Великий Маспи не шелохнулся. Всякий раз, как упоминали о позорном переходе его сына на сторону полиции, он сконфуженно молчал. Зато Селестину, по-видимому, уже ничуть не волновали оскорбления, брошенные ей в лицо.
      - Вот что я скажу вам, Перрин... По-моему, Бруно совершенно прав... Он хороший мальчик и сейчас, наверное, исходит слезами из-за того, что Пэмпренетта, его Пэмпренетта, та, кого он любит с детских лет, изменила данному слову... Только вчера я видела своего Бруно, и если бы вы тоже могли на него взглянуть, Перрин, сразу перестали бы сердиться... Лицо - как у покойника... и отощал - просто ужас... А сам только и говорит, что о Пэмпренетте. "Мама, - сказал он мне, - мне лучше умереть, чем жить без нее... Я слишком ее люблю... И не позволю другому отнять у меня Пэмпренетту, иначе я готов Бог знает чего натворить!"
      Мадемуазель Адоль уже не плакала, а рыдала в голос. Ипполит, вне себя от обиды, не слишком вежливо приказал ей замолчать:
      - Да заткнешься ты наконец?
      Мадам Адоль не могла допустить, чтобы с ее дочкой разговаривали так грубо.
      - Ипполит Доло! В нашем доме женщины не привыкли к подобному обращению! А коли тебя не учили вежливости - что ж, я сама быстренько возьмусь за дело!
      Жених, уязвленный явной несправедливостью и всеобщими нападками, с негодованием указал на Селестину Маспи.
      - Да разве вы не видите, что эта подлая баба пытается поссорить нас с Пэмпренеттой? Маспи, видите ли, не выносят, чтобы кто-то устраивал свои дела, не спросив у них дозволения! И приходят в ярость, коли обходятся без них! Иметь в семье легавого - такой стыд, что они просто свихнулись!
      Хотя ее муж продолжал безучастно наблюдать за происходящим, а свекор невозмутимо набивал брюхо, Селестина не желала идти на попятный.
      - Бедняжка Ипполит, ты тявкаешь, как шавка из подворотни, но на людях ты бы не позволил себе такого нахальства!
      - Совсем как вы, когда к вам пришел Тони Салисето с друзьями и малость поучил хорошим манерам?
      Маспи вдруг вскочил.
      - Кто тебе рассказал?
      - Попробуйте угадать, а?
      - Ты что, якшаешься с Корсиканцем?
      - Ну и что? Лучше с Тони, чем с легавыми! Вам не кажется?
      Элуа снова рухнул на стул. Только теперь он окончательно понял, что время его ушло безвозвратно. Предательство сына лишило Великого Маспи пьедестала. И сейчас он всего лишь Элуа, отец полицейского. Ему хотелось плакать от стыда... Но тут, ко всеобщему удивлению, в наступившей после поражения Маспи тишине раздался дребезжащий голос Адепи:
      - При всем при том мы и не выяснили, любит Пэмпренетта Бруно или нет!
      Столкнувшись со столь неожиданной противницей, Ипполит вновь утратил хладнокровие.
      - Что за собачья жизнь! И чего она лезет в разговор, эта старая дура?
      - Я не дурее тебя, хряк невоспитанный!
      А героиня этого бесконечного сражения, где каждый высказывал свою точку зрения и лишь ей одной не удавалось вставить ни слова, наконец не выдержала.
      - Замолчите! - крикнула Пэмпренетта. - Замолчите! Или вы сведете меня с ума! Да, я люблю Бруно, а Ипполита больше не желаю видеть! Пусть убирается на все четыре стороны! Мне не нужен супруг, который связался с Корсиканцем!
      И Пэмпренетта бросилась в материнские объятия.
      - Могла бы предупредить пораньше, до того, как мы заказали еду, - не удержалась Перрин.
      Что до Ипполита, то подобный афронт окончательно лишил его остатков разума. Парень совсем озверел, и, вероятно, дело окончилось бы очень печально, но в эту секунду дверь гостиной распахнулась и вбежала девушка, специально нанятая прислуживать на праздничной трапезе.
