по воздушным целям. Иэн явно рассчитывал, что этот исторический факт произведет впечатление на Джинну. Похоже, он забывал, что она родилась в 1956 году, и последняя война не пробуждала у неё столь ярких воспоминаний, как у людей его поколения, вечно толковавших о Дункерке, Монтгомери и отчаянных смельчаках из королевских ВВС.

Джинна знала, что «пропасть между поколениями» – затертый штамп, но он точно описывал раздражающую ситуацию. Могла ли она рассчитывать на то, что отец полюбит Тома и его музыку, если он по-прежнему напевал устаревшие мелодии? Правильно сказал Том в прошлую среду: «Битлз» изменили не только мир музыки, но и весь мир. Слава Богу, он уже никогда не будет прежним. Сегодня подростки – самостоятельные личности, а не придатки к своим родителям. Они обладают покупательной способностью, задают стиль, им посвящены газетные заголовки. Дети – это большой бизнес."

Даже её отец должен был понять это, но, к сожалению, он цеплялся на традиционные ценности английского истеблишмента, нисколько не изменившиеся за последние сто лет. Иэн по-прежнему жил в запылившемся прошлом, заботился о членстве в престижном клубе, хотел выдать дочь замуж за дипломата. Его ждет большой сюрприз!

Как и большинство девушек, она всегда гадала, кто станет её первым любовником, какие ощущения она испытает. Джинна слышала от подруг столько всяких историй, что не знала, чему верить. Это будет восхитительным или ужасным? Или чем-то ещё худшим: бессмысленным, тусклым? Одна соученица Джинны по Гстааду сказала, что она даже не отдала себе отчета в происшедшем, пока парень не перекатился на бок и не сказал: "Это было потрясающе, правда?"

Вспоминая вечер среды, Джинна удивлялась словам одноклассницы, хотя и не имела оснований сомневаться в её правдивости. Она лишь радовалась тому, что с ней все произошло иначе. Том оправдал все её лучшие ожидания. Оказался внимательным, но страстным, нежным и неистовым, старался не испугать её, проявлял выдержку и терпение, пока она не расслабилась. Потом он преодолел все барьеры и стал заниматься с ней любовью, точно необузданный дикарь.

К удивлению Джинны, она ответила ему тем же.

Она никогда не подозревала силу своего сексуального голода и плотский аппетит, который скрывала от всех (включая себя) на протяжении нескольких лет. Величайшим открытием, связанным с первым сексуальным опытом, стало для Джинны огромное наслаждение, которое она испытывала. Боль оказалась на втором плане. Однако она дополнила удовольствие и ощущение победы. В пятнах крови на простыне было нечто первобытное, потрясшее Джинну сильнее и приятнее, чем она ожидала.

Она заранее думала, что ей будет стыдно и неловко, однако происшедшее пробудило в ней чувство гордости. Не из-за её девственности, а потому что таинственный ритуал оказался совершенным, и она наконец стала женщиной. Она словно вырвалась за пределы огороженной территории, проникла в мир полноценных ощущений, которому отныне будет всегда принадлежать.

Какой романтической дурочкой она была, подумала Джинна, сворачивая к входу в Королевский колледж. За всю неделю Том не сказал ей ни слова. Ее внимательный любовник! Он даже не потрудился позвонить и сказать ей «Привет». Кого она обманывает? Она хотела услышать от Тома не просто «Привет». Хотела, чтобы он попросил её о новой встрече. Хотела, чтобы он желал её так же сильно, как она – его.

Джинне пришло в голову, что хотя происшедшее имело для неё огромное значение, для Тома оно могло быть заурядным эпизодом. Все знают, что рок-музыканты трахаются с множеством девчонок, их вечно преследуют цепкие фанатки. Джинна слышала немало историй о пресловутой распущенности музыкальной богемы, но не знала, насколько им можно верить.

К тому же, даже если они были правдивыми в целом, всегда есть место исключениям из правил. Она предпочла бы объяснить молчание Тома не его полным безразличием, а чем-то другим. Чем именно? – спрашивала себя Джинна. Она не могла придумать другую причину его оскорбительного, непростительного поведения.

Поднимаясь на лифте на последний этаж, где проходили занятия по французскому языку, Джинна размышляла, позвонить ей Тому или подождать. Оба решения имели недостатки. В одном случае ей грозила унизительная перспектива оказаться отвергнутой. В другом – новые горькие, бессонные ночи. Джинна впервые столкнулась с бессонницей и не знала, как с ней бороться. Сейчас она испытывала усталость. Возможно, ей следует попросить у Алексис снотворное, но тогда ей придется отвечать на вопросы взрослых. Отец встревожится и, вероятно, отправит её к семейному доктору, который тоже будет задавать вопросы. Нет. Это исключено.

Разумнее всего было пойти на риск и позвонить Тому. Какой может быть его худшая реакция? – подумала она, выйдя из лифта и направляясь к кабинке с телефоном.

– Я не желаю тебя больше видеть.

Он действительно произнес это! Услышав те самые слова, которых она боялась больше всего, Джинна задрожала.

– Не понимаю, – сказала она. – Почему? Что я сделала?

– Сущий пустяк. Ты только сказала твоей мачехе, что я тебя изнасиловал.

Джинна услышала прозвучавший где-то поодаль возглас женщины: "Не-е-т!" Этот голос показался ей знакомым.

– Что я сделала? – сказала девушка.

– Ты сказала, что я тебя изнасиловал! Что заставило тебя произнести такую абсурдную, бредовую выдумку? Ты сошла с ума?

– Но я этого не говорила. Это какая-то ужасная ошибка.

– Ну конечно.

"Битлз" пели "Я хочу держать тебя за руку" на немецком языке. Том ставил эту вещь из своей коллекции в прошлую среду, когда они занимались любовью. Он быстро нашел, кому ещё включить её.

– Том, выслушай меня. Я даже не упоминала о тебе при Алексис. Ни о тебе, ни о нас, ни о происшедшем в среду. Я не говорила об этом ни единому человеку. Не говорила, что ты изнасиловал меня. Ты должен поверить мне. Пожалуйста, Том.

– Если ты никому об этом не говорила, каким образом Алексис узнала, что ты была у меня в среду вечером?

– Не знаю. Понятия не имею.

– Возможно, твоя мачеха в свободное время читает по чайным листьям. Возможно, она все узнала таким образом.

– Я уверена, что есть разумное объяснение, Том. Оно должно существовать.

– Когда ты найдешь его, сделай мне одолжение. Оставь его при себе. Я не хочу тебя больше видеть.

– Том!

Он положил трубку. Потрясенная Джинна не могла унять дрожь. Она подумала о том, не броситься ли ей в реку, не шагнуть ли под едущий автобус, не купить ли револьвер и вышибить себе мозги. Но у неё не было мужества для самоубийства, этот поступок был слишком необратимым. К тому же если бы она покончила с собой, то никогда бы не узнала, как Алексис стало известно, что Том занимался с ней любовью в прошлую среду, и почему Алексис предъявила ему такое мерзкое, возмутительное обвинение. Есть только один выход. Предъявить самой Алексис обвинение во лжи. Джинна выбежала из колледжа и поймала на Стренде такси.

– Маунт-стрит, Саут Одли, – сказала она как-то странно посмотревшему на неё водителю.

Через мгновение она поняла причину. По её щекам текли слезы. Она знала, что Алексис не любит её, но не предполагала, что ненависть мачехи к ней была так сильна, что заставила женщину разрушить самые важные для падчерицы отношения.

36

К моему изумлению, Том оказался прекрасным партнером.

Я так давно не спала ни с кем, кроме Иэна, которого терпеть не могла, и Харри, которого безумно любила, что почти забыла, какую чистую, ничем не замутненную радость способен давать секс. Любовные упражнения Иэна отталкивали меня своей извращенностью, а с Харри все было слишком серьезным. Любовь с Томом оказалась совсем другой, раскованной и непринужденной, несмотря на его вчерашнее грозное обещание изнасиловать меня.

Мы провели время так здорово, что он предложил мне прийти сегодня, и я согласилась. Я испытывала чувство вины из-за того, что получила удовольствие, которое не должна была получить. Это было чисто деловым соглашением. Вероятно, это обстоятельство лишь усиливало получаемое мною наслаждение. Когда человек чудесно проводит время, чувство вины не заставит себя ждать.

Однако я совсем не ожидала телефонного звонка Джинны, происшедшего несколько минут тому назад, когда я одевалась. Я знала, что девушка рано или поздно позвонит Тому, чтобы выяснить, почему он до сих пор игнорирует её, но полагала, что гордость не позволит Джинне сделать это так скоро. Мне следовало вспомнить, как трудно влюбленному человеку хранить гордость, ждать, сдерживать нетерпение.

В спальне Тома царил блаженный хаос, радовавший меня после безупречного порядка, в котором содержалась наша квартира на Маунт-стрит.

Едкий запах «травки» перенес меня в годы беспечной молодости, когда я ещё не была знакома с Иэном и имела любовников, говоривших на самых разных языках. Я никогда не сожалела о той жизни и часто скучала по ней. Тогда я не признавала никаких обязательств, не знала, где и с кем окажусь в следующую минуту. Во время сегодняшнего свидания с Томом я спросила его, курили ли они с Джинной на прошлой неделе "травку".

– Нет, роль совратителя мне не по душе, – признался он. – С меня хватило и того, что она оказалась девственницей.

– Это, должно быть, стало большим сюрпризом.

– Сюрпризом? Я испытал неприятное потрясение. Кому, черт возьми, нужны девственницы?

– Почему ты решил с ней переспать? – спросила я, разыгрывая неведение. – Она тебе, конечно, показалась привлекательной?

Он не мог признаться, что сделал это по просьбе Харри. Том считал, что мы с Харри познакомились совсем недавно, в Сент-Морице, во время рождественских каникул. Представляю, как вытянулась бы его физиономия, узнай он, что я – сестра Харри, которой к тому же известно об их сексуальных отношениях. Может быть, занимаясь любовью с Томом, я ловила дополнительный кайф от сознания, что он тоже спал с Харри.

Сначала я боялась, что эта осведомленность породит во мне отвращение, оттолкнет меня от Тома, но на самом деле результат оказался прямо противоположным. В этой трехсторонней связи было что-то странно волнующее. Точнее, четырехсторонней, если включить сюда Джинну. Хотя я соблазнила Тома вовсе не для того, чтобы насолить Джинне, я все же не могла игнорировать мое чувство соперничества с падчерицей.

– Я переспал с Джинной, потому что она меня завела, – солгал Том, чтобы хоть как-то ответить на мой вопрос. – Но это не доставило мне большого удовольствия.

"In deinen Armen bin ich gluklish"[59] – пропели «Битлз». В этот момент зазвонил телефон, и Том устало поднял трубку. Поняв, что это была Джинна, я пожалела о том, что сказала Тому о вымышленном изнасиловании. Отправляясь к нему вчера, я не собиралась говорить это. Моя ложь родилась спонтанно из-за отчаянного желания разозлить и завести Тома, заставить его взять сексуальную инициативу в свои руки. Что ж, он это сделал. Доказательством этого служили оставшиеся на моих плечах темно-синие следы от его пальцев.

Но когда мы позанимались любовью, я призналась, что солгала ему, что Джинна ничего не говорила об изнасиловании. Я объяснила Тому, что решила таким образом соблазнить его, и это не слишком сильно отличалось от правды. Конечно, мои истинные мотивы были далеки от тех, которые пришли в голову Тому. Как любой мужчина в подобной ситуации, он подумал, что я нахожу его физически неотразимым, и был польщен этим, не подозревая, что мы с Харри собирались использовать его для осуществления нашего плана.

Я больше не вспоминала о вымышленном изнасиловании. Не думала о том, что он сошлется в разговоре с Джинной на это обвинение, назовет его причиной, по которой не хочет больше с ней встречаться. Я так опешила, когда он упомянул в телефонном разговоре изнасилование, что невольно выпалила "Нет!" Теперь, когда я вернусь домой, мне придется иметь дело с разъяренной Джинной. Я была готова задушить Тома.

– Ты сама это начала, – сказал он с усмешкой после того, как оборвал разговор с Джинной. – Дала мне идеальный повод для разрыва с ней.

– А ты, мерзавец, поставил меня в кошмарное положение.

Я бросила в него подушку, он ответил мне тем же и очень скоро раздел меня. Мы занялись любовью в третий раз за сегодняшний день… Потрясающая сексуальная сила двадцатипятилетнего мужчины – ещё одна вещь, о которой я почти забыла. В пособиях по сексу вечно утверждается, что важно качество, а не количество, и отчасти это верно. Но могу сказать вам, что ничто не сравнится со стремительно возвращающейся «каменной» эрекцией, помогающей женщине почувствовать себя желанной.

– У вас отличное тело для ваших лет, миссис Николсон, – поддразнил меня Том, когда я через несколько минут выбралась из кровати. – На заднице ни одной морщинки. Как вы этого добились?

– Заткнись и помоги мне найти мои колготки. Господи, который час? Я должна зайти куда-нибудь по дороге домой.

Игнорируя мои слова, он сказал:

– Когда я увижу тебя снова?

– Не знаю. Я позвоню. Ни в коем случае не звони сам. – Мои свернувшиеся в комок колготки лежали под кроватью возле туфель и юбки. Должно быть, я сняла с себя все сразу. – Мой муж – ужасный ревнивец.

– Будь я твоим мужем, я бы тоже ревновал тебя. Ты превосходно берешь на клык.

Я почувствовала, что краснею. В последний раз точно такие слова я услышала от бисексуального американского актера, с которым много лет тому назад познакомилась в Марокко. Это выражение используют только американцы и музыканты, подумала я, пытаясь найти свитер. Наконец я обнаружила его под одной из подушек.

– И мне нравится, что ты такая высокая. – Том устроился на краю кровати. – Не знаю, почему меня так заводит твой рост.

– Может быть, я пробуждаю в тебе сыновьи инстинкты.

– Что пробуждаешь?

– Может быть, ты видишь во мне мать.

Он засмеялся.

– Мать? Это шутка. С такими грудями?

Свитер застрял у меня на шее.

– Чем тебе не угодили мои груди?

– Ничем. Мне нравятся маленькие груди, только вряд ли они напоминают мне о маме.

Я поцеловала его в губы.

– Рада слышать это, сынок.

Он встал и подошел к двери.

– Кажется, я слышу доносящиеся снизу голоса. Мои товарищи вернулись. – Его насмешливый голос стал более серьезным. – Я вдруг понял, что отношусь к тебе, как собственник.

– В следующий раз я надену вуаль. А сейчас оденься, и давай спустимся вниз, чтобы ты мог представить меня друзьям. Кажется, этого не избежать. Воспользуйся вымышленным именем.

– Как насчет Кармен?

– Отлично. Я буду говорить с испанским акцентом.

Испания. Летние люди. Все легкомыслие улетучилось при мысли об исходной цели моего визита к Тому. Произошло нечто непредвиденное. Я получила слишком большое удовольствие без Харри, и это испугало меня. Такое не должно было случиться.

– Что с тобой? – спросил Том.

– Ничего.

– Ты побледнела.

– Я сказала – ничего!

Я выпалила это более резко, чем собиралась, и он посмотрел на меня, прежде чем начал одеваться. Я возненавидела Тома за то, что он увидел меня не защищенной тщательно выкованной броней. Обнаженное тело раскрывает гораздо меньше, чем лицо, оставшееся без маски. Я решила, что не позволю моей преданности Харри снова ослабнуть. Только он для меня важен, подумала я. Возможно, за все эти годы атеизма он стал моей религией?

Я доехала на такси до "Алджернон Эспри" и распорядилась относительно доставки на Маунт-стрит желтой фарфоровой розы и вербы с сережками, якобы уже заказанных мною вчера. Мне показалось, что продавщица пристально посмотрела на меня. Догадалась ли она, что я только что вылезла из чужой постели, и если да, то по каким признакам? Я посмотрела на свое отражение в зеркале. Я выглядела, как обычно. Была элегантной, невозмутимой. Это моя нечистая совесть подшучивает надо мной, решила я, поняв, что чувствую себя виноватой лишь из-за того, что изменила Харри, а вовсе не Иэну. Однако именно Харри уговорил меня соблазнить Тома, это была не моя идея. Мне было не из-за чего чувствовать себя виноватой. Однако неприятное ощущение оставалось со мной, словно сон, который не удается прогнать.

Обойдя площадь, я увидела посреди Карлос-плейс швейцара из «Коннота», который с помощью свистка подзывал таксиста. Под козырьком подъезда толпились в ожидании гости отеля. Снова пошел дождь. Я внезапно поняла, что оставила мой зонтик от "Харди Эмис" у Тома и теперь промокну.

Какую глупость я совершила! Я всегда брала с собой зонтик, в Лондоне такая переменчивая погода, к тому же газеты обещали на сегодня ливень. Как я объясню это Джинне и миссис Кук?

– Джинна, ты ушла утром с моим зонтиком от "Харди Эмис"? – строгим тоном спросила я, входя в гостиную. – Если это так, я буду сильно сердится. Посмотри на меня! Я вымокла до нитки!

Миссис Кук уже ушла. Было позже, чем я думала.

– Нет, – сказала Джинна. – Я не брала твой зонтик.

– Не брала? – Я изобразила недоумение. – Не представляю, куда он делся. Еще вчера вечером я видела его в прихожей. Знаешь, с бамбуковой ручкой.

– Я уже сказала, что не брала твой чертов зонтик!

– Что с тобой?

– Это с тобой что-то, Алексис.

Я встряхнула шубу из шиншиллы, чувствуя себя, как мокрая курица.

– Извини.

– Ты обвинила Тома в моем изнасиловании! – Она вскочила с дивана, её темные глаза сверкнули на фоне золотистого интерьера. – Заявила ему, что я сказала тебе, будто он меня изнасиловал. Почему? Почему, Алексис? Почему ты совершила такой подлый, отвратительный обман?

Профессия манекенщицы давала одно преимущество – умение в любых обстоятельствах сохранять невозмутимость.

– Прежде всего я разожгу огонь в камине, если ты не возражаешь. Здесь можно околеть. Потом налью себе бренди. После этого отвечу на твой вопрос. Если у тебя хватит терпения подождать.

Она снова села и мрачно уставилась на стены, имитировавшие черепаший панцирь. Я не торопилась. Работая у мадам Терезы, я научилась скрывать растерянность и волнение.

– Я поняла, что в прошлую среду, когда ты вернулась домой с таким самодовольным видом, ты была с Томом, – сказала я, согреваясь. – Я не поверила в то, что ты занималась с подругой. Поэтому я отправилась к Тому. Зная резко негативное отношение твоего отца к этому человеку, решила уничтожить вашу связь в зародыше, пока не возникли серьезные неприятности.

– Подлая тварь.

– Том охотно признался, что в прошлую среду, как я и подозревала, вы переспали. На самом деле этот жалкий негодяй был вполне доволен собой. Теперь я подхожу к главному. Я знала, что Том не насиловал тебя. Ему не было нужды это делать. Я лишь представила дело так, будто ты сказала мне об этом. Я хотела отпугнуть его, чтобы он в дальнейшем не приближался к тебе. Судя по твоему печальному лицу, мой план, похоже, сработал. Полагаю, он не хочет больше тебя видеть.

– Да, не хочет. Благодаря тебе.

– Я нахожу это весьма интересным. Это лишь подтверждает, что твой отец был прав с самого начала. Если бы Том хоть на йоту любил тебя, он бы не позволил так легко запугать его. Он бы дал мне отпор. Но ты ничего для него не значишь, он просто переспал с тобой, и все. Поэтому я не жалею о том, что отправилась к нему с этим вымыслом об изнасиловании. Твой отец отправлял тебя в лучшие учебные заведения не для того, чтобы ты тратила свою жизнь на какого-то никчемного лабуха.

Разъяренная моими словами Джинна покрылась алыми пятнами. В гневе она выглядела ужасно.

– Ты – самая отвратительная лицемерка, какую я когда-либо встречала, Алексис. Кого ты рассчитываешь обмануть твоим благородным объяснением? Уверяю тебя, со мной этот номер не пройдет. Я не так глупа, чтобы поверить твоей жалкой, неубедительной лжи.

Она встала и направилась ко мне.

– Я скажу тебе, что произошло на самом деле. Ты пришла к Тому не для того, чтобы защитить меня, а чтобы самой соблазнить его. Вчера ты ничего не заказывала в "Алджернон Эспри". Я позвонила туда и проверила твою нелепую сказку насчет розы и вербы с сережками. Там нет такой записи. Я знала, что ты изменяешь моему отцу, но до настоящего момента не догадывалась, с кем именно. Сегодня ты тоже была у него. Я услышала твой возглас, когда позвонила ему. Если тебе позарез нужен этот паршивый зонтик, почему бы тебе не позвонить на Фулхэм? Я готова поспорить на мой последний фунт, что он именно там!

К моему изумлению, она замахнулась и ударила меня по лицу в тот самый момент, когда открылась дверь, и в комнату после тяжких дневных трудов вошел Иэн.

– Господи, – сказал он, переведя взгляд с Джинны на меня. – Что здесь происходит, черт возьми?

Если бы я преднамеренно подстроила эту сцену, то не смогла бы выбрать время удачнее.

37

Увидев, как дочь ударила его жену, Иэн Николсон отнюдь не обрадовался – особенно после проведенного в Сити насыщенного, плодотворного дня. Иногда самые коварные происки партнеров оборачиваются для компании финансовыми выгодами. К удивлению Иэна, именно это произошло днем.

Крупная сеть супермаркетов, прежде пользовавшаяся услугами другого коммерческого банка, вследствие антисемитизма решила перейти к Николсону. Другой банк принадлежал евреям, и новый владелец магазинов, арабский консорциум, объявил, что возражает против использования еврейских денег. Ради умиротворения арабов руководству сети, собиравшемуся выбросить на фондовый рынок пакет акций, пришлось отказаться от сотрудничества с евреями.

Хотя Иэн осуждал антисемитизм, как один из видов расизма, он давно научился игнорировать свои личные убеждения, когда речь шла о бизнесе. В результате этого его компания получила возможность заработать немало денег.

Ему и его партнерам ещё оставалось решить, назначат ли они фиксированную плату за осуществление сделки или попросят процент от вырученной суммы. Сам он склонялся в пользу последнего варианта, полагая, что таким образом им удастся получить более значительную прибыль, но следовало убедить в этом других директоров банка, обладавших консервативными взглядами.

Завтрашний день обещал стать напряженным, и поэтому Иэн рассчитывал на спокойный домашний вечер. Мягкие тапочки и курительная трубка – вот в чем он нуждался. Вместо этого он столкнулся с истерически настроенной дочерью и возмущенной женой, окаменевших при его появлении.

На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина. Женщины стояли возле камина, их столь непохожие профили выражали безмолвную ярость. Облаченная в черное Алексис поблескивала кольцом с бриллиантом и изумрудом. Джинна, гораздо более миниатюрная и хрупкая, стояла перед мачехой в бежевом брючном костюме из вельвета, плотно обтягивавшем её изящную фигурку (казалось, ещё вчера она ходила в белых гольфах). Их было трудно представить в роли противников.

Иэн вздохнул. Приняв решение отправить Джинну в лондонский университет, он опасался столкновений между женщинами. Они всегда недолюбливали друг друга, но теперь, когда Джинна выросла, напряжение между ними возросло. Он видел это в Сент-Морице и знал, что серьезный взрыв дело времени. Похоже, этот день настал.

– Это личная проблема, – нарушила тишину Алексис.

– Нет, – возразила Джинна.

Иэн налил себе виски из бара.

– В любом случае, Джинна, ты не имеешь права избивать твою мачеху. Я хочу, чтобы ты немедленно извинилась.

– Я её не избиваю. Я ударила её, потому что она это заслужила. Не понимаю, почему ты становишься на её сторону.

– Я не становлюсь ни на чью сторону. Как я могу это делать? Я даже не знаю причину конфликта. Просто я не выношу рукоприкладство и не позволю заниматься им в моем доме. Я жду, Джинна.

– Извини меня, – неубедительно произнесла Джинна.

– Забудем об этом, – отозвалась Алексис. – Ненавижу конфликты.

– Это – самая разумная фраза, которую я услышал, придя сюда, – сказал Иэн.

– А я так не считаю, – пылко заявила Джинна. – Алексис хочет предать это забвению, боясь, что я открою тебе причину нашей ссоры. Верно, Алексис?

– Почему я должна бояться? Мне нечего скрывать. Но я думаю, что тебе следует поберечь отца. У него усталый вид. Стоит ли обременять его нашими проблемами именно сейчас?

– По-моему, стоит! – с вызовом выпалила Джинна. – По-моему, момент для этого идеальный. Чего ждать? Чем раньше папа услышит плохие новости, тем лучше будет для него.

– Плохие новости? – сказал Иэн.

Последовав его примеру, женщины сели. Как здесь уютно, подумал он, согреваясь благодаря пламени камина и виски. Он предпочел бы вернуться домой после конца ссоры. Но поскольку он застал её, то не мог уклониться от своих обязанностей. Его долг перед дочерью – дать ей высказаться. Тем более что в прошлом он уделял ей мало внимания.

Бедная маленькая Джинна. Будучи единственным ребенком и так рано потеряв мать и няню, она страдала от одиночества, несмотря на их богатство.

– Очень хорошо, Джинна. – Он настроился выслушать поток скучных подробностей, не представлявших для него большого интереса. – Говори, если считаешь это необходимым.

Джинна набрала воздуха в легкие.

– Алексис тебе изменяет.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем стоявших на камине часов и периодического потрескивания дров. Капли дождя почти беззвучно барабанили по окну, деревья качались на ветру. Но весь этот шум не доносился сюда. Он был внешним, не имевшим значения. Важным было лишь тиканье часов, потрескивание поленьев, бесстрастное лицо Алексис, повисшие в воздухе слова Джинны, доносящийся с кухни аппетитный запах. Что приготовила на обед миссис Кук? – подумал Иэн. Почему он не может рассердиться на Джинну?

Возможно, потому что в глубине души он знал, что она говорит правду, хотя и не желал признать это. На Алексис он также не мог сердиться. Он пренебрегал ею, плохо обращался с ней. Его удивляло только одно – почему она не изменяла ему прежде? Возможно, изменяла, но искусно заметала следы. После возвращения Джинны домой эта ловкость перестала помогать. Он не мог понять причину своей жалости к обеим женщинам. Единственным человеком, которого он не жалел, был он сам, предполагаемая жертва.

– Ты слышишь меня, папа? – спросила Джинна. – Ты что-нибудь скажешь? Не хочешь спросить меня, кто этот человек?

– Нет.

– Почему? Неужели тебе безразлично то, что из тебя делают дурака? Или ты мне не веришь? Думаешь, что я лгу, сочиняю? Да? Я не лгу!

Иэн предпочел бы оказаться сейчас в офисе, заниматься такими конкретными вопросами, как цены фондового рынка и антисемитские планы арабов. Эти проблемы были значительно менее сложными, чем связанные с коварным миром чувств.

– Я считаю, – тихо произнес он, – что ты забрела в сферу поведения, которая тебя не касается. Верность или неверность Алексис – все это не имеет к тебе никакого отношения. Абсолютно никакого. Тебе следовало осознать это, прежде чем раскрывать рот. Что касается меня, то я буду считать, что этого разговора просто не было.

Джинна сжалась в кресле, словно отец ударил её. Глаза девушки говорили о том, что она чувствует себя преданной. Иэн понял, что сейчас он потерял дочь. Их отношения уже никогда не будут прежними. Он выбрал жену, отвергнув дочь, и навсегда потерял доверие Джинны. Возможно, она возненавидит его, но вряд ли это чувство сохранится надолго. Пожалуй, лишь до того времени, когда она влюбится и выйдет замуж. Тогда она простит его, и они снова будут друзьями.

Он грустно улыбнулся самому себе. Друзьями. Жалкая замена драгоценной любви, соединявшей отца и дочь. В грядущие годы они оба будут вспоминать, что именно в этот момент он порвал связывавшую их нить.

– Значит, все закончено, – сказала Алексис. – Кто голоден?

Никто.

В последующие недели Иэн проявлял к Алексис больше доброты и внимания, чем обычно, хотя сам не знал, почему. Он словно пытался смириться с изменой Алексис, заверить жену, что не осуждает её, сказать ей (без слов), что не видит её вины в случившемся. Иногда он спрашивал себя, кто этот человек, откуда Джинна знает его. Но он никогда не спрашивал дочь.

Это любопытство пробуждалось в нем в самые неожиданные моменты. Присутствуя на важной деловой встрече или диктуя своей секретарше, Иэн мог вдруг увидеть Алексис, занимающуюся любовью с безликим незнакомцем. Эта картина заставляла его терять логическую нить того, что он слышал или, что было ещё хуже, говорил сам.

Самым странным во всей этой истории казалось то, что Алексис, похоже, совсем не испытывала смущения, не чувствовала себя оскорбленной. Возможно, она действительно ни в чем не виновата. Джинна могла ошибиться или солгать. После того тягостного вечера они не возвращались к этому вопросу, и Иэн не расспрашивал Алексис наедине.

Другая женщина заявила бы о своей невиновности, и не подвергаясь допросу – только не Алексис. Как всегда невозмутимая и сдержанная, они не произнесла ни слова в свою защиту. Просто ничего не говорила, поправил себя Иэн. Словно не приняла всерьез обвинений Джинны.

Важно ли для нее, что он думает? Или она, будучи безмерно уверенной в нем, знала, что он не станет обвинять её в неверности? Сколько раз он сам изменял ей? Он даже не помнил этого. Его жена была достаточно умна для того, чтобы не раскрывать рта. Он сам безжалостно говорил ей обо всем. Тогда он был моложе и глупее. Хотел причинить ей боль и, несомненно, добивался в этом успеха, красочно описывая подробности всех своих сексуальных связей.

Он не щадил её. И она тоже не щадила его. Ее молчание ранило гораздо сильнее любых признаний. Она позволяла ему рисовать любые картины например, представлять безликого незнакомца, ласкающего её Бог знает как, шепчущего тайные слова, обещающего немыслимые наслаждения.

Через несколько дней Алексис зашла вечером к нему в комнату. Он читал перед сном. Книга, отчасти посвященная банковскому делу в Великобритании, содержала список крупнейших коммерческих банков, даты их основания, фамилии главных партнеров и размеры капиталов на 1970 год. Он с радостью обнаружил название своей фирмы между банками «Гамброс» и "Сэмюэл Монтаг".

1850… Э.Г. Николсон… И.Ф. Николсон… 225 миллионов фунтов стерлингов.

Спасибо Эдварду Генри Николсону, его прапрадеду, за то, что у него хватило способностей создать процветающую фирму, подумал Иэн, закрывая книгу и переводя взгляд на жену. Она выглядела чудесно в пеньюаре, без следов косметики на лице. Комнату заполнил знакомый аромат "Ле Флер".

– Я хочу, чтобы ты знал, что это неправда. Я имею в виду слова Джинны насчет моей неверности.

С того вечера прошла не одна неделя.

– Я знаю.

– Ты не спросил меня. Я подумала, что ты, возможно, сомневаешься.

Он улыбнулся в ответ на её заботу.

– Не сомневаюсь.

– Чудесно. Ума не приложу, зачем Джинне понадобилось сказать такое.

– Я тоже. Сожалею, что она это сделала. – Он старался говорить успокаивающе. – Я надеялся, что теперь, когда Джинна выросла, вы будете лучше ладить. Хотел, чтобы вы стали друзьями. Полагаю, это произойдет в свое время.

– Я уверена. Спокойной ночи, Иэн.

– Спокойной ночи, дорогая. Спи крепко.

– Ты тоже.

Она поцеловала его в щеку и вышла из комнаты. Он пожалел о её неискреннем заявлении. Оно только подтвердило то, о чем он давно знал: безликий человек существует, Джинна была права.

Не стоит об этом беспокоится, сказал он себе.

Завтра он отправится в его любимый уголок Мэйфера. Там весьма соблазнительная молодая шведка по имени Улла заковывала своих клиентов в кандалы и наручники. Она секла хлыстом для верховой езды с золотым наконечником обнаженные ягодицы Иэна, который беспомощно лежал перед ней, не имея возможности пошевелиться.

Улла утверждала, что хлыст произведен поставщиками королевского двора, и поэтому брала за королевскую экзекуцию тридцать фунтов. Иэн с радостью платил такую сумму. Уж он-то, директор коммерческого банка, знал, когда не стоит скупиться.

Он снова взял свою книгу и начал читать о Барингах, одной из старейших и уважаемых банковских семьях Англии. Они были потомками глухого производителя одежды, сэра Френсиса Баринга, умершего в 1810 году и оставившего наследникам миллионы фунтов. Иэн сожалел о том, что у него нет сына, которому он мог бы оставить свой бизнес. Возможно, Джинна преподнесет ему сюрприз – выйдет замуж за талантливого молодого банкира. Возможно, Алексис скоро лишит её безликого любовника своей благосклонности.

Иэн продолжал читать, пока его веки не сомкнулись; он провалился в глубокий сон.

38

Пэтти Херст и остатки "Освободительной армии" ещё разгуливали по Америке, Джон Дин заявил о намерении написать книгу о своей роли в Уотергейтском деле, арабские нефтяные магнаты продолжали вкладывать миллиарды долларов в слабеющую британскую экономику.

Харри узнал обо всем этом из последнего выпуска «Тайм», который он прочитал в поезде, пока ехал к Алексис. Вместо обычного свидания в какой-нибудь жалкой гостинице Алексис предложила ему встретиться в «Хэрродс». Сначала он решил, что она шутит, но Алексис проявила настойчивость.

– Завтра в два часа, отдел фарфора, – сказала она и положила трубку, прежде чем он успел произнести хотя бы слово.

Он тоже положил трубку, проклиная сестру, себя самого и задержки в их планах. Почему, черт возьми, все движется так медленно? Прошло два месяца с того дня, как Алексис впервые переспала с Лохом (такое прозвище Харри дал Тому), и её сообщения оставались весьма неудовлетворительными. Похоже, Иэн подставлял другую щеку, притворялся, будто не замечает измены своей жены.

До этого телефонного звонка Харри предвкушал восхитительное свидание с Алексис. Почему она не пожелала встретиться с ним наедине? – спрашивал он себя. Однако ответ казался столь очевидным, что Харри гнал его от себя.

Том был талантливым лжецом. Он притворялся, будто связь с Алексис невероятно тяготит его, не понимая при этом, что Харри обладал ещё большим талантом распознавать ложь. Харри видел за разумными на первый взгляд жалобами музыканта ("Господи, она слишком стара!") истинное положение дел: Том совершенно потерял голову.

А как насчет Алексис? Испытывала ли она такое же возбуждение? Сама она утверждала обратное, говорила, что лишь выполняет задание. Проблема с Алексис заключалась в том, что Харри никогда не знал, говорит она правду или лжет. Вероятность того, что они втайне от него наслаждаются этой связью, ещё сильнее портила его и без того отвратительное настроение. Все шло наперекосяк. Он усомнился в мудрости своего решения привлечь к этому делу МакКиллапа, но менять что-либо было уже поздно.

В «Хэрродсе» было столпотворение.

Он тотчас заметил Алексис в отделе фарфора и стекла. Она выделялась среди покупателей отчасти из-за своего роста, но главным образом из-за своей эффектной, вызывающей красоты. Взгляд, брошенный издалека, открыл Харри что-то новое. Если бы он не знал её, то принял бы за богатую, избалованную, замужнюю женщину, совершающую дневной набег на магазины. Через мгновение он понял, что именно это она и представляет из себя.

Нет, только отчасти. Это – фасад. Под наигранной маской скрывалась маленькая девочка из провинциального городка, с которой он рос. Проказница, которую он любил. Никакие деньги и позолота не заслонят воспоминаний Харри об их проведенном в Пилгрим-Лейке детстве, о том, как они летом купались голышом в озере, а зимой катались на коньках. Обнаженная или закутанная до ушей, Алексис всегда оставалась упрямой, находчивой, неотразимой, приводила в отчаяние мать и восхищала отца.

Харри помнил, как безутешно горевала Алексис, когда умер отец, и какое облегчение испытал он сам. После этого ему больше не приходилось выслушивать насмешки одноклассников насчет отца-пьяницы. Даже сейчас, спустя более чем тридцать лет, он не забывал чувство стыда, которое испытывал, слыша их подростковые шутки.

Почему отец Харри считает себя рыбой?

Потому что у него всегда залиты глаза.

Что получится, если индейскую кровь смешать с голландской?

Виски "Канадский клуб".

Харри сунул в рот мятный леденец. Вчера за обедом он напился и проснулся утром с ужасным похмельем, с которым справился благодаря трем стопкам виски, выпитым ещё до того, как Сара спустилась к завтраку. Теперь у него появились неприятный привкус во рту и сочувствие к отцу, которого он никогда не любил. Он мог понять, как несчастливый брак толкал отца к бутылке. Некоторые мужчины погружаются с головой в работу, заводят любовницу или увлекательное хобби.

Харри завидовал таким людям. Их эмоциональные потребности были простыми, они могли жить счастливо без сильной любви. Марк Маринго, как и Харри, не мог выносить такое существование.

Харри и раньше приходило в голову, что, возможно, именно поэтому Алексис любила отца. Ему во многих отношениях есть за что благодарить Марка. Например, за происшедшее между ними тогда, когда Алексис было двенадцать лет, а ему – тринадцать.

Поразительно, какими яркими оставались в памяти краски того дня: красные и золотистые кроны деревьев, коричнево-белый ковер из медвежьей шкуры, лазурное небо Испании в украденной Алексис книге, розовая пижама с кроликами…

Харри подозревал, что многие парни во всем мире впервые занимались любовью со своими сестрами, а потом вступали в совершенно нормальные отношения с другими женщинами. Почему ему это не удавалось? Любопытно, как ответил бы на этот вопрос психоаналитик.

Он подошел к прилавку с фарфором, где Алексис разговаривала с продавцом в темном костюме о минтоновском обеденном сервизе на двенадцать персон.

– Он состоит из ста семнадцати предметов, – сообщил продавец. Цена

Он назвал цифру, превышавшую десять тысяч фунтов. Одна тарелка стоила в среднем чуть меньше сотни фунтов.

– Выгодная сделка, – сказал Харри, подходя сзади к Алексис. – Хватай, пока товар не закончился.

Она повернулась, сверкнув золотой сережкой.

– Тебе не о чем беспокоиться.

Удивительно, подумал Харри, как быстро человек привыкает к большим расходам, особенно когда тратятся не его деньги.

– Куда теперь? – спросил он, когда она подписала счет.

– В следующий отдел. Полотенца и постельное белье. Там также продают махровые халаты. Я хочу купить халат для Джинны. У неё скоро день рождения.

– Алексис, ты не боишься, что нас увидят вместе?

– В "Хэрродсе"? – Она засмеялась. – Что может быть более невинным?

– Наверно, ничто.

Ему не хотелось портить её приподнятое настроение своей депрессией. Возможно, она сообщит ему нечто такое, что уничтожит эту подавленность, сделает их планы по устранению Сары более реалистичными. Ему надоело ждать, когда Иэн заметит возмутительное поведение жены, устроит сцену, сделает что-то.

– Иэн не собирается признавать мой роман с Томом, – сказала она, остановившись перед стойкой с халатами от Ива Сент-Лорана. – В последние два месяца он словно оглох, ослеп и онемел. Честно говоря, я прихожу в отчаяние.

Харри зажал свой рот ладонью, чтобы не выругаться во весь голос.

– Проклятье, – пробормотал он еле слышно. Проходившая мимо него пожилая дама в большой черной бархатной шляпе настороженно посмотрела на него.

– Ты что-то сказал, дорогой? – спросила Алексис.

– Да. Кажется, мы собрались убить не того человека.

Алексис взяла халат цвета какао с рукавами "летучая мышь".

– Что ты имеешь в виду? Почему не того?

– По-моему, нам следует убить Иэна за его тупость.

Пожилая дама остановилась в нескольких футах от них и оперлась на трость. Она даже не пыталась скрыть написанное на её лице любопытство.

– Она подслушивает, – прошипел Харри. – Она услышала слово "убить".

Алексис повесила коричневый халат и взяла оранжевый.

– Кто?

– Перестань говорить так громко, черт возьми! Та старуха с клюкой.

– У тебя мания преследования, дорогой. Ты в «Хэрродсе». Здесь нет шпионов.

Харри повернулся так, чтобы пожилая дама не могла видеть движения его губ.

– Уйдем отсюда. Это место вызывает у меня отвращение.

– Знаешь, Харри, ты становишься настоящим истериком. Кто бы мог поверить, что однажды ты собственными руками задушил двух женщин?

– Я их не задушил. – Он испуганно посмотрел через плечо. – Я сломал им шеи.

– Да, верно. Это было так давно, что я перепутала. Тогда ты определенно не дрожал из-за каких-то старушек. Пожалуй, я возьму коричневый халат.

– Я рад, что этот вопрос решен. Теперь мы можем уйти.

Алексис и пожилая дама искоса посмотрели на Харри.

– Уйти? – сказала Алексис. – Мы ещё не уходим. Мне надо заглянуть на второй этаж в обувной отдел и на первый в пуговичный. Мы можем разговаривать, пока я делаю покупки.

Харри шагнул к пожилой даме.

– Мы будем в отделе обуви, если это вас интересует.

– Спасибо. – Она приветливо улыбнулась ему. – Вы так любезны.

Когда они спустились в элегантный обувной салон, Алексис прямиком направилась в секцию «Рейна», где стояли прелестные вечерние босоножки с головокружительными ценами.

– Как обстоят дела с Томом? – спросил Харри.

Алексис сняла свою туфлю и примерила босоножку.

– Так, как и следовало ожидать.

– Что это значит?

– Это значит, что мне смертельно наскучил этот придуманный тобой роман. Что за удовольствие заниматься любовью с мальчишкой, который годится мне в сыновья? Я хочу положить этому конец, но мы пока не получили дивидендов. Харри, я в растерянности. Не знаю, что делать дальше. Иэн продолжает притворяться, будто не происходит ничего необычного, будто я та прежняя верная жена, какой всегда была. Почему? Я оставила столько улик, что их должен был заметить и дурак, а Иэн отнюдь не глуп. Он доводит меня до сумасшествия.

– Я бы тоже хотел узнать, почему. – Харри находил забавным, что Алексис и Том объясняли отсутствие интереса друг к другу одной и той же причиной – разницей в возрасте. – Возможно, до настоящего момента ты действовала слишком осторожно. Недостаточно явно.

– Недостаточно явно? Я сделала все – разве что не переспала с ним в моей собственной кровати.

– Что тебе мешает?

– Ты, должно быть, шутишь.

– Вовсе нет.

– Я не могу это сделать, – сказала она.

– Нет, можешь.

– Это слишком вульгарно.

– То, как мы собираемся поступить с Сарой и Иэном, нельзя назвать образцом хороших манер.

Он быстро сменил тему.

– Почему ты предложила встретиться именно в «Хэрродсе»? Почему не в одной из наших гостиниц? Я явственно чувствую, что ты избегаешь близости со мной.

К его удивлению, она сказала:

– Ты прав. Не могу объяснить это, но я бы предпочла подождать, пока мы…

Она проглотила слюну, и Харри понял, что за её сегодняшним легкомысленным фасадом скрываются нервозность и страх, которые терзали его самого.

– Я бы предпочла подождать до полного завершения этого дела. Я не могу даже помыслить очередной убогий гостиничный номер. Эта часть нашей жизни принадлежит прошлому. Пусть она там останется. Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать тебе?

Он сжал её руку.

– Да.

– Ты не ревнуешь меня к Тому, Харри?

– Скажем так – я потерял уверенность.

– У тебя нет для этого оснований. Том ничего для меня не значит. Пожалуйста, верь мне.

– Я хочу верить.

– Это правда.

– О'кей, – сказал он, почувствовав себя лучше.

Продавец вернулся с черными босоножками из кожи ручной выделки и надел одну из них на ногу Алексис.

– Вы можете отправить их мне домой? – спросила Алексис, садясь. – За мой счет.

Харри подождал, пока продавец не ушел, и тихо произнес:

– Пригласи Тома как можно скорее на ленч и затащи его в постель. Это – наш единственный шанс.

– Ты, конечно, не предлагаешь сделать так, чтобы Иэн увидел нас, вернувшись с работы? Это уже чересчур, Харри.

– Нам ни к чему такая мелодрама. Том уйдет задолго до возвращения Иэна, но останется какая-нибудь улика, которую Иэн не сможет проглядеть. Вещественное доказательство того, что днем в его постели был другой мужчина. Том МакКиллап.

– Может быть, я сумею сделать так, чтобы он оставил на подушке Иэна свою юбку шотландского горца.

– Мне не смешно.

– Мне тоже. Тебе легко отдавать указания, но выполнять их приходится мне. – Алексис вздохнула, сдаваясь. – О'кей, я приглашу МакКиллапа на четверг. Миссис Кук будет работать только половину дня. Надеюсь, он сможет прийти.

– Я тоже на это надеюсь. Не забывай о том, что дом для англичанина его крепость, и если Иэн смотрит сквозь пальцы на твои похождения в других местах, он не проявит такую терпимость, когда речь пойдет о его собственных владениях. Поверь мне, ты можешь рассчитывать на взрыв.

– Но какой от этого будет прок, если Иэна никто не услышит?

– Джинна уже вернется домой из университета, верно? Она – идеальная свидетельница.

– О, она, вероятно, будет дома, но я сомневаюсь в том, что Иэн, как бы его ни провоцировали, взорвался при ней. Он слишком хорошо владеет собой. Он поговорит со мной наедине. И мы окажемся в исходном положении.

– Необязательно. – Харри усмехнулся, прядь темных волос упала ему на лоб. – Положись в этом на меня.

39

Пока Харри ходил по «Хэрродсу», Сара ломала голову над тем, почему её старания улучшить свой вид не оказывали никакого видимого воздействия на мужа. Видит Бог, она затратила на это немало сил и средств.

Она сделала себе более короткую, пышную и молодящую прическу, добавила к своему устаревшему гардеробу несколько ярких экзотических нарядов, а также укрепляя мышцы с помощью ежедневного массажа. Для этого после возвращения Сары из Сент-Морица в дом каждое утро приходила сильная и умелая финка.

Однако несмотря на новый, более соблазнительный вид Сары, Харри проявлял к ней не больше интереса, чем до начала её кампании. Сейчас она могла заставить Харри позаниматься с ней любовью, только проявив инициативу и настойчивость, как бы это ни унижало её. Неужели она кажется ему отталкивающей? Должно быть. Или у него появилась другая женщина.

Поддавшись минутному порыву, она позвонила Тому МакКиллапу в Фулхэм. Харри сказал, что собирается послушать новую песню Тома. Никто не ответил. Может быть, они отправились в бар. Через полчаса она снова набрала номер. На этот раз Том снял трубку. Когда она спросила, можно ли ей поговорить с Харри, Том удивленно сказал:

– Его здесь нет.

– Да? Как странно. Он заезжал к вам сегодня?

– Нет. Он должен был заехать?

– Похоже, у меня в голове все перепуталось. – Сара беспечно засмеялась. – Извините, Том. Это моя ошибка.

– Я могу вам чем-то помочь, миссис Маринго?

– Спасибо. Боюсь, что нет. Я хотела попросить Харри купить цветы по дороге домой, но это не очень важно.

– Что ж, – смущенно произнес Том, – было приятно поговорить с вами.

– До свидания.

– До свидания.

Опуская трубку на рычаги, Сара задрожала. Значит, её опасения были справедливыми. У него есть другая женщина. Иначе зачем ему понадобилось бы лгать относительно того, куда он идет? Сара подозревала, что она знает эту «женщину». Правильнее было бы назвать её девушкой.

Она помнила, как Джинна Николсон пожирала глазами Харри в тот день, когда они все познакомились в Сент-Морице. Помнила, как интимно танцевал Харри с Джинной в клубе «Принц-регент», как позже он вышел якобы подышать свежим воздухом и вернулся в отель только под утро.

Сара помнила, как тщательно избегал Харри взгляда Джинны, когда они несколько месяцев тому назад обедали у Николсонов. С того времени Харри периодически отправлялся в Лондон к портному, но так и не привез ни одного нового костюма. А теперь он использовал Тома МакКиллапа в качестве алиби. Как она могла быть такой такой глупой, доверчивой?

Со слезами возмущения на глазах Сара въехала в свой кабинет и достала из ящика письменного стола розовый лист бумаги. Она начала писать.

Мой дорогой Иэн!

Думаю, Вам будет так же тяжело и мучительно читать это письмо, как мне – писать его. Однако я уверена, что могу рассчитывать на Ваше предельно осторожное обращение с ним.

У меня есть основания полагать, что у моего мужа роман с вашей дочерью…

40

Том был влюблен в Алексис, и это причиняло ему боль.

Все грустные песни о любви, которые он сочинял на протяжении многих лет, теперь вернулись к нему, потрясая сверхъестественной правдивостью описанных в них чувств. Тревога, ревность, отчаяние, страх. Он многое испытал за два коротких месяца его связи с Алексис.

Значит, это и есть любовь, думал он, врываясь на своем ярко-синем «ягуаре» на Маунт-стрит и подыскивая место для парковки. К своему изумлению он нашел его как раз напротив ухоженного, но отнюдь не броского дома Николсонов. Том отлично понимал разницу между этим районом и тем, где жил он. Это была разница между старыми деньгами и новыми. В Англии почитаются традиции. Об Америке этого не скажешь. Именно поэтому Том надеялся отправиться туда на гастроли со своей группой "Касл Рок".

Планы относительно этого турне, сулившего большие доходы, провалились. Агент Тома сообщил ему сегодня утром по телефону, что записи группы продаются в Штатах недостаточно хорошо для того, чтобы гарантировать успех гастролей. Сейчас эта затея была слишком рискованной.

– Возможно, в следующем году, – сказал агент. – В настоящий момент здешний рынок насыщен. Я не смог бы обеспечить вам паблисити, необходимое для получения прибыли от вложений. Извини, дружище.

Когда Том сообщил неприятное известие своим товарищам, они отправились в бар, чтобы напиться. Он присоединился бы к ним, если бы Алексис не пригласила его к себе на ленч. И сделал бы это весьма охотно. В следующем месяце ему исполнится двадцать шесть лет, а его жизнь катилась неизвестно куда как в личном, так и в профессиональном планах. То, что он влюбился в немолодую замужнюю женщину, которая не отвечала на его чувства, терзало Тома почти так же сильно, как отмена американского турне. Он не предвидел оба несчастья, а теперь они стали для него большей реальностью, чем двадцать пять тысяч фунтов, обещанные ему Харри за участие в шантаже Иэна Николсона.

