— Вы очень добры. Но почему я?

— Потому что, получив обратно кейс, вы ошиблись, приняв его за свой. Следовательно, другие и подавно не заметят подмены.

— Какие другие?

— Те, кто хочет получить чертежи Фальеро, прежде чем вы передадите их синьору Луппо, и, стало быть, любыми средствами попытаются помешать вам добраться до Палаццо дель Дженио Сивиле.

— Ах вот как, любыми средствами?

— Несомненно. Уж не боитесь ли вы, синьор Субрэй?

— Представьте себе, да, синьорина.

— Что ж, тем лучше!

— Не понял.

— Главное — чтобы вы не попали в Палаццо дель Дженио Сивиле. И у тех, кто будет за вами следить, непременно должно сложиться впечатление, будто вы насмерть перепуганы.

— Похоже, мне не придется особенно усердствовать!

— Отлично, тем более естественным будет ваше поведение. И потом, это займет всего несколько часов. Нашим противникам придется действовать очень быстро: они прекрасно понимают, что не смогут до бесконечности не пускать вас в Палаццо дель Дженио Сивиле. Так что сейчас можете ехать куда угодно… Например, домой…

— А потом?

— Подождете, пока появится первый противник, и сразу сообщите нам.

— А если я буду не в состоянии этого сделать?

— Ну, коль скоро чертежи у вас фальшивые, беда относительно невелика…

— Для вас — согласен, но для меня-то как?

— О, с этой точки зрения — разумеется. Но признайте все же, что это вторично!

— Ни за что! Я хочу видеть Луппо, уж его-то я наверняка сумею уговорить!

— Не сомневаюсь… Но как вам удастся убедить наших противников, что вы больше не имеете отношения к секретным службам?

Жаку пришлось признать, что его загнали в угол, но он поклялся себе никогда больше не связываться с Луппо. И вообще, говоря по совести, лучше бы он сразу послушал Тоску!

— Возможно, у входа вас уже ждут. Я сейчас уйду, горько рыдая и продолжая изображать несчастную дурочку, покинутую подлым соблазнителем. А вы еще немного посидите здесь.

— О, я вовсе не тороплюсь!

Мафальда протянула ему руку.

— До свидания и… желаю вам удачи!

— Благодарю.

Минут через пятнадцать после того, как ушла Мафальда, Субрэй направился к двери. Оглядывая бульвар через прозрачное стекло, он не заметил ничего подозрительного. Жак обернулся и встретил полный сочувствия взгляд Орландо.

— Вы в курсе?

— Да.

— Как вы думаете, есть у меня хоть один шанс?

— Человек может узнать, насколько ему везет, только попытав счастья, синьор.

— Орландо, если вы узнаете, что они меня…

Старик поднял руку и сделал пальцами «рожки», отвращая дурную судьбу.

— …так вот, позвоните тогда Тоске Матуцци… дочери графа Матуцци, на виа Сан-Витале… и скажите, что я ее любил…

— Положитесь на меня, синьор, я вложу в это всю душу, и она о вас пожалеет.

— Спасибо.

Субрэй сам себя не узнавал. С тех пор как он решил оставить службу и жениться на Тоске, все его силы и энергия как будто улетучились. Жак открыл дверь с воодушевлением приговоренного к смерти, идущего на казнь, вышел на тротуар, но и там он чувствовал себя так, словно прогуливался нагишом среди одетых людей. Субрэй привык держать воображение в узде, но сейчас оно отыгрывалось сразу за все. С опаской поглядывая на машины, прохожих и ожидая нападения из-за каждого угла, Жак медленно брел к пьяцца делле Медалье д'Оро. Но время шло, а на Субрэя никто и не думал набрасываться, и понемногу он стал чувствовать себя увереннее. Впрочем, спокойствие снова покинуло его, после того как, свернув на шоссе, пересекавшее виа Амендола Джованни, Жак чудом увернулся от мчавшейся на бешеной скорости машины. Водитель и не подумал затормозить, а, наоборот, еще поддал газу и исчез за поворотом на виа Милаццо. Прижавшись к стене дома, Субрэй перевел дух. Да, похоже, Мафальда нисколько не сгущала краски — за ним и в самом деле охотятся.

Ни один индеец на тропе войны не вел себя осторожнее, чем Жак, пробиравшийся на площадь VIII Агосто, где возвышается Палаццо дель Дженио Сивиле, скрывающий в своих недрах секретную службу, возглавляемую Джорджо Луппо. Теперь Субрэй отваживался переходить улицу лишь в толпе других пешеходов и старался держаться как можно ближе к соседям, полагая, что деликатный характер миссии помешает преследователям отправить на тот свет ни в чем не повинных людей.