      - Мадам! Мадам! Там двое мужчин...
      Прислуга не успела договорить - инспектор Пишранд, твердой рукой отстранив это хрупкое препятствие, вошел в комнату вместе с инспектором Маспи. Это по меньшей мере неожиданное явление разом утихомирило страсти. Полицейский любезно поклонился.
      - Приветствую вас всех... Простите, что нарушаем такое милое семейное торжество, но мы заглянули к вам всего на минутку...
      Перрин Адоль приняла вызов.
      - По-моему, я вас не приглашала, месье Пишранд?
      - Работа часто вынуждает нас заходить к людям без приглашения... Я хотел бы поговорить с Пэмпренеттой.
      - А что вам надо от моей дочери?
      - Ничего особенного, успокойтесь! Пэмпренетта!
      Но девушка не слышала оклика. Они с Бруно, не отводя глаз, смотрели друг на друга. Успокоенная Селестина наконец села. Что до Великого Маспи, то он закрыл лицо руками, предпочитая ничего не видеть и особенно сына, которого так бесконечно стыдился.
      - Я тебя зову, Пэмпренетта!
      Девушка наконец подошла к Пишранду, и тот взял ее за руку.
      - У тебя очень красивое колечко, малышка... Кто тебе его подарил?
      - Ипполит.
      Инспектор все так же любезно повернулся к младшему Доло.
      - Может, ты объяснишь мне, где купил такую замечательную драгоценность?
      - Это вас не касается!
      Полицейский с жалостью поглядел на парня.
      - Я с прискорбием вижу, что ты не умнее своего папаши... потому как надо потерять рассудок, чтобы подарить невесте только что украденное кольцо!.. Тебе еще не объяснили, что нам отправляют подробное описание всех похищенных драгоценностей?
      - Неправда!
      - Правда или неправда, а я тебя арестую, и, поверь, в твоих же интересах - не ерепениться!
      В мгновение ока Пишранд защелкнул наручники на запястьях совершенно уничтоженного таким ударом судьбы Ипполита Доло.
      - Ну а теперь мы уходим... и еще раз просим извинить за беспокойство, дамы и господа... Желаю хорошо повеселиться! Ты идешь, Бруно?
      - Да, сейчас!
      Но Пэмпренетта, схватив его за руку, твердо заявила:
      - Я иду с тобой!
      После ухода полицейских и несостоявшихся жениха и невесты все долго сидели в полной растерянности. Серафина Доло беззвучно плакала на плече у мужа. Торжествующая Селестина с трудом скрывала радость. Перрин мысленно подсчитывала, во что ей обошлось это ненужное торжество. Великий Маспи старался ни на кого не смотреть. Дьедоннэ Адоль про себя радовался, что неприятная для него помолвка все же сорвалась. Жоффруа Доло с грустью думал, что его сын снова надолго засядет в тюрьму, и невольно признавал, что, возможно, Селестина говорила не такие уж глупости, как ему казалось. Но лучше всех обрисовал положение дедушка Маспи:
      - В первый раз я попал на помолвку, где нет ни жениха, ни невесты!
      * * *
      Ипполит Доло еще не успел достаточно окрепнуть, чтобы долго сопротивляться допросам Пишранда и Ратьера. Сначала он по-детски все отрицал, но потом, когда вызванный свидетель - владелец ювелирного магазина - опознал кольцо как одну из похищенных у него драгоценностей, Доло сломался.
      - Ладно... ну, участвовал я в этом деле...
      Пишранд сменил Ратьера и принялся допрашивать сам:
      - Так, ты уже начинаешь вести себя разумнее... Что ж, отлично, это пойдет тебе на пользу. А кто тебя втравил в ограбление?
      - Антуан Бастелика.
      - Ты с ним очень дружен?
      - Не сказал бы, но, выйдя из Бомэтт, я сидел без гроша... Старики не особо могли помочь... А тут случайно подвернулся Бастелика... Я сказал ему, в какой сижу дыре, и он предложил прихватить меня на дело... Пока он работал, я стоял на стреме.
      - И сколько ты получил?
      - Кольцо и пятьсот монет.
      - А твой отец?
