Элуа с облегчением вздохнул.
      - Ну, так оно лучше! А то вы меня чуть не напугали, Перрин!
      - Сами знаете, Маспи, как я вас уважаю, но, по правде говоря, меня просто изводят эти шуры-муры между моей Пэмпренеттой и вашим Бруно...
      Мужу Селестины очень не нравились такого рода замечания. Он тихонько отодвинул Дьедоннэ, который, видимо передумав, теперь жаждал побыстрее увести приятеля на рыбалку.
      - Минутку, Адоль!.. Что вы хотели этим сказать, мадам Перрин?
      - Что Бруно - не самая подходящая пара для моей дочки!
      - Я тоже так думаю, но, раз дети любят друг друга, не стану проявлять чрезмерную разборчивость.
      - Что? Еще того не легче! Можно подумать, это вы делаете нам милость! А по-моему, так моя Пэмпренетта стоит десяти таких, как ваш парень!
      - Десяти?
      - И даже ста!
      Элуа долго смотрел на старую подругу.
      - Вот что, мадам Адоль, только память о слишком давнем знакомстве мешает мне высказать в лицо все, что я о вас думаю, и призвать к большему смирению!
      - Да за кого ж вы себя принимаете, хотела б я знать?
      - За человека, которого всегда уважали, мадам Адоль, чего, как ни печально, не могу сказать о вас!
      - Осторожнее, Элуа!.. Я терпелива, но всему есть предел! И, что бы вы там ни говорили, а ваш сын все-таки легавый!
      - Ну и что?
      Спокойный вопрос Маспи слишком смахивал на вызов, и Перрин вдруг растерялась.
      - Ну, легавый - он и есть легавый, - тупо повторила она.
      - Бруно - полицейский? Верно. Но имейте в виду: не какой-нибудь там завалящий. Представьте себе, я недавно разговаривал с комиссаром Мурато, и он по-приятельски...
      - По-приятельски???
      - Совершенно точно, и даже по-дружески признался, что просто и не знает, как выкручивался бы без Бруно...
      - И по-вашему, это нормально? Да разве хорошо, когда старший сын семейства, где...
      - Я не позволю вам судить о моей семье!
      - Так я ж - не от большой радости! Но коли этой дурище Пэмпренетте втемяшилось туда войти...
      - Это - если я ее приму!
      - И вы бы отвергли мою единственную дочь? Да при виде ее все рыдают от восторга! А парни так и падают на колени, когда она идет по Канебьер, вот так!
      - И тем не менее Пэмпренетта - всего-навсего мелкая воровка!
      - Мелкая? Несчастный! Да она все свое приданое стянула на набережных!
      - Вот именно, мадам Адоль, вот именно! И я далеко не уверен, что как раз о такой супруге должен мечтать полицейский инспектор с блестящим будущим!
      - Элуа, вы меня хорошо знаете! Если вы запретите сыну жениться на моей девочке, она покончит с собой, и это так же верно, как то, что я жива! А коли Пэмпренетта наложит на себя руки, клянусь Матерью Божьей, я пойду на Лонг-де-Капюсэн и учиню там резню! А ты, Дьедоннэ, молча позволяешь оскорблять свою дочь?
      - Я иду на рыбалку.
      - Он идет на рыбалку! Слыхали? Меня обливают грязью, попирают ногами Пэмпренетту, а он, видите ли, идет рыбку ловить! Господи, да когда ж ты сделаешь меня вдовой?
      Эта мольба, по-видимому, нисколько не взволновала Адоля, он только постарался убедить Маспи поскорее отправиться в порт.
      И они пошли бок о бок к моторной лодке Дьедоннэ. По дороге Адоль лишь пробормотал себе под нос:
      - Перрин - славная женщина, что верно, то верно... но иногда с ней чертовски тяжело... чертовски...
      А потом приятели ловили рыбу.
      Время от времени Элуа, украдкой наблюдая за Дьедоннэ, замечал, как подергивается его лицо. Адоль, вне всяких сомнений, сильно страдал, а Великий Маспи терпеть не мог смотреть на чужие страдания.