Таким образом Жак миновал виа Милаццо и направился к лестнице, ведущей к подвесным садам Монтаньола. С южной стороны другая широкая лестница спускается из садов на площадь, и, если он доберется туда, то первый этап пути будет преодолен. Но Субрэй понимал, что наибольшая опасность грозит ему как раз в аллеях Монтаньола. Прежде чем шагнуть на первую ступеньку, француз инстинктивно обернулся и оказался нос к носу с плюгавым рыжеволосым человечком, в котором сразу признал собрата по ремеслу. Желая показать, что никого и ничего не боится, Жак собрал все свои познания в русском языке:

— Чево ви на мэнья сэрдитэс?

Незнакомец вздрогнул и ошарашенно вытаращил глаза.

— Goddam! I don't understand, what you say[5], — буркнул он и, повернувшись спиной к Субрэю, пошел прочь.

Жак сначала очень удивился, что советский шпион решил изъясняться по-английски, но очень быстро сообразил, что изобретение профессора Фальеро может интересовать не только русских. А потому нечего особенно удивляться, что око Лондона мигает неподалеку от ока Москвы, да и вашингтонское наверняка где-то поблизости… А это уже почти толпа!.. Жак не сомневался, что опасность угрожает со всех сторон, и ему страстно захотелось со всех ног броситься бежать, оставив злополучный кейс на первой попавшейся скамейке. Но, по совести, он не мог завершить свою карьеру такой жалкой уверткой. До сих пор Жаку потрясающе везло. Теперь надо расплачиваться… за все разом! Субрэй глубоко вздохнул и спортивным шагом стал взбираться по бесконечно длинной лестнице, всякую минуту ожидая, что его приключения закончатся пулей в спину. Однако ничего подобного не произошло, и Жак, оказавшись наконец в садах Монтаньола, с облегчением перевел дух. Но не успел он как следует расслабиться, как послышался знакомый хлопок и, несмотря на полное отсутствие ветра, шляпа Жака, к огромному удовольствию глупых зевак, покатилась по земле. Субрэю не пришлось долго ломать голову, что бы это значило, — в него стреляли из револьвера с глушителем. По позвоночнику заструился отвратительный холодный пот, и Жак с бьющимся сердцем спрятался за стволом дерева. Люди продолжали спокойно прогуливаться по аллеям — значит, никто ничего не заметил. Субрэй обратил внимание на какого-то старика, не внушавшего особого доверия, — в шпионском мире, как это всем известно, старики очень быстро превращаются в юных атлетов. Да и вон та женщина в платке может запросто оказаться мужчиной… Только девчушка, игравшая в классики, не вызвала у Жака беспокойства. Как любой мужчина в смертельной опасности призывает возлюбленную и негодует, что она не спешит ему на помощь, Субрэй вспомнил о нежнейшей Тоске и подумал, что если она и вправду так любит его, то должна почувствовать грозящую ему беду и примчаться. Но, увы, со времен Тристана и Изольды любовь успела стать гораздо прозаичнее.

Жак превратился в сплошной комок нервов. Он шел, подпрыгивая, озираясь и судорожно вцепившись в ручку кейса. Переход через Монтаньола занял всего несколько минут, но Субрэю они показались часами, как в страшном сне, когда бежишь куда-то и не в силах сдвинуться с места. Он уже добрался до лестницы, спускавшейся на площадь VIII Агосто, как вдруг увидел внизу медленно едущее вдоль тротуара такси и угадал, что мужчина за спущенным стеклом целится в него. Жак плюхнулся на землю в ту же минуту, когда послышался предательский хлопок. Решив, что убийца не может знать, ранен он или нет, Субрэй замер и стал не без любопытства ждать неизбежной развязки. Старик, внушавший Жаку столь сильные подозрения, первым опустился рядом с ним на колени. Одной рукой он начал ощупывать грудь француза, а другой старался вырвать у него кейс. Почтенный предок так низко склонился над Субрэем, что тот вполне мог бы укусить его за нос, но ограничился лишь насмешливым замечанием:

— Парик тэрьяэшь, товариш!