      - Отец? Да вы что, воображаете, будто мы потащили с собой старика? А вы, часом, не того? Разве это работа для моего папаши? Предок возится со всякой ерундой, а нынешние дела ему не по зубам!
      - А ты, значит, решил, что тебе море по колено?
      - Просто не повезло, уж чего там...
      - Кретин несчастный! Только что вышел из Бомэтт и опять вернешься туда, да еще чертовски надолго! По-твоему, это очень умно, а? Так ты себе представляешь красивую жизнь?
      - Это уж мое дело!
      - Согласен... А кто еще участвовал в ограблении, кроме вас с Бастеликой?
      - Никто.
      - Ну, как хочешь... А насчет итальянца, которого выловили в Старом Порту, случайно не знаешь, каким образом он туда угодил?
      - Вы и это хотите мне пришить?
      - Нет, такое дело не для сопляка вроде тебя... но ты мог кое-что слышать, а если бы дал нам наводку, глядишь, и скостили бы срок... Не так уж весело в твои годы лучшие деньки проторчать в каменном мешке!
      - Ну и гады же вы!.. Не знаю я ничего о вашем макарони, а и знал бы так держал язык за зубами.
      - Твое дело... У тебя хватит времени поразмыслить... и сидеть тебе, голубчик, без солнышка, пока не высохнешь, как цикорий!
      Во время очной ставки с Бастеликой Доло придерживался прежней версии. В свою очередь, Антуан подтвердил все, что сказал парень. Держался он весьма самоуверенно.
      - Понимаете, господин инспектор, я слишком добр по натуре... а потому, встретив малыша и видя, как он изводится, что ничего не может подарить невесте, сразу подумал о красивом колечке. Чистое сострадание к ближнему... разве это не прекрасно?.. Вот я и взял его с собой... А теперь, конечно, жалею... Будь нас побольше, не потащили бы мальчишку на дело! С сосунками всегда рискуешь!
      - Врешь ты все, Антуан!
      - Ну, это вам придется доказать, господин инспектор...
      - И докажу.
      * * *
      Пока взорам Бастелики и Ипполита рисовалось довольно безрадостное будущее, Бруно и Пэмпренетта, взявшись за руки, гуляли в парке Фаро - своем любимом прибежище. К счастью, "их" скамья как раз пустовала. Влюбленные сели, и девушка сразу прижалась к Бруно.
      - Тебе правда было больно, что я согласилась обручиться с Ипполитом?
      - Да я бы лучше умер, чем увидеть тебя его женой!
      Пэмпренетта тихонько застонала, причем неизвестно, от позднего ли сожаления или от удовольствия.
      - И ты решился бы наложить на себя руки?
      - Без твоей любви мне было бы плевать на все на свете!
      - Но я же никогда не переставала тебя любить!
      - И хотела выйти за Доло?
      - Это в отместку!
      - За что?
      - За ту боль, которую ты мне причинил!
      - Я?
      - Ну, кто из нас служит в полиции, ты или я?
      Бруно слегка отодвинулся от Пэмпренетты.
      - Выслушай меня хорошенько, - сухо сказал он. - Давай покончим с этим вопросом раз и навсегда! Либо ты соглашаешься стать женой полицейского и хорошо себя вести...
      - А-а-а, так ты считаешь, будто я плохо себя веду? И это твоя любовь? Хорошенькое дело! Клянешься в любви и тут же оскорбляешь!
      - Святая Матерь Божья! Прибери меня к себе, или я ее сейчас удавлю! Да пойми же, упрямая голова, я хочу, чтобы ты всегда была рядом, и вовсе не желаю по воскресеньям носить тебе передачи в тюрьму! Чем иметь жену, которую видишь только время от времени, лучше помереть холостяком! Решай сама! В конце концов, я могу попроситься в другой город, и ты больше никогда даже не услышишь обо мне!
      - Ты меня оскорбляешь... ты мне угрожаешь... да еще и собираешься удрать? Странная у вас в полиции манера доказывать свою любовь! А вот я люблю тебя взаправду и потому сделаю все так, как ты хочешь!
