— Нет.

— Одна из служащих Джорджо Луппо работает на нас. Так вот, она позвонила и предупредила Байского, что в кейсе Субрэя — подложное досье и подбросили его нарочно, как приманку, чтобы итальянская полиция могла добраться сначала до меня, а потом и до него. И только из-за твоей непроходимой глупости их план, возможно, удался! Теперь ты понимаешь, Наташа Андреева, что ты натворила?

Оторопевшая девушка тяжело опустилась на стул.

— Нет…

— И что может помешать нашим шефам счесть, что ты, поддавшись извращенному влиянию реакционеров, вкусила из сосцов капитализма?

Наташа с воплем вскочила.

— Это ложь!

— Ну, я-то почти уверен в твоей невиновности… а вот другие, Наташа Андреева, там, в Москве…

Она разрыдалась.

— Как бы тебе не пришлось просидеть в Сибири лет двадцать за саботаж, душенька…

— Но вы ведь не бросите меня на произвол судьбы, Карел Чекан? — взмолилась Наташа.

— Не бросите, не бросите… А как, по-твоему, я дожил до старости? Только избавляясь от неумелых дураков!

— Тогда мне остается умереть!

— Сначала ты должна попытаться исправить ошибку.

— Каким образом?

— Избавившись от этого кейса… Но не бросай его где попало — это было бы слишком легко… Надо подсунуть чемоданчик кому-то из тех, кто и так на подозрении у полиции. Ясно?

— Да… но…

— Для настоящего коммуниста никаких «но» не существует — все это буржуазные уловки! А избавившись от кейса, ты, разумеется, вернешься в Ча Капуцци.

— Зачем?

— Ты забыла, что должна забрать у Субрэя досье, похищенное у наших агентов?

— А если Субрэя больше нет на вилле?

— Он там… мне только что об этом сообщили.

Наташа опять вышла на виа Гверацци, но теперь она брела как сомнамбула, не видя и не слыша ничего вокруг. После такого шока голова отказывалась соображать. Наташа с самого начала никак не могла понять, почему дело Фальеро поручили именно ей. В первый раз досье украла не Наташа, но того человека, видимо, оберегают и стараются не навлечь на него подозрения. А зачем понадобилось снова посылать ее в Ча Капуцци после такого провала? Нет, все это слишком сложно. Даже Карелу Чекану как будто плевать на Наташу… а она-то воображала, что он относится к ней как к родной дочери!.. Передать кому-то кейс, конечно, замечательно, но под каким предлогом? Девушке вдруг захотелось умереть и разом избавиться от такого нагромождения непонятных сложностей. Неожиданно у нее за спиной послышался знакомый голос:

— Как я счастлив снова вас увидеть, Наташа!.. Давненько я вас ищу…

Девушка обернулась. Перед ней стоял Роналд Хантер.

— Что вам надо?

— Всего-навсего кейс… тот, что вы взяли у Субрэя.

Наташа не смела поверить в такое счастье, но боялась уступить слишком быстро.

— А если я откажусь?

— Вон, видите машину у кромки тротуара? Мотор включен, дверца открыта. Я прыгну туда в ту же минуту, как убью вас… и заберу чемоданчик.

— Вы бы наверняка не ушли от наказания, синьор Хантер, но я… я лежала бы тут мертвая или тяжело раненная… Так что ладно, берите!

Роналд смутился:

— Вы и в самом деле…

— Берите, он теперь ваш!

Англичанин взял протянутый кейс и застыл в нерешительности, не зная, как себя вести дальше. Наташа вывела его из затруднения.

— И позвольте пожелать вам удачи, синьор Хантер!