Поскольку Алексис все ещё не знала о том, что он получит третью часть от семидесяти пяти тысяч, Том оказался в неловком положении. Мотивы, по которым он спал с Алексис, сильно изменились, но мог ли он сказать ей об этом, не признавшись, что изначально им руководило лишь желание получить деньги? Это казалось таким вульгарным. Однако, насколько ему было известно, её мотивы оставались корыстными.

Возможно, если бы он сказал ей о том, что был не тем наивным влюбленным, которого она в нем видела, а хитрым и предприимчивым парнем (таким же, как она с Харри), её уважение к нему возросло бы. Для женщины уважение – первая ступенька к любви. Но Харри специально предупредил Тома, что Алексис не должна знать о его сознательном участии в шантаже. Выйдя из «ягуара» и заперев дверь машины, музыкант вспомнил слова Харри.

"Мы же не хотим посвящать её в то, что собираемся поделить деньги на троих – она может заупрямится. Сейчас она думает, что получит, как и я, половину."

Внезапный восторг охватил Тома – он понял, как устарело предупреждение Харри. Оно имело значение до того момента, когда он позволил Алексис «соблазнить» его, но не сейчас. Что теперь изменится, если она узнает о его истинной роли в их плане?

Признание могло только пойти ему на пользу, представить его в более выгодном свете, сблизить с Алексис. Он улыбнулся самому себе, вспомнив старое выражение: соучастники преступления. Да, знает об этом Алексис или нет, они были именно соучастниками преступления.

Тот факт, что Харри тоже был их партнером, имел только финансовое значение. Когда они разделят деньги, контакты между Алексис и Харри прекратятся. Связывавшие их нити были и так весьма тонкими. Они едва знали друг друга. Однако иногда Тома охватывало пугающее чувство, будто этих людей соединяло нечто большее, нежели поверхностное знакомство. Но он думал, что в нем просто говорит ревность. Периодически перед его глазами возникала Алексис, занимающаяся любовью с другим мужчиной.

Не стоило беспокоиться из-за старины Харри. Несмотря на его гетеросексуальный облик и манеры, Харри был слишком расчетлив, чтобы проявлять бескорыстный интерес к женщинам. Недаром он женился на богачке. Том все ещё гадал, почему Сара позвонила ему вчера, рассчитывая застать у него Харри. Он обязательно спросит об этом Харри, когда будет разговаривать с ним в следующий раз.

Поеживаясь от холода, Том перешел Маунт-стрит и нажал кнопку звонка на доме Николсонов. Ожидая на мартовском ветру, когда возлюбленная впустит его, он вспомнил слова единственного сочиненного им хита.

Будешь ли ты моей зимней любовью,

Когда лето помашет нам рукой?

Весьма уместный вопрос.

Вскоре дверь распахнулась, и из неё вышла пожилая женщина с хозяйственными сумками в руках. Она посмотрела на Тома с осуждением в ясных голубых глазах и пошла своей дорогой.

– Это ваша миссис Кук? – спросил он Алексис, выйдя из лифта. – Она посмотрела на меня так, словно я – переносчик чумы.

Алексис засмеялась.

– Да, это миссис Кук. Она – пессимист, вечно подозревающий худшее.

– Приятное качество.

– На самом деле не такое уж и плохое. Если худшее действительно происходит, миссис Кук может сказать, что она его предсказывала. Если оно не происходит, в этот день для неё будет одним бедствием меньше.

– Я – сегодняшнее бедствие?

– Возможно. В глазах миссис Кук.

– Что, по её мнению, я здесь делаю?

– О, она думает, что ты пришел позаниматься со мной страстной, безумной, незаконной любовью, – поддразнила его Алексис. – Она демонстрирует осуждение, но на самом деле завидует. Почему столько вопросов?

Том схватил её и поцеловал. Она тотчас механически ответила ему.

– Наверно, я нервничаю, – сказал он.

– Почему?

– Точно не знаю.

Алексис провела его в гостиную, где в серебряном ведерке со льдом охлаждалось шампанское. Рядом стояло блюдо с тонкими ломтиками копченой лососины, водяным крессом и лимонными дольками.

– Из-за Иэна? – спросила Алексис. – Он на работе. Его не будет до вечера.

– А Джинна?

– Ты действительно нервничаешь. Джинна в университете, она никогда не приходит раньше пяти часов. В нашем распоряжении четыре славных часа. Теперь тебе стало лучше?

– Значительно.

Но на самом деле он не почувствовал себя лучше. Это было подставкой. Они нуждались в осязаемых уликах, способных убедить Иэна в том, что его жена завела любовника. Он, Том, должен был стать вещественным доказательством. Этим объяснялось приглашение на ленч. Два месяца тому назад он не имел ничего против предложенной ему роли, но сейчас его чувства к Алексис стали такими сильными, что он не хотел заниматься с ней любовью ради корысти. Он хотел заниматься с ней любовью просто так.

Впервые увидев Алексис в её собственном доме, он почувствовал, что его страсть усилилась. Миссис Николсон прекрасно вписывалась в восхитительный интерьер, украшенный изысканными картинами, бархатом и мехами, а также большим зеркалом в позолоченной раме, висевшим над камином и отражавшим великолепие комнаты. Элегантная обстановка прекрасно подходила ей.

По просьбе Тома Алексис показала ему остальные комнаты двухэтажной квартиры, и его потрясло сочетание красоты и комфорта. То, что у Алексис и Тома были отдельные спальни, показалось Тому верхом роскоши и утонченности. Такое никогда не приходило ему в голову, но он чувствовал, что она не видела в этом ничего необычного.

Эта среда обитания привычна для нее, с завистью подумал он, вспомнив свое бедное детство и дом, в котором вырос. Его родители до сих пор жили там. Сильнее всего ему досаждала теснота (до семнадцатилетнего возраста, в котором Том покинул родной дом, он спал в одной кровати с младшим братом). В его памяти сохранились часто выходивший из строя водопровод, мебель мрачных тонов, потертые ковры, красные от домашней работы руки матери.

– Почему ты пригласила меня сюда? – спросил он Алексис, когда они спустились вниз и стали пить шампанское.

Она очаровательно улыбнулась.

– Мне пришло в голову, что это внесет приятное разнообразие в наши встречи. Я всегда приезжаю к тебе. Я подумала, что ты захочешь увидеть мой дом.

В дополнение к другим её талантам она была потрясающей лгуньей. Если бы Том не знал правду, он бы поверил ей. Она казалась такой невинной, когда сидела, опираясь на леопардовые подушки, в простом черном платье из джерси, с единственным украшением – толстой золотой цепью на талии. Хотя Том не считал себя знатоком моды, он мог бы поручиться за то, что две эти вещи стоили больше, чем его отец заработал за всю жизнь своим тяжелым и честным трудом.

Не поэтому ли он охотно согласился принять участие в шантаже? Не потому ли, что знал о тщетности тяжелого и честного труда? Того труда, который лишь преждевременно сводил человека в могилу? Возможно. Том не сожалел о своем решение заработать легкие деньги. Он лишь не предвидел, что влюбится в женщину, мужа которой они собирались шантажировать. К сожалению, это осложняло ситуацию.

Когда их дело завершится, его все равно будет тянуть к Алексис. Он боялся даже подумать о конце этого романа. Не следует ли ему попросить её развестись с Иэном и выйти замуж за него, несмотря на разницу в возрасте? Но что на уме у нее? Чего хочет она?

– Мне нравится твой дом, – сказал Том, решив, что он может хотя бы предпринять такую попытку. – Он тебе очень идет. Твои родители были богатыми?

– Очень богатыми.

Они впервые коснулись её происхождения.

– Так я и думал.

– Что ты имеешь в виду?

– Это заметно. Я был ребенком из трущоб.

– А вот это совсем не заметно. – Она снова обворожительно улыбнулась ему. – Хочешь копченую лососину?

– Конечно. Спасибо. Она прибыла из той же части страны, что и я. Однако была нам не по карману.

Детские воспоминания о пище были связаны с овсянкой на завтрак, зеленым горошком с салатом на ленч и жареной селедкой на обед.

– Ты меня избалуешь.

– Именно это я и хочу сделать, – сказала Алексис.

Она поставила перед ним тарелку с копченой лососиной и снова наполнила его бокал. Том не имел привычки к употреблению спиртного, особенно днем. Сейчас он любовался приятным, самодовольным блеском шампанского. Вот это жизнь, восхищенно подумал он. Увидели бы его сейчас парни с родной Делри-роуд! Они бы рухнули от изумления на землю.

– Ты никогда не спрашивала себя, почему я продолжаю встречаться с тобой? – спросил он Алексис, немного осмелев.

Том заметил в глазах Алексис искорку удивления, которую она тотчас погасила, кокетливо и миролюбиво улыбнувшись.

– Думаю, потому что я тебе нравлюсь, – сказала Алексис.

– Ты мне действительно нравишься.

– Тогда что тут загадочного? – Однако она насторожилась, приготовилась к атаке. – Не понимаю.

Он допил второй бокал шампанского.

– Скажем так. Возможно, ты мне нравишься, но у меня есть и другая причина для того, чтобы заниматься с тобой любовью. Более меркантильная.

Наполняя бокал Тома, она внимательно смотрела на него. Он заметил, что её собственный бокал оставался нетронутым.

– Другая причина? Какая именно, дорогой?

Она и прежде называла его дорогим, но сейчас это слово прозвучало почти зловеще.

– Ты должна её знать, – сказал Том. – Именно она заставила тебя принять участие в этом деле.

– В каком деле? О чем ты говоришь?

– Не притворяйся, Алексис. Тебе нет нужды разыгрывать неведение. Я все знаю. Можно сказать, что мы – соучастники.

Ее глаза округлились и потемнели от страха, но голос понизился до шепота.

– Соучастники?

– Преступления.

Она безуспешно попыталась рассмеяться.

– Право, Том, ты перебрал шампанского. Я понятия не имею, о чем ты бормочешь.

– Тогда почему бы тебе не спросить Харри?

При упоминании этого имени она замерла.

– При чем тут Харри?

– Это была его идея, верно? Весь план. Он разработал его. Но, кажется, он забыл сообщить тебе, что мне обещана треть всего навара.

– Треть? – растерянно повторила она.

– Почему ты так удивлена? Я заслуживаю этого. Хорошо сыграл мою роль.

– Какую роль?

– Я сделал вид, будто позволил тебе соблазнить меня, верно?

– Ты хочешь сказать

– Да, я знал, что ты попытаешься это сделать. Харри предупредил меня. Однако должен признать, что ты действовала тонко. Не бросилась сразу на меня. Повела себя противоположным образом. Заставила меня выполнить всю работу. Это был впечатляющий спектакль.

Она изумленно уставилась на него.

– Теперь ты видишь, что я – вовсе не тот доверчивый, по уши влюбленный паренек, за которого ты меня принимала. Во мне есть нечто большее, чем ты могла вообразить. Гораздо большее. – К своей досаде, он икнул. – Понимаешь, соучастница?

– Ты знал все это время, – произнесла она наконец.

– Верно. – Он одержал победу и наслаждался каждой секундой. – Я с самого начала был в курсе.

– Сент-Мориц… – Она словно разговаривала с самой собой. Ее невозмутимый фасад полностью обрушился. – Харри сказал тебе в Сент-Морице.

– Но он не сказал тебе. Обо мне.

– Нет.

Она выглядела так, словно была в шоке. Том знал, что она удивится, но не ожидал такого потрясения. Необходимость поделить семьдесят пять тысяч фунтов на три части, должно быть, огорчила её сильнее, чем он предполагал. Внезапно его охватила жалость к Алексис. Может быть, иметь деньги с детства не так уж и здорово. Потерявший их человек приспосабливается тяжелее, чем тот, кто изначально не имел никаких средств. Бедная Алексис. Но у неё по прежнему есть он. Любящий её человек. Если они объединят их усилия, то получат в итоге пятьдесят тысяч фунтов, а это – не пустяк.

– Ты с самого начала знал об убийстве, – потрясенно произнесла Алексис.

Он, конечно, ослышался.

– Об убийстве?

– Харри сказал тебе все. Почему? – Она безудержно зарыдала. – Почему он это сделал?

Том обнял её, попытался успокоить, но она оставалась подавленной, безжизненной. Он не мог понять причину её странного взрыва эмоций.

– Мне ничего не известно об убийстве, – сказал он.

Она вытерла слезы тыльной стороной ладони, как ребенок, и, похоже, взяла себя в руки.

– Тебе больше нет нужды лгать, Том. Я понимаю, что ты знаешь о Саре. Все совершенно ясно.

– А мне нет. При чем тут Сара?

Но Алексис, похоже, оставалась в мире её печалей.

– Должно быть, Харри любит тебя сильнее, чем я думала.

Том тотчас насторожился.

– Что тебе известно обо мне и Харри?

– Все.

Он ощутил неприятное жжение в желудке.

– Что значит – все?

– Вы с Харри были любовниками, – бесстрастно произнесла она. Возможно, остаетесь ими. Я уже не знаю, чему верить.

Том отодвинулся от нее, словно Харри вогнал между ними клин, что в некотором смысле было правдой. Харри обманул их обоих.

Том пожалел, что позволил Харри соблазнить его в тот вечер в Сент-Морице, после закрытия дискотеки в «Альпине». По возвращении из Сент-Морица Том переспал с Харри только один раз, и это произошло до начала его романа с Алексис. Больше у него не возникал интерес к мужчинам. Это укрепляло его уверенность в том, что он любит её. Он хотел, чтобы она хоть как-то ответила на его чувство. Сделав это, она бы застраховала его от новых экскурсов в тайный мир гомосексуализма.

Но Харри предал его, рассказав Алексис об их связи. Почему он это сделал? Этот поступок в данных обстоятельствах казался ненужным и странным. Какую выгоду он принес Харри? Том испытывал растерянность и гнев. Харри действительно подставил его. Ну и черт с ним.

– Харри ничего для меня не значит, – попытался ободрить её он. – В тот вечер в Сент-Морице мы оба были пьяны, иначе ничего бы не произошло. И с тех пор между нами ничего не было. – Это сильно напоминало правду – имеют значение только намерения. – Ты должна поверить мне, Алексис. Я люблю только тебя.

Он впервые облек свои чувства в такое количество слов и теперь ждал её реакции. Но она просто сидела, глядя в пространство, словно он не раскрывал рта. Она думает, что он лжет? Вероятно. Как она могла верить ему после того, что он сказал ранее о сыгранной им «роли», о том, что позволил ей соблазнить его? Ему не следовало хвастаться. Он перегнул палку. И теперь ненавидел Харри.

– Я знаю, что ты думаешь, – сказал он, – и не виню тебя, но ты ошибаешься. Я действительно влюблен в тебя.

Она внезапно засмеялась. Хрипло. Раскатисто.

– В чем дело? – спросил он. – Что тут забавного?

– Ты сам.

Он почувствовал, что краснеет.

– Возможно, ты объяснишь мне.

– Вы оба с Харри с вашими заявлениями о любви ко мне – настоящие клоуны, верно? Мы просто без ума от Алексис, – произнесла она злым, насмешливым тоном. – Это вы говорите с Харри, находясь в постели? Обсуждаете, как сильно вы оба любите меня?

– Оба? Что ты имеешь в виду? Я, несомненно, влюблен в тебя. Я уже сказал это. Но при чем тут Харри? Я думал, что вы едва знакомы.

Часы пробили два раза.

– Харри – мой брат.

Затем она рассказала ему все.

41

Джинна так спешила домой, что не стала ждать автобуса номер девять, на котором обычно ехала от Королевского колледжа до Пикадилли. Поездка на автобусе могла занять от тридцати минут до целого часа – в зависимости от времени ожидания и количества пробок. Она не могла терять время, если хотела прибыть на Маунт-стрит до трех часов дня.

Согласно таинственной записке, доставленной со вчерашней почтой, ей следовало сделать именно это. Листок напоминал послание, которое отправляют семьям своих жертв требующие выкупа похитители. Большие печатные буквы, вырезанные из газеты и наклеенные на белую бумагу, составляли следующий текст:

ЕСЛИ ХОЧЕШЬ УЗНАТЬ, ЧЕМ НА САМОМ ДЕЛЕ ЗАНИМАЕТСЯ ДНЕМ ТВОЯ МАЧЕХА, ПРИХОДИ В ЧЕТВЕРГ ДОМОЙ ДО ТРЕХ ЧАСОВ ДНЯ!

Подпись отсутствовала, на конверте стоял почтовый штемпель Центрального Западного почтамта. Джинна не имела представления о том, кто отправил письмо и что оно означало. Очевидно, она должна была узнать это, только добравшись до места назначения. Судя по тому, как ловко маневрировал таксист в транспортном потоке, ждать оставалось недолго.

Если только записка не была глупым розыгрышем, заставившим её устроить бессмысленную гонку. Но содержание намекало на то, что отправитель был хорошо осведомлен о происходящем. Джинне пришло в голову, что за этим могла стоять миссис Кук, но она не догадывалась о причине. Возможно, миссис Кук знает что-то неизвестное ей. И все же это казалось странным.

Такси остановилось на противоположной стороне улицы. Расплачиваясь с водителем, Джинна прежде всего заметила ярко-синий «ягуар», очень похожий на машину Тома МакКиллапа. Он стоял чуть впереди такси и выделялся среди черных и серых автомобилей, запаркованных в этом квартале.

Дрожащими руками Джинна дала таксисту чаевые и положила сдачу в рюкзак. Внутренний голос соблазнял её сказать водителю, что она что-то забыла, и попросить его как можно быстрее вернуться к Королевскому колледжу. Она могла сделать вид, будто не получала анонимной записки и ничего не знала о её зловещем содержании. Но любопытство оказалось слишком сильным.

Она посмотрела на свои часы. Было только двадцать минут третьего. Если она быстро выпьет в баре стакан томатного сока, то успеет прийти домой до трех часов – крайнего срока, указанного в записке. Это даст ей возможность успокоиться и взять себя в руки. Со вчерашнего вечера, когда Джинна по возвращении из университета получила это письмо, она буквально не находила себе места. Почти не спала ночью. Чем меньше времени оставалось до трех часов, тем сильнее она нервничала.

Стыдясь своей трусости, она зашла в популярный бар, заново отделанный несколько лет тому назад. Сейчас его задымленный, бархатно-золотистый интерьер напоминал декорации к фильму о конце викторианской эпохи. Несколько посетителей беседовали в уютных кабинках с окнами. Возле стойки также находились люди. В последний момент Джинна решила заказать "кровавую Мэри" со льдом и подумала, не взять ли восхитительное мясо под сыром, но спазм в желудке не располагал к приему пищи. Нет. Лучше всего посидеть, медленно выпить "кровавую Мэри" и выкурить сигарету.

Джинна отыскала в углу пустой столик, радуясь любому предлогу для отсрочки столкновения, которое окажется крайне неприятным – она была уверена в этом. Запаркованный ярко-синий «ягуар» усиливал самые ужасные опасения. Если Том был с Алексис, что казалось весьма вероятным, то, вполне возможно, именно он отправил ей странную записку. Но зачем? Она не нуждалась в дополнительных доказательствах того, что у мачехи роман с Томом. Она была более чем убеждена в этом, хоть её отец и отказывался посмотреть правде в глаза.

Джинна закурила «плейерс» и вспомнила, как грубо и оскорбительно отец подавил её попытку рассказать ему о неверности Алексис. Он заявил, что она влезает в сферу, которая её не касается. Несомненно, Том МакКиллап входил в сферу интересов девушки. Но она не могла признаться в этом Иэну, не объяснив, чем вызваны её собственнические чувства.

– Папа, Том – мой первый любовник.

Отец упал бы в обморок, услышав такое. Поэтому она неохотно замолчала. Но на следующее утро перед занятиями в университете она доехала на метро до Фулхэма, где жил Том. Было ещё очень рано. К двери подошел барабанщик, которого она однажды встретила на катке в Сент-Морице. Он был в халате и потирал глаза.

– Господи! Что ты здесь делаешь? Который час?

– Почти девять. Тома дома?

– Он спит.

– Я могу зайти на несколько минут? Я не задержусь надолго.

Барабанщик, страдавший от жестокого похмелья, машинально открыл дверь шире.

– Что случилось?

– Ничего. Я хотела увидеть Тома, но если он спит, я подожду. Вы угостите меня чашкой кофе?

– Почему бы и нет? Проходи.

Она шагнула в прихожую. Конечно, зонтик от "Харди Эмис" с инициалами дизайнера на бамбуковой ручке стоял там. Несомненно, это был тот самый зонтик, который имела в виду Алексис, обвиняя Джинну в том, что она вчера по ошибке ушла с ним. Догадка Джинны подтвердилась. Алексис на самом деле вчера днем была у Тома, оставила у него зонтик и преднамеренно солгала.

Когда Джинна вернулась вечером домой, зонтик уже был на своем обычном месте, а на кухне находились желтая фарфоровая роза и верба с сережками из "Алджернон Эспри". Они стояли у окна в изящной серебряной вазе. Джинне оставалось только признать, что мачеха умеет быстро заметать следы. Когда девушка спросила Алексис, где она нашла пропавший зонтик, женщина и глазом не моргнула. Она сказала, что забыла его днем ранее в "Алджернон Эспри".

Ловко, подумала Джинна, очень ловко.

С того дня Джинна не сомневалась в том, что мачеха регулярно навещает Тома, хотя сама Алексис и миссис Кук утверждали, что она всегда ходит днем по магазинам. Однако сегодня, похоже, Алексис изменила свой обычный распорядок. Том сам навестил её.

Почему? – спросила себя Джинна. Что должна подумать миссис Кук о неожиданном появлении Тома? Волнение и страх пронзили девушку, когда она представила себе сцену, происходящую в данную минуту в доме Николсонов.

Где они находятся?

Несомненно, они занимаются любовью в благоухающей бело-зеленой спальне Алексис. Когда несколько чувственных картинок промелькнули в голове Джинны, она почувствовала себя жалкой войеристкой. Та из них, где Том и Алексис слились в страстных объятиях, задержалась дольше других и причинила самую сильную боль. Еще недавно Джинна была той женщиной, которую обнимал Том. Теперь он даже не хотел с ней разговаривать. Несколько попыток побеседовать с ним по телефону заканчивались одинаково печально:

"Я больше не хочу тебя видеть. Пожалуйста, оставь меня в покое."

Джинна покрутила кусочки льда на дне бокала и выпила водянистый остаток. Встав, чтобы уйти, она вспомнила, что сегодня миссис Кук работала только половину дня. Ну конечно! Как она могла забыть? Удобное отсутствие миссис Кук позволяло Алексис и Тому делать что угодно и где угодно. Она вполне может увидеть отвратительное зрелище, подумала Джинна. Застать их трахающимися на полу в гостиной. Отступать уже поздно. Решительно настроенная девушка с бьющимся сердцем вышла из бара и пересекла Маунт-стрит. Ключи звенели на её пальце.

Выйдя из лифта, Джинна на мгновение задумалась. Стоит ли нажать кнопку звонка? Но это погубит весь замысел. Они получат возможность привести себя в порядок, натянуть респектабельные маски. Она ничего не узнает. К тому же это её дом. Она всегда пользуется ключом.

Тихо, как вор, она открыла дверь и на цыпочках вошла в квартиру. Лежавший в прихожей толстый ковер поглощал шуршание подошв. Но Джинна не осмелилась пройти дальше, боясь, что её услышат. Из гостиной доносились незнакомые приглушенные звуки. Джинна прислушалась. Там плакал какой-то мужчина. Том.

Джинна поняла, что видела плачущего мужчину только в кино и по телевизору. Даже когда произошло жестокое убийство её матери, отец не плакал. Однажды он сказал ей, что английские мужчины не плачут, потому что слезы – проявление слабости. Британцы переносят несчастья и разочарования со стоической сдержанностью, которую от них ждет мир.

– Представители латинских наций плачут, – добавил он. – Но они чрезмерно эмоциональны. На них нельзя положиться в тяжелую минуту. Известно, что ирландцы тоже способны расплакаться. Думаю, тут дело в питании.

Джинна подумала о том, какой причиной её отец объяснил бы шотландские слезы. К сожалению, он ничего не сказал о них. Какими словами или поступками Алексис сделала Тома столь несчастным? Если бы она, Джинна, не зашла в бар, то узнала бы это. Бессмысленно сожалеть сейчас о том, что она опоздала. Джинна замерла и подождала. Дверь гостиной была открыта, длинный коридор действовал, как слуховая труба.

Том высморкался и произнес:

– О какой наивности и доверчивости ты говоришь? Первое место остается за мной. Я чувствую себя круглым идиотом.

– Ты не мог знать, – сказала Алексис.

– Наверно, да. Это все просто невообразимо.

– Конечно.

– Однако… – Он заколебался. – Ты понимаешь, что я собирался сделать тебе предложение?

По коридору разнесся мелодичный смех Алексис.

– Предложение? – В её голосе присутствовали ноты изумления и снисходительности. – Совершенно абсурдная идея.

– Вовсе нет, если ты посмотришь на неё моими глазами.

– То есть?

– Как я уже сказал, я влюблен в тебя. Наверно, под моим современным рок-н-ролльным фасадом скрывается старомодный паренек. Там, где я родился, за любовью обычно следует брак.

Джинна не предвидела такого ужасного поворота событий. Одно дело обнаружить Тома в постели Алексис, и совсем другое – узнать, что он влюблен в нее. От потрясения Джинне стало дурно. Она села на один из двух стульев, стоявших возле длинного стола, на который обычно клали почту, записки и ключи.

Именно с этого стола она вчера взяла анонимное послание. Услышав только что признание Тома, она пожалела, что не выбросила записку сразу, не вскрывая. Тогда она избавила бы себя от душевной боли. Кто мог это написать? – снова подумала девушка.

Она поняла, что это не могла сделать миссис Кук. Кто еще? У Тома не было причин желать, чтобы она вернулась домой раньше обычного, у Алексис тоже. Конфиденциальный характер беседы свидетельствовал о том, что меньше всего они ожидали появления третьего лица. Единственная реальная возможность заключалась в том, что кто-то знавший о романе Алексис и Тома хотел сообщить об этом ей, Джинне. Но кто этот человек? Джинна покачала головой в недоумении.

– Ты упускаешь из виду два обстоятельства, – сказала Алексис. – Я не влюблена в тебя и уже состою в браке.

В голосе Тома определенно прозвучали циничные ноты.

– Ну и брак.

– Не стоит злиться. Возможно, я не люблю моего мужа, но все-таки он мой муж. Как говорят, в счастье и несчастье.

– По-моему, скорее в несчастье.

Джинна услышала, как Алексис резко втянула в себя воздух.

– Уже много времени, Том. Думаю, тебе пора уходить. Я устала.

– Что за спешка?

– Я хочу побыть одна.

– Мы ещё не закончили ленч. Только попробовали деликатесы. Ты ведь пригласила меня на ленч, верно?

– Да, и приношу извинения. Я плохо себя чувствую.

– Мне очень жаль. – Но в его голосе не прозвучало сожаление. Возможно, тебе станет лучше, если ты выпьешь шампанского. Я как раз собирался это сделать. Ты позволишь наполнить твой бокал?

– Нет, спасибо. Я выпила достаточно шампанского. И ты, честно говоря, тоже.

– Ты поступаешь не слишком гостеприимно. Неужели мы забываем о наших светских манерах? Вы меня удивляете, миссис Николсон.

– Довольно! Я не настроена слушать твои шутки. Они не очень-то смешные.

– Прежде они казались тебе забавными.

– Я рада, что ты воспользовался прошедшим временем.

– В таком случае в следующий раз я постараюсь быть более остроумным.

– Следующего раза не будет, – тихо произнесла Алексис.

На мгновение воцарилась тишина. Потом Том заговорил изменившимся голосом, в котором появились ноты испуга.

– Что это значит?

– Все очень просто. Я думаю, что нам больше не стоит встречаться.

– Ты в своем уме?

– Да. Вечеринка закончилась.

– Для меня – нет. Я влюблен в тебя, Алексис. Ты не можешь закончить это таким образом.

– Но именно это я и делаю. Подвожу черту.

– Господи, женщина, неужели у тебя нет ко мне никаких чувств?

– Сейчас я испытываю одно чувство – хочу, чтобы ты перестал кричать и отправился домой. О'кей?

– Нет, не о'кей. Я не уйду. Я пришел сюда позаниматься с тобой любовью и собираюсь это сделать.

Алексис сменила тактику. Начала просить.

– Том, не упрямься. Мы прекрасно проводили время в последние месяцы, это было здорово, я получала удовольствие. Но теперь все закончилось. Я не хочу ссориться. Ты мне очень нравишься. Почему бы тебе не стать хорошим мальчиком и не уйти красиво?

– Бедное детство дает мне одно преимущество. – Том усмехнулся. – Меня не научили светским манерам. Не научили уходить красиво. Тем более не получив желаемого. Я по-прежнему чего-то хочу. Тебя, Алексис. Сейчас. И ты не можешь мне отказать. Уже не можешь. Тебе не следовало говорить мне то, что ты сказала. Ты поступила глупо.

Да, подумала Джинна, Алексис не следовало говорить ему о том, что она не любит своего мужа. Это действительно было глупой ошибкой.

– Ты мне угрожаешь? – спросила Алексис.

– Да, и я не шучу. Либо ты сейчас поднимешься со мной наверх, либо черт возьми, почему ты ухмыляешься?

– Из-за твоего глупого предложения подняться наверх.

– Что тут глупого?

– Ты хочешь заняться сексом в постели? Это забавно. С одной стороны, ты – воплощение гнева и похоти. Однако предпочитаешь совершить акт в традиционной обстановке. В спальне. Это характерно.

– Характерно для кого?

– Для такого ничтожества, как ты.

– Мы ещё посмотрим, кто здесь ничтожество.

Джинна услышала треск ткани, потом – изумленный крик Алексис.

– Что ты делаешь? Ты порвал мое платье!

– Почему ты не зовешь полицию? – Том засмеялся.

– Не приближайся ко мне.

– Попробуй остановить меня.

Джинна услышала быстрые шаги, что-то опрокинулось, зазвенело разбившееся стекло. Том схватил Алексис.

– Отпусти меня! – закричала она, отбиваясь от него, пытаясь вырваться.

– Так тебе будет удобнее.

Снова треск. Джинне показалось, что он разорвал платье сверху донизу. Девушка оцепенела.

– Варвар! – закричала Алексис.

Джинна догадалась, что крик матери был оборван настойчивым и нежелательным поцелуем. В течение нескольких следующих секунд девушка слышала лишь приглушенные звуки борьбы между нападавшим и его жертвой. Они оба дышали тяжело, учащенно. Алексис ахнула. Том вскрикнул от боли. Что-то массивное упало на пол.

Джинна больше не могла это выносить. Заставив себя подняться со стула, она решительно вошла в гостиную. Сначала они её не увидели, будучи слишком поглощенными любовью. Том лежал на обнаженной Алексис, обхватив губами её правый сосок и держась обеими руками за ягодицы женщины. Длинные черные волосы Алексис рассыпались веером по ковру. Ее глаза были закрыты, все признаки сопротивления окончательно исчезли. Похоже, Алексис блаженствовала.

– Видел бы вас сейчас мой отец, – произнесла Джинна, глядя на двух самых ненавистных ей людей на свете.

42

Том ушел, и я снова оделась (накинула на себя пеньюар, потому что черное платье от Джины Мур было безвозвратно загублено). Мы с Джинной остались наедине.

В результате происшедшего меня охватила дрожь, и я зажгла сигарету, хотя сейчас практически не курю. Когда я работала манекенщицей у Терезы, мы все беспрестанно курили, чтобы подавить чувство голода и остаться худыми. В последнее время я часто вспоминаю те далекие дни. Не знаю точно, почему. Возможно, тогда жизнь казалась более простой, а будущее – заманчивым.

В молодости человек легко мирится с ежедневными лишениями и неудобствами, будучи убежденным в том, что восхитительный мир сбывшихся надежд ждет его за углом. Но у многих ли людей осуществляются их самые заветные мечты? С годами обычно происходит одно из двух. Вы либо миритесь с реальностью и стараетесь извлечь из неё максимум удовольствия, либо упрямо цепляетесь за надежды молодости.

Я по-прежнему цеплялась за них – правда, меня соединяла с ними всего лишь тонкая нить. Я боялась, что когда мы с Харри наконец окажемся вместе, мы не обретем умиротворения, на которое рассчитывали. Страх перед тем, что наши эмоциональные вложения не принесут дивидендов, в последнее время не давал мне спать. Я ворочалась с боку на бок, думая: вдруг для нас с Харри уже слишком поздно? Не слишком ли долго мы ждали счастья, о котором всегда молились?

Сейчас мне удалось утешить себя мыслью, что мое волнение связана с близкой развязкой. Поскольку Джинна стала свидетельницей моего дерзкого свидания с Томом, она обязательно сообщит о нем Иэну, который придет в ярость. Он был обманут и выставлен на посмешище в своем собственном доме его женой, которой доверял. Мужчины совершают убийства даже при меньшей провокации. Да, «случайное» отравление Сары теперь было очень близким. Неудивительно, что я дрожала.

Я поняла, что Джинна смотрит на меня, ждет, что я стану защищаться. На её бледном лице была гримаса презрения и отвращения. Мы не обменялись ни единым словом после ухода Тома, взбешенного неожиданным появлением Джинны и тем, что я не ответила на его любовь.

Я не могла винить его в том, что он страдал и испытывал негодование. Кому приятно оказаться отверженным? Но правда заключалась в том, что когда новизна сексуальных забав исчезла, я поняла, что нам почти не о чем говорить. За пределами постели он нагонял на меня скуку. В конце концов мне стало с ним скучно и в постели. Я невольно сравнивала его с Харри (как и всех других мужчин), и он заметно проигрывал. Во время нескольких последних свиданий я старалась представить, что меня обнимает Харри, но даже это не помогало.

Почему я родилась сестрой Харри?

– Послушай, Джинна, – начала я, – что бы я сейчас ни произнесла, это не зачеркнет ту неприятную сцену, которую ты только что наблюдала. Я не нахожу слов.

– Я рада слышать, что ты не находишь слов, – произнесла она ледяным тоном, – потому что всего остального тебе хватает. Например, хорошего вкуса и чувства приличия. Ты могла хотя бы не приглашать Тома сюда, но такая мысль даже не посетила твой поврежденный разум.

Я старалась пока что игнорировать её оскорбления.

– Именно это меня и мучает, Джинна.

– Уж конечно, не совесть.

Желание ударить её по лицу стало пересиливать любопытство.

– Почему ты вернулась домой из университета так рано? Что случилось? Обычно ты приходишь около пяти часов.

– Вот в чем причина.

Она протянула мне клочок бумаги. Я тотчас узнала рукоделие Харри.

ЕСЛИ ХОЧЕШЬ УЗНАТЬ, ЧЕМ НА САМОМ ДЕЛЕ ЗАНИМАЕТСЯ ДНЕМ ТВОЯ МАЧЕХА, ПРИХОДИ В ЧЕТВЕРГ ДОМОЙ ДО ТРЕХ ЧАСОВ ДНЯ!

– Очень интересно, – сказала я.

– Я тоже так считаю. Представляешь, какой захватывающей информации я бы лишилась, если бы вернулась из университета в обычное время. Я бы, например, не узнала, что ты не любишь папу и что Том на самом деле любит тебя.

– Любители подслушивать получают то, чего заслуживают, – сказала я с уверенностью в голосе, которой на самом деле не испытывала. – Это все, что ты услышала?

Она удивленно посмотрела на меня.

– Этого недостаточно? Я решила, что застала самый содержательный момент беседы. Не говори мне, что это ещё не все.

– Нет, Джинна, думаю, ты поспела к основным событиям.

Несомненно, она отсутствовала, когда я говорила Тому об убийстве Сары. Слава Богу!

– Наверно, ты сообщишь твоему отцу обо всем, что сегодня услышала и увидела.

– Ты ещё сомневаешься? – В глазах девушки сверкнули гнев, жажда мщения, давняя ненависть ко мне. – Надеешься, что я буду держать язык на замке?

– Я бы этого хотела. – Господи, как я умею лгать! – Ты только причинишь ему боль.

– Тебе следовало подумать об этом, прежде чем ты пригласила сюда твоего любовника. Вероятно, когда папа услышит, что я скажу ему, он наконец образумится.

– Что ты имеешь в виду?

– Он с тобой разведется.

Я улыбнулась.

– Ты этого хочешь, да?

– Не просто хочу. Мечтаю об этом.

– Жаль, – сказала я. – Потому что этого не произойдет.

– Откуда у тебя такая уверенность?

– Я знаю то, что неизвестно тебе.

Джинна заколебалась.

– Например?

– Например, то, что за эти годы у твоего отца был не один роман. И он даже не скрывал от меня детали. Бросал их мне в лицо. Что, по-твоему, я испытывала?

– Я тебе не верю. Ты говоришь это, чтобы оправдать твое непростительное поведение.

– Думай, что хочешь. Но я хотя бы старалась вести себя осторожно. До сегодняшнего дня мне это удавалось. Если бы не эта полученная тобой странная записка, Том ушел бы отсюда задолго до твоего возвращения из колледжа, и ты бы ничего не узнала. Почему бы нам не считать, что так и было?

– Ты шутишь?

– Это никогда не повторится. Обещаю тебе. – Изображать раскаяние было так скучно, что меня тошнило от этого. – Я уверена, ты слышала, как я сказала Тому, что больше не хочу его видеть. И не шутила при этом. Между нами все кончено.

– Кончено? – Джинна усмехнулась. – Поэтому твое лицо выражало блаженство, когда я зашла сюда несколько минут тому назад? Мне отнюдь не показалось, что у вас все кончено. Совсем напротив. На мой взгляд, в твоих отношениях с мистером МакКиллапом только что началась новая глава. Кто знает? Возможно, в воскресенье вас увидят занимающимися любовью посреди Гайд-парка. Я не удивлюсь. Особенно после того, что наблюдала сегодня.

– Догадываюсь, как отвратительно это выглядело, – сказала я, едва не поперхнувшись собственным лицемерием, – но я действительно отбивалась от Тома. Мы всерьез подрались. Я не могла с ним справиться.

– Пожалуйста, избавь меня от монолога добродетельной замужней дамы. У тебя моральные устои бездомной кошки, Алексис, и ты это знаешь. Я не нахожу для тебя оправданий. Что касается Тома, он достоин презрения не меньше, чем ты. Не понимаю, что я в нем находила. Вы стоите друг друга. Видит Бог, ты определенно не заслуживаешь моего отца. Он должен был оставить тебя там, где нашел – у лесбиянки Терезы.

Мое добродушие быстро испарялось.

– К твоему сведению, Тереза вовсе не лесбиянка. Она – бесконечно одинокая женщина, без посторонней помощи совершившая революцию в индустрии моды. Она – необыкновенно талантливая и мужественная личность.

Джинна помолчала в нерешительности.

– Похоже, ты не слышала.

– Что?

– Тереза умерла.

Я внезапно ощутила слабость.

– О, нет.

– Она умерла вчера вечером в Париже. Это произошло после показа прессе её последней коллекции. Кажется, она решила вздремнуть в своем кабинете и не проснулась. Мне сказала об этом одна из девушек в колледже.

Я покачала головой, будучи не в силах говорить.

– Ты действительно расстроена? – удивленно спросила Джинна.

– Да. – Я наконец заговорила искренне. – Да, очень.

Голос Джинны снова стал высокомерным и насмешливым.

– Ты больше огорчена смертью какой-то старой лесбиянки, которую не видела много лет, нежели тем, что я застала тебя и Тома обнаженными на полу гостиной!

Я наотмашь ударила её по лицу. Прежде чем она пришла в себя, дала ей вторую пощечину. Она казалась парализованной страхом. Потом я схватила Джинну за ворот джинсовой рубашкой, вытащила из кресла и швырнула через всю комнату. Поскольку я была значительно выше Джинны, это не потребовало особых усилий и принесло большое удовлетворение. Она приземлилась возле камина ошеломленной, но целой.

– Дерзкая, глупая, самоуверенная тварь, – сказала я. – Кто ты такая, чтобы судить меня? Возможно, ты училась в дорогих школах, но вынесла оттуда только умение доставать всех своей наглостью. Том тоже так считает после всех этих телефонных звонков, которые ты обрушила на него. Насколько мне известно, на прошлой неделе ты даже явилась к нему домой в несусветную рань без приглашения.

Она покраснела.

– Кто это тебе сказал?

– А ты как думаешь? Птичка нащебетала? Ты по-прежнему без ума от Тома, да?

– Нет, – неубедительно произнесла она.

– О, да, влюблена! Вот почему ты разволновалась на самом деле. Не потому, что узнала о моей супружеской неверности, а потому, что я занималась любовью с человеком, не желающим тратить на тебя время. Тебя терзает то, что Том предпочел зеленой девчонке взрослую женщину.

– Точнее, взрослую акулу.

– Мне пришла в голову одна мысль. Я не удивлюсь, если окажется, что именно Том прислал тебе анонимную записку относительно моих сегодняшних планов. Не знаю, почему я не подумала об этом раньше.

Джинна поднялась с пола, заправила рубашку в джинсы и выпалила:

– Это абсурд. С чего ради он совершил бы такую глупость?

– Вероятно, чтобы раз и навсегда избавиться от твоего назойливого внимания. Возможно, он подумал, что если ты увидишь его со мной, то образумишься и поймешь то, что он давно пытался втолковать тебе.

– И что же, дорогая мачеха?

– Что он хочет, чтобы ты исчезла из его жизни.

– О, я уже исчезла. После увиденного мной сегодня я не захочу даже разговаривать с Томом МакКиллапом, не говоря уже о том, чтобы позволить ему прикоснуться ко мне.

– Тебе это не грозит. Он сказал, что ты была худшей партнершей из всех, каких ему доводилось иметь. – Если после таких слов она не выложит все Иэну, ничто уже не заставит её сделать это. – Я подумала, что ты, возможно, захочешь это узнать.

Лицо Джинны стремительно побагровело.

– Ты пожалеешь об этих словах, Алексис. Вот увидишь.

Она посмотрела на меня с такой ненавистью в глазах, с какой я ещё не сталкивалась, и убежала наверх в спальню.

Я получила удовольствие, избив и оскорбив Джинну после всех услышанных от неё гадостей. Наша взаимная ненависть наконец вырвалась наружу, и я радовалась этому. Ничто не могло помешать моей бедной, обиженной падчерице рассказать своему папочке обо мне и Томе. Слава Богу, что Харри отправил Джинне эту записку!

Я налила себе бренди и села на диван, обитый золотистым шелком. Неяркий предвечерний свет проникал в комнату. Скоро зацветут нарциссы, сюда придет весна. Мои мысли вернулись к Терезе. Однажды она сказала, что чем старше она становится, тем сильнее её пугает весна, приносящая с собой возрождение.

– Весна – для молодых, – заметила Тереза. – Они не ведают страха перед старостью.

Наверно, мне не следовало удивляться тому, что её смерть так сильно подействовала на меня. Она была тщеславным, эксцентричным, упрямым деспотом, но я по-своему любила её. Она так боялась состариться. Теперь ей нечего бояться, она обрела покой. Но своей смертью она стерла часть моего прошлого, за которую я держалась со священной ностальгией. В те дни жизнь казалась такой простой и невинной. Это было ещё до убийства Полетт и Роуз.

Я подумала о моей соседке Еве, которая всегда перед свиданием со своим парнем красила соски в разные цвета. Что с ней произошло? Я знала, что она вернулась в Аликанте и вышла замуж за Эдуардо, но последняя открытка с этим известием пришла давно. Вероятно, сейчас у Евы трое детей, она располнела и ест столько жареного картофеля, сколько хочет.

Аликанте.

Может быть, когда мы с Харри отправимся туда, мы встретим их. Нам уже недолго ждать того момента, когда мы станем летними людьми. Но что скажет Харри, когда узнает, что я рассказала Тому о нашем намерении убить Сару? Несомненно, он разозлится. Не сильнее, чем я сама злилась на себя за такую немыслимую глупость. С другой стороны, откуда мне было знать, что Харри сочинил для Тома какую-то безумную сказку о шантаже? Харри следовало быть со мной более честным.

Что касается обещанных Тому двадцати пяти тысяч… Я все ещё безуспешно пыталась переварить эту новость. Том слишком глубоко влез в наши планы, и мне это не нравилось. Что он на самом деле значил для Харри? Очевидно, нечто большее, чем я воображала. От этой мысли я вздрогнула.

У меня было ужасное предчувствие – похоже, Том МакКиллап надолго станет частью нашей жизни.

43

Когда Иэн вернулся с работы, Алексис отдыхала наверху.

– У неё болит голова, – сказала Джинна, зловеще улыбаясь.

– Что ты хочешь сообщить мне на этот раз?

– Ты не поверишь в то, что произошло сегодня, папа. Прямо здесь. Под этой крышей.

Иэн вздохнул и налил себе неразбавленного виски.

– Хорошо. Что случилось?

Спустя полчаса он пожалел о том, что задал этот вопрос. Джинна описала эпизод со всеми подробностями, нарисовала зловещую картину с раскинувшимися на полу, обнаженными, блаженствующими, прелюбодействующими Алексис и Томом. Закончив свой рассказ, она торжествующе посмотрела на отца.

– Я говорила тебе, что она тебя обманывает! Что ты скажешь теперь, папа?

– Я бы хотел знать, кто прислал эту чертову записку.

Джинна упала духом. Она рассчитывала на яростную реакцию отца, а его интересовала лишь личность человека, подставившего Алексис. К изумлению Джинны, он не возмутился поведением жены, не проявил ревности, негодования, гнева. Только заинтересовался запиской, заставившей Джинну вернуться из университета раньше обычного.

– Какая разница, кто её прислал? – попыталась образумить его Джинна. – Важно то, что я увидела. А не то, как я там оказалась.

– Возможно, – задумчиво произнес Иэн. – Возможно. Но все это очень странно.

– Папа, тебе больше нечего сказать?

– Сейчас – да.

Джинна покачала головой.

– Я тебя совершенно не понимаю. Неужели ты даже не ревнуешь? Как ты можешь невозмутимо сидеть здесь?

– Как, по-твоему, я должен поступить? Схватить телефон и позвонить моему адвокату насчет развода?

– Честно говоря, да.

– Это очень простое решение, но ты не была жената на Алексис в течение длительного времени. Эта её связь – первая, о которой я узнал. Каждый имеет право иногда совершать ошибки. Видит Бог, я сам не без греха. Том МакКиллап был ошибкой Алексис, но если сказанное тобой – правда, она положила этому конец. История закончилась во всех отношениях. Поэтому я не понимаю, из-за чего ты поднимаешь шум.

– Закончилась? – Джинна была потрясена. – Это сказала Алексис, когда я обвинила её в супружеской измене. Но как ты можешь простить её с такой легкостью? Неужели у тебя совсем нет гордости?

– Гордость может быть очень дорогим чувством. И очень опасным. Я не собираюсь зачеркивать шестнадцать лет брака из-за одной глупой неосторожности. Алексис – моя жена и останется ею.

– Но она тебя не любит. Я слышала, как она сказала об этом Тому. Она выразилась предельно ясно. Почему ты хочешь оставаться мужем женщины, которая тебя не любит, совершенно не уважает и обманывает в твоем же доме?

– Я думаю, гораздо интереснее другое – почему ты так стремишься развести меня с ней?

– Потому что она причиняет тебе боль, – неуверенно произнесла Джинна.

Но Иэн слишком хорошо знал свою дочь. Он помнил, как она увлеклась Томом МакКиллапом в Сент-Морице.

– Нет, Джинна, она причиняет боль тебе.

Когда на следующий день Алексис позвонила Харри, он находился в прекрасном настроении. Харри только что вернулся с поля для гольфа, где прошел девять дорожек за сорок ударов. Его мастерство быстро повышалось. Он надеялся в следующий раз сыграть ещё лучше.

– Все бесполезно, – сказала Алексис, портя ему настроение. – Вчера вечером Иэн держался со своей обычной невозмутимостью. Не устроил сцену, не взорвался, не предъявил ультиматум. Вел себя так, будто не произошло ничего необычного. Уверяю тебя, ситуация безнадежная.

Она подробно рассказала о своем свидании с Томом, о стычке с Джинной, о неоднократных обещаниях девушки сообщить обо всем отцу. Алексис была уверена, что Джинна сделала это.

– Я даже придумала головную боль, чтобы дать им возможность побыть наедине перед обедом, – добавила Алексис.

– Возможно, Джинна в последнюю минуту отступила. По какой-то причине передумала или испугалась.

– Это исключено. Она была слишком рассержена на меня, жаждала мести и не могла так легко отказаться от своего намерения. Я уверена, что она обрушила на Иэна все подробности того, как мы с Томом развлекались на полу гостиной.

– Я не в силах это понять, – сказал Харри. – Я имею в виду отсутствие реакции со стороны Иэна.

– Я тоже в недоумении. Я сделала все, что могла, а он упрямо игнорирует мои самые дерзкие выходки. Просто ума не приложу. Что мы предпримем теперь?

– Пригласи Сару и меня на обед. Как можно быстрее.

Алексис ахнула.

– Ты хочешь сказать, уже…?

– Да. Нет смысла откладывать.

– Харри, мне страшно.

– Не бойся. Все получится.

– Когда я получу это вещество?

– Встретимся завтра в зоопарке в Ридженсе. Перед клеткой с пандами. Я передам тебе его.

Следующий день выдался солнечным и холодным.

Харри пришел первым. Я тотчас заметила его возле клетки с двумя огромными пандами, оказавшимися, к моему разочарованию, бежево-черными, а не бело-черными, как на многих фотографиях. Одно животное крепко спало, другое расхаживало перед немногочисленными зрителями. Я заметила, что у Харри был с собой темный кожаный кейс.

– Здравствуй, – сказала я. – Ну и место для встречи.

– Я решил поквитаться с тобой за "Хэрродс".

– Что ж, мы в расчете. – Я поежилась. – Здесь есть место, где можно поговорить?

– Почему бы нам не погулять немного?

– О'кей.

На моем плече поверх шубы из шиншиллы висела большая сумка. Когда мы добрались до пруда с фламинго, Харри открыл свой кейс и вручил мне маленький зеленый пакет от «Хэрродса», надежно заклеенный наверху. Я разглядела очертания банки и положила пакет в сумку.