      ГЛАВА V
      Несмотря на весь свой пессимизм и раздражение от слишком долгого топтания на месте, дивизионный комиссар мало-помалу проникался спокойной уверенностью инспектора Пишранда.
      - Так, давайте еще раз переберем все сначала... Как с делом об ограблении?
      Полицейский пожал плечами:
      - Тут почти все закончено. И я бы уже закрыл доло, если бы не опасался повредить другому расследованию. Но, по-моему, между налетом на магазин и убийством итальянца существует какая-то связь.
      - Объясните толком, чтобы я мог в свою очередь сообщить начальству!
      - Во-первых, насчет налета... Мы накрыли Бастелику и Доло, но Ипполит неопытный щенок, а Антуан еще ни разу не организовал ни одной операции. Так что, невзирая на все уверения Бастелики, будто он сам все придумал, это совершенно исключено, хотя бы потому, что полностью противоречит его характеру...
      - Бастелика мог измениться...
      - В его-то возрасте? Антуану нужны только хорошо начищенные ботинки, яркий галстук и костюм по мерке, а ломать голову он не привык... Нет, в операции участвовали еще двое - Салисето и Боканьяно... Думаю, это вопрос нескольких часов или дней и очень скоро я заставлю их расколоться.
      - А почему не сию минуту?
      - Просто я уверен, что это Салисето или Боканьяно прикончили и ограбили Ланчано, но тот, кто это сделал, действовал тайком от других и боится напарника не меньше, если не больше, чем нас! Если Салисето или Боканьяно припрятали драгоценности в надежном месте, я окажу убийце большую услугу, надолго изъяв его из обращения: избавлю его от искушения сплавить несколько камешков и обелю в глазах остальных... Понимаете?
      - Вполне.
      - Разумеется, с Салисето и Боканьяно не спускают глаз - вдруг кому-нибудь из них захочется переменить климат?.. Оба не понимают, почему их до сих пор не отправили за решетку, но, как и положено настоящим бандитам, просто считают нас дураками... Это дает им ощущение относительной безопасности. Вот я и жду, когда убийца, совсем успокоившись, сделает ошибку. Тогда-то я его и поймаю за шиворот.
      - А у вас нет более точных соображений насчет личности преступника?
      - Скорее всего, это Тони Салисето... Генуэзец, конечно, сначала навел справки и явился не к подручному, а к главарю банды. Боканьяно слишком туп... Я прошу у вас еще несколько дней, патрон.
      - Ладно.
      - Благодарю вас.
      * * *
      В доме Маспи все шло прахом. После бунта Селестины и ареста Ипполита у Элуа и его отца появилось несколько непривычное чувство, что их воля перестала быть законом для женщин. Долгие годы безропотного послушания в мгновение ока ушли в прошлое. Теперь Селестина уже не боялась говорить о Бруно, несмотря на то, что глава семьи запретил касаться этой темы. А настоящий переворот произошел, когда Маспи вернулись с так странно оборвавшегося торжества. Едва успев положить сумочку на стол в гостиной, Селестина с необычным для этой всегда приветливой и мягкой женщины раздражением налетела на мужа:
      - А ну, посмотри на меня, Элуа! Может, ты еще и гордишься собой?
      Остальные замерли, словно персонажи какого-нибудь фильма "новой волны". Великий Маспи, не привыкший к подобному обращению, попытался было восстановить прежнее положение вещей:
      - Это еще что такое? Как ты смеешь так разговаривать с супругом, которого обязана уважать?
      Селестина рассмеялась:
      - А кто это сказал?
      - Что сказал?
      - Что я обязана тебя уважать?
      Сбитый с толку таким неожиданным ответом Маспи смешался:
      - Ну... так принято... короче, это закон...
      - Так тебе же вроде плевать на все и всяческие законы?
      - В каком-то смысле...
      - Не увиливай! Ты сам нам всегда втолковывал, что законы и жандармы не для тебя... И, кажется, ты достаточно долго отсидел в тюрьме за свое презрение к законам?
      - Ну и что?
      - А то, что нечего теперь взывать к закону и приставать ко мне!
      - Приста...