Прежде чем Роналд успел сообразить, что она задумала (англичанин всегда скрупулезно обдумывал все возможные варианты, кроме правильного), девушка бросилась ему на шею и смачно поцеловала в губы по русскому обычаю. А потом стремглав кинулась прочь, оставив беднягу Ронни окончательно сбитым с толку. В конце концов Хантер решил, что загадочная славянская душа навсегда останется непроницаемой для британского рационализма. Он забрался в машину, отпустил шофера и один поехал на виа Уго Басси к модистке Феликсе Спалек, польке, уже семь лет жившей в Болонье. До этого Феликса довольно долго, точнее, с 1939 по 1954 год, жила в Лондоне и успела завязать весьма прочные связи с джентльменами из британского M1-5. Служащие синьоры Спалек считали Роналда серьезным претендентом на руку хозяйки, а потому, как только англичанин появлялся, его вели прямиком в кабинет синьоры Спалек. Все знали, что полька терпеть не может, когда ее беспокоят в кабинете, поскольку именно там она создавала новые модели.

Как только за Хантером закрылась дверь, Феликса, даже не дав англичанину поздороваться, воскликнула:

— Значит, вы его принесли?

Муж Дэйзи гордо выпрямился.

— Как видите!

— Бедняжка Роналд, похоже, вы вполне созрели для отставки!

— Что вы говорите?

— Наш агент из советского посольства предупредил, что в кейсе Субрэя — фальшивки и вообще это ловушка для иностранных агентов… вас хотели обнаружить, и, конечно же, вы сломя голову бросились в капкан!

До Роналда сразу дошло, почему Наташа вела себя так странно. Ничего удивительного, что девушка поцеловала человека, избавившего ее от такого тяжкого бремени! Ну и дурака он свалял!

— Как же я мог догадаться…

— Вот именно! Хороший агент всегда чувствует западню! Вам не показалось странным, что Субрэй весь день напролет болтается по городу с такими ценными бумагами?

— Честно говоря… да, немного…

— Но вас это не смутило?

— Нет, поскольку Мортон и Наташа тоже охотились за кейсом.

— Просто-напросто и они не отличаются особой проницательностью! Вот когда понимаешь, что Болонья — провинциальный городишко… Сюда посылают только второсортных агентов!

— Спасибо.

— Не обижайтесь, Ронни… Я ведь с вами откровенна. По правде говоря, вы никогда не годились для такой работы. Скажите честно, вам жилось бы куда счастливее в Кокермауте, с Дэйзи и мальчиками?

— О да, еще бы! — невольно вырвалось у англичанина, прежде чем он успел прикусить язык.

Феликса улыбнулась. Ей нравился старина Ронни с его трогательной привязанностью к домашним. Семья пани Спалек сгинула в Варшаве, а седые волосы уже не оставляли надежды создать новую, поэтому для нее Хантер — Хантер из Кокермаута — олицетворял тот образ жизни, который ей самой хотелось бы вести.

— Договорились… Но я не хочу, чтобы вы возвращались в Кокермаут с общипанными перышками… Напротив, вас должны наградить и отпустить с почетом.

— И чего вы хотите от меня, мисс?

— Принесите мне настоящее досье Фальеро, только и всего. Наверняка Субрэй держит его при себе.

— А как же…

— Сначала придется избавиться от не в меру обременительного кейса — он слишком привлечет к вам внимание Джорджо Луппо. А потом возвращайтесь поскорее в Ча Капуцци, к Субрэю. Такова цена спокойной жизни с Дэйзи.

Жестокое падение. А он-то надеялся, что, поймав русскую, блестяще выполнил задание! В довершение всего Роналд вдруг заметил, что правое заднее колесо спустило. Англичанин выругался, но тут же закусил губу — когда он вернется к Дэйзи, она ни за что не потерпит таких дурных привычек. Склонившись над колесом, он стал искать причину аварии, но внезапно почувствовал, как его что-то кольнуло под левой лопаткой. Роналд быстро сунул туда руку и снова выругался — порезать палец не очень-то приятно! Он хотел разогнуться, но голос Майка дружески посоветовал ему вести себя осторожно.

— Если вы не хотите, чтобы я вас проткнул насквозь, Ронни, поднимайтесь помедленнее…

Хантер повиновался.

— Можно мне обернуться, Майк?

— Валяйте, старина, но без глупостей, да?

— А что теперь, Майк?