– Смешай это с твоим снотворным утром в день обеда, – сказал Харри. Иэн не заметит разницу. Тем более если он уже изрядно наберется к тому моменту, когда дело дойдет до кофе. Он по-прежнему сам подает его, да?

– О, да. Иэн редко меняет свои привычки.

– Мы должны радоваться этому.

Розовые фламинго с шумом доставали что-то из воды своими клювами. Они были такими элегантными, красивыми, невинными. Я подумала о том, что мы с Харри собирались сделать. О Томе, знавшем о наших планах. Сначала я решила сказать сегодня Харри, что Том осведомлен о готовящемся убийстве Сары, но сейчас отказалась от этого намерения.

Я боялась гневной реакции брата. К тому же, спросила я себя, что я этим исправлю? Вред уже причинен. Да, он мог сказать, что нам следует отложить убийство до того времени, когда мы будем уверены в молчании Тома. Также он мог назвать меня идиоткой, и мы ввязались бы в спор, начали оскорблять и упрекать друг друга. Сейчас время для этого было неподходящим. Для успешного выполнения нашего сложного плана требовалось, чтобы в наших с Харри отношениях царили согласие и гармония.

Что касается Тома, я не слишком боялась его похода в полицию. Чего бы он этим добился? Да, он мог засадить нас с Харри за решетку на всю жизнь, но при этом потерял бы двадцать пять тысяч фунтов, обещанных ему моим братом. Я была уверена, что Том будет держать язык за зубами. Он согласился участвовать в вымышленном шантаже, потому что обладал криминальным мышлением. Мистер МакКиллап не создаст проблем, связанных с законом. Скорее он просто помешает нашему счастью.

Мы с Харри ещё немного погуляли по зоопарку. Увидев, как два калифорнийских морских льва выпрыгивают из ледяной воды, я ещё сильнее ощутила холод. Крики животных напоминали человеческие. Похоже, там происходила семейная разборка. Я собралась предложить, чтобы мы зашли в кафе и согрелись с помощью чашечки кофе или чая, но внезапно захотела вернуться домой.

Я посмотрела на слабый, гордый, восхитительный, знакомый профиль Харри и едва не расплакалась. Я так любила брата. Мы прошли вместе через многое. Поэтому я сейчас должна была уйти. Я испугалась моей потребности в физической близости с ним. Если бы я задержалась ещё на несколько мгновений, то предложила бы отправиться в какую-нибудь убогую гостиницу, а эта идея была плохой.

Подобно профессиональным спортсменам перед ответственными соревнованиями, мы должны были беречь нашу энергию, помнить о самом важном. Мы сделали то, что наметили на сегодня, и больше говорить было не о чем. Каждый из нас превосходно знал стоявшую перед ним задачу.

– Я бы хотела найти такси, – сказала я.

– Вероятно, они стоят возле входа.

Там действительно находились четыре машины. Мы с Харри пожали друг другу руки, словно были малознакомыми людьми, прощающимися после приятной прогулки среди зверей. Он открыл для меня дверь первого автомобиля.

– Не забудь надеть перчатки, когда будешь добавлять кристаллы, шепнул он мне на ухо, когда я села в такси.

Я назвала водителю мой адрес на Маунт-стрит и не оглянулась.

Когда дворецкий принес дневную почту на серебряном подносе, Сара Маринго читала в своем кабинете последний выпуск «Форума». Там было два письма. Одно пришло от адвоката; на втором стоял лондонский штемпель, а обратный адрес отсутствовал.

Подписываясь на «Форум» – журнал, посвященный сексуальным проблемам весьма необычного и зачастую извращенного характера, – она надеялась узнать, как хоть отчасти возродить физический интерес Харри к супружеским утехам. Прочитав несколько номеров, она поняла, что её проблемы были пустяком по сравнению с теми, которые мучили большинство людей, искавших совета у "Форума".

Она наткнулась на отчаянную мольбу человека, желавшего, чтобы жена испражнялась на него. Он утверждал, что только таким способом может достичь оргазма. Но жена категорически отказывалась делать это. Несчастному пришлось заняться мастурбацией, что его не вполне устраивало. Он хотел, чтобы редакторы «Форума» посоветовали ему, как убедить супругу в том, что его просьба вовсе не так ужасна, как ей кажется. А может быть, она права? спрашивал он напоследок.

Не прочитав ответ «Форума», Сара вскрыла письмо из Лондона. Иэн Николсон отвечал ей на послание, в котором она сообщала ему о романе Харри и Джинны. Вот что она увидела:

Дорогая Сара!

Благодарю Вас за Ваше письмо. Я прочитал его с большим интересом и, должен добавить, удивлением.

Если это сможет вас успокоить, скажу Вам, что, по моему твердому убеждению, у моей дочери нет и никогда не было романа с Вашим мужем.

Я действительно помню, что Джинна заигрывала с Харри в Сент-Морице, но мне известна причина её глупого (хотя и совершенно невинного) поведения.

Тогда её охватило сохранившееся до сих пор влечение к молодому человеку, общаться с которым я ей категорически запретил.

Зная мою дочь, я подозреваю, что она пыталась досадить мне, разыгрывая флирт с Вашим мужем. Когда Джинна не может добиться желаемого, она часто ведет себя, как капризный, своенравный ребенок. К моему сожалению, именно это происходило в Сент-Морице.

После нашего возвращения в Лондон Джинна не только погрузилась в учебу. Она по-прежнему сохнет по тому самому нежелательному субъекту. Поскольку она обладает весьма цельной натурой, я сомневаюсь в том, что Ваш муж (и любой другой мужчина) может представлять для неё большой интерес.

Я также сомневаюсь в том, что Харри, показавшийся мне весьма благоразумным человеком, позволит себе вступить в связь, подобную описанной Вами.

Я приношу извинения за беспокойство или неловкость, которые могла вызвать у Вас моя дочь, однако, пожалуйста, постарайтесь поверить мне – у неё нет романа с Вашим мужем.

Будьте уверены, что все это останется между нами. Я не упомянул о Вашем письме моей жене и не собираюсь это делать.

Под письмом стояли слова: "С самыми теплыми чувствами."

Сара положила письмо на стол, спрашивая себя, не заблуждается ли Иэн. Она с уважением отнеслась к его мнению, но он мог проявлять необъективность, даже прикрывать свою дочь. Или просто отворачиваться от того факта, что Джинна способна соблазнить чужого мужа. Даже такой умный и трезвый человек, как Иэн Николсон, мог невольно обманывать себя, когда речь шла о нескромном поведении его любимого чада. Такое происходило во все времена.

– Привет, дорогая. Хорошо провела время?

Сара так погрузилась в чтение письма, что не услышала, как дверь кабинета открылась. Остановившийся перед женой Харри имел такой здоровый цвет лица, словно он только что вернулся с длительной загородной прогулки. Однако он сказал, что ездил в Лондон к Тому МакКиллапу.

– День прошел хорошо, – ответила Сара. – Спокойно, но приятно.

– Есть интересная почта?

– Нет. Только послание от моего адвоката и просьба о благотворительности. – Она принялась бесстрастно, но методично рвать письмо Иэна Николсона на мелкие кусочки. – Когда тебя постоянно просят спонсировать разные благородные замыслы, это уже начинает раздражать.

Разговаривая, она спрашивала себя, где на самом деле был Харри и не ошибается ли Иэн Николсон, отрицая существование романа между Харри и Джинной. Однако она не спрашивала себя, хранит ли Иэн Николсон получаемые им письма. Он всегда делал это. Письмо Сары сохранилось. Но могла ли она догадываться о том, каким важным станет после её смерти это обстоятельство, казавшееся сейчас незначительным?

44

Люди, вплотную приблизившиеся к смерти, часто говорят, что за мгновение до несчастья перед их глазами пронеслось все пережитое ими в прошлом. Теперь я знаю, что они имеют в виду. Именно подобные ощущения я испытывала, с улыбкой приветствуя Сару и Харри, приехавших к нам на тихий убийственный вечер.

Хотя в опасности была не я, а Сара, я внезапно вспомнила о том, о чем не думала много лет – например, о ленчах с гамбургерами и молочным коктейлем, ежедневно поглощавшихся мною и Харри в кафе Чарли.

Я вспомнила нашу бабушку Джулиану, зарабатывавшую на жизнь уборкой чужих домов и рассказывавшей смешные истории о своем покойном муже, который в годы сухого закона готовил джин в ванной. Я не знала, жива ли ещё Джулиана, что сейчас с вежливым Чарли и бережливым Деннисом, в конце концов выкупившим наш магазин, с богатой девочкой, чьи родители приехали в Пилгрим-Лейк на длинном черном «кадиллаке» тем летом, когда мне было двенадцать лет…

На Саре было блекло-голубое платье с цветочным узором, которое обтягивало её выпирающие кости. Возможно, если бы она знала, что ей предстоит сегодня умереть, она постаралась бы выглядеть привлекательней.

Я надела длинное изумрудно-зеленое платье без рукавов, с узкими бретельками и вставками на спине. Выбрала для этого вечера кольцо и серьги с изумрудами, а также туфли на вызывающе высоких серебристых шпильках, делавших меня ещё более высокой и изящной. Я выглядела восхитительно и чувствовала себя точно так же, потому что собиралась наконец вырваться из моей клетки.

Возможно, убийство у меня в крови. Когда мы с Харри впервые позанимались любовью, он успел слизать мою кровь с медвежьей шкуры до того момента, когда мать ворвалась в дом и увидела нас обнаженными на полу. Как Джинна, заставшая меня с Томом. Может быть, мне на роду написано вечно представать перед кем-то нагой на полу гостиной с любовником, на котором лежит табу? Забавная картина. Вот она, снова трахается на полу. Я невольно засмеялась.

Джинна, Сара, Харри и Иэн посмотрели на меня в ожидании объяснения. Они обсуждали возможное тридцатипроцентное повышение окладов британских инженеров, которого добивался профсоюзный босс Хью Сканлон. Они считали, что эта мера станет издевательством над "Социальным договором".

Эти мелкие проблемы казались смешными в то время, когда Англия оказалась в самом тяжелом положении со времен Второй мировой войны, однако никто, кроме меня, не смеялся.

– Я не вижу, в чем заключается юмор столь печального положения, упрекнул меня Иэн своим банкирским голосом.

Мне захотелось сказать ему, что он скоро угодит в тюрьму и сможет до конца жизни ломать там голову над тем, что на самом деле рассмешило меня. Я внезапно поняла, что во многих отношениях Иэн напоминал мне мою мать. Они оба были лишенными чувства юмора, респектабельными, безупречными, соблюдавшими все условности и приличия. Даже периодические вылазки в бордели, которые совершал Иэн, в Англии считались допустимыми для представителей его класса. Посмотрите, к чему это привело мою мать. И к чему приведет Иэна. Аргумент отнюдь не в пользу безупречного поведения.

Возникла неловкая пауза, потом в комнату вошла миссис Кук.

– Обед подан, – произнесла она официальным тоном, спасая нас всех от минутного смущения.

Харри настоял на присутствии миссис Кук – во всяком случае, во время обеда. Он сказал, что полиция насторожится, если я, принимая гостей, отпущу домработницу на вечер. Я сказала миссис Кук, что она может уйти, подав десерт. Миссис Кук знала о странной привычке моего мужа лично подавать кофе с коньяком и обрадовалась возможности пораньше освободиться.

Сейчас она казалась напряженной и нервной. Она словно боялась совершить ошибку при выполнении своих обязанностей – например, подать блюдо слева или допустить какой-нибудь другой столь же ужасный промах. Миссис Кук охотнее сунула бы голову в печь, чем нарушила этикет.

– Что у нас здесь? – спросила Джинна, когда домработница поставила на стол дымящуюся кастрюлю.

– Суп из омаров, – сказала я.

– Обожаю суп из омаров, – заявила Сара.

Ее колье с рубином казалось в этот вечер вполне уместным.

– Я рада, – отозвалась я, не покривив душой.

Эта тарелка супа из омаров станет последней в жизни Сары. Миссис Кук готовила его превосходно. Бросая в кипяток живых омаров, а потом разламывая им хвосты, миссис Кук давала волю своим подавленным первобытным инстинктам, хотя и отрицала это. Но я наблюдала за её работой и видела, какое тайное наслаждение она получает, убивая живое существо, готовя его и подавая на стол цивилизованным господам.

– За супом последуют ростбиф и йоркширский пудинг, – добавила я, подумав о том, что для такого мероприятия требуется типично английское основное блюдо. – Полагаю, здесь нет вегетарианцев.

– Не знаю, – сказала Джинна. – Возможно, я стану вегетарианкой. В последнее время я много об этом думаю. Такая пища кажется мне гораздо более здоровой, чем вся эта роскошь. – Она указала на прекрасно сервированный стол.

– Откуда у тебя эта блестящая идея? – спросил Иэн.

– Несомненно, от Тома МакКиллапа, – сказала я, опередив Джинну.

Все посмотрели на меня так, словно я произнесла "Адольф Гитлер". Все, включая Сару, что меня удивило. Почему она так встрепенулась, услышав это имя? Я не могла угадать причину.

– Том МакКиллап, – произнесла Сара. – Это твой приятель-музыкант, да, Харри?

– Точнее, знакомый.

– Я не подозревала, что вы знаете Тома, – возбужденно произнесла Джинна. – Когда вы познакомились?

– В Сент-Морице, – ответил Харри. – Ты сказала мне, что он потрясающий музыкант. Помнишь? Я отправился в «Альпину» поглядеть на него. Ты была права. Он великолепен.

– Харри любит музыку, – сказала Сара.

– Как и Джинна, – вставила я. – Особенно когда её исполняют шотландские гитаристы. Она их просто обожает.

– Понимаю, – сказала Сара спустя мгновение.

Она и Иэн обменялись взглядами, значение которых я не поняла. Происходило нечто загадочное. Харри выразительно посмотрел на меня. Он как бы говорил, что сейчас мне предоставляется шанс спровоцировать Джинну на публичное заявление о моем романе с Томом, которое унизило бы Иэна и превратило его в ревнивого рогоносца с мотивом для преднамеренного убийства.

– Да, – продолжила я. – Меня интригуют перемещения мистера МакКиллапа. Когда мы были в Сент-Морице, он выступал там со своей группой. Стоило нам вернуться в Англию, как он тоже оказался здесь. Любопытно, куда отправится мистер МакКиллап, если завтра мы решим поехать в Монте-Карло.

– Ты знаешь, что Том вовсе не последовал за нами, – сказала Джинна. Он на самом деле живет в Лондоне.

– Не понимаю, что ты нашла в таком вульгарном типе, как Том МакКиллап, – сказала я.

– Предлагаю сменить тему, – вмешался Иэн.

– Да, – смущенно пробормотала Сара. – Кажется, это хорошая идея.

Но Джинна буквально кипела. Она опустила суповую ложку и посмотрела на меня с нескрываемой ненавистью во взгляде.

– Если Том вульгарен, то что нашла в нем ты, Алексис?

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Нет, понимаешь!

– Джинна, держи себя в руках, – предупредил её Иэн.

– Почему я должна это делать?

– Потому что я, твой отец, прошу тебя об этом.

– Тебе следует попросить об этом не меня, а Алексис.

– Почему? Что я сделала?

– Ничего, – ответил мне Иэн.

Сара и Харри тактично хранили молчание, хотя и по разным причинам. Сара действительно смутилась. Харри ликовал и молился о том, чтобы Джинна произнесла более явные обвинения. Я хотела того же самого.

– Нет, сделала, – возразила отцу Джинна. – Алексис кое-что сделала, хотя по каким-то известным только тебе причинам ты отказываешься это признать.

– И что же, по-твоему, я совершила? – вкрадчиво спросила я.

На мгновение в комнате повисла тишина. Потом Джинна сказала:

– Вступила в связь с Томом МакКиллапом.

Лицо Сары стало изумленным, Харри постарался скрыть свое удовлетворение, Иэн испытал чувство унижения, я откровенно обрадовалась. Джинна угодила в мою ловушку.

– Это отвратительная ложь! – сказала я моей падчерице. – Как ты посмела предъявить мне такое мерзкое обвинение? Что дает тебе на это право?

– Я видела вас двоих своими собственными глазами. Прямо здесь. На прошлой неделе. Вспомнила? Обнаженными на полу гостиной. Твоя память не может быть настолько плохой, Алексис.

Я беспомощно повернулась к Иэну.

– Почему ты молчишь? Останови её. Это возмутительно. Я всегда знала, что она не выносит меня, но это зашло уже слишком далеко. Меня никогда в жизни так не оскорбляли.

Иэн казался измученным происходившей в нем внутренней борьбой. В обычной ситуации он никогда бы не потерпел такой выходки от Джинны, но я подозревала, что она пробудила в нем скрытую неприязнь ко мне, и он был бессилен остановить дочь. Возможно, он даже радовался тому, что она разоблачила меня. Словно почувствовав это, Джинна продолжила:

– К тому же именно Алексис первой упомянула имя Тома. Зачем ей было это делать после того, как я сказала, что, возможно, стану вегетарианкой? При чем тут Том? Ни при чем. Она вспомнила о нем, чтобы опозорить тебя, папа. Я здесь не единственный человек с дурными манерами.

Пытаясь оправдаться, Джинна повернулась к Саре и Харри.

– Я понимаю, как неловко вы себя чувствуете, и прошу прощения. Не потому что якобы солгала насчет моей мачехи – это не так, – но потому что смутила вас. Извините.

Когда мы без большого энтузиазма и аппетита резали ростбиф и ели йоркширский пудинг, я чувствовала, что воспитанная Сара тайком поглядывает на меня с любопытством. Раскрасневшийся Иэн пил налитый им в графин превосходный кларет 1970 года в большем количестве, чем обычно. На его лице явственно выступали следы опьянения, злости, негодования, унижения и стыда.

На мгновение мне стало его жаль, но потом я вспомнила страдания, которые он причинял мне на протяжении многих лет, и испытала ещё большую жалость к самой себе. Когда тарелки с ростбифом исчезли со стола, и миссис Кук принесла дрожащий бисквит, пропитанный вином, я поняла, что мне страшно. Конечно, мне должно быть страшно, успокоила я себя, это естественно, принимая во внимание, что я должна сейчас сделать.

Через несколько минут Иэн принесет нам в гостиную традиционный поднос с кофе, и мне предстоит проследить за тем, чтобы Сара выпила мою чашку «Хэга» с цианистым калием.

Однажды в гостинице «Адамс» Харри высказал отличную идею относительно того, как это лучше сделать.

"Вместо того, чтобы переставлять чашки, поменяйся местами с Сарой. Пусть она по ошибке займет кресло, предназначенное для тебя. Тогда на чашке останутся только отпечатки пальцев Иэна, но не твои."

"Превосходно. Остается только одна мелкая проблема. Как мне поменяться местами с Сарой?"

Харри усмехнулся так, как я усмехнулась много лет тому назад в Париже, когда он готовился убить Полетт. Тогда он спросил меня, как ему проникнуть в квартиру Николсонов, если Полетт заберет желтые розы у двери, даст ему на чай и скажет "До свидания".

Я ответила так:

"Придумай что-нибудь сам, мой дорогой братец."

То же самое сказал мне Харри в «Адамсе». Все ещё размышляя об этом, я отвела миссис Кук в сторону и напомнила ей, что она может уйти, когда мы закончим десерт.

– Спасибо, мадам, – сказала она.

– И, пожалуйста, не забудьте нагреть воду для кофе.

– Хорошо, мадам.

Я восхищалась собственной выдержкой. Мои ноги снова стали сильными, ладони – сухими, индейская воля – непоколебимой.

Я изо всех сил старалась не думать о Томе МакКиллапе.

45

Иэн тоже старался не думать о Томе МакКиллапе.

Точнее, он старался вообще ни о чем не думать. Испытание, пережитое им во время обеда, было более тяжким, чем все выпавшие на его долю деловые схватки. Гораздо более тяжким, потому что здесь отсутствовала логическая нить, которой можно было следовать. Иэн привык жить согласно набору неизменных правил, и когда его собственная дочь, которую тщательно воспитывали, нарушила эти правила, не боясь последствий, он тотчас полностью растерялся.

Он знал, что сам оказался не на высоте, и это мучило его больше, чем что-либо другое. Он не сумел справиться с Джинной, не отправил дочь в её комнату. Ему следовало это сделать. Почему он так сплоховал?

Его мысли прервала миссис Кук, вошедшая в кухню, где он отмерял нужное количество кофе. Она пришла попрощаться в верхней одежде, и он едва узнал её.

– Спасибо за прекрасный обед, миссис Кук. Он всем понравился.

– Вы съели так мало, – сказала домработница, ожидая объяснения.

Что из слов Джинны она услышала? Что знала о поведении Алексис? Стыдно, когда личные проблемы хозяев дома вываливаются на прислугу.

– Вы все приготовили превосходно, миссис Кук. От вас нельзя требовать большего.

– Да, сэр. Всего хорошего, сэр.

– Всего хорошего.

Он вернулся к приготовлению кофе и своим тягостным мыслям.

Обычно он получал удовольствие от этого маленького ритуала, от нескольких безмятежных мгновений одиночества после вкусного и приятного обеда. Но сейчас он спешил вернуться назад, боясь очередного выпада Джинны. Его нервы были натянутыми, движения – неловкими. Он в спешке плеснул немного кипятка на запястье, поморщился, выругался и продолжил наполнять кофеварку, пока не вылил в неё почти всю воду из чайника.

Миссис Кук заранее поставила на серебряный поднос пять чашек и блюдец. Иэн положил в одну из чашек по одной ложечке «Хэга» и белого порошкообразного снотворного. Потом наполнил чашку оставшейся в чайнике водой. Чтобы отличить чашку Алексис, Иэн поставил её на блюдце с маленькой щербинкой у края. Это позволит избежать ошибки.

Он также поместил на поднос сахарницу и кувшинчик для сливок. Салфетки и ложки уже находились там. К этому моменту готовый кофе уже должен был стечь в нижнюю часть кофейника. Иэн заглянул в него. Да. Он налил ароматный, только что приготовленный напиток в четыре оставшиеся чашки, поставил кофеварку на термостойкую подставку и взял поднос, чтобы отнести его в гостиную.

– … более того, молодая леди, по-моему, я вправе требовать от вас объяснения, – услышал он голос Алексис, войдя в комнату.

Тон был ледяным, враждебным. Она обращалась к Джинне, сидевшей напротив мачехи. Алексис казалась усталой, но вместо того, чтобы откинуться на спинку дивана, она подалась вперед, словно готовясь к атаке.

– Я не обязана что-то объяснять тебе, – отозвалась Джинна. – Я лишь сказала правду о тебе и Томе.

– Не всю правду.

– Я думал, что этот разговор закончен, – Иэн перевел взгляд с жены на дочь. Обе женщины словно не замечали его. – Что эта проклятая тема закрыта.

Харри, стоя возле серванта из красного дерева, наливал всем коньяк и делал вид, будто ничего не слышит. Сара по-прежнему находилась в своем кресле на колесах. Если лицо её мужа оставалось непроницаемым, то она как бы отражала возникшую напряженность. Пальцы Сары сжимали металлические подлокотники, их костяшки побелели, губы женщины окаменели.

– Боюсь, я не знаю, что ты считаешь "всей правдой", – сказала Джинна мачехе.

Почему Харри не пересадит Сару из кресла в более удобное место? подумал Иэн. Вероятно, стычка между двумя женщинами мешала всем вести себя разумно. Джинна нарушила атмосферу вечера, который мог стать очень приятным. Он никогда не простит ей этого. В такой ситуации он вряд ли мог винить Алексис в том, что она требовала извинения, однако надеялся, что жена не будет проявлять настойчивость.

– Вся правда включает в себя не только мои, но и твои отношения с Томом, – сказала Алексис, когда Иэн начал подавать кофе.

Хотя это было невежливым, он прежде всего обслужил Алексис, чтобы избавиться от блюдца со щербинкой. Он поставил «Хэг» на столик справа от Алексис. Поскольку все остальные чашки были одинаковыми, не имело значения, кому какая достанется. Когда все получили кофе, Иэн оставил поднос на середине стеклянного столика, чтобы присутствовавшие могли при желании брать сливки и сахар.

– Хорошо, хорошо, – усмехнулась Джинна, – наконец ты признала, что вступила в отношения с Томом. Это прогресс.

– Отношения, – отозвалась Алексис, – бывают не только сексуальными или любовными, как ты, похоже, считаешь. Я лишь имела в виду, что знаю этого человека. Позволю себе заметить, что мне пришлось познакомиться с ним, поскольку я – твоя мачеха.

Услышав новый сигнал опасности, Иэн заговорил.

– Что ты хочешь этим сказать, Алексис?

Харри шагнул вперед с бокалами коньяка, расставил их по местам, взял свой бокал. Иэн отпил нежный напиток, ощутил разлившее по телу тепло. Несмотря на то, что в камине полыхал огонь, Иэна почти знобило от разлитой в воздухе стужи.

– Я хочу сказать, – ответила Алексис, – что познакомилась с Томом МакКиллапом потому, что хотела защитить интересы Джинны.

– Это ложь! – запротестовала девушка.

– Интересы Джинны? – сказал Иэн. – Что это значит?

– Когда чета Маринго обедала здесь несколько месяцев тому назад, Джинна якобы занималась в доме своей университетской подруги. Помнишь? Она вернулась, когда мы пили кофе.

Иэн кивнул.

– Она была не у подруги, – сказала Алексис. – Она была в постели с Томом МакКиллапом.

– Как ты смеешь? – взорвалась Джинна, вскочив со своего кресла.

Алексис инстинктивно встала. Иэн наблюдал за ними, точно зритель, ждущий кульминации спектакля.

– Ты была девственницей, когда этот негодяй соблазнил тебя, – сказала Алексис. – Не пытайся отрицать это. Я почувствовала опасность и отправилась к Тому. Он во всем признался.

– Ты лжешь, – заявила Джинна. – Ты отправилась к Тому, чтобы соблазнить его. Тебе всегда было наплевать на меня. И ты не любишь моего отца. Ты вышла замуж только из-за денег. Кого ты хочешь обмануть, Алексис? Ты – обыкновенная шлюха.

Алексис бросилась вперед так стремительно, что Иэн и глазом моргнуть не успел. В следующий миг она ударила Джинну по лицу. Джинна попыталась ответить тем же, но Алексис перехватила обе её руки и стиснула их. Обе женщины замерли посреди комнаты, дрожа от ярости.

Они, словно магниты, потянули к себе остальных. Даже Сара двинулась в своем кресле к месту действия, хоть была бессильна что-либо предпринять. Харри попытался встать между Джинной и Алексис, но, похоже, почувствовал, что не вправе вмешиваться.

Иэн взял Алексис за руку, заставил её отпустить Джинну, дал жене коньяк, чтобы она успокоила свои нервы. Он был потрясен последней новостью: его дочь лишилась девственности и могла поблагодарить за это Тома МакКиллапа.

Алексис прильнула к Иэну, словно поток оскорблений и обвинений падчерицы отнял у неё все силы. Иэн на мгновение испугался, что она упадет в обморок. Она была бледной и едва стояла на ногах. Он подвел её к ближайшему креслу и поддержал за руку, пока она опускалась в него. Выражение её лица говорило: я больше не в силах это выносить.

– С тобой все в порядке? – спросил Иэн жену.

Она вяло кивнула.

– Почему ты не спросишь, все ли в порядке со мной? – сказала Джинна.

Она села на один конец дивана, а Харри поднял Сара с кресла и посадил её на другой конец. Сара имела растерянный, смущенный вид из-за того, что стала свидетельницей этой семейной драмы. Иэн искренне пожалел её. Бедная женщина этого не заслуживала. Как и Харри. Сегодняшнее представление нельзя было оправдать. Он обратился к чете Маринго.

– Не знаю, что и сказать. Я глубоко сожалею о том, что моя дочь продемонстрировала столь плохие манеры. Я сейчас начинаю понимать, как она взволнована, однако это не может служить оправданием случившегося сегодня. Когда мы с Алексис приглашали вас на обед, мы не подозревали, что такое может произойти. Пожалуйста, примите наши извинения.

– Вероятно, нам следует уехать, – сказала Сара. – В такой ситуации

– Я догадываюсь, как вы себя чувствуете, – вмешался Иэн, – но могу я попросить вас остаться? Вы сделаете мне огромное одолжение.

Джинна посмотрела на отца с откровенной ненавистью, её глаза говорили о том, что она чувствует себя преданной. Как бы Иэн ни жалел дочь, он не мог простить ей грубые нападки на Алексис, которые на самом деле были направлены против него.

– Надеюсь, никто не будет против музыки, – сказал он, вставая.

– Нет, конечно, – отозвалась Сара с благодарностью в голосе.

Иэн подошел к стереопроигрывателю и поставил Девятую симфонию Бетховена. Если что-то могло удержать Джинну от новых словесных выпадов, то это были лишь первые такты величественного хорала. Впечатляющая мощь записанного голоса, несомненно, заглушит голос дочери, если она окажется настолько глупой или бестактной, чтобы снова повысить его.

Волшебная музыка заполнила собой комнату, и Иэн обрадовался тому, что самый шумный человек из присутствующих наконец замолчал. Джинна пила кофе и коньяк, как и все остальные. Она слушала симфонию, способную пробуждать в сердцах либо экзальтацию, либо отчаяние. Музыка вывела Иэна из мрачного состояния, помогла отвлечься от личных проблем, улететь в бескрайнюю вселенную, в которой, несомненно, парил композитор, сочиняя это произведение, самое сложное и героическое из всех созданных им.

Через несколько минут захваченный бетховенским крещендо Иэн услышал странный звук. Подняв глаза, он с изумлением увидел, что Сара ловит ртом воздух и хватается руками за живот. Ее лицо посинело, в глазах застыл ужас. Прежде чем Иэн успел встать, её тело обмякло, голова упала на бок, глаза закрылись. Одна рука женщины осталась протянутой к чашечке, стоявшей на столе справа от Сары.

– Я не могу найти пульс, – произнес Иэн через несколько секунд. Кажется, она мертва.

– Но это невозможно! – закричал Харри.

Две женщины молча смотрели на безжизненное тело Сары, будто и им слова Иэна показались нелепыми. Харри начал трясти свою жену, говорить с ней, пытаться привести её в чувство.

– Она просто упала в обморок, – сказал он. – Только и всего.

Иэн положил руку ему на плечо.

– Я так не думаю.

– Но как —? Почему —? Что —? – Потрясение мешало Харри заканчивать фразы. – Она нормально себя чувствовала. Она не могла умереть!

– Я вызову врача.

Окаменевшие Алексис и Джинна оставались на своих местах. Харри механически налил себе коньяк и выпил его одним залпом. Из колонок доносилась музыка Бетховена. Набирая телефон семейного доктора, Иэн вдруг понял, что Сара перед смертью выпила кофе Алексис. Она сидела там, где прежде находилась Алексис, возле блюдца с щербинкой. Когда он дозвонился до приемной доктора, в его голове мелькнула ужасная мысль.

Что, если Сару отравили по ошибке?

Кто-то мог подсыпать яд в предназначенную для Алексис чашку с «Хэгом», не предвидя, что присутствующие поменяются местами. Но кому потребовалось убить Алексис?

– Доктор Уилльямс может приехать сюда немедленно? – произнес Иэн в трубку. – Только что умерла женщина.

Нет, тотчас подумал он, не умерла, а была убита. Опуская трубку, Иэн посмотрел на дочь. Джинна тоже взглянула на него с отчаянием на лице. Она убила не ту женщину. Впервые в своей жизни Иэн Николсон не знал, что сказать.

Он оставил проигрыватель включенным.

46

Приехавший вскоре врач обследовал тело и подтвердил, что Сара Маринго мертва.

– Я должен позвонить в полицию, – сказал доктор Уилльямс, набирая номер 999.

Соединившись с дежурным, он попросил переключить его на отдел уголовных расследований. Представившись, продиктовал адрес Николсонов. Потом сказал:

– Я только что обнаружил труп женщины, умершей при подозрительных обстоятельствах. Вы могли бы срочно прислать сюда кого-нибудь из ваших сотрудников? Благодарю вас.

– Что вы имели в виду, говоря о "подозрительных обстоятельствах"? спросил Харри, когда доктор Уилльямс положил трубку.

– Похоже, ваша жена умерла не от естественной причины, – сказал доктор Уилльямс. – Конечно, нам следует дождаться заключения коронера. В любом случае скоро сюда приедет полиция. Она во всем разберется.

Мы все посмотрели друг на друга.

– Полиция? – произнесла Джинна. – Вы хотите сказать, что её убили?

– Я этого не говорил.

– Но намекнули на это.

Доктор Уилльямс постучал пальцами по стеклянному столику.

– Я прошу всех сохранять спокойствие и ни к чему не прикасаться до прибытия полиции.

Приехавшие полицейские, как я и ожидала, держались очень вежливо. В английских фильмах полицейские всегда очень вежливы. Мне казалось, что я играю одну из главных ролей в английском кинодетективе. Как ни странно, я совсем не испытала страха и нервозности, когда сыщики вошли в нашу гостиную. По каким-то причинам, которые я не могла до конца осознать, я была совершенно невозмутимой.

Оба полицейских – детектив-инспектор и молодой сержант – были без формы, в шляпах и плащах. Побеседовав наедине с доктором Уилльямсом и обследовав труп, детектив-инспектор попросил сержанта вызвать машину и отправить Сару в морг на Хосферри-роуд.

– Там будет произведено вскрытие для установления причины смерти, сказал нам инспектор. – А я тем временем ознакомлюсь с обстоятельствами гибели миссис Маринго. Я хочу знать, что она ела и пила сегодня вечером. И что ели и пили вы все.

– Вы хотите сказать, что она могла умереть из-за подсыпанного в пищу яда? – спросила Джинна.

– Это возможно, – сказал инспектор. – Я бы хотел официально допросить всех присутствующих, а потом попросить каждого из вас заполнить соответствующие бумаги.

– О чем вы будете допрашивать нас? – спросила Джинна. – Мы все ели одно и тоже.

– Умерла женщина, – напомнил ей инспектор. – И весьма внезапно. Поэтому я обязан выяснить, где находился каждый из вас в момент её смерти, ваши отношения с умершей, хронологию происшедшего в этот вечер. Это обычная процедура. Прежде всего сержант запишет ваши показания, доктор Уилльямс, и после этого вы сможете уйти. Пожалуйста, пройдите в кабинет.

– Не понимаю, почему я должна отвечать на вопросы в отсутствие адвоката, – сказала Джинна.

Инспектор улыбнулся.

– Это ваше право, мисс Николсон, но вы должны понимать, что ваш отказ будет выглядеть весьма настораживающе.

– Я её не убивала! – сказала Джинна.

– Конечно, моя дочь ответит на вопросы, – поспешил заверить инспектора Иэн. – Она просто взволнована этим ужасным происшествием. Мы все взволнованы. Кому приятно пережить такое в собственном доме?

– Еще бы, – сказал инспектор, поворачиваясь к Харри. – Вы – ближайший родственник, мистер Маринго?

– Да, я – её муж. Наверно, я должен сказать "бывший муж". – Его глаза увлажнились. – Я не могу поверить в то, что Сара мертва. Все случилось так внезапно.

– Такое всегда вызывает потрясение, – сказал инспектор. – Но я надеюсь, что вы будете в состоянии ответить на вопросы, когда сержант закончит беседу с доктором Уилльямсом. Нам необходимы ваши показания.

– Конечно.

Инспектор посмотрел на наши кофейные чашки и бокалы для коньяка.

– Позвольте напомнить вам о том, что вы не должны ничего касаться. Пожалуйста, оставьте все как есть. Это относится также к тарелкам, кастрюлям и сковородам на кухне, миссис Николсон. Ничего не мойте, не выбрасывайте остатки пищи. Вы устроили здесь небольшой обед, да?

– Да, инспектор, – ответила я.

– Понятно. На пять персон, да?

– Верно.

– Хорошо. Значит, все участники известны и находятся здесь.

– Да.

Инспектор взял трубку телефона.

– Я позвоню в управление и приглашу сюда моих помощников. Мы должны обследовать вашу кухню и гостиную, миссис Николсон. Забрать все предметы, которые использовались сегодня вечером. Не беспокойтесь, после изучения все будет возвращено.

– Я не беспокоюсь, но я в недоумении.

– Относительно чего, миссис Николсон?

– Относительно причины смерти Сары.

Инспектор снова улыбнулся. Похоже, это было его обычной реакцией на глупые реплики.

– Мы тоже хотим получить ответ. И получим его, миссис Николсон. Через некоторое время.

Когда доктор Уилльямс дал свои показания и ушел, инспектор Лэнгдейл начал по очереди допрашивать нас. Потом нас попросили записать наши показания на типовом бланке лондонской полиции. Нам объяснили, что начало должно быть стандартным: "Я делаю это заявление по доброй воле. Мне известно, что я не обязан сообщать что-либо вопреки моему желанию, и что все сказанное мною может быть использовано как доказательство…"

Джинна пробормотала что-то о "чертовых лицемерах", и я заметила, что Иэн встревоженно посмотрел на нее. Инспектор Лэнгдейл тоже это заметил. С момента прибытия полиции Иэн казался очень обеспокоенным поведением Джинны, и я не могла понять причину этого. Да, она бросила пару реплик в адрес инспектора, но они прозвучали, как безобидные выпады, из-за которых не стоит волноваться.

Однако Иэн был встревожен. Я видела все признаки этого. Похоже, он боялся за свою дочь. Не мог же он думать, что Джинна убила Сару! Однако его вид говорил именно об этом. Подумал ли то же самое инспектор Лэнгдейл?

Я начала понимать страх Иэна, когда после Харри подошла моя очередь отвечать на вопросы.

– Миссис Николсон, кто из домашних имел доступ к еде и напиткам, которые подавали здесь этим вечером? – спросил меня инспектор.

– Я, конечно. А также моя домработница, миссис Кук. Она была здесь с утра. Еще мой муж и падчерица.

Но инспектору Лэнгдейлу ещё не пришло в голову, что убили "не ту женщину". Он поймет это лишь после того, как содержимое наших чашек будет подвергнуто анализу в полицейской лаборатории. Когда установят, что яд находился в «Хэге», и что я (а не погибшая) была единственным человеком, употреблявшим «Хэг», инспектор догадается, что Сару отравили по ошибке.

Я бы отдала все, чтобы увидеть выражение лица славного инспектора, когда чудесная новость достигнет его ушей. Ему, несомненно, придется снова допросить нас всех, но уже с другой точки зрения. Он перестанет выяснять, кто мог убить Сару, как делал сейчас, и начнет искать человека, который мог желать моей смерти.

А пока что я оставалась подозреваемой, и инспектор Лэнгдейл выполнял рутинную процедуру. Расспросив меня о приготовлении еды, о том, как её подавали, он перешел к послеобеденной части вечера.

– Вы говорите, миссис Николсон, что ваш муж всегда сам подает кофе и коньяк после еды? И что он сделал это сегодня?

– Да, инспектор. Ему нравится этим заниматься.

– Понимаю. Мистер Николсон разлил кофе в чашки заранее?

– Да, на кухне, как он обычно делает.

– А где находились в это время вы?

– Здесь. С моими гостями и падчерицей.

Я решила не упоминать о бурной ссоре, происшедшей между мной и Джинной. Пусть кто-то другой заговорит о прозвучавших из её уст обвинениях и оскорблениях. Это будет выглядеть лучше. Пока что никто не произнес имя Тома МакКиллапа.

– Значит, мистер Николсон принес пять чашек с черным кофе. Верно? Инспектор указал на кувшинчик со сливками и сахарницу, все ещё стоявшие на подносе. – А также сливки и сахар?

– Он принес пять чашек с черным кофе, инспектор, но моя отличалась от остальных.

Сержант, делавший записи, оторвал взгляд от блокнота. Инспектор посмотрел на меня со сдержанным интересом.

– Отличалась от остальных, миссис Николсон? Чем?

– Я не пью обычный кофе, инспектор. Не переношу кофеин. Пью только «Хэг». У меня проблемы со сном.

– Значит, одна из чашек, поставленных вашим мужем на поднос, содержала «Хэг», а другие – обычный кофе?

– Совершенно верно.

– И вы пили из чашки, в которой был "Хэг"?

– Я отпила немного. Видите, – я указала на мою чашку, – половина осталась. Вероятно, я поставила её в тот момент, когда Сара, миссис Маринго, потеряла сознание.

– Через какое время после того, как было подано кофе, миссис Маринго стало плохо?

– Точно не знаю. Это произошло так внезапно.

– Примерно, миссис Николсон.

– Кажется, минут через семь-восемь. Мы слушали Девятую симфонию Бетховена, и первая часть ещё не закончилась. Это я помню.

– Ясно. Я вижу, что ваш кофе – черный. Вы не добавляете в него сливки?

– Нет.

– А сахар?

– Две ложечки.

Харри заранее сообщил, что Сара пьет кофе без сливок, с двумя ложечками сахара. Мы с ним тщательно обсудили эти мелочи, готовясь к убийству. Брат сказал, что вкус сахара заглушит вкус цианистого калия, и Сара ничего не заподозрит.

– И вы лично добавили сахар, миссис Николсон? – спросил инспектор Лэнгдейл. – Или его положил в вашу чашку мистер Николсон, готовя "Хэг"?

– Нет, он положил туда только мое снотворное. Но не сахар.

Глаза инспектора Лэнгдейла заблестели.

– Что это за снотворное?

– Я уже говорила, что страдаю бессонницей. Поэтому каждый вечер принимаю снотворное. Оно добавляется в "Хэг".

– И вы говорите, что снотворное добавляет мистер Николсон?

– Да.

Сержант усердно застрочил, его лицо раскраснелось. Похоже, инспектора Лэнгдейла заинтересовала последняя информация. Кто мог упрекнуть его в этом?

– Где хранится снотворное? – спросил он.

– В кухне. В банке.

– Не в медицинском шкафчике в ванной, как это обычно бывает?

Я вспомнила пустой медицинский шкафчик моей матери в Пилгрим-Лейке. Надо же, наша аптечка тоже была почти пустой. Прежде я никогда не замечала этого сходства.

– Нет, инспектор, мы держим порошок на кухне, потому что это удобнее.

– Удобнее смешивать его с "Хэгом"?

– Да.

– Я что-то не понимаю. Если вы выпили полчашки «Хэга» со снотворным, то почему у вас сна нет ни в одном глазу, миссис Николсон?

– О, – я засмеялась. – Это легко объяснить. Понимаете, это особая смесь, разработанная одним химиком, другом моего мужа. Она действует медленно. Эффект проявляется только через три часа после приема. Это удобно. Я могу наслаждаться вечером и знаю, что потом засну.

– Химик, друг вашего мужа… – Инспектор Лэнгдейл посмотрел на Иэна. – Этот человек, должно быть, просто гений. Я никогда не слышал о снотворном, которое действует через три часа. Описанное вами весьма необычно.

– Правда?

– Да, миссис Николсон. Я даже скажу больше. Это просто неслыханно.

Мне показалось, что вечер будет длится целую вечность, ведь оставалось ещё допросить Иэна и Джинну. Но поскольку я пила обычный кофе с кофеином, дающим энергию, мне, похоже, не составит труда оставаться на ногах. По правде говоря, я ещё никогда не чувствовала себя такой бодрой и возбужденной. Однако происшедшее в следующий миг застало меня врасплох.

– Я могу отвлечь вас на секунду, инспектор? – спросил Иэн.

– Да, мистер Николсон. Вы хотите что-то сказать?

– Относительно снотворного. Боюсь, я лгал. Это всего лишь безобидное плацебо.

– Что? – изумленно выпалила я.

– Пожалуйста, миссис Николсон, – произнес инспектор. – Позвольте вашему мужу закончить.

Побледневший Иэн заговорил медленно.

– По правде говоря, инспектор, я обманывал жену, утверждая, что этот порошок помогает заснуть. Я надеялся, что самовнушение сделает свое дело. Как правило, это помогало. Понимаете, я – противник любых лекарств.

Я остолбенела. Этот негодяй не только лгал мне многие годы, но и походил на мою мать (главную противницу медицинских средств во всем Пилгрим-Лейке) сильнее, чем я думала.

– Плацебо, – протянул инспектор. – Да, я определенно хотел бы услышать побольше о вашем друге-химике, мистер Николсон. Надеюсь, вы действительно знаете человека, приготовившего для вас это плацебо.

Иэн был уже не бледным, а белым.

– Да, инспектор, знаю.

– Я не удивлен этим. Похоже, вы проявляете большой интерес к лекарствам, мистер Николсон. Принимая во внимание вашу антипатию к ним.

Все складывалось ещё лучше, чем надеялись мы с Харри. Если Иэн мог столь успешно провести меня с плацебо, почему бы ему не оказаться искусным отравителем? Я была уверена, что инспектор Лэнгдейл задал себе тот же вопрос. Я едва удержалась от того, чтобы не улыбнуться торжествующе моему дорогому брату.

47

Как я и предполагала, полиция вернулась на следующий день.

Инспектор Лэнгдейл сказал, что хочет задать несколько вопросов миссис Кук, которой я уже сообщила о смерти Сары.

– Вам известно, что миссис Николсон принимает вместе с «Хэгом» снотворное?

Миссис Кук смущенно посмотрела на меня.

– Меня не касается, что принимает мадам. Однако я видела банку со снотворным, если вас интересует это.

– Полагаю, сейчас эта банка находится на кухне.

– В серванте на второй полке.

– То есть она доступна любому человеку, – предположил инспектор Лэнгдейл.

– Любому, у кого возникнет желание взять её, – язвительно заявила миссис Кук.

– Спасибо, миссис Кук.

Иэн отправился на работу, Джинна – в университет, Харри вернулся в Суррей. Инспектор Лэнгдейл, сержант и я прошли в гостиную, где я узнала о заключении полицейской лаборатории.

– В кофе миссис Маринго обнаружен цианистый калий, – сказал мне инспектор. – Хотя я ещё не располагаю результатами вскрытия, похоже, миссис Маринго была убита.

Я постаралась изобразить потрясение.

– Но кому понадобилось совершить такое ужасное преступление? удалось произнести мне спустя мгновение.

– Все немного сложнее, миссис Николсон. Понимаете, цианистый калий нашли в чашке, содержавшей "Хэг".

Я позволила себе помолчать, пока смысл сказанного инспектором Лэнгдейлом проникал в мое изумленное сознание.

– Вы хотите сказать

– Да, миссис Николсон. Очевидно, яд предназначался вам. Согласно заключению лаборатории цианистый калий был смешан с вашим снотворным-плацебо. Поэтому мы расспросили миссис Кук о том, кто имел доступ к банке. По её словам, таких людей было четверо: миссис Кук, ваш муж, ваша падчерица и вы сами. Если только вчера вечером мистер и миссис Маринго не заходили на кухню. Они это делали?

– Нет. Я уверена, что они не покидали стола.

– Даже не ходили в туалет?

– Я такого не припомню.

– Миссис Николсон, вы знаете кого-то, кто мог желать вашей смерти?

– Нет, не знаю. – Я закрыла лицо ладонями. – Все это так ужасно.

Инспектор Лэнгдейл казался озабоченным.

– Да, действительно. Вы, конечно, понимаете, что убийца может совершить новую попытку.

– Что мне делать?

– Думаю, прежде всего вам следует рассказать нам поподробнее о споре, возникшем вчера вечером между вами и вашей падчерицей. Причиной его, похоже, стал некий мистер МакКиллап. По словам Джинны этот конфликт вызвал всеобщее смятение… передвижение возбужденных людей по комнате…

– Да, думаю, все разволновались. Спор был отвратительным.

Инспектор Лэнгдейл явно сосредоточился на смятении, из-за которого все мы поменяли наши исходные места, в результате чего Сара взяла мою чашку с «Хэгом». Когда я изложила инспектору мою версию спора, он сказал:

– При достаточно сильной провокации самый мягкий человек способен на убийство. Виновность вашего мужа столь очевидна, что почти исключает его из числа подозреваемых. Вы меня понимаете?

– Вы хотите сказать – зачем ему понадобилось так явно подставлять себя?

– Совершенно верно. Он добавляет цианистый калий к вашему снотворному, подмешивает порошок к «Хэгу» и подает кофе. Он имеет идеальную возможность убить вас. И, добавлю, идеальный мотив. Ревность. Месть. Вас застали изменяющей ему с более молодым мужчиной. Вы унизили вашего супруга. Это известно его дочери. Классическая ситуация. Только одно обстоятельство мешает назвать мистера Николсона убийцей.

– Какое?

– Все слишком ясно. Ваш муж буквально напрашивается на разоблачение. Как мог такой умный человек совершить подобную глупость?

Я задумалась.

– Возможно, он рассчитывал на то, что такая очевидность, или, как вы сказали, глупость, заставит вас сделать именно то, что вы делаете: исключить его из числа подозреваемых.

Инспектор Лэнгдейл улыбнулся.

– Мы рассмотрели такой вариант, миссис Николсон. Он возможен. Очень часто человек, явно кажущийся убийцей, на самом деле является им. Но возможно и другое.

Я затаила дыхание.

– Что?

– Возможно, убийца, или убийцы, хотели навести нас на мысль о том, что произошла ошибка.

Впервые с того момента, когда я вчера утром сыпала яд в снотворное-плацебо, я испугалась.

– Вы говорите, что яд на самом деле предназначался миссис Маринго?

– Это – одна из версий.

– Если она верна, мне нечего бояться.

– Я этого не говорил. Вам может угрожать опасность. Но возможно, что убийца уже достиг своей цели. Мы не уверены. Мы ещё не пришли к окончательному выводу. Это весьма сложное дело.

Мое сердце билось так сильно, что мне казалось, что инспектор должен это слышать. К моему удивлению он сказал:

– Что вам известно о романе между вашей падчерицей и мистером Маринго?

– Между Джинной и Харри? Но это невозможно! Она влюблена в Тома, мистера МакКиллапа. Я слышала, как она сама это сказала. Весь наш спор связан с этим обстоятельством. Поэтому-то она и злится на меня.

Инспектор Лэнгдейл прищурил глаза.

– Или изображает злость.

– Изображает?

– Возможно, она притворяется влюбленной в этого МакКиллапа, чтобы скрыть предмет своих истинных чувств.

Я едва не лишилась дара речи.

– Вы имеете в виду мистера Маринго?

– Она заигрывала с ним в Сент-Морице, верно?

– Как вы об этом узнали?