      - Эй, Дьедоннэ, может, перекусим?
      - Если хочешь...
      - Я проголодался как волк!
      Элуа достал пакет с едой, приготовленный его другом, разложил припасы на скамье и протянул Адолю колбасу. Тот покачал головой.
      - Я совсем не хочу есть... только пить...
      - Так ты серьезно болен, Дьедоннэ?
      - Эта проклятая рука...
      - Тебе бы надо сходить к врачу.
      Пока Адоль утолял мучившую его жажду, Элуа спокойно жевал с видом человека, для которого всякая трапеза - священный ритуал, не терпящий никакой спешки.
      - Слушай, Дьедоннэ, а тебе не интересно знать, зачем я пошел с тобой сегодня?
      - Зачем?
      - Чтобы поговорить!
      - А-а-а...
      - Вчера вечером Селестина наговорила мне кучу престранных вещей...
      И Великий Маспи подробно изложил приятелю мнение своей супруги об их общих заблуждениях.
      - Селестина не шибко, умна, - заключил он, - но здравого смысла у нее не отнять... Как, по-твоему, она права, Дьедоннэ, и мы с самого начала здорово промахнулись? Эй, Дьедоннэ, я с тобой разговариваю!
      Адоль с видимым трудом вернулся к действительности.
      - Я... прости... пожалуйста... но... но...
      Элуа сразу встревожился.
      - Да что с тобой, Дьедоннэ? Надеюсь, ты не хлопнешься в обморок?
      - Ка... кажется, да...
      Элуа едва успел перескочить через разделявшую их скамью и подхватить Адоля на руки.
      - Господи Боже! Невероятно, чтобы ревматизм причинял такие муки!
      Он похлопал приятеля по щекам.
      - Эй, Адоль, встряхнись! Сейчас мы вернемся, и ты ляжешь в постель... а я сбегаю за врачом... если тебе совсем худо, он сделает какой-нибудь укол...
      И тут он заметил струйку крови, стекавшую по тыльной стороне руки Дьедоннэ, оставляя за собой черно-красный след. Маспи на мгновение остолбенел, потом, перевернув по-прежнему бесчувственного Дьедоннэ, снял с него пиджак. Резким движением он оторвал рукав рубашки и при виде грязной повязки, стягивающей руку Адоля, в ужасе замер.
      - Хорошенький ревматизм...
      Маспи размотал бинт, и его чуть не стошнило. От раны исходил такой тяжкий дух, что ошибиться было невозможно: уже началась гангрена... За долгую жизнь Маспи не раз видел тех, кто побывал в перестрелке, и отлично знал, как выглядят пулевые ранения... Итак, Адолю прострелили руку... Элуа вернулся на свою скамейку и, наблюдая за раненым, мало-помалу прозревал чудовищную истину. Дьедоннэ... бедняга Дьедоннэ, с которым давно никто не считался... его лишь жалели... Дьедоннэ, вечно сидевший под каблуком у жены... Весь привычный Маспи мир вдруг разлетелся вдребезги. Как будто вместе с повязкой на руке старого друга он сорвал покрывало, с давних пор скрывавшее от него правду... Селестина была права... а вместе с ней - и Бруно... и Фелиси... Адоль заставил его сделать два одинаково тяжких открытия: во-первых, он, Великий Маспи, загубил собственную жизнь, а во-вторых, его лучший друг оказался последним мерзавцем. И Элуа даже не знал, за что больше сердиться на Дьедоннэ.
      Жгучее полуденное солнце привело Адоля в чувство. Сообразив, что произошло, он инстинктивно прикрыл рану рукой, словно еще надеялся спрятать ее от Элуа.
      - Брось, Дьедоннэ... нет смысла...
      Постанывая и отдуваясь, муж Перрин с трудом взгромоздился на скамейку. Смотреть в глаза Маспи он не осмеливался.
      - Странный ревматизм, а?
