* * *
      Возвращаясь из Сен-Жинье, Бруно обдумывал разговор со скупщиком. Да, бесспорно, Фонтан - очень ловкий мошенник, и тем не менее молодой человек склонялся к мысли, что тот говорил правду. Доминик никогда не прикасался к плодам кровавых преступлений, и, следовательно, труп итальянца помешал бы ему купить драгоценности. Насчет кражи в ювелирной лавке на улице Паради Богач может проявить гораздо меньшую щепетильность, но лишь в том случае, если раненый сторож останется жив. Именно благодаря такой скрупулезно соблюдаемой осторожности Фонтан имеет все основания надеяться, что спокойно доживет дни свои на вилле в Сен-Жинье. Так с чего бы ему вдруг изменить всем прежним привычкам?
      Важнее всего сейчас найти того, кто привез Ланчано из Генуи в Марсель. Возможно, итальянец доверился проводнику или задавал какие-то вопросы, которые могли бы навести на след? С кем Томазо хотел встретиться в Марселе?
      Фонтан недвусмысленно дал Бруно понять, что лишь Адоль при желании мог бы просветить его на сей счет. Но необходимость допрашивать Дьедоннэ чертовски смущала молодого человека... из-за Пэмпренетты, разумеется... В первый раз за последние три года войдя в дом Адолей, ему хотелось бы говорить о любви к девушке, а не задавать вопросы и выпытывать у ее отца сведения о Ланчано. Тем более Пэмпренетте это могло очень и очень не понравиться... Влюбленные девушки частенько склонны думать, будто их любовь способна остановить даже вращение Земли...
      * * *
      После того как Пэмпренетта объявила матери, что намерена выйти замуж за Бруно Маспи, поднялся невероятный тарарам. Объяснение прошло все мыслимые и немыслимые фазы, достигнув в конце потрясающего драматизма. Сначала Перрин разразилась ураганом криков, проклятий, угроз и стенаний. Но Пэмпренетта на глазах у пораженного ее стойкостью отца держалась насмерть. В конце концов мадам Адоль едва не поколотила дочь. Но крошка, защищая свою любовь, преисполнилась настолько несокрушимого мужества, что даже мать почувствовала, что силой тут ничего не добиться. Тогда наступило время рыданий. И обе женщины долго плакали в объятиях друг друга, причем каждая клялась принести себя в жертву ради счастья другой и при этом обе самым невинным образом лгали. Наконец пришел черед логической фазы. Изощряясь в самых разнообразных доводах, Перрин пыталась убедить дочь, что для нее совершенно недопустимо выйти замуж за стража закона, ибо и она сама, и вся ее семья только и делали, что нарушали означенный закон. Но Пэмпренетта заявила, что готова избрать самый добропорядочный образ жизни и во избежание новых ошибок постоянно держать под рукой Кодекс. Сражение закончилось пророчеством. Мадам Адоль уверяла дочь, что ее ждут кошмарные испытания, что они больше никогда не увидятся, что сама Перрин не сможет полюбить внуков, зная, что их отец - полицейский, а мать - неблагодарная предательница, и потому несчастная родительница Пэмпренетты в награду за все свои труды умрет одинокой и покинутой всеми. Дьедоннэ робко заметил, что у Перрин есть он, но та холодно поблагодарила и, объяснив, что это не считается, попросила больше не лезть в разговор с дурацкими замечаниями. Покончив с супругом, Перрин перешла к описанию своего безрадостного будущего. Как она, стареющая женщина, будет сидеть у окна и с завистью смотреть на чужих внуков, как целыми днями она станет разглядывать фотографии Пэмпренетты: сначала младенца, потом ребенка, подростка, девушки... Вот крошечная Пэмпренетта сидит голышом на подушке, а вот она, тоже голенькая, впервые робко знакомится с морем в Рука-Блан, потом она же - в белом платье причастницы или на свадьбе Эстель Маспи... Нарисованная картина произвела на мадам Адоль такое сильное впечатление, что бедняжка лишилась чувств, и только большой стакан рому вернул ее к действительности. Перрин с отвращением выпила лекарство.