      - Вот именно! Я ведь точно так же, как и ты, чихать хотела на законы! А потому обойдешься без уважения!
      В перепалку вмешался дед:
      - Элуа, не позволяй ей разговаривать таким тоном! Подумай, какой пример она подает твоей матери!
      Но Селестина в одну секунду отбила у старика весь воинственный пыл:
      - А вы, дедушка, шли бы лучше к себе в комнату, пока я не рассердилась! Не то ужин вам придется искать в другом месте!
      - Селестина! - возмутился Маспи. - Я запрещаю тебе...
      - Ты? Да иди ты...
      В эту минуту в доме Маспи началась новая эра. Тем не менее Элуа, оправившись от потрясения, решил бороться и не допустить полного краха. Пока старики тихонько отступали, не желая случайно угодить под горячую руку, хозяин дома напустил на себя торжественный вид.
      - Я к этому не привык, Селестина... С чего вдруг ты стала обращаться со мной, как с последним... ничтожеством?
      - А как еще можно назвать мужчину, если он позволяет оскорблять свою жену, оставляет ее без помощи и защиты?
      - Да что ты болтаешь?
      - Может, ты не слыхал, как со мной разговаривала Перрин?
      - Когда речь заходит о господине Бруно Маспи, я не желаю вмешиваться! Мне слишком стыдно!
      - Это мне стыдно за тебя!
      - Я запретил тебе говорить о парне, которого больше не желаю знать!
      - Ах, ты его больше не знаешь? Старый дурак! Во всяком случае, ты не посмеешь отрицать, что наш сын просто красавчик! А как он вошел!
      Элуа скорчил гримасу.
      - Красавчик... не стоит преувеличивать... И вообще, интересно, в кого это ему быть красивым?
      - В меня! Ты уже забыл, какой я была раньше? В те времена, когда малыш появился на свет?
      Маспи чувствовал, что разговор принимает слишком опасный для него оборот. Он попробовал сменить тему.
      - Я помню только одно: что категорически запретил вспоминать о субъекте, опозорившем до сих пор всеми почитаемую семью!
      - Кем?
      - Что - кем?
      - Я тебя спрашиваю: кто нас уважал?
      - Но, мне кажется...
      - Нет, Элуа... К нам относились с почтением все отбросы общества, но ни один порядочный человек не пожал бы тебе руки... И был бы совершенно прав, Великий Маспи, потому что ты плохой муж, бессовестный отец и, с точки зрения нормальных граждан, всего-навсего мелкий жулик!
      - Я вижу, господин Бруно здорово промыл тебе мозги!
      - Ну, он-то везде может ходить с высоко поднятой головой!
      - В форме!
      - А на тебя не надевали в тюрьме форму?
      - Так это ж насильно! Я ее не выбирал!
      - Ошибаешься! Ты выбрал образ жизни, а вместе с ним - и тюремную робу!
      Наступила долгая тишина. Оба обдумывали все сказанное. Наконец Маспи поднялся из кресла.
      - Селестина... я тебя всегда уважал... но на сей раз ты зашла слишком далеко... Для меня твой сын - презренный тип, и, даже если бы он тонул у меня на глазах, я бы и мизинцем не шевельнул... Я считаю, что Бруно Маспи умер и похоронен... А теперь, если хочешь, отправляйся к нему... и, коли Фелиси тоже увяжется за вами, - задерживать не стану! Ты, твой сын и твоя дочь стали говорить на другом языке, поэтому вполне естественно, что мы больше не понимаем друг друга... И, раз уж так получилось, я готов остаться один со стариками и поддерживать честь дома Маспи!
      В тот вечер впервые в жизни Элуа настолько утратил вкус к радостям бытия, что улегся спать без ужина.
      * * *
      Утром инспектор Пишранд заглянул в паспортный отдел префектуры к своему другу Эстуньяку, чьим детям приходился крестным отцом. Приятели мирно болтали, когда полицейский вдруг заметил ослепительную блондинку. Эта не слишком добродетельная особа, Эмма Сигулес по кличке Дорада*, занимала в своем кругу довольно высокое положение - поговаривали, что она более чем дружна с Тони Салисето. Незаметно указав на молодую женщину, Пишранд попросил приятеля:
      ______________
      * Изящная золотистая рыбка. - Примеч. перев.
      - Постарайся задержать эту девицу на две-три минуты, а я тем временем узнаю у твоего коллеги, что ей понадобилось.
      - Положись на меня!
      Когда Дорада после долгих препирательств вышла наконец из кабинета, в коридоре ее встретил Эстуньяк. А инспектор поспешил к чиновнику, у которого только что побывала Эмма Сигулес. Очередь недовольно заворчала, и инспектору пришлось предъявить удостоверение.
      - Чего хотела мадемуазель Сигулес?
      - Получить паспорт.
      - Так-так... она вам случайно не сказала, куда собралась?
      - Кажется, в Аргентину.
      - Естественно! А она не задавала вам каких-нибудь не совсем обычных вопросов?
      - Честно говоря... Погодите, а ведь и правда! Мадемуазель Сигулес хотела знать, сколько драгоценностей может прихватить с собой, не опасаясь затруднений со стороны аргентинской таможни... Я ответил, что хоть тонну, там ни слова не скажут и даже наоборот!
      Теперь Пишранд точно знал, что, как и обещал шефу, вплотную приблизился к цели, а потому с особой теплотой потряс руку удивленному столь необычным для полицейского энтузиазмом чиновнику.
      - Вы и представить не можете, старина, какую услугу мне оказали! И последнее: дайте мне, пожалуйста, адрес мадемуазель Сигулес.
      - Улица Доктора Морукки, триста двадцать семь.
      Эстуньяк смущенно признался, что не смог дольше удержать Эмму Сигулес. Пишранд выскочил из префектуры и скоро заметил в толпе молодую женщину Дорада шла через площадь Маршала Жоффра. Со всеми обычными предосторожностями полицейский отправился следом за своей элегантно одетой добычей. Так, друг за другом, они пересекли улицу Паради, миновали Французский банк и по улице Арколь вышли на улицу Бретей. Дорада возвращалась домой. Для очистки совести инспектор свернул за Эммой на улицу Монтевидео, пересекающую улицу Доктора Морукки. Пишранд подождал, пока молодая женщина войдет в подъезд, и бросился в ближайшее бистро звонить на работу. Трубку снял Жером Ратьер.
      - Чем ты сейчас занят, малыш?
      - Дежурю.
      - Пусть тебя кто-нибудь сменит, а сам живее беги на перекресток улиц Бретей и Монтевидео. Но перед уходом разыщи фотографию Эммы Сигулес по кличке Дорада. Два-три года назад на нее завели карточку из-за какой-то темной истории с наркотиками.
      Инспектор дождался коллеги и приказал ни на секунду не терять молодую женщину из виду. Если Эмма куда-нибудь пойдет, повсюду следовать за ней, да еще звонить почаще, чтобы Пишранд постоянно знал, где найти мадемуазель Сигулес. В восемь часов Жерома сменит Бруно Маспи.
      Дивизионный комиссар Мурато с легким удивлением поглядел на влетевшего в его кабинет инспектора Пишранда.
      - Дело в шляпе, патрон!
      - Вы о чем?
      - Я его поймал-таки!
      - Может, перестанете говорить загадками, Констан?
      - Наконец-то я подловлю Тони Салисето и отберу у него украденные у мертвого Ланчано драгоценности!
      - Вы это серьезно?
      - Более чем, патрон!
      Инспектор рассказал комиссару, как он увидел в префектуре Эмму Сигулес, подружку Тони, и о странных вопросах Дорады к паспортисту. Мурато присвистнул сквозь зубы.
      - Да, Констан, по-моему, на сей раз вы и в самом деле вышли на верный след.
      - Еще бы! Вы ж понимаете, что только из-за ограбления ювелирной лавки Салисето и не подумал бы эмигрировать. Поделенная на три части добыча не так уж велика, чтобы Корсиканец мог вести в Буэнос-Айресе привычный образ жизни, особенно с мадемуазель Сигулес - эта молодая особа наверняка не захочет работать в Аргентине, подобно многим другим нашим соотечественникам. Конечно, можно предположить, что Салисето решил воспользоваться арестом Бастелики и удрать, прихватив с собой всю добычу, но есть еще Боканьяно, и вообще это не похоже на Корсиканца. Я уж молчу о том, что там он рискует встретить джентльменов, предупрежденных марсельскими коллегами, и те потребуют отчета за предательство. Нет, куда логичнее - предположить, что Тони рассчитывает наслаждаться жизнью по ту сторону океана с прекрасной Эммой на миллион, украденный у Ланчано.
      - Я тоже так думаю. И как вы намерены действовать?
      - За Дорадой установлено наблюдение - необходимо прежде всего выяснить, с кем она встречается. Я отправил туда Ратьера. В восемь часов его заменит Бруно, и, если до завтра не произойдет ничего нового, я сам схожу к мадемуазель Сигулес и заставлю ее исповедаться. Думаю, я без особого труда получу от Эммы показания, и Тони по шею увязнет в истории, из которой ему уже не выпутаться. Уж положитесь на меня!
      - Я вам полностью доверяю, старина!
      * * *
      Фелиси уже привыкла, что всякий раз, как позволяет служба, воздыхатель ждет ее у выхода из парикмахерской. В тот вечер девушка с легкой досадой убедилась, что знакомой фигуры поблизости нет. Однако Фелиси так и не успела поразмыслить о превратностях судьбы, потому что на шее у нее повисла Пэмпренетта.
      - Ничего, что я пришла за тобой?
      - Наоборот, очень хорошо. А что у тебя случилось?
      - Очень много чего!
      - У тебя чертовски счастливый вид, как я погляжу.
      - Но... я и в самом деле безумно счастлива!
      - Из-за помолвки с Ипполитом? - с горечью спросила Фелиси, думая о страданиях брата. Дочка Адолей разразилась таким звонким смехом, что несколько прохожих окинули ее изумленным взглядом.
      - Ох, да ведь ты же еще ничего не знаешь! С Ипполитом покончено!
      - Покончено?
      - Да, между нами больше нет ничего общего!
      - Ну да?
      - Да! И вообще, он в тюрьме!
      - В тюрьме?
      Пэмпренетта рассказала подруге обо всех перипетиях своей фантастической помолвки.
      - И что все стали делать, когда полицейские увели Ипполита?
      - Не знаю...
      - То есть как это?
      - Я ушла вместе с Бруно... и мы гуляли в Фаро... Слушай, Фелиси, ты не против, если я стану твоей невесткой?
      - Я? И тебе не стыдно? Да я только об этом и мечтаю!
      Не обращая внимания на прохожих, девушки с величайшим пылом обнялись и расцеловались. Пэмпренетта говорила о своей любви к Бруно. А Фелиси в свою очередь не стала скрывать от подруги подробностей романа с Жеромом Ратьером. Обе девушки совсем размечтались. Расстались они поздно вечером, не сомневаясь, что их ждет самое радужное будущее и больше уж они не расстанутся.
      Попрощавшись с Пэмпренеттой и стряхнув очарование волшебных грез, Фелиси вдруг сообразила, что сильно задержалась, и не без трепета поспешила домой, на улицу Лонг-дэ-Капюсэн. Как пить дать, там ее ждет нахлобучка от отца - Маспи теперь разговаривал с дочерью лишь для того, чтобы ее выбранить. Но сегодня вечером Фелиси чувствовала себя слишком счастливой и надеялась молча, с улыбкой выслушать любые упреки.
      Войдя в дом, девушка сначала подумала, что там никого нет, и очень удивилась - ее родители не привыкли выходить куда-либо после ужина. Но больше всего Фелиси поразило то, что, несмотря на поздний час, на стол даже не накрывали... И тут девушка увидела, что в любимом кресле Элуа сидит ее мать. Эта странность в довершение ко всем прочим окончательно встревожила невесту Ратьера.
      - Мама!
      Селестина вздрогнула.
      - А, это ты? Гляди-ка, я, кажется, малость задремала...
      - Но... где остальные?
      - У себя в комнатах.
      - У себя?..
      Мадам Маспи пришлось рассказать младшей дочери о бурном объяснении с ее отцом.
      - Мы наговорили друг другу ужасных вещей, - подытожила она, - но, сама понимаешь, рано или поздно это не могло не прорваться! И потом, Бруно открыл мне глаза... Прости меня, Фелиси, я была тебе такой же плохой матерью, как и остальным...
      Девушка опустилась на колени рядом со своей мамой и взяла ее за руки.
      - Я не хочу тебя осуждать... Ты же наверняка старалась делать как лучше...
      - Это верно... у нас в доме все думали, как твой отец... так чего ж тут ожидать? А мужества понять, что это ошибка, у меня не хватало... Потом появилась твоя бабушка... она произвела на меня очень сильное впечатление... и я оказалась замужем, даже не успев сообразить, как это произошло... Кроме того, я люблю твоего отца, хоть он и не особо того заслуживает...
      Однако умиление Селестины быстро сменилось гневом:
      - Ох, но когда я слышу, что Элуа говорит о своем, о нашем сыне, так и проглотила бы его живьем!.. И я счастлива, Фелиси, что ты пошла по стопам брата... А вот бедняжка Эстель погибла безвозвратно... Не надо было отдавать ее за того пьемонтца... Но уж Илэра я хорошенько выдрессирую!
      Материнские признания настроили девушку на доверительный лад. Она рассказала, что любит Жерома Ратьера и хочет выйти за него замуж. Растроганная Селестина крепко обняла дочь.
      - Ты даже не представляешь, как меня обрадовала!
      А Маспи Великий, запершись у себя в комнате, долго не мог уснуть мешали обида, раздражение, горечь и легкие угрызения совести. Наконец Элуа забылся сном, не подозревая, что всего в нескольких шагах жена и дочь замышляют окончательно разрушить его идеалы и еще больше усугубить то, что глава семьи считал позором.
      * * *
      Узнав из донесений коллег, что мадемуазель Сигулес, так ни с кем и не встретившись, легла спать, Пишранд решил утром нанести ей небольшой визит. Из вежливости инспектор отложил это до полудня, не желая вытаскивать Эмму из постели в необычно ранний для нее час. Он отпустил Жерома, и тот бросился на Канебьер в надежде повидать Фелиси до работы.
      На звонок полицейского открыла сама Дорада. В домашнем платье она выглядела прелестно. По слегка исказившемуся от страха лицу молодой женщины полицейский понял, что его узнали.
      - Что вам угодно?
      - Поговорить с вами, мадемуазель Сигулес.
      - Но я жду одного человека...
      - Вот и прекрасно. Я как раз мечтаю с ним познакомиться!
      - Но, месье, по какому праву вы...
      - Старший инспектор Пишранд из отдела уголовных расследований.
      - А!
      - Теперь я могу войти?
      Дорада отошла в сторону, и полицейский беспрепятственно проник в гостиную, обставленную с гораздо большим вкусом, чем он ожидал.
      - Так чего вы все-таки от меня хотите?
      - Вы не против, если я сяду?
      Эмма пожала плечами, желая показать, что, раз помешать инспектору не в ее силах, остается лишь смириться с неизбежным.
      - Мадемуазель Сигулес, я хочу, чтобы вы мне кое-что объяснили.
      - Насчет чего?
      - Насчет того, что вы просили подготовить паспорт.
      - А разве я не имею на это права?
      - Конечно, имеете.
      - Так в чем дело?
      - Куда вы собираетесь ехать?
      - А вас это касается?
      - Представьте себе, да.
      - А по-моему, нет.
      - Мадемуазель Сигулес, меня считают человеком терпеливым, но все же не стоит перегибать палку! Зачем вам понадобилось удирать в Аргентину?
      - Я не удираю, господин инспектор, а просто еду туда. Чувствуете нюанс? Обожаю путешествия...
      - И много вам довелось путешествовать?
      - До сих пор - ни разу.
      - А почему? Я полагаю, страсть к перемене мест не пробудилась у вас внезапно?
      - Чтобы купить билет на поезд или корабль, нужны деньги, а я... скажем, до сих пор не располагала достаточными средствами.