      - Это... это несчастный случай...
      - Ага, я и так уже догадался, что не ты сам влепил себе в лапу пулю развлечения ради! Так кто это сделал, Дьедоннэ?
      - Не знаю...
      - Еще как знаешь! Да и я могу назвать тебе имя: Бруно Маспи! И он стрелял уже почти в отключке, в тот день, когда ты, сволочь этакая, пытался его убить! Да-да, ты хотел прикончить моего сына, подлец!
      Понимая, что отнекиваться бесполезно, Адоль совсем сник.
      - Мне пришлось...
      - Потому что ты убил Дораду?
      - Да.
      - Боялся, как бы она не заговорила?
      - Да.
      - И по этой же причине пырнул ножом Пишранда?
      - Да.
      - Просто не верится... ты - и вдруг все эти убийства...
      - Я не виноват... так получилось...
      - Выкладывай!
      - Перрин послала меня встречать один из наших баркасов. Он возвращался из Генуи... Капитан честно сказал, что взял на борт пассажира... и его, похоже, разыскивает итальянская полиция... Я пришел в бешенство, потому как всегда был против таких перевозок - от них одни неприятности... Ну а потом я пошел домой... Вдруг вижу, на Монтэ-дэз-Аккуль какой-то парень стоит, прислонившись к стене и, видать, едва держится на ногах. Ты ведь меня знаешь, Элуа? Я слишком жалостлив... Ну и подошел. Оказалось, итальянец. Он спросил меня, не знаю ли я Богача Фонтана. Представляешь, как мне стало любопытно? Короче, через несколько минут я уже понял, что передо мной мой подпольный пассажир, и назвался Фонтаном. Я отвел парня к себе, вернее, в маленькую контору за домом - там раньше была прачечная... и там... о Господи!.. макарони снял пояс и сунул мне под нос такую кучу драгоценностей, что я чуть не ослеп от их блеска! Целое состояние... Элуа, целое состояние... около миллиона франков... И я мог бы начать жизнь заново...
      - С Эммой Сигулес?
      - Да... у нас с Перрин уже давно ничего нет... Я знал, что Пэмпренетта вот-вот выйдет замуж и уйдет из дому... и сказал себе, что в Америке смог бы стать человеком, а не прозябать, как тут, в Марселе... Потом я отвел Ланчано на липовый склад товаров - якобы спрятать от полиции... Там я его и убил, а труп бросил в воду... Ну а драгоценности припрятал...
      - Где?
      - Да там же, в бывшей прачечной, в старом котле... Наутро я все объяснил Эмме... Но этой дуре непременно понадобилось лезть на глаза Пишранду... Поняв, что за ней следят, Дорада предупредила меня... Остальное ты знаешь... Когда я избавился от Пишранда, девчонка струсила. Я понял, что она меня выдаст... Вот и пришлось убить... хотя я очень любил Дораду...
      - А Бруно?
      - Он хотел отомстить за своего друга Пишранда... И я понимал, что рано или поздно парень до меня доберется - он ведь не из тех, кто бросает дело на полпути... Но я рад, что не убил Бруно, Элуа...
      - Не по своей воле ты оставил его в живых, подонок!
      Адоль поднял голову, и Великий Масли увидел залитое слезами лицо.
      - Помоги мне выпутаться, Элуа... только ты один можешь...
      - Послушай меня, Дьедоннэ: Перрин не заслужила мужа-убийцы, Пэмпренетта выходит замуж за Бруно, а я не хочу, чтобы в мою семью вошла дочь человека, запятнанного кровью...
      - Так ты считаешь, я должен уйти?
      - Да, ты уйдешь, Дьедоннэ.
      - Куда?
      - Это уж мое дело.
      - С драгоценностями?
      - Без.
      - Ты хочешь меня ограбить?
      - Нет, на этих побрякушках чересчур много крови, Дьедоннэ.
      - Но на что же я тогда стану жить?
      - Там, куда ты отправляешься, такие вопросы уже никого не волнуют.