— По-моему, я выиграл во втором раунде.

— Несомненно, но остается еще дополнительное время!

— На сей раз его не будет, Ронни, потому как вы отдадите мне кейс и на том все закончится, в том числе и наше состязание. Согласны?

Хантер внутренне ликовал. Должно быть, сам святой Георгий послал ему дубину-американца! Но только нельзя показывать, что он, Роналд, спит и видит, как бы избавиться от проклятого чемоданчика!

— Не согласен, Майк!

— Правда? А мне бы так не хотелось сделать Дэйзи вдовой!

— Днем? Посреди улицы? Вы не посмеете!

— Залезайте-ка в машину!

— Но…

— Лезьте, говорю!

Англичанин не стал ждать, когда его снова ткнут ножом. Дело складывалось так удачно, что он безропотно забрался в машину. Как только он сел за руль, Мортон плюхнулся рядом и опять пощекотал его ножом. Роналд сделал вид, будто изрядно напуган.

— Может, уберете тесак, Майк? Уверяю вас, это крайне неприятно…

— Отдайте мне кейс, Ронни, и я выйду из машины.

— Но я не имею права, Майк!

— Пораскиньте мозгами, Ронни… Убив вас, я ведь все равно заберу чемоданчик, так что результат — тот же. Так почему бы не обойтись без крайностей? Это гораздо разумнее…

Хантер схватил чемоданчик и протянул американцу:

— Уходите скорее! Я… я обесчещен… Бегите, пока я не взял себя в руки!

Мортон не заставил себя упрашивать. Схватив кейс, он выскочил из машины, остановил такси и приказал ехать на виа Риччио, в гостиницу «Магеллан». Роналд расплылся в счастливой улыбке и, выждав, пока такси скроется из виду, побежал звонить Феликсе.

Эрнст Нубер любил Италию и ничуть не жалел о родном Айдахо. Не будь в Болонье так дорого виски, он чувствовал бы себя счастливейшим человеком на свете. Поэтому все виски, купленное для бара, откладывалось в сторонку, в особый ящик, который с полным основанием именовался «личным запасом хозяина». Верность далекой родине побудила Нубера принять предложение ЦРУ, и с тех пор он стал любящим папашей для всех секретных агентов США, приезжавших в Болонью. Если кто-то из них не хотел встречаться с консулом, Эрнст Нубер брал на себя роль посредника. Особую симпатию он питал к Майку Мортону. Нубер очень ценил и его простоту, и особенно способность поглощать спиртное в поистине невероятных количествах.

Заметив кейс в руке Майка и его гордый вид, Нубер сразу понял, что миссия завершилась успехом, и на радостях открыл новую бутылку «Бурбона» из «личного запаса». Бар гостиницы в это время пустовал, и мужчины могли спокойно отпраздновать событие. Не прошло и пяти минут, как содержимого бутылки стало вдвое меньше. И только после этого Эрнст задал первый вопрос:

— Жарко пришлось?

— Довольно-таки… англичане чуть нас не обскакали… но я утер им нос на финише!

Нубер налил новую порцию, и они выпили за поражение коварного Альбиона — их старого доброго союзника.

— А теперь, Майк, я пойду звонить… Надеюсь, вы получите хорошую премию! И если пересохнет в горле — можете не стесняться!

Мортона всегда терзала жажда. К возвращению Нубера бутылка из-под «Бурбона» приобрела скорбный вид опустевшей и ненужной посуды. Эрнст нахмурил брови и с угрожающим видом надвинулся на Майка:

— Кто вам позволил допивать мое виски, мистер Мортон?

Майк решил, что тот шутит.

— Жажда, мистер Нубер! Она приказывает — я покоряюсь!

— Ну так вы напокорялись на пять долларов, мистер Мортон!

— Как так?

— Надеюсь, вы не думаете, будто я стану молча смотреть, как всякие ни на что не годные олухи лакают мое виски, мистер Мортон?

— Но, Эрни…

— Никаких Эрни! Вы вели себя самым постыдным образом, Майк Мортон!

— Выпив виски?