Старик отшатнулся и, подскочив как ужаленный, исчез в толпе любопытных, уже собравшихся около Жака. Субрэй встал и, уверив всех, что это всего-навсего легкое недомогание, пошел к ближайшей скамейке. Зеваки, удовлетворив любопытство, в конце концов разошлись. Очень скоро Жак снова увидел своих преследователей, или, во всяком случае, тех, кого считал таковыми. У одного, по его мнению, был слишком вороватый вид, другой, наоборот, был излишне развязен, у третьего — слишком молодой взгляд на искусно «состаренном» лице и сгорбленная спина при юношески пружинистой походке. И вся эта компания готовилась к новому нападению. Продолжая играть роль человека, все еще не оправившегося от сильного потрясения, Жак с трудом встал и начал спускаться на площадь VIII Агосто. Краем глаза он заметил, что погоня приближается. Наконец, уже у самой площади, его окружили. Но перехватив инициативу, Жак толкнул мнимого кондуктора, оказавшегося ближе прочих врагов, и, воспользовавшись минутным замешательством — никто из преследователей явно не ожидал нападения, — сделал вид, будто направляется в сторону Палаццо делле Дженио Сивиле, но тут же вильнул вправо, подозвал такси и громко приказал шоферу ехать на вокзал. Радуясь, что оказался на высоте, Субрэй расслабился и закурил, потом оглянулся. Машина, едва не сбившая его полчаса назад, ехала сзади. Жак усмехнулся: итак, преследователи не отставали. Значит, все идет по плану.

На вокзале Субрэй выскочил из такси с поспешностью господина, опаздывающего на поезд. Подождав, пока машина преследователей остановится около его такси, и убедившись, что из нее вышли двое мужчин, нападавших на него в Монтаньола, Жак схватил другое такси и велел отвезти его на виа Сан-Витале в особняк графа Матуцци.

На крыльце дома графа Субрэю снова пришлось пережить несколько неприятных минут, моля Небо, чтобы дворецкий поскорее открыл дверь… К счастью, движение было довольно оживленным и машина преследователей немного отстала и затормозила у противоположного тротуара, когда Эмиль Лауб, исполненный, как обычно, величайшей торжественности, уже встретил гостя. Оказавшись в холле, Жак наконец-то почувствовал себя в полной безопасности.

— Если бы вы только знали, Эмиль, как я рад вас видеть! — сказал он.

Лауб принадлежал к уже вымирающей ныне породе дворецких, которые настолько отождествляют себя с хозяином, что начинают обращаться ко всем исключительно от первого лица во множественном числе. Он слегка поклонился.

— Мы и сами чрезвычайно рады видеть месье после столь долгого отсутствия.

В разговоре с Субрэем Эмиль считал делом чести изъясняться только на французском языке.

— Боюсь, что я ужасно плохо воспитан, Эмиль, но уж тут ничего не поделаешь. Скажите, я вас не очень шокирую, если попрошу дать мне выпить чего-нибудь покрепче, прежде чем я увижусь с кем бы то ни было? Мне просто необходимо прийти в себя…

Лауб полагал, что со стороны слуги выказать хоть малейшие признаки удивления было бы серьезным профессиональным проступком и демонстрацией дурного тона.

— Пусть месье соблаговолит следовать за нами в малую гостиную, и мы немедленно принесем ему виски.

В маленькой гостиной, поджидая Эмиля, Субрэй чувствовал, как к нему со всех сторон подступает прошлое. Именно сюда они с Тоской убегали от скуки родительских приемов, а дворецкий не без удовольствия оберегал их покой. Лауб обожал Тоску и питал особые симпатии к Субрэю, чья беззаботность напоминала ему о прежних хозяевах, которым он служил в те времена, когда люди еще не утратили вкус к жизни и умели наслаждаться ею, а не только зарабатывать деньги.

— Можем ли мы позволить себе спросить месье, доволен ли он путешествием? — спросил Эмиль, ставя на столик поднос и наливая Жаку виски.

— Вполне, Эмиль. Лазань пользуется огромным спросом.

На глазах у невозмутимого Эмиля Субрэй один за другим выпил два бокала виски.

— Месье мучила жажда… — только и заметил дворецкий.

Жак знал Эмиля уже много лет, но так и не мог решить, то ли этот шестидесятилетний старик окончательно закоснел и все его умственные способности ограничены десятком стереотипных формул, то ли, напротив, под внешней торжественностью скрывается на редкость острый и ироничный ум. В глубине души Субрэй склонялся ко второму варианту, и порой ему даже казалось, что Лауб все знает о его истинной деятельности.

— Месье очень повезло, что он может путешествовать… Это расширяет кругозор… а иногда и дает утешение…

— Что вы, Эмиль, я вовсе не нуждаюсь в утешениях!

— Кто может знать, месье, когда они понадобятся?

Субрэй очень ценил сентенции дворецкого, и разговор с ним всегда был для него большим развлечением.

— Уж не стали ли вы философом за время моего отсутствия, Эмиль?

— Пожалуй, мы к этому склонялись всегда, месье. Мы немало повидали в жизни и, смеем надеяться, многое запомнили.

— Как-нибудь на днях надо будет попросить вас дать мне несколько уроков, Эмиль… а пока, будьте любезны, доложите обо мне Тоске.