– Мы с сержантом только что побывали в офисе вашего мужа. Он сказал нам, что Джинна увлеклась мистером Маринго, когда вы все были в Сент-Морице. Еще интереснее то, что погибшая тоже так думала.

– Сара?

– Да. Предполагаемый роман Джинны беспокоил её так сильно, что несколько недель тому назад она написала о нем вашему мужу.

– Как странно. Иэн никогда не упоминал об этом.

– Возможно, он не считал эту тему заслуживающей обсуждения. Ваш муж видел в этом безобидный курортный флирт, не имеющий последствий. Но миссис Маринго не соглашалась с ним. Она, похоже, была уверена, что роман продолжается и что он весьма серьезен. Естественно, она не на шутку встревожилась.

– Понимаю.

– Ваш муж позволил нам просмотреть его личные бумаги. Где мы можем найти их? Разумеется, если вы не возражаете, миссис Николсон.

– Нет, конечно. Они хранятся в его кабинете, инспектор. Вторая дверь налево.

– Спасибо. Мы займемся этим немедленно. Мне хочется взглянуть на это письмо.

Как и мне. Но я сочла опасным демонстрировать чрезмерный интерес. Голова у меня шла кругом. Я начала догадываться, к чему клонит инспектор. Если он считает, что Сару убили преднамеренно, то её письмо может оказаться чрезвычайно важным.

Я поставила себя на место инспектора Лэнгдэйла. Джинна и Харри могли сообща отравить Сару и представить дело так, будто Иэн пытался убить меня! Это мысль была пугающей. Их обоих могут осудить по совокупности косвенных улик, и тогда Харри отправится в тюрьму, а Иэн останется на свободе!

Мне пришла в голову ещё более ужасная возможность. Что, если инспектор Лэнгдейл играет в кошки-мышки? Что, если он имеет в виду точно такой же план и мотив, но тайно подозревает, будто любовницей Харри является не Джинна, а я? Что, если он копает под меня и Харри?

Меня парализовал страх. Инспектору достаточно покопаться в моем прошлом, чтобы установить, что мы с Харри – брат и сестра. Ловушка захлопнется.

Я сидела на красивом золотистом диване, пытаясь придумать, как мне удержать инспектора от такого опасного шага. Надо отвести подозрения от меня и Харри. Я кое-то вспомнила. Волнение Иэна по поводу Джинны. Я вспомнила, как он смотрел на дочь вчера вечером после смерти Сары. Он боялся за Джинну. Его страх подтвердился позже, когда мы поднимались наверх, чтобы лечь спать.

– Что ты обо всем этом думаешь, Алексис? – спросил он меня.

– Не знаю. Это не может быть пищевым отравлением, потому что с остальными все в порядке.

– Я не думал о пищевом отравлении. Я думал о… яде.

– Что ты имеешь в виду?

– Чашка с «Хэгом» стояла на блюдце со щербинкой. Я сам поставил её туда. Ты это заметила?

– Нет. Я была слишком занята защитой от оскорблений и обвинений Джинны, чтобы обращать внимание на блюдца. С щербинкой или без нее.

– Думаю, Джинна это заметила.

– Ну и что с того?

Иэн казался глубоко встревоженным.

– Из этой чашки Сара пила перед смертью. Она взяла твой «Хэг» по ошибке. Я понял это, лишь когда она уже умерла.

– Какое это имеет значение? Несомненно, её убил не "Хэг".

– Нет, конечно. Возможно, со снотворным что-то сделали до того, как я всыпал его в чашку.

– Что ты имеешь в виду?

– К нему могли добавить яду.

– Иэн! На что ты намекаешь?

– Джинна действительно ненавидела тебя.

– Неужели ты допускаешь

В его глазах появились слезы.

– Боюсь, что да. Джинна имела все основания желать твоей смерти. Ты знаешь это не хуже меня.

– Да, но

Он перебил меня. Его тон был неистовым.

– Я сделаю все, чтобы спасти мою дочь от тюрьмы. Она и так уже много страдала. Я сделаю все.

Зайдет ли он так далеко, что возьмет это убийство на себя? Подумав об этом, я решила, что да. Я могла спасти себя и Харри только одним способом: ненавязчиво убедить Иэна в том, что полиция всерьез подозревает Джинну. Сейчас это походило на правду. Тут инспектор Лэнгдейл оказывался полезным. Если он пытается подловить меня, то невольно поможет мне использовать Джинну в качестве наживки. Иэн проглотит эту наживку. Он не имел никаких оснований думать, что я убила Сару.

Тем временем я спросила себя, что поведало письмо Сары. Меня также интересовало, какое значение придаст полиция блюдцу со щербинкой. Наверно, большое. То, что Иэн не сказал о нем детективам, выглядело плохо. Для него и Джинны.

Я сняла трубку и позвонила в офис мужа.

Чутье подсказывало мне, что все обернется так, как планировали мы с Харри. Сильное индейское чутье. Самое надежное.

48

В присутствии Иэна, его жены и дочери было объявлено, что Сара Маринго умерла от отравления цианистым калием после того, как выпила чашку с кофе, к которому "неустановленным лицом или лицами" был подмешан яд.

В заключении коронера также утверждалось, что согласно представленным доказательствам эта чашка с отравленным кофе, очевидно, предназначалась не миссис Маринго, а миссис Николсон.

Слушая все это, Иэн посмотрел на Джинну. В течение двух дней после убийства она была бледной и замкнутой. Иэн сильно тревожился за нее. Вчера после прочтения письма Сары о предполагаемом романе Джинны с Харри Маринго полиция снова допрашивала девушку. Джинна категорически отрицала свою связь с Харри. Иэн верил ей, но боялся, что инспектор Лэнгдейл считает иначе.

Его опасения подтвердились, когда все вышли из офиса коронера. Харри тотчас отправился договариваться насчет похорон, а Джинна собралась поехать на автобусе в Королевский колледж, но инспектор Лэнгдейл остановил её.

– Мы бы хотели, чтобы вы проследовали в управление для продолжения беседы, мисс Николсон.

Джинна беспомощно посмотрела на отца.

– Тебе лучше поехать туда, – сказал Иэн. Именно этого он и боялся. Увидимся дома позже.

– Я в этом не уверена, – обронила Алексис, когда они направились вдвоем на Маунт-стрит.

– Я тоже. Если её продержат долго, это будет очень плохо. Я жалею, что сохранил это чертово письмо от Сары. Оно выглядит так убедительно.

Иэн знал, что инспектор Лэнгдейл не отступит, пока не найдет убийцу такой это был человек. Иэн встречал его двойников в банковском бизнесе: тихих, но целеустремленных и педантичных. Иэн дрожал за судьбу дочери.

– Почему бы нам не съесть ленч в баре напротив? – предложила Алексис, взяв мужа под руку.

– Хорошая идея.

Они выпили по "кровавой Мэри", съели по порции холодного мяса с салатом. В баре было многолюдно, шумно, накурено. Обычно Иэн не выносил такую обстановку, но сейчас принимал её с благодарностью. Атмосфера делала серьезную беседу практически невозможной и идеально устраивала Иэна, потому что ему было нечего сказать, но хотелось о многом подумать. Когда пришло время расплатиться, он уже знал, что сделает, если по возвращении домой узнает, что Джинна все ещё в полиции.

Она была там.

– К сожалению, мы ещё не можем отпустить вашу дочь, – виновато, но твердо сказал инспектор Лэнгдейл. – Мы продолжаем задавать ей вопросы.

Таким образом он вежливо дал понять, что Джинна находится под сильным подозрением. Иэн не стал спрашивать, как долго они намерены удерживать её. Уже истекло столько времени, что ситуация могла быть только серьезной. Иэн выпил щедрую порцию бренди и позвонил своему адвокату. Алексис вздремнула наверху.

– Послушай, – сказал Иэн, – мне трудно объяснить тебе все, но дело в том, что я по ошибке убил женщину. Я хочу пойти в полицию и признаться.

Услышав подробности преступления, адвокат остолбенел. Его изумление стало ещё более сильным, когда клиент сказал, что хочет обеспечить "щедрую финансовую помощь" жене, которую пытался отравить пару дней тому назад. Юрист был старым другом Иэна и попытался образумить его.

– Ты соображаешь, что говоришь, Иэн? Отдаешь себе отчет в своих действиях? Ты уверен, что делаешь это не для того, чтобы спасти Джинну?

– Я не могу допустить, чтобы она села в тюрьму за совершенное мною преступление.

– Но ты действительно виновен?

– Да. Да, виновен.

– Я в это не верю.

– Однако это правда. Я обезумел от ревности и жажды мести. Знаю, что это звучит нелепо, но я потерял рассудок.

Иэн назвал суммы, которые следовало перевести на счета Алексис и Джинны, когда его посадят в тюрьму.

– Подозреваю, что после моего осуждения жена захочет покинуть Англию, – добавил он. – Буду тебе благодарен, если ты сделаешь все возможное для ускорения перевода её денег.

– Почему ты решил, что она пожелает уехать? – спросил адвокат. – Есть шанс, что тебя выпустят на поруки через несколько лет хорошего поведения. Тогда вы сможете снова быть вместе, если сумеете простить друг друга. Мне уже доводилось видеть такое.

Иэн не мог сказать, что Алексис захочет покинуть страну из-за боязни, что Джинна снова попытается убить её. По его твердому убеждению, Джинна, замыслив убийство мачехи, каким-то образом раздобыла цианистый калий и подсыпала его в банку со снотворным-плацебо.

Иэну показалось, что следующий месяц пронесся, как скорый поезд, мчащийся к месту назначения. Являясь центральной фигурой разворачивавшейся драмы, он испытывал любопытную отстраненность от мрачного ритуала. Впервые за многие годы Иэн казался человеком, находящимся в ладу с самим собой.

Как ни странно, в течение пяти недель, проведенных в камере Брикстона, он хорошо спал и не мог пожаловаться на отсутствие аппетита. Он даже набрал несколько лишних фунтов и с улыбкой сказал навестившей его Алексис, что рад тому, что скоро наденет тюремную робу.

– Если я буду поправляться такими темпами, – добавил Иэн, – ни один из моих костюмов не налезет на меня.

Она заплакала.

– Не понимаю, как ты можешь превращать это в шутку.

– Моя дорогая, – сказал он, – что ещё остается делать?

– Ты – истинный англичанин, – загадочно отозвалась она.

Ее участие было трогательным. Хотя Алексис, похоже, уже поверила в то, что он виновен, а не просто покрывает Джинну, она никогда не возмущалась его бесчеловечным поступком, не обвиняла его ни в чем. Возможно, она понимала, что виновна не меньше его.

Он никогда не любил её так сильно, как в течение пяти недель, проведенных в тюрьме Брикстон. Даже Джинне, регулярно навещавшей отца (отдельно от мачехи), не удавалось погасить его глубокую любовь к Алексис. Джинна отказывалась верить в виновность Иэна и продолжала настаивать на собственной невиновности.

– Значит, остаются только Харри и сама Алексис, – сказала однажды Джинна отцу. – Только они могли это сделать. Кто-то из них. Или оба вместе.

– Но, дорогая, это сделал я, – мягко напомнил ей Иэн.

В отличие от Алексис, Джинна не плакала. Она была полна решимости в конце концов добиться оправдания отца.

– Я сделаю это, – сказала она ему. – Вот увидишь, папа!

Даже Харри навестил его. Они оба испытали при этом неловкость и смущение. Иэн обрадовался, когда посетитель наконец ушел. Он показался Иэну неприкаянным, одиноким после жестокого и ничем не оправданного убийства его жены. Какими словами мог Иэн возместить столь трагическую потерю? Он даже не пытался это сделать. Это прозвучало бы, как насмешка.

Суд состоялся в знаменитом Первом зале "Старого Бейли". Поскольку Иэн признал себя виновным в убийстве (прокурор отказался квалифицировать преступление как неумышленное), присяжные не созывались. Присутствовали только хмурый судья, другие сотрудники суда, свидетели, родственники погибшей и обвиняемого, пресса и любопытная публика, следившая за делом по газетным публикациям.

Суд длился один час и двадцать минут.

Приговор был таким, какого ждал Иэн: пожизненное заключение.

Ему сообщили, что сначала он отправится в тюрьму Вормвуд-Скрабса, а оттуда будет переведен в место постоянного заключения.

Последним, что увидел Иэн, когда его выводили из переполненного зала, были заплаканное лицо Алексис и выражение непоколебимой решимости в глазах Джинны. За предшествующие недели он научился тотчас узнавать этот взгляд.

Ее ледяные глаза говорили о жажде мести.

49

Пока я проходила через таможню, аэропорт Рабаса в Аликанте быстро пустел. Самолет, на котором я прилетела из Лондона, был заполнен пассажирами менее чем на половину.

Стояла середина октября. Прошло шесть месяцев после того, как Иэн был приговорен к пожизненному заключению за убийство Сары Маринго, и туристский сезон на Коста Бланка закончился. Я надеялась увидеть лазурное средиземноморское небо, однако Испания встретила меня хмурой, пасмурной погодой.

В первый момент я расстроилась, поняв, что точно то же самое оставила в Англии. Но прежде чем я прошла через стеклянные двери на обрамленную пальмами улицу, я почувствовала отчетливую разницу в атмосфере. Когда-то давно я много путешествовала и поэтому до сих пор считала себя знатоком аэропортов. В конце концов, они были частью моей профессии.

В Хитроу, несмотря на лабиринт из коридоров, отсутствовала таинственность. Повсюду виднелись ясные указатели, голоса звучали тихо, краски были неяркими. Там царили деловитость, бодрость, мужское начало, ощущались запахи сигаретного дыма и личных драм.

После четкой, вежливой, бесстрастной, невозмутимой Англии Испания показалась мне хаотичной, взбудораженной.

Мои опасения не имели никакого отношения к Иэну, который остался позади. Они были связаны с обогнавшим меня Харри. Вскоре после суда над Иэном он отправился в Испанию. Согласно нашему плану мне предстояло выждать шесть месяцев и затем присоединиться к брату. Эта идея принадлежала Харри, и хотя ожидание шло вразрез с моей нетерпеливой натурой, я в конце концов увидела практические достоинства его замысла.

– Если ты покинешь Англию слишком быстро, это будет выглядеть подозрительно, – объяснил он. – Породит разные домыслы. Ты должна казаться безутешной женой. Например, что ты собираешься сказать Джинне и миссис Кук?

– Что мне страшно оставаться в квартире, где произошло убийство. Это вполне естественно.

– Что ты скажешь Иэну? Он будет рассчитывать на свидания с тобой.

– Иэн поймет. Он полагает, что я боюсь Джинны, которая может снова попытаться убить меня. Он поймет мое желание спрятаться в безопасном месте. Именно поэтому он так щедро обеспечил меня деньгами.

– А Джинна? Что она думает?

– Ну, Джинна точно знает, что она не убивала Сару. И уверена, что Иэн тоже её не убивал.

Харри торжествующе посмотрел на меня.

– Значит, остаемся только мы – ты или я.

– Или оба вместе. – Я помнила, каким мстительным было лицо Джинны на протяжении всего суда. – Возможно, ты прав. Джинна – потенциальная возмутительница спокойствия.

– Совершенно верно. Поэтому я хочу, чтобы ты за шесть месяцев охладила атмосферу. Занимайся обычными делами. Встречайся за ленчем с друзьями. Ходи в «Хэрродс». Навещай Иэна в Дартмуре. (Его перевели из Скрабса.) Играй роль тоскующей жены. Постарайся помочь Джинне пережить тяжелый период в её жизни. Иногда позволяй себе выпить лишнее, чтобы утопить в спиртном печаль. Ради Бога, играй убедительно!

Я молча, сердито посмотрела на него. Он говорил разумные вещи. Проблема заключалась в том, что мне не терпелось поскорей расстаться с Англией, Лондоном, Джинной и миссис Кук, вырваться из моей роскошной, но безрадостной жизни, сбросить с себя маску миссис Иэн Филип Николсон.

– Потом, когда все успокоится, – продолжил Харри, – ты сможешь рассказать Джинне и миссис Кук какую-нибудь убедительную историю (которую они не смогут проверить) и улететь в Аликанте. Я сниму там дом и буду ждать тебя. Шесть месяцев – небольшой срок.

– Что насчет Тома?

Харри отвел глаза.

– Нам придется взять его с собой. Он слишком много знает. Это продлится недолго.

– То есть ты собираешься взять его с собой.

Проигнорировав мой намек, Харри сказал:

– Том присоединится ко мне примерно через месяц. Не думаю, что это будет выглядеть подозрительно. Все равно его группа распадается, музыканты всегда колесят по свету. Это нас с тобой поначалу не должны видеть вместе. Ты знаешь, что от нас требуется максимальная осторожность.

– Значит, вы с Томом окажетесь вдвоем.

Харри казался усталым.

– Этого не будет.

– Не будет?

– Нет. Обещаю тебе.

– Я тебе не верю.

– Пожалуйста, Алексис, не будем сейчас ссориться. Когда все закончено и мы получили, что хотели. Только не сейчас.

– Я сомневаюсь.

– В чем?

– Что мы получили, что хотели.

– Теперь мы станем, – Харри одарил меня своей старой очаровательной улыбкой, – летними людьми.

Прошедшие шесть месяцев показались мне шестью годами – так медленно и мучительно они тянулись. И сейчас, когда я наконец попала сюда и вышла через стеклянные двери аэропорта в Аликанте навстречу удивительно теплому испанскому дню, то не увидела Харри.

Перед залом прилета стояла вереница такси. Вдоль черных машин тянулись красные или зеленые полосы. Водители искали заработка. Носильщик, толкавший тележку с моими вещами, с любопытством посмотрел на меня. Я сказала ему, что меня должны встретить. Теперь он хотел знать, увидела ли я моего друга. Я уже собралась сказать «нет», но вдруг услышала знакомый голос.

– Привет, Алексис. Извини за опоздание. Я попал в пробку.

На загорелом, веснушчатом лице горела пара зеленых глаз. На красивом молодом человеке были полинявшие джинсы, расстегнутая у ворота рубашка и пробковые сандалии. Он быстро сказал что-то на испанском носильщику, который понес мои чемоданы к запаркованному неподалеку автомобилю.

– Неужели я не заслуживаю поцелуя после столь долгой разлуки?

Я с изумлением поняла, что смотрю на Тома МакКиллапа.

– Неужели я так сильно изменился? – спросил он, улыбаясь.

Я продолжала разглядывать его.

– Господи, Том, я действительно тебя не узнала. Как ты поживаешь? Ты выглядишь чудесно. Да, ты изменился. Не могу поверить, что это ты.

Мы поцеловали друг друга в щеки.

– Это действительно я, – произнес он с лукавой улыбкой.

Том действительно выглядел превосходно и казался гораздо более зрелым и опытным, несмотря на мальчишескую одежду.

И тут я поняла причину этого.

Он стал более спокойным и уверенным в себе. Его волосы выгорели на солнце и немного отросли. Они уже не были коротко постриженными по моде тинэйджеров, которой следовала вся его группа после возвращения из Швейцарии. Более длинные волосы шли к его худощавому лицу. Я с изумлением поняла, что нахожу Тома чертовски привлекательным.

Под его зелеными глазами виднелись частично скрытые загаром следы беспутного образа жизни. Я разглядела их, когда он повернулся лицом к солнечному свету, но они лишь сообщали ему дополнительную сексапильность. Хотела бы я знать, где и как он проводил ночи после нашей последней встречи в "Старом Бейли", во время суда над Иэном.

Том помог мне сесть в машину, дал чаевые носильщику и сказал что-то по-испански. Я учила испанский на курсах Берлитца в течение последних шести месяцев, однако не понимала Тома. Он говорил слишком торопливо, бегло. Я пожалела о том, что не занималась более усердно. Но мне мешала необходимость скрывать мою учебу от Джинны и миссис Кук.

– Что думает Джинна относительно твоего местонахождения?

– Я сказала ей, что лечу в Париж. Но по части путешествий она, похоже, обскакала меня.

– Что ты имеешь в виду?

– Она исчезла.

– Исчезла?

– Да. Испарилась. Убежала из дому.

– Но куда? Как? Что случилось?

– Это произошло несколько дней тому назад. Я вернулась домой после моего ежемесячного свидания с Иэном в Дартмуре и не обнаружила её на Маунт-стрит. Это был четверг – миссис Кук, как обычно, ушла после ленча, поэтому никто не видел ухода Джинны. Но мы обнаружили, что Джинна взяла с собой два чемодана с одеждой и не оставила никаких подсказок.

– Даже прощальной записки? Совсем ничего?

– Ничего.

– Это очень странно, – сказал Том. – Загадочное исчезновение. Ты уведомила полицию?

– Нет. Однако дала понять миссис Кук, что сделала это.

– Ты не беспокоишься?

– Еще как беспокоюсь, но не о Джинне. О Харри и о себе.

Том казался удивленным. Кто мог обвинить его в этом?

– Что ты сказала Иэну? – спросил он.

– Он считает, что Джинна по-прежнему посещает колледж, продолжает учебу и проклинает тебя. Мне не хотелось его тревожить. Возможно, она уже вернулась домой.

Том засмеялся и включил радиоприемник.

– Может быть, она перебралась к какому-нибудь другому симпатичному гитаристу.

Я почувствовала новый запах прежде чем увидела Средиземное море. Музыка стала более сочной, громкой. Мне не терпелось поскорее снять городскую одежду и надеть что-то более свободное. Я казалась себе бледной рядом с Томом и другими людьми, мимо которых мы проезжали – она выглядели так, словно летнее солнце навсегда сделало их кожу коричневой. Я торопилась увидеть моего брата и дом, снятый им для нас.

– До дома примерно двадцать минут, – сказал Том, словно прочитав мои мысли. – Харри решил, что лучше поселиться за пределами города. Мы живем возле маленькой деревни под названием Кампелло.

– Знаю. Письма Харри приходили именно оттуда.

– Да, Харри счел, что там мы будем менее заметными, чем в центре Аликанте.

– Он красив? Арендованный нами дом? Описание Харри показалось мне не очень-то ясным.

– Да, очень красив. Там есть теннисный корт, бассейн, все современные удобства. Он даже имеет имя: Лос Амантес. То есть Любовники.

– Я знаю, что это значит. Я начала учить испанский. – Я постаралась не думать о том, какие зловещие намеки таились в этом названии. – Где сейчас Харри?

– Отсыпается после серьезной попойки.

– О…

– В последнее время он много пьет.

– Меня это очень огорчает.

– В последнее время он все больше закладывает за воротник.

– Неужели ты не можешь как-нибудь его остановить?

– Я делаю все, что в моих силах, Алексис. Он меня не слушает. Может быть, тебе повезет больше.

Я попыталась убедить себя в том, что Харри пьет, потому что скучает по мне, несчастен без меня, топит в вине свою печаль. На первый взгляд это объяснение казалось разумным. Но меня все же что-то тревожило. Я приехала сюда не для того, чтобы стать для Харри нянькой. Потом я вспомнила, что Сара была инвалидом, нуждавшимся в опеке. Не вошел ли Харри в старую роль Сары – роль беспомощной жертвы-тирана? Вряд ли, подумала я. Все это глупость, мелодрама. Я слишком долго была одна. И все же эта зловещая возможность заставила меня вздрогнуть.

– Живописная гавань Аликанте приветствует тебя, – сказал Том.

Я посмотрела вдаль. Корабельные мачты уходили во внезапно прояснившееся небо. Солнце только что появилось. И тут я увидела море.

50

В голове у Харри стучала кровь, ему было больно открыть глаза. Он мысленно обругал Тома, который уехал в аэропорт встречать Алексис, не закрыв окна шторами. Том знал, что глаза Харри плохо переносили яркий солнечный свет, и мог хотя бы положить на кровать пару темных очков.

Возможно, Тому на все наплевать, подумал Харри, вспомнив, какой блаженный комфорт давали большие солнцезащитные очки, которые он носил, когда они с Сарой проводили Рождество в Сент-Морице. Конечно, тогда он не страдал так сильно от похмелья. Этому способствовал чистый, освежающий горный воздух. Но дело было не только в воздухе. В Сент-Морице (и Англии) его алкоголизм ещё не достиг той опасной стадии, которая, похоже, возникла в Испании.

Пока Сара была жива, ему приходилось держать себя в руках, чтобы не слышать её бесконечные упреки. Тогда он возмущался её посягательством на его право делать то, что ему хочется, однако по прошествии последних шести месяцев начал видеть, что без её влияния стремительно катится в пропасть. Если бы не Том, он уже оказался бы там.

Возле кровати стояли почти пустая бутылка «перно», полбокала воды и второй бокал с остатками спиртного от вчерашней пирушки. Они собрались отметить скорый приезд Алексис, но коварная пелена из спиртного и противоречивых чувств превратила празднование во враждебный спор.

– Не можешь дождаться её приезда, да? – поддразнил Тома Харри. По-прежнему сохнешь по ней. Это у тебя на лбу написано, так что не пытайся отрицать.

– Это ты не можешь дождаться, – ответил Том. – С момента нашего прибытия ты отмечаешь дни на твоем дурацком календаре со звездами фламенко. Думаешь, я – слепой?

– Может быть, я отмечаю дни с огорчением. Может быть, я не очень-то рад перспективе жить в Лос Амантес с моей любимой сестричкой. Такое тебе приходило в голову?

Том потягивал сигарету.

– Почему? Что изменилось?

Это был чертовски правильный вопрос. Проблема заключалась в том, что Харри не знал ответа. Он пытался понять, почему чем дольше он был разлучен с Алексис, тем слабее хотел её. Она значила для него все меньше и меньше, становилась обузой.

Прежде он думал, что будет с нетерпением ждать её приезда. Вместо этого обнаружил, что боится его. Этот страх уже длился не один месяц. Перемена в чувствах была слишком болезненной, чтобы переносить её без оглушающего воздействия алкоголя. Каждый раз, когда Харри думал о сестре и обещании стать летними людьми, которое они дали друг другу, он проглатывал очередную порцию спиртного. Как можно более крепкого.

– Я вздохну с облегчением, когда твой запас «травки» иссякнет, сказал Харри, думая о том, как рискует Том, куря наркотик в присутствии служанки. – Жду не дождусь этого момента.

– Здесь тоже есть торговцы, – небрежно обронил Том.

Харри испуганно посмотрел на него. Торговцы, облавы, полиция. Если Том окажется втянутым в это, власти могут навеки упрятать его за решетку. Такое здесь случалось – употребление наркотиков карается испанскими властями исключительно строго. Конечно, сначала полиция должна получить наводку. Удобный способ, подумал Харри. Стоит запомнить его на тот случай, если Том окажется помехой. Харри поднял бокал с «перно», собираясь произнести тост.

– За наш последний вечер свободы, – сказал он, заметив на загорелом лице Тома хмурую гримасу. – Вижу, тебя это не вдохновляет. В чем дело?

– Ни в чем. Просто я надеюсь, что ты будешь завтра достаточно трезвым, чтобы отправиться в аэропорт.

– Когда прилетает её самолет?

– В три. Комната готова. Думаю, она ей понравится.

– Твой энтузиазм бросается в глаза.

– Зато твой – определенно нет.

Харри не стал утруждать себя ответом, он пытался осмыслить перемену, которая произошла с ним после Англии. Главным было то, что его чувства переключились с Алексис на Тома. Может быть, дело лишь в близости, простоте и удобстве? Том находился под рукой, а Алексис отсутствовала. Однако если причина заключалась в этом, он должен был с удвоенным нетерпением ждать Алексис, чтобы наконец разорвать нездоровую связь с Томом.

Но он не испытывал нетерпения. Потянувшись к бокалу, понял, что боится. Сейчас, после многих лет интриг, когда они наконец обрели возможность быть вместе, Алексис ждала от него очень многого.

– Ты по-прежнему влюблен в нее! – обвинил он Тома.

– А если это правда? – признался Том. – Это более естественно, чем… Алексис – очень красивая женщина.

Харри прищурил глаза.

– Ты – жалкий оппортунист. Ублажал меня, пока Алексис была далеко. А теперь собрался сыграть другую роль и позаботиться о счастье Алексис.

– Я люблю Алексис.

Будто это все объясняло, упрощало, разрешало проблемы. Харри почувствовал, что его охватила неуправляемая ярость. Он понял, что поддаваться ей бессмысленно. Увидев всегда вежливого Харри взбешенным, Том станет ещё более нахальным и самоуверенным.

– Возможно, ты любишь Алексис, – спокойно произнес Харри. – Но ты упускаешь из виду одно обстоятельство.

– Какое?

– Алексис любит меня.

– Возможно.

Харри хотелось задушить более молодого мужчину, но он не повысил тона.

– Алексис всегда любила меня, даже когда мы были детьми. И всегда будет любить меня. Что ты на это скажешь, наглец?

– Я не уверен, что ты прав. В конце концов, если твои чувства изменились, почему с ней не может произойти то же самое?

Невозмутимый ответ Тома заставил Харри растеряться. Такую возможность он не учитывал. Вдруг это окажется правдой? Что, если за шесть последних месяцев Алексис разлюбила его – так же загадочно и необъяснимо, как он разлюбил ее?

– Это абсурд, – выпалил он. – Ты, несомненно, знаешь Алексис хуже, чем думаешь.

– А ты её хорошо знаешь?

– Да, – неуверенно сказал Харри. – Понимаешь, у меня было преимущество во времени. Около сорока трех лет.

Почти сорок четыре года.

Он принял освежающий душ и почти закончил бритье, когда с подъездной дороги донесся шум «сеата». В спешке Харри порезал щеку и торопливо присыпал капельку крови тальком, потом заклеил ранку пластырем. Обрызгал себя диоровской водой "О саваж", прополоскал рот мятным эликсиром и почти почувствовал себя человеком. Сглаженный защитным кремом загар заботливо скрывал последствия пьянства.

Харри снял с бедер полотенце и надел бежево-белый халат с эмблемой «Ланвина» – один из многочисленных подарков Сары. Потом оценивающе посмотрел на свое отражение в длинном овальном зеркале спальни и обрадовался тому, что его глаза стали менее красными и тусклыми, чем несколько минут тому назад. Он решил, что в целом выглядит весьма недурно. Он открыл окно, чтобы избавиться от несвежего воздуха, и услышал, как хлопнула уличная дверь.

– Вот и мы. Наконец-то дома! – радостно произнес Том.

– Какой красивый дом, – ответила Алексис. – Это название ему подходит.

Звучание её голоса, нежность которого оттеняли ноты твердости, заставило Харри вздрогнуть. Он сунул руки в глубокие карманы халата. В прошлом ему никогда не удавалось обмануть Алексис, она всегда видела его насквозь, словно он был стеклянным. Проявит ли она сегодня эту способность? – подумал он.

– Дорогая! – сказал он, выходя в прихожую, где Алексис ждала, когда Том принесет её чемоданы. – Я так рад тебя видеть!

– Как приятно оказаться здесь. – Она медленно, словно во сне, шагнула в его объятия и устроилась в них. – Я наконец чувствую себя в безопасности.

Харри испытывал прямо противоположное чувство. Теперь, когда Алексис прибыла в Лос Амантес, его страхи превратились в осязаемую реальность. Он не мог представить себя занимающимся любовью с этой высокой темноглазой брюнеткой. Он привык к менее рослому Тому МакКиллапу, к его зеленым глазам, веснушчатой коже, светло-русым волосам. Заниматься любовью с Алексис было все равно заниматься любовью с самим собой.

Том отнес вещи Алексис в спальню, которую они с Харри решили предоставить ей. Комната была отделана в золотисто-розовых тонах, там стояла огромная кровать с пологом на четырех стойках. Над туалетным столиком висело красивое зеркало, обрамленное морскими раковинами. В углу стояло бамбуковое кресло, обтянутое ситцем персикового цвета. Возле него находился маленький круглый бамбуковый столик со свежими цветами в вазе. Должно быть, их собрал Том, с досадой подумал Харри.

– Очаровательная комната, – произнесла явно довольная Алексис.

– Мы надеялись, что тебе понравится, – сказал Харри, пока Том расставлял чемоданы.

– Я думаю, что буду здесь счастлива, – произнесла Алексис. – Тут так спокойно.

Когда Харри и Том расположились в просторном белом доме, там было пять спален. Теперь их осталось три. Две другие были превращены в ванные, и таким образом каждый обитатель получил по отдельному «люксу». Прежде подобного уединения Алексис и Харри добились благодаря браку, а Том – своим упорным трудом. Сейчас, как зловеще подчеркнул Том, они получили все это, совершив убийство.

Комнаты Алексис и Харри выходили на море. Том выбрал себе спальню, окна которой смотрели на сад. Он сказал, что шум волн мешает ему спать. Харри с удивлением обнаружил, что Том не умел плавать. Более того, он панически боялся воды. Сверкающим голубым бассейном он пользовался лишь таким образом: заходил в воду по пояс, погружался в неё с зажатым носом и быстро выскакивал на поверхность. За его кошачью нелюбовь к воде Харри дал ему прозвище el gato.[60]

– Ты буквально ожил, – сказал Том, когда они вытянулись в патио на плетеных креслах. – Не представляю, как это тебе удается. Когда я уходил, ты был поход на мертвеца.

– У меня прекрасная конституция. Я пошел в моего отца.

Никогда ещё Харри не ощущал так сильно свою близость к человеку, которого в детстве презирал.

51

Я последовала совету Харри: сняла мою дорожную одежду, приняла душ, надела розовые шорты, фиолетовый свитер из кашемира и золотистые сандалии без каблука со шнуровкой на щиколотках, повязала на шею платок с рисунком.

Снаружи было свежо и красиво. Я подняла деревянные жалюзи и посмотрела на Средиземное море, мерцавшее в холодном лунном свете. На берегу несколько человек ловили рыбу, их удочки были неподвижными. Воздух казался восхитительно вкусным после насыщенного выхлопными газами Лондона, ощущение покоя было ошеломляющим. Вдали звучали гитары и чей-то одинокий голос.

Я разложила лишь часть моих вещей и решила закончить эту работу завтра. Сейчас я была слишком возбуждена, чтобы заниматься такими будничными делами, как наведение порядка. В конце концов, это мой первый вечер в Испании! Мое сердце билось так, словно я никогда не путешествовала прежде… или была девственницей, готовящейся познать мужчину.

– Алексис, что с тобой случилось? – крикнул Харри из патио.

– Я сейчас приду.

Но прежде я хотела сделать что-то. Должна была сделать. Бесшумно шагая по красивому полу, я вышла из моей комнаты и направилась по коридору в поисках спальни Харри. По чистой случайности сразу наткнулась на нее. Включив свет, я заметила календарь со звездами фламенко, о котором ранее упоминал Том.

Он висел над секретером. Все дни, предшествовавшие сегодняшнему, были перечеркнуты красным карандашом. Я помню, как в детстве говорила Харри о том, что всегда представляла Кортеса танцовщиком в стиле фламенко в обтягивающих ноги красных брюках. Но то, что забавляло меня тогда, сейчас вовсе не казалось смешным. Совсем наоборот.

Это была его комната. Даже при открытых окнах здесь ощущался лакричный запах спиртного. Я увидела возле кровати пустую бутылку «перно» и два бокала. Обе подушки были смятыми, использованными. Несомненно, кто-то пил с Харри перед моим приездом. Но кто? Девушка, которую он подцепил в Аликанте? Или Том?

Чувствуя себя детективом-любителем, я поискала на обоих бокалах следы губной помады, но их там не было. Это ни о чем не говорило. После секса на губах женщины обычно не остается косметики. А если прошлой ночью (и, возможно, сегодня утром) в постели Харри была женщина, почему я решила, что он вступил в случайную связь? Что, если мой брат поддерживает с кем-то серьезные отношения в течение шести последних месяцев, пока я храню ему дурацкую верность?

От этой мысли мне стало не по себе. Я потушила свет и вышла на цыпочках из комнаты, сожалея о том, что заглянула туда. Я постаралась заставить себя не беспокоиться, не делать скоропалительных выводов, но отсутствие Харри в аэропорту, смущение, с которым он встретил меня, а теперь и красноречивое состояние его комнаты – все это в совокупности отнюдь не указывало на то, что он обрадовался моему приезду. Я почему-то вспомнила, какие определения нам с Харри дала мать перед своей смертью:

"Сын-развратник и дочь-шлюха."

Даже умирая, она старалась оттолкнуть нас друг от друга. Что бы она подумала, увидев сейчас меня и Харри? Испытала ли бы она горькое разочарование из-за тщетности её усилий? Или поняла бы, что хотя мы наконец были вместе, она все же сумела гротескно отомстить нам?

Я не хотела, чтобы она добилась успеха. Мы с Харри будем счастливы, твердо обещала я себе, отталкивая от себя мысли о том, как привлекателен Том с его выгоревшими на солнце волосами, как тщательно пытался Харри скрыть следы жестокого похмелья, как разрываются мои собственные желания между двумя мужчинами…

– Наконец-то она явилась, – сказал Харри, шутливо зааплодировав, когда я вышла в патио. – Видение в розовом и фиолетовом.

Я поцеловала его в щеку, делая вид, что не замечаю исходившего от него запаха перегара.

– Как тут чудесно!

Патио было освещено гирляндой из цветных фонариков, повсюду зеленели растения. На столе стояло большое блюдо с горячими бутербродами, аккуратно разрезанными на треугольники, обрамленные крупными зелеными оливками и сочным красным перцем. Том принялся открывать запотевшую черную бутылку, и я села между ним и Харри.

– Я не сознавала, как сильно проголодалась, – сказала я, взяв один из поджаренных треугольников. – Я ничего не ела после ленча в самолете.

– Это всего лишь tapas,[61] – объяснил Харри. – Позже мы отправимся в ресторан. В Испании никто не обедает раньше десяти часов.

– Это ещё нескоро, – сказала я. – Надеюсь, что я не засну к тому времени.

– Ты со временем к этому привыкнешь, – вставил Том. – Испанцы ночные люди. Жизнь здесь начинается, когда Франко засыпает.

Перед нами простиралось Средиземное море, освещенное тонким месяцем. Отсюда я видела большую часть берега, нежели из моей комнаты. Среди полной темноты горели огни домов. Я подумала, что в курортный сезон здесь все сверкает, выглядит празднично. Жаль, что мне придется ждать этого зрелища почти год. Пробка наконец вылетела из запотевшей черной бутылки, и Том поймал потекшее шампанское в бокал.

– Мы нашли лучшее местное шипучее вино, – сказал он, наполняя наши бокалы. – "Кордон Нуар." Выпьем за Алексис. За твое здоровье, дорогая.

Мы выпили за мое здоровье, и я попыталась завести беседу, но почувствовала её натянутость. Харри курил, непрерывно пил и ничего не ел. Нам с Томом удалось расправиться с поджаренными tapas, которые, как оказалось, содержали мясо креветок, ветчину и чесночный майонез.

– Как Иэн? – внезапно спросил меня Харри.

– У него все относительно неплохо. В Дартмуре он работает в библиотеке и держит в камере канарейку.

Том засмеялся, и Харри произнес серьезным тоном:

– Это вовсе не смешно!

Мы с Томом переглянулись. Неужели теперь Харри испытывал жалость к человеку, заявкоторого мы подставили? Зловеще улыбнувшись, Харри добавил:

– Это просто уморительно! Что он с ней делает, черт возьми?

– Полагаю, он нуждается в чьем-то обществе. Иэн не привык к одиночеству. Он кормит канарейку, ухаживает за ней.

– А она поет, – насмешливо произнес Харри.

– Насколько мне известно, канарейка – певчая птица.

– Как её зовут?

– Рудольф.

– Почему Рудольф? Кто такой Рудольф, черт возьми?

– Не знаю, – ответила я, начиная сердиться.

Том вмешался, чтобы предотвратить стычку между мной и моим братом.

– У меня есть идея. Почему бы нам не показать Алексис кое-какие места на набережной в Кампелло, прежде чем мы поедем в Аликанте обедать?

– Это лучше, чем говорить о чертовой канарейке по имени Рудольф, согласился Харри. – Подождите минуту, я сниму халат.

Том сообщил, что Кампелло – местная деревня, в которой ещё несколько лет тому назад не было ни одной мощеной улицы.

Когда мы вылезли из «сеата», люди стали оборачиваться, глядя на нас, особенно на меня.

– Они не могут решить, с Харри ты или со мной, – сказал Том. – Прежде они никогда не видели нас с женщиной.

– Они думают, что ты замужем за одним из нас, – добавил Харри. – Или обручена. Но они не знают точно, кто этот счастливец.

– Почему я должна быть замужем или обручена? Почему не могу быть независимой женщиной?

– Испанцы смотрят на это иначе, – сказал Том. – Здесь красивая женщина вроде тебя никогда не бывает одна, если только речь не идет о tortillera.

– Что это значит?

– Лесбиянка.

– Меня этому не учили в Берлитце.

Что значит жить и умереть в этом дремучем уголке Испании, никогда не видя остального мира? – подумала я. Наверно, это сулит покой. Несомненно, простоту. И смертельную скуку.

Однако будучи туристкой, я находила это место очаровательным. Первый cantina,[62] в который мы зашли, оказался весьма оживленным. Там гремела музыка – испанцы любят шум. Вдоль стойки под стеклом лежали разнообразные закуски, и я удивилась, увидев женщин (с малышами), которые пили кока-колу или апельсиновый сок, ели незнакомые мне закуски, а их дети тем временем безмятежно спали, не реагируя на грохот. Казалось, что тут все знакомы. Люди улыбались, смеялись, касались друг друга.

Том и Харри знали владельцев заведения – полную пожилую пару. Меня представили им как жену Харри, и это породило новые улыбки. Жена хозяина спросила меня, есть ли у нас ninos,[63] и я ответила, что пока нет, но мы думаем об этом.

– A los ninos, – предложили они тост. – A los ninos de los Maringos.[64]

Вино показалось мне горьким, когда я осознала содержавшуюся в этом тосте неумышленную насмешку. Я посмотрела на Харри, но его, похоже, не расстроило напоминание о том, что мы, будучи братом и сестрой, не могли пойти на риск и завести ребенка. К тому же я была уже слишком стара для этого, что усилило горечь вина.

– Нам не пора уходить? – спросила я Тома.

– Подожди минуту. Мы ведь не хотим обидеть этих людей.

Мне показалось, что меня ждет очень длинный вечер, и хотя я ощущала усталость, все же решила увидеть все до конца. Однако насколько было бы приятнее, подумала я, если бы Харри провел этот вечер со мной одной, не вынуждая меня общаться с Томом.

Я говорила себе, что было бы невежливым и грубым исключить Тома из нашего празднования, но знала, что корректность тут ни при чем. Том сопровождал нас, потому что Харри не хотел остаться наедине со мной. Все было просто, загадочно и оскорбительно. Как поступит Харри, когда мы вернемся в Лос Амантес и отправимся в наши спальни? Окажусь ли я с Харри или останусь одна? Мне ещё не не приходило в голову, что я могу оказаться с Томом.

– Не хмурься, Алексис, – поддразнил меня Харри. – Это же твой первый вечер в Испании. Улыбайся! Будь счастливой!

Я проглотила ещё один бокал кислого красного вина, ощущая подступившие к моим глазам слезы и стараясь не думать о том, как закончится этот вечер. Впереди ещё немало времени… Мне предстояло увидеть Аликанте, насладиться обедом, выпить другие бокалы вина. Возможно, к моменту нашего возвращения в Лос Амантес Харри начнет обращаться со мной, как с его женой, которую я изображала, а не как с его сестрой, которой я была на самом деле.

52

Когда через несколько часов Том въехал на кольцевую дорогу, окружавшую Лос Амантес, ему оставалось только поблагодарить Бога за то, что испанские правила уличного движения были гораздо более мягкими, чем английские. В противном случае его уже арестовали бы за управление автомобилем в нетрезвом состоянии. Стрелки часов приближались к трем утра. Алексис клевала носом возле Тома, а Харри храпел на заднем сидении. Том выключил зажигание.

– Эй, вы двое, – сказал он. – Мы приехали.

Алексис тотчас выпрямилась и посмотрела по сторонам.

– Я, должно быть, задремала. Ну и вечерок! У меня совершенно нет сил.

– Но ты получила удовольствие, да?

Она засмеялась в прохладную темноту.

– Наверно, да. Сейчас я ничего не помню от усталости. Разберусь во всем утром. – Алексис повернулась. – Просыпайся, Харри! Пора ложиться в постель.

Им вдвоем удалось затащить Харри в дом, раздеть и уложить в кровать. Они оставили его там храпящим с открытым ртом и безвольно раскинутыми руками.

– Завтра он придет в себя, – сказал Том.

– Завтра уже наступило, – хмурясь, ответила Алексис.

Том мог догадаться, что она думает и чувствует, как возмущена тем, что Харри пренебрег ею в первый же день. Том уже несколько часов гадал, как закончится этот вечер, как поведет себя Харри, насколько серьезными были его вчерашние слова:

"Может быть, я не очень-то рад перспективе жить в Лос Амантес с моей любимой сестричкой. Такое тебе приходило в голову?"

Нет. Вчера Том не поверил ему. Но судя по тому, как вел себя Харри в последние бурные часы, похоже, он не лгал, говоря, что с огорчением считает оставшиеся до приезда Алексис дни. Потому что сейчас, когда она была здесь, Харри обходился с ней, как с малознакомой женщиной, привязавшейся к ним во время увеселительной поездки с посещением cantinas на набережной Кампелло, живописного уличного кафе, элегантного ресторана и шумного ночного клуба в Аликанте.

Не вспомнив о других обязательствах и ответственности перед Алексис, связанных с завершением празднества, Харри тихо отключился, и его пришлось уложить в постель одного. Да, теперь Том верил ему. Одновременно радовался и огорчался такому повороту событий.

Радовался потому, что мог попытаться снова завоевать любовь Алексис.

Огорчался потому, что, возможно, Харри пожелает продолжить их гомосексуальную связь, которую Том находил постыдной и унизительной.

– Хочешь чашку горячего шоколада? – спросил он Алексис. – Это неплохое средство после такого вечера, оно поможет тебе заснуть.

Почему он сказал это? Меньше всего он думал о сне. После нескольких месяцев гомосексуального общения он умирал от желания позаниматься любовью с женщиной, с Алексис. Хотел убедиться в том, что не разучился это делать. Слава богу, она не была такой напряженной, как он.

– Спасибо, Том. Я не хочу шоколада. Смогу заснуть без него.

Однако Тому показалось, что она вряд ли сможет быстро заснуть, хоть и выглядела усталой. Она явно была напуганной, растерянной. Кто посмел бы обвинить её в этом? В какой-то безумный миг Том едва не придумал некое тактичное оправдание дурных манер Харри и его невнимания к Алексис, но потом он быстро образумился – таким образом он перерезал бы себе горло. Пусть Его Высочество защищается сам.

– Как здесь красиво, – сказала Алексис. – Как тихо. Только волны шумят.

Они вышли в патио и остановились лицом к морю – двое в чужой стране. Однако когда-то они были близки. Однажды в миг блаженной раскованности она прошептала: "Обожаю тебя, Том." Помнила ли она об этом?

– Ну, – Алексис потерла глаза и нечаянно размазала розовато-лиловые тени, – пожалуй, я пойду спать.

Сейчас она казалась ему ребенком, упавшим во время опасной игры и получившим синяк под глазом. Уязвимым, раненым, беззащитным. Так она выглядела. Не имела сейчас ничего общего с той женщиной, которая уверенно вошла в его модный дом в Фулхэме, якобы собираясь защитить честь падчерицы. Как потрясающе она тогда играла! Та стерва из высшего общества превратилась в слабую, растерянную девочку.

Том схватил Алексис за плечи и крепко прижал к себе. Поцеловал так, как уже давно не целовал женщину. Должно быть, его голод бросался в глаза, потому что она не оказала сопротивления, не попыталась остановить Тома. Вместо этого она обмякла, растворилась в его объятиях, словно тоже изголодалась по мужчине (хотя такая возможность не приходила ему в голову). Он ощущал её груди через свитер, они прижимались к его торсу. Он чувствовал сладковатый вкус её губной помады, знакомый запах духов, контакт с мягкой и одновременно упругой кожей. Он начал вспоминать, как приятно заниматься любовью с женщиной. Как он мог забыть это?

Она вдруг усмехнулась.

– В твоей комнате или в моей?

Он засмеялся. Все так просто.

– В моей.

– Хорошо.

Когда она была в сандалиях без каблуков, их головы находились на одном уровне. Он взял её за руку и повел в свою комнату, располагавшуюся в конце длинного темного коридора. Спальни Тома и Харри были отделены друг от друга кухней и столовой. Когда они вошли в комнату, соленый запах моря уступил место нежному аромату последних летних цветов.

Они разделись при свете луны и бросились на кровать, словно дикие звери, спешащие растерзать друг друга. Быстро, быстро, медленно. Они торопились, наслаждаясь каждым мгновением и постоянно помня о том, что утром при ярком солнечном свете им придется объяснять свое смелое поведение. Самим себе. Друг другу. Харри. Они беззвучно молились о том, чтобы утро никогда не настало.

Первым проснулся Том.

Он потер щетину на своей щеке, взглянул на часы и лишь потом вспомнил об обнаженной женщине, которая лежала рядом с ним, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в подушку. Часы показывали десять минут девятого. Он спал меньше четырех часов, однако чувствовал себя божественно. Он нежно поцеловал Алексис в затылок, стараясь не потревожить её. Она застонала, что-то произнесла, обхватила рукой подушку, потом с пугающей внезапностью села в кровати.

– Господи! Который час? Где я? Я видела очень странные сны. Озера. Я каталась на коньках по замерзшему озеру. – Она тряхнула головой. – Нет. Мы катались. Я и Харри, когда были детьми. Мне снился Пилгрим-Лейк!

Потом к ней вернулись воспоминания о истекшей ночи, и она улыбнулась.

– О, Том, я так рада, что это ты. Я лишь жалею о моей растерянности и чувстве вины.

Он поцеловал её в губы.

– Доброе утро. Ты ещё не настолько проснулась, чтобы чувствовать себя виноватой. К тому же для этого нет оснований.

– Да?

Без косметики, со спутанными волосами, она казалась более беззащитной и похожей на ребенка, чем когда-либо. Том воспрянул духом, поняв, что вчерашнее впечатление не было его хмельной фантазией. Она действительно была вовсе не той Алексис, которую он знал в Лондоне. Утратив атрибуты роскоши, стоявшего за ней влиятельного мужа, маску строгой мачехи, она стала просто красивой, желанной, восхитительной женщиной.

Он захотел снова позаниматься с ней любовью и принять душ. Ему показалось забавным соединить два столь разных желания, удовлетворить их одновременно и таким образом справиться с дилеммой.