— И это тоже! Но главное — позволив всучить вам чемодан, к которому прикованы глаза всей контрразведки Болоньи! Наш человек в английском консульстве предупредил, что это ловушка для дураков, а вы угодили в нее, как какой-нибудь новичок! Гоните мои пять долларов и живо дуйте обратно, в Ча Капуцци — Субрэй вроде бы носит досье при себе!

Позвонив Антонине, сержант вернулся в гостиную, к Тоске и ее мужу. Ехать в Мольо он не торопился, воображая, будто произвел на молодую женщину неизгладимое впечатление, а потому спокойно опустился в кресло, к величайшей досаде Санто — тот все более укреплялся во мнении, что стал жертвой заговора с целью не дать ему ни минуты побыть наедине с женой. Однако он заставил себя спокойно выслушать нескончаемую речь Коррадо, повествовавшего об Антонине, о собственном невероятном успехе у женщин и о том, почему столь выдающийся человек остается в Мольо и не уезжает в Болонью, куда призывают его недюжинные способности. Фальеро в равной степени злило и краснобайство сержанта, и напускное восхищение Тоски.

Тем временем карабинер Силио Морано, сидя в саду, мечтал о своей Джиоконде. Погрузившись в мечты, он не сразу узнал человека, который, пошатываясь, брел к нему через сад. И только когда тот подошел совсем близко, солдат сообразил, что это Субрэй. Силио Морано, несмотря на то что носил форму карабинера, не мог выносить вида крови, а потому при виде струйки, стекавшей по щеке француза, напряженно замер. Мортон и в самом деле ударил очень сильно, и, по мере того как к Жаку возвращалась память, он стал всерьез опасаться, не разбита ли у него голова.

Появление раненого Субрэя в сопровождении карабинера положило конец излияниям сержанта. Тоска первой заметила, как страдает француз, вскрикнула, бросилась к нему и усадила в свое кресло. На помощь тут же позвали Эмиля. Тот раздобыл все необходимое для перевязки и, ощупав ловкими пальцами голову Жака, заверил, что никаких серьезных повреждений нет — только кожа рассечена. Стоило лишь взглянуть, с какой нежностью Тоска ухаживает за Субрэем, чтобы и без особых познаний в психологии догадаться о ее чувствах. И Санто искусал все губы от ярости. Сержант немного досадовал, что кто-то отвлек от него внимание синьоры Фальеро, но стоически ждал, пока французу перевяжут рану, чтобы потом допросить его по всем правилам. Наконец все еще немного пришибленный Жак рассказал, что произошло.

— Короче говоря, знаменитый кейс, который так отважно защищал месье Субрэй, все же попал в руки той молодой особы, — философски заключил Эмиль.

Жак вздохнул:

— Да, по-видимому, Наташа победила в этой игре…

— В какой игре? — вмешался сержант. — Я требую объяснений, синьор!

— Нет, сержант… люди нашей профессии никогда ничего не объясняют…

— Какой же профессии, синьор, а?

Субрэй не ответил, вместо него сержанта решил просветить Фальеро.

— Шпион! Вот кто он такой, questo cavaliere! Questo cascamorto.[22]

— Шпион! А для кого вы шпионите, синьор?

— Не вмешивайтесь в это дело… Так будет лучше для вашего же спокойствия, — мягко посоветовал Жак.

Коррадо весьма ценил собственный покой, зато терпеть не мог выглядеть недостойным высокого поста сержанта карабинеров. Однако француз тут же избавил его от необходимости выбирать:

— И потом, синьор сержант, я, право же, не в состоянии сейчас что-либо обсуждать…

— Нельзя беспокоить раненого! — поддержала его Тоска. — Это бесчеловечно!

— Я вовсе не палач, синьора… — отступил Карло. — Лечите его, заботьтесь о нем, я нисколько не возражаю… даже наоборот!

— А вот я возражаю! — взвился Санто. — Моя жена не должна заботиться ни о ком, кроме меня!

Сержант довольно невежливо вздернул усы.

