Ромео собирался без обиняков выложить все, что думает о таком обращении с комиссаром полиции, но, покоренный нежным очарованием Стеллы, промолчал. Паскуднику берсальеру явно не составило особого труда соблазнить эту хрупкую, большеглазую блондинку - такие девушки верят каждому слову. Стелла подхватила тетушку под белы руки и заставила встать.
      - Пойдемте на кухню, zia mia*. Вам придется помочь мне с ужином, иначе Анджело страшно рассердится!
      ______________
      * Здесь: тетушка (итал.).
      - Анджело - хороший мальчик... - пробормотала больная и ушла на кухню, к плите и кастрюлькам. Стелла закрыла за ней дверь.
      - Синьор, прошу вас еще раз простить нас, но бедная женщина...
      - Я знаю, синьорина... синьорина Дани, так? Стелла Дани?
      - Да, синьор... Вы хотели поговорить со мной?
      - С вашего позволения, синьорина.
      Девушка предложила комиссару сесть. Ромео она все больше и больше нравилась, так что симпатия к красавцу берсальеру почти угасла - и как он мог не оценить по достоинству такое сокровище! Веронец совершенно позабыл и о том, что ему надлежит расследовать преступление, и что прелестное создание, сидящее напротив, вполне может оказаться убийцей. Вечный влюбленный, Тарчинини без всякой задней мысли, а лишь ради удовольствия говорить о любви, восторгаться и таять от умиления, принялся ухаживать за слегка изумленной Стеллой. А девушку этот поток слов совершенно сбивал с толку, хотя странный синьор казался ей добрым и славным человеком.
      - Только что ваша бедная тетя живейшим образом напомнила мне детство, приняв за одного из своих прежних учеников, но когда вошли вы, синьорина, Santa Madonna! - я подумал, что вижу фею!
      - Фею, синьор? Будь я феей, умела бы творить чудеса...
      - Ma que! Так вы и сотворили чудо!
      - Я?
      - Ну да, вы вернули мне мои двадцать лет!
      Стелла подумала, уж не ухлестывает ли за ней этот господин. Во всяком случае, он делает это совсем не так, как Нино... И кроме того, совершенно невероятно, чтобы он явился сюда просто наговорить любезностей...
      - Но, синьор...
      Нежный грудной смех Тарчинини походил на воркование.
      - Я смутил вас, дитя мое? В таком случае мне нет прощения! Я ведь себя знаю... И мне бы следовало осторожнее относиться к словам... Но это сильнее меня! Как только вижу красивую девушку - не могу не говорить о любви! Ну, и в результате так смущаю девичьи души, что бедняжки только и мечтают властвовать надо мной безраздельно... Но это лишь мечта... дивный, прекрасный сон... Забудьте, дитя мое! Ромео Тарчинини умеет отличать действительность от грез! Вы вернули мне мои двадцать лет, но я не имею права их сохранить! И потом, я не свободен! Любовь навеки сковала Ромео Тарчинини с его Джульеттой, у меня шестеро детей, и старшая дочь - такая же красавица, как вы, синьорина!
      Стелле стало страшновато. Судя по всему, незнакомец не менее безумен, чем тетушка Пия. Что ему надо? И почему он то говорит о любви, то рассказывает о своем семействе? И как бы его выпроводить до прихода Анджело? В последние дни брат и так в отвратительном настроении. И вдруг девушке пришло в голову, что, возможно, гость - самый обыкновенный коммивояжер и воспользовался таким необычным трюком, надеясь заставить ее слушать. Стелла привстала.
      - Я должна вас сразу предупредить, чтобы вы попусту не теряли время: мне ничего не нужно!
      Ромео, которого перебили на середине великолепной тирады, настолько поэтичной и трогательной, что у него увлажнились глаза, на мгновение застыл в совершеннейшей растерянности.
      - Ma que! Чем вызвано это прозаическое замечание, синьорина?
      - Разве вы не представитель какой-нибудь фирмы?
      - Представитель? Честное слово, вы правы... Как вы верно угадали, я и в самом деле кое-что представляю... Carissima!* Но неужели вы и впрямь вообразили, будто я нарочно болтаю о Ромео и Джульетте, чтобы всучить вам мыло, пылесос или воск для паркета?
      ______________
      * Дражайшая (итал.).
      - Но, в таком случае, кто же вы, синьор?
      - Я вам повторяю это уже добрых пятнадцать минут, graziossima!* Ро-ме-о! Я - Ромео Тарчинини!
      ______________
      * Изящнейшая (итал.).
      - И что вы представляете?
      - Закон, bellissima!*
      ______________
      * Прекраснейшая (итал.).
      - Закон?
      - Да, я комиссар полиции.
      - Dio mio!* Полицейский - у нас в доме? Но почему?
      ______________
      * Боже мой (итал.).
      - Ну... это - вопрос куда более деликатный... и касается он берсальера...
      Девушка сразу встревожилась:
      - Нино?.. Он что-нибудь натворил?..
      - Да вообще-то он... Но... давайте по порядку. Мне шепнули на ушко, синьорина, будто вы ждете ребенка от не в меру ретивого воина. Это правда?
      Стелла покраснела.
      - Нино сам вам сказал?
      - Не совсем... Допустим, передал через третье лицо.
      - Вам?.. Но почему?
      - Какая разница, синьорина? Для меня главное - узнать, так это или нет.
      - Да...
      - И вашему брату Анджело это совсем не по вкусу, верно?
      - Мне тоже, синьор комиссар, но я уверена, что Нино на мне женится. Он не захочет, чтобы его сын был незаконнорожденным...
      - Так или иначе, но он уже сирота.
      Смысл последнего слова как будто ускользнул от Стеллы, по крайней мере девушка совершенно не представляла, какое отношение оно имеет к ее будущему ребенку. Это не укладывалось в ее голове. Внезапно тетушка Пия распахнула кухонную дверь и, поднеся к губам свисток, пронзительно свистнула.
      - Перемена кончилась! - крикнула она. - Загляните в укромное место и быстро возвращайтесь в класс! Я никому не позволю выходить во время урока!
      И она исчезла так же быстро, как появилась. Если племянница не обратила на выходку больной никакого внимания, то Тарчинини не без труда восстановил драматическую атмосферу объяснений со Стеллой. Девушка встала и, подойдя поближе, склонила бледное личико к самому лицу Тарчинини.
      - Почему вы назвали моего малыша сиротой? Я вовсе не хочу умирать, синьор!
      - Что вы, я совсем не имел в виду, что он лишится матери... и так оно гораздо лучше для ребенка... во всяком случае, по-моему.
      Стелла понизила голос, словно хотела поделиться с Ромео важной тайной.
      - Что-то случилось с Нино?
      - Да.
      - И... и серьезное?
      - Боюсь, хуже некуда.
      - Он... он... умер?
      - Вчера около полуночи.
      Девушка закрыла глаза, пошатнулась и упала бы, не успей Ромео вовремя подхватить ее и усадить к себе на колени, как маленького ребенка. Комиссар думал о своей старшей дочери Джульетте, которую не раз утешал, точно так же взяв на руки. И Ромео Тарчинини, не замечая, что делает, начал тихонько укачивать рыдавшую у него на плече юную вдову, приговаривая, как некогда дочке:
      - Ну-ну... agnellina mia... dolcezza de mio cuore*... Не плачь больше... Ни один мужчина, кроме меня, не стоит того, чтобы о нем плакали. Но я, я уже занят... А малыш? Ты ведь его вырастишь, правда? Он станет таким же красивым, как его папа... нет, даже лучше, потому что унаследует и красоту мамы... Представляешь? Если родится мальчик, из него выйдет настоящий сердцеед!
      ______________
      * Овечка моя, услада моего сердца (итал.).
      Но Стелла погрузилась в такое отчаяние, что не слышала ни слова. Вздрагивая от рыданий, она замкнулась в своем горе. Несчастная девушка овдовела, не успев выйти замуж, и безвозвратно потеряла не только любимого, но и уважение соседей. А о малыше и говорить нечего...
      Ромео никогда не мог спокойно смотреть на так тяжко страдающую женщину. Его тоже душили слезы. И не только потому, что Тарчинини вообще имел обыкновение плакать и от радости, и от грусти, а просто богатое воображение помогло ему мгновенно отождествить себя со Стеллой и разделить ее боль. Он ласково гладил волосы девушки.
      - Успокойся, бедняжка... Подумай о малыше... Ты же не можешь накормить его слезами, верно?.. Disgraziata creatura*... На свете нет ничего страшнее любви, и уж я кое-что об этом знаю!
      ______________
      * Бедняжка, несчастное создание (итал.).
      Но Стелла не успокаивалась, и Тарчинини стал гладить ее по спине, по плечам, целовать в щеку и нашептывать все ласковые слова, какие только приходили ему в голову.
      * * *
      Войдя в контору Праделла на виа Пио Квинто, инспектор Дзамполь сразу понял, что там происходит что-то необычное. Секретарши, машинистки и стенографистки как угорелые метались по коридорам, словно муравьи в развороченном бессовестным прохожим муравейнике. На Алессандро никто не обращал внимания, и ему пришлось остановить какую-то рыжеволосую девушку, бежавшую по коридору со стаканом воды.
      - Синьорина...
      - Подождите минутку!
      Девушка попыталась вырваться, но инспектор крепко держал ее за руку.
      - Нет! Полиция!
      - А?
      - Что здесь происходит?
      - Одна из наших коллег потеряла сознание, и мы никак не можем привести ее в чувство... Боюсь, как бы она не умерла, Santa Madre! Может, теплая вода с сахаром...
      - Ну, если она при смерти, вряд ли это поможет, правда?
      Девушка посмотрела на полицейского с крайним отвращением.
      - Ma que! Неужто у вас совсем нет сердца?
      Дзамполь пожал плечами:
      - Когда-то было...
      Он отпустил девушку, и та мгновенно исчезла. Зато откуда-то выскочил плюгавый человечек и, явно очень нервничая, сердито завопил на всю контору, еще больше переполошив всех вокруг. При виде полицейского он бросился в нападение, очевидно решив сорвать досаду и раздражение на незнакомце.
      - Что вам здесь надо?
      - А вам?
      От возмущения коротышка так широко открыл рот, что полицейский увидел, в каком плачевном состоянии его зубы. Наконец зияющий провал исчез, гневливый малыш подскочил на месте, затопал ногами, и это принесло куда больший результат, нежели недавние крики и угрозы, - странный балет служащих прекратился в мгновение ока, и все они с живейшим интересом уставились на собеседника Алессандро.
      - Вон отсюда! - завопил тот полицейскому.
      - Нет.
      - Ах нет? Ну, мы сейчас поглядим!
      - И глядеть нечего - полиция!
      - Что?
      - По-ли-ция! Вы что, оглохли?
      Человечек мгновенно успокоился и сменил тон:
      - И что вам угодно?
      - Сказать пару слов Изе Фолько.
      Как волшебные слова в сказке, упоминание имени Изы оживило застывших от любопытства девушек. Они снова заволновались и застонали, а сердитый коротышка рявкнул:
      - Ma que! Так ведь Иза Фолько - та самая, что сейчас лежит в обмороке!
      Алессандро Дзамполь бросился в комнату, где уложили больную, и, выгнав всех, остался с ней наедине. По правде говоря, Иза вовсе не собиралась на тот свет. Просто кто-то из сослуживиц, услышав по радио о смерти Нино Регацци, передал ей, и девушка потеряла сознание. Отчаянно всхлипывая, Иза призналась полицейскому, что нисколько не сомневается: останься берсальер в живых, он бы непременно к ней вернулся, потому что никого, кроме нее, не любил. Дзамполь, сообразив, что рассуждения девушки, несомненно, почерпнуты из сентиментальных романов и модных шлягеров, в досаде покинул контору. Последний допрос позволял сделать лишь два вывода: что Иза неповинна в убийстве и что она непроходимо глупа.
      * * *
      Увидев, что его сестра сидит на коленях у пожилого господина, а тот ее гладит, целует и нашептывает какие-то нежности, Анджело Дани на мгновение остолбенел, потом так яростно выругался, что зазвенели стекла, Стелла вскочила, а из кухни вылетела тетушка Пия.
      - Тихо! - приказала она. - Я все слышала! Анджело, ты пять раз напишешь фразу: "Я плохо воспитанный мальчик и прошу Господа простить меня за то, что оскорбил Его слух!" Стелла, садись вместо меня за кафедру и потом расскажешь, как вел себя Анджело!
      Она ушла в кухню, Тарчинини, вытирая глаза, размышлял, уж не снится ли ему вся эта сцена, а Дани, вне себя от бешенства, отчитывал сестру:
      - Ну а мне и за кафедру садиться не надо, я и так вижу, как ты себя ведешь! Afrontata! Vergogna della famiglia!* Что, солдат тебе уже мало, шлюха?
      ______________
      * Бесстыжая! Позор семьи! (итал.).
      Незаслуженная обида и напоминание о Нино так потрясли Стеллу, что она разразилась жутким, нечеловеческим воем. Соседи на верхних и нижних этажах распахнули окна и начали переговариваться: "Что случилось?" - "В чем дело, режут кого-нибудь, что ли?" - "Вы слышали, донна Мария?"
      Анджело замахнулся на сестру, но Тарчинини бросился между ними.
      - Piano!*
      ______________
      * Потише! (итал.).
      Анджело попытался ребром ладони отшвырнуть полицейского, но тот крепко вцепился в него.
      - Attenzione!*
      ______________
      * Осторожнее (итал.).
      Парень в свою очередь схватил комиссара за лацканы пиджака:
      - Это вы, синьор, поберегитесь, если сию секунду не объясните мне, по какому праву держали мою сестру на коленях!
      - А разве отец семейства не имеет права утешить девочку, которая годится ему в дочери?
      Анджело хмыкнул:
      - Так, по-вашему, Стелла нуждается в утешениях?
      Решив, что слова излишни, Ромео молча указал на девушку - та все еще рыдала, уткнувшись в спинку кресла.
      - Что это с ней?
      - Да все из-за берсальера Нино Регацци.
      Анджело сжал кулаки и стиснул зубы.
      - Лучше б этому типу добром попросить у меня руки Стеллы, до поживее!
      - Он не придет!
      - Вот как? И прислал с поручением вас?
      - Нет, но мне все же пришлось сообщить вам...
      - Я убью Нино Регацци!
      - Нет!
      - Нет? А кто мне помешает?
      - Не кто, а что. Он уже мертв, синьор.
      - Мертв? Нино мертв?
      - Сегодня ночью его закололи кинжалом возле самой казармы.
      Наступила тишина. Тарчинини внимательно вглядывался в лицо молодого человека.
      - Поэтому она и плачет? - спросил Анджело.
      - А по-вашему, не с чего?
      - Да уж... и кто теперь даст имя ее малышу?
      - Вы.
      - Вы что, рехнулись?
      - Почему? Хотите вы того или нет, а ребенок в любом случае будет носить фамилию Дани.
      - Никогда!
      - Ну, знаете, вас никто даже не спросит.
      - Это мы еще увидим! И вообще, вы-то кто такой, синьор В-Каждой-Бочке-Затычка?
      - Ромео Тарчинини, комиссар уголовной полиции.
      Сообщение потрясло Дани как гром среди ясного неба.
      - Из уголовной полиции? - тупо повторил он.
      - Совершенно верно. Представьте себе, всякое убийство мгновенно вызывает у нас пристальный интерес, а искать убийц - наша прямая обязанность. Разве вы об этом не знали?
      - Но это не объясняет, почему вы оказались в моем доме!
      - Правда?
      - На что вы намекаете?
      - Ни на что я не намекаю, Анджело Дани, а просто и ясно говорю: вчера в присутствии дома Марино вы виделись с Нино Регацци и угрожали убить его, если он не женится на вашей сестре. Так или нет?
      - Уж не собираетесь ли вы, часом, все свалить на меня?
      - Если бы я предъявил вам подобное обвинение, синьор, то уж никак не случайно. Пока могу сказать только, что подозреваю вас в убийстве Нино Регацци...
      Прежде чем Ромео успел почувствовать опасность, Анджело вцепился ему в горло. Стелла снова дико закричала, а из кухни, как кукушка из часов, выскочила больная тетушка.
      - Анджело! - сурово одернула она племянника. - Когда же ты научишься вести себя разумно? Сейчас вовсе не время играть!
      Глава 3
      Комиссар после плотного обеда с удовольствием курил сигару и слушал рапорт инспектора Дзамполя о том, как тот допрашивал трех девушек. Алессандро с чувством описал немую скорбь Тоски, выразительно передал глупые, истеричные признания Изы и внешнюю холодность Валерии, чью душевную боль выдала лишь одна слезинка.
      - Parola d'onore!* - воскликнул удивленный его тоном Тарчинини. - Вы, кажется, становитесь похожим на человека, Алессандро!
      ______________
      * Честное слово (итал.).
      Инспектор тут же взбеленился.
      - Не понимаю, что тут особенного! - с раздражением воскликнул он. Разве нельзя посочувствовать несчастным, опечаленным девушкам?
      - Ma que, Алессандро! Особенное в этом только то, что их горе тронуло вас!
      - Я же все-таки не бесчувственная скотина!
      - Нет, конечно, только до сих пор сами не желали в том признаваться!..
      И, пророчески воздев перст, Ромео добавил:
      - Друг мой Алессандро, не за горами тот день, когда вы попросите меня стать крестным вашего первенца!
      Однако, видя, что Дзамполь корчится от с трудом сдерживаемого бешенства, комиссар поспешил сменить тему:
      - Короче говоря, инспектор, вы не считаете нужным и впредь донимать расспросами наших несчастных плакальщиц?
      - Нет, синьор комиссар, они так же невинны, как новорожденные ягнята, или же самые потрясающие актрисы, каких я когда-либо видел.
      - И тогда нашли бы работу получше... Стало быть, забудем о них, Алессандро, и попрощаемся (по крайней мере я) с Тоской, Валерией и Изой... А теперь моя очередь поведать вам о найденной мною несравненной жемчужине...
      - О жемчужине?
      - Ее зовут Стелла Дани.
      И Ромео Тарчинини принялся рассказывать обо всем, что с ним случилось в доме Дани: о безумствах "больной тети" Пии, о красоте Стеллы, о том, в какое отчаяние ее привела гибель отца будущего ребенка, как комиссару пришлось ее успокаивать, наконец, о внезапном появлении Анджело и о том, как вмешательство больной, возможно, спасло ему, Тарчинини, жизнь.
      - И вы не арестовали парня, синьор комиссар?
      - Нет, Алессандро... Мне нужен убийца берсальера, а не бедолага, которого мысль о бесчестье сестры толкает на прискорбные крайности... И если мне придется посадить Анджело Дани за решетку, то сделаю я это вовсе не из-за того, что несчастный в минуту неизбывного возмущения поднял на меня руку.
      - Вы очень великодушны, синьор комиссар.
      - Да, помимо всех прочих, у меня есть и это достоинство... И потом, не надо забывать о Стелле, Дзамполь! Ради нее я готов простить ее брату что угодно... по крайней мере свои личные обиды...
      Тарчинини вдруг умолк и пристально посмотрел на помощника.
      - Что случилось, синьор комиссар? - спросил тот.
      - Ничего-ничего... просто мне пришла в голову неплохая мысль... Да, пожалуй, это было бы замечательно и вовсе не так безумно, как выглядит на первый взгляд... Да, три человека сразу обрели бы счастье - малыша ведь тоже надо принимать в расчет, он-то ведь ни в чем не виноват, бедняжка! Вы меня понимаете, Алессандро?
      - Нет, синьор комиссар, совершенно не понимаю...
      - Может, это и к лучшему, во всяком случае, пока... А что до экспансивного Анджело, то, по-моему, парень вполне мог прикончить берсальера, тем более что у него нет ни намека на алиби. Говорит, будто, поужинав, ушел гулять в надежде успокоить разгулявшиеся после встречи с Регацци нервы...
      - Хорошо еще, если Дани гулял далеко от казарм...
      - То-то и оно, что совсем неподалеку!
      - Ma que! И вы оставили его на свободе?
      - Да, приказав не выезжать из города и работать в мастерской, как будто ничего не случилось. Такие люди никогда не пытаются сбежать, Алессандро... Дани уверяет, будто направился в ту сторону машинально, только потому, что слишком много думал о берсальере... Хорошенькая прогулка - туда и обратно... Так что никакие клятвы, что он вернулся домой не позже половины второго, не помогут...
      - Я бы все же отправил парня в следственную тюрьму.
      - Это потому, что вы не знакомы с его сестрой!
      * * *
      Утром на перекличке, узнав от сержанта Фаусто Скиенато о смерти своего товарища Регацци, берсальеры застыли, словно увидели труп Нино собственными глазами. А потом по рядам пробежал ропот - простые сердца солдат возмущались содеянным, и никто даже не пытался скрыть огорчение. Сержант почувствовал, что очень скоро не сможет заставить подчиненных стоять по стойке "смирно", как того требует дисциплина в подобных обстоятельствах, и уже собирался всех отпустить, как вдруг сквозь ряды солдат прошел лейтенант Паскуале де Векки. При виде любимого за элегантность и спокойное изящество шефа все подтянулись, а лейтенант скомандовал:
      - Вольно!
      Потом он окинул дружелюбным взглядом простодушные физиономии подчиненных, в основном горцев.
      - Вы все уже знаете о смерти своего товарища... о его несправедливой гибели, ибо ни один солдат не должен умирать таким образом... Поэтому мы обязаны всеми силами помочь полиции найти убийцу, если, конечно, преступление не совершил какой-нибудь случайный бродяга... Я прошу всех, кто был особенно дружен с Нино Регацци, зайти ко мне в кабинет. И мы вместе решим, каким образом помочь следователям.
      Как только лейтенант ушел, солдаты, разбившись на маленькие группки, стали лихорадочно обсуждать кончину красавца берсальера. Сержант Скиенато разглагольствовал посреди небольшого кружка, в котором стояли капрал Мантоли и солдат Нарди, едва ли не самые близкие друзья покойного.
      - Не понимаю, чего лейтенант ломает голову! - ворчал Фаусто. - Регацци умер, как очень и очень многие бабники. Когда парень бегает от блондинки к брюнетке, лжет одной, обманывает другую, то рано или поздно рискует заработать нож под ребра, и, пожалуй, в какой-то мере заслуженно...
      Мантоли не выдержал. Отстранив товарищей, он вырос перед сержантом.
      - Только последний подонок может позволить себе говорить такие вещи, сержант!
      Неожиданный и явно нарушающий дисциплину выпад капрала на некоторое время лишил Скиенато дара речи. Наконец, взяв себя в руки, он подошел вплотную к Мантоли и сунул ему под нос свои нашивки.
      - Как по-вашему, что это такое, Мантоли?
      - Нашивки!
      - А вам известно, что они означают, капрал?
      - Что вы - сержант!
      - Вот именно! Так вот, позволив себе обругать меня, как вы это только что сделали, вы взбунтовались против начальства! Я составлю рапорт и готов съесть со своей униформы все пуговицы до последней, если вас не разжалуют, Мантоли!
      - Разжалуют или нет, а все равно никто не помешает мне утверждать, что только законченный негодяй может так отзываться о мертвых, и я готов повторить это хоть при самом полковнике! Посмотрим, чью сторону он примет!
      Страстную речь капрала Мантоли сопровождал одобрительный шепоток. Сержант Скиенато понял, что ни у кого не найдет поддержки и, коли начальству вздумается узнать, как было дело, его поведение наверняка осудят. Поэтому он решил замять дело.
      - Я всегда относился к вам с уважением, Мантоли... Мне известно, что вы были лучшим другом Регацци, и потому, я думаю, ваши необдуманные слова вызваны печалью. Только скорбь могла заставить вас забыть о дисциплине и уважении к начальству. Но впредь постарайтесь держать себя в руках, Мантоли, поскольку я не прощу вам больше никаких дерзостей! Ясно?
      И, не дожидаясь ответа, сержант повернулся на каблуках. Больше всего его сейчас занимало, какую бы работу поомерзительней взвалить на непокорного капрала. И Скиенато заранее радовался мести. А Мантоли вместе со своим приятелем Нарди пытался понять, кто, за что и почему убил Нино. Нарди, вспоминая о любовных подвигах Регацци, проговорил:
      - Видишь ли, Арнальдо, сержант, конечно, подлец, но все-таки, возможно, в какой-то мере он прав... Бедняга Нино и в самом деле малость перебарщивал... менял девчонок каждые две недели! Помнишь, как его застукали в кино и втроем учинили скандал? Если кто-то из этих красоток оказался злопамятнее прочих... А может, одна из тех, кто, по его милости, оказался в очень скверном положении. Ну, ты меня понимаешь... А, Арнальдо?
      - Еще бы не понимать, Энцо! И, если хочешь знать, Нино в самом деле здорово влип, сделав девице ребенка...
      - Santa Madonna! Ты уверен?
      - По-твоему, я стал бы такое выдумывать, да?
      - И Нино не хотел жениться?
      - Нет... Ты ведь его не хуже меня знал... Ну какой из нашего Нино отец семейства?
      - И как он думал выйти из положения?
      - Сказал, что даст девице денег, сколько та захочет, лишь бы оставила его в покое.
      - Денег? А где бы он их взял?
      Тут капрал рассказал Нарди, как накануне в казарму явились два богатых синьора и дали Нино огромную пачку банкнот.
      - Почему?
      - Ну, знаешь, старина... Об этом они не сочли нужным мне сообщить.
      - А Регацци?
      - Слишком торопился...
      - Не знаешь, эти деньги при нем нашли?
      - Нет.
      Они молча прошли несколько шагов, потом Энцо Нарди посоветовал:
      - На твоем месте, Арнольдо, я бы рассказал об этом лейтенанту.
      * * *
      Комиссар Тарчинини, пытаясь умерить негодование помощника, терпеливо объяснял:
      - Не стоит все-таки принимать меня за идиота, Алессандро! Стелла Дани самая очаровательная девушка, какую я когда-либо видел, не считая, конечно, моей Джульетты...
      - Мать-одиночка! - презрительно хмыкнул инспектор Дзамполь.
      И тут, быть может впервые в жизни, Ромео Тарчинини по-настоящему рассердился. Голос его зазвучал горько и жестко, а с лица исчезла привычная добродушная улыбка.
      - Боюсь, я ошибся в вас, инспектор... Я принимал вас за упрямца, но в глубине души славного малого... А теперь вижу, что у вас, видимо, черствое сердце и недалекий ум! Зато ваша Симона становится мне все милее, и я от души скорблю о бедной девочке!
      Алессандро попытался возразить, но комиссар заткнул ему рот:
      - Помолчите, сейчас говорю я! Так вы смеете презирать несчастную девчушку только за то, что она поверила клятвам соблазнителя? А на каком основании, синьор Дзамполь? Кто дал вам право судить ближних? Кто позволил вам корчить из себя судью над невинными жертвами? Неужто вы всегда будете преследовать обиженных и беззащитных? Я надеялся избавить вас от неврастении - этого прибежища слабых душ - и вернуть вкус к жизни, но вижу, что тут и надеяться не на что: у вас низкая душа, Алессандро Дзамполь, а другую, светлую и чистую, не в моей власти вам дать!
      Тарчинини встал.
      - Пойду к Бенито Дзоппи и попрошу перевести вас куда-нибудь. Я не могу работать с человеком, к которому больше не испытываю ни доверия, ни уважения.
      Слушая суровую отповедь комиссара, Дзамполь сначала хотел было возмутиться, но мало-помалу и слова, и удивительное преображение Ромео его тронули. Алессандро задумался и в конце концов признал, что, возможно, он и в самом деле не такая возвышенная личность, как ему хотелось думать. И, хотя самолюбие Дзамполя ужасно страдало, хотя манера Тарчинини вести расследование выводила его из себя, инспектор не мог не чувствовать странной симпатии к забавному, но доброму и честному веронцу. И, видя, что тот собирается уходить, Алессандро понял, что ему чертовски тяжко вот так, навсегда, расстаться с маленьким толстяком, наделенным огромным, как гора, сердцем. Инспектор в свою очередь вскочил и, не раздумывая, крикнул:
      - Синьор комиссар!
      Тарчинини уже поворачивал ручку двери, но, услышав этот отчаянный призыв, обернулся.
      - Синьор комиссар... я... прошу у вас прощения. По-моему, я действительно идиот!
      Ромео окинул Дзамполя критическим взглядом, и лицо его вдруг снова осветила улыбка. Подойдя к инспектору, он дружески обнял его за плечи.
      - Ну нет, никакой ты не дурень, Алессандро мио! Просто ты разозлился на весь свет из-за своей любовной неудачи! Раз ничего не вышло с Симоной, ты вбил себе в голову, будто никогда не сможешь обрести счастье ни с одной другой. А это чушь! Что тебе сейчас надо, Алессандро, - так это найти девушку, к которой ты мог бы относиться человечнее, чем к той, а я стану крестным вашего первого малыша, и он получит имя Ромео.
      Дзамполь улыбнулся. Поразительный тип этот Тарчинини: с ним волей-неволей уверуешь, будто мир прекрасен, люди добры и жизнь - очень стоящая штука.
      - Спасибо, синьор комиссар, - растроганно пробормотал он.
      - Да ну же, обними меня и забудем об этом!
      Они упали друг другу в объятия, и, если бы в кабинет случайно заглянул посторонний, он наверняка счел бы, что служащие уголовной полиции Турина на редкость добросовестно следуют евангельской заповеди "возлюби ближнего своего".
      Наконец Тарчинини вернулся в кресло и, указав Дзамполю на стул, возобновил прерванный разговор.
      - Итак, я говорил, что при всей симпатии к Стелле Дани уже надел бы на ее брата наручники, если бы смог доказать его виновность в убийстве берсальера.
      - А почему бы не вызвать парня сюда и не допросить?
      - Нет, Дзамполь... Будь вы знакомы с Анджело, вы бы так не говорили. Представьте себе тридцатилетнего парня, отказавшегося от семейного очага ради сестры и больной тетки, которую ни под каким видом не желает отдавать в сумасшедший дом. Вообразите, что однажды какой-то мерзавец, заботясь лишь о собственных удовольствиях, поставил под угрозу все, ради чего бедняга жертвовал собой... А ведь мы, итальянцы, очень дорожим своей репутацией... И наконец, попробуйте воссоздать ход мыслей Анджело: Стелла - мать-одиночка (помните собственную реакцию, Алессандро?), в доме появится незаконнорожденный, а полубезумная тетка, ничего не понимая в происшедшей драме, начнет изводить племянников неуместными замечаниями. Разумеется, Анджело не мог не подумать, что все его жертвы оказались напрасными, и пришел в ярость. Вне себя от гнева, парень отправился к берсальеру раньше, чем обещал. Сначала он следил за Регацци издалека и видел, как тот вошел в шикарный ресторан. Анджело не имел возможности позволить себе такую роскошь, да и место слишком людное. Поэтому наш мститель догнал обидчика только у самой казармы. Произошло объяснение. Возможно, берсальер начал насмехаться над заботливым, как мамаша-наседка, братом, а тот, не выдержав, нанес удар...
      - Вы и в самом деле думаете, что все было именно так, синьор комиссар?
      - Пока не вижу других объяснений.
      - Но тогда почему бы не арестовать Анджело Дани?
      - У нас нет доказательств, инспектор, а такой парень никогда не скажет больше, чем сочтет нужным.
      - Но не можем же мы совсем оставить его в покое?