Для начала старик достал бутылку мадиранского вина, мы сели за стол и погрузились в воспоминания. Испур знает всех местных контрабандистов, и это он улаживает порой вспыхивающие между ними ссоры. Старик и сейчас выглядит крепыш крепышом, хоть лицо его и потемнело от горных ветров, в волосах прибавилось седины, да и плечи сгорбились чуть больше прежнего. Зато в глазах старого баска посверкивает все тот же молодой огонек - несомненный признак живого ума. Наконец, покончив с принятым между давними друзьями ритуалом, мы перешли к более серьезным материям.
      - Ну, Тони, что вас привело сюда в такое время года?
      - Надо разыскать парня, который помог перебраться через границу одному типу... я за ним охочусь...
      - А что этот тип натворил?
      - Убил моего лучшего друга, сделал его жену вдовой и осиротил малыша...
      - Зачем?
      - Чтобы не мешал ему предать собственную страну.
      Испур немного помолчал.
      - Такие люди не имеют права жить, Тони, - наконец твердо сказал он, надеюсь, вам удастся поймать негодяя.
      - Для этого мне понадобится ваша помощь... В первую очередь необходимо выяснить, кто его переправил на ту сторону.
      - Вы приблизительно знаете, сколько дней назад это было?
      Я назвал промежуток времени, когда Гажан мог оказаться в окрестностях Сара. Старик встал.
      - Вы остановились в "Аррайе"?
      - Да.
      - Возвращайтесь туда, выпейте стаканчик за мое здоровье и ждите, пока я позову.
      Около двух часов пополудни Испур передал, что приглашает меня на чашку кофе. Я немедленно бросился к нему. Старик познакомил меня с молодым и красивым парнем. Казался он слишком худощавым, но внешность обманчива, и этот поджарый, стройный юноша наверняка обладал стальными мускулами.
      - Это Вэнсан Изочес... по-моему, он-то вам и нужен.
      Я в нескольких словах объяснил Вэнсану, зачем ищу беглого инженера.
      - Коли Испур говорит "надо помочь", так и я не стану перечить, месье Лиссей. Тот тип приехал сюда утром. Ко мне его послал Байгорри. Клиент объяснил, что на дороге сломалась машина, а ему до зарезу надо попасть в Испанию. Мы, как вы знаете, не задаем лишних вопросов. Кстати, он и оделся точь-в-точь так, как требуется для подобной прогулки.
      - А не могли бы вы мне его описать?
      - О, я его хорошо запомнил!
      И Вэнсан Изочес набросал портрет, по моим понятиям вполне отвечавший описанию Марка Гажана. С этой минуты я уже не сомневался, что инженер удрал за границу, собираясь продать досье иностранным агентам.
      * * *
      Вернувшись в Бордо, я первым делом заехал в гараж к Сальваньяку и рассказал ему, что полиция нашла машину Гажана, а сам инженер несомненно сбежал в Испанию.
      - Короче, наше дело глухо? - буркнул мой коллега.
      - Ну, это решать не мне.
      - Сегодня едете в Париж?
      - Сегодня же вечером. Ребята из спецбригады попытаются выяснить, существует ли тут какая-нибудь шпионская сеть и не она ли помогла Гажану смыться, а расследование убийств Тривье и Сюзанны Краст передадут сыскной полиции.
      - Так мы с вами больше не увидимся?
      - Что ж... в ближайшее время - вряд ли... Я был чертовски рад с вами познакомиться, старина.
      - Я тоже. Это напомнило мне старые добрые деньки.
      Мы обменялись крепким рукопожатием, и я, оставив "воксхолл" хозяину, уже на такси поехал в больницу к Лафрамбуазу.
      Инспектор выглядел как нельзя лучше. Ему я тщательнейшим образом описал все подробности расследования в Саре.
      - Если когда-нибудь у вас в тех краях возникнут неприятности, не забудьте передать от меня привет Испуру. Старик наверняка сделает для вас все, что сможет, - закончил я, считая, что моя миссия уже завершена и остается лишь сказать "до свидания". Но Иеремия покачал головой.
      - Екклесиаст учит нас: "...чужая жена - тесный колодезь; она, как разбойник, сидит в засаде и умножает между людьми законопреступников... глаза твои будут смотреть на чужих жен, и сердце твое заговорит, развратное, и ты будешь как спящий среди моря и как спящий на верху мачты"*, - спокойно заметил он.
      ______________
      * На самом деле Иеремия Лафрамбуаз цитирует "Притчи Соломона" (23.28, 33-34).
      - Превосходно! И что же вы хотели этим сказать, любезный Иеремия?
      - Да только то, что вы не желаете копнуть поглубже, поскольку версия о бегстве Гажана снимает подозрения с его супруги.
      - Лафрамбуаз, дружище, боюсь, вы начинаете здорово давить мне на психику!
      - Представьте себе, догадываюсь!
      - Но откуда у вас такое озлобление против Эвелин Гажан?
      - Во-первых, я вообще не доверяю женщинам, а во-вторых, хоть вы и уверены в обратном, по-моему, она по шею увязла в этой истории.
      - Но у вас же нет никаких оснований...
      - Есть! Два убийства и парочка покушений!
      - Неужели вы думаете, будто она могла...
      - Понятия не имею, как, впрочем, и о том, насколько мадам Гажан не виновна в преступлениях, которые стали возможными только из-за ее длинного языка. Откуда мне знать, Тони, нарочно она наболтала лишнего или случайно?
      - И что дальше?
      - Мне казалось, Тривье - ваш лучший друг?
      - Оставьте меня в покое! В любом случае я обязан вернуться в Париж с отчетом, а оттуда меня, возможно, пошлют разыскивать Гажана в Испанию. Прощайте!
      - Вы не хотите пожать мне руку?
      - Да, конечно...
      Однако я невольно сказал это так холодно, что Иеремия с грустной улыбкой заметил:
      - Сдается мне, мы еще не завтра начнем работать в одной упряжке под началом вашего босса, а?
      У меня не хватило мужества возразить.
      * * *
      Узнав меня, Эвелин попыталась немедленно захлопнуть дверь перед моим носом. И не сумей я доходчиво объяснить, что пришел сообщить очень важные сведения о ее муже, она ни за что не впустила бы меня в дом.
      - Ну, чего вы еще хотите?
      - Попросить у вас прощения.
      - Прощения?
      - За то, что я вас подозревал.
      - Вот уж поистине странная метаморфоза!
      - Она стала возможной только потому, что отыскался след вашего супруга.
      Эвелин, тихонько вскрикнув, прижала руку к груди.
      - Вы... вы нашли Марка?..
      - Во всяком случае, его машину... Ваш муж оставил ее неподалеку от Сара.
      - И что это значит?
      - Что он бросил машину, собираясь перейти границу. Впрочем, я разговаривал с проводником - он высказался на сей счет совершенно недвусмысленно. Так что вам придется смириться с мыслью, что муж покинул вас и сбежал за кордон, мадам.
      Эвелин посмотрела на меня с любопытством.
      - У меня такое ощущение... что вас это радует...
      - Совершенно верно.
      - Но почему? Чего ради?
      Неожиданно для самого себя я решил разом сжечь корабли.
      - Потому что я люблю вас!
      Мадам Гажан нервно рассмеялась.
      - Странная любовь... для начала вы оскорбляете предмет своей страсти самыми дикими... чудовищными подозрениями...
      Одним прыжком я оказался рядом с Эвелин на диване и схватил ее руки в свои.
      - Неужто вы не поняли, что не для себя я искал доказательств вашей невиновности? Сам я в ней никогда не сомневался, но мне нужно было убедить других! Всякий раз, предъявляя вам очередное обвинение, я чувствовал, что у меня разрывается сердце. Ведь я люблю вас, Эвелин, люблю с той минуты, когда впервые увидел... Люблю до такой степени, что готов наплевать на работу... С тех пор как мы познакомились, я уже ни о ком и ни о чем не могу думать... У меня руки опускались, потому что вы принадлежали другому... Правда, я и мысли не допускал, что ваш муж снова появится здесь или позовет к себе... Нет, я опасался Сужаля... Но он сам сказал, что вы его не любите!.. А теперь вам не составит труда получить развод... И, если хотите, обещаю сделать все возможное, чтобы вы наконец стали счастливы!..
      На глазах у Эвелин выступили слезы.
      - Мне... так хотелось бы вам поверить, - глухо пробормотала она, - я боюсь завтрашнего дня... боюсь одиночества... Такой человек, как Сужаль, не сумел бы спасти меня от него... А увидев вас, Тони, я тоже пожалела, что не свободна...
      Я обнял Эвелин, и она прильнула к моей груди. Вот уж никогда бы не подумал, что тепло красивого, молодого тела может взволновать меня до такой степени...
      - Благодаря вам, Эвелин, я сейчас самый счастливый человек на свете... Сегодня вечером я поеду в Париж, доложу шефу о результатах расследования, а потом подам в отставку и сразу вернусь к вам... Вы будете меня ждать, правда?
      - Теперь уже ничто не помешает мне ждать вас, Тони... Но постарайтесь управиться к Рождеству - тогда мы вместе отметим свой первый праздник!
      - Даю слово!
      * * *
      В скором парижском поезде мне не удалось получить место в спальном вагоне - накануне Рождества наслаждаться комфортом могли лишь те, кто забронировал место заранее. Однако я все же разыскал свободный уголок в вагоне первого класса и втиснулся между толстой теткой, все время принимавшей меня за подушку, и каким-то беспокойным господином. В результате за всю ночь я ни на секунду не сомкнул глаз. Впрочем, я бы все равно не смог уснуть от восторга, смешанного с легкими угрызениями совести. В конце концов, что бы я там ни болтал в свое оправдание, но из-за любви к Эвелин нарушил обещание, данное себе самому, отрекся от мести за Тривье, предал его память, оставил на свободе убийцу Сюзанны Краст, простил негодяя, который пытался сбить меня на машине и ранил Лафрамбуаза... Я отказался от дружбы Иеремии и проявил черную неблагодарность... Да, надо честно признать, итог преотвратный. И я стал искать оправдания. Допустим, я продолжал бы преследовать убийцу Бертрана. Разве этим я сумел бы его воскресить? Кроме того, вместо меня наверняка пошлют кого-нибудь другого, а совесть рано или поздно замолчит. И потом, я люблю Эвелин, она любит меня, а все остальное не имеет никакого значения!
      * * *
      Патрон принял меня всего через несколько часов после того, как я вернулся в столицу, и выслушал доклад без единого замечания. Лишь когда я наконец замолчал, он подвел итог:
      - Короче, по-вашему, Марк Гажан удрал в Испанию вместе с досье и бросил дома жену, которую, по общему мнению, обожал, - а сделал он это, надеясь повыгоднее продать изобретение иностранной державе и начать новую карьеру в лучших условиях?
      - Да.
      Патрон долго сверлил меня испытующим взглядом.
      - Что с вами случилось, Тони?
      - Не понимаю...
      - Это слишком не похоже на вас. До сих пор вас никогда не удовлетворяли пустые, ничего не объясняющие решения.
      - Однако, мне кажется...
      - Вы неискренни, Тони. Вам не хуже моего известно, что, будь все так, как вы пытаетесь себя убедить, убийство Тривье выглядело бы совершенно абсурдным, равно как и гибель Сюзанны Краст, да и попытки устранить или хотя бы оставить без помощника вас самого. Кстати, этот инспектор, судя по всему, очень дельный малый.
      - Раз уж пришлось к слову, Патрон, Лафрамбуаз хотел бы перейти сюда и работать у вас под началом.
      - Вместо вас?
      - Вместо меня?
      - Разве вы не собирались подать в отставку?
      - Не понимаю, с чего вы вдруг решили...
      - Тони, если агент вашего класса и достоинств ведет себя как новичок, значит, он больше не любит свою работу, а у нас, как, впрочем, и везде, человек бросает нелюбимое дело.
      Мне было так стыдно, что отнекиваться не хватило пороху, и Патрон все понял.
      - Возвращайтесь домой, Тони... Подумайте несколько дней, а потом зайдите ко мне. Тогда мы и решим, что делать дальше. А тем временем я прикажу мадридским агентам поискать следы Гажана в Испании.
      * * *
      Ближайшие сутки я провел в таком убийственном настроении, что практически не выходил из дому. А потом позвонил в Бордо и долго разговаривал с Эвелин, пытаясь выразить словами, как страшно без нее скучаю. Эвелин спросила, подал ли я уже в отставку, и мой отрицательный ответ, похоже, ее успокоил. Она не хотела, чтобы я действовал сгоряча под влиянием минуты, но я ответил, что, кроме нас двоих, для меня больше ничего на свете не существует. А потом мы, как и полагается влюбленным, до бесконечности бормотали всякие нежные и бестолковые слова. После этого разговора я малость расслабился. Подумаешь, Патрон мной недоволен, так пусть поищет другого!
      Наутро после разговора с Эвелин я получил письмо из Бордо, и на меня вновь нахлынули зловещие предчувствия. Лихорадочно вскрыв конверт, я вытащил листок бумаги и прочитал несколько отпечатанных на машинке строчек:
      "Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их"*.
      ______________
      * Мф. 7.13-14.
      Лафрамбуаз!.. Только он один мог отправить мне подобное послание! И долго еще этот тип собирается отравлять мне жизнь? Я позвонил в бордоскую больницу и выяснил, что инспектор Лафрамбуаз уже не нуждается в строгом постельном режиме и навсегда покинул палату. Я перезвонил в полицию. Оказалось, Иеремия пока на работу не вышел. Зато дома я его сразу поймал.
      - Алло? Иеремия?
      - Это вы, Тони? Как поживаете?
      - А как, по-вашему, я, черт возьми, могу поживать, если какой-то неудавшийся пастор ни с того ни с сего посылает мне цитаты из Ветхого Завета?
      - Из Нового, Тони, из Нового...
      - Ну и что? Я-то тут при чем?
      - Вам бы следовало поразмыслить над мудрым советом.
      - Да нет у меня времени "размышлять", как вы изволили выразиться!
      - Жаль...
      - Возможно, Иеремия, но, знаете, я буду очень вам обязан, если вы наконец оставите меня в покое. Дело Гажана меня больше не интересует!
      - Правда?
      - Чистейшая!
      - Даже если бы вы узнали, что границу в Саре переходил вовсе не Марк Гажан?
      - Вы что, рехнулись?
      - Не хотелось бы вас сердить, но, по-моему, это скорее вам любовь совсем помутила рассудок и затмила глаза.
      - Я не позволю вам!..
      - Спокойно, Тони, спокойно! Гнев - дурной советчик. Повторяю вам, это не Гажан удрал в Испанию.
      - Но кто, в таком случае?
      - Вне всяких сомнений, убийца Тривье и Сюзанны Краст.
      Наступило недолгое молчание.
      - Я думаю, вам имеет смысл поскорее вернуться сюда, Тони, - вкрадчиво заметил Лафрамбуаз.
      И он, не дожидаясь ответа, повесил трубку, чем окончательно довел меня до белого каления. Вне себя от ярости, я поклялся всеми чертями ада, что не дам какому-то проклятому упрямцу навязывать мне свою волю! До Рождества считанные дни. Но, поразмыслив, я решил, что, в конце концов, день-два ровно ничего не меняют и я могу приехать в Бордо чуть-чуть пораньше. Я позвонил Патрону, предупредил, что немедленно возвращаюсь на место расследования и, если узнаю что-нибудь новое, сразу же сообщу, однако в любом случае утром двадцать седьмого числа я приду к нему с окончательным докладом.
      - Тони... Что вас опять потянуло туда? Любовь или... самолюбие?
      - Возможно, и то, и другое.
      - Тогда еще не все потеряно.
      * * *
      В Бордо, на вокзале Сен-Жан, меня охватило странное чувство - нежность с легкой примесью вины. То, что Эвелин сейчас мирно спит в этом городе, и до рассвета, когда все оживет и зашевелится, - еще несколько часов, рождало смутное ощущение обмана. Я как будто предал доверие Эвелин. В то же время из-за того, что она здесь, все становилось удивительно родным и знакомым. Короче, ступив на землю Бордо, я чувствовал себя как этакий повеса-муж, после капитальной попойки на цыпочках крадущийся в дом, чтобы не разбудить жену. Стояла холодная декабрьская ночь, но меня согревала любовь. Мне не терпелось поскорее снова увидеть Эвелин и попросить прощения неизвестно за что. Мои попутчики побежали кто к такси, кто - к друзьям и родным, и очень скоро я остался один. Сперва я чуть было не отправился в одну из ближайших к вокзалу гостиниц, но, заметив медленно едущее такси, решил, что лучше всего сейчас же наведаться к Лафрамбуазу. Раз по его милости я оказался на улице в такой поздний час, так пусть сам и расхлебывает последствия!
      Я думал, что мне придется долго трезвонить в дверь и ждать, пока Иеремия вылезет из постели и стряхнет остатки сна, но, к моему величайшему удивлению, не успел я коснуться кнопки, как передо мной предстал улыбающийся и совершенно одетый Лафрамбуаз.
      - Добрый вечер, Тони.
      - Вы что же, еще не ложились?
      - Я вас ждал.
      - Но откуда вы могли знать?..
      - Просто вы, несмотря ни на что, прежде всего отличный агент.
      И я вошел, полусмущенно-полусердито пробормотав нечто невразумительное.
      - Я приготовил пунш, Тони... Знаете, у нас, в Бордо, первоклассный ром...
      Поведение добряка Лафрамбуаза меня почти растрогало, однако я не желал так быстро сдавать позиции. Но по крайней мере насчет рома Иеремия не соврал: он и впрямь оказался превосходным.
      - А теперь растолкуйте мне, каким образом вы сделали последнее открытие.
      - Да очень просто. Съездил в Сар, повидался с Испуром, а потом с Вэнсаном Изочесом.
      - И что же?
      - Ну и показал парню фотографию Марка Гажана. Изочес отродясь его не видел.
      Я невольно выругался сквозь зубы: как же меня-то угораздило свалять такого дурака? А Лафрамбуаз без тени иронии пояснил:
      - Подсознательно вам настолько хотелось, чтобы клиентом Изочеса оказался наш инженер, что описание проводника не могло не совпасть со сложившимся у вас представлением о Гажане.
      - С чего вы взяли, будто мне этого хотелось?
      - Так ведь бегство Гажана дает полную свободу его жене, верно?
      - Вы действуете мне на нервы, Иеремия!
      - Очень жаль, но тут уж ничего не попишешь.
      - Ерунда! На самом деле сыскному полицейскому ужасно нравится, что он так здорово обскакал агента спецслужбы!
      Лафрамбуаз мигом посерьезнел.
      - Если бы я хоть на секунду мог принять это обвинение всерьез, Тони, немедленно попросил бы вас уйти и забросил расследование. Нет, дорогой мой, я продолжаю ковыряться в истории Гажана только из дружеской симпатии к вам и еще потому, что всерьез опасаюсь, как бы вам не пришлось пережить несколько очень неприятных часов...
      - Я сказал Эвелин Гажан, что люблю ее.
      - Да?
      - И она тоже меня любит.
      - Этого-то я и опасался.
      - А чтобы уж быть откровенным до конца, могу добавить: я женюсь на ней и ухожу в отставку, чтобы иметь наконец возможность жить по-человечески.
      Полицейский долго молчал, видимо обдумывая мои слова.
      - Это случилось с вами впервые в жизни, не так ли? - наконец спросил он.
      - Да.
      - Так я и думал. В вашем возрасте это фатально.
      Я опять начал сердиться:
      - Ну давайте же, старина, начинайте! Расскажите мне, что это Эвелин убила Тривье, прикончила Сюзанну, приказала наемнику превратить меня в лепешку, а вас нафаршировала свинцом!
      - И не подумаю!
      - Ах, вы все-таки признаете, что это чушь?
      - Да, и все-таки мадам Гажан косвенно виновата во всех этих преступлениях, поскольку именно она предупреждала об опасности человека, для которого убрать тех, кого вы только что перечислили, было вопросом жизни и смерти.
      - Вы имеете в виду Марка Гажана?
      - Не уверен. Скорее того, кто сбежал в Испанию, прихватив досье.
      - По-вашему, это любовник Эвелин?
      - Возможно...
      - Вам чертовски повезло, Иеремия, что вы ранены, иначе я съездил бы вам по морде!
      Лафрамбуаз посмотрел на меня с нескрываемым удивлением.
      - Поразительно: то, что мадам Гажан, быть может, преступница, вас как будто не особенно волнует, но от одного предположения, что в ее жизни есть кто-то другой, вы готовы лезть на стенку! А ведь это куда менее тяжкая вина, правда?
      - В общечеловеческом плане - да, но для меня - нет, поскольку это доказывало бы, что Эвелин мне лгала!
      - Или не посмела сказать правду.
      Я прекрасно отдавал себе отчет, что смешон.
      - Ладно. Покончим с этим делом. Выкладывайте уж до конца!
      - Теперь, когда нам известно, что в Испанию ездил не Гажан, придется признать, что это либо его сообщник (иначе откуда бы у него машина?), либо убийца...
      - Убийца Гажана?
      - А вам разве не приходило в голову, что, очень может быть, Марк Гажан - только жертва? Что инженер и в мыслях не держал предавать свою страну, но его убили и обокрали?
      - С ведома жены? Какая гнусность!
      Лафрамбуаз вздохнул.
      - Опять вы все сводите к ней! Да я понятия не имею, участвовала мадам Гажан в предполагаемом убийстве или нет! Могли отлично обойтись и без ее помощи. Представьте, например, что Гажана прикончили, когда он загонял машину в гараж, и сразу спрятали тело? Тогда ваша Эвелин имела все основания думать, что муж ее действительно бросил, особенно если преступление совершил кто-то из близких друзей, хорошо знавших привычки Гажанов, и даже не обязательно любовник. Действуя таким образом, молодчик мог продать изобретение Марка за огромные деньги, а заодно освободил от брачных уз его жену. Возможно, он надеялся, что когда-нибудь Эвелин, устав от одиночества, уступит его домогательствам?
      - Вы пытаетесь меня успокоить или действительно так думаете?
      - Действительно думаю.
      - Ох, до чего же мне хочется вас расцеловать, Иеремия!
      Полицейский улыбнулся.
      - Быстро же вы кидаетесь из крайности в крайность!
      Теперь, когда я наконец и сам поверил, что Эвелин не замешана в этой грязной истории, ко мне быстро возвращалась надежда на будущее.
      - Как по-вашему, Иеремия, кому подошло бы описание Изочеса?
      Инспектор долго колебался.
      - Боюсь торопить события... но, может, это и Сужаль...
      У меня - будто камень с души свалился.
      - Но если Сужаль убил и ограбил Гажана, почему никто до сих пор не нашел тело?
      - Тут у меня тоже есть кое-какие предположения... Но они вполне потерпят до утра. А пока, если угодно, можете переночевать здесь. Лучше, чтобы о вашем возвращении пока не знала ни одна живая душа.
      Я попытался было возразить, что ничуть не устал, но Лафрамбуаз, торжественно воздев перст, изрек:
      - "Уста праведника изрекают премудрость, и язык его произносит правду"...* Надеюсь, вы не собираетесь перечить Псалмопевцу, Тони?
      ______________
      * Псалтырь 36.30.
      * * *
      Как только я открыл глаза, в комнату вошел Лафрамбуаз. В руках он нес так плотно уставленный снедью поднос, что мог бы накормить и самого изголодавшегося гостя.
      - Не надо обращаться со мной, как с каким-нибудь анемичным молокососом, Иеремия! Я вовсе не нуждаюсь в усиленном питании... - возмутился я.
      - Вы провели в поезде большую часть ночи, а нас ждет нелегкий денек.
      - А который час?
      - Восемь.
      - Фу, какой стыд!
      - Ну так, может, утопите его в кофе?
      Пока я завтракал с преотменным аппетитом, Лафрамбуаз, не желая тратить времени даром, продолжал прерванный накануне разговор.
      - Если вы способны сделать над собой небольшое усилие, Тони, попытайтесь на сегодня совершенно выбросить из головы мадам Гажан - я хочу, чтобы никакие посторонние мысли не отвлекали нас от дела. Давайте пока оставим в стороне вопрос, играла она во всем этом какую-либо роль или нет, согласны? Сейчас нам важно одно: это не Эвелин ездила в Испанию. Стало быть, займемся исключительно путешественником, добравшимся до Сара на машине Гажана, а заодно поищем тело.
      Я чуть не опрокинул чашку.
      - Тело?
      - На сиденьях машины обнаружены пятна. Мне только что сообщили о результатах экспертизы, и лаборатория подтверждает, что это, несомненно, кровь. Теперь я окончательно убедился, что мы с вами должны восстановить добрую память убитого инженера.
      - Убитого? Но тогда Эвелин...
      - Молчок, Тони! Вспомните, мы договорились не упоминать о мадам Гажан. Может, она ни о чем не догадывается, а может, знает куда больше нашего, но об этом мы подумаем потом. Что до меня, то я все больше склоняюсь к версии, о которой говорил вам ночью: кто-то подкараулил инженера в гараже, убил его, а потом увез труп с собой.
      - Куда?
      - Надеюсь, еще до вечера мы это выясним. Вы сыты?
      Я отодвинул поднос:
      - Не то слово!
      - Тогда даю вам пятнадцать минут на бритье и все прочее, а потом - за дело.
      - И куда мы поедем?
      - В Кап-Фэррэ...
      - На дачу к Сужалю?
      - Отрадно видеть, что шарики у вас вертятся в нужном направлении, иронически заметил Лафрамбуаз. - Так я вас жду.
      * * *
      В половине девятого мы выехали из дома инспектора. Стояло ясное, морозное утро. До Рождества оставалось всего два дня, и сердце у меня сжималось от тревоги. Удастся ли мне отпраздновать его вместе с Эвелин или ее посадят в тюрьму?.. Моя любимая в наручниках... Представляя себе эту картину, я уже не мог спокойно любоваться улицами Бордо - мешал комок в горле. Все мое существо противилось страшному видению. Эвелин? Нет, невозможно! Дичь и бред!
      В Фактюре мы свернули направо - к Андерно-ле-Бэн, миновали Арес и меньше чем в трех километрах от этой деревушки поехали на сей раз налево - в таинственную глубину и безмолвие зимнего леса. Проехав Пикей, мы слегка отклонились от берега моря и наконец увидели стоящий среди высоких сосен домик.
      - Мы на месте, - лаконично оповестил меня Лафрамбуаз.
      В самом коттедже мы не нашли ничего интересного - там было всего две комнаты, причем одна - совсем крошечная, и такая кухня, где и повернуться-то негде, да еще крытая веранда. Короче, самый заурядный загородный домишко. Мы быстро вышли на воздух.
      - Если тело Марка Гажана зарыто где-то здесь, то наверняка не у моря оттуда кто-нибудь мог бы заметить, как убийца делает свое черное дело, проворчал Иеремия. - Пойдемте-ка лучше за дом.
      Мы медленно двинулись в сторону сосен, и по дороге мой спутник рассказывал, на чем основаны его надежды:
      - Со дня преступления сюда, очевидно, никто не приезжал. Эвелин Гажан вряд ли пришло бы в голову томиться тут в полном одиночестве. Виновна она или нет, но ехать в этот уединенный уголок было совершенно незачем. Как печаль, так и угрызения совести в равной мере сделали бы поездку невыносимой. Если убийца - Фред Сужаль, то я тоже плохо представляю, зачем ему бродить на месте преступления. В общем, Тони, я очень рассчитываю отыскать какие-нибудь следы - во-первых, воздух здесь слишком влажный и земля почти не затвердела, а во-вторых, волоча на себе тело, человек не мог ступать, как кошка, и должен был оставить довольно глубокие отпечатки подошв. Согласны?
      - Вполне... Вы, вероятно, были отличным бой-скаутом, Иеремия?
      - И по-прежнему им остался, Тони. А теперь - за работу.
      Честно говоря, я не особенно гожусь для игры в индейцев, и все-таки мне доставляло истинное наслаждение наблюдать, как Лафрамбуаз идет, пригибаясь к земле, словно принюхиваясь, и то наклоняется над какой-нибудь сломанной веточкой, то вдруг поднимает комочек земли и разминает в пальцах. Едва зарубцевавшиеся раны, видать, нисколько не стесняли движений Иеремии, разве что он еще чуть заметно прихрамывал. Я тоже старался изо всех сил, но для меня лес всегда есть лес и одно дерево похоже на другое. К полудню мы (во всяком случае, я) совершенно вымотались, но так ничего и не обнаружили. И, по правде говоря, успели исследовать лишь крошечную часть леса. Я прикинул, что в таком темпе мы и за месяц вряд ли прочешем хоть один гектар, и честно признался Лафрамбуазу, что следопыт из меня никуда не годный, а потому не вижу особого смысла в его затее, но мой пастор-недоучка лишь в очередной раз сослался на Писание:
      - "...истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: "Перейди отсюда туда", и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас"*.
      ______________
      * Мф. 17.
      Немного помолчав, он уже обычным тоном добавил:
      - Этот Сужаль куда крепче, чем я предполагал. Вероятно, он уволок тело подальше. А я не желаю верить, будто агенты спецслужб знают, что такое усталость. Давайте-ка перекусим и - опять за дело!
      Иеремия достал из багажника корзинку, и мы быстро утолили как голод, так и жажду. Не будь на дворе зима, такой пикник, пожалуй, доставил бы мне удовольствие, но сейчас, даже кое-как разведя огонь в печурке, мы дрожали от холода.
      Наконец, когда уже начали сгущаться сумерки, где-то справа от меня послышался ликующий вопль Лафрамбуаза. Мы уже успели отойти от хижины Сужаля метров на пятьсот к северу. Я бросился к инспектору, и тот показал мне глубоко отпечатавшийся в земле след каблука. А уж идти дальше по этому следу было для Лафрамбуаза детской игрой. Еще около сотни метров - и мы оказались у груды хвороста. Я принялся энергично расшвыривать ветки и когда наконец добрался до земли, то и не обладая особым полицейским чутьем, можно было сообразить, что тело Марка Гажана покоится именно здесь.
      - Из-за этих чертовых ран мне придется взвалить всю работу на вас, Тони, - сказал Иеремия. - Для начала сбегайте к машине за лопатой. На всякий случай я прихватил с собой все необходимое. Не можем же мы вернуться в Бордо, не убедившись, что он тут?..
      Меньше чем через пятнадцать минут я снова стоял рядом с Лафрамбуазом и свинчивал саперную лопату, а он держал в руке мощный фонарь. Нервное возбуждение удесятеряло мои силы, и не прошло даже получаса, как я извлек на свет - или, точнее, в полутьму зимнего вечера - бренные останки Марка Гажана. Холод сохранил тело, и запах не слишком отравлял наше существование. Иеремия без малейшего отвращения преклонил колени, кисточкой очистил от земли лицо покойника и негромко проговорил:
      - "И это - суета и зло великое! Ибо что будет иметь человек от суеты? И какое же воздаяние всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем?"*