— А может, такая перспектива ее совсем не радует, синьор? — заметил он.

— Я не позволю вам…

— О, я просто высказал свое личное мнение, синьор.

— А я вам запрещаю иметь какое бы то ни было мнение о моей жене!

Тоска решила вмешаться и прекратить ссору.

— Успокойтесь, Санто! Это нелепо и смешно!

— Но вы же сами делаете из меня посмешище!

— Я?

— Да, вы! Вы ведете себя, как покинутая возлюбленная этого грошового донжуана! Этого сверхчемпиона секретных служб, который не мог даже вернуть дяде бумаги, хотя был с ним в одной комнате!

— Я не позволю вам говорить о Жаке в таком тоне, Санто!

— И вы еще осмеливаетесь мне что-то не позволять?

— Вот именно!

— Ну, это слишком! Что ж, коли на то пошло, скажите мне сразу, что вы его любите!

— Конечно, люблю… и вам это прекрасно известно!

— О!

Сержант настолько оценил живость диалога, что, не удержавшись, тоже вступил в перепалку:

— Прекратите!

Тоска и Санто удивленно воззрились на него.

— Вы уже достигли апогея. Теперь, синьор, у вас осталось всего три возможности выйти из положения: либо убить счастливого соперника, либо прикончить неверную супругу, либо покончить с собой… Мне лично больше нравится последний вариант!

— Пошел к черту!

— Синьор, вы вносите в эту человеческую трагедию ноту невыносимой грубости… Позвольте заметить вам, что это совершенно излишне… да что там говорить, просто пошло!

Фальеро, не обращая внимания на Коррадо, снова сцепился с женой.

— Тоска, нам надо раз и навсегда расставить все точки над «i»! С тех пор как появился этот чертов француз, на нас сыплются все несчастья! Я уверен, что ни одного молодожена так не оскорбляли, как меня! И это — со вчерашнего утра!

— А я? Вы думаете, хоть у одной женщины в мире была такая брачная ночь?

— Но я же не виноват! Все получилось из-за этого субъекта!

Означенный субъект, воспользовавшись тем, что на него никто не обращает внимания, ускользнул в спальню, чтобы позвонить Джорджо Луппо и сообщить о провале операции. Мафальда объяснила, что еще не все потеряно и Луппо пустил слух, будто кейс — только ловушка, а настоящие бумаги Субрэй носит при себе. Так что Жак должен состряпать липовое досье и сунуть в карман, да поживее, поскольку его английский, американский и советская коллеги наверняка не замедлят явиться на виллу.

Когда Субрэй вернулся в гостиную, Фальеро успел расколотить вторую японскую вазу, Тоска, вся в слезах, клялась немедленно вернуться домой, к маме, а сержант, развалившись в кресле, с воодушевлением следил за развитием действия. Очевидно, он чувствовал себя как зритель в театре. Эмиль занимался своим делом, будто в комнате кроме него никого не было. Появление Жака прервало представление, и сержант встретил его с явным неудовольствием.

— Кажется, вам полегчало, синьор? Тогда самое время поговорить серьезно. Вы знаете, кто на вас напал?

— Нет.

— Нет? Но разве это не американец… или англичанин…

— Меня ударили сзади, сержант… Откуда же мне знать, кто это сделал?

— Послушайте, синьор, у меня складывается весьма неприятное впечатление, что вы смеетесь надо мной, а следовательно, над всем карабинерским корпусом! Очень опасная игра, э? Во всяком случае, вам должна быть известна личность особы, похитившей ваш кейс?

— Да.

— Ах, все-таки вы ее знаете! Вы, конечно, подадите жалобу и…

— Нет.

— Как нет? Вас ограбили, а вы не желаете подать в суд?

— Нет, поскольку я и сам подшутил над несчастной синьориной. То досье, за которым она охотилась, у меня в кармане, а отнюдь не в кейсе!

— А как вы мне докажете, что сказали правду, синьор?

— Я думаю, доказательства представят они сами…

— Кто?