– Чему ты улыбаешься? – спросила она.

– Я представил нас занимающимися любовью в душе.

– Что тут смешного?

– Ты слишком высокая, – сказал он. – Вряд ли у нас получится.

– На самом деле я недостаточно высокая. Я всегда могу надеть туфли на шпильках. – Она казалась совершенно серьезной. – Тогда мы сумеем это сделать.

– Этим ты занимаешься с Харри?

Он был готов застрелить себя за то, что сказал это. Алексис нахмурилась, её голос изменился.

– Я уже давно ничем не занимаюсь с Харри. Я должна напомнить тебе об этом?

Он тотчас испытал искреннее чувство вины.

– Алексис, прости меня. Сам не знаю, почему я сморозил такую глупость. Я раскаиваюсь. Прости меня.

– Конечно.

– Нет, я хочу, чтобы ты действительно простила меня.

Она виновато улыбнулась.

– Хорошо. Ты растерян не меньше моего. Нам надо о многом поговорить.

– Знаю.

Все вращалось вокруг Харри.

– Послушай, Том, – она нервно потеребила свои волосы, – я приехала в Испанию, чтобы быть с Харри. В этом заключалась вся идея. Весь план. Он возник очень-очень давно, ещё до Сары, до Полетт. Поэтому я здесь. Что касается вчерашнего вечера, то я не понимаю, что произошло, почему Харри обошелся со мной так холодно, равнодушно. Но это должно иметь логическое объяснение.

Она посмотрела на Тома так, словно ждала, что он предоставит ей это объяснение. Чтобы уйти от такой необходимости, он спросил:

– Кто такая Полетт?

– О, это была первая жена Иэна. Мать Джинны. Не знаю, почему я упомянула её, наверно, дело в похмелье. Я неважно себя чувствую. Но вернемся к главному. К Харри. Наверно, я почувствовала себя уязвленной, когда он пренебрег мною вчера вечером. Уязвленной сильнее, чем мне тогда показалось.

– Ты хочешь сказать, что находишься в этой постели только потому, что Харри не пригласил тебя в свою?

Она покраснела от справедливости его упрека.

– Не представляй все так грубо. Это не так.

Ему хотелось тряхнуть её, ударить по лицу.

– Ведь правда, Алексис? В чем причина? Скажи мне, не стесняйся.

– Ты мне очень нравишься. Этой ночью ты был так нежен. Все было чудесно.

– Это звучит скучно.

– Пожалуйста, Том. – Она положила руку ему на плечо. – Не надо меня ненавидеть. Я лишь стараюсь говорить правду. Не хочу тебе лгать.

– Я бы предпочел услышать ложь.

– Не думаю.

Он отступил.

– Может быть, ты права.

– Я бы тоже предпочла, что ты не лгал, – сказала она. – Если тебе что-то известно о Харри, скажи мне.

У него снова сжалось сердце.

– Мне нечего сказать.

– Зато мне – есть.

– Да? – Он постарался придать голосу небрежное звучание. – И что же?

– В начале вчерашнего вечера я забралась в комнату Харри. Перед тем, как мы отправились обедать. Я увидела пустую бутылку «перно», два бокала, две смятые подушки. Что происходит, Том? У Харри есть подружка?

Том начал делать приседания на кровати.

– Тебе предстоит узнать многое об алкоголиках – вот все, что я могу сказать.

Она, похоже, искренне заинтересовалась.

– Например?

– У них бывают странные привычки, – сказал он в промежутке между вдохами. – Например, они порой пользуются одновременно двумя бокалами. Понимаешь, они забывают, где поставили первый, поэтому идут за вторым. Третьим. Восьмым. Иногда комната Харри выглядит так, словно накануне там кутили двадцать человек. Ты удовлетворена моим ответом?

– Отчасти.

Том замер, не закончив приседание.

– Неужели тебя всерьез занимает тайна двух бокалов? Не может быть, чтобы ты до сих пор думала об этом.

– Они оба были использованными, – неуверенно сказала она.

– У Харри нет подружки. Просто он – человек, который пьет из двух бокалов, спит на двух подушках и, вероятно, проснется сегодня с парой голов. И довольно об этом!

– Тебе ни к чему так сердиться.

Но он сердился. На себя. Сердился, испытывал растерянность, был не в ладах с самим собой. Хотел сказать Алексис, что Харри потерял к ней интерес и боялся её приезда. Что, если называть вещи своими именами, драгоценный братец разлюбил её. В другой ситуации Том не колебался бы и секунды, но тут была одна проблема.

Том боялся, что Харри отомстит ему, сказав Алексис об их гомосексуальной связи, продолжавшейся эти последние одинокие месяцы (такими они теперь казались Тому). Он не хотел, чтобы Алексис знала об этом. Он боялся, что она узнает правду, заранее испытывал стыд. Она сочтет его полным ничтожеством. И тогда он окончательно потеряет её.

Это непременно произойдет, если он не сумеет оправдать свое гомосексуальное поведение и доказать Алексис, что мотивы его действий были чисто корыстными. Что он осуществлял план, способный не только обелить его, но и сделать героем в её глазах. Тогда Харри может говорить ей что угодно, и это не будет иметь значения. Но что это за план? Он должен быть чертовски хорошим. Оригинальным. Блестящим.

– Том, в чем дело? – спросила Алексис. – У тебя такое странное лицо.

– Я думаю.

– О чем?

– О нас с тобой.

– Расскажи.

Он не мог. Куда бы ни сворачивали его мысли, все дороги вели к Харри. Том помнил обрывок их беседы, состоявшейся накануне приезда Алексис. Харри вкрадчиво произнес:

"Мы неплохо проводим время вдвоем, верно?"

Это время было ужасным, понял сейчас Том. Во всяком случае, с его точки зрения. Но, очевидно, Харри так не считал, он хотел продолжать их отношения. Он сам сказал это. Однако признался, что не хочет бросать Алексис. Он словно ощущал себя связанным с нею старой клятвой о том, что они станут летними людьми. Старой детской мечтой. Иначе почему бы Харри утверждал, что Алексис по-прежнему любит его, что он имеет преимущество во времени перед Томом в отношении её чувств?

Почти сорок три года, торжествующе сказал тогда Харри.

Том растерянно покачал головой.

Харри хотел иметь преимущество перед Томом в отношении Алексис. И одновременно преимущество перед Алексис в отношении Тома! Черт возьми, чего он добивается? Это казалось абсурдом. Чем-то нелепым. Тому пришла в голову ужасная мысль.

Харри хотел их обоих.

– Что случилось? – спросила Алексис. – Ты побелел.

– Мне страшно.

Но паника быстро прошла, он почувствовал, что кровь возвращается к его лицу, услышал биение сердца, ощутил искривившую губы улыбку.

– Почему? – спросила Алексис.

Том хотел ответить, но мысли крутились в его голове так быстро, что он не мог говорить связно. Он попытался сначала навести в них порядок. Он скажет Алексис о деньгах, деньгах Харри, и о том, как позволил Харри использовать его физически, потому что разработал план (да, это то, что требуется!). Для осуществления этого плана они оба должны некоторое время потакать причудливым сексуальным желаниям Харри. Потом – Том мысленно усмехнулся – потом никакого Харри не будет.

– Я боюсь, что нам, возможно, придется позволить Харри добиться

Не успев объяснить, что он имеет в виду, Том услышал, как в дверь тихо постучали. Дверь открылась, и в комнату вошел сам Харри. Когда он увидел интимную сценку, его лицо медленно расплылось в улыбке.

– Добиться? – Харри потер покрасневшие глаза. – Пока что я добился только того, что проснулся с жесточайшим похмельем. Если это можно назвать достижением. О чем вы говорите?

– Ни о чем, – сердито ответил Том.

Он был возмущен бесцеремонностью Харри. Подслушать их беседу, а потом ввалиться без приглашения! Каков наглец! Том почувствовал, что дрожит от ярости.

– Знаешь, – обратился Харри к Алексис, – с косой ты очень похожа на индеанку. Muy india, muy bonita.[65] Я уже сто лет не видел, чтобы ты заплетала так волосы. Тебе это очень идет.

Вместо того, чтобы выразить недовольство вторжением брата и прогнать его отсюда, она сказала:

– Мне сегодня приснились мы оба. Мы снова стали детьми и катались на коньках по замерзшему озеру. Помнишь, какими холодными были зимы?

Харри сел на край кровати со стороны Алексис, совершенно не замечая Тома.

– Конечно, помню. Мы обмораживали носы. Да, то были дни невинности.

Тому показалось, что он просто не существует. Они не замечали его. Они ушли в свой собственный мир кровного родства, где нет места посторонним. Брат и сестра, друзья детства, любовники в зрелости, убийцы.

Том хотел убить Харри.

Он только сейчас осознал, как сильно хочет этого. И не только для того, чтобы безраздельно владеть Алексис, хотя этот момент был важным. Но не менее существенными были деньги, которые достанутся ему и Алексис, если Харри умрет. Он и Алексис – единственные наследники. Харри сам сказал ему это вскоре после приезда Тома в Испанию.

Приятная новость раскрылась, когда Харри отдал Тому двадцать пять тысяч фунтов, которые изначально обещал ему за помощь в липовом шантаже. Ввиду происшедшего двадцать пять тысяч казались Тому каплей в море. Особенно когда он думал о том, сколько денег досталось Харри в результате смерти Сары. Похоже, Харри недооценивает важную роль, сыгранную Томом в интриге с убийством.

– Я так не думаю, – сказал Харри.

– Ты позволишь мне указать на несколько важных моментов, которые ты упускаешь из виду?

– Пожалуйста.

– Хорошо, – сказал Том. – Если бы не я, тебе и Алексис не удалось бы совершить убийство безнаказанно. Если бы не я, полиция не арестовала бы Джинну. Если бы не я, Иэн не гнил бы сейчас в тюрьме. Если бы не я, ты не был бы сегодня чертовски богатым человеком. Я занимался любовью с Джинной и Алексис. Я обеспечил мотивы и алиби. Ты бы не смог провернуть это дело без меня. Я сыграл важную роль в его осуществлении. Что ты на это скажешь?

Харри только рассмеялся.

– Я обещал тебе двадцать пять тысяч и не прибавлю ни цента. Это мое последнее слово.

– Ты продолжаешь изумлять меня своей щедростью.

Харри к тому времени уже выпил полбутылки "перно".

– На самом деле я гораздо добрее, чем ты думаешь. Я включил тебя и Алексис в мое завещание. Пятьдесят на пятьдесят.

– Как бы не так.

– Клянусь Богом.

– Я верю насчет Алексис, – сказал Том. – Но меня?

– Не сомневайся. Тебя и мою сестру. Кому ещё я могу оставить деньги?

В конце концов Том поверил ему – не потому, что Харри был пьян. Самоуверенность Харри была так велика, что он считал себя вечным. Словно прочитав мысли Тома, Харри сказал:

– Естественно, я намерен пережить вас обоих.

Сейчас Том ломал голову над тем, знает ли Алексис о завещании брата, известно ли ей, что речь идет о миллионах фунтов (Сара оказалась богаче, чем думал Харри). Придется сказать ей все. Позже. Сейчас она и Харри отдались во власть их особой, личной ностальгии.

– Вчера я думал о Джулиане, – произнес Харри. – Она была славной старушкой, правда?

– Я помню её рассказы о том, как наш дедушка, Фрэнк, в годы сухого закона готовил джин в ванной.

– Эти истории возмущали маму.

– А что её не возмущало?

– Возможность быстро наварить баксы.

Алексис кивнула.

– Хотела бы я знать, жива ли сейчас Джулиана.

Судя по их лицам, они оба были сейчас где-то далеко. Если бы они посмотрели на Тома, то увидели бы на его лице такое же выражение.

Если Харри умрет.

Конечно, ему понадобится помощь Алексис…

53

Джинна в конце концов разыскала Джулиану Маринго.

Старуха, которой перевалило за девяносто, была ещё жива, хотя и почти ослепла. Когда Джинна нанесла ей первый визит, она находилась в сверкающем хромом и стеклом доме для престарелых вПилгрим-Лейке.

Поиски были долгими и порой заводили в тупик. К счастью, Джинна обладала отличной памятью, иначе она никогда бы не вспомнила, как называется место, где родились Алексис и Харри. Без этой информации ей было бы не за что зацепиться. Но удача оказалась на её стороне.

Сейчас девушка стояла в приемной дома престарелых. Она представилась деловитой женщине-администратору. Встреча с Джулианой была назначена на два тридцать, Джинна пришла чуть раньше.

– Вы подождете в гостиной для посетителей? – сказала дежурная. Миссис Маринго сейчас на процедурах. Вы скоро сможете её увидеть.

– Спасибо, – Джинна направилась в гостиную.

– Не забывайте, – крикнула вдогонку дежурная, – она – старая женщина и быстро устает.

– Я не забуду.

Джинна прошла в гостиную и села. Ей казалось, что уже в течение нескольких месяцев, после жестокого и несправедливого осуждения отца, она только и делала, что старалась вспомнить все об Алексис и Харри. Она упорно копалась в своей памяти, вытаскивая оттуда крохи информации, обрывки бесед, прежде казавшихся ничего не значащими, разрозненные факты, которые могли оказаться важными.

Она просеивала поток сведений, сортировала их, оценивала и взвешивала, складывала и вычитала, почти теряя рассудок в попытках отыскать ключ к отношениям этой пары, которые казались ей чем-то большим, нежели случайным знакомством. Чем-то гораздо большим.

Пока что она не добилась успеха, но не сдалась. Ее решимость только окрепла, стала более неистовой. В один прекрасный день, обещала себе Джинна, она им покажет, где раки зимуют.

Она знала, что её отец не убивал Сару. Как и она сама. Поэтому оставались только Алексис и Харри. То, что они были убийцами, ясно, как божий день. Но до подтверждения её подозрений и пересмотра дела ещё далеко.

Джулиана станет ниточкой, пусть даже весьма тонкой. Джинна надеялась, что старая женщина приподнимет завесу тайны, окутывавшую отношения юного Харри с его подругой Алексис (урожденной Стормс). Джинна чудесным образом вспомнила девичью фамилию Алексис. Конечно, она могла спросить Иэна, но не хотела обременять его своими опасениями, волновать проводимым ею расследованием. Ему и так было не по себе.

Джинна поняла причину этого, впервые приехав в Дартмур. Снаружи тюрьма выглядела, как серый лагерь с воротами времен наполеоновских войн и маячившими в тумане мрачными корпусами. Иэн сказал, что никому ещё не удалось совершить успешный побег из этого места, во что было легко поверить. Окрестности представляли из себя одно бескрайнее черное болото, где беглец не смог бы найти временное убежище.

В Дартмуре все было серым, включая одежду заключенных. Серые штаны, серый галстук, серая куртка. Только рубашка Иэна была голубой, как его глаза. Джинна радовалась тому, что отец страдал цветовой слепотой и не мог видеть свое собственное посеревшее лицо. За несколько недель, прошедших с его ареста по обвинению в убийстве Сары Маринго, он постарел лет на десять. Однако старался казаться бодрым, оптимистичным, скрыть от Джинны свою подавленность. Однако изможденное, серое лицо Иэна выдавало его.

– Привезти тебе что-нибудь? – спросила отца Джинна перед уходом. Тебе что-то нужно?

– Да. – Он помолчал и улыбнулся. – Я бы не назвал это предметом первой необходимости, но кое-что мне бы помогло.

– Да, папа? Что это?

– Канарейка.

В первый момент ей показалось, что она ослышалась. Девушка уставилась на отца.

– Ты сказал – канарейка?

Он уже улыбался во весь рот, демонстрируя почти детский энтузиазм.

– Нам разрешено держать в камерах маленьких птиц. Конечно, при условии, что мы будем кормить их и чистить клетки.

Может быть, у него слегка помутился рассудок из-за тягот заключения?

– Понимаю, – сказала Джинна.

– Я знаю, что это звучит странно, но ты не представляешь, как одиноко здесь может быть. Особенно по ночам, когда свет выключен. Живая, дышащая канарейка… это уже общество.

Джинна поцеловала отца в щеку, сдерживая слезы.

– Я привезу тебе её через месяц. Обещаю.

– Пожалуй, я назову её Рудольфом.

– Кто такой Рудольф?

– Знакомый из Цюриха. Он много щебетал, но никогда не говорил ничего путного.

Возвращаясь на поезде в Лондон, Джинна записала в блокнот слово «канарейка», откинула голову на высокую спинку сиденья и предалась размышлениям.

Она вспомнила свою первую встречу с Сарой и Харри Маринго, происшедшую во время рождества в Сент-Морице, когда ясным, холодным днем после катания на лыжах Иэн повел её и Алексис в "Чеза Веглиа". Они заказали горячие напитки, чтобы согреться. Девушка и сейчас ощущала аромат дымящегося citron presse, видела Алексис, потягивавшую подогретый кларет, когда она, Джинна, спросила Харри, где он родился.

Почему этот вопрос так встревожил Алексис?

Джинна вспомнила явную растерянность мачехи и спросила себя, не было ли это связано с признанием Алексис, что она родилась в том же провинциальном городке, что и Харри – Пилгрим-Лейке. Название показалось Джинне романтичным, и она сказала об этом. Но, возможно, Алексис не находила ничего романтичного в том, что она выросла, по словам Харри, в маленьком, захолустном, ничем не примечательном городке на окраине штата Нью-Йорка.

Вряд ли ты найдешь его на карте, сказал тогда Харри.

Стыдилась ли Алексис своего скромного происхождения? – подумала Джинна, приближаясь к Лондону. Однако согласно прозвучавшим в тот день воспоминаниям Харри семья Алексис процветала и пользовалась уважением в Пилгрим-Лейке, её отец был успешным адвокатом и героем войны, а мать красивой женщиной, которая рано умерла, заранее позаботившись об отправке дочери в престижную швейцарскую школу. Черт возьми, чего тут можно стыдиться?

Сойдя с поезда на Паддингтонском вокзале и спустившись в метро, Джинна все ещё размышляла об этом. Во время пересадки на Оксфорд-секес ей пришла в голову одна мысль: что, если по какой-то причине Алексис солгала насчет своего происхождения? Но это казалось маловероятным, неправдоподобным и означало бы, что Харри тоже врет. Зачем? Что им приходится скрывать? Джинна понятия не имела об этом, но загадка интриговала её, и девушка решила отыскать ответы.

С того дня прошло пять месяцев.

Пока что все её старания разыскать родных Алексис оказывались бесплодными. В мэрии Пилгрим-Лейка отсутствовали соответствующие записи и какие-либо упоминания о Стормсах. Возможно, Алексис родилась в другом месте и переехала в Пилгрим-Лейк в раннем детстве, подумала Джинна. В таком случае она должна была оставить следы в одной из местных школ. Снова пустота. Алексис Стормс там не училась. В городских архивах Стормсы не значились.

Это обстоятельство насторожило Джинну, и она переключила свою энергию на поиски семьи Харри Маринго. Здесь ей повезло больше. Да, когда-то существовал "Универсальный магазин Маринго", сообщили девушке в коммерческой палате Пилгрим-Лейка. Но это было очень давно. Теперь на этом месте стоял большой современный супермаркет. Что касается самих Маринго, то в живых осталась только миссис Джулиана, недавно отправившаяся в дом для престарелых.

Попытки Джинны связаться с Джулианой Маринго по почте оказались безуспешными. Медики сообщили девушке, что миссис Маринго сейчас девяносто три года, она страдает артритом и старческим слабоумием, поэтому не может отвечать на письма. В состоянии ли она принимать посетителей? Да, если гость не задержится надолго и не будет чрезмерно волновать пациентку, нуждающуюся в отдыхе.

Именно тогда Джинна поняла, что ей следует сделать. Она купила билет на рейс компании «БОАС» до Нью-Йорка, собрала вещи и в отсутствие Алексис и миссис Кук выскользнула из дома. Она подумала, не оставить ли Алексис записку с указанием ложного места своего нахождения, но потом сочла это слишком милосердным. Пусть Алексис волнуется и ломает голову. Если только она способна волноваться о чем-то или ком-то, кроме своей алчной, эгоистичной, безжалостной персоны.

Джинна впервые оказалась в Америке. Она провела насыщенный уик-энд в Манхэттене, осмотрела все достопримечательности, а потом отправилась на автобусе на окраину штата. Наконец девушка попала в Пилгрим-Лейк, где находился дом для престарелых под названием "Земной рай".

Большие часы на стене показывали половину третьего – точное время свидания с Джулианой Маринго. Джинна встала и прошла по раскрашенному коридору. Ее сердце громко стучало. Глупо волноваться по поводу того, что обещало стать тягостной и, вероятно, бесполезной встречей, но Джинна ничего не могла с собой поделать. Что-то подсказывало ей, что после месяцев пустых раскопок и поисков она наконец пришла в нужное место, к нужному человеку.

Постучав в дверь комнаты, Джинна подумала о том, что даже не знает, кем доводилась старая женщина Харри. Джулиана могла быть дальней свояченицей Харри и почти не помнить его.

– Вы что, весь день там собираетесь стоять? – раздался на удивление громкий голос.

Джинна набрала воздуха в легкие, толкнула дверь и вошла в комнату.

54

Я едва не умерла, когда Харри невозмутимо вошел в спальню Тома и застал меня там обнаженной, растрепанной. Но мое присутствие, похоже, не смутило брата, он воспринял его как нечто должное. Казалось, он знал, что это должно было произойти, и почти радовался этому.

Почему? Потому что он напился и не смог заняться со мной любовью вчера ночью? Однако ни один мужчина не способен на такую душевную щедрость – если ему не наплевать на женщину.

Невозмутимость Харри потрясла меня.

Занервничав, я принялась судорожно рассказывать ему о катании на коньках в Пилгрим-Лейке, о Джулиане, о наших общих ностальгических воспоминаниях. В первый момент мне больше ничего не пришло в голову. Однако через несколько минут нашей беседы я разозлилась на Харри, пришла в ярость.

Почему он не ревнует? Почему не чувствует себя преданным? Неужели ему нет дела до того, что я провела ночь с его лучшим другом?

Казалось, что он, напротив, испытывает облегчение оттого, что другой мужчина ублажил меня. Возможно, переспав с Томом, я невольно освободила Харри от сексуальных обязательств передо мной, которые ему не хотелось выполнять.

Почему? Что изменилось?

В моей голове стучали непроизнесенные вопросы, сердце сжалось от страха. В конце концов эта пытка стала для меня невыносимой, и я попросила Харри дать мне один из халатов Тома, чтобы я могла выбраться из кровати, сохранив некоторое достоинство.

– Мне надо разложить вещи, – сказала я. – Увидимся позже.

Уходя из комнаты, я заметила разочарование на лице Тома и удивление на лице Харри. Я направилась по коридору в мою спальню. Где прислуга? Почему в доме так тихо? Мои ноги дрожали от усталости – ночные радения отняли у меня немало сил. Я снова вспомнила о длительном воздержании, предшествовавшем моему приезду в Испанию.

Я захлопнула дверь моей комнаты и рухнула на кровать, презирая и ненавидя себя. Какой дурой я была, блюдя себя все эти месяца для Харри! Я берегла себя для человека, который обрадовался возможности избавиться от меня. Но могла ли я знать об этом? Короткие письма, которые я получала от Харри, томясь в Лондоне, говорили о том, что он с нетерпением ждет нашей встречи. Он ничем не выдавал того, что охладел ко мне, и я не имела оснований подозревать это.

Сейчас я утешала свое уязвленное самолюбие одним важным фактом: я не могла предвидеть, что после всех этих интриг, тайных замыслов, многолетней разлуки и совершенных нами убийств Харри потеряет ко мне интерес. Теперь, когда мы наконец обладали всем, о чем всегда мечтали, Харри в этом больше не нуждался. Трудно было не заметить иронии создавшейся ситуации, и я наконец рассмеялась. Жизнь крепко подшутила надо мной.

Другим утешением служило то, что у меня по-прежнему был Том. Я думала об этом, доставая и развешивая мою одежду, убирая косметические принадлежности. Однако вопрос заключался в следующем: нужен ли он мне? Я не знала точного ответа. Это подтолкнуло меня к мысли о том, что скорее всего он мне не нужен. Том был удобной заменой, чем-то временным. Однако если Харри и в дальнейшем не проявит интереса (какие гарантии я могла иметь на сей счет?), мне, возможно, придется длительное время довольствоваться Томом. Такая перспектива мгновенно оборвала мой смех.

Я позволила себе всерьез разозлиться на Харри. Не знаю, какими словами описать чистейшую ненависть к брату, охватившую меня в это мгновение (пока я механически закрепляла юбки на вешалках). Она прокатилась по моему телу горячей волной, обожгла меня, пробудила во мне жажду мести.

Я была не из тех людей, кто легко мириться с отказом. Моей первой реакцией всегда становится желание дать сдачи, отомстить за себя, любой ценой восторжествовать над обидчиком. И я не могла понять, почему должна внезапно изменить мою природу. Да и возможно ли это?

Пусть Харри разлюбил меня (сказала я себе), но готов ли он смириться с тем, что я полюблю Тома?

Если я хоть немного знала моего брата, то это беспечное, наплевательское отношение было единственным решением проблемы, единственным способом вернуть Харри. Придумав наступательный маневр, я немного воспрянула духом и вдруг услышала резкий стук в дверь.

– Кто там?

– Большой злой волк, – сказал Харри, входя.

Я продолжала разбирать вещи.

– Что тебе нужно?

Он прислонился к косяку, держа в руке бокал с молочно-белым «перно». Сейчас на Харри были бежевые хлопчатобумажные брюки и красная майка. Ему не помешало бы побриться.

– Мне надо поговорить с тобой, – произнес он суровым тоном.

– О чем?

– О тебе. Обо мне. О нас. О Томе.

– О Томе?

– Я не хочу, чтобы ты спала с ним.

Меня изумил его диктаторский тон.

– Правда? Почему бы и нет? Не говори мне, что ты ревнуешь, Харри.

– Это кажется тебе невероятным?

– После твоего вчерашнего исчезновения – да, кажется.

– Вчера я перебрал. Ничего не мог с собой поделать. Такое, к несчастью, случается.

Я посмотрела на бокал с "перно".

– Полагаю, ты и сейчас ничего не можешь с собой поделать.

– Это совсем другое. Я просто опохмеляюсь, – он проглотил зловещий напиток. – Вчера я слишком разволновался. Я так долго ждал твоего приезда. Начал праздновать его слишком рано. Я не собирался напиваться. Это правда, Алексис.

Я подозревала, что сейчас мой брат не узнал бы правду, даже если бы она появилась перед ним и врезала ему в солнечное сплетение.

– Том говорит, что в последнее время ты злоупотребляешь спиртным.

– Том – чертов лжец. Почему ты ему веришь? Он скажет что угодно, лишь бы опорочить меня.

– Зачем ему это нужно? Я думала, что вы – лучшие друзья.

– Друзья! – Харри усмехнулся. – Я тоже так думал, но твой приезд внес ясность в ситуацию. Похоже, Том все ещё сохнет по тебе. Должно быть, ты произвела на него сильное впечатление в Лондоне. Вчера он так спешил встретить тебя в аэропорте, что выскочил из дома, не дождавшись меня.

– Том сказал нечто другое. Он сказал, что ты отсыпался после пьянки.

Харри понимающе кивнул.

– Ну конечно.

– Я видела твою комнату, – призналась я. – Судя по тому, как она выглядела, Том, похоже, прав. Как долго длится твой запой?

– Какой запой? Нет у меня никакого запоя. Том пытается настроить тебя против меня. Неужели ты это не видишь, Алексис? Этот сопляк влюблен в тебя. Он пытается очернить меня перед тобой.

Мне захотелось сказать ему, что Тому нет нужды это делать, что Харри сам отлично справился с этой задачей.

– Может быть, я тоже влюблена в него, – ответила я.

Ба-бах! Эффект от удара оказался более сильным, чем я предполагала. Харри посмотрел на меня с ненавистью.

– Ты шутишь, Алексис. Ты не можешь говорить серьезно. Не можешь после всего пережитого нами. После стольких лет ожидания. Не можешь увлечься мальчишкой вроде Тома.

– Но это правда, – не сдалась я. – Он мне дорог. Очень дорог.

– Не верю в это. Отказываюсь тебе верить. Это отвратительная ложь! Харри уже перешел на крик, он казался ошалевшим, совершенно пьяным. – Ты принадлежишь мне, Алексис! Так было всегда. Ничто не может это изменить. Ничто. И уж, конечно, не сопливый мальчишка вроде этого МакКиллапа. Ладно, я был пьян, и ты провела с ним ночь, это естественно в такой ситуации. Я прощаю тебя.

– Ты прощаешь меня? – Я пронзительно засмеялась. – Это звучит здорово. Просто потрясающе. Ты не можешь никого прощать. Ты сам нуждаешься в прощении.

– За что? – спросил этот безумец.

Я была так близка к тому, чтобы взорваться, что сама не знаю, как мне удалось справиться с собой.

– За то, что ты не встретил меня в аэропорту. За то, что обошелся со мной, когда я приехала сюда, как со случайной знакомой. За то, что не замечал меня, когда мы гуляли вчера. За то, что напился и заснул в мою первую ночь в Испании. За то, что отдал меня Тому. Вот за что.

– Я думал, ты влюблена в него, – с ядом в голосе сказал Харри.

Я уставилась на него, заставляя себя трезво оценить происшедшую с Харри перемену. Алкоголь подействовал на его голову. Превратил из обаятельного, разумного человека в хитрого, коварного монстра, выворачивавшего мои слова к своей собственной сумасшедшей выгоде. Мне захотелось рассмеяться. Заплакать. Что стало с моим прекрасным братом, которого я всегда любила? Ради этого человека я ждала, молилась и убила? Ради этой карикатуры на мужчину? Ради этого жалкого пьяницы? Было трудно поверить, что Харри так изменился. Однако отрицать это было бы ещё трудней.

Какое-то мгновение мы просто стояли, глядя друг на друга, словно oхваченные взаимной неприязнью боксеры, которых развел в стороны добросовестный рефери. Я почти ожидала сигнала к продолжению схватки, по которому мы снова бросимся в бой, станем обмениваться словесными ударами, говорить колкости, стараться покалечить, ранить, уничтожить противника.

Но мы лишь уничтожали самих себя. Словно осознав бессмысленность нашей битвы, Харри поставил свой бокал с «перно» на бамбуковый столик возле вазы с поникшими цветами и шагнул ко мне.

– Я люблю тебя, Алексис. – Он обнял меня. – Я очень люблю тебя.

От Харри исходил запах «перно», а его тело казалось обессилевшим, чего я раньше никогда не замечала. Мышцы Харри словно превратились в желе. Это был совсем не то тело, которое я когда-то знала и хотела. Это тело принадлежало незнакомцу, казалось мне таким же чужим, как тот пьяница, которому оно принадлежало. Я не знала, что мне следует сделать или сказать. Я чувствовала, что Харри намерен позаниматься со мной любовью, но хотела этого меньше всего на свете. Даже целоваться с ним мне было противно из-за запаха перегара.

– Харри, пожалуйста, не сейчас. – Я отстранилась от него, пытаясь придумать предлог для вежливого отказа. – Я очень устала. Я хочу сначала поспать, принять ванну…

Его глаза стали жесткими.

– Чтобы смыть запах Тома МакКиллапа?

– Пожалуйста, Харри. Не надо.

– Что не надо? Упоминать домашние тайны? – Все следы нежности исчезли, Харри снова стал язвительным. – Напоминать тебе о том, с кем ты трахалась вчера ночью? В чем дело, Алексис? Ты любишь Тома. Тебе не следует стыдиться его, хоть он и годится по возрасту тебе в сыновья. Что такое сегодня маленький инцест? Это сущий пустяк после той практики, которую ты имела со мной.

Я ударила Харри, и у него потекла кровь из носа. Я посмотрела на безвольное, растерянное лицо брата и поняла, что перестала видеть в Харри мужчину вовсе не из-за его пьянства. У меня были старомодные представления относительно мужчин, сформировавшиеся, вероятно, под влиянием фильмов с Кларком Гейблом и Хэмфри Богартом, которые я смотрела тайком в детстве. Я ждала от него благородства, нежности, силы, а не мелочной и глупой мстительности. Но Харри, которого я знала, умер. Передо мной стоял отталкивающий незнакомец, желавший позаниматься любовью.

Я могла отказаться, закричать, оскорбить его, выкинуть отсюда, позвать Тома. Но я не сделала этого. Я безропотно уступила и отдала себя в распоряжение призрака. Это напоминало секс в гробу. Одно из тел было ещё теплым. Его. Мое же было холодным, как февральский лед на озере в Пилгрим-Лейке.

Я снова вспомнила себя и Харри (прежнего Харри), катающихся рука об руку по той гладкой блестящей поверхности. Я увидела длинные белые сапоги со шнурками, которые носила тогда – как Соня Хенье в её шикарных мюзиклах. Я даже подумала о Кларке Гейбле, столь галантно обходившимся со шлюхами из дансингов. Я думала о чем угодно, только не о том, что в мое тело вторгался человек, которого я не знала, который мне не нравился, казался отталкивающим.

– В чем дело? – спросил он.

Как только он остановился, я вскочила с кровати и побежала в соседнюю ванную, зажав рот рукой. Мне впервые вытошнило после секса. Правда, я впервые занималась любовью с трупом.

Остаток дня прошел в нервном напряжении. События развивались довольно интересно. Я отправилась с Харри и Томом на ленч в прибрежный ресторан.

– Что в Лондоне думают относительно твоего местонахождения? – спросил меня Том, беспокойно поглядывая по сторонам. – Что ты сказала Джинне и Иэну?

Я решила, что сейчас он не в состоянии спокойно воспринять известие об исчезновении Джинны. Это стоит обсудить с ним в другой раз, когда он будет менее заведенным.

– Я сказала, что отправляюсь в Париж.

– В Париж. – Голос Харри рассеянно оборвался, потом зазвучал снова. Забавный выбор.

– Когда-то я была там счастлива.

– Лично я никогда не любил Париж. Ужасно тоскливый город.

Том удивленно посмотрел на Харри.

– Я не знал, что ты жил в Париже.

– Ты многого обо мне не знаешь.

Я подумала об "убийстве с желтыми розами" и собралась увести беседу от опасной темы, но тут нам стали подавать еду.

Я знала, что испанцы едят наиболее основательно в середине дня, но все равно размеры каждого блюда потрясали меня. По сравнению со скромными английскими порциями они были гигантскими. С кухни доносилась громкая музыка – в Лондоне это сочли бы немыслимым нарушением спокойствия, однако здесь казалось таким же уместным, как и огромные порции.

Ресторан был заполнен наполовину. Мы были здесь единственными иностранцами, и я заметила, как испанцы откровенно смакуют пищу и вино. Я заподозрила, что они убивают и занимаются любовью столь же самозабвенно. Испанцы – чувственные люди, но в их душах больше темных тайников, чем у добродушных итальянцев, с которыми их часто несправедливо сравнивают. Доказательством этого служит насыщенная насилием и кровью история Испании. Ее прошлое.

Я думала о ритуальной игре матадора со смертью, которую мне ещё предстояло увидеть, и глубокой затаенной печали, характерной для исполнителей фламенко, которых я уже видела в Аликанте. Подсознательно мечтая о следующем убийстве, которое я совершу в этой стране ночной жизни, я поняла, что Том обращается ко мне.

– Что ты хочешь на десерт, Алексис?

– Дыню.

Мой выбор оказался удачным. Дыня была сочной и сладкой.

Мы закончили трапезу в хорошем настроении. Когда мы направились к машине, Харри казался сильно пьяным, но благодушным, его раздражительность пропала, он явно подобрел. В дополнение к утреннему «перно» и изрядному количеству вина, выпитого во время ленча, он также опрокинул на десерт три рюмки крепкого "фундадора".

Я только что начала понимать, что мой брат стал настоящим алкоголиком. В тот момент это принесло мне чувство облегчения. Когда мы доберемся домой, Харри уже превратится в инертную тушу, ему будет не до любви. Однако я беспокоилась напрасно. Харри сразу направился в свою комнату с новой бутылкой «перно». Он сказал нам, что устроит себе маленькую сиесту-фиесту.

– Наедине с моим другом, – добавил он, помахав бутылкой.

Ни я, ни Том не расстроились слишком сильно, когда он удалился – как оказалось, до следующего утра. Я потратила остаток дня на разборку оставшихся вещей, а Том читал в патио "Гералд Трибюн" и испанскую газету. В доме царил покой, но я знала, что это лишь обманчивое затишье, коварный штиль перед неминуемой бурей. Слишком много неразрешенных проблем витало вокруг нас.

К вечеру пошел дождь. Не ласковый, моросящий, убаюкивающий, к которому я привыкла в Лондоне, а проливной, неистовый, хлещущий по окнам. Серая пелена поглотила округу.

– Лучше остаться дома, – сказал Том. – Это надолго. Ехать на машине слишком опасно.

Ранее он обещал отвезти меня в маленький ресторанчик "Дары моря", который, по его мнению, должен был мне понравиться. Вместо этого мы оказались на кухне. Мы ели яичницу с ветчиной (поскольку умели готовить только это блюдо) и пили выдохшееся вчерашнее шампанское.

Приятная атмосфера товарищества сблизила нас. Мы оба явственно ощущали, что в нескольких футах от нас спит полностью отключившийся Харри. Он, вероятно, похрапывал. Ему не было сейчас никакого дела до нашего существования. Я не сочла нужным сообщать Тому о моем утреннем сексуальном контакте с братом и испытанном мною чувстве отвращения. Однако моя решимость впредь не подпускать к себе Харри стала более крепкой, чем когда-либо. Воспоминания о мерзком запахе перегара, вялых мышцах, его изменившейся личности заставляли меня содрогаться от отвращения.

Поев, мы с Томом отправились в гостиную. Он развел огонь в камине, и мы стали танцевать под музыку испанского радио. Как и все музыканты, которых я встречала в разных странах, Том был плохим танцором. Но это не имело значения. Мы танцевали только для того, чтобы держать друг друга в своих объятиях. Я приехала в Аликанте чуть более двадцати четырех часов тому назад, однако за этот короткий промежуток времени произошла масса событий, погибли многие мечты.

Казалось, что сердцу не справиться со столькими разочарованиями.

Двигаясь с Томом по комнате, я ощущала усталость и растерянность. Я думала о том, что сегодня должна была бы танцевать с Харри. Не с пьяным Харри, спавшим без задних ног на кровати, а с другим Харри, который был единственной причиной моего приезда в Испанию. Мне пришлось напомнить себе, что тот Харри больше не существует, что он умер и унес с собой мои радужные надежды.

– О чем ты думаешь? – спросил Том.

– О Харри.

– Он в ужасном состоянии, верно?

– Да.

– Что ты собираешься делать?

– Не знаю.

Внезапно Испания показалась мне тупиком. Что я здесь делаю? Однако куда я могла уехать?

Возвращение к скучной лондонской жизни, к роли терпеливой, верной, несчастной жены, чей муж томится в Дартмуре, было не слишком заманчивой перспективой. Куда ещё я могла податься? И с кем? Я уже не была юной любительницей приключений, готовой в любой миг отправиться на короткий уик-энд в Монте-Карло с предприимчивым незнакомцем. Эта часть моей жизни принадлежала прошлому.

Я хотела чего-то иного, более постоянного, чем случайный роман, однако способного пробудить во мне такое же радостное волнение. Я подумала о независимости, которую способна дать высокооплачиваемая работа. Но что я умею делать? Меня учили быть только куртизанкой, манекенщицей и женой. Для первых двух профессией я была слишком стара, а последняя вызывала у меня отвращение. Этой ролью я уже была сыта по горло. Принимая во внимание все обстоятельства, можно сказать, что я, несомненно, хотела нереального. И, как всегда, с грустью сдалась.

– Все ещё думаешь о Харри? – спросил Том.

– Нет.

– Это хорошо.

– Я думаю о тебе.

– Еще лучше.

Я ощущала близость его загорелого лица, выгоревших на солнце волос, которые белели на фоне темной стены дождя. Том ласкал меня своим упругим, стройным телом. Он изменился не меньше, чем Харри. Но эта перемена была к лучшему. Неуверенный в себе гитарист, которого я знала в Лондоне, исчез. Том превратился в сильного, привлекательного мужчину. И этот мужчина хотел меня.

Прошлой ночью я не могла полностью отдаваться сексу, потому что чувствовала себя виноватой перед Харри. Какая-то часть меня не участвовала в этом процессе. Сейчас, когда Том тихо повторил вчерашний вопрос, меня пронзил импульс возбуждения.

– В твоей комнате или в моей?

– В моей.

Сказав это, я поняла, что теперь ничто не будет удерживать меня.

55

Проведя с Алексис вторую ночь, Том ожидал утренней разборки с Харри и был готов к ней. Однако когда они присоединились к Харри, чтобы выпить в патио кофе, брат Алексис повел себя так, словно не случилось ничего необычного.

Харри лишь бросил на них взгляд – они оба были в свитерах, Том обнимал Алексис за талию, как бы защищая её, – и сказал:

– Похоже, сегодня будет хорошая погода.

Они все посмотрели на висевшее над морем голубовато-белое небо, на пробивающееся сквозь дымку солнце, на плывущую к берегу маленькую красную яхту.

– Надеюсь, воздух прогреется, – вздохнула Алексис. – Безумно хочу искупаться.

– Почему бы тебе не взять с собой el gato? – сказал Харри. – Может быть, он уже справился со своей водобоязнью.

Алексис повернулась к Тому, ожидая объяснения, но он решил проигнорировать старую шутку Харри. Если она – единственное проявление ревности, то он готов заплатить столь маленькую цену и стерпеть насмешку по поводу того, что так и не научился плавать.

– Если воздух не станет значительно теплее, чем сейчас, – обратился Том к Алексис, – ты отморозишь свой зад.

Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась.

– Это мой зад.

– Не только твой.

– С каких это пор?

– Сама знаешь.

– Негодяй.

Харри слышал их беседу, но больше не проявлял интереса к ним и признаков ревности. Он принялся читать газету, не замечая их интимных реплик. В последовавшие недели он продолжал игнорировать происходящее. Не устраивал сцен, не взрывался, не демонстрировал склонности к соперничеству.

Похоже, он с легкостью отказался от Алексис. Не обращал внимания на то, что делали она и Том, словно это не заслуживало и секунды его драгоценного времени. После приезда Алексис Харри стал посвящать все больше времени пьянству. Он часто проводил большую часть дня в своей комнате.

Том спал каждую ночь с Алексис и занимался с ней любовь ненасытно и яростно. Прежде он считал, что знает о сексе все благодаря своей насыщенной любовной жизни, но теперь понял, что по сравнению с Алексис был новичком в этом деле. Их относительно короткая лондонская связь не подготовила Тома к мощным взрывам чувственности, к которым Алексис вела его с раскованностью и эротическим самозабвением.

Он делал такое, о чем раньше и не помышлял. Наслаждался каждой секундой происходящего. Стоило ему испугаться, что они исчерпали все возможности, как она обучала его новому способу, который доводил Тома до ещё большего безумия. В отдельные моменты ему казалось, что его голова вылетит сейчас прямо через крышу Лос Амантес.

Должно быть, дом назвали в их честь, подумал однажды ночью Том, когда Алексис спала рядом с ним. Она казалась такой умиротворенной, невинной, искренней. Она словно доказывала, какой обманчивой может быть внешность. Она обманула его в Лондоне. Раскрыла там только частицу своей эротической натуры, но сейчас, похоже, решила отпустить все тормоза и потрясти его своей изощренностью.

Том не представлял, как он мог обходиться без нее. Его прежняя жизнь казалась ему пустой и бессмысленной. Алексис наполнила её содержанием. Она была не просто самой восхитительной женщиной из всех, которых он знал. Она была сильнейшим наркотиком, отвыкнуть от которого почти невозможно.

Но он и не собирался отказываться от нее. Он нуждался в Алексис и знал, как защитить себя от опасности: следует избавиться от Харри.

План, который Том начал составлять ещё до того, как приобрел зависимость от этой загадочной и притягательной женщины, теперь обрастал в его голове деталями. Прежде всего следовало поделиться им с Алексис.

Возможно, она все ещё любит Харри, подумал Том, лежа в двуспальной кровати Алексис. Ее комната выходила окнами на море. В другой ситуации шум волн тревожил бы Тома из-за его неумения плавать, боязни утонуть. Но сейчас волны казались приятным напоминанием о задуманном им убийстве Харри.

Может ли он рассчитывать на помощь Алексис? – вот в чем заключался главный вопрос. Том не мог осуществить свой план в одиночку, эта операция требовала их совместных усилий. Но Алексис заговаривала сейчас о своем брате так редко, что Том не мог понять, как она относится к Харри на самом деле. Недавно он попытался спросить её об этом.

– Харри? – сказала она, словно плохо помнила это имя. – Он алкоголик. Что к этому добавить?

– Именно это я и имею в виду.

– То есть?

– Постоянно общаться с алкоголиком вроде Харри не слишком весело. Не знаю, как ты себя чувствуешь, но я больше не в силах смотреть на этого жалкого пьяницу.

– Что ты предлагаешь?

– Уехать отсюда. Куда-нибудь подальше. Мир велик. Мы можем отправиться куда угодно.

Она пристально посмотрела на него.

– Например?

– Ты – более опытная путешественница, чем я. Предоставляю тебе выбрать место.

– Мне надо подумать.

Больше Алексис не возвращалась к этой теме. Том не знал, что ему думать, поэтому он стал наблюдать за тем, как она держалась с Харри… безразлично, иногда высокомерно, часто презрительно. Но действительно ли Харри значил для неё так мало? Или в её душе по-прежнему жили воспоминания о былой любви к брату? Том не мог точно ответить на эти вопросы. Алексис была загадкой.

Он сомневался в её чувствах к нему в такой же степени, как и в её чувствах к Харри. Страсть Алексис ещё не доказывала, что она любит его. Возможно, она неспособна на истинную любовь. Он читал о таких женщинах. Но в одном Том не сомневался. Она определенно способна ненавидеть. Должно быть, она крепко ненавидела Джинну, если была готова отправить её в тюрьму за убийство Сары. Она должна была так же сильно ненавидеть Иэна, чтобы позволить ему провести в Дартмуре всю оставшуюся жизнь за преступление, которое он не совершал. Тому оставалось только надеяться, что скрытная Алексис тайно ненавидела Харри.

Внезапно он понял, что она проснулась и смотрит на него.

– У тебя такой сосредоточенный и отсутствующий вид, – сказала она в серебристой ночной темноте. – О чем ты думаешь?

– О Харри.

– О том, что ты предлагал вчера? Об отъезде?

– Нет, у меня есть идея получше.

Она повернулась, оперлась о локоть.

– Какая?

– Может быть, Харри следует исчезнуть.

– Не понимаю. Куда он отправится?

– На тот свет.

Она и глазом не моргнула. Продолжала смотреть на Тома, ожидая продолжения. Абсолютная невозмутимость Алексис подстегнула Тома, помогла ему рассказать остальное. Она внимательно слушала план убийства Харри. Том предлагал утопить его в Средиземном море.

– Это следует сделать поздно ночью, – сказал Том. – После того, как он плотно поест и много выпьет. Тогда мы сможем представить дело так, будто он утонул случайно.

– Я всегда считала, что утопить человека очень трудно, если только не накачать его заранее наркотиками.

– Никаких наркотиков! – с жаром произнес Том. – Это исключено. Я даже выбросил мою «травку». Наркотики ведут к полицейскому расследованию, которого мы хотим избежать. Мой план гораздо более прост. Самое важное заключается в том, чтобы Харри наелся до отвала.

– Почему?

Том восхищался бесстрастностью Алексис.

– Потому что в таком случае когда мы опустим его голову, его горло будет забито пищей. Он втянет в себя морскую воду и захлебнется собственной рвотой.

Похоже, эти зловещие подробности очаровали её.

– Откуда у тебя эти познания?

– Я не умею плавать и в детстве едва не утонул сам. Я только что съел обильный ленч. Мои приятели затеяли со мной игру в общественном бассейне. Они стали в шутку топить меня. Хороша шутка! Я помню это ужасное ощущение мне казалось, что пища пытается выйти через нос. Потом я узнал, что был прав. Именно это происходит, когда человек тонет, основательно наевшись. Все съеденное выходит через нос. Это, конечно, жестокий способ, – он перевел дыхание, – но эффективный. Время года для него идеальное. К ночи на пляже не остается ни единой души.

– Значит, нас никто не увидит.

– Верно.

– Мы сможем выполнить это только вдвоем, – сказала она, словно не желая оставаться сторонним наблюдателем. – Харри достаточно силен, несмотря на его пьянство.

– Да, знаю. Поэтому я и сказал: "когда мы опустим его голову." Конечно, тут потребуются наши совместные усилия. Мы все разделим поровну. Включая деньги.

Он недавно поведал Алексис, какое состояние Харри унаследовал от Сары. Как и ожидал Том, Алексис была потрясена колоссальной суммой.

– Вот это да, – сказала она тогда. – Я и понятия не имела.

– Мы – его единственные наследники.

Похоже, сейчас она это вспомнила. Ее глаза стали ещё более темными, а голос – удивительно спокойным, бесстрастным.

– Если бы не мы, – сказала Алексис, – Харри не достались бы эти деньги, верно?

– Конечно, не достались бы. А что получили мы за все наши старания?

– Ты получил двадцать пять тысяч фунтов, а я – и того меньше, холодным тоном произнесла она.

– Но это – жалкие крохи по сравнению с тем, что мы могли получить.

– По-моему, да.

– Ну? – Он посмотрел на нее. – Что скажешь?

– Твой план хорош.

– Самое замечательное, что мы можем осуществить его на мелководье. Том заговорил с возросшим энтузиазмом. – Когда полицейские возьмут анализ, они обнаружат в крови Харри высокую концентрацию алкоголя. Они решат, что этот человек напился и вздумал искупаться ночью. Что произошло? Он поскользнулся на камнях, отключился в результате сильного опьянения и утонул в полуметровом слое воды. Это надежный способ, уверяю тебя.

– А следы на теле? Следы от наших рук? Полиция обнаружит синяки на его руках или плечах.

Том усмехнулся.

– Я об этом думал. И нашел решение. Мы будем держать его за волосы.

– За волосы? – изумленно сказала она.

– Именно. В нужный момент мы схватим его за волосы. Руки Харри останутся свободными, но не забывай, что нас двое. И мы будем трезвыми. На Харри обнаружат следы только от острых и скользких камней. И больше ничего. Ни единого отпечатка пальца.