      - Я не понимаю...
      Элуа подобрался, напряг все мускулы и нанес в подбородок Адолю самый сокрушительный удар из всех, что ему когда-либо приходилось раздавать в жизни. Дьедоннэ буквально взмыл над лодкой и без чувств плюхнулся в воду. Маспи наблюдал, как он камнем идет на дно, потом быстро включил мотор, чтобы, когда тело обреченного всплывет на поверхность, оказаться подальше отсюда.
      * * *
      Смертельно бледная Перрин, окаменев на стуле, слушала рассказ Маспи о гибели мужа.
      - Он мне все выложил, бедняга... Имея столько покойников на совести, Дьедоннэ просто не мог больше жить... да еще эта рана на руке... там уже все начало гнить... Несчастный так быстро прыгнул за борт, что я даже шевельнуться не успел!
      - И вы не пытались...
      - Нет.
      - А я-то считала вас его другом!
      - То-то и оно, Перрин... Я вовсе не хотел, чтобы однажды утром Дьедоннэ повели на гильотину... И каким бы это стало бесчестием для вас... для Пэмпренетты... По-моему, я поступил правильно, Перрин...
      - Я тоже так думаю, - немного поколебавшись, ответила она.
      - Пусть все думают, что мы вернулись вместе, вы предложили нам перекусить... потом я пошел домой, а Дьедоннэ снова куда-то понесло... А в полицию заявите послезавтра.
      - Послезавтра...
      - Может, его найдут, а может - и нет.
      - Но как же драгоценности?
      - Я сделаю так, что полиция найдет их не у вас дома, а совсем в другом месте... Не падайте духом, Перрин... у каждого в жизни бывают трудные минуты... Дьедоннэ просто бес попутал... А вы теперь переберетесь к нам, и заживем одной семьей...
      - Элуа... насчет этой девки... Эммы... он что, и вправду хотел уехать с ней?
      - Забудьте об этом, Перрин... Мертвым надо прощать... всем мертвым...
      Она упрямо покачала головой.
      - Нет, никогда я ему не прощу, что хотел меня бросить!
      Маспи спускался вниз по Монтэ-дель-Аккуль, раздумывая, что каждому дается печаль по его мерке. Перрин, несомненно, огорчило, что ее муж оказался убийцей и грабителем, но по-настоящему потрясла только его измена... Несчастная!
      * * *
      По правде говоря, когда Перрин сообщила об исчезновении мужа, никто особенно не рвался разыскивать Дьедоннэ Адоля. Ее заверили, что проведут расследование и обо всем сообщат, а потом вежливо выпроводили. И память о Дьедоннэ погрузилась в лавину бумаг еще надежнее, чем его тело - в воды Средиземного моря.
      Больше всего забот эта история доставила опять-таки Великому Маспи. Снимать пояс с драгоценностями итальянца он не решался и с каждым часом все тревожнее обдумывал проблему, как принести все это в полицию, не навлекая на себя подозрений в убийстве Ланчано. Не говоря уж о том, что, если его вдруг арестуют под тем или иным предлогом и обнаружат пояс, на будущем можно ставить крест.
      Спасение неожиданно явилось к Элуа в образе Тони Салисето. С тех пор как исчезли его подручные, корсиканец маялся, как грешная душа. Ему так хотелось кому-то выплакаться, что обрадовала даже встреча с Маспи. Каид предложил ему выпить. И вот, когда Тони стал вспоминать Боканьяно, Элуа вдруг посетило озарение.
      - Славный был малый этот Луи... и преданный... верный как пес... Эх, и зачем твой папаша прихватил с собой ружье?.. Надо ж было пристрелить моего единственного друга... Заметь, я на старика не в обиде, но все же... Разве это достойная смерть для Луи? Он заслуживал лучшего...
      - Гильотины?
      - Не шути над мертвыми, Маспи! Это не принесет тебе счастья!
      - Боканьяно жил вместе с тобой?