— Те, кто во что бы то ни стало хотят отобрать у меня досье, пока я не отдал его по назначению. А мне еще надо немножко прийти в себя…

— В таком случае я тоже остаюсь здесь. Карабинер!

Силио бегом примчался в гостиную.

— Да, сержант?

— На нас в любую минуту могут напасть. Держитесь настороже. Я на вас рассчитываю!

Морано потемнел, нахмурился, вскинул ружье и вышел с таким решительным видом, словно хотел показать всем присутствующим, что враги войдут на виллу только через его труп. Карло побежал звонить своей Антонине: супруга карабинера должна знать, что ее муж готовится к подвигу и его ждут или слава, или смерть (а может, и то и другое сразу). Это сообщение так подействовало на чувствительную Антонину, что ей пришлось выпить три чашки черного кофе, прежде чем она нашла в себе силы дотащиться до гипсовой статуэтки святого Франциска Ассизского, умоляя его защитить ее незаменимое сокровище. Синьора Коррадо даже попыталась прельстить святого обещанием поставить ему целую уйму свечей (но, будучи женщиной весьма осторожной, не стала уточнять, какой толщины).

Наташа первой добралась до Ча Капуцци, немного опередив Хантера. По правде говоря, она едва успела нырнуть за гигантский кактус, чтобы не попасться на глаза сопернику. Англичанин, не догадываясь, что за ним наблюдают, размышлял, как бы проникнуть на виллу незаметно для обитателей. При виде Мортона, который направлялся к вилле, сунув руки в карманы и озабоченно жуя жвачку, сердце Роналда учащенно забилось — надо думать, американец питает к нему такие же нежные чувства, что и он, Хантер, — к Наташе, и по тем же причинам. Англичанин на всякий случай вытащил револьвер — не хватало еще, чтобы Майк его опередил. Стыдно, конечно, стрелять в такого славного парня, но на карту поставлено возвращение в Кокермаут… Подавив угрызения совести, Хантер вскинул револьвер и тщательно прицелился в ногу Мортона, но не успел спустить курок, как грохнул выстрел и с него слетела шляпа. Роналд настолько оторопел, что догадался упасть плашмя и вжаться в землю только после того, как вторая пуля сшибла веточку в сантиметре от его носа. Услышав стрельбу, Мортон тоже выхватил револьвер. Англичанин засек точку, откуда в него палили, и в свою очередь тоже выстрелил. Майк живо сообразил, что его соперники слишком заняты друг другом, и вскарабкался на ограду, но тут же получил в физиономию град осколков от камня, выбитых пулей. Карабинер Морано хорошо прицелился. Решив не настаивать, американец проворно соскользнул на прежнее место. Роналд встретил его пулей — на сей раз Майк лишился правого каблука. Рассерженный не на шутку американец не остался в долгу, и в ближайшие несколько минут все три агента разных секретных служб методично палили друг в друга.

Карло Коррадо не был трусом, но, как все представители латинской расы, обладал богатым воображением, а потому мысль об опасности пугала его куда больше, чем непосредственная угроза. Стоя под дулом ружья или револьвера, он явственно видел — в прямом смысле слова — «скорую помощь», больницу, операционную и последнее напутствие священника. И слезы выступали на глазах не от страха, а от зримого видения Антонины, закутанной в траурные покрывала. Но как только первое волнение проходило, чувство долга и честь побуждали сержанта действовать и он без колебаний бросался в бой. Вот почему отзвук первого выстрела заставил его вцепиться в подлокотники кресла. Второй и третий — повергли в панику, вызвав череду самых мрачных картин, зато треск карабина сразу же вернул хладнокровие. Карло выпрямился и достал револьвер.

— Я думаю, это ваши гости, синьор француз… Пора оказать им достойный прием…

— Спасибо, сержант! А я тем временем ускользну через черный ход и помчусь в Болонью.

— Отлично! Счастливого пути!

— Я тоже желаю вам удачи, сержант.

В саду Карло Коррадо присоединился к Силио.