Она надолго задумалась. О чем именно? – спросил он себя. О том, смогут ли они добиться успеха с помощью этого плана и избежать разоблачения? Или о том, способна ли она убить Харри без всяких угрызений совести? В любом случае казалось, что Алексис сомневается в чем-то, опасается чего-то.

– Что произойдет потом? – спросила она.

– Когда пыль осядет, мы решим, что хотим сделать. Мы сможем остаться здесь, арендовать другой дом. А ещё лучше – купить. Или мы отправимся куда ты пожелаешь. Как я уже говорил вчера, ты – опытная путешественница. Ты, вероятно, знаешь какое-то место, где хотела бы жить.

– Единственное место, где я всегда хотела жить, это Испания.

– С Харри?

Она отвела взгляд в сторону.

– Да.

– Похоже, все вышло не так, как ты надеялась, – тихо сказал он.

– Да, совсем не так.

Неопределенность мучила Тома. Согласится Алексис или нет?

– Мне кое-что пришло в голову, – внезапно сказала она. – А если Харри не захочет пойти с нами купаться ночью? Полагаю, ты намерен предложить ему это. Вдруг он категорически откажется? Мы не можем силой затащить его в море. Как мы тогда поступим?

Это был хороший вопрос.

– Ты знаешь Харри лучше, чем я. Какой способ, по-твоему, сработает?

– Точно не знаю. Иногда Харри может быть очень упрямым. Ты не думаешь, что ему покажется странным наше желание искупаться в ноябре? Когда здесь холодно и неуютно? Да ещё ночью? Я бы на его месте удивилась бы.

– Да, если только… – Том торопливо думал. – Если только это не будет вызовом. Харри кажется мне человеком, который никогда не проходит мимо вызова, особенно если он пьян и строит из себя отчаянного малого в стиле Джона Уэйна. Мы можем спровоцировать его, сказав, что у него не хватит смелости или что он слишком пьян. Что-то вроде этого.

Алексис замолчала – кажется, на целую вечность. Потом её губы стали медленно растягиваться в улыбке.

– Я знаю лучший способ, – сказала она. – Вместо того, чтобы бросать Харри вызов, я заставлю Харри бросить вызов тебе.

– Мне?

– Конечно. Он воспримет это с энтузиазмом. Он недавно подсмеивался над твоей водобоязнью. Как он тебя назвал?

– El gato, – смущенно сказал Том. – Котом.

– Кот, который боится воды. Прекрасно.

– Я не понимаю.

– Послушай, когда Харри спровоцирует тебя, ему придется пойти с тобой, чтобы убедиться в том, что ты не сдрейфил. А я пожелаю составить вам компанию. Ради забавы. Харри сочтет это отличным развлечением.

– Только оно закончится для него печально, – сказал Том, возбужденный оригинальным предложением. – Он окажется совершенно неподготовленным к такому повороту событий, расслабленным. Утопить расслабленного человека гораздо легче.

– Конечно.

Тома охватило воодушевление. Алексис добавила последний штрих к его работе, и в этом заключалась потрясающая ирония. Чем больше Том думал об их замысле, тем сильнее он ему нравился. Он столько месяцев терпел насмешки Харри по поводу своего неумения плавать, что теперь такая смерть казалась ему самым подходящим наказанием для жестокого мучителя.

– Когда нам следует это сделать? – спросил он с учащенным сердцебиением. Она согласилась! – Я бы хотел закончить все поскорей. Не вижу смысла тянуть время. А ты?

– Есть только один момент.

– Какой?

– Я хочу своими глазами увидеть завещание Харри. Пока что мы знаем, что являемся единственными наследниками, только с его слов. Для меня этого мало. Вдруг он солгал? Вдруг оставил деньги кому-то еще?

– Например?

Алексис усмехнулась.

– Приюту для котов.

Они засмеялись. Снова стали заниматься любовью. Теперь, когда они стали соучастниками, Том любил Алексис ещё сильнее. Они убьют Харри и заживут счастливо, как это бывает в сказках. Все было решено, все было чудесно, будущее казалось заманчивым. Однако Том не мог заснуть.

Он испытывал легкую тревогу, которую не мог объяснить. Предложение Алексис проверить завещание было разумным. По правде говоря, ему самому следовало подумать об этом. Харри – хитрый тип. Глупо убивать его только для того, чтобы потом обнаружить, что они вовсе ничего не получат.

Да, они сначала заглянут в завещание. Алексис сказала, что заставит Харри показать ей документ. Каким образом? – подумал Том. Он не спросил её об этом сразу. В конце концов он же доверяет Алексис, верно? Да, конечно. Тогда что его беспокоит? Он не знал ответа. Том повернулся на бок и пожалел, что выбросил «травку». Три затяжки помогли бы ему оказаться в раю.

Тут что-то было не так.

56

Дни Харри начинались и заканчивались бутылкой «перно», он проводил большую часть времени в полузабытьи, почти не замечая происходившего вокруг него.

Он напивался до беспамятства, чтобы не думать об Алексис и Томе. Он чувствовал себя виноватым, потому что бросил Алексис и потому что по-прежнему хотел Тома. То, что они нашли в друг друге источник сексуального удовлетворения, рассердило Харри так сильно, что иногда он был готов убить Алексис, как убил когда-то Полетт и Роуз. Один стремительный удар, и они с Томом смогут уехать, куда пожелают, словно ничего не произошло, ничего не изменилось.

Но когда Харри оставался трезвым достаточно долго, чтобы вспомнить свои мысли, его охватывали ещё большее чувство вины и угрызения совести. Он снова тянулся к "перно".

Оно было отличным болеутоляющим средством. Харри с благодарностью принимал облегчение, которое оно давало. Однако только через некоторое время понял, каким сильным может оказаться привыкание. Первые два бокала проскальзывали в желудок с обманчивой легкостью (благодаря лакричному вкусу, напоминавшему о детстве), и коварное воздействие спиртного заставало Харри врасплох, отнимало способность двигаться. Сейчас он уже знал, что имеет дело с динамитом, но не мог ничего предпринять. Ему оставалось только ждать, когда эффект пройдет.

Собираясь лечь вечером в кровать, Харри торжественно обещал себе, что завтра завяжет со спиртным. Но это завтра никак не приходило. Он часто просыпался через несколько часов дрожащим и покрытым испариной. Прикладывался к бутылке, которую держал возле кровати именно на такой случай. Крепкий напиток растекался по телу, успокаивал натянутые нервы и позволял ещё на некоторое время погрузиться в спасительный сон.

Иногда он спал почти весь день, иногда бодрствовал на рассвете. В любом случае щедрая добавка «перно» в черный кофе тотчас временно приводила его в порядок, возвращала к жизни, помогала почувствовать себя человеком. Но через час-другой он забывал про кофе и заливал лед смертоносной жидкостью, наблюдал, как она приобретает молочный оттенок (это стало его любимым занятием), чувствовал, что погружается в состояние мечтательной прострации, забывает обо всем, кроме своих туманных, но приятных мыслей.

Периодически он предпринимал слабую попытку сократить свою дозу, но она всегда оказывалась безуспешной. Его страсть к тому, что он называл "моим лекарством", увеличивалась постепенно и неуклонно. Через месяц после приезда Алексис в Испанию он выпивал две бутылки в день.

Когда Харри понял, что уже наступил ноябрь, у него от изумления отвалилась челюсть. Что случилось с октябрем? Куда он делся? Сидя в кровати, Харри ощутил острую боль потери, словно его близкий друг отошел в небытие.

Он узнал о приходе ноября только потому, что вчера в какой-то неясный момент принес в комнату воскресный выпуск "Лондон Таймс". На газете стояла отпечатанная наверху дата: 16 ноября 1975 года. Харри начал листать номер, надеясь, что это поможет ему восстановить четкость зрения. Внезапно кто-то постучал в дверь.

Он не хотел, чтобы его видели в таком состоянии. Недавно в приступе хмельной ярости он велел Алексис и Тому не беспокоить его, когда он «отдыхает», и они выполняли его просьбу. Уже целую неделю никто из них не тревожил Харри. Вероятно, что-то произошло, подумал Харри, нервно поглядев на часы.

Стрелки показывали без десяти минут девять. Утра или вечера? Он попытался понять это, и его охватила паника. Темное небо за окном не могло помочь ему. В это время года при пасмурной погоде оно могло быть таким и утром. Перед встречей с нежданным и нежелательным гостем, так и не разобравшись, утро сейчас или вечер, Харри испытал знакомое и сильное желание. Он схватил бутылку «перно» и быстро отхлебнул спиртное.

– Кто там? – рявкнул Харри.

– Por favor, Senor, – прозвучал робкий женский голос. – Me permite limpiar la habitacion?[66]

О, черт, подумал он. Они наняли служанку.

– Momento,[67] – отозвался Харри. – Momento, Senora.

То, что он был раздет, не смутило Харри. Испанским служанкам часто доводилось видеть обнаженных мужчин. Однако он захотел спрятать бутылку. Крепко завернув крышку, он убрал бутылку и пустой бокал в ящик стола под стопку личных бумаг.

Среди документов находились банковские извещения из Лондона, Нью-Йорка и Аликанте, его паспорт, свидетельства о браке и смерти Сары, отчеты из акционерных обществ и фотокопия завещания (оригинал для большей надежности хранился у адвоката в Гилдфорде).

Что-то связанное с завещанием всколыхнуло затуманенную память Харри. Он вспомнил, что Алексис недавно спрашивала о нем. Когда она заговорила об этом, Харри страдал от сильного похмелья, голова его раскалывалась. Поэтому он запомнил, как Том с ревом уехал в Кампелло чинить глушитель машины.

– С чего ты вдруг так внезапно заинтересовалась моим завещанием? спросил Харри свою сестру, которая красила ногти на ногах рубиновым лаком.

– Это не я им интересуюсь, а Том. Он хочет знать, действительно ли ты сделал его наследником.

– Я сказал ему, что да. В чем дело? Он мне не верит?

– Он опасается, что ты подшутил над ним. Он говорит, что ты – большой любитель розыгрышей.

– Если он сомневается, то почему не придет ко мне?

– Он стесняется задать тебе такой вопрос. Боится, что ты сочтешь его назойливым.

– Поэтому спрашивает мамочка.

Алексис вспыхнула.

– Забудь, что я упомянула этот вопрос. Честно говоря, мне абсолютно наплевать, включил ты его в завещание или нет.

– Конечно. Какая тебе от этого выгода? Будучи моей ближайшей родственницей, ты заинтересована в том, чтобы его там не оказалось, верно?

– Мне плевать, что ты делаешь, Харри. – Красный лак попал не на ноготь, а на палец, и Алексис раздраженно стерла пятно. – По-моему, ты теперь не отдаешь отчета в своих поступках даже самому себе. Посмотри на себя. Ты в таком состоянии, что ничего не соображаешь.

– Возможно, у меня похмелье, но с головой у меня все в порядке, можешь не беспокоиться.

– Это ненадолго, – выпалила она.

Он снова представил себе, как убивает её приемом карате.

– Следи за собой, Алексис. Вы оба можете вылететь из завещания.

– Оба? Что это значит?

– Это значит, что я не солгал Тому. Он получит столько же денег, сколько и ты. Хочешь услышать мой совет, дорогая сестренка? Не будь такой алчной, или я… – Он едва не сказал "убью тебя". Вместо этого Харри пробормотал: – Или я оставлю тебя без единого цента. Ясно?

– Ясно, – сказала Алексис. Пряча улыбку, она покрыла ногти ревлоновским "квик-драй"…

Надежно спрятав «перно», Харри снова лег в кровать и прикрыл простыней нижнюю часть тела. Черт возьми, не стоит демонстрировать свою наготу бедной старой служанке.

– Venga,[68] – сказал он.

В комнату вошла красивая юная блондинка с веником и совком в руках. Она потянула носом воздух и поморщилась.

– Que olor fuerte![69]

Увидев изумленное лицо Харри, она пробормотала слова извинения и спросила, можно ли навести здесь порядок. Он разрешил это сделать, и она начала с того, что широко распахнула окно. В спальню ворвался средиземноморский ветерок. Девушка обрадованно сказала, что это пойдет Харри на пользу.

Ее английский был суховатым, чересчур правильным, словно она учила его по какому-то старинному учебнику. Она сообщила Харри, что её зовут Маргерита и что она приехала из маленького городка с названием Мунера.

– Маргерита из Мунеры, – повторил Харри. – Звучит, как название шлягера.

Она засмеялась и приступила к работе, позволяя ему любоваться её нетронутой красотой. Она была стройной, с тонкой талией, большими карими глазами и волосами, падавшими на плечи мягкими золотистыми волнами. Он не мог представить себе, что Алексис наняла Маргериту (из Мунеры), которая так походила на Салли-Энн (из Пилгрим-Лейка). Возможно, это сделал Том в отсутствие Алексис. Это казалось более правдоподобным.

Человек, нанявший Маргериту, невольно оказался ответственным за внезапную эрекцию Харри. К своему удивлению он ощутил, как разбухает под простыней его член. Это была первая за длительное время эрекция Харри, вызванная присутствием привлекательной женщины. Странное дело – «перно» убил его влечение к женщинам, он никогда не думал о них, привычно мастурбируя.

Вместо этого о мечтал о Томе МакКиллапе… снова пил, чтобы вычеркнуть его из памяти… спрашивал себя, возбудит ли его когда-нибудь представитель противоположного пола… боялся, что это никогда не произойдет…

Юная светловолосая служанка, которой не могло быть больше восемнадцати лет, определенно уничтожила его опасения. Харри с интересом наблюдал за её грациозными движениями. Когда она наклонилась, чтобы взбить подушку на кресле, её короткая синяя юбка поднялась ещё выше, и он увидел в вырезе тонкой блузки качнувшиеся вперед груди.

Его член вздрогнул. Если бы он нашел в себе смелость, то немедленно схватил бы девушку, запер дверь и доставил бы им обоим немалое удовольствие. Он едва удержался от того, чтобы не вскочить с кровати и не броситься к Маргерите.

– Где ты живешь? – услышал Харри свой голос.

– Знаете почту в Кампелло?

– Очень хорошо.

– Мой дом расположен в нескольких метрах от почты.

Она жила в самом центре ближайшей деревни. Десять минут езды на машине, подумал Харри. Как близко.

– Ты замужем?

Она засмеялась.

– Нет. Но у меня есть novio.[70] Мы поженимся в следующем году.

Харри так давно не занимался любовью с девственницей, что эта идея показалась ему невероятно заманчивой. Он забыл, что в этом порочном мире ещё оставались восемнадцатилетние девственницы, к тому же красивые. Но он знал, что в католической Испании мужчины не занимаются сексом со своими возлюбленными. За этим они ходили к проституткам.

Да, Маргерита относилась к вымирающему виду, она пришла бы в ужас, посмей он приблизиться к ней. Сейчас ему недоставало только напуганной и дрожащей девушки. Кто знает, что она выкинет? Однако Харри соблазняла перспектива стать её первым любовником, обучить её всем приемам. Она была такой невинной, чистой, свежей, непохожей на него самого и Алексис.

Он заставил себя подумать о другой, менее привлекательной стороне… кровь, борьба, округлившиеся от страха глаза. Возможно, у неё есть старший брат, который может избить его до полусмерти, если не прикончить. Но все минусы и опасности только разжигали желание Харри. Он ещё никогда не нуждался в спиртном так сильно, как сейчас.

– Ваша жена, – сказала Маргерита, подметая пол, – очень красива, правда?

Харри не сразу понял, что служанка имеет в виду Алексис.

– Да, очень, – согласился Харри. – Где она? Дома?

– Завтракает в столовой. – Маргерита улыбнулась с робкой гордостью. Я приготовила завтрак.

– А наш друг, сеньор МакКиллап? Он тоже завтракает?

– Сеньор МакКиллап? – Маргерита растерялась. – Я его не видела. Я убрала комнату вашей жены, но третья спальня заперта. Возможно, сеньор МакКиллап там?

– Возможно.

Харри знал, что Алексис и Том проводят ночи в одной постели. Может быть, они решили в присутствии новой служанки соблюдать приличия и спать раздельно? Это было на них непохоже, они плевали на условности. Может быть, они поссорились. Это могло объяснить, почему они провели эту ночь в своих комнатах.

– Когда моя жена наняла тебя? – спросил Харри.

– О, сеньора не нанимала меня. На прошлой неделе она наняла мою мать. Но вчера с моей матерью произошло несчастье. Она упала и сломала ногу.

Это объясняло загадку с наймом служанки.

– Доброе утро, дорогой. Ты хорошо спал?

Приветливо улыбающая Алексис стояла в дверном проеме. На ней были бледно-зеленые джинсы, зеленый кашемировый свитер и масса золотых украшений. Когда Алексис поцеловала Харри в щеку, демонстрируя Маргерите образчик супружеской нежности, он узнал знакомый аромат "Ле Флер".

– Как твоя голова? – проворковала Алексис. – Снова похмелье, мой дорогой?

Харри растерянно уставился на нее. Можно соблюдать приличия при слугах, но утруждать себя таким спектаклем – это уже чересчур.

– Да, – сказал он. – У твоего дорогого снова похмелье. Как ты догадалась?

Он протянул к Алексис дрожащую руку.

– Мне надо выпить!

Алексис в отчаянии посмотрела на Маргериту и покачала головой, как бы говоря этим, что не может справиться с пагубной привычкой мужа.

– Где бутылка? – спросила она с покорностью в голосе.

– В нижнем ящике стола.

Она достала из-под бумаг бутылку и бокал, налила Харри щедрую порцию. Неразбавленный «перно» напоминает по цвету джинсы и свитер Алексис, подумал Харри, проглотив спиртное и попросив жестом добавки. Смущенная этой неловкой сценкой Маргерита отвела глаза в сторону.

– Тук-тук. Кто-нибудь дома?

Это был бодрый и радостный Том. Он вошел в комнату, когда Алексис протягивала Харри вторую порцию. Том нахмурился.

– Проблемы? – обратился он к Алексис.

– Как обычно, – ответила она, когда Харри проглотил «перно» и вытер губы тыльной стороной ладони.

– Чего тебе надо? – спросил он Тома.

– Я зашел узнать, как ты себя чувствуешь, amigo.[71]

– Ты это увидел. А теперь можешь проваливать.

Том сочувственно посмотрел на Алексис.

– Не понимаю, как ты это терпишь.

– Я – его жена.

– Жена, нянька и мальчик для битья.

– Ну, все обстоит не так плохо.

– Ты – замечательный товарищ. – Том явно пытался поддержать её. – Я, пожалуй, позавтракаю. Я могу принести тебе чашку кофе, Харри?

– Я уже сказал, что ты можешь сделать.

– Вы должны простить моего друга, – сказал Том, представившись Маргерите. – Он сегодня плохо себя чувствует.

Девушка дипломатично посмотрела на дверь.

– Я огорчен происшедшим с вашей матерью несчастьем, – добавил Том. Передайте ей мои наилучшие пожелания.

– Спасибо, сеньор МакКиллап. – Маргарита застенчиво подняла свои глаза. – Вы очень добры.

– De nada.[72]

– Черт возьми, что здесь происходит? – закричал Харри. – Что это за испанская супервежливость, извинения за мое поведение, приторная театральность?

– Харри, пожалуйста, – прошептала Алексис. – Возьми себя в руки, дорогой.

Его губы презрительно искривились. Вырвав у Алексис бутылку и запрокинув голову, Харри принялся пить спиртное большими жадными глотками. Потом заорал:

– О'кей, пошли все вон! Исчезните! Проваливайте! Adios! Hasta la vista!!![73]

Алексис кивнула Маргерите, которая вышла вслед за нею и Томом из комнаты. Алексис тихо закрыла дверь. По её щеке потекла слеза.

– Пожалуйста, не плачьте, сеньора, – попросила Маргерита.

– Это так ужасно, – Алексис всхлипнула. – Я чувствую себя бессильной.

– В каждой семье свои печали. – Маргерита взяла веник и совок. – Я приберусь в вашей комнате, сеньор. А вечером помолюсь за сеньора Маринго.

Когда она ушла, Том с надеждой повернулся к Алексис.

– Ну? Что скажешь?

– Она будет прекрасной свидетельницей при расследовании.

– Я тоже так думаю.

– Жаль только, что она такая хорошенькая.

Том усмехнулся.

– Ревнуешь?

– Не говори глупости, – выпалила Алексис. – Из-за чего мне ревновать? Харри больше не интересуется женщинами.

– Он явно заинтересовался Маргеритой.

– Не говори глупости, – повторила Алексис.

Ее голос смягчился, но лицо стало ещё более хмурым. Это выражение, в отличие от крокодиловых слез, было искренним, подумал Харри, с ещё большим нетерпением предвкушая смерть Харри.

57

20 ноября, через четыре недели и два дня после отлета Джинны из Лондона в Нью-Йорк, она приехала в аэропорт Кеннеди, чтобы вернуться домой утренним рейсом компании "БОАС".

Она удивлялась тому, как затянулась её поездка. Это казалось невероятным. Она не думала, что путешествие будет таким долгим, но из-за череды непредвиденных обстоятельств ей пришлось провести в Пилгрим-Лейке больше месяца. Ее пребывание здесь окупилось сторицей. Результаты превзошли самые оптимистичные ожидания.

Но сейчас она спешила вернуться в Англию. Ей предстояло многое сделать. Например, выяснить, не покинул ли страну Том МакКиллап. Что-то подсказывало ей, что он уехал из Англии некоторое время тому назад. Что он удрал вместе с Алексис и Харри. Если она права, это может оказаться важным. Исключительно важным.

Чтобы её не беспокоили, она выбрала место у окна, сказала стюардессе, что не хочет ничего есть и пить, накрылась одеялом и надела темные очки. Соседнее кресло пустовало, а у прохода сидел английский бизнесмен, увлеченный чтением. Отлично. Ее оставят в покое.

Как только самолет благополучно поднялся в воздух, Джинна откинула спинку, закрыла глаза и мысленно вернулась к своей первой беседе с Джулианой Маринго в доме для престарелых.

– Значит, юная леди, вы оказались проездом в Пилгрим-Лейке, произнесла Джулиана, опираясь на подушки и пристально глядя на Джинну. – И заглянули сюда, что передать мне привет от Харри. Я правильно вас поняла?

– Да, это верно, миссис Маринго. – Джинна молилась о том, чтобы её сомнительная история прозвучала убедительно. – Харри попросил меня, чтобы я обязательно напомнила вам о нем.

– Правда? Вот мерзавец! Где он сейчас живет? И что с этой блондинистой шлюхой-актрисой, на которой он женился? Похоже, теперь все разводятся. Это просто отвратительно. Безнравственно. Когда я была молода, разводились только гулящие женщины и миллионеры. Сегодня это делают все кому не лень.

Джинна понимала, что ей будет трудно удержать Джулиану от всевозможных отступлений, но разговорить её оказалось нетрудно. Она явно любила поболтать. И то, что она оказалась бабушкой Харри, а не дальней свояченицей (чего боялась Джинна), было невероятным подарком фортуны.

– К сожалению, Сара, жена Харри, недавно умерла, – сказала Джинна. У неё была пневмония с осложнениями.

– О, Господи. Я огорчена этим, хотя никогда не одобряла его выбор. Киноактрисы не созданы для семейной жизни. Однако мне не следует говорить плохо об умершей, да будет земля ей пухом. В последний раз, когда я слышала от Харри, они жили в Англии. Мой внук сейчас там? В Англии?

– Да. – Это была вторая ложь Джинны с начала беседы. – Сара оставила ему дом, и он не стал продавать его. Думаю, ему нравится в Англии.

– Его мать имела английское происхождение. Ее звали Луиза. Может быть, дело в этом. Но отец был наполовину индейцем, наполовину голландцем. У меня в жилах течет голландская кровь. Я – бабушка Харри по отцовской линии.

– Он немного похож на вас.

– Ерунда! – Старая женщина усмехнулась. – Харри – вылитый дед, мой покойный муж, который был наполовину индейцем немси. На свете не найти более благородных людей, хотя Луиза считала иначе. Она, мать Алексис и Харри, была ужасным снобом. Вечно строила из себя Бог знает что только потому, что её предки первыми поселились в Пилгрим-Лейке. Это было ещё в восемнадцатом веке, когда сюда пришли англичане. И все же это не дает оснований для чувства собственного превосходства. Луиза была хорошей женщиной, но не позволяла никому забыть о своем драгоценном английском происхождении. Она тоже рано умерла.

Джинна была уверена, что она ослышалась.

– Вы сказали – мать Харри и Алексис?

– Луиза? Да, конечно. Она была Луизой Смит до брака с моим сыном Марком. Он погиб на войне, его убили японцы.

– Значит, Марк был отцом Харри и Алексис?

– В чем дело? Почему у вас так изумленный вид? Думаете, я лгу? Голос Джулианы стал пронзительным, испуганным. – Я не лгу, я говорю сущую правду! Я не виновата, что Кей умерла во время родов. Не виновата, что Уилфрид бросил её. Что ещё нам оставалось делать? У нас нет было другого выбора. Такое случается в самых лучших семьях. Спросите кого угодно, если не верите мне.

– Миссис Маринго, я не понимаю, о чем вы говорите, – начала Джинна, но медсестра остановила её.

– К сожалению, вам придется уйти, моя дорогая. Вы видите, что пациентка перевозбудилась. Вы её разволновали. – Медсестра понизила голос. – Если вы придете снова, пожалуйста, постарайтесь избежать неприятных тем. У пациентки высокое давление. Ей вредно так волноваться.

– Извините, – сказала Джинна. – Я не знала.

Она попыталась попрощаться с Джулианой, но старая женщина, похоже, забыла про посетительницу. Сжимая венозные руки, она бормотала:

– Я не виновата, не виновата, что в семье было столько смертей…

Джинна покинула дом престарелых в состоянии шока.

Харри и Алексис были братом и сестрой.

Джулиана сказала это ясно и недвусмысленно. Могла ли она ошибаться? Да, могла, пришлось признать Джинне. Память старой женщины вполне могла затуманиться. В конце беседы её речь стала бессвязной.

Однако если это правда… брат и сестра…От одной этой мысли у Джинны голова пошла кругом. Все эти месяцы Алексис и Харри изображали из себя людей, случайно заново познакомившихся в Сент-Морице после долгих лет, прошедших с их детства. А на самом деле они были братом и сестрой.

Они имели одну и ту же мать, одного и того же отца, общую фамилию. Неудивительно, что в архивах Пилгрим-Лейка не было следов семьи Стормсов! Такая семья просто не существовала. Алексис придумала себе новую девичью фамилию. На самом деле она была Алексис Маринго. Алексис и Харри Маринго. Они даже обладали внешним сходством – оба имели темные глаза, прямые темные волосы, отличались высоким ростом.

Но почему?

Возвращаясь в центр города, Джинна все ещё думала об этом. Перед посещением Джулианы она отвезла два своих чемодана в «Виндзор», собираясь провести там несколько дней. По словам таксиста, это был самый старый и престижный отель в Пилгрим-Лейке, где умеют заботиться о гостях. Сейчас Джинне хотелось только принять ванну и лечь в постель. Девушка сомневалась в том, что сможет заснуть с клубком мыслей в голове, но она хотя бы отдохнет перед обедом, попросит принести в номер мартини.

Ее столько лет считали наивной школьницей! Теперь она наслаждалась своим новым светским имиджем. Сегодня к обеду она наденет сексуальное ярко-красное платье – то самое, которое вызвало яростное неодобрение отца, когда она год тому назад появилась в нем в клубе «Принц-регент». Да, прошел почти целый год со дня их случайного знакомства с Сарой и Харри Маринго, происшедшего в Сент-Морице. Теперь Сара мертва, а Иэн осужден на пожизненное заключение в Дартмуре.

Джинна едва не споткнулась на мостовой возле отеля «Виндзор», поняв, что знакомство с четой Маринго было вовсе не случайным. Совсем наоборот. Теперь, когда она знала о том, что Харри и Алексис – брат и сестра, ей показалось очевидным, что эта пара заранее запланировала встречу, представив её как случайность.

Но зачем?

Взяв ключ от номера со стола портье, она пришла лишь к одному разумному ответу: они уже тогда замышляли убийство Сары.

Утро следующего дня было солнечным, холодным, свежим. После легкого завтрака в своей комнате Джинна оделась и спустилась вниз к старшему администратору. Мистер Адамс оказался худощавым седым человеком, уверенные манеры которого подсказали Джинне, что он проработал в «Виндзоре» много лет и знал все о Пилгрим-Лейке и его обитателях.

Она оказалась права. Мистер Адамс не только являлся щедрым источником информации, но и обрадовался появлению гостя, явно интересовавшимся городской историей.

– Большинству наших клиентов ни до чего нет дела, – сказал он. Поэтому я просто направляю их в ближайший кинотеатр для автомобилистов и пиццерию – это все, что им нужно. Вы упомянули универсальный магазин. Да, в этих краях определенно был такой. Он принадлежал семье Маринго. О, это было так давно. Миссис Маринго, скончавшаяся сразу после того, как её мужа убили японцы, оставила магазин своему сыну Харри, а он в конце концов продал его их продавцу, Деннису. Теперь это современный супермаркет со сверкающими витринами, где все упаковано в пластик, так что покупатель не видит, что ему продают.

Мистер Адамс болтал бы бесконечно долго, если бы Джинна не спросила его:

– Как фамилия Денниса?

– Рейли. Деннис Рейли.

– Значит, он теперь владеет супермаркетом?

– Единолично, если я не ошибаюсь. Да, мэм, мистер Деннис Рейли сколотил состояние, но его не в чем упрекнуть, он заработал свои деньги многолетним упорным трудом. Деннис вкалывал всю свою жизнь. Он – порядочный и гордый человек. Даже супермаркет назвал в свою честь. Вы обязательно его заметите. Это – самый большой магазин в торговом центре.

Умирая от волнения, Джинна отправилась искать торговый центр. Пока что все части головоломки складывались в цельную картину. Она молилась о том, чтобы Деннис Рейли оказался разговорчивым. В таком случае он, возможно, сообщит ей ещё больше, чем мистер Адамс. Ведь он работал у Маринго и, вероятно, знал их едва ли не лучше всех прочих обитателей Пилгрим-Лейка.

Супермаркет выглядел именно так, как описал его мистер Адамс. Он был большим, современным и сверкающим. Во всех витринах висели яркие красно-белые вывески:

В понедельник и вторник – специальная распродажа!!!

Яблочный праздник!

Цены снижены вдвое!

Бушели свежайших яблок и

Галлоны восхитительного яблочного сидра

Когда Джинна зашла в магазин, высокий лысый человек лет шестидесяти пяти старательно раскладывал на витрине яблоки. Ему помогал молодой продавец. Они оба были в одинаковых белых пиджаках, рубашках и галстуках. Они казались олицетворением царившей в супермаркете чистоты. Джинна дождалась момента, когда лысый человек, похоже, закончил оформлять витрину, и выяснила, что это и есть Деннис Рейли.

– Почему бы вам не пройти в мой офис? – предложил он. – Мы можем поговорить там.

Она проследовала за ним по длинному коридору в заднюю часть магазина.

– Значит, вы интересуетесь семьей Маринго, – сказал Деннис, когда они уселись в его маленьком, но тщательно убранном кабинете. – Почему?

Прямолинейный вопрос привел Джинну в замешательство. Разговорить мистера Адамса не составило труда, его, похоже, не интересовало, чем вызван её интерес. Но Джинна поняла, что c любопытным Деннисом Рейли могут возникнуть проблемы. Она решила ответить ему с такой же прямотой.

– Алексис Маринго – моя мачеха.

Его светлые брови на мгновение взлетели вверх.

– Правда?

– Да, мой отец женился на ней, когда мне было только три года. Моя мать умерла незадолго до этого. Похоже, я была несправедлива к Алексис. Недолюбливала её много лет за то, что она заняла место моей матери. Только недавно я поняла, как жестоко поступала, и решила, что если я съезжу в её родной город, увижу, где она росла, поговорю со знавшими её людьми, то, возможно, смогу

– относиться к ней с большей симпатией, – закончил Деннис Рейли.

– Да. Примерно так.

– Понимаю. – Его ясные глаза изучали её лицо. – Значит, Алексис вышла замуж за англичанина?

– Мой отец – её второй муж. Первый был швейцарцем.

– Швейцарец и англичанин. Ну, ну, – протянул Деннис. – Вот что происходит, когда двенадцатилетнюю девочку отправляют в модную европейскую школу. Она уезжает и выходит замуж за иностранцев. Я не хочу никого обидеть, мисс Николсон. Я уверен, что ваш отец – достойный человек. Просто когда кто-то тебе нравится, то хочешь, чтобы этот человек вступил в брак с соотечественником. Надеюсь, вы меня понимаете – это вполне естественно.

– Значит, вам действительно нравилась Алексис?

– Могло ли быть иначе? В этой девочке был огонь. Как и в её брате. Надо же, он тоже женился на англичанке. Думаю, миссис Луиза обрадовалась бы этому, потому что в её жилах текла английская кровь.

Странно, что Деннис не упомянул убийство Сары и тот факт, что человеком, осужденным за это преступление, был отец Джинны, подумала девушка. Она не рассчитывала на то, что Джулиана знает такие подробности, но Деннис должен был читать статьи о сенсационном процессе, публиковавшиеся в американских газетах и журналах. С другой стороны, он был немолодым провинциалом, изолированным от всего остального мира. Возможно, он проглядывал лишь "Пилгрим-Лейк Бэнна" – местное еженедельное издание, заполненное всевозможными сплетнями.

– Мы все были потрясены, когда Алексис отправили отсюда, – Деннис посмотрел через окно на солнечное осеннее небо. – Но этого пожелала её мать. Никто не мог пренебречь волей Луизы, выраженной в завещании. Самым печальным было то, что Харри ужасно скучал по сестре. Он здорово переживал, хотя и не жаловался вслух. Но у него все было написано на лице.

– Наверно, они были очень близки, – подсказала Джинна.

– Как близнецы. Их разделял только год. Миссис Луиза поступила жестоко, разлучив их таким образом, но она была довольно странной женщиной. Загадочной. Я работал у неё до того самого дня, когда она скончалась, и никогда не понимал её. Не знаю, как сказалась на Алексис жизнь заграницей, но, по-моему, Харри так и не справился с утратой сестры.

– Понимаю.

– Да, мэм. Харри безумно любил Алексис, – продолжил Деннис, словно Джинны и не было здесь. – И она отвечала на его любовь. Сколько я её помню, она ни разу не посмотрела на другого мальчишку. Можно сказать, её заклинило на брате, и эта их близость тревожила миссис Луизу. Однажды она заявила: "В этом есть нечто нездоровое. Они буквально липнут друг к другу."

– Липнут? Что это значит?

Деннис покраснел.

– Не поймите меня превратно – я вовсе не утверждаю, что Алексис и Харри связывали сексуальные отношения. Речь идет о том, как они держались, находясь вместе. По-настоящему интимно. У них были странные для детей такого возраста фантазии, и миссис Луиза ничего не могла с этим поделать.

– Ей осталось только отправить Алексис в Швейцарию, – вставила Джинна.

– Любопытно, что они оба собирались уехать заграницу, когда станут взрослыми. Именно это я имел в виду, говоря о странных фантазиях – их намерение жить в другой стране. В те дни люди ещё не путешествовали на реактивных самолетах.

– Какую страну они имели в виду?

– Этого я не знаю. Вряд ли они делились с кем-то своими мечтами. Деннис засмеялся. – Думаю, они не доверяли нам, простакам.

Джинна знала, что Харри покинул Англию. Некоторое время тому назад она позвонила ему в Гилфорд. Он продал дом, а новые владельцы не располагали его теперешним адресом. Они думали, что он где-то в Европе.

– Вы мне очень помогли, мистер Рейли. У меня остался только один вопрос. Вы помните таких людей – Кей и Уилфреда? Возможно, они были каким-то образом связаны с семьей Маринго.

Деннис почесал затылок.

– Кей и Уилфред, говорите? У мистера Марка действительно была сестра по имени Кей, но она давным-давно вышла замуж и переехала на Средний Запад. Не помню точно имя её мужа – возможно, его звали Уилфред.

– Сестра Марка. Значит, Кей была дочерью Джулианы.

– Да, конечно. – Кажется, Деннис удивился тому, что Джинна этого не знала.

– Что произошло с Кей?

Деннис пожал плечами.

– Думаю, она по-прежнему живет где-то на Среднем Западе…

Выйдя из супермаркета, она погуляла вокруг озера, пока не пришло время ленча. Потом зашла в итальянский ресторан и проглотила гигантский "сэндвич для героя". В его мозгу постоянно крутились последние слова Денниса.

Думаю, она по-прежнему живет где-то на Среднем Западе…

Но Джулиана сказала, что Кей умерла во время родов. В таком маленьком городке, где сплетни разносятся мгновенно, Деннис, как и многие, должен был знать об этом факте. Неосведомленность Денниса показалась Джинне удивительной. Очень странной. Она убрала таинственное, незакрытое дело Кей Маринго в дальний уголок сознания и подумала о детских отношениях между Алексис и Харри. В них определенно не было ничего загадочного. Алексис и Харри любили друг друга.

Да, все начинало проясняться. Детская любовь Алексис и Харри длилась и расцветала на протяжении многих лет, насильственное разлучение лишь укрепило её, и в конце концов она превратилась в кровосмесительную связь двух взрослых людей. Возможно, сначала они пытались бороться с этим чувством, вступали в браки с другими людьми, а потом поняли, что могут любить только друг друга.

Джинна пришла в недоумение. Почему они не могли просто развестись? Что заставило их решиться на убийство?

Джинна выросла в состоятельной семье, ей никогда не приходилось думать о деньгах. Она не сразу сообразила, что Алексис и Харри не имели собственного состояния. Чтобы быть вместе, им требовалась финансовая обеспеченность, к которой они привыкли. Поэтому они убили Сару и добились того, что Иэна осудили за это преступление. Вероятно, они не видели иного пути к своей цели.

На какое-то мгновение Джинну переполнило чувство жалости к людям, прошедшим через ад. Потом она вспомнила отца, сидящего в мрачном сером Дартмуре наедине с канарейкой.

Девушка вышла из итальянского ресторана, чтобы снова встретиться с Джулианой, уже зная о том, что Кей – её дочь. Но в доме для престарелых Джинне сказали, что сейчас Джулиана не может принимать посетителей. Похоже, старую женщину за одну ночь свалила какая-то вирусная инфекция, ей давали антибиотики. Джинна попросила передать больной цветы и записку с пожеланиями скорейшего выздоровления. Она сказала, что постарается навестить Джулиану, когда ей станет лучше.

Джинна медленно направилась в «Виндзор», спрашивая себя, почему она не возвращается в Нью-Йорк и оттуда – в Лондон, почему все ещё находится в Пилгрим-Лейке. Что ещё она надеется раскопать? Чего ещё хочет? Разве найденной информации недостаточно для того, что Скотланд-Ярд пересмотрел дело об убийстве Сары Маринго? Вероятно, для этого хватило бы и того, что главные свидетели солгали насчет связывавших их отношений, нарушили данную на суде клятву.

И все же Джинну интриговала загадочная судьба Кей Маринго.

Она поднялась к себе в номер и посмотрела на телефон. Почувствовала себя виноватой из-за того, что уехала из Лондона, не сказав никому ни слова о своем местонахождении. Алексис могла сообщить Иэну о её исчезновении. Джинна не хотела, чтобы отец волновался. Не позвонить ли домой? – подумала она. Потом поняла, что Алексис нет в Лондоне. У мачехи были свои дорожные планы. Она собиралась в Париж.

Чтобы попытаться все забыть – так сказала Алексис.

– А как же бедный папа? Он умрет от тоски без ежемесячных визитов верной жены, – сказала Джинна.

– Прибереги твой сарказм для кого-то другого. Твоему отцу не придется тосковать по моим визитам. Из Гавра в Саутгемптон регулярно ходит паром, так что я смогу навещать Иэна каждый месяц. Это очень удобно.

– Ты все продумала, да?

– Да, – с улыбкой согласилась Алексис. – Продумала.

Не отложила ли Алексис свою поездку в Париж? Заявила ли в полицию об исчезновении падчерицы? Вряд ли, подумала Джинна. Но даже если она застанет Алексис в Лондоне, как объяснить мачехе это путешествие в Пилгрим-Лейк? Джинна боялась выдать свой замысел. Конечно, она могла солгать, что находится в Чикаго, Техасе или в каком – то другом столь же невообразимом месте – только чтобы сообщить всем, что она цела и невредима.

Миссис Кук испытает облегчение. Алексис наплевать, что с падчерицей.

Нет. Вероятно, Алексис остановилась в парижском «Ритце» и в данную минуту сидит в баре «Вандом», потягивая аперитив и улыбаясь Харри.

Джинна все ещё смотрела на телефон, решая, куда ей позвонить – миссис Кук в Лондон, Иэну в Дартмур или Алексис в Париж (чтобы помучить ее), когда, к удивлению девушки, аппарат вдруг зазвонил сам. Это был Деннис Рейли.

– Надеюсь, я не причинил вам беспокойство, мисс Николсон. Я вспомнил о человеке, некогда отлично знавшего Алексис и Харри. Это молодой Чарли, он живет неподалеку.

– Молодой Чарли?

– Молодой Чарли Элиг. Сейчас ему, должно быть, лет пятьдесят, но я по-прежнему мысленно называю его молодым Чарли. Алексис и Харри обычно ели ленч в его аптеке после школьных занятий. Это было в то время, когда молодой Чарли держал свою кухню. Сейчас, конечно, он продает только лекарства.

– Не могу выразить, как я благодарна вам за помощь, мистер Рейли.

– С молодым Чарли у вас возникнет только одна проблема, – протянул Деннис.

– Какая?

– Он проводит отпуск в Канаде. Вернется сюда только в начале ноября.

58

На прошлой неделе произошло два события. Умер Франко, и Харри влюбился в Маргериту.

Том утверждает, что Харри на самом деле вовсе не влюблен, что это скорее похоже на увлечение немолодого мужчины юной девушкой. Я с ужасом услышала, как он назвал Харри немолодым, потому что это означало, что я тоже была немолодой. Поверить в это мне было бы так же неприятно, как проснуться утром нищей и безобразной. Поэтому я решила, что Том совершенно не разбирается в возрастах. Он был слишком молод и обладал искаженными представлениями об этом предмете.

Но, возможно, он был прав, когда сказал, что Харри всего лишь увлечен Маргеритой. Я старалась видеть в ситуации именно это… временное помешательство моего брата, короткую потеря рассудка, легкую форму безумия. Но это совсем не помогало. Правда заключалась в том, что Харри хотел Маргериту, вследствие чего я снова захотела Харри.

Или я никогда не прекращала хотеть его?

Естественно, я не сказала Тому ни слова об изменении моего отношения, но начала молиться о том, чтобы Харри поскорее надоела девственная Маргерита. Справедливости ради я должна признать, что она не отвечала на его чувства. Казалось, она не замечает их. К несчастью, это заставляло Харри ещё упорнее завоевывать её. Я и все остальные оказались в печальном и досадном положении.

Я помнила, как он смотрел на нее, когда она пыталась прибраться в его комнате, а я притворялась, будто стараюсь удержать его от выпивки.

Позже он открыто флиртовал с ней, втягивал её в беседу, словно она вовсе не была служанкой, начал совершенствоваться в испанском, поскольку Маргерита почти не знала английского. Самое удивительное заключалось в том, что он перестал пить!

– Если мы уволим её сейчас, – сказал Том, – это покажется подозрительным, когда мы убьем Харри. Полиция подумает, что мы испугались возможной свидетельницы, способной нас выдать.

День выдался солнечный, мы с Томом обследовали замок Санта-Барбара на окраине Аликанте. Расположенный на вершине горы Маунт Бенакантил замок был тем самым, о котором мы с Харри фантазировали в детстве. Я до сих пор помнила, как мы рассматривали яркие, соблазнительные фотографии в той книге об Испании.

Мы поднялись на самую высокую точку руин, полюбовались оттуда восхитительным видом на Средиземное море. Согласно путеводителю, замок Санта-Барбара строился карфагенцами в 230 году до н. э. как крепость. Высота башен составляла от трехсот до шестисот футов.

Все это представлялось мне малопримечательным по сравнению с тем фактом, что вместо того, чтобы находиться здесь с Харри, как мы всегда планировали, я была сейчас с Томом. Это казалось неправильным, несправедливым. ("Кто сказал, что жизнь должна быть справедливой?" вспомнила я слова Иэна, произнесенные им в Дартмуре.)

– Кажется, ты собиралась взглянуть на завещание Харри, – сказал Том. – Чтобы убедиться в том, что я – его наследник. Как твои успехи?

– Никак не могу его найти, – солгала я. – Мне казалось, что Харри должен хранить один экземпляр в своей комнате, но документа там нет. Я перерыла все.

Зеленые глаза Тома недоверчиво посмотрели на заходящее солнце.

– Когда ты этим занималась?

– Вчера утром, когда он был на почте.

– На этой неделе он часто ходит на почту. Почему?

– Откуда мне знать? – раздраженно ответила я. – Наверно, покупает марки.

– Именно они мне и нужны. Марки.

Он помахал пачкой открыток, купленных нами в киоске. Лично для меня открытки, как и буклет с описанием замка, являлись лишь сувенирами, которые будут напоминать о нашем посещении замка – не более того. Как бы мне ни хотелось это сделать, вряд ли я могла послать одну из них миссис Кук или Иэну. Они оба считали, что я нахожусь в парижском отеле "Ритц".

– Ты собираешься послать открытку кому-нибудь? – спросила я.

– Конечно. Почему бы и нет? Я обещал нашему барабанщику, что пришлю ему весточку из какого-нибудь далекого и экзотического места. Пока что я не написал ему ни слова.

– Барабанщику? – удивленно произнесла я.

– Парню из моей группы, который играл на ударных.

– Глупец, я знаю, кто такой барабанщик! Я говорю о разглашении тайны нашего местонахождения. Ты хочешь, чтобы весь Лондон знал, где мы? Что с твоей головой?

– Успокойся, – удивленно произнес Том. – Тебе не следует сердиться. Это делает тебя слишком красивой.

– Плевать я хотела на комплименты. Я не хочу, чтобы ты отправлял эту открытку. Ты меня понял?

Он выбрал ту, на которой замок Санта-Барбара был изображен ночью, с искусственной подсветкой. Картина казалась зловеще эффектной.

– Тут не о чем беспокоиться, Алексис. Во-первых, никто в Лондоне не знает о том, что мы здесь вместе. Никому не придет в голову связать нас друг с другом. Во-вторых, парни из моей группы думают, что я путешествую по свету. Я сказал им, что отправился в странствия по всему миру. В третьих, барабанщик сам покинул Лондон. Он переехал в Лос-Анджелес, чтобы скрыться от налоговой инспекции. В четвертых, я не укажу на этой прелестной открытке обратный адрес. В пятых, я даже не стану подписывать её, чтобы ты не волновалась. Ты наконец успокоилась?

Он улыбнулся, и я внезапно почувствовала себя дурой.

– Извини, Том. Я сегодня немного нервничаю.

– Это понятно, принимая во внимание то, что мы собираемся вскоре сделать.

– В этом-то и заключается проблема. – Я посмотрела на опустевший пляж Постигель, на возвышающиеся вдали горы. – По-моему, нам следует отложить это на некоторое время.

– Отложить? – Он перестал улыбаться. – Почему?

– Я говорила тебе. Я не смогла найти завещание Харри. О, я отыскала его бумаги. Свидетельства о браке и смерти Сары, его паспорт. Но не завещание.

– Где же оно, по-твоему?

Я прислонилась к каменной стене и закурила "бизонт".

– Вероятно, у его адвоката в Англии. Это нам ничем не поможет.

– Точно. – Том нахмурился. – Не нравится мне это, Алексис. Совсем не нравится.

– А мне, думаешь, нравится? Но я – не волшебница. Я не могу достать завещание, если его тут нет.

Он затянулся моей сигаретой. Эта его привычка бесила меня. Если он хочет курить, почему не зажжет собственную сигарету? Я поняла, что в последнее время меня стали раздражать многие привычки Тома. Даже секс с ним становился скучным, мне самой приходилось предлагать нечто новое. Он то ли не обладал воображением, то ли был слишком робким для совершения первого шага. Я не знала, в чем тут дело, и, по правде говоря, не хотела это знать.

Я чувствовала, что повторяется происшедшее в Лондоне – я стремительно теряла интерес к Тому. Удивительно, как способны дублироваться любовные ситуации. Человек, волновавший вас когда-то, снова окажет такое же воздействие после многолетней разлуки. И наоборот – тот, кто нагонял на вас скуку, снова вызовет её.

Неужели все действительно так просто? – спросила я себя.

Возможно, я должна была пресытиться Томом, разлюбить его и в конце концов бросить, потому в глубине души знала, что никогда не смогу убить Харри.

– Una peseta par los pensamientos,[74] – сказал Том.

– Они не стоят песеты. Я думала о том, как заставить Харри сказать мне правду о его проклятом завещании. Но пока что мне ничего не пришло в голову.

– Забавно. Я размышлял о том же самом. Интуиция подсказывает мне, что он говорит правду и на самом деле отписал мне половину.

– Что именно дает тебе такую уверенность?

– Просто я это чувствую, – с вызовом произнес он. – К тому же я устал болтаться здесь в ожидании. Давай все сделаем как можно быстрее. Что бы ни значилось в завещании.

– По-моему, это неважная идея. – Я потушила «бизонт». – Бессмысленно убивать Харри, чтобы потом остаться ни с чем.

– Ни с чем? В любом случае мы будем вместе, верно?

Я с любопытством посмотрела на него. Он не шутил. Он говорил серьезно. Я поежилась, несмотря на мою шубку из шиншиллы и шерстяные штаны.

– Почему бы нам не вернуться домой? – предложила я. – Становится холодно.

– О'кей. Мы можем поговорить в машине.

Как долго мне удастся удерживать Тома? Терпение не относилось к числу его главных достоинств. Судя по его словам, он спешил осуществить наш план, даже не располагая доказательствами того, что является наследником Харри. Очевидно, он стремился заполучить не столько деньги, сколько меня.

Эта перемена в настроении Тома представила ситуацию в новом свете, и я испугалась… того, что если я буду тянуть резину, он постарается утопить Харри без моей помощи.

– Сегодня четверг, – сказал он. – Давай назначим дату. Как насчет понедельника?