      Тем не менее шок оказался настолько сильным, что все неожиданно помирились. Перрин дала клятву, что не станет мешать счастью дочери и уж как-нибудь постарается полюбить внуков, воспитанных в уважении к законам. Звонок в дверь оборвал грозившие затянуться до бесконечности излияния.
      Это пришел Бруно.
      Немного поколебавшись, Пэмпренетта повисла на шее у молодого человека, а мадам Адоль стоило неимоверных усилий не накинуться на полицейского, которого она уже считала похитителем ее дочки. И все же в глубине души Перрин невольно признавала, что Бруно намного лучше Ипполита. Как только Пэмпренетта позволила возлюбленному немного перевести дух, к нему в свою очередь подошла мадам Адоль.
      - Бруно, я бы предпочла иметь другого зятя, но, раз Пэмпренетта настаивает, ладно уж, женитесь!
      И, дабы увенчать всеобщее примирение, Перрин крепко расцеловала в обе щеки сына Элуа Маспи, а Дьедоннэ тряс ему руки, уверяя, что готов считать парня родным сыном и постарается стать для него лучшим из отцов. Перрин подумала, что ее супруг изрядно перебарщивает. Что до Бруно, то он ужасно смутился, чувствуя, что с его стороны все это почти жульничество. Да, конечно, он мечтал жениться на Пэмпренетте, но в первую очередь следовало покончить с делами. Девушка, еще не оправившаяся от недавних волнений, первой поняла, что ее возлюбленный чем-то озабочен. И на глазах у нее сразу выступили слезы.
      - Я вижу, ты не очень-то рад... - дрожащим голосом проговорила она.
      - Еще бы - нет! Но...
      - Так в чем дело?
      - Я ведь полицейский.
      - Ну и что? Мы все в курсе.
      - И я пришел сюда по заданию начальства.
      - По заданию?
      - Да, я должен допросить твоего отца...
      - Насчет чего?
      - Насчет убийства итальянца, которого выловили в Старом Порту...
      Дьедоннэ задрожал, побледнев от страха.
      - Меня... меня... - заикаясь, лепетал он. - И ты смеешь... ты... Бру... но! О Господи! И я до... должен... выслушивать такое?
      Тут он заметил, что все еще держит Маспи за руку, и тут же отшатнулся, словно обжег пальцы.
      - А я-то воображал, что ты пришел сюда как друг, как сын, - с грустью заметил Адоль.
      Пэмпренетта, с ужасом глядя на полицейского, медленно пятилась к лестнице, ведущей на второй этаж.
      - Ты обманул меня, Бруно... обманул меня...
      - Да нет же! Клянусь, я действительно люблю тебя! И только... тебя! И мы с тобой обязательно поженимся!.. Не моя же вина, что у твоих родителей такая отличная от моей... профессия!
      - Ты обманул меня! Пришел из-за своей грязной работы! Ты мне отвратителен! Обманщик!
      Перрин решила, что сейчас самое время вмешаться в разговор, и с обычным пылом налетела на дочь:
      - Вот видишь? Еще немного - и ты выскочила бы замуж за того, кто может стать палачом твоей семьи! Ну и хорош гусь этот твой любимый! Ему отдают тебя в жены (хотя он даже не просил, хам этакий), а он, видите ли, не нашел ничего лучшего, чем обозвать твоего отца убийцей!
      - Позвольте! - возмутился Маспи. - Я ничего подобного никогда не говорил!
      Но мадам Адоль, не обращая на него внимания, разговаривала только с дочерью:
      - Слыхала? А теперь еще меня назвал лгуньей!
      Она повернулась к Бруно.
      - Не много ли ты о себе возомнил? По-твоему, моя дочь без тебя не выйдет замуж? Вышвырни его вон, Дьедоинэ!
      Приказ, очевидно, не доставил особой радости месье Адолю.
      - Может, ты сам уйдешь отсюда, Бруно? - робко спросил он.
      - Нет.
      - Вот как? Перрин, он отказывается...
      Как будто не замечая родителей девушки, Маспи подошел к Пэмпренетте.
      - Прошу тебя, моя Пэмпренетта... ты ведь знаешь, как я тебя люблю?