— Я мог бы позвонить и вызвать подкрепление, Морано, но что о нас скажут Антонина и Джиоконда? Покажем-ка этим дикарям с севера, на что способны карабинеры, э!

— Так точно, сержант!

— Тогда слушайте, Силио… Я проберусь за кипарисами и нападу на них с тыла. Если сдадутся — приведу сюда, и мы отвезем всю компанию в Мольо. А не послушаются — перестреляю. Вы же не двигайтесь с места, ждите их тут. Ясно?

Опьяненный, как и его шеф, запахом битвы, Морано превзошел самого себя. Теперь он уже ничем не напоминал дрожащего от страха парня, который прошлой ночью брел по саду с ружьем наизготовку. Карло Коррадо и Силио Морано разыгрывали друг перед другом героическую сцену, чувствуя себя и актерами, и зрителями одновременно. Оба принимали участие в действе, но при этом как бы наблюдали со стороны и аплодировали. Упиваясь спектаклем, каждый из них считал себя главным героем и готовился лечь костьми за правое дело. Таковы, впрочем, прерогативы этого персонажа в любом театре мира — вечно он хватит через край.

Под защитой ружья Морано сержант скользнул за кипарисы в тот момент, когда Субрэй прощался с Тоской и Санто. Он вовсе не хотел, чтобы его противники расправились с хозяевами дома. Эмиль вывел молодого человека через ванную на балкон, но Фальеро, не желая доставлять жене лишние волнения, предложил прикрыть отступление француза.

Мортон, Хантер и Наташа, утомившись от бесплодной перестрелки, решили перейти к более результативным действиям. Каждый по-своему, они забрались в сад как раз в тот момент, когда сержант из него выходил, а Субрэй только собирался туда пойти. Карло Коррадо прошел так близко от Наташи, что мог бы почувствовать ее дыхание, и, таким образом, даже не догадываясь об этом, был на волосок от смерти. Англичанин, русская и американец медленно, ползком, подбирались к дому, пристально наблюдая за карабинером, а тот в свою очередь держался настороже. Шла какая-то странная игра, когда противники то и дело меняются местами и, воображая, будто проникли на территорию врага, на самом деле занимают только что оставленные им позиции. Однако всем им неизбежно предстояло встретиться у бронзового фонтана, за которым устроился карабинер. Сержант беспрепятственно дошел до дерева, где его самолюбие подверглось жестокому испытанию, и, сделав изящный поворот кругом, направился к дому с твердым намерением напасть на непрошеных гостей с тыла.

Эмиль с достоинством, присущим хорошо вымуштрованному слуге, пытался успокоить Тоску:

— Если синьора позволит нам высказать свое мнение, то она беспокоится совершенно напрасно. Синьору Фальеро ничто не угрожает.

— А Жаку?

Вопрос сорвался с губ молодой женщины невольно, и она покраснела до ушей. Дворецкий потупил глаза.

— Мы достаточно хорошо знаем синьора Субрэя и не сомневаемся, что он с блеском выйдет из положения.

— Правда, Эмиль? Вы и в самом деле так думаете?

— Мы в этом убеждены, синьора.

— Спасибо…

Американец, англичанин, русская и карабинер увидели друг друга одновременно и в ту же секунду выстрелили. Все они были отличными стрелками. Майк получил от Наташи пулю в бедро, а сам прострелил ей плечо. Хантер оказался чуть медлительнее и не попал в карабинера, зато Морано не промахнулся и ранил его в ногу. Американец поспешил удрать, зажимая рану носовым платком, — он надеялся добраться до больнице прежде, чем истечет кровью. Наташа последовала его примеру. Только Хантер, не в силах тронуться с места, попал в руки карабинера и оказался в наручниках. При мысли о том, сколько долгих лет пройдет, прежде чем он снова приедет в Кокермаут к Дэйзи и мальчикам, на глазах у Роналда выступили слезы. Когда Силио притащил пленника в гостиную, Тоска с помощью Эмиля стала перевязывать ему рану. Нежность молодой женщины снова напомнила англичанину о заботливых руках Дэйзи, и он, не выдержав, разрыдался. Пришлось утешать его втроем, и карабинер, которого уже начали терзать угрызения совести, старался больше всех.