Он говорит таким тоном, словно речь шла о посещении кинотеатра.

– Почему именно понедельник?

– Потому что это первое декабря, начало нового месяца и нашей новой жизни. Что скажешь?

Я могла спасти Харри, только притворившись, что согласна с Томом.

– Если понедельник устраивает тебя, дорогой, значит, сделаем все в понедельник.

Мы ехали через сосновый бор. Свежий запах напомнил мне о Пилгрим-Лейке. Когда мы с Харри впервые занимались любовью, я сказала ему, что он пахнет сосной. А сейчас я сидела возле человека, собиравшегося убить Харри. Нет, не просто возле человека. Возле моего любовника и соучастника преступления.

– Значит, решено, – радостно произнес он.

– Да. Конечно.

– Чудесно! – Он обнял меня. – Покончив с этим делом, мы испытаем облегчение. Харри будет мучаться не больше одной-двух минут. Смерть наступит очень быстро.

– Это меня радует.

– Только не забывай, что я сказал тебе. Насчет сигнала. Когда я прошепчу «сейчас», мы схватим его за волосы.

– Не забуду.

– Знаешь, ты – необыкновенная женщина, Алексис. Смелая, красивая, сексуальная, умная

– А ещё покладистая и сговорчивая.

– Я не шучу. – Его голос стал резким, угрожающим. – Ты обладаешь всеми этими качествами. Я обожаю тебя. Ты не представляешь, как много для меня значишь. Вряд ли сможешь это представить. Я никогда ещё не встречал женщины, подобной тебе. Если ты когда-нибудь оставишь меня…

Я посмотрела в сгущающихся сумерках на страстный, неистовый профиль и поняла, что имею дело с маньяком. У меня остался только один выход: рассказать Харри всю мрачную историю.

59

Шампанское лежало в ведерке со льдом возле кровати.

Обнаженный Том лежал в постели в ожидании Алексис и смотрел на темный унылый сад. Она разговаривала с Харри почти двадцать минут, и Том начал терять терпение. Она пыталась узнать правду насчет завещания. Хотя Том понимал, что она обсуждает важные денежные вопросы, он не мог справиться со своим беспокойством и ревностью. Он хотел, чтобы она немедленно пришла к нему!

Том слишком хорошо сознавал, каким собственником он стал по отношению к Алексис, как сильно нуждался в ней и любил её. И как отчаянно хотел провести с ней всю оставшуюся жизнь. Деньги, о которых он волновался вначале, уже не казались столь важными. Они стали чем-то второстепенным.

Поэтому ему уже не было дела до завещания Харри. Если бы Алексис зашла сейчас в комнату и сказала ему, что Харри не включил его в завещание, он бы не расстроился. Но он страстно желал увидеть своего соперника мертвым. Теперь Том смотрел на Харри как на соперника, несмотря на его увлечение Маргеритой. Пока Харри был жив, существовала опасность того, что Харри и Алексис снова сблизятся. Их отношения имели гораздо более длительную историю, чем связь Тома с Алексис.

Он ощутил аромат её духов прежде, чем услышал её шаги.

– Извини, что задержалась. – Она буквально сияла от радости. – Ты включен в завещание, Том! Харри не обманул тебя!

Она была в черном кружевном пеньюаре, доходившем до щиколоток. Длинный вырез спереди позволял видеть её красивые ноги, соблазнительные бедра.

– Иди сюда, – сказал Том.

Она шагнула в его объятия, и они слились в долгом страстном поцелуе. Когда-нибудь она состарится и надоест ему, подумал он, но не поверил в реальность этого. Держать её вот так, ощущать, как она прикасается к нему всем своим телом – это стоило всех волнений, которые она причиняла ему, всех часов отчаяния, когда он в одиночестве ждал утра.

– Как насчет шампанского? – спросил Том.

– Чудесно.

Он наполнил два бокала.

– Видишь? Я же говорил тебе, что я включен в завещание. Я был прав. Теперь ты счастлива?

Она сидела и улыбалась, как маленькая девочка, ждущая Рождества.

– Да. И я тоже включена в завещание.

– В этом ты никогда не сомневалась, верно?

– Я недоверчива от природы, Том. Ты уже должен был это понять.

Поразительно, как быстро она переходит от одной роли к другой, подумал он. Алексис в одно мгновение отбросила облик маленькой девочки и снова превратилась в опытную, уверенную в себе женщину. Их бокалы зазвенели.

– За преступление, – сказала она.

– За преступление, – торжественно повторил он.

– Не пора ли нам обдумать детали нашего плана? – спросила Алексис, словно читая его мысли.

– Я полагал, что сначала мы займемся любовью.

– Нет. – Она энергично тряхнула головой. – Прежде всего – дело.

– Ты на самом деле практичная стерва.

Он вздохнул.

– Наверно, ты права. Давай подумаем. Следует ли нам заранее сказать Харри, что мы собираемся устроить в понедельник небольшую вечеринку с обедом? Или лучше сообщить о ней в последнюю минуту, чтобы не насторожить его?

– Думаю, нам придется сказать ему заранее. Иначе он может уехать на обед в Аликанте. Как вчера вечером.

– Верно.

– Мы можем сказать, что решили отпраздновать возвращение Харри к трезвости, – сказала Алексис. – Но тогда он не будет пить, что погубит наш замысел.

– Ты снова права.

– О, Господи! – Алексис внезапно села в кровати и пролила немного шампанского на простыню. – Как же я могла забыть?

– Что?

– В понедельник у Харри день рождения!

– Ты шутишь.

– Клянусь тебе.

– Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Но это действительно так! Он родился первого декабря. Он – Стрелец. В понедельник ему исполнится сорок четыре. Я совершенно забыла об этом. Слишком волновалась из-за его завещания.

– Какой подарок ко дню рождения, – протянул Том. – Путешествие на дно моря.

– Давай завтра съездим в Аликанте и купим Харри подарки. – Энтузиазм переполнял Алексис. – Мы попросим завернуть их так, чтобы они выглядели празднично.

– Тебе это не кажется немного зловещим?

– Я так не думаю. Мы сможем вручить их ему перед тем, как он предложит тебе зайти в воду.

– Как мы заставим его сделать это?

Алексис задумалась на мгновение.

– У меня есть идея. Я подарю Харри плавки. Это спровоцирует его посмеяться над твоим неумением плавать…

Том и Алексис провели уик-энд тихо и спокойно.

Они спрятали припасенные для Харри подарки. Алексис казалась особенно довольной их выбором. Она преподнесет ему маленькие, сексуальные плавки цвета морской волны от «Массана», а Том – коробку "Альваро Бревас". Продавец в табачной лавке заверил их, что это – лучшие испанские сигары.

Алексис попросила Маргериту испечь у себя дома пирог со взбитыми сливками и принести его в понедельник в Лос Амантес накрытым, чтобы он стал сюрпризом. На обед Маргерита подаст любимое местное блюдо Харри – паэллу. Том уже купил в Аликанте ящик розового шампанского.

Все было подготовлено.

Том не мог не заметить, что Харри крутился в понедельник утром на кухне, когда Маргерита начала выкладывать компоненты для паэллы. Бедный Харри. Он здорово увлекся хорошенькой блондинкой, подумал Том, невольно сочувствуя своей жертве. Хорошо, что Харри может немного пофлиртовать в свой последний день на земле. Тому казалось, что он наблюдает за осужденным, наслаждающимся перед казнью исполнением своего последнего желания.

Маргерита, как обычно, в шесть часов отправилась домой, сказав Алексис, что ей придется лишь повернуть регулятор плиты, чтобы подогреть паэллу. Салат охлаждался в холодильнике вместе с четырьмя бутылками розового шампанского.

– Я так тебе благодарна, – сказала Алексис девушке. – Ты мне очень помогла.

– Я рада, сеньора. Надеюсь, сеньор получит удовольствие от вечера. Buenos tardes.[75]

– Buenas tardes, – сказала Алексис. – Увидимся завтра.

Когда Маргерита исчезла, Том обеспокоенно посмотрел на Алексис.

– Хотел бы я знать, как она отреагирует завтра на прискорбное известие.

– Удивится. Опечалится.

– Думаю, она сильно удивится. Не покажется ли ей странным, что Харри решил искупаться в декабре? Он не похож на закаленного спортсмена.

– Не забывай, что мы – иностранцы. Испанцы считают всех иностранцев сумасшедшими. Они не судят нас по своим обычным меркам.

– Надеюсь, что Маргерита ничего не подозревает.

– Насчет чего?

– Насчет тебя и меня.

– Мы очень осторожны и бдительны. Я уверена, что она ничего не подозревает. К тому же чудесное избавление Харри от пристрастия к «перно» сделало меня счастливой женой. – Алексис лукаво улыбнулась. – Я только вчера сказала Маргерите, что мы с сеньором скоро уедем отсюда, чтобы устроить себе второй медовый месяц.

Том посмотрел на неё с восхищением и неприязнью.

– Ты думаешь обо всем, да?

– Скажем так – стараюсь. Кстати, ты мне кое о чем напомнил. Харри прилег вздремнуть. Почему бы нам не достать свечи и не воткнуть их в пирог, пока он спит?

– Неужели ты и правда купила свечи? – изумленно произнес он.

– Почему бы и нет?

– Это кощунство, Алексис. Вот почему.

Она с презрением поглядела на него.

– Если ты такой слабонервный, тебе не следовало предлагать мне то, что мы собираемся сделать. Либо у тебя есть для этого мужество, либо нет.

– Меня беспокоит не сама акция, а весь этот твой – он поежился гротескный и зловещий реквизит. Пирог, свечи, подарки, шампанское. Разве мы не можем обойтись без него?

– Конечно, не можем! Он придаст спектаклю убедительность. А теперь займемся свечами.

– Полагаю, ты даже купила одну лишнюю – для удачи.

– Разумеется, милый. – К Алексис вернулось отличное настроение. – Мы же не хотим, чтобы Харри подумал, что он не переживет следующий год, верно?

Через несколько часов Алексис, Том и Харри доедали великолепную паэллу, запивая её большим количеством шампанского.

Розовое шампанское гораздо лучше обычного, думал Том, убирая в холодильник ещё две бутылки. Оно обладало более мягким, фруктовым вкусом, было менее кислым. К своему удивлению, он понял, что выпил вдвоем с Харри почти четыре бутылки. Доля Алексис была такой малой, что её не стоило принимать в расчет. Чуть раньше Харри поддразнил свою сестру по этому поводу.

– Мое сердце разобьется, если ты не будешь праздновать мой день рождения с подобающим энтузиазмом.

– Ты знаешь, что я плохо переношу спиртное. – Она отхлебнула шампанское. – Я стараюсь изо всех сил.

– Ты пошла в нашу мать. А я, к сожалению, унаследовал дурные привычки отца.

– Ты кажешься совершенно трезвым.

– Перестань, Алексис. Я пьян, как сапожник, честное слово.

– Да? – Она казалась такой невинной. – Клянусь, Харри, ты трезв, как стеклышко.

– Признаюсь, я не чувствую себя трезвым. Мне очень здорово. Обед удался на славу.

– Он ещё не закончен. Впереди у нас десерт.

– Ты знаешь, что я не очень-то люблю сладкое.

– Этот десерт тебе понравится. Маргерита приготовила его специально к твоему дню рождения.

Имя служанки породило на лице Харри мечтательное выражение.

– Правда? Что это?

– Сюрприз.

В столовую вернулся Том. Изящный круглый стол был накрыт, как обычно, на троих, но Том невольно представил себе два прибора, которые появятся здесь завтра вечером. Один – для него, другой – для Алексис. Он нервно посмотрел на часы. Почти одиннадцать. Решающий момент приближался. Его руки покрылись испариной, в пересохшем горле образовался комок. Он надеялся, что Алексис не заметит его страха. Сама она казалась, как всегда, бесстрастной и невозмутимой. Поразительное самообладание, подумал Том.

Он снова подумал о другом обеде, лондонском, на котором не присутствовал в физическом смысле (хотя мысленно находился там), и спросил себя, держалась ли Алексис в тот вечер столь же хладнокровно. Он мог лишь предположить это. Наверно, она сохраняла ещё большее спокойствие, убивая Сару, по сути чужого ей человека, нежели сейчас, готовясь устранить Харри, её родного брата.

В том случае яд жертве дал (хотя и не сознательно) другой человек, а не сама Алексис. Этот метод принципиально отличался от использования грубой силы, которую им предстояло применить. Алексис должна была дрожать от страха. Вместо этого она улыбалась, блистая в своем новом платье рубинового цвета, которое купила в Аликанте в тот же день, когда они выбирали подарки для Харри. На шее у неё висело колье с камнем, показавшимся Тому настоящим рубином. Вероятно, это был подарок Иэна, стоивший целое состояние.

– Я уберу тарелки и принесу десерт, – сказала Алексис, вставая. – Вы оба сидите здесь и наслаждайтесь вином. Я вернусь через минуту.

Том налил шампанское себе и Харри. Слава Богу, Харри пил вино. Какое облегчение! Испытывала ли его Алексис? Она не выдавала своих чувств. Вела себя, как принято на дне рождения. Как ей удавалось говорить, действовать, двигаться, словно сегодня не происходит ничего необычного?

Том нашел только один ответ – возможно, убийство не было для неё чем-то необычным. Возможно, она вошла во вкус. Поскольку речь шла о женщине, которую он любил и с которой надеялся провести всю оставшуюся жизнь, эта очевидная мысль испугала его.

– Какой чудесный пирог! – сказал Харри, когда Алексис вернулась с шедевром Маргериты, украшенным взбитыми сливками. – Потрясающий день рождения. Право, я его не заслуживаю.

– Это верно, – сухо сказала Алексис.

Том достал зажигалку и принялся поджигать сорок пять свечей. Он заставлял себя держаться непринужденно, хотя его руки дрожали.

– Ну, Харри, теперь ты должен загадать желание, – сказала Алексис. Закрой глаза.

Том представил себе, как эти двое неоднократно участвовали в подобной церемонии, когда были детьми. Это лишь усилило его изумление по поводу бездушного, хладнокровного поведения Алексис. Главным мотивом Тома для убийства Харри была такая сильная эмоция, как ревность. Но Алексис совершала это только ради денег. Поразительно, как много они значат для нее. Если только у Алексис нет другого мотива, подумал Том. Какой-то зловещей тайны, о которой он не знает. Поймет ли он когда-нибудь это удивительное, невозмутимое создание?

– А теперь – подарки, – сказала Алексис, когда Харри задул свечи. Ты принесешь их, Том?

– Конечно.

Том обрадовался возможности побыть в одиночестве хотя бы несколько секунд. Он сразу прошел в ванную, вымыл руки, плеснул холодную воду на лицо. Оно горело, но руки были ледяными. Он посмотрел на себя в зеркало. Увидел незнакомца с веснушками и зелеными глазами. Он не мог понять, что так сильно изменило его. Через мгновение нашел ответ. Страх. Весь его облик выражал это чувство. Том зачем-то почистил зубы, прополаскал рот мятным эликсиром, вытер губы полотенцем. Потом пошел за подарками для Харри, которые они с Алексис спрятали в шкафу.

– А вот и я, – Том положил перевязанные ленточками пакеты на круглый обеденный стол.

Харри сначала взял маленький пакет. Это была коробка "Альваро Бревас", которую купил Том.

– О, спасибо, amigo! В последнее время я пристрастился к этим зловонным штучкам. – Харри поднес тонкую сигару к носу. – Fantastico.[76] А теперь посмотрим, что выбрала для меня моя дорогая сестренка.

Том был уверен, что они слышат биение его сердца. Ему казалось, что он сейчас задохнется. Чтобы уменьшить волнение, он выпил ещё один бокал шампанского.

– Ну, ну, – усмехнулся Харри. – Сексуальные плавки. Спасибо, Алексис. Я всегда знал, что ты – предусмотрительная женщина, но не слишком ли сильно ты торопишь теплую погоду? Нам ещё нескоро удастся искупаться.

– Возможно. Но я не знала, насколько ты экипирован для купания. – Она начала резать многоярусный пирог. – Я подумала, что тебе может пригодиться лишняя пара.

– В этих краях весьма переменчивая погода, – добавил Том. – Вчера мне сказали, что на прошлое Рождество было достаточно тепло для купания.

– Ты шутишь, – сказал Харри.

– Это утверждает парень из газетного киоска.

– Ты способна это представить? – Харри посмотрел на Алексис. – El gato не может дождаться тепла, чтобы освежиться в Средиземном море.

– Перестань, Харри, – сказала Алексис, протягивая ему первый кусок пирога.

– Что перестать? Я произнес совершенно безобидную реплику насчет внезапного желания el gato броситься в воду. Что в этом плохого?

– Ты знаешь, что я имела в виду, – сказала она. – Знаешь, что Тому не нравится, когда ты используешь это глупое детское прозвище.

– Какое глупое детское прозвище? Ты имеешь в виду el gato? – Харри усмехнулся. – Том не возражает. Он знает, что это – беззлобная шутка. Верно, Томми?

Раньше Харри называл его так только до приезда Алексис, когда мужчины были любовниками. Воспоминания о тех постыдных часах в сочетании с язвительными подколками по поводу водобоязни заставили Тома ощутить подкатившийся к его лицу жар. Он сказал себе, что все идет именно так, как они с Алексис планировали, что Харри заходит в их ловушку, что его шутки то самое, на что они рассчитывали, в чем нуждаются для успешного осуществления задуманного. И все же безжалостные насмешки Харри задевали Тома.

Они оба жестокие, подумал Том. И Харри, и Алексис. Возможно, это у них в крови. Появится ли кровь, когда голова Харри ударится о скользкие подводные камни? Нет, вряд ли. Даже если она появится, то вода быстро её смоет. Они услышат только один глухой удар и оставят там Харри, чтобы он захлебнулся.

– Я уже привык к поддразниваниям Харри, – Тому удалось скрыть дрожь в голосе. – Они меня не беспокоят.

– Да? – спросил Харри.

– Да.

– Это кажется мне интересным. Я-то думал, что они приводят тебя в ярость. Возможно, ты стал терпимее, влюбившись в мою сестру.

Том спрятал свои дрожащие пальцы за спиной.

– Должно быть.

– Говорят, что любовь раскрывает в людях лучшие черты, – с упорством продолжил Харри. – Сам я никогда не был в этом уверен. Я влюблен в Маргериту, однако не вижу, чтобы я сильно изменился.

– Нет, ты изменился, – сказала Алексис. – Ты перестал пить.

Харри поднял бокал с шампанским.

– Это называется – перестал?

– Я говорю о мерзком "перно".

– Я стараюсь произвести хорошее впечатление на мою возлюбленную, сказал Харри. – Но мне почему-то кажется, что я ничего не добился. Она по-прежнему собирается выйти замуж за клерка, который работает на почте в Кампелло, хоть я и прошу её разорвать помолвку и выйти замуж за меня, а не за того жалкого придурка.

Не поэтому ли Харри в последнее время так часто ездит на почту? подумал Том. Он выясняет, кто такой этот жених Маргериты?

Через секунду Том понял, что его домыслы опирались на глупое допущение о том, что завтра Харри по-прежнему будет здесь. Какая разница, разорвет Маргерита свою помолвку или нет? Что с ним происходит? Он должен думать о главном и не отвлекаться из-за пустяков.

– Как насчет того, чтобы завершить превосходный обед небольшим количеством бренди? – спросил Харри.

– Я принесу "фундадор".

Приятное на вкус бренди согрело руки Тома, помогло приглушить угрызения совести. Он заметил, что раскрытая коробка с плавками и оберточной бумагой все ещё лежала на столе.

Харри коснулся мягкой ткани.

– Должно быть, я – циник, – сказал он. – Что бы ни утверждали люди, я не верю в их способность меняться с такой легкостью. Я по-прежнему сохраняю потенциальное пристрастие к «перно», хоть и не выпил за последние две недели ни одной капли. А Том по-прежнему боится моря, как черт ладана, и не выносит шуток на эту тему. Хоть и делает вид, будто это не так.

Для Тома наступил решающий момент.

– Я вовсе не боюсь его, как черт ладана, Харри. Просто я не понимаю, почему ты продолжаешь мусолить одну и ту же тему.

– Тебе только кажется, что тема не меняется, потому что она неприятна для тебя. На самом деле мы говорили о самых разных вещах. Но ты помнишь только упоминания о твоей водобоязни.

– Я помню не только их! – Том заставил себя повысить голос. – И не такой уж это серьезный порок!

Харри стряхнул пепел с кончика сигары в пепельницу.

– Правда?

– Да, черт возьми? Теперь мы можем сменить тему?

– Отличная идея, – заговорила Алексис, но Харри перебил её.

– Одну секунду. Если я кого-то не выношу, так это лжецов. Я не вижу ничего постыдного в боязни утонуть. Большинство людей боится этого. Я бы не удивился, узнав, что Жак Кусто испытывает подобный страх. Он вполне естественен. Из-за чего весь шум?

– Уверяю тебя, что я вовсе не боюсь утонуть.

Том встал из-за стола и расправил плечи.

– Я сыт по горло твоими оскорблениями и снисходительными насмешками, Харри. Если ты думаешь, что я просто болтаю, я докажу тебе, что это не так.

Харри оживился.

– Правда? И как ты собираешься это сделать?

Через три минуты все трое уже шагали по темному берегу к воде. На небе сиял только месяц, вдали периодически вспыхивали фонари рыбацких лодок. Харри и Том надели поверх купальных костюмов толстые свитера, а Алексис закуталась в теплую испанскую шаль. На ногах у них были белые пластиковые тапочки, продававшиеся в Кампелло на каждом углу. Их носили все, кто осмеливался ходить по скользким прибрежным камням.

– Тут холоднее, чем я предполагала, – сказала Алексис.

– Ерунда, – засмеялся Харри. – Посмотри на el gato. Он не замечает холода. Герои не боятся стихии. Разве это тебе не известно?

– О, заткнись, – ответила она.

Они сняли верхнюю одежду, положили её на землю и придавили камнями, чтобы порывистый ветер ничего не унес.

– Кто из нас, лунатиков, пойдет первым? – спросил Харри.

МакКиллап обрадовался тому, что Харри по-прежнему пребывал в игривом настроении. Он хотя бы умрет счастливым.

– Я, – сказал Том.

Вытянув руки в стороны для равновесия, он зашел в воду. Харри и Алексис последовали за ним. Какая стужа, подумал Том, медленно заходя в Средиземное море и дрожа всем телом. Вскоре Алексис и Харри оказались возле него. Их кожа, как и его, покрылась пупырышками. Том чувствовал себя лучше, сознавая, что уязвим не он один, что даже Харри при всем его бахвальстве подвержен воздействию холода.

– Никогда не думал, что когда-нибудь буду отмечать мой день рождения подобным образом, – сказал Харри.

– Ты можешь винить в этом только самого себя, – отозвалась Алексис.

Возможно, Харри и не предполагал, что будет таким образом отмечать свой день рождения, но он заслуживает этого за стремление до смерти напугать el gato, подумал Том. Какая ирония судьбы! Внезапно Том понял, что находится между братом и сестрой – он планировал с Алексис нечто совсем иное. По их замыслу Харри следовало оказаться в середине, чтобы в нужный момент им не составило труда схватить его за волосы.

Сейчас Алексис находилась слева от Тома, а Харри – справа. Самым разумным для Тома было бы поменяться с Харри местами. К сожалению, осуществить это оказалось непросто. Том попытался отстать на мгновение, дать им уйти вперед, чтобы потом, догнав их, занять нужное положение. Но Харри остановился одновременно с Томом.

– В чем дело? Испугался?

– У меня свело мышцу на ноге.

Возможно, перемещение прошло бы менее заметно, если бы Алексис встала справа от Харри. Том попытался перехватить её взгляд, но она смотрела вниз, боясь поскользнуться на камне. Может быть, она заметила возникшую проблему и сама попытается разрешить её, когда они пройдут немного вперед. Пока что вода доходила только до их икр.

– Ты был прав – здесь мелко, – сказала Алексис.

Харри промолчал. Недоверчивый и насмешливый, он просто шагал вперед справа от Тома. Скоро Харри перестанет существовать. Он, Том, останется с Алексис. Ноги Тома скользили даже в тапочках, ему хотелось, чтобы все закончилось побыстрее, чтобы он прямо сейчас вернулся с Алексис на берег. Хорошо, что он выпил «фундадор». Вероятно, только бренди спасало его сейчас от холода. Он не представлял, что ему может быть так холодно, как сейчас.

Сейчас.

Этим сигналом собирались воспользоваться они с Алексис, чтобы вдвоем утопить Харри. Но их расположение все ещё оставалось неправильным, а вода поднималась. Том взял Алексис за руку и сжал её, надеясь заставить женщину посмотреть на него. Но она, вероятно, подумала, что он проявляет свои чувства или помогает ей сохранить равновесие. Ему никак не удавалось привлечь к себе её внимание, она упорно держала глаза опущенными. Времени у них оставалось в обрез. Они должны были оказаться по разные стороны от Харри. Вода уже доходила им до бедер.

Сейчас!

К изумлению Тома, он внезапно услышал это слово. Его произнесла Алексис. Он повернулся к ней в растерянности и недоумении. В следующий миг Алексис и Харри схватили Тома за волосы, пригнули его голову к воде, собираясь бросить лицом на камни.

– Нет! – закричал он. – Нет!

Он сопротивлялся, но они были сильнее его. Лицо Тома погрузилось в воду. Его наихудшие опасения оправдались. Он тонул. Но ведь утонуть должен был Харри. Произошла какая-то ужасная ошибка. Он попытался освободиться, замахал руками. Ему удалось на один короткий миг вырваться из воды. Потом он снова погрузился в нее. Последним, что он увидел, были их усмехающиеся лица, залитые лунным светом. После этого все исчезло. Совершенно все.

Они оставили его лежащим на камнях. Волны захлестывали неподвижное тело. Они вернулись на берег, вытерлись свитером Тома, взяли второй свитер и шаль. Затем пошли по берегу к Лос Амантес.

– А ведь сегодня даже не твой день рождения, – сказала Алексис.

60

Со дня смерти Тома миновали две недели, и Харри с трудом верил в то, что полицейское расследование прошло так гладко. Он ожидал гораздо более серьезного испытания.

Хотя ему и Алексис пришлось ответить на множество вопросов относительно событий, которые привели к трагическому исходу, никто из представителей властей не заподозрил неладное. Полицейский, занимавшийся этим делом, отнесся по-философски к гибели Тома, вызванной, по его мнению, извечной странностью англичан.

– Англичане – удивительный народ, – сказал он Алексис и Тому. – Они обожают риск, приключения, победы. Не хотят возвращать нам Гибралтар.

– Но сеньор МакКиллап не был англичанином, – заметил Харри. – Он был шотландцем.

– Es la misma cosa.[77]

Именно это Алексис сказала Тому – что испанцы считают всех иностранцев сумасшедшими и не подходят к ним со своими мерками.

Маргериту спрашивали в основном о еде, которую она готовила. С трудом сдерживая слезы, она рассказала полиции о большой cazuela[78] паэллы, пироге со взбитыми сливками и ящике розового шампанского, заказанном по такому случаю. На вопрос о характере Тома она ответила, что сеньор МакКиллап был славным человеком, часто игравшим на гитаре. Нет, она не допускала мысли о самоубийстве. По её мнению, он был для этого слишком жизнерадостным.

Un accidente alcoholico y desafortunado[79] – так прозвучало официальное заключение.

Теперь, когда дело было закрыто, и Алексис с Харри могли расслабиться, они оба погрузились в летаргию. Лос Амантес казался пустынным без Тома и порождавшейся его присутствием напряженности. Втайне они оба скучали по нему, но признание этого было бы равнозначно признанию того, что они совершили ошибку, убив Тома. Поскольку они не могли смириться с этой мыслью, то говорили себе, что Том встал между ними, настроил их друг против друга, разрушил их любовь, и поэтому им пришлось уничтожить его. Без всяких сожалений.

– В конце концов, – подчеркнула Алексис, – это он собирался убить тебя.

После смерти Тома интерес Харри к Маргерите внезапно иссяк. Его влечение к ней просто испарилось за одну ночь, и он не мог понять, что прежде находил в этой блондинке с лицом молочного цвета.

– Вероятно, тебе захотелось влюбиться в кого-то, пока я была с Томом, – сказала Алексис.

– Должно быть, причина заключалась в этом. Я её не очень-то понимаю. Тебе известно, что я бродил вокруг дома Маргериты в Кампелло, надеясь увидеть, как живут она и её семья? Что я часто заходил на почту и пытался понять, почему она собирается выйти замуж за своего жалкого клерка? – Харри растерянно покачал головой. – Должно быть, я потерял разум.

– Ты был болен. Как и я. Ты болел Маргеритой. А я – Томом. Теперь мы выздоровели. Они оба перестали что-либо значить для нас. На самом деле они никогда ничего не значили, просто заполняли пустоту. Важны только наши отношения.

Однако сейчас, когда они оказались наедине друг с другом, о чем всегда мечтали, им не удавалось расслабиться. Они по-прежнему тревожились из-за совершенного ими убийства Тома и своих показаний. По-прежнему искали счастье, которое надеялись обрести, став летними людьми. Они обладали всем, чего когда-то хотели: деньгами, свободой, друг другом. Но ощущение беспокойства преследовало их, мешало обрести удовлетворение.

Даже старое сексуальное влечение, так долго связывавшее их, пропало. Почему? Оно пережило многие годы, препятствия, убийства. Почему оно исчезло сейчас, когда они наконец могли наслаждаться близостью, к которой стремились? – спрашивал себя Харри.

Они попытались заниматься любовью, но потерпели неудачу. У Харри отсутствовала эрекция, Алексис была сухой.

– Пойди в ванную, – сказала она, – и намочи горячей водой полотенце. Пусть оно полностью намокнет. Потом выжми его и принеси сюда.

Охваченный любопытством Харри выполнил её указание. Когда он вернулся, она велела ему положить полотенце на её груди и лобок.

– Где ты этому научилась? – спросил он.

– В Сингапуре.

– Я не знал, что ты была в Сингапуре.

– Да, я была там. Много лет назад, когда Сингапур ещё принадлежал англичанам.

Прикладывая полотенце к различным частям тела Алексис, Харри чувствовал себя доктором.

– Что ты там делала?

– В основном – это. Меня научил правительственный чиновник. Он сказал, что самое лучшее в Сингапуре, не считая меня, – это обильный воскресный ленч с керри в Танглине, после которого можно отправиться домой, лечь на жену и позволить вентилятору обдувать твою задницу. Тогда ещё не было кондиционеров.

Но даже трюк с полотенцем, который должен был возбудить Алексис и сделать её желанной, не помог им. Они смотрели друг на друга в тускло освещенной спальне Харри и не могли скрыть свое разочарование.

– Хотела бы я знать, что случилось, – сказала Алексис.

– Я тоже.

– Может быть, мы испытываем слишком сильное чувство вины из-за Тома, и это мешает нам наслаждаться.

– Может быть, – сказал Харри.

Но он знал, что это не так. Они отдалились друг от друга за все эти годы, хоть и пытались убедить себя в обратном. Время взяло свою неизбежную дань. Они уже не были теми невинными детьми, которыми хотели быть.

Покой и одиночество давили на них тяжелым грузом. Каждый день они упорно возвращались в разговорах к совершенным ими убийствам. Часами перебирали детали преступлений. Что касается домашних дел, то тут их подводила память, и если бы не добросовестная Маргерита, их быт развалился бы окончательно. Но когда речь заходила об убийствах, память у обоих оказывалась безупречной.

Харри по-прежнему помнил название парижского цветочного магазина, где он купил букет желтых роз перед убийством Полетт и Роуз (Ле Флер Мажестюоз); Алексис помнила цвет платья Сары, в котором она умерла (нежно-голубой), блеск рубинового колье на высохшей груди.

– Это колье проделало длинный путь, – заметил Харри. – Иэн купил его своей первой жене. Некоторое время им владела моя жена. А теперь оно перешло ко второй жене Иэна.

– Спасибо за то, что ты отдал его мне. Я всегда хотела иметь эту вещь. Много лет тому назад, когда Полетт ещё была жива, я видела её и Иэна на фотографии во французском журнале «Вог». Они были сняты на каком-то благотворительном балу. На шее Полетт висело это колье. Она была такой элегантной, такой soignee.[80]

– Даже с растрепанными волосами Полетт показалась мне потрясающе красивой. Мне было ужасно неприятно убивать её.

Алексис и Харри решили съесть ленч в Аликанте, в отеле «Карлтон». Они шагали по эспланаде, вымощенной бежевыми, красными и черными кусками мрамора и обрамленной с обеих сторон пальмами.

– Правда, Харри?

– Что правда?

– Что тебе было ужасно неприятно убивать её.

Он задумался.

– Странно, что ты задаешь этот вопрос. Я говорил себе много раз, что совершил мерзкий, непростительный поступок. Пытался убедить себя, что хотя и действовал ради благой цели, все же испытывал отвращение к себе, убивая двух совершенно невинных женщин. Однако…

– На самом деле ты получил удовольствие.

– Как ты догадалась?

– А ты что думаешь? Я тоже получала удовольствие, наблюдая за тем, как Сара подносит к губам чашку с «Хэгом», как синеет её лицо. И все же Сару убил другой человек. Я не была непосредственным исполнителем. Убийство Тома оказалось гораздо более захватывающим. Я испытывала восторг, когда мы держали его лицо под водой.

– Сейчас ты говоришь, как маньяк.

– В том-то и дело. – Алексис остановилась на цветных плитках. – Я не ощущала себя маньяком, когда мы зашли в море. Я испытывала сексуальное возбуждение. Не знаю, как ещё это описать. Но это было потрясающе.

Харри восхитился сестрой. Он была более честной, чем он. Вероятно, Алексис описывала его зловещие тайные эмоции, в которых он стыдился признаться. А она – нет. Но Алексис всегда принимала себя такой, какой она была, не придумывала фальшивые оправдания своему поведению. В течение двух недель, прошедших со дня смерти Тома, они много беседовали. Харри рассказал Алексис о своей связи с Томом, продолжавшейся до её приезда в Испанию. Похоже, она не испытала слишком большого удивления или отвращения.

– Это было очевидно, – Алексис воздержалась от прочих комментариев.

Она рассказала ему о своих позорных путешествиях (эротическое приключение в сингапурском отеле «Раффлз» произошло во время одного из них). Тогда, по её собственному признанию, она фактически была высокооплачиваемой куртизанкой. И все же она не сожалела о той жизни, не стыдилась её.

– В каких только странах я не трахалась. До сих пор могу сказать "Добрый вечер" на четырнадцати языках, включая югославский. На что мне жаловаться? Тогда это доставляло мне удовольствие.

Они вышли из лифта на верхнем этаже отеля «Карлтон» и оказались в красивом ресторане. Метрдотель посадил их за столик, сидя за которым можно было любоваться великолепным видом порта.

Вскоре официант принес бутылку "Маркиза де Рискаля" и налил в бокал немного вина на пробу. Харри одобрительно кивнул. Официант наполнил оба бокала.

– Ты ничего не говоришь о Джинне, – сказал Харри. – Только о Иэне. Все это время, не считая последних двух месяцев, ты жила с ней в одной квартире. Как она отреагировала, когда ты сказала, что уезжаешь в Париж?

– Вряд ли она мне поверила.

– Что? Ты не сообщила мне это!

– Дорогой Харри, я не имела возможности сказать тебе что-либо до смерти Тома. Ты был слишком занят, постоянно следил за личной жизнью Маргериты. А до этого из-за пьянства не мог поддерживать разумную беседу.

– Верно, – признал он. – Но теперь я трезв и больше не интересуюсь Маргеритой. Вернемся к Джинне. Если она не поверила, что ты в Париже, где же ты сейчас находишься, по её мнению?

– Понятия не имею. Я играла весьма убедительно, говоря о своем отъезде в Париж. Может быть, она купилась на это. Я сказала Джинне и миссис Кук, что поживу в «Ритце», пока не найду себе квартиру. Предложила им писать мне на адрес парижского офиса "Америкен Экспресс".

– Ты рисковала, давая им название реального отеля. Они могли позвонить туда.

– Это был вынужденный шаг. Я не могла изображать, будто уезжаю в Париж, не забронировав себе номер в гостинице.

– Что происходит с твоей корреспонденцией?

– Я попросила "Америкен Экспресс" пересылать её на почту в Аликанте.

– Как ты можешь отвечать на письма? На твоих конвертах будет стоять испанский штемпель.

– Я договорилась с Рене – француженкой, которая управляет "Домом Терезы". Я отсылаю письма ей, а она отправляет их в Париж.

– Ты ловко придумала.

Алексис засмеялась.

– Рене всегда обожала интриги. Мы умирали от смеха, когда она рассказывала о своих связях со знатными дамами. Они вечно боялись, что мужья узнают об их интимной жизни. Будто она интересовала мужей.

– Кстати, о мужьях. Ты получила какие-нибудь интересные известия от Иэна?

– Он расстроен, потому что его канарейка перестала петь. Миссис Кук сообщила мне в письме, что Джинна все ещё в бегах. Это было месяц тому назад. Может быть, Джинна уже вернулась домой. Почта из Лондона идет сюда медленно, она задерживается в Париже.

Официант принес блюдо с большими жареными креветками, которые слегка пахли чесноком и оливковым маслом. Он подал их Алексис и Харри, наполнил бокалы.

– Джинна в бегах? – сказал Харри. – Что это означает?

– Я давно хотела поговорить с тобой об этом. Она исчезла из Лондона за несколько дней до моего отъезда в Испанию. – Алексис принялась разламывать креветку. – Думаю, она отправилась в Пилгрим-Лейк.

Харри посмотрел на блюдо с ароматными креветками, на бокал красного вина, на оживленный порт Аликанте, на сестру, сидевшую напротив него с невозмутимым видом. Она была, как всегда, невероятно красивой и элегантной. Но, возможно, несмотря на кажущееся спокойствие Алексис, смерть Тома напугала её сильнее, чем он думал. Возможно, она слегка спятила.

Джинна в Пилгрим-Лейке! Это была самая нелепая, смехотворная идея, которую Харри когда-либо слышал. Что может делать богатая светская девушка вроде Джинны в таком маленьком провинциальном городке, как Пилгрим-Лейк?

– Ты знала, что там есть психушка? – улыбаясь, сказал Харри. – Она называется Санта-Фас. Если ты будешь говорить такие абсурдные вещи, то угодишь в нее.

– Dobra vece.

– Что это значит, черт возьми?

– "Добрый вечер" по-югославски, – ответила Алексис. – Я могу продолжить мой рассказ? Джинна считает, что мы подставили её отца.

61

За исключением того факта, что Харри и Алексис были братом и сестрой, Джинна не нашла ничего такого, что могла бы представить детективу-инспектору Лэнгдейлу. Однако она ломала голову по поводу Кей. Какое отношение имела Кей к Алексис и Харри? На первый взгляд, никакого. И все же мысли Джинны возвращались к загадочной дочери Джулианы.

Джинна была уверена в невиновности своего отца. Он никогда не стал бы покушаться на жизнь Алексис, чтобы она ему ни сделала, какую бы боль ни причинила своей связью с Томом. Иэн был неспособен на умышленное убийство. Есть такие поступки, которые человек не может совершить по своей природе.

Несомненно, Алексис и Харри – убийцы. Другого ответа не существовало. Вопрос стоял таким образом – как доказать это? Пребывание в Пилгрим-Лейке, крупицы информации, полученные от таких людей, как Деннис Рейли, только укрепляли убежденность Джинны в том, что Маринго имели все основания желать смерти Сары. Интуиция ясно подсказывала это. Но Джинне требовались неопровержимые доказательства, и она подозревала, что сумеет получить их только из уст самих убийц. Где бы они ни находились.

Пришла пора яблочного праздника, и жители Пилгрим-Лейка тратили это время на занятия спортом, всевозможные конкурсы и культурный отдых.

Джинна присутствовала на соревнованиях по перепиливанию бревен, поеданию яблочного пирога, дартсу, арм-реслингу и подковыванию лошадей. Она участвовала в конкурсах по перетягивании каната и метанию яблок, выступила в шахматном турнире. Везде потерпела поражение.

Кроме этого, она ловила форель, ходила в кино, посетила индейский музей и парикмахерскую.

К тому времени, когда праздничная круговерть подошла к завершению, из Канады вернулся Чарли Элиг. Как-то под вечер Джинна отправилась в аптеку поговорить с ним.

Чарли Элиг, или молодой Чарли, как называл его Деннис, оказался крепко сбитым пятидесятилетним мужчиной с короткой стрижкой, галстуком-бабочкой и приветливой, радушной улыбкой.

– Конечно, я помню Алексис и Харри Маринго! – заговорил Чарли. – Они ели здесь ленч после школьных занятий. – Обычно заказывали одно и то же: гамбургеры, картофель-фри, шоколадный коктейль. Знаете, сколько я брал за все это тридцать лет тому назад?

Джинна покачала головой.

– Двадцать пять центов! Четверть доллара! Мое фирменное горячее блюдо стоило всего сорок пять центов. И это с овощами двух видов. Времена определенно изменились.

– Алексис и Харри всегда приходили только вдвоем? У них не было друзей?

– О, они держались дружелюбно с другими детьми, но их связывали особые отношения. Как у близнецов. Они были неразлучны.

– Вы случайно не знаете Кей Маринго? Их тетю?

– Кей Маринго? Это не та женщина, что вышла замуж за слесаря из Рочестера и затем переехала с мужем в Детройт?

– Думаю, да.

– Конечно. Это была Кей. Я ни разу не видел её после того, как она перебралась на Средний Запад, но миссис Джулиана утверждала, что дочь регулярно писала ей. Тогда мне показалось странным, что Кей никогда не приезжала в Пилгрим-Лейк даже ненадолго. Потом я забыл о ней на несколько лет – до того дня, когда миссис Луиза и миссис Джулиана пришли сюда на ленч.

– Да?

– Повод был печальным. Понимаете, в тот день мы узнали, что муж миссис Луизы, Марк, погиб на Тихом океане. Миссис Луиза и миссис Джулиана сидели долго, вспоминая семейные дела. Тогда я не только стоял за аптечным прилавком, но и сам подавал ленч, поэтому невольно слышал многое из бесед посетителей. Вы понимаете, я не подслушивал специально.

Джинна кивнула.

– Подойдя к столику, чтобы дать женщинам хлеб и масло, я услышал, как миссис Джулиана сказала, что они обе пережили свою долю семейных трагедий.

Чарли почесал свое короткое заостренное ухо.

– Потом с улицы донесся шум, и я пропустил пару слов. Но я точно помню сказанное миссис Джулианой: Тебе пришлось усыновить Харри. Моя дочь умерла во время родов.

Джинне показалось, что её поразила молния.

– Усыновить Харри?

– Да, мэм. Эти две фразы прозвучали одна за другой, они потрясли меня. Все в Пилгрим-Лейке считали, что Харри был ребенком миссис Луизы, как и её дочь Алексис. То есть сыном миссис Луизы и мистера Марка. Поэтому меня изумило сказанное пожилой женщиной. Естественно, мне пришла на ум самая очевидная мысль.

– Вы подумали, что Харри не был родным сыном миссис Луизы.

– Да, мэм. Что он был ребенком её золовки Кей, умершей во время родов. И что потом миссис Луиза и мистер Марк усыновили его.

– Однако они скрывали, что Харри был усыновлен.

Чарли прочистил горло.

– Возможно, Харри был незаконнорожденным ребенком. Такие вещи в Пилгрим-Лейке не афишируют.

– Значит, возможно, Кей не была замужем.

– Возможно.

Джинне казалось, что её голова вот-вот взорвется от этих неожиданных открытий. Если Алексис и Харри не были братом и сестрой, это многое меняло. Их отношения, казавшиеся кровосмесительными, вовсе не являлись таковыми. Интимная связь между кузеном и кузиной не считалась столь запретной, как между родными братом и сестрой. Это означало, что они могли организовать убийство Сары и осуждение Иэна ради очевидной цели – чтобы убежать вдвоем, быть вместе, пожениться (после развода Алексис). Они никогда не смогли бы сделать это, имея общих родителей.

Внезапно Джинне пришла в голову одна мысль.

Что, если Алексис и Харри не знают, что они – двоюродные брат и сестра, а не родные?

Когда через несколько дней Джинна вернулась в дом престарелых к Джулиане, она знала, что это будет её последняя беседа в Пилгрим-Лейке. Больше говорить было не с кем. Она повидала всех, кто заслуживал внимания, и теперь хотела узнать, прав ли Чарли. Действительно ли Харри был усыновлен? И известно ли ему это? Захочет ли старая женщина раскрыть семейную тайну и сказать правду? – спрашивала себя девушка. У Джулианы не было никаких мотивов для такого признания, и это делало задачу Джинны ещё более интересной.

– Она ещё не оправилась полностью после своей недавней болезни, сказала медсестра, встретившая Джинну. – Пожалуйста, не задерживайтесь.

– Хорошо, – обещала Джинна.

Джулиана была в розовой пижаме и казалась более здоровой, чем во время предыдущего визита Джинны. В слабых глазах старой женщины появился новый блеск, и она пренебрежительно назвала вирусную инфекцию "обыкновенной ангиной".

Джинна собралась подвести разговор к главному вопросу, который привел её сюда, как вдруг Джулиана произнесла:

– Вы узнали, что Харри был усыновлен, да?

Джинна знала, что ей уже следовало привыкнуть к шокирующей прямолинейности обитателей Пилгрим-Лейка, но все равно эта фраза застала её врасплох.

– Да, я действительно это узнала.

– Кто вам сказал?

– Чарли Элиг.

Старушка засмеялась, словно услышала остроумную шутку.

– Молодой Чарли, да? Я всегда замечала, что он любит совать нос в чужие дела, слушать разговоры посетителей во время ленча. Что ж, он хотя бы держал рот на замке все эти годы. Надо отдать ему должное.

Удивленная, но обрадованная столь спокойной реакцией Джинна пошла в наступление.

– Харри знает, что его усыновили?

– О, Господи, нет! – Похоже, такая перспектива привела Джулиану в ужас. – Вы не собираетесь сказать ему это теперь, после стольких лет?

– Нет, конечно, нет. Пожалуйста, не беспокойтесь, миссис Маринго. Я просто пытаюсь разобраться в ситуации. Значит, по-вашему, Алексис и Харри до сих пор считают, что они – родные брат и сестра. Верно?

– Совершенно верно! – Джулиана энергично кивнула своей седой головой. – Луиза и Марк скрывали от них правду, и Луиза взяла с меня клятву молчания. Она очень любила Харри. Она боялась, что он не ответит на её любовь, если узнает, что она ему не родная мать. Больше никто здесь не знал, что Кей умерла в Рочестере. Мы изображали, будто она счастлива в браке и живет на Среднем Западе.

Джинна тихо заговорила:

– На самом деле Кей никогда не была замужем, верно, миссис Маринго?

– Да. – В глазах Джулианы появились слезы. – Поэтому мы помалкивали насчет усыновления, чтобы Марк мог защитить репутацию сестры. И Харри. Можете себе представить, как обращались бы с бедным мальчиком в Пилгрим-Лейке, если бы кто-нибудь узнал, что он – незаконнорожденный.

– Да, – сочувственно произнесла Джинна. – Ему бы пришлось несладко.

– Поэтому мы позаботились о том, чтобы никто не мог заподозрить, что Харри – вовсе не сын Луизы и Марка. Должно быть, этот Чарли Элиг подслушал мой разговор с Луизой. Иначе он тоже ни о чем бы не догадывался.

– Рочестер находится в штате Нью-Йорк?

– Да, дорогая. Севернее Пилгрим-Лейка. Почему вы спрашиваете?

– Не знаю. Это такая трогательная история.

Джинна решила обратиться в рочестерский отдел регистрации граждан с просьбой выслать свидетельство о рождении Харри. Поскольку в момент родов Кей не была замужем, её сын, очевидно, значился как Харри Маринго.

– Усыновили его также в Рочестере?

– О, да. Уилфред сразу же отдал новорожденного в дом малютки. Это произошло в ноябре 1932 года. Луиза и Марк, да будет земля им пухом, забрали его оттуда через месяц. На самом деле Харри старше Алексис меньше чем на семь месяцев.

– Как Луиза это объяснила? Такую маленькую разницу в возрасте?

Глаза Джулианы заблестели, как у шаловливой девчонки.

– Все очень просто. Луиза утверждала, что Харри старше Алексис на девять месяцев. Говорила всем, что он родился в сентябре, когда она ещё училась в колледже, где тайно вышла замуж за моего сына. Провести людей насчет возраста Харри не составило труда, поскольку он был большим малышом. Пять килограммов двести граммов! Он был настоящим гигантом!

– Да, вы правы.

– Харри родился с волосами и одним зубом. Он выглядел значительно старше своего истинного возраста, поэтому обмануть всех оказалось делом легким.

– Алексис и Харри никогда не догадывались о правде?

– Нет. Никто не догадывался. – Пелена недоумения затянула глаза старой женщины. – Вы, кажется, знаете Алексис. Харри говорил мне, что она тоже живет в Англии. С ней все в порядке? Как она выглядит? У неё есть дети? Хотела бы я знать, почему она мне не пишет. Хотя, если память меня не подводит, Харри тоже давно мне не писал. Вероятно, уже несколько лет. Точно не знаю. Я теперь постоянно ошибаюсь во времени.

– У Алексис все в порядке, она так же красива, как прежде, – сказала Джинна, сознавая, что, несмотря на короткие просветления, Джулиана все же страдала старческим слабоумием. – Но ни у нее, ни у Харри никогда не было детей.

– Жаль. Мне было бы приятно стать прабабушкой. Ну да ладно, – она покорно махнула рукой. – Когда вернетесь в Лондон, передайте Алексис и Харри, что я люблю их. Сделаете это?

– Да, миссис Маринго. Обещаю. Спасибо вам за все.

– Я рада, что облегчила душу. – Джулиана улыбнулась. – Теперь я могу спокойно умереть.

Джинна сожалела о том, что ей пришлось обмануть Джулиану, но другого пути у неё не было. Зато старая женщина отправится на тот свет, не зная, что её любимые внук и внучка – убийцы. Она умрет, думая, что они счастливы в Англии. Это уже кое-что.

Джинна хотела до своего отъезда из Пилгрим-Лейка получить копии не только свидетельств о рождении и усыновлении Харри, но и свидетельства о рождении Алексис. Девушка чувствовала, что когда она наконец доберется до этой парочки и предъявит им три официальных документа, под их ногами разверзнется земля.