— Нам очень грустно, месье, но мадемуазель Тоски нет дома.

— Вот как? А вы не знаете, она скоро вернется?

— Ее скорое возвращение нас бы очень удивило, месье… Во всяком случае, не раньше половины первого — часа.

— Она присутствует на какой-нибудь церемонии?

— Даже на двух, месье. Сначала — гражданский брак в мэрии, а через двадцать минут после этого, в одиннадцать тридцать, венчание в церкви Сан-Петронио.

При этом известии воспоминание вновь погрузило Жака в светскую жизнь Болоньи, и он почувствовал себя удивительно счастливым. Впредь свадьбы, крестины и похороны станут самыми значительными происшествиями его мирного существования подле Тоски.

— Должно быть, женятся очень важные персоны, раз Тоска встала в такую рань, а, Эмиль? — с улыбкой спросил Субрэй.

— Это она, месье.

— Она? Кто «она»?

— Мадемуазель Тоска, месье. Налить вам еще немного виски?

Жак был так ошеломлен, что смог лишь кивнуть. Все вокруг рушилось — и прошлое, и настоящее. Тоска… Его Тоска выходит замуж за другого! Но как это может быть? В полной растерянности Субрэй залпом выпил бокал виски.

— Но в конце-то концов, Эмиль, ведь она любит меня! — возмущенно воскликнул он.

— К несчастью, месье, опыт говорит нам, что мы далеко не всегда соединяемся священными узами с теми, кого любим.

— Но она клялась мне…

— О, клятвы, месье… — скептически заметил дворецкий, и в его голосе Жак почувствовал братскую симпатию.

— Она уверяла, будто любит меня…

— С разрешения месье, мы позволим себе утверждать, что мадемуазель Тоска говорила искреннее… но ведь месье ни разу не дал о себе знать?

— Я не мог!

— Разве там, где находился месье, не было почты?

— Почты? Ах, да… Была, конечно… но мне запретили писать.

— Вот уж мы никогда бы не подумали, что торговля макаронными изделиями требует подобных предосторожностей… Век живи — век учись.

Субрэй не сомневался, что, несмотря на свой невозмутимый вид, Лауб издевается над ним. Он чуть не вспылил, но вдруг вспомнил, что перед отъездом Тоска предъявила ему ультиматум. Жак не позвонил ей, и девушка наверняка решила, что он ее бросил.

И Жак возненавидел Джорджо Луппо.

— Если это хоть немного утешит месье, мы можем сообщить ему, что мадемуазель Тоска пролила немало слез, прежде чем согласилась отдать руку синьору Санто Фальеро.

— Санто? Она вышла за Санто?

— Нет еще, но это случится всего через четверть часа…

— Но, ради Бога, что она нашла в этой мокрой курице?

— Разочарование часто толкает нас на самые необъяснимые поступки, месье. А кроме того, синьор Фальеро постоянно работает с господином графом и стал своим человеком в доме. Месье не может не знать, что синьор Фальеро — замечательный инженер и его, как и дядю, ждет самое блестящее будущее.

— Я уверен, что она его не любит, Эмиль!

— Мы также убеждены в этом, месье, но теперь это уже не имеет особого значения…

— Ну, это мы еще посмотрим! Сколько осталось до церемонии в мэрии?

— Теперь уже всего тринадцать минут, месье.

— Я еду туда!

— Мы желаем месье удачи и рискнем заметить, что, на месте месье, мы бы уже были там.

Не ответив, Субрэй бросился к двери, но Эмиль все же успел первым открыть дверь, как и положено хорошему слуге. Жак уже собирался переступить порог, как вдруг наткнулся на ногу Эмиля и упал. Автоматная очередь прошила дверную раму, не причинив вреда людям. Лауб захлопнул дверь и помог ошарашенному Субрэю подняться на ноги.

— Должно быть, у месье есть конкуренты, которым не нравятся его спагетти… — пробормотал он. — Но месье может выйти отсюда через черный ход, и дорога до мэрии не займет более пяти минут.

Жак как ошпаренный выскочил на виа Кальдареза с намерением мчаться к Тоске, но его снова задержал Лауб.

— Месье забыл свой кейс!..

Субрэю было глубоко наплевать и на кейс, и на ловушки, расставленные Джорджо Луппо для русского шпиона. У него пытаются отнять Тоску! И Жак уже подумал было попросить Лауба оставить пока кейс у себя, но решил, что не имеет права подвергать жизнь доброго Эмиля смертельному риску, и вернулся. Крепко сжимая в руке свой обременительный багаж, он со всех ног бросился к мэрии, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих и твердо надеясь, что успеет прибежать прежде, чем Тоска произнесет роковое «да», которое разлучит их навеки.