      - Нет... снимал комнату на улице Мариньян, в доме двести пятьдесят четыре... Но вообще-то ходил туда не часто... Так, пристанище, где можно отдохнуть часок-другой...
      - А родственники у него есть?
      - Нет... по сути дела, я был его единственным родичем...
      * * *
      Хозяйка дома, у которой снимал комнату Боканьяно, встретила Великого Маспи не слишком любезно.
      - Вы ему родня?
      - Да, двоюродный брат, приехал прямиком из Аяччо. Луи заплатил вам за комнату?
      - Да, до следующей недели, так что вам надо бы забрать оттуда барахло...
      Элуа вытащил несколько тысячефранковых банкнот.
      - Это вам за беспокойство.
      Домовладелица тут же заулыбалась и рассыпалась в благодарностях.
      - Ах, как приятно встретить понимающего человека...
      - Вы позволите мне заглянуть в комнату? Очень хочется взглянуть, как жил мой бедняга кузен...
      Женщина хотела проводить Элуа, но он вежливо отказался, скорчив печальную мину.
      - Нет, мне надо побыть одному и собраться с мыслями... мы ведь вместе росли...
      Хозяйка отступила, растроганная видимым волнением гостя.
      - Я... я понимаю вас. Простите...
      Маспи недолго пробыл в комнате корсиканца. Вниз он вернулся с легкой душой, но напустил на себя скорбную задумчивость человека, которому только что довелось размышлять о смерти и бренности человеческого существования.
      - Бедный Луи... - вздохнул он. - В глубине души он был не таким уж дурным...
      Чужое волнение заразительно, и женщина охотно согласилась:
      - О да, несомненно!
      - Стоит поглядеть на вас, мадам, и послушать - сразу ясно, что вы хорошо знаете жизнь...
      Она попыталась гордо выставить вперед то, что и в лучшие времена не отличалось пышностью, и глубоко вздохнула, показывая всю меру своей усталости от вечных столкновений с самыми разнообразными проявлениями порока.
      - Что верно - то верно... Мало кто столько всего повидал...
      - Вряд ли я открою вам секрет, сказав, что мой несчастный кузен имел довольно своеобразные представления о том, что мы с вами называем порядочностью?
      Женщина стыдливо потупила глаза.
      - Да, я я впрямь кое-что слышала... И потом, хак он умер? Разве это достойная смерть для приличного человека, а?
      - Увы!.. К несчастью, я на государственной службе... И мне бы очень не хотелось, чтобы кто-то проведал о моем родстве с Луи Боканьяно... на работе таких вещей не любят... Поэтому, если сюда придет полиция, очень прошу вас, сделайте такую любезность - не говорите им, что я сюда заглядывал. Хорошо?
      Несколько новых банкнот окончательно усыпили возможные сомнения хозяйки. Провожая Маспи, она поклялась всеми своими предками, а также обитателями небесной тверди, что скорее позволит разрубить себя на кусочки, чем причинит хоть малейшие неприятности такому любезному и щедрому господину.
      * * *
      Возвращаясь на улицу Лонг-дэ-Капюсэн, Элуа был очень доволен собой: теперь, избавившись от изрядной тяжести как в прямом, так и в переносном смысле слова, он явно повеселел. Но дома Великий Маспи застал Пэмпренетту. Селестина утешала ее, как могла. Не успел муж закрыть за собой дверь, мадам Маспи крикнула:
      - Дьедоннэ исчез!
      Элуа с непроницаемым видом человека, давно привыкшего к любым передрягам, стал расспрашивать о подробностях, а потом тоже постарался облегчить горе Пэмпренетты, уверив, что ее отец достаточно стар и хорошо знает, что делает. Наконец пришел Бруно. Он сразу понял, что лучший способ отвлечь девушку от печальных мыслей - обнять ее покрепче. Селестина приготовила всем аперитив, и Великий Маспи, воспользовавшись небольшой паузой в разговоре, небрежно бросил:
      - А как насчет всех этих убийств? Вы там у себя в полиции уже разобрались, что к чему?