Джинна покинула ухоженную территорию "Земного рая", все ещё размышляя.

Куда отправился Харри, продав дом в Гилфорде? С ним ли сейчас Алексис? Не имело смысла звонить в «Ритц» и проверять, там ли Алексис. К настоящему времени она уже должна была подыскать себе квартиру. Если она действительно в Париже. По возвращении в Лондон надо сразу же справиться у миссис Кук относительно нового адреса Алексис. И тогда она, Джинна, нанесет своей дорогой мачехе неожиданный визит…

Джинна в последний раз вернулась к озеру.

Листья на деревьях уже не были золотистыми и рыжими, как месяц тому назад, когда девушка приехала сюда. Они стали темно-коричневыми, мертвыми. На берегу озера стояли сбившиеся в кучку парни. Гитарные аккорды едва долетали до ушей Джинны. Мальчишки пели старую песню битлов "Я хочу держать тебя за руку."

Именно эта вещь звучала в доме Тома МакКиллапа, когда они в первый (и последний) раз занимались любовью. У него была пластинка с немецким вариантом: "Komme Gib Mir Deine Hand".[81] Джинна отлично помнила этот вечер. Позже оказалось, что Алексис известно о происшедшем тогда. Откуда? Как она могла узнать, что её падчерица занималась любовью с Томом МакКиллапом именно в тот вечер? Только от

"Я поняла, что в прошлую среду, когда ты вернулась домой с таким самодовольным видом, ты была с Томом."

Так объяснила Алексис свое загадочное прозрение. В тот момент разоблачение встревожило Джинну, и она поверила мачехе. Но сейчас ей на ум пришло более разумное объяснение.

Алексис, Харри и Том.

Мозг Джинны заработал энергичнее, и она бессознательно прибавила шаг. Девушка ощутила вспыхнувший где-то внутри неё огонь. Все стало ясным, очевидным. Но ей ещё предстояло отыскать эту троицу, установить, где они живут. Сделать это будет нелегко. Она не располагала ни единой ниточкой, за которую смогла бы уцепиться.

Потом её посетила мысль. Том был самым слабым звеном зловещей троицы. Один человек должен был знать, где сейчас МакКиллап. Ее старый знакомый с катка в Сент-Морице: барабанщик из рок-группы Тома.

Теперь все решит везение. Судьба. Джинна молча попрощалась с Пилгрим-Лейком. Здесь все началось – нездоровые отношения между Алексис и Харри. Возвращаясь в «Виндзор», девушка могла только гадать, где и как скоро они закончатся.

Джинна Дженнифер Николсон с нетерпением ждала этого момента.

62

Рождество пришло и ушло, настал 1976 год.

Мы с Харри встретили Новый Год в доме испанцев, с которыми мы познакомились в ночном клубе Аликанте. В клубе было многолюдно, мы оказались вчетвером за одним столом, и нас тотчас заинтриговал элегантный, немного пресыщенный облик этой пары.

Их звали Конча и Фредди (американизированный вариант Фернандо), они владели роскошным пентхаусом с видом на город. Когда они пригласили нас на новогоднюю вечеринку, мы удивились. Испанцы редко приглашают новых людей к себе в дом после столь непродолжительного знакомства.

– Вы получите удовольствие, – с улыбкой сказала Конча. – Мы устраиваем небольшое представление для наших гостей.

– Какое представление? – спросил Харри.

– Пожалуй, это можно назвать флиртом со смертью, – пояснил Фредди. Вам понравится, если только вы не испытываете отвращения к некрофилии.

Мы понятия не имели о том, что нас ждет, хотя позже узнали, что некрофилические бордели весьма распространены в Испании. Похоже, испанцы легко поддаются зловещему очарованию ночи, темноты, смерти. К числу их любимых игрушек относится хорошенькая маленькая кукла, которую можно ранить, чтобы потом наблюдать, как она будет корчиться и умирать.

Когда мы прибыли в пентхаус Казалсов, вечеринка уже шла полным ходом, и на первый взгляд она выглядела, как обычное светское сборище. Гости были одеты элегантно, роскошно. На шеях женщин, их пальцах, открытых бюстах, мочках ушей сверкали бриллианты, рубины и изумруды. Облик мужчин говорил об успехе и хорошем вкусе. В углу Г-образной гостиной был установлен бар, официанты подавали приглашенным шампанское и бутерброды с икрой. Бросалось в глаза загадочное отсутствие Кончи.

Незадолго до полуночи Фредди отвел нас и нескольких других гостей в отдельную комнату, расположенную в глубине квартиры, где, очевидно, и должно было состояться шоу.

– Я приглашаю только ценителей, – Фредди улыбнулся нам с Харри. Остальные развлекаются обычным способом. Музыка, танцы, спиртное.

Комната, в которую он привел нас, была совершенно черной. Стены были затянуты черным бархатом, свет исходил только от дрожащего пламени свечи, что стояла у изголовья тщательно задрапированного гроба. В нем лежала красивая молодая женщина с белоснежном кружевном платье, доходившем до её шеи. Длинные черные волосы покойницы падали волнами ей на плечи, щеки были нарумянены вызывающе ярко. Лишь через мгновение мы поняли, что это Конча.

– Так в этой стране красят женщин для похорон, – шепнул нам Фредди.

На один миг я имела глупость поверить, что Конча мертва. Потом мы с Харри обменялись насмешливыми понимающими взглядами.

– Кто желает начать? – спросил Фредди так, словно он вежливо предлагал кому-то запеть рождественский гимн.

Высокий человек в черном смокинге с красной шелковой отделкой шагнул вперед. Ему было лет пятьдесят, он обладал аристократическими чертами лица и напоминал некоего графа со страницы «Вога», катающегося со своей семьей на лыжах в Гстааде или загорающего возле роскошной виллы в Марбелле.

– О, bueno, Senor,[82] – сказал Фредди. – Начнем?

Человек с аристократической внешностью быстро разделся и залез в гроб. Я заметила поблескивавший в тусклом свете гигантский эрегированный член. Все присутствовавшие затаили дыхание. Он бережно, почти застенчиво, приподнял белое кружевное платье Кончи и обнажил её тело. Лобковые волосы женщины чернели на фоне белых целомудренно сдвинутых бедер.

Мужчина раздвинул бедра Кончи, обхватил руками ягодицы и приподнял их; длинные ноги женщины замерли в воздухе. Затем он опустился на Кончу, положил себе на плечи её ноги, обутые в изящные туфельки из белого атласа, и начал медленно, очень медленно вводить свой громадный член ей в анус.

По правде говоря, я подумала, что он не поместится там, но он начал понемногу исчезать и в конце концов полностью скрылся. Во время этой медленной, хирургически точной процедуры, занявшей несколько минут, Конча не двигалась, не говорила, не жестикулировала, не стонала. Она лежала, как труп, словно действительно была мертва.

Мужчина начал трахать её с искусно сдерживаемым неистовством – только так я могу описать его поведение. Он явно привык к такому акту, ему доставляло огромное удовольствие вводить свой пенис в анус Кончи и вытаскивать его оттуда. Гости наблюдали за происходящим безмолвно, с серьезными лицами.

Но с атмосферой что-то происходило. Она становилась накаленной. Я увидела остекленевшие глаза Фредди и его эрекцию, которую он не пытался скрыть. Его мужской орган выпирал из-под безупречно сшитого смокинга. Мне показалось, что он не столь велик, как у мужчины с аристократической внешностью (насколько я могла судить), но все же Фредди имел все основания не стыдиться его.

Наши глаза встретились, и я забыла о стоявшем возле меня Харри. Я внезапно поняла, что мы с Фредди станем любовниками. Харри тоже это понял, потому что он мягко пожал мою руку, словно говоря: все в порядке, действуй.

Никто ничего не произнес, в словах не было нужды. Я положила руку на разбухший член Фредди и почувствовала, что он отвердел ещё сильнее под моими пальцами. У дальней стены красивая женщина стянула с плеч свое алое шифоновое платье, и её маленькие груди с розовыми бугорками забелели в полумраке. Стоявшая возле неё женщина начала ласкать одной рукой бюст своей соседки, вторая рука скользнула под алый шифон. Однако их взгляды оставались прикованными к мужчине с аристократической внешностью и Конче.

Фредди мягко прикоснулся сзади к моей шее, слегка пригибая мою голову вниз. Я опустилась на пушистый ковер, расстегнула ширинку Фредди, достала оттуда пенис, взяла его в рот и начала сосать. Потом позволила ему войти в меня целиком. Яйца Фредди болтались возле моего лица, его руки удерживали мою голову. Он не двигался и не издавал звуков, поэтому со стороны могло показаться, что не происходит ничего необычного.

Я видела, что у дальней стены женщина сосет грудь гостьи в алом шифоновом платье, как я сосала член Фредди. Однако здесь царили мрачное безмолвие и сосредоточенность. Необходимость сдерживать крики восторга и стоны, скрывать боль и удовольствие, наслаждаться в полной тишине обостряла приятные ощущения.

Харри нашел молодую блондинку, чем-то напоминавшую Маргериту, но совершенно незнакомую. Она еле заметно шагнула к нему и глазами поведала о своем желании. Однако Харри лишь раздел её, позволив стильному платью соскользнуть к лодыжкам, и продемонстрировал полное отсутствие интереса. Будучи не в силах терпеть такое обхождение, она стала искать взглядом другого мужчину.

Но другой мужчина, словно участвуя в заговоре, тоже проигнорировал блондинку. Похоже, все понимали, что Харри и блондинка затеяли игру. Они оба хотели, чтобы её желание стало невыносимо острым. Она была настоящей красавицей с безупречной кожей и золотистыми локонами вокруг лица, но никто не прикасался к ней. Все вынуждали её испытывать унижение. Она, кажется, не знала, что делать. Она попыталась приблизиться к женщине в алом шифоне и её партнерше, но они лишь разрешили ей облизать их половые органы. Потом они похлопали её по обнаженным ягодицам и пробормотали что-то ей на ухо.

Она покорно вернулась к Харри, который, похоже, уже был готов принять её. Я тем временем почувствовала, что Фредди собирается кончить. Я раскрыла рот пошире, чтобы принять поток спермы. Горячая, соленая струя ударила мне в горло. Потом член поник, Фредди вытер себя безупречно белым носовым платком, убрал его в карман и восхищенно посмотрел на меня, шепча piporos (комплименты).

Конча в своем гробу все ещё не издала ни звука.

Один из мужчин протянул Харри какой-то предмет. Я разглядела его в полумраке. Это был длинный черный вибратор с украшенной бриллиантами ручкой. Когда Харри включил устройство, оно негромко зажужжало. Блондинка бросила голодный взгляд на вибратор, ожидая, что Харри воспользуется им, но он отдал ей устройство и жестом дал понять, что она должна сделать все сама. Девушка послушно закрыла глаза и начала ласкать вибратором свои соски, живот, половые органы, потом ввела его внутрь и стала медленно покачивать из стороны в сторону. Он полностью находился в ней, я видела лишь периодически вспыхивавшие на ручке бриллианты.

Глаза девушки оставались закрытыми, как у Кончи. Тело блондинки начало вздрагивать, она затрепетала, стиснула зубы, чтобы не закричать. Оргазм достиг максимальной силы, однако бриллианты на ручке ещё продолжали какое-то время сверкать. Наконец обессилевшая девушка прильнула к Харри. По искусно накрашенному лицу тек пот, пляшущие глаза улыбались Харри, и он ответил ей ободряющей восхищенной улыбкой.

Затем он отвел блондинку к стене, и они занялись любовью. Какая-то женщина обхватила ноги Харри, чтобы придать ему большую устойчивость, а мужчина принялся целовать его яйца. Эта четверка образовала пирамиду: Харри трахал блондинку, женщина держала его ноги, мужчина лизал его яйца. Но этим пирамида ещё не закончилась.

Я взяла брошенный вибратор с бриллиантами и подошла к этой компании. Вставила устройство блондинке в анус. Теперь Харри трахал её спереди, а я сзади. Влага сочилась из всех её пор и отверстий, короткие вьющиеся волосы намокли. Девушка закачалась, снова приближаясь к оргазму. Она то отодвигала таз назад, то прижималась бедрами к Харри, чтобы получить максимальное удовольствие от нас обоих.

Мы с Харри посмотрели друг на друга поверх головы девушки, наши взгляды соединились в этой раскаленной атмосфере страсти. Второй оргазм девушки обещал стать ещё более неистовым, чем первый, похоже, она была готова разорваться на части. Ее тело содрогалось в конвульсиях… Наконец все закончилось, мы все отошли в сторону, Харри взял блондинку за руку, нежно поцеловал её в губы и повел смотреть финал некрофилического акта.

Конча приближалась к оргазму.

Фредди ждал этого момента. Его лицо было сосредоточенным, он, несомненно, хорошо знал все признаки надвигающегося взрыва. Сможет ли она сохранить это величественное молчание? – подумала я.

Наконец в гробу началась кульминация.

Конча сомкнула в экстазе губы, стиснула руки (это было единственным движением, которое она позволила себе до настоящего момента). Блики света играли на её коже цвета слоновой кости. Внезапно стало ясно, что она кончает. Но вместо того, чтобы задрожать в конвульсиях, как блондинка, Конча лишь широко раскрыла рот и испустила пронзительный вопль – такой громкий, что, вероятно, все жители Аликанте смогли услышать его и понять, что эта женщина-труп наконец испытала долгожданный экстаз.

Мужчина с аристократической внешностью слез с женщины, выбрался из гроба и оделся. Женщина в алом шифоновом платье и её партнерша лизали друг друга на полу. Конча открыла глаза, опустила свое белое кружевное платье и встала, чтобы присоединиться к мужу и гостям, продолжавшим заниматься любовью с теми, кого они хотели, в этой черной, обтянутой бархатом усыпальнице. Всякий, кто не желал оставаться здесь, мог покинуть комнату и принять участие в вечеринке, происходившей в другой части пентхауса. Некоторые гости тихо отправились туда.

– С Новым годом, – сказал мне Харри. – Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя.

Мы с Харри решили остаться. Тут ещё находились люди, которые нам нравились и которых мы хотели познать. Мы только что начали открывать для себя восхитительный мир оргий. Голодные, жадные, мы не стыдились наших желаний, спешили осуществить их. Мы оба знали: чем раскованней мы сближаемся с другими, тем сильнее любим друг друга, острее ощущаем нашу близость.

Я начала снимать мой костюм сапфирового цвета. Ко мне подошел человек с голубыми глазами, он прошептал мне что-то на ухо.

– Хорошо, – тихо ответила я.

Какая-то женщина заняла место Кончи в гробу и стала ждать любовника.

Харри присоединился к троице, образовавшей клубок из голов, рук и ног.

63

Оргии, в которых участвовали мы с Харри, а также наши другие, менее дерзкие, сексуальные эскапады, лишь ещё больше сблизили нас. Возможно, это объяснялось тем, что теперь мы могли откровеннее делиться друг с другом нашими разнообразными сексуальными желаниями, честнее принимать нашу необычную любовь, которая, я уверена, показалась бы посторонним извращенной, порочной, противоестественной.

Мы же не считали её таковой, как ни трудно это представить.

Мы с Харри любили друг друга, принадлежали и верили друг другу, нуждались друг в друге, не могли представить свое существование друг без друга. Мы были друзьями, любовниками, братом и сестрой, а в некотором смысле – мужем и женой. Я знала, что если с Харри что-нибудь случится, у меня пропадет желание жить. Он говорил, что относится ко мне так же, что не представляет свою жизнь без меня.

– Никто в мире не заменит мне тебя, – сказал как-то Харри.

– А мне – тебя, – ответила я.

Мы обрели близость (во всех значениях этого слова), которую большинство людей ищет на протяжении всей жизни. Я уверена, что в глубине души каждого из нас таится желание соединиться с другим человеком, но многим ли удается хотя бы приблизиться к этой невыразимо драгоценной цели? Может быть, поэтому в мире столько песен о любви, о стремлении отыскать единственного человека, с которым можно не играть, а быть самим собой. Нам с Харри это удалось.

Никто другой, ни один мужчина и ни одна женщина, сколь угодно привлекательные, умные, нежные, чувствительные и обаятельные, не смогли бы заменить нам друг друга. Потому что только мы делили общие воспоминания о далеком прошлом, воспоминания, хранившиеся в глубине наших душ и делавшие нас единым целым.

Наше детство, наши браки, наши убийства, наши путешествия (Париж, Нью-Йорк, Сент-Мориц, Лондон, Испания), наша страсть друг к другу… эти тайны были выгравированы на наших сердцах. Они были глубоко личными, не предназначались для продажи. Мы держались за них с цепкостью всех любовников, которые вечно боятся испытать боль утраты. Однако мы боялись лишь одной утраты (не считая, конечно, смерти): только закон мог настичь нас, лишить свободы, друг друга.

Когда я поделилась с Харри моими опасениями насчет того, что Джинна отправилась в Пилгрим-Лейк, чтобы покопаться в нашем прошлом, он спросил, почему я не остановила падчерицу.

– Я не могла это сделать, – сказала я. – Во-первых, я не знала точно, что она полетела именно туда. Я только догадывалась об этом. Она удрала с Маунт-стрит, когда ни меня, ни миссис Кук не было дома. Но даже если бы я точно знала её планы, что бы я могла сделать? Позвонить в полицию? Что бы я им сказала? Что моя падчерица отправилась в Америку? Это не преступление.

– Ты могла заявить об её исчезновении. Могла сказать, что, по-твоему, ей угрожает опасность.

– Какую пользу это принесло бы? Если, конечно, на самом деле ей ничего не угрожает.

– Пожалуй, ты права, – признал Харри. – В любом случае ты ведь сказала, что она уже вернулась в Лондон?

– Да, я получила письмо от миссис Кук. Джинна уже дома и ходит в университет. Почта идет сюда целую вечность. Рене пересылает письма не слишком быстро. К тому же в последнее время она часто уезжает отдыхать.

– Джинна сказала миссис Кук, где она была?

– Якобы в Швейцарии. Она заявила, что соскучилась по старым подругам и отправилась в Гстаад. Поддалась внезапному порыву.

Харри пристально посмотрел на меня. Перестав безудержно хлестать «перно», он снова стал очень красивым.

– Но ты ей не веришь? – спросил он.

– Нет. Если бы у Джинны были такие планы, она бы поведала о них мне или миссис Кук. Оставила бы нам записку.

Вечер только начинался, мы сидели перед камином, потягивая херес и грея ноги. Мы оба приходили в себя после неистовых свиданий с нашими нынешними любовниками. Мы получали удовольствие, проводя вечер наедине. Или получали бы его, если бы не наша связанная с Джинной тревога.

– Миссис Кук пишет, что Джинна требует сообщить ей мой парижский адрес, – сказала я. – Почему? Почему Джинна внезапно захотела найти меня? Не потому же, что она соскучилась по мне. Она меня ненавидит. Значит, тут что-то другое.

– Если Джинна требует у миссис Кук твой парижский адрес, значит, она уверена, что ты действительно в Париже. Это успокаивает, верно?

– Пожалуй, да.

– Что миссис Кук сказала Джинне относительно твоего парижского адреса?

– Она сообщила ей ту ложную информацию, которую я дала нашей домработнице. Примерно через месяц после моего отъезда из Лондона я написала миссис Кук. Сказала ей, что я покинула «Ритц» и остановилась у подруги, у которой нет телефона. Предложила ей писать мне на адрес парижского офиса "Америкен Экспресс", поскольку я могу сменить место проживания.

– Тогда Джинне не за что зацепиться. Она не сможет тебя разыскать.

– Если только "Америкен Экспресс" не даст ей мой адрес в Аликанте.

– Вряд ли они так поступят, – сказал Харри. – Это считается неэтичным.

– Наверно, ты прав.

Однако почему я не могла избавиться от беспокойства, предчувствия надвигающейся беды?

– Не представляю, каким образом Джинна смогла бы разыскать меня, сказал Харри. – Никто не знает, где я. Даже мой адвокат. Покидая Англию, я сказал ему, что буду путешествовать по всему свету.

– То же самое сказал своим друзьям Том.

Мы с Харри посмотрели друг на друга и задали себе один и тот же вопрос: был ли Том так же осторожен, как мы? Гораздо более легкомысленный и болтливый, нежели мы, он не имел опыта интриг, маскировки, заметания собственных следов. У него отсутствовала практика в таких делах, успешно осуществлять которые мы с Харри умели с давних пор. Том не обладал криминальным мышлением. Именно поэтому он был сейчас мертв.

Я вспомнила открытку с видом, которую Том купил в тот день, когда мы посетили замок Санта-Барбара. Он сказал, что собирается послать её своему другу-барабанщику, переехавшему в Лос-Анджелес. Тогда я была так встревожена намерением Тома (считавшего меня своей сообщницей) утопить Харри, что не забрала у него открытку, что сделала бы в другой ситуации. Потом, когда мы с Харри заключили союз против Тома, я забыла об этом инциденте. Сейчас я могла лишь гадать, отправил ли Том эту открытку, как он обещал, без подписи и обратного адреса.

Интуиция подсказывала мне, что не следует говорить об этом Харри. Если открытка была послана, Харри мог бы лишь волноваться из-за этого. В любом случае барабанщик находился на расстоянии более девяти тысяч миль от нас (успокаивала себя я) и вряд ли на него произведет большое впечатление вид какого-то незнакомого испанского замка.

Харри закурил одну из сигар, подаренных ему ко дню рождения Томом. Терпкий аромат заполнил собой комнату. Полыхающий камин создавал атмосферу покоя и безмятежности, херес пробуждал в нас аппетит перед обедом, и нам было трудно поверить, что где-то за этими четырьмя стенами нас поджидает опасность.

– Даже если Джинна на самом деле посетила Пилгрим-Лейк, что весьма маловероятно, что она могла там узнать? – спросил Харри. – Кроме того, что мы – брат и сестра?

– Этого вполне достаточно для пересмотра дела об убийстве Сары. Неужели тебе это не ясно? Один тот факт, что мы солгали Скотланд-Ярду насчет наших отношений, даст им новые доказательства. Те, что отсутствовали во время суда над Иэном. Это станет законным основанием для пересмотра вопроса о виновности Иэна.

– Пожалуй, да, – неуверенно сказал Харри.

– Мне пришло в голову кое-что еще.

– Что именно?

– Если Джинна обнаружила, что мы – брат и сестра, она скажет об этом Иэну, и он пересмотрит свою позицию. Он признал себя виновным в убийстве Сары, чтобы защитить Джинну. Теперь он поймет, какую глупость совершил. Поймет, что убийца – не Джинна, а я. Что мы с тобой в сговоре. Что мы связаны отнюдь не случайным знакомством.

– Это звучит серьезно, – согласился Харри. – Но лишь в том случае, если Джинна побывала в Пилгрим-Лейке, в чем ты, похоже, убеждена. Возможно, она просто убежала с каким-то парнем, в которого влюбилась, – предположил Харри. – После Тома она могла полюбить секс. Может быть, она познакомилась с каким-то человеком в баре или на вечеринке и решила улететь с ним на Гибридские острова, чтобы развлечься там. Это может объяснять её загадочное исчезновение, да?

Меня не очень-то удовлетворило это объяснение. Я переживала из-за временного отсутствия Джинны. Происходило что-то ужасное. Я не доверяла моей падчерице. Я знала её гораздо лучше, чем мой брат.

– Надеюсь, да.

Сегодня мы решили пообедать дома. Верная Маргерита оставила нам в плите жареного цыпленка и картофель. Их надо было лишь подогреть. Начать мы собирались с домашнего овощного супа. Нас ждал чудесный семейный вечер.

Тем не менее по этому случаю я надела ярко-пурпурный шелковый костюм и мое чудесное колье с рубином. Я так любила эту вещь, что надевала её по малейшему поводу. Насыщенный цвет камня напоминал мне бургундское вино или свежую кровь. Я помнила забрызганный кровью белый фартук матери, в котором она работала за мясным прилавком в "Универсальном магазине Маринго". Но те пятна засохшей крови были чаще всего коричневыми. Мне никогда не нравился этот фартук. Он действовал на меня угнетающе.

– Ты заметил, – сказала я Харри, – что во время четырех совершенных нами убийств ни разу не пролилась кровь?

– Нет, пролилась. Когда я вырубил Полетт. После моего первого удара она хлынула из носа женщины.

– Это не считается.

– Почему?

– Я этого не видела.

– Господи, к чему ты клонишь?

Но я была погружена в мои мысли.

– Потом я отравила Сару. Снова бескровное убийство. Знаешь, Харри, если вспомнить все наши убийства, то можно увидеть, что они были относительно гуманными, изящными. Мы никого не застрелили, не зарезали. Не пускали в ход револьверы и ножи. Не пролили ничью кровь.

– Зачем нам было её проливать? – Харри отреагировал на мою серьезность смущенной улыбкой. – Без необходимости? Мы же шевелили не только руками, но и мозгами.

Я не засмеялась.

– В следующий раз прольется кровь!

Мой брат нахмурился.

– О чем ты говоришь? В какой следующий раз?

– Ты ведь не думаешь, что мы закончили, верно?

Харри растерянно опустил сигару.

– Я тебя не понимаю, Алексис. Что ты несешь? Конечно, мы закончили. Мы сделали то, что должны были сделать, чтобы быть вместе. В случае Тома чтобы остаться вместе. Но теперь все кончено. Это в прошлом.

– Да?

– Да, – ответил он, но уже с какой-то новой неуверенностью в голосе.

– Однако ты сам признался, что получил удовольствие от убийства Полетт и Роуз. Помнишь? Это было в прошлом месяце, когда мы отправились на ленч в «Карлтон». Ты стыдился своих чувств, но не пытался отрицать их.

– Я убил Полетт и Роуз семнадцать лет тому назад, – заметил Харри. Тогда я был мальчишкой.

– Ты не был мальчишкой, когда в прошлом месяце мы утопили Тома. Скажи мне, что ты не получил удовольствия. Ну же, скажи. Если ты это сделаешь, я тебе поверю. Мы ведь теперь ничего не скрываем друг от друга.

Харри задумался. Потом наши глаза медленно встретились. Ему не было необходимости говорить. За Харри все сказало мечтательное, довольное выражение его лица. Он словно вспоминал эротический эпизод. Убийство давало ощущение власти, а власть – вещь чувственная. Однажды вкусив её, люди нуждаются в ней. Мы с Харри стали наркоманами.

Но он снова попытался отмахнуться от этого.

– В твои планы не входит сделать из нас серийных убийц, Алексис? Убивающих кого попало ради удовольствия?

– Нет. Это неинтересно. Скорее глупо и бессмысленно.

– Тогда кого ты наметила в качестве твоей следующей жертвы?

– Нашей следующей жертвы, – поправила его я. – Мы теперь партнеры.

– Хорошо. Нашей. Кого?

– Догадайся.

Он уставился на меня, ожидая объяснения.

– Все просто, – сказала я. – Джинна – единственный человек, которого я действительно ненавижу. Я хочу сказать – из всех убитых нами людей. Я не питала настоящей ненависти к Саре, она лишь была препятствием, как и Том. Они нам мешали, и их пришлось убрать. Но я не испытывала к ним ненависти. А теперь представь себе, что такое уничтожить недруга, смертельного врага, который пытается погубить тебя. Не заблуждайся на сей счет: если Джинна появится здесь, то лишь для того, чтобы избавиться от нас. Конечно, законным путем, но это ничего не меняет. Я бы предпочла умереть, нежели оказаться за решеткой. А ты?

– Не знаю. Всегда можно рассчитывать на условно-досрочное освобождение. В конце концов мы бы освободились. Ты знаешь, как мягка английская система наказания. Нас бы освободи за хорошее поведение через пять лет.

– За хорошее поведение – это звучит смешно, если принять во внимание, что мы убили четырех людей.

– Четырех, Алексис. Не пятерых.

– Что это значит?

– Я думаю, что нам не следует даже помышлять об убийстве Джинны. Если мы совершим его, нам никогда не выбраться из тюрьмы. Никогда. Это преступление покажется слишком безжалостным, хладнокровным. Она молода и невинна. Суд примет во внимание, как сильно она пострадала в прошлом, потеряв в раннем возрасте мать и няню, а позже лишившись отца, угодившего в Дартмур за покушение на твою жизнь. Уверяю тебя, Алексис, если мы убьем Джинну, это будет выглядеть плохо. Очень плохо. Нас не пощадят.

Мой брат рассуждал разумно.

Мне не понравились его слова, но я не могла игнорировать их. С одной стороны, я безумно хотела расправиться с Джинной. С другой стороны, хотела жить, быть счастливой. Я чувствовала, что в моей душе происходит отчаянная схватка: моя жестокая, кровожадная натура боролась с другим человеком, жившим внутри меня, с человеком, которому не довелось реализовать себя, юной девушкой, мечтавшей о любви, нежности, покое. С девушкой вроде Джинны. Убив её, я бы уничтожила мой потенциал, который ещё не получил шанса раскрыться.

– Ты отчасти прав, – неохотно признала я. – Но ещё есть проблема денег.

– Что ты имеешь в виду?

– Я определенно не хотела бы через пять лет выйти из тюрьмы без единого гроша. А ты?

– Конечно, нет. Но кто сказал, что нам придется стать нищими? Я спрятал основную часть состояния Сары в швейцарских банках. Английские власти не смогут добраться до этих денег. Мы сможем взять их в любой момент.

Я улыбнулась, представив себе миллионы Сары, надежно спрятанные в Швейцарии, ждущие нас, сулящие нам много славных солнечных дней. Летние люди. Попадем мы в тюрьму или нет, все равно мы могли стать ими.

– Что тут смешного? – спросил Харри.

– Просто я подумала о правосудии. Есть нечто странное в том, как общество заставляет человека платить за преступления. Знаешь, Харри, прежде я никогда не думала об этом. Виновного не штрафуют, его только сажают в тюрьму.

– Верно.

– Через пять лет мне будет сорок семь, – произнесла я. – Это ещё не старость. Если я буду заниматься гимнастикой и следить за весом…

Харри усмехнулся.

– Я рад, что мы понимаем друг друга.

– Так было всегда.

Джинна появилась спустя четыре дня.

64

По случайному совпадению это произошло примерно в то же самое время дня, когда мы с Харри снова наслаждались сухим хересом перед обедом. На дворе гулял сильный ветер, но в гостиной было тепло и уютно, в камине потрескивали дрова. Маргерита оставила нам в плите пару огромных ростбифов.

Я была не в пурпурном шелковом костюме, а в длинном кашемировом свитере-платье, доходившем мне до щиколоток. Конечно, на шее у меня висело колье с рубином.

Я отправилась на кухню, чтобы проверить ростбиф, и вдруг услышала шум подъехавшего к дому автомобиля.

Кухня выходила окнами на передний дворик, и я посмотрела сквозь шторы, кто к нам нагрянул. Нежданные посетители редко являлись в Лос Амантес. Я подумала, что, возможно, Конча и Фредди решили нанести нам визит, чтобы развлечься. Последняя встреча с ними прошла так, что потом мы с Харри целые сутки восстанавливали силы, затраченные на наши неистовые проделки.

Мы занимались любовью всеми возможными способами, во всех возможных комбинациях. Сначала я с Кончей, потом Конча с Харри, потом я с Фредди, потом он с Харри, потом мы вчетвером, опьяненные вином и сладким ароматом раскрепощенного секса. Казалсы были похожи на нас, они не ведали никаких барьеров и избегали лишь явной жестокости.

В последний раз Конча привезла двухстороннее дильдо, оказавшееся исключительно удобной игрушкой. Благодаря ему мы с ней могли трахать друг друга одновременно, а Харри и Фредди наблюдали, как соприкасаются наши груди, как двигаются наши животы, как трутся наши половые органы о резиновое дильдо. Кончали мы обычно под восхищенные аплодисменты мужчин.

Однако сейчас, посмотрев в окно кухни, я увидела не Кончу и Фредди. Из темного «мерседеса» вылезла Джинна. Она бросила на наш дом неуверенный взгляд, словно сомневалась в правильности адреса. Я успела подумать лишь об открытке с изображением замка Санта-Барбара и внезапно поняла, что Том, вероятно, отправил её не из Аликанте (довольно большого города), а с нашей местной почты, из маленькой деревни Кампелло!

Обитатели Кампелло знали нас с Харри, мы им нравились, и они охотно сообщили бы приехавшему к нам другу, где мы живем. Господи, подумала я, в этом маленьком местечке мы были подсадными утками!

Что-то подсказывало мне, что сегодня наш обед сильно задержится. На серванте возле плиты лежал большой нож, которым Харри обычно разрезал мясо. Я схватила его и побежала в гостиную.

– Это Джинна. Она только что подъехала к дому.

Харри испуганно посмотрел на меня.

– Зачем тебе этот нож?

– Черт с ним, с ножом. Неужели ты не понял, что я сказала? Она здесь, Харри. Она нашла нас. Выследила.

Должно быть, на моего брата подействовал херес. Либо, в отличие от меня, он никогда не воспринимал Джинну как опасного врага. Потому что его не встревожило то, что ей удалось разыскать нас, что она приехала для этого из Англии и сейчас подходила к нашей двери. Зачем? Ради дружеской беседы?

– Харри, мне страшно.

– Это на тебя непохоже, Алексис. Я ещё никогда не видел тебя испуганной.

– Я никогда не попадала в такую ситуацию. Я не знаю, что мне делать.

– Впусти девушку в дом.

Я вздрогнула.

– Это все равно что впустить сюда Дракулу.

– Она одна?

– Похоже, да.

– Видишь? – Харри все ещё пытался убедить себя в том, что внезапное появление Джинны – отнюдь не катастрофа. – Если бы она приехала сюда, чтобы отомстить, думаешь, она была бы одна? Если бы у неё имелись доказательства, она явилась бы с полицией.

– Может быть, она привела полицейских.

– Тогда где они?

– Прячутся.

– Ты начиталась романов Агаты Кристи, Алексис.

В дверь позвонили.

– Ради Бога, – Харри засмеялся, – положи нож. Ты похожа на сумасшедшую.

– Мы оба сумасшедшие, потому что не завели револьвер.

Я бросила нож на кофейный столик и пошла ответить на звонок.

– Это Джинна, – услышала я голос падчерицы.

Вы можете спросить, почему я открыла дверь. Я могла позволить ей звонить до посинения. Но я знала, что она не сдастся, будет звонить бесконечно, а если мы откажемся открыть, найдет предлог для того, чтобы привести сюда полицию… Она могла сказать властям, что в доме горит свет и движутся какие-то тени – возможно, туда забрались грабители. Меньше всего я хотела, чтобы в Лос Амантес явилась неистовые испанские полицейские. У меня не осталось иного выбора, кроме как впустить её (если бы здесь была задняя дверь, я бы настояла на бегстве).

– Здравствуй, Алексис. Мне сказали, что я найду тебя здесь.

Она казалась повзрослевшей, уверенной в себе. На ней было пальто с отделкой из меха и сапоги. На плече у Джинны висела коричневая полотняная сумка-мешок.

– Что тебе надо?

– Ты совсем забыла о твоих очаровательных манерах, Алексис. Почему бы тебе не пригласить меня в дом? Тогда я отвечу на твой вопрос.

Прежде чем я успела раскрыть рот, возле меня появился Харри, все ещё державший в руке бокал с хересом.

– Джинна! Какой приятный сюрприз. Заходи, дорогая. Надеюсь, дома все в порядке.

Джинна прошла мимо нас в уютную гостиную, села на обитый кожей резной диван и обвела взглядом комнату.

– Очень мило, – сказала она. – Давно здесь живете?

– Я уверена, что ты проделала такой путь из Лондона не для того, чтобы задать этот вопрос, – сказала я, когда мы с Харри уселись в кресла напротив девушки. Меня с Джинной разделяли кофейный столик и наша взаимная ненависть. – Почему бы тебе не назвать истинную причину этого неожиданного визита?

– Полагаю, я могла бы сказать, что случайно проходила мимо. – Она саркастически улыбнулась. – Но вряд ли бы вы мне поверили.

– Хочешь выпить? – спросил её Харри. – Хереса?

– Нет, спасибо.

– Она хочет сохранить голову ясной, – сказала я. – Хочет быть уверенной в том, что ничего не напутает, когда станет рассказывать нам свою тщательно отрепетированную историю. Верно, Джинна?

– Не знаю, что ты имеешь в виду, Алексис. Я ничего не репетировала. Однако на самом деле располагаю информацией, представляющей, по-моему, интерес для вас обоих.

Нож лежал в нескольких дюймах от меня, но вдруг у неё в сумке револьвер? Клапан мешка закрывался на замок. Джинне придется сначала отпереть его. Я схвачу нож быстрее, чем она сделает это. Если Джинна и обратила внимание на нож, то ничем не выдала этого.

– Что это за информация? – дружелюбно спросил Харри.

– Я была в вашем родном городе, Пилгрим-Лейке. Разговаривала с вашей бабушкой, Джулианой, и другими знавшими вас людьми. С Деннисом, Чарли Элигом, администратором гостиницы "Виндзор"…

Пока Джинна перечисляла знакомые мне фамилии, я украдкой бросила взгляд на Харри. Его лицо из благодушного превратилось в обеспокоенное, испуганное.

– Вы – брат и сестра, верно?

Мы оба молчали. Не знаю, что происходило в голове Харри, но лично я судорожно пыталась придумать, как можно убить Джинну и избежать кары. Кто подсказал ей, где мы живем? Кто видел, как она поехала сюда? Кто знал, что она отправилась к нам? Не сопровождает ли её кто-то?

Она посмотрела по сторонам.

– Где Том?

– Он умер, – ответил я.

– Умер?

– Да, он утонул примерно месяц тому назад.

– Умер… – повторила Джинна.

– Как-то вечером он напился на дне рождения и вздумал искупаться, сказал Харри. – Но, к несчастью, Том не умел плавать.

Джинна не ожидала такого. Ее невозмутимый фасад впервые дал трещину.

– Чей это был день рождения? – спросила она.

– Мой, – ответил Харри.

– И эта вечеринка происходила в прошлом месяце?

– Да. Почему ты спрашиваешь?

– Твой день рождения – не в прошлом месяце, – сказала Джинна. Прошлый месяц – декабрь. Ты родился в ноябре.

Мы с Харри посмотрели друг на друга. Меня удивило, что моя падчерица сделала это странное и ошибочное заявление. Мы с Харри знали, что он родился в сентябре. Какие основания сомневаться в этом очевидном факте имела Джинна? Откуда у неё такая уверенность? А главное, какое ей дело до всего этого?

– Я родился не в ноябре, – сказал Харри. – На самом деле мой день рождения в сентябре, но в этом году мы смогли отпраздновать его только в декабре. Послушай, Джинна, нам с Алексис очень жаль Тома. Мы до сих пор переживаем из-за случившегося. Мы пытались остановить его, но он был так пьян, что не желал ничего слышать. Он проявил настойчивость и пошел купаться. Мы ничего не могли поделать.

– Ты родился в ноябре, – повторила Джинна.

Харри посмотрел мне в глаза, потом перевел взгляд на Джинну.

– О чем ты говоришь?

– Вы – не брат и сестра.

– Ты в своем уме? – Тревога Харри стала превращаться в злость. – Ты побывала в Пилгрим-Лейке, шпионишь за нами, суешь нос в наше прошлое. Разговариваешь со всеми, кого мы знали. Конечно, мы – брат и сестра, глупая стерва!

– Вы только так думаете.

– Что это значит, черт возьми?

– На самом деле вы – кузен и кузина.

Все надолго смолкли и замерли. Это было одно из тех безумных мгновений, когда кажется, что вы перестали существовать, хотя вы отлично знаете, что по-прежнему живы. Вы слышите собственное сердцебиение и при этом ощущаете себя мертвецом. Вот что я испытывала.

– Кузен и кузина! – воскликнул Харри. – Это самое глупое и нелепое заявление, которое я когда-либо слышал. Ты приехала, чтобы сообщить нам это? Что мы – кузен и кузина? Ты слышала, Алексис? Кузен и кузина! Эта девушка – чокнутая, слабоумная, у неё не все дома, ей место в психушке.

Харри охватила истерика. Его голос и взгляд явственно говорили мне об этом. Слова Джинны несли в себе такую угрозу, что если они были правдой, я не представляла, что Харри может сделать. Сама я на миг застыла в оцепенении. Я должна была следить за братом… кузеном? Может быть, Джинна и правда чокнутая. Ее заявление было весьма странным.

– От кого, черт возьми, ты услышала такую нелепую ложь? – спросила я.

– От Джулианы.

– Ей больше девяноста лет, – сказал Харри. – Джулиана – старуха. Господи, она уже в глубоком маразме.

– Я тоже подумала об этом, – согласилась Джинна. – Поэтому решила проверить её рассказ.

Произнеся эти слова, она схватилась за клапан сумки, а я – за нож для разделки мяса. Длинное лезвие заблестело в моей руке, прежде чем Джинна успела отпереть замок своего мешка. Ее глаза наполнились страхом.

– Я хочу лишь показать вам кое-что. Несколько документов. Алексис, положи, пожалуйста, нож. У меня нет оружия. Я просто хочу, чтобы вы взглянули на пару свидетельств о рождении и документы об усыновлении.

– Документы об усыновлении? – сказал Харри. – Кто, черт возьми, был усыновлен?

– Ты, – тихо ответила Джинна.

– Что?

– На самом деле ты – сын Кей. Кей Маринго. Сестры Марка. Покойной тетки Алексис. Кей умерла, рожая тебя, Харри. Потом Луиза и Марк усыновили тебя и воспитали, как родного сына.

– Нет! Это неправда! Это не может быть правдой! Это наглая ложь! Разъяренный Харри вскочил. – Ты приехала сюда, чтобы обманным путем заставить нас признаться. Алексис была права насчет тебя. Она всегда была права. К сожалению, я не слушал её. Ты – подлая лгунья!

Джинна протянула бумаги.

– Посмотри это, если не веришь мне. Алексис родилась всего через семь месяцев после тебя, Харри.

– Через девять месяцев, – сказал он.

– Нет, семь.

У Харри задрожал голос.

– Даже если Алексис родилась через семь месяцев после меня, как ты утверждаешь, это ещё ни о чем не говорит. Она могла родиться преждевременно. Женщины часто рожают недоношенных детей.

– Да, – согласилась Джинна. – Но тогда почему Луиза и Марк лгали вам? Почему они утверждали, что ты родился в сентябре? Если вас разделяли только семь месяцев, почему они не сказали вам правду?

– Откуда мне знать? Может быть, потому что это выглядело бы немного подозрительно.

– Верно. Это действительно выглядело подозрительно. Это было стопроцентным обманом. Ты родился в ноябре 1932 года. Луиза Маринго не была твоей матерью, – сказала Джинна. – Она была твоей тетей по мужу. А Марк не был твоим отцом. Он являлся твоим дядей. И родился ты не в сентябре. Они сказали тебе неправду. Посмотри свидетельство о рождении. Здесь стоит твое имя. Посмотри эти документы об усыновлении. Взгляни!

Харри взял бумаги, и его лицо побелело. Мне не было нужды читать через его плечо, чтобы понять, что Джинна сказала правду. Ужасную, мучительную, невероятную правду. Мы с Харри никогда не были братом и сестрой, хоть нас и заставили в это поверить. Мы стали жертвами невообразимого обмана, невообразимой шутки!

Я сидела здесь, пытаясь думать, сохранить рассудок, не потерять власти над раздиравшими меня эмоциями, но потрясение от слов Джинны породило цепь ужасных сожалений. Мне хотелось плакать, кричать, умереть. Вместо этого я просто сидела, жалея о многом.

Мы изначально обладали тем, к чему стремились, но не сознавали этого. Никто не сказал нам правду. Все лгали нам. Моя мать, мой отец, Джулиана. Лжецы! Лжецы и воры, обокравшие нас, погубившие нас, превратившие нас в бездушных убийц, сексуальных банкротов, эмоциональных мертвецов. Эти негодяи погубили нас. Я радовалась тому, что моя мать и отец умерли, торопила смерть Джулианы. Я бы с радостью задушила её сама. Я чувствовала, как мои руки сжимаются вокруг её старого лживого горла… Силы начали покидать меня, их вытесняло ощущение огромного, парализующего горя. Ощущение потери. Наши жизни были бессмысленно сломаны. Если бы кто-то сказал нам правду, мы могли быть счастливы.

Внезапно Харри снова вскочил с кресла, сбросив проклятые бумаги на пол.

– ВСЕ БЫЛО НАПРАСНЫМ! МЫ УБИЛИ ИХ ВСЕХ НАПРАСНО! НАПРАСНО! PARA NADA!

– Харри. – Я коснулась его руки, но он не замечал меня. – Пожалуйста, дорогой. Сядь.

Он не сел в кресло. Он продолжал кричать.

– МЫ СДЕЛАЛИ ВСЕ НАПРАСНО. Я НАПРАСНО УБИЛ ПОЛЕТТ И РОУЗ. ТЫ НАПРАСНО УБИЛА САРУ. МЫ НАПРАСНО УБИЛИ ТОМА. НАМ БЫЛО НЕЗАЧЕМ УБИВАТЬ. АЛЕКСИС, ТЫ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО Я ГОВОРЮ? ВСЕ ЭТО МЫ СДЕЛАЛИ СОВЕРШЕННО НАПРАСНО. НАПРАСНО. НАПРАСНО. НАПРАСНО. НАПРАСНО. НАПРАСНО…

Зарыдав, он рухнул в кресло. Потом начал смеяться. Натужно, как клоун. Снова заплакал. Он казался совершенно безумным, и это испугало меня. Но ещё больше меня испугала Джинна. Признания Харри приковали её к дивану.

– Полетт и Роуз, – потрясенно пробормотала она. – Моя мама и няня. О, нет. Это невозможно.

– Он не соображает, что говорит. Он в шоке.

Она посмотрела на колье с рубином, висевшее на моей шее.

– Это колье моей матери, – сказала Джинна. – Харри украл его, убив обеих женщин. Потом отдал его Саре. Я помню, как она носила его в Сент-Морице. Теперь его носишь ты. О, Господи, это просто кошмар!

– Да, – сказала я, – это кошмар.

– Я знала о Саре, но о других… – Она изумленно покачала головой. Вы убили их всех, начиная с моей матери. Вы убили Роуз, Сару, Тома. Вы изверги, убийцы, маньяки!

Я вздрогнула от её слов, обвинений, от вида наполненных ужасом глаз Джинны. Она смотрела на Харри и меня так, словно видела нас впервые. Я глядела на неё точно так же. Изверги, убийцы, маньяки. Неужели это было все, что мы представляли из себя? Неужели мы были наполнены лишь ненавистью и жаждой мести, потребностью совершать новые и новые убийства? Нет, мне не хотелось в это верить? Та похороненная внутри меня юная девушка, о которой я думала вчера, снова потребовала, чтобы её выпустили на свободу, дали ей шанс. Она заслуживала этого шанса, даже если для его осуществления мне пришлось бы сесть в тюрьму.

– Почему ты смотришь на нож? – испуганно спросила Джинна. – Что ты собираешься сделать?

– Ничего, – тихо ответила я. – Ничего.

Похоже, ненависть вытекала из меня, и Джинна это почувствовала. Я словно выпускала из себя зловещую, ужасную, осязаемую энергию, и она уходила наружу. Я больше не хотела обладать ею, не нуждалась в ней. Нож, лежавший на кофейном столике, перестал быть оружием. Ничто не могло заставить меня воспользоваться им, вонзить его в Джинну, Харри или себя самую, хотя ещё недавно в моей голове мелькали такие мысли.

Все объяснялось просто.

Я хотела жить.

Я посмотрела на Харри. Он перестал истерически смеяться, больше не всхлипывал, снова овладел собой. Когда все останется позади, мы сможем пожениться, подумала я и спросила себя: думает ли сейчас Харри о том же? Муж и жена. С ранней юности больше всего на свете мы хотели стать ими. Да, в некоторых штатах браки между кузеном и кузиной запрещены, но не во всех.

– Не бойся, – сказала я Джинне. – все закончилось. Все убийства, все насилие. Этому пришел конец.

Харри кивнул, соглашаясь со мной.

– Мы знали, что ты можешь появиться здесь, Джинна. Были готовы к твоему приезду. Почти готовы. Нам с Алексис потребуется время, чтобы справиться с тем, что ты открыла нам. Это шокирующая новость, но в ней, вероятно, заключены определенные преимущества.

Он поискал взглядом мои глаза. Да, он тоже думал о браке.

– Что касается совершенного нами, – продолжил Харри, пытаясь заверить Джинну в наших миролюбивых намерениях, – мы знаем, что нас ждет, и согласны заплатить за все. Мы не собираемся никуда бежать. Мы покончили с убийствами и бегствами.

– Он говорит правду, – сказала я.

Джинна казалась настороженной, недоверчивой.

– Надеюсь, что это – не очередная уловка, Алексис, потому что тебе не скрыться. И тебе, Харри, тоже. Дом окружен полицией.

– Так я и думала, – сказала я.

Подойдя к окну, я посмотрела на двор. Там находились детектив-инспектор Лэнгдейл, два его помощника и сотрудники гражданской гвардии. Они шли сюда, чтобы арестовать нас, бросить в тюрьму, разлучить. Но мы с Харри пережили немало разлук. Мы переживем и эту. Внезапно я ощутила сильную усталость и, как ни странно, чувство покоя.

Повернувшись, я улыбнулась Харри. Ему придется запомнить эту улыбку на некоторое время…

В июле 1981 года потрясающе красивая пара ела ленч на прикрытой тентом веранде ресторана "Эден Рок" в Антибе.

Веранда, нависавшая над ослепительно голубым Средиземным морем, имела репутацию места, где летом можно застать самых фотографируемых людей мира, настолько привыкших видеть друг друга в непосредственной близости, что это нагоняло на них скуку. Они редко поднимали глаза, чтобы посмотреть на кого-то.

Однако сейчас посетители еле заметно поворачивали головы в сторону появившихся здесь двух темноволосых людей… высоких, элегантных, загорелых, с капельками морской воды на коже. На мужчине был белый махровый халат от Шарве, на женщине – надетое поверх бикини белое сари, доходящее до щиколоток. Они подняли хрустальные бокалы с "Домом Периньоном", пристально глядя в глаза друг друга. Казалось, что они не слышат относившиеся к ним приглушенные реплики.

– …убийство… инцест… ужасный скандал… красавица… тюрьма… такие порочные… Господи, они поженились… влюблены…

Алексис и Харри потягивали шампанское и улыбались.