Звуки выстрелов привлекли внимание сержанта, и он, не желая упустить сражение, бросился к дому, но застыл как вкопанный при виде открывшегося его взору зрелища: некто ударил Субрэя по голове и, когда француз упал, вытащил у него из кармана досье. Коррадо положил револьвер в развилку ветки, стараясь прицелиться как можно тщательнее. Он понимал, что расстояние слишком велико, так велико, что не удавалось даже толком разглядеть, кто напал на Субрэя. К несчастью, прежде чем Коррадо спустил курок, похититель исчез.

Эмиль отпаивал Хантера граппой, а Фальеро предлагал немедленно позвонить в Болонью, чтобы налетчиков арестовали по дороге к городу. Дворецкий стал его отговаривать, поскольку слыхал, будто вокруг такого рода историй не следует поднимать шум и делать их достоянием публики. А кроме того, синьор Субрэй знает своих противников и, если сочтет нужным, в любой момент может потребовать их ареста. Тоска присоединилась к мнению Эмиля, тем более что это избавляло их от необходимости предпринимать что бы то ни было. Однако Фальеро, не желая уступать жене, ткнул пальцем в сторону раненого:

— А этот?

— Я думаю, его тоже надо отпустить…

Фальеро заспорил. Он не мог согласиться, чтобы люди, которые нарушили его покой, испортили ему брачную ночь и избили, остались безнаказанными. И Санто уже начал со всем возможным пылом излагать свою точку зрения, как вдруг на пороге появился сержант. На спине он нес Субрэя.

— Жак! — вскрикнула Тоска.

И, не обращая внимания на попытки мужа ее удержать, молодая женщина бросилась помогать Эмилю и Коррадо уложить на диван столь нежно любимого ею француза. Хантер не преминул воспользоваться переполохом и улизнул. А Тоска, совершенно утратив чувство реальности, покрывала поцелуями лицо Жака, даром что ее супруг надрывался от крика:

— Тоска, ваше поведение скандально! Клянусь Вакхом! Вы меня обесчестили! Это бесстыдство! Да еще при посторонних мужчинах! Вы с ума сошли! Тоска, не смейте!

Но она ничего не слышала. Видя лишь закрытые глаза, помертвевшее лицо и окровавленные волосы Субрэя, она решила, что француз мертв, и не желала смириться с потерей. Эмиль почтительно взял молодую женщину за плечи и отодвинул в сторонку, потом склонился над Субрэем и во второй раз за день начал ощупывать его голову. Все так внимательно наблюдали за каждым движением эскулапа, что побег Хантера остался незамеченным. Только карабинер, вдруг вспомнив о пленнике, выбежал в сад. Наконец Эмиль выпрямился:

— Мы полагаем, повреждений черепа нет… У синьора, видимо, очень крепкая голова! Однако, если его не перестанут колотить по макушке, в конце концов сделают идиотом… Удар нанесен рукоятью револьвера.

— Это невозможно! — возразил Фальеро. — Я проводил его до калитки, и, когда мы прощались, поблизости не было ни души!

Сержант назидательно поднял палец:

— Вот именно, синьор, вот именно!

— Вы о чем?

— Раз вы были вдвоем с синьором французом, значит, вы же его и ударили!

— Я?

Но Тоска с угрожающим видом уже надвигалась на него:

— И вы это сделали, Санто? Вы посмели это сделать?

— Послушайте, Тоска, вы ведь меня знаете… Дурень карабинер вконец рехнулся! Зачем бы я стал пытаться прикончить Субрэя?

— Из ревности!

Фальеро насмешливо хмыкнул.

— Я вас очень люблю, Тоска, но не до такой степени, чтобы ради ваших прекрасных глаз подохнуть в тюрьме!

— О!

— Может, вам и в самом деле придется закончить жизнь в тюрьме, синьор, — заметил Коррадо. — Я видел, как вы ударили француза.