      Бруно с довольно жалким видом пришлось признаться, что, как и его коллега Ратьер, он по-прежнему топчется на месте. И это, разумеется, сильно влияет на настроение дивизионного комиссара...
      - Ну, я-то не полицейский, и все же... - не глядя на сына, заметил Элуа.
      - Все же - что?
      - По-моему, вы... как бы это сказать?.. Короче, ищете не там, где надо.
      - А ты мог бы предложить что-нибудь получше?
      - Я? Да откуда ж мне что-либо знать об этом грязном деле? Тем не менее у меня есть свои догадки, и на вашем месте... ну, да вам, профессионалам, виднее...
      - Нет, ты все-таки скажи!
      - Хочешь - верь, а хочешь - не верь, малыш, но я не сомневаюсь, что убийцу надо искать в окружении Салисето!
      - Боканьяно мертв, а Бастелика - в тюрьме.
      - Бастелику вы сцапали первым, а вот Луи дедушка пристрелил через много дней после убийства итальянца...
      - Но мы же обыскали все его вещи!
      - Знаешь, Бруно, у таких, как эта парочка, наверняка должны быть надежные норы по всему Марселю... Кстати, не далее как вчера я встретил Тони... Он все никак не может переварить смерть Боканьяно... Так вот, в разговоре он сказал мне, что Луи снимал комнату на улице Мариньян, в доме двести пятьдесят четыре... А я даже и не подозревал об этом!
      - И мы тоже! - удивленно воскликнул Бруно.
      Элуа вновь чувствовал себя Великим Маспи, поэтому он лишь чуть насмешливо улыбнулся сыну.
      - Кто бы мог подумать?
      Вечером, ложась спать, Маспи представлял себе, какую физиономию скорчит Салисето, узнав, что его ближайший помощник припрятал целое состояние и после смерти Луи он мог бы безбедно жить на эти деньги, причем никто бы никогда не докопался до правды. Есть с чего навеки потерять покой. Великолепная месть за пощечину... И в эту ночь Элуа уснул с легким сердцем и спокойной совестью.
      * * *
      Ни разу за все время службы в полиции дивизионный комиссар Мурато не испытывал такого изумления, как в тот момент, когда инспектор Бруно Маспи высыпал ему на стол целый поток сверкающих драгоценностей. Он долго рассматривал украшения, потом вскинул глаза и недоуменно пробормотал:
      - Это они?
      - Да, шеф... Драгоценности Томазо Ланчано!
      - Ну и ну! И где ж ты их нашел?
      - В комнате, которую Луи Боканьяно снимал на улице Мариньян.
      - Но тогда... значит... это он убийца?
      - Вне всякого сомнения!
      - Вы мне подробно объясните, каким образом добились такого успеха, мой юный друг, но в первую очередь я хочу сказать, что горжусь вами, как гордился бы Пишранд... А ваш дедушка Сезар, ненароком подстрелив Боканьяно, сам того не ведая, отомстил за нашего друга и, кроме того, избавил государство от затрат на судебный процесс и прочее... Семейство Маспи, надо отдать ему должное, заслуживает величайших похвал!
      Как и предполагал Элуа, Тони Салисето, узнав, что полиция нашла драгоценности итальянца в комнате Луи Боканьяно, от огорчения слег в постель. Там Корсиканца и арестовали, ибо комиссар Мурато предъявил ему обвинение в соучастии с покойным приятелем. Выбрав меньшее из двух зол, Тони признал, что это он организовал экспедицию в ювелирную лавку на улице Паради, и присоединился к Бастелике и Ипполиту Доло в Бомэтт.
      * * *
      Селестина сияла, как наседка, которой наконец удалось собрать вместе всех цыплят и старого петуха - мужа. Бруно рассказывал родителям о том, как блестяще он разрешил загадку, так долго мучившую лучших ищеек департамента. Молодой человек обнимал Пэмпренетту, а дедушка и бабушка так и пожирали его глазами, и Селестина с веселым удивлением подумала, что, похоже, старики гордятся Бруно. Фелиси, блаженно улыбаясь, очевидно, витала где-то очень далеко от улицы Лонг-дэ-Капюсэн. Элуа делал вид, будто слушает рассказ сына, но не придает ему особого значения. И мать семейства решила, что, наверное, ее супруг немного ревнует к славе сына.
      Но самое главное Бруно приберег под конец.
      - Дивизионный намекнул, что такой успех принесет мне немалые выгоды... в смысле продвижения по службе, конечно... Нет, честное слово, вы ни за что не угадаете!.. Так вот, комиссар считает, что, ухлопав такого ужасного бандита, как Боканьяно, пусть даже случайно, наш дедуля оказал правосудию огромную услугу! Так что он у нас просто герой!
      Старик тут же заважничал.
      - Я вам не хотел говорить... но вообще-то я прикончил того корсиканца не то чтоб совсем дуриком, - гордо заметил он. - Я даже думаю, что спустил курок с некоторым знанием дела...
      Элуа с трудом терпел, что его обошли почестями, хотя без него из этой истории ровно ничего хорошего не получилось бы, и наконец не выдержал:
      - Да ну же, дед, не болтай чепухи!
      Сезар очень плохо принял замечание сына. Он встал и, выпрямившись, объявил всему семейству:
      - Какое несчастье быть героем и при этом выслушивать от родного сына всякие пакости! Фу! Я иду спать.
      - Без ужина?
      Дед секунду колебался, но самолюбие взяло верх.
      - Да, я не стану есть!
      И тут уж всем стало ясно, что старик не на шутку разобижен. Только Фелиси, погрузившись в блаженные грезы, ничего не замечала. Решив немного разрядить атмосферу, Селестина подошла к мужу и обняла его за плечи.
      - Да ну же, Элуа! Почему ты не хочешь честно сказать, что гордишься сыном?
      - Не могу гордиться легавым, Титин!*
      ______________
      * Уменьшительное от имени Селестина. - Примеч. перев.
      - Даже если он самый лучший из всех?
      Слова жены, видно, тронули Элуа.
      - Разумеется, это несколько меняет дело...
      Но Селестина довольно неловко продолжала настаивать:
      - Бруно теперь не позор, а гордость нашей семьи!
      Элуа тут же ощетинился:
      - А кто тогда, по-твоему, я?
      - Ты? Ты - Великий Маспи!
      И это было сказано с такой нежностью в голосе, с такой любовью, что Элуа оттаял. А поскольку он и вправду чувствовал себя великим, то лишь коротко заметил:
      - Это верно.
      Селестина, Пэмпренетта, Бруно и бабушка расцеловали главу семейства, и Маспи, стараясь скрыть, как он растроган, заявил:
      - У каждой семьи есть какая-нибудь тайна... все что-нибудь скрывают... Вот мы и не станем особенно распространяться, что мой сын - полицейский. И благодаря покровительству Матери Божьей в какой-то мере это даже немного лестно... если принять в расчет обстоятельства... Скажем, это просто случайность, и ничего подобного никогда больше не повторится... Пэмпренетта, поклянись мне, что твои дети никогда не пойдут работать в полицию!
      Но девушка не успела найти подходящий ответ, потому что Фелиси вдруг опустилась на колени рядом с отцом. Щеки ее горели, глаза сверкали.
      - Папа, я должна кое-что тебе сказать...
      - Что именно, моя голубка?
      - Я хочу выйти замуж...
      - Ну? И ты тоже?.. А ты об этом не догадывалась, Селестина?
      - Немного...
      - Ага, понятно! Женские секреты и шушуканья, а? И как зовут того, кто надеется украсть у меня дочь?
      - Жером...
      - А чем он занимается в жизни, сей молодой человек, которого ты называешь просто по имени?
      - Он полицейский инспектор, папа.
      Селестина вовремя успела оторвать пуговицу на воротнике Элуа, иначе Великого Маспи наверняка хватил бы удар.