      - Нет, ты меня не любишь... ты любишь только свою работу... Ты легавый, просто легавый! Уходи! Я тебя ненавижу!
      Повернувшись на каблуках, девушка вмиг взлетела по лестнице и заперлась у себя в комнате на ключ. Перрин с трагическим видом повернулась к Бруно.
      - А вдруг она себя убьет? Негодяй! Соблазнитель! Обманщик! Убийца!
      - Если она это сделает, я тоже покончу с собой! - поклялся парень, очевидно, проникшись атмосферой дома.
      - Не успеешь! Я придушу тебя своими руками!
      И, сделав это решительное заявление, мадам Адоль бросилась вслед за дочерью с твердым намерением не допустить никаких эксцессов.
      - Ну и натворил же ты дел! - бросил Дьедоннэ, как только его жена исчезла из виду.
      - Но почему она не хочет понять, что я должен выполнять свои обязанности?
      - Матерь Божья! Да поставь же ты себя на ее место! Девочка ждет, что ты сейчас наговоришь ей кучу всяких нежностей, а вместо этого ты заявляешь, будто я убийца!
      - Да неправда это! Я всего-навсего сказал, что хочу потолковать с вами насчет убитого итальянца!
      - Но, малыш, если ты вообразил, будто я способен зарезать ближнего, что ты можешь надеяться от меня услышать?
      - Например, как он добрался сюда из Генуи.
      - А почему я должен это знать?
      - Потому что парня переправили контрабандой.
      - Ну да, а стоит в Марселе произнести это слово, как все тут же вспоминают о Дьедоннэ Адоле, верно?
      - Вот именно.
      - Так вот, малыш, могу сказать тебе только одно: очень возможно, что твой макарони приплыл сюда на какой-нибудь из моих лодок, но ты, я думаю, и сам догадаешься, что те, кто его перевез, хвастаться не стали? Не исключено, что ребятам вздумалось подработать, потихоньку переправив к нам генуэзца... Кто ж тут может помешать? Но все они прекрасно знают, что, коли я выясню, чья это работа, живо выгоню вон, а потому никто и слова не скажет! Так что даже не стоит тратить время на расспросы...
      - И все-таки попытайтесь, Дьедоннэ... Вы мне оказали бы громадную услугу, потому как, если генуэзец говорил кому-то из ваших людей, что хочет встретиться с Салисето, мы могли бы навсегда избавиться от Корсиканца. По-моему, все только вздохнули бы с облегчением, разве нет?
      - Да, разумеется...
      * * *
      Пока Бруно, повесив нос, возвращался в кабинет комиссара Мурато, Перрин тщетно урезонивала дочь. Но Пэмпренетта, лежа ничком на кровати, продолжала отчаянно рыдать.
      - Да ну же, девочка, прекрати! Не стоит он твоих слез!
      - Я хочу умереть!
      - А я тебе запрещаю!
      - Мне все равно! Я наложу на себя руки!
      - Только попробуй - и я тебя так отшлепаю, что целый год не сможешь ходить!
      - В таком случае, я выйду за Ипполита!
      * * *
      Как только Бруно переступил порог участка, Пишранд схватил его за руку.
      - Поехали, малый! Сейчас мы загребем Бастелику!
      - А что, есть новости?
      - Сторож пришел в себя... Он не так пострадал, как сперва подумали. И вообще, старики - крепкий народ.
      - Ты знаешь, где прячется Бастелика?
      - Ратьер не спускает с него глаз. Он только что позвонил мне и сказал, что наш бандит играет в карты в "Летающей скорпене".
      Полицейские так стремительно вошли в бистро, что никто не успел предупредить Антуана, поглощенного партией в покер. При виде инспекторов парень побледнел. А Пишранд не дал ему времени опомниться.
      - Ну вот, Бастелика, с тобой покончено. Поехали.
      Бандит медленно встал.
      - А в чем дело?
      - Узнаешь в больнице... Ужасная невезуха, мой мальчик, твоей жертве удалось выкарабкаться...
      Антуан попытался хорохориться.
      - Я оставляю бабки, скоро мы закончим партию, - бросил он партнерам.
      Пишранд усмехнулся.
      - Если вам когда-нибудь и доведется всем вместе поиграть в карты, то вы уже совсем состаритесь и, пожалуй, не узнаете друг друга. Так что забирай-ка лучше свои деньги, Антуан, в тюрьме они тебе очень пригодятся.
      - Ну, я еще не там.
      - Не беспокойся, ждать осталось недолго.
      В больнице Бастелику вместе с полицейскими проводили в палату раненого, и тот сразу указал на корсиканца.
      - Вот он, подонок! Спросил у меня закурить... сукин сын... При свете спички я его отлично разглядел! И даже заметил на мизинце левой руки кольцо с камнем!
      Пишранд взял Антуана за левую руку и показал всем кольцо.
      - Ну, будешь раскалываться?
      Понимая, что отпираться бесполезно, Бастелика пожал плечами.
      - Ладно... ну, допустим, это я стукнул придурка... и что с того?
      - Да так, пустяки... вооруженный налет, ограбление ювелирного магазина. Дорого же тебе придется за это заплатить! Разве что скажешь, кто ходил на дело вместе с тобой...
      - Бастелика не питается хлебом измены!
      - Тем хуже для тебя! Сдается мне, дружки не очень-то помогут тебе.
      * * *
      В сумерках Шивр, Доло, Фонтан, Этуван и Адоли по приглашению Великого Маспи явились на улицу Лонг-дэ-Капюсэн. Войдя в гостиную, сначала с удивлением, а потом и с тревогой они увидели неподвижно застывших деда и бабушку в выходном платье и облаченную в черное мадам Селестину. Да и сам Элуа выглядел довольно зловеще. Первым не выдержал самый нервный, Адоль.
      - О, Маспи... случилось какое-нибудь несчастье? - спросил он вполголоса.
      - Да, большое несчастье, Дьедоннэ...
      Перрин, не умевшая держать язык за зубами больше пяти минут, с обычной бесцеремонностью осведомилась:
      - Кто-нибудь умер?
      Великий Маспи еще больше выпрямился.
      - Вот именно, Перрин, умер! И этот покойник - честь дома Маспи!
      Никто ничего не понимал, но по тону хозяина чувствовалось, что назревает трагедия, и в глубине души все испытывали некое радостное возбуждение.
      - Я принесу пастис? - робко спросила мадам Маспи.
      Муж испепелил ее взглядом.
      - Позволю себе заметить, Селестина, что у тебя не хватает чувства собственного достоинства! В подобных обстоятельствах не пьют!
      Если кое-кого это заявление не слишком обрадовало, то никто не подал виду. А Великий Маспи все с тем же торжественным видом вышел на середину комнаты.
      - Я просил вас прийти, ибо вы самые верные и преданные мои друзья, и все, что касается меня, затрагивает и вас.
      Шивр невольно пустил слезу.
      - Так вот!.. Я сейчас почти как Наполеон, окруженный остатками своей гвардии... И надо решить, должен ли я отречься или продолжать борьбу... Поэтому я хотел узнать ваше мнение...
      Сам выбор слов свидетельствовал о важности момента, а также о том, что Элуа заранее подготовил речь. Двойной Глаз, менее остальных восприимчивый к таким тонкостям, позволил себе вмешаться:
      - А может, ты все-таки расскажешь нам, что стряслось?
      Все сочли, что Этуван очень плохо воспитан, тем более что он несколько испортил удовольствие от столь драматических минут.
      - Так вот... Представьте себе, что сегодня утром...
      И Великий Маспи поведал о вторжении корсиканцев. Он возвышенным слогом описал свое удивление при виде убийц, угрожавших его домашним (о собственном позорном падении Элуа, конечно, умолчал), с большим лиризмом остановился на угрозах и оскорблениях, несколько преувеличив наглость Салисето, с гневом рассказал о пощечине и с глубокой обидой - об унижении Селестины.
      Перрин Адоль снова не выдержала.
      - Да я бы проглотила его живьем, этого Бастелику! - крикнула она.
      Элуа, словно не заметив, что его перебили, подвел итог:
      - Теперь вы все знаете. И я спрашиваю: что мы будем делать?
      В гостиной надолго воцарилось молчание.
      - А что, по-твоему, мы можем? - поинтересовался Фонтан.
      - Объявить войну Корсиканцу и его банде!
      - В нашем-то возрасте?
      - Когда затронута честь, это не имеет значения.
      И снова наступила тишина.
      - Ты еще забыл сказать нам, с чего вдруг Корсиканец явился сюда? рискнул задать вопрос Этуван.
      Но хозяин дома явно предпочитал не слишком распространяться на эту тему.
      - Салисето обвиняет меня, будто это я донес Пишранду, что он замешан в убийстве итальянца из Старого Порта!
      - А это неправда?
      Подобный вопрос - хуже всякого оскорбления.
      - Что? И ты смеешь...
      - Ну... когда твой сын служит в полиции...
      Фонтан с трудом удержал Элуа, рвавшегося наказать обидчика.
      - Отпусти меня, Доминик! Я вобью ему эти слова обратно в глотку!
      - Да успокойся же, Маспи! На что это похоже? Такие давние друзья, и вдруг...
      Однако едва Элуа немного успокоился, Двойной Глаз встал.
      - Маспи, я тебе очень сочувствую, но скажу откровенно: твои дела с корсиканцами меня не касаются... Всякому своя рубашка ближе к телу. А у меня - ничего общего с Салисето и его парнями... Мы просто игнорируем друг друга. И на старости лет мне бы не хотелось ввязываться в ненужные приключения... Так что - привет...
      И он в ледяном молчании покинул дом Маспи.
      - Если кто-то еще придерживается того же мнения, то может отправиться следом! - презрительно бросил Элуа, не вставая со стула.
      Немного поколебавшись, Шивр жалобно пробормотал:
      - Попробуй же понять, Маспи... Этот Тони - слишком крепкий орешек для меня, и...
      - Убирайся!
      Крохобор быстренько исчез за дверью. А Элуа с горечью рассмеялся:
      - И это - друзья...
      Фонтан в очередной раз попробовал его урезонить:
      - Попытайся же войти в положение, Элуа. Мы больше не в состоянии бороться с Салисето. Остается лишь надеяться, что он оставит нас в покое... Стоит мне поссориться с ним, и весь мой мелкий бизнес полетит к чертям...
      - Прощай, Фонтан...
      - Но...
      - Прощай, Фонтан!
      - Ладно... раз ты так к этому относишься, пусть будет по-твоему, не стану настаивать. Ты идешь, Доло?
      "Иди Первым" на мгновение замялся, с видом побитой собаки поглядел на Маспи, но все же ушел вместе с Фонтаном Богачом, ибо тот по старой дружбе покупал все, что Доло удавалось раздобыть тем или иным путем.
      Оставшись наедине с Адолями, Великий Маспи бессильно развел руками:
      - Ну вот... воображаешь, будто тебе помогут... будто в случае тяжкого удара не останешься один... - и пожалуйста! Трусы! Жалкие трусы!
      Перрин вскочила, дрожа от гнева.
      - Мы оба, и Дьедоннэ, и я, остаемся с вами!
      - Тем более что того итальянца пырнули ножом, а это очень похоже на Салисето, Бастелику или Боканьяно! - добавил ее муж.
      Маспи взял за руки Дьедоннэ и Перрин.
      - Спасибо... Но я буду сражаться один. Не позднее чем завтра я пойду к Корсиканцу, и мы объяснимся с ним по-мужски. А если я не вернусь, вы, друзья мои, не оставите этих несчастных...
      Сцена выглядела так трогательно, что Элуа заплакал. Селестина последовала его примеру, за ней - бабушка и, наконец, Дьедоннэ. И вскоре рыдали все, кроме Перрин и деда - те принадлежали к более крепкой породе.
      Проводив Адолей, Маспи вернулся в гостиную. У него опускались руки. Подумать только, Элуа надеялся сыграть возвращение с Эльбы, а получил Ватерлоо...
      - Элуа... ты и впрямь собрался идти к Корсиканцу? - с тревогой спросила Селестина.
      Маспи недоверчиво уставился на жену.
      - Ты хочешь послать меня на верную смерть? Вот уж не ожидал от тебя! Признайся лучше сразу, что тебе не терпится стать вдовой!
      - Но ведь ты сам только что...
      - Ну, это, скорее, фигура красноречия, и вообще я устал от твоих расспросов! Какое тебе дело, как я собираюсь поступить?!! К тому же наша семья обесчещена не сегодня, а когда твой сынок пошел работать в полицию! Да, тот день и стал позором, истинным позором нашей семьи!
      Маспи так разволновался, что жене пришлось готовить ему на ночь липовый отвар.
      * * *
      В кабинете Пишранда все три инспектора пытались заставить Бастелику признаться в убийстве Томазо Ланчано и ограблении. Но Антуан не впервые имел дело с полицией и крепко стоял на своем. Все обвинения он отвергал упрямо, но так спокойно, что невольно производил на допросчиков сильное впечатление.
      - Насчет ювелирной лавки - согласен... Мне следовало прикончить того типа... Ладно, минутная слабость... - с кем не бывает! И, надо думать, она дорого мне обойдется! Добродетель никому еще не приносила пользы, инспектор. И потом, я сделал еще одну глупость... Что за кретинизм - совать морду к самому свету?.. Даже новичок справился бы лучше... В моем ремесле стоит чуть-чуть промахнуться - готово дело! И доказательство - перед вами. Остается только надеяться, что друзья меня не забудут, пока я отсижу свое, как паинька.
      - Ну, дружочек, выйдешь ты очень не скоро!
      - Кто знает? А насчет макарони, которого вы пытаетесь на меня взвалить, глухо дело! Я его в глаза не видел и даже не слышал о нем...
      - Ты что, издеваешься надо мной?
      - Нет. Я узнал о существовании этого типа, только когда он уже умер, если можно так выразиться... И, послушайте, инспектор... Допустим, я шлепнул бы парня и отобрал у него на целый миллион всякой всячины... Неужто вы думаете, я стал бы терять время на какую-то жалкую ювелирную лавку? Очень надо пачкаться за несколько кусков, когда у тебя и так набиты карманы? Вы меня совсем за дурака держите? Нет, сдается мне, эта история с итальяшкой чистая случайность... Тут наверняка работал не профессионал, потому-то никто не знает!
      Пишранд почти поверил, что Бастелика говорит правду, во всяком случае, в рассуждениях бандита была несомненная логика. После удачной операции преступник не станет сразу же снова искушать судьбу, рискуя все потерять из-за сравнительно ничтожной прибыли.
      - Допустим... Но в ювелирном магазине ты был не один?
      - Как перст!
      - Врешь!
      - А доказательства?
      - Так ты готов отдуваться за всех сразу?
      - Таков закон.
      - Ну хорошо... раз у тебя есть тяга к мученичеству...
      Антуан гордо выпрямился:
      - При чем тут мученичество, инспектор? Просто я мужчина!
      * * *
      В тот же богатый приключениями день Бруно и Ратьер отправились гулять по Марселю, зорко поглядывая вокруг и прислушиваясь к разговорам. Оба они были еще очень молоды и так любили свою работу, что продолжали держаться настороже и когда, казалось бы, вполне могли отдохнуть. Они вышли на Канебьер вечером, магазины уже закрывались, и вдруг Маспи услышал, как его окликнули: "Бруно!"
      Фелиси подбежала к брату. Тот познакомил ее с коллегой, и Ратьеру сразу понравилась приветливая, симпатичная девушка.
      "Вот славная крошка", - подумал он. Фелиси мило улыбнулась приятелю брата, но чувствовалось, что ее гложет какая-то тревога.
      - Бруно, мне надо с тобой поговорить... это насчет Пэмпренетты...
      Ратьер хотел деликатно отойти в сторонку, но Маспи его удержал.
      - Ты можешь не стесняться Жерома - он в курсе...
      - Ох, Бруно... ты знаешь, что она выходит за Ипполита?
      - Не может быть!
      - Увы... Я сама только что видела Пэмпренетту - она пришла к нам делать прическу... Разумеется, нарочно - чтобы поиздеваться надо мной... Ну и заявила во всеуслышание, что скоро выходит замуж... Расплачиваясь в кассе, Пэмпренетта подозвала меня и сказала: "Твой брат, Фелиси, просто чудовище... он наболтал мне с три короба, а я и уши развесила, но теперь с этим покончено... Встретишь его - передай, чтоб больше не смел к нам являться... и вообще, моя свадьба с Ипполитом - дело решенное... Обручение - завтра, в восемь вечера, у нас дома... Хочешь - приходи, я тебя приглашаю..." Ну а я ответила: "Нет, Пэмпренетта, я не приду, потому что моему брату и так будет слишком больно и я не желаю, чтобы он и меня тоже считал предательницей! А еще имей в виду: ты делаешь ужасную глупость, связываясь с таким ничтожеством, как Ипполит!" Пэмпренетта же заявила, что это касается только ее и вообще ей не нравится, когда о ее будущем муже говорят в таком тоне... Короче, мы поссорились... Тебе очень грустно, Бруно?
      Да, Бруно было очень грустно. Он ведь всю жизнь любил Пэмпренетту и наверняка так и не сумеет разлюбить. По лицу парня и Фелиси, и Ратьер сразу поняли, что творится у него на душе. Наконец Бруно передернул плечами, словно пытаясь стряхнуть прилипшую соринку.
      - Ладно... ну что ж, как-нибудь переживем... А что до боли, Фелиси, то, да, конечно, мне сейчас несладко, но, надеюсь, со временем это пройдет... А сейчас, сестренка, мне лучше побыть одному, Жером тебя немного проводит...
      Фелиси поцеловала старшего брата - она прекрасно его понимала и от души хотела бы помочь, а потом удалилась вместе с инспектором Ратьером. Тот предложил девушке выпить аперитив, и она согласилась. Так одна любовь умирает, другая зарождается. И все идет своим чередом.
      ГЛАВА IV
      Комиссар Мурато метал громы и молнии. Начальство то и дело требовало новых сведений о ходе расследования, а Мурато всякий раз приходилось отвечать, что, если главный виновник ограбления ювелирного магазина надежно заперт в тюрьме, то остальные все еще на свободе и похищенные драгоценности тоже не найдены. Что до убийства итальянца, до сих пор не удалось ухватить ни единой ниточки, которая бы вывела полицейских на след. В зависимости от характера собеседников Мурато выслушивал то горькие упреки насчет полного бездействия некоторых подразделений и слишком быстрого повышения по службе не всегда достойных этого полицейских, то вежливые замечания тех, кто не сомневался в искреннем рвении Мурато и его подчиненных, но полагал, что от человека нельзя требовать большего, нежели то, на что он способен. В заключение и те и другие обещали потерпеть еще немного, а потом официально заявить о вопиющей неспособности комиссара выполнять свои обязанности, что, разумеется, мгновенно станет достоянием общественности. Естественно, вся досада, которую Мурато не мог излить начальству, обрушивалась на подчиненных. А инспектору Пишранду, как самому старшему, доставалось больше других.
      - Но это же просто уму непостижимо, Пишранд! Вот уже две недели как выловили труп итальянца, а не сообщи нам из Генуи, кто он такой, мы бы даже имени не знали... Неизвестный убит неизвестным по неизвестным причинам! Вы что, воображаете, будто государство платит нам за такие блестящие результаты?
      - Мы стараемся изо всех сил, патрон...
      - Очевидно, ваших сил недостаточно, Пишранд!
      - Так передайте дело кому-нибудь еще!
      - Ишь, чего выдумали! Кому же это? Маспи, с тех пор как узнал, что его подружка помолвлена с Доло, смахивает на Гамлета... Бродит, как тень, и равнодушен ко всему на свете... Придется нашего молодца хорошенько встряхнуть и втолковать, что его любовные истории дела не касаются! Не худо бы все-таки заставить его работать, а не только делать вид! Ну а Ратьер полная противоположность. С утра до вечера я слышу, как он хохочет, поет и насвистывает! Рехнуться можно! Какая еще чума напала на этого придурка?
      - Он влюблен, шеф...
      - Тысяча чертей! В конце-то концов, Пишранд, что у меня тут - служба знакомств или уголовный отдел? Во-первых, у меня есть старик, которому все давным-давно осточертело, во-вторых, кретин, судя по всему, готовый обрадоваться даже атомной войне, только потому что ему предпочли другого, и в-третьих, юный идиот, воображающий, будто он первым на свете влюбился! А тем временем убийцы, воры и прочая сволочь разгуливают на свободе и, вероятно, скоро откроют бильярдную в нашем комиссариате!
      - Но мы все-таки поймали Бастелику?
      - Он стреляный воробей! И, во всяком случае, имейте в виду: владельцу магазина и его страховой компании плевать на Бастелику, для них главное вернуть награбленное!
      - Коли так, господин дивизионный комиссар, может, мне лучше заблаговременно подать в отставку?
      - Ах так? И вы - на дыбы? Значит, я даже не могу разрядить нервы и немного поворчать? Стоит сказать слово - и вы уже лезете в бутылку? Да, я вижу, на старости лет ваш характер стал еще хуже! И это говорит вам друг, Пишранд! Вы знаете, как безгранично я вам доверяю, и злоупотребляете моим доверием!
      - Я?
      - Вот именно! Вы не терпите никаких замечаний, пусть самых безобидных! Кто вас просил уйти, а? Или вы сами задумали дезертировать? Ну, признавайтесь честно!
      - Да я никогда...
      - Ладно! Я это запомню! Слушайте, Пишранд, прошу вас во имя нашей пятнадцатилетней дружбы: найдите мне убийцу Ланчано, а?
      - Но я и так делаю все возможное, шеф...
      - Так сделайте невозможное, Пишранд! Само правосудие взывает к вам моим голосом! И встряхните-ка тех двух шутов, которых злая судьба подкинула вам в помощники!
      * * *
      Инспектора Пишранда вовсе не требовалось подстегивать. Он и так буквально рыл носом землю. И все же, куда бы он ни повернулся, наталкивался на стену молчания. Против обыкновения, все как воды в рот набрали и даже лучшие осведомители, невзирая на угрозы и обещания, не могли добыть никаких стоящих сведений. Мало-помалу инспектор начинал думать, что Бастелика, пожалуй, не ошибся: Ланчано убили дуриком, и сделал это отнюдь не профессионал. Но тогда, если опять-таки не поможет случай, полиция никогда не докопается до правды. Драгоценности, украденные в Генуе, а потом, вторично, в Марселе, как в воду канули, хотя всех специалистов поставили на ноги, за всеми скупщиками вели наблюдение, а описание украшений получили все ювелиры. Казалось, добыча Ланчано покинула этот мир вместе с ним.
      В довершение неприятностей ограбление магазина на улице Паради, хоть и менее крупное, тоже никак не удавалось прояснить. Пишранд не питал никаких иллюзий. Арест Бастелики ни в коей мере не разрешил проблему. Разве что полиции удалось довольно надолго обезвредить опасного преступника. Но, увы, от нее ждали совсем других результатов.
      Погруженный в мрачные размышления Пишранд встретил Бруно Маспи. Парень брел по улице с похоронным видом.
      - Мне только что крепко намылили шею, малыш. И мне это совсем не нравится.
      - А за что?
      - Да за то, что мы не двигаемся с места и по-прежнему ничего не знаем ни об итальянце, ни об ограблении магазина.
      Бруно пожал плечами в знак того, что честно исполняет свой долг, а результат его решительно не волнует. Пишранд рассердился. Человек вспыльчивый, он с радостью ухватился за возможность отыграться за вынужденное молчание у дивизионного комиссара:
      - Мальчик мой, так больше продолжаться не может! Тебе надо раз и навсегда решить, чего ты хочешь! Полицейский ты или певец любви, певец печали? Ты все перепробовал, пытаясь вытащить свою Пэмпренетту из ямы, но она слишком испорчена... Конечно, не ее, бедняжки, вина... в таком